Творения, том 2, книга 2

ПОХВАЛАсвятому священномученику Игнатию Богоносцу,

бывшему архиепископу Антиохии великой, который был отведен в Рим и там потерпел мученичество, а оттуда опять перенесен в Антиохию[1].

Щедрые и честолюбивые учредители пиршеств устрояют частые и непрерывные пиршества для того, чтобы и показать свое богатство, и вместе обнаружить свое благорасположение к друзьям. Так и благодать Духа, представляя нам доказательство своей силы и показывая великое благорасположение к друзьям Божиим, предлагает нам постоянно и непрерывно трапезы мучеников. Недавно угощала нас с великим радушием весьма юная и безбрачная отроковица, блаженная мученица Пелагия; сегодня опять возобновил праздник ее блаженный и доблестный мученик Игнатий. Различны лица, но трапеза одна; меняются подвиги, но венец один; разнообразны состязания, но награда та же самая. К внешним состязаниям, где нужны телесные труды, по справедливости допускаются одни только мужи; а здесь, где все состязание касается души, поприще открыто для того и другого пола, зрители сидят для того и другого рода. Не одни только мужи вступали сюда, дабы жены, ссылаясь на слабость пола, не думали иметь благовидное оправдание, и не одни только жены подвизались, дабы не был посрамлен мужской пол; но и из тех и из других многие провозглашены победителями и получили венцы, дабы ты самым делом убедился, что во Христе Иисусе "нет мужеского пола, ни женского" (Гал.3:28), что ни пол, ни слабость телесная, ни возраст, и ничто другое подобное не может препятствовать шествующим по пути благочестия, если мужественная готовность, бодрое настроение духа и горячее и пламенное чувство страха Божия вкоренены в душах наших. Поэтому и отроковицы, и жены, и мужи, и юноши, и старцы, и рабы, и свободные, и всякое звание, и всякий возраст, и тот и другой пол выступали на эти подвиги и ни откуда не потерпели никакого вреда, так как мужественную решимость вносили они в эти подвиги. Впрочем, время зовет уже нас к повествованию о славных делах этого блаженного мужа; но ум смущается и тревожится, не зная, о чем говорить во-первых, о чем во-вторых, о чем в-третьих: такое множество похвал заливает нас со всех сторон! Мы находимся в таком же состоянии, как если бы кто, войдя на луг и увидев множество роз, множество фиалок, и столько же лилий и других весенних цветов, различных и разнообразных, недоумевал, на что ему посмотреть прежде, на что после, – потому что каждый из видимых цветов привлекает к себе взоры его. Так и мы, войдя на этот духовный луг деяний Игнатия и созерцая не весенние цветы, но самые плоды Духа различные и разнообразные в душе его, смущаемся и недоумеваем, не зная, на что прежде обратить внимание, когда каждый из этих видимых плодов отвлекает от соседних ему душевный взор наш и привлекает его к созерцанию своей красоты. Посмотрите: он управлял нашей церковью доблестно и с такой тщательностью, какой желает Христос. Он показал на деле тот высочайший образец и правило епископства, которые определил Христос. Слыша слова Христовы, что "пастырь добрый полагает жизнь свою за овец" (Ин.10:11), он предал ее за овец со всем мужеством. Он близко обращался с апостолами и почерпал от них духовные струи. Каков же естественно был тот, кто с ними воспитывался и везде при них находился, имел общение с ними и в речах и в неизреченном, и был признан ими достойным такой власти? Наступило опять время, которое требовало мужества и души, презирающей все настоящее, кипящей божественной любовью и предпочитающей невидимое видимому, – и он с такой легкостью сложил с себя тело, с какой иной снял бы с себя одежду. О чем же нам сказать прежде? Об учении ли апостольском, которое он выражал во всем, или о презрении настоящей жизни, или о добродетельной ревности, с какой он управлял церковью? Кого мы прежде будем прославлять: мученика, или епископа, или апостола? Благодать Духа сплела тройственный венец и украсила им эту святую голову, или – лучше сказать – венец многоразличный, потому что, если кто тщателько разберет каждый из его венцов, то найдет, что из них и другие венцы произрастают нам.

2. Если желаете, приступим наперед к похвалам епископство его. Кажется, не один ли это венец? Но разберем его в слове, и вы увидите, что из него произойдут у нас и два венца, и три, и более. Я удивляюсь этому мужу не потому только, что он оказался достойным такой власти, но и потому, что эта власть вручена ему была теми святыми и что руки блаженных апостолов касались священной головы его. А это не мало служит в похвалу ему, не потому только, что он получил свыше большую благодать, и не потому только, что они низвели на него обильнейшую силу Духа, но и потому, что они засвидетельствовали присутствие в нем человеческих добродетелей. А каким образом, я скажу. Павел в послании к Титу, – а когда я говорю о Павле. то разумею не только его одного, но и Петра, и Иакова, и Иоанна и весь их сонм, потому что как в одной лире, хотя различны струны, но гармония одна, так и в сонме апостолов, хотя различны лица, но учение одно, так как один был художник, Дух Святый, приводивший в движение души их, что и выражает Павел, говоря: "итак я ли, они ли, мы так проповедуем" (1Кор.15:11), – итак в послании к Титу, показывая, каков должен быть епископ, Павел говорит: "Ибо епископ должен быть непорочен, как Божий домостроитель, не себе угождающ[2], не гневлив, не пьяница, не бийца, не корыстолюбец, но страннолюбив, любящий добро, целомудрен, справедлив, благочестив, воздержан, держащийся истинного слова, согласного с учением, чтобы он был силен и наставлять в здравом учении и противящихся обличать" (Тит.1:7-9). И опять к Тимофею, пиша о том же предмете. он говорит так: "если кто епископства желает, доброго дела желает. Но епископ должен быть непорочен, одной жены муж, трезв, целомудрен, честен, страннолюбив, учителен, не бийца, не пьяница, но тих, не завистлив, не сребролюбив" (1Тим.3:1-3). Видишь ли, какого совершенства добродетели требует он от епископа? Как отличный какой живописец, составив различные краски, чтобы сделать первоначальный портрет с царского лица, выполняет это дело со всей тщательностью, чтобы все, которые будут подражать ему и писать с него, имели верный портрет, так точно и блаженный Павел, как бы изображая царский портрет и приготовляя первообраз его, соединил различные краски добродетелей и в совершенстве изобразил нам отличительные черты епископства, чтобы каждый, восходящий на эту степень власти, взирая на него, столь же тщательно сообразовался с ним во всем. Итак, я смело могу сказать, что блаженный Игнатий напечатлел в душе своей весь этот образец с точностью, и был и непорочен, и безукоризнен, и не самолюбив, и не гневлив, и не пьяница, и не бийца, и не сварлив, и не сребролюбив, но справедлив, преподобен, воздержен, держался верного слова, согласно с учением, трезв, целомудрен, благочинен, к все прочие имел качества, каких требовал Павел. А какое, скажешь, доказательство на это? (То, что) сами, сказавшие это, рукоположили его с такой тщательностью; убеждая других производить испытание тем, которые имели восходить на этот престол власти, они сами не могли делать этого небрежно и если бы не видели всех этих добродетелей насажденными в душе этого мученика, то и не вручили бы ему этой власти. Они вполне знали, какая опасность предстоит тем, которые совершают такие рукоположения без разбора и как случится. Это самое опять объясняя, Павел в послании к тому же Тимофею говорил: "рук ни на кого не возлагай поспешно, и не делайся участником в чужих грехах" (1Тим.5:22). Что говоришь ты? Другой согрешил, а я буду участником его вины и наказания? Да, говорит он, так как ты даешь возможность грешить. Как, если кто вручит человеку неистовому и безумному острый меч, и безумный совершит им убийство, вину принимает на себя давший этот меч, – так и тот, кто дает право этой власти человеку, живущему в пороках, навлекает на свою собственную голову весь огонь его грехов и дерзостей: кто посадил корень, тот всегда бывает виновником того, что произрастает от него. Видишь ли, как венец его епископства явился у нас двойным, и как достоинство рукоположивших его сделало его власть блистательнейшей и вполне засвидетельствовало об его добродетелях?

3. Хотите ли, я открою вам и другой венец, произрастающий из этого же самого? Представим то время, в которое он получил власть епископства. Не все ведь равно – управлять церковью теперь, или тогда, как не все равно – идти по дороге, уже проложенной и хорошо устроенной, после многих путников, или по дороге, которая теперь в первый раз должна быть проложена, которая наполнена пропастями, камнями и зверями, и по которой еще никогда никто не проходил. Ныне, по благости Божией, нет никакой опасности епископам, но везде глубокий мир, и все мы наслаждаемся спокойствием, так как учение благочестия распространилось до концов вселенной, и цари вместе с нами тщательно соблюдают веру. Но тогда ничего этого не было; напротив, куда ни посмотришь, везде были утесы, пропасти, войны, сражения, опасности; и начальники, и цари, и народы, и города, и племена, и свои, и чужие замышляли зло против верующих. И не в одном только этом состояло бедствие, но и в том, что многие из самих уверовавших, как недавно принявшие чуждое им учение, имели нужду в великом снисхождении, были еще слабы и часто были сбиваемы с ног; а это не менее внешних войн огорчало учителей, или – вернее сказать – гораздо более, потому что внешние битвы и нападения доставляли им даже великое удовольствие вследствие надежды на уготованные награды. Поэтому и апостолы возвращались "из синедриона, радуясь", что подверглись бичеванию (Деян.5:41); и Павел взывает говоря: "радуюсь в страданиях моих" (Кол.1:24), и всегда хвалится скорбями. А раны близких и падения братий не давали им и дух перевести, но, подобно тягчайшему ярму, постоянно обременяли и угнетали выю души их. Послушай, как горько скорбит об этом Павел, так радовавшийся среди страданий: "Кто изнемогает, с кем бы и я не изнемогал? Кто соблазняется, за кого бы я не воспламенялся?" (2Кор.11:29) И еще: "Ибо я опасаюсь, чтобы мне, по пришествии моем, не найти вас такими, какими не желаю, также чтобы и вам не найти меня таким, каким не желаете". И немного после: "чтобы опять, когда приду, не уничижил меня у вас Бог мой и [чтобы] не оплакивать мне многих, которые согрешили прежде и не покаялись в нечистоте, блудодеянии и непотребстве, какое делали" (2Кор.12:20-21). И постоянно видишь его скорбящим и плачущим о своих, всегда боящимся и трепещущим за верующих. Итак, как мы кормчему удивляемся не тогда, когда он на спокойном море и на корабле, гонимом благоприятным ветром, сможет сохранить плывущих, но в том случае, если море свирепствует, волны воздымаются, самые путники на корабле бунтуют, великая буря и совне и совнутри облегает плывущих, а между тем он сможет управлять судном со всей безопасностью; так и тем, кому поручены были тогда церкви, мы должны гораздо больше удивляться и изумляться, нежели тем, которые ныне управляют ей; потому что тогда была сильная война и извне и внутри, было еще более нежно растение веры и требовало великой заботливости, и церковное общество, подобно новорожденному младенцу, имело нужду в великом попечении и в душе особенно мудрой, которая бы могла воспитывать его. А чтобы вы яснее узнали, каких венцов достойны были те, кому вверена была тогда церковь, и как трудно и опасно приниматься за дело в самом начале и прежде других приступать к нему, я приведу вам свидетельство Христа, Который за то подает голос и подтверждает высказанную нами мысль. Он, видя многих идущих к Нему и желая показать апостолам, что пророки больше их трудились, говорит: "другие трудились, а вы вошли в труд их" (Ин.4:38). Хотя апостолы трудились гораздо больше пророков, но так как те первыми сеяли слово благочестия и привлекали к истине еще неученые души людей, то им и присуждается большая часть труда.

Не все равно – учить, пришедши после многих других учителей, или самому первому бросать семена: то, что уже было изучаемо и сделалось привычным для многих, легко бывает принимаемо; а то, что слышат теперь в первый раз, смущает душу слушателей и представляет много затруднений для учащих. Потому и в Афинах смутились слушатели и отступили от Павла, укоряя его: "что-то странное ты влагаешь в уши наши" (Деян.17:20). Если и теперь управление церковью доставляет много заботы и труда ее кормчим, то представь, не вдвое ли, и втрое и во много раз больше труда было тогда, когда были постоянные опасности, войны, козни и страх. Невозможно, невозможно выразить словом те трудности, которые переносили тогда эти святые мужи; их может знать только тот, кто сам испытал их.

4. Скажу и о четвертом венце, который является нам из того же епископства. Какой же это? Тот, что он управлял нашим отечественным городом. Трудно управлять и сотней людей или только пятьюдесятью; но иметь на руках такой город и народ, простирающийся до двух сот тысяч человек, это какую, думаешь ты, показывает добродетель и мудрость? Как в войсках важнейшие и многочисленнейшие отряды вручаются более мудрым полководцам, так и города большие и многолюднейшие вверяются опытнейшим правителям. Притом и сам Бог имел великое попечение об этом городе, как показал Он это самыми делами: Петру, предстоятелю всей вселенной, которому вручил ключи неба, которому предоставил руководить и устроять все, Он повелел провести здесь долгое время, – так для Него наш город был равен всей вселенной. Но упомянув о Петре. я усмотрел и пятый венец, сплетающийся отсюда, тот, что Игнатий преемствовал Петру во власти. Как вынимающий большой камень из основания, старается конечно поставить вместо него другой, равный ему, если не хочет поколебать и испортить все здание, так точно и тогда, когда Петр имел уйти отсюда, благодать Духа поставила вместо него другого равного Петру учителя, чтобы уже построенное здание не было испорчено незначительностью преемника. Итак, мы насчитали пять венцов, от величия власти, от достоинства рукоположивших его, от трудности времени, от обширности города, от добродетели передавшего ему епископство. Сплетши все эти венцы, можно было бы нам говорить и о шестом, и седъмом, и более; но чтобы, употребив все время на беседу об епископстве, не лишиться нам повествования о мученике, приступим наконец к изложению и этого подвига. Некогда была воздвигнута против церквей жестокая война и, как бы при владычестве на земле жесточайшей тирании, все были захватываемы среди площади, будучи обвиняемы не за что-либо неуместное, но за то, что, оставив заблуждение, обращались к благочестию, отступали от служения демонам, признавали истинного Бога и покланялись Единородному Его Сыну. За что следовало их удостоить венцов, удивления и почестей, за то были подвергаемы наказанию и терзаемы бесчисленными мучениями все, принявшие веру, особенно же предстоятели церквей. Диавол, коварный и искусный изобретатель таких козней, надеялся, что, погубив пастырей, он легко сможет расхитить стада. Но "уловляет мудрых в лукавстве их" (1Кор.3:19), желая показать ему, что не люди управляют Его церквами, а сам Он везде пасет верующих в Него, попустил быть этому, чтобы диавол, видя, что и по истреблении пастырей благочестие не уменьшается и слово проповеди не угасает, а еще более возрастает, узнал из самых дел и сам и все служащие ему такими гонениями, что наши дела не человеческие, но основа учения имеет корень свыше, с небес, что сам Бог везде управляет церквами и что воюющий с Богом никогда не может остаться победителем. И не одно только это зло делал диавол, но и другое не меньшее этого: он не дозволял умерщвлять епископов в тех городах, в которых они предстоятельствовали, но убивал их, уводя в чужую страну; а делал он это и как попытку уловить их, лишенных необходимого, так и в надежде ослабить их трудностью пути, что сделал он и с этим блаженным мужем. Он вызвал его из нашего города в Рим, назначая ему длиннейшие, двойные расстояния для бега, надеясь и длиннотой пути и множеством дней низвергнуть мужество его, но не зная того, что он имел сотрудником и спутником своим в таком путешествии Иисуса, и потому становился еще более сильным, представлял большие доказательства присущей ему силы и больше скреплял церкви. Попутные города, стекаясь со всех сторон, ободряли подвижника, и провожали его с великим запасом для пути, подвизаясь вместе с ним молитвами и молениями. И сами они получали не малое утешение, видя мученика идущим на смерть с такой готовностью, с какой естественно было идти призываемому в царские небесные чертоги. Из мужественной ревности и светлого взора его они самым делом убеждались, что то, на что он шел, было не смерть, но некоторое отшествие, переселение и восхождение на небо. Этому научал он и словами и делами все города, какие проходил. И что случилось с иудеями, когда они, связав Павла и отослав его в Рим, думали, что посылают его на смерть, а между тем послали учителем для живших там иудеев, то же самое было и с Игнатием, и притом с избытком. Он прошел дивным учителем не только для жителей Рима, но и для всех городов, лежащих на пути. убеждая презирать настоящую жизнь, ни во что вменять видимое, любить будущее, взирать на небо и не смущаться никакими бедствиями настоящей жизни. Научая их этому и большему этого самыми делами, он совершал путь, как какое-либо солнце, восходящее с востока и текущее на запад, или – лучше сказать – даже светлее его, потому что солнце шествует вверху, изливая чувственный свет, а Игнатий сиял прямо внизу, изливая в души мысленный свет учения, и солнце, склоняясь в страны западные, скрывается и тотчас производит ночь, а этот муж, удалившись в западные страны, воссиял оттуда еще светлее; оказал даже на пути всем величайшие благодеяния, когда же вступил в город (Рим), то и его научил любомудрию. Для того Бог и попустил ему там окончить жизнь, чтобы кончина его стала уроком благочестия для всех, живущих в Риме. Вы, по благодати Божией, не нуждались более ни в каком доказательстве, уже укоренившись в вере; а жители Рима, где великое тогда было нечестие, имели нужду в большей помощи. Посему и Петр, и Павел, и после них этот муж, все там принесены были в жертву, как для того, чтобы этот город, оскверненный кровью идолов, очистить собственной кровью, так и для того, чтобы самым делом представить доказательство воскресения распятого Христа, убедив жителей Рима, что они не презирали бы настоящей жизни с таким удовольствием, если бы не были сами вполне убеждены, что они взойдут к распятому Иисусу и увидят Его на небесах. Сильнейшим поистине доказательством воскресения служит то, что Христос умерщвленный явил после смерти такую силу, что живых людей убедил презирать и отечество, и дом, и друзей, и родных, и самую жизнь ради исповедания Его, и настоящим удовольствиям предпочитать бичевания, опасности и смерть. Такие подвиги свойственны не мертвецу и не оставшемуся во гробе, но воскресшему и живому. Иначе как объяснить то, что при жизни Его все апостолы, обращавшиеся с Ним, от страха оказались слабыми, предали учителя и разбежались; а когда Он умер, то не только Петр и Павел, но и Игнатий, не видавший Его и не насладившийся общением с Ним, показали такую ревность по Нем, что предали за Него самую душу?

5. Итак, чтобы все жители Рима на деле убедились в этом, Бог попустил святому там окончить жизнь; а что именно по такой причине, это я удостоверю самым способом его кончины. Он принял обвинительный приговор не вне городских стен, в овраге, или в темнице, или в каком-нибудь углу, но среди театра, в присутствии всего города, претерпел мученичество от выпущенных на него зверей, чтобы, перед глазами всех воздвигнув трофей победы над диаволом, сделать всех зрителей подражателями своих подвигов, не только умирая столь мужественно, но и умирая с радостью. Он так радостно смотрел на диких зверей, как будто не насильственно должен был расстаться с жизнью, но призывался в жизнь лучшую, духовнейшую. Откуда это видно? Из слов, которые он произнес, приготовляясь к смерти. Услышав, что его ожидает такой род казни, он сказал: желал бы я получить пользу от этих зверей! Таковы любящие: они с радостью принимают все, что ни терпят за любимых, и тем более считают удовлетворенным свое желание, чем мучительнее их страдания, как случилось и с ним. Он старался подражать апостолам не только смертью, но и готовностью к смерти. Слыша, что они, приняв бичевание, возвращались с радостью, и он хотел не только кончиной, но и радостью своей подражать учителям, – потому и говорил: желал бы я получить пользу от зверей! Уста зверей он считал гораздо более кроткими, нежели язык мучителя, и весьма справедливо, потому что этот призывал к геенне, а уста тех препровождали к царству. Затем, когда окончил он там жизнь свою, или – вернее – возшел на небо, он возвратился увенчанным. И это было делом Промысла Божия, что Он опять возвратил его к нам и разделил мученика между городами. Рим принял текущую кровь его, а вы почтены его останками; вы наслаждались его епископством, а те насладились его мученичеством; они видели его подвизающимся, побеждающим и увенчиваемым, а вы постоянно имеете его с собой; на малое время Бог отлучил его от вас, и даровал его вам с большей славой. Как взявшие взаймы деньги отдают с лихвой то, что получили, так и Бог, взяв от вас на малое время это драгоценное сокровище и показав его тому городу, отдал его вам с большим блеском. Вы отпустили епископа – и приняли мученика; отпустили с молитвами – и приняли с венцами; и не вы одни только, но и все лежащие на пути города. С какими чувствами, думаете, они взирали на эти возвращающиеся останки? Какое они получали удовольствие? Как радовались? Какими похвалами со всех сторон осыпали увенчанного победителя? Как храброго атлета, победившего всех своих противников и с блестящей славой вышедшего с места борьбы, зрители тотчас принимают и не дают ему даже ступить на землю, но несут его домой на руках своих, осыпая бесчисленными похвалами, – так точно и этого святого города, начиная от Рима, преемственно принимали тогда и несли на раменах своих до здешнего города, восхваляя увенчанного победителя, прославляя Судию борьбы, смеясь над диаволом за то, что его хитрость получила противоположное окончание, и что он думал делать против мученика, то становилось в пользу ему. Тогда мученик доставил пользу и утверждение всем тем городам, а с того времени до настоящего дня он обогащает ваш город; и как постоянное сокровище, каждый день разделяемое и неоскудевающее, обогащает всех, заимствующих от него, так точно и блаженный Игнатий приходящих к нему отпускает домой, исполняя благословений, дерзновения, бодрости и великого мужества.

Итак, не сегодня только, но и каждый день будем приходить к нему для получения от него духовных плодов. Может, поистине может приходящий сюда с верой получить великие блага, потому что не только тела, но и самые гробницы святых исполнены духовной благодати. Если при Елисее случилось, что мертвый, прикоснувшись только к гробнице его, расторг узы смерти и снова возвратился к жизни, то гораздо более ныне, когда благодать обильнее, когда действие Духа сильнее, прикасающийся к этой гробнице с верой может получить от нее великую силу. Поэтому Бог и оставил нам мощи святых, желая привести нас к одинаковой с ними ревности и дать нам надежное прибежище и утешение в бедствиях, постоянно постигающих нас. Итак, убеждаю всех вас, находится ли кто в унынии, или в болезнях, или в скорбях, или в каком-нибудь другом житейском несчастьи, или в глубине грехов, пусть с верой приходит сюда, и он избавится от всего этого, и возвратится с великой радостью, получив облегчение совести от одного созерцания; или – лучше – не одним только находящимся в несчастьях необходимо приходить сюда, но хотя бы кто находился в радости, в славе, во власти, или имел великое дерзновение перед Богом, и тот пусть не пренебрегает этой пользой. Он, пришедши сюда и увидев этого святого, сделает свои блага непоколебимыми, воспоминанием об его подвигах научив душу свою умерять себя и не допустив совести своей превозноситься своими делами. А не малое дело для находящихся в счастьи – не гордиться своим благоденствием, но уметь скромно пользоваться счастьем. Таким образом для всех это сокровище полезно, это прибежище благопотребно, – для падших, чтобы им избавиться от искушений, для благоденствующих, чтобы блага их остались прочными, для недужных, чтобы им возвратить себе здоровье, и для здоровых, чтобы им не впасть в болезнь. Помышляя о всем этом, будем предпочитать пребывание здесь всякой радости и всякому удовольствию, чтобы и радуясь и вместе получая пользу, мы возмогли и там сделаться сожителями и сообщниками этим святым, молитвами самих святых, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава ныне и присно, и во веки веков. Аминь.