Творения. Том второй: АСКЕТИЧЕСКИЕ ТВОРЕНИЯ. ПИСЬМА. Приложение: Святитель Амфилохий, епископ Иконийский. Статьи о свт. Василии Великом.

1. К Евстафию, философу [529] (1)

Удивительно, как ободрил и утешил ты меня своими письмами, когда терял уже я бодрость от немилостей так называемого случая,[530] которым всегда полагались мне какие-нибудь препятствия к свиданию с тобою. Иногда спрашивал я даже сам себя: не справедливо ли повторяемое многими, что есть какая-то необходимость (ἀνάγχη) и судьба (εἱμαρμένη), управляющая и маловажными, и важнейшими из наших дел, и что мы, люди, ни в чем сами не властны; или, если это и не так, без сомнения, то какой-то случай подчиняет себе всю жизнь человеческую? И такие мысли найдешь весьма извинительными, когда узнаешь причины, которыми доведен я до них.

По молве о твоей философии оставил я Афины, презрев все тамошнее. С такой поспешностью проехал город на Геллеспонте,[531] с какой ни один Улисс [532] не бежал от пения сирен.[533] С удивлением, правда, взирал на Азию, но поспешал к митрополии [534] всех красот. Когда же прибыл на родину и, поискав, не нашел там тебя, – великое для меня приобретение; с этого самого времени было у меня уже много разных причин, служивших неожиданным препятствием. Непременно надобно было мне или сделаться больным и потому не видаться с тобою, или не иметь возможности ехать вместе, когда отправлялся ты на Восток, и наконец, когда, перенеся тысячи трудов,[535] достиг я Сирии, и там не свиделся я с философом, который отбыл к египтянам. Опять надо было отправляться мне в Египет, совершить путь дальний и трудный,[536] но и здесь не получил я того, чего домогался. И столько был я несчастлив в любви к тебе, что или потребовалось бы мне идти к персам и следовать за тобою к самым отдаленным варварам (ибо поехал бы ты и туда, так противоборствовал мне демон!), или сидеть здесь, в Александровом городе, как это и случилось. И мне кажется, если бы не отказался я идти за тобою, подобно овце, которую манят, показывая ей ветвь, ты пошел бы и далее индийского Нисса,[537] и если есть какая страна на краю обитаемой вселенной, и там бы странствовал.

Но к чему говорить много? И теперь, напоследок, когда проживаешь ты на родине, не удается мне видеться с тобою, потому что удерживают меня от этого продолжительные недуги. А если и впереди они не облегчатся, то и зимою не свижусь с твоим красноречием.[538] Не дело ли это судьбы, как сам бы ты сказал? Не дело ли необходимости? Не превосходит ли это почти и выдуманные стихотворцами басни о Тантале?[539] Но, как сказано, обрадован я твоими письмами и не держусь больше прежней мысли. Напротив того, утверждаю, что надобно благодарить Бога, когда подает Он блага, и не выходить из терпения, когда не ущедряет ими. Поэтому если даст [Он] мне возможность видеться с тобою, то, конечно, признаю это для себя и самым лучшим и вместе [с тем] самым приятным делом. А если замедлится наше свидание, перенесу эту потерю благодушно, потому что Бог, без всякого сомнения, распоряжает нашими делами лучше, нежели как предначертали бы мы сами.

2. К Григорию Богослову (2)

1. Узнал я письмо твое, как узнают детей друга по примечаемому сходству с родителями. Положение места, говоришь ты, не много значит и не может в душе твоей произвести сколько-нибудь влечения к тому, чтоб жить с нами вместе, пока не узнаешь чего-нибудь о нашем образе жизни и о препровождении у нас времени. Подлинно, это – твое рассуждение, достойное твоей души, которая все здешнее ставит ни во что в сравнении с блаженством, какое уготовано нам по обетованиям. Но я стыжусь и писать о том, что сам делаю ночь и день в этой пустыне. Ибо, хотя и оставил я городскую жизнь как повод к тысячам зол, однако же никак не мог оставить самого себя. Но похожу на людей, которые, по непривычке к плаванию в море, приходят в изнеможение и чувствуют тошноту, жалуются на величину корабля как на причину сильной качки, а перейдя с него в лодку или малое судно, и там страждут тошнотой и головокружением, потому что с ними вместе переходят тягостное ощущение и раздражение. Подобно сему в некотором отношении и мое положение: потому что, нося с собою живущие в нас страсти, везде мы бываем [одолеваемы] одинаковыми смятениями; а потому не много извлекаем пользы из этого одиночества. Однако вот что надлежало нам делать и вот что позволило бы нам идти по следам Вождя нашего спасения (ибо Он говорит: аще кто хощет по Мне ити, да отвержется себе, и возмет крест свой, и по Мне грядет – Мф. 16:24):

2. Надобно стараться иметь ум в безмолвии. Ибо как глаз, если находится в непрестанном движении, обращаясь то по сторонам, то часто вверх и вниз, не может ясно видеть того, что перед ним, но должен быть утвержден на созерцаемом предмете, если кто-нибудь хочет сделать взгляд свой ясным, – так и ум человеческий, если развлечен тысячами мирских забот, не может ясно усматривать истину. Как не связанного еще узами брака приводят в смятение неистовые пожелания, неудержимые влечения и какие-то мучения любви, так вступившего уже в супружество встречает новое волнение забот: когда нет детей, желание иметь их, а когда есть дети, попечение об их воспитании, охранение супруги, рачение о доме, надзор за служителями, утраты по договорам, споры с соседями, тяжбы в судах, опасности в торговле, труды в земледелии. Каждый день приносит с собою свое омрачение душе, и ночи, получая в наследство дневные заботы,[541] обольщают теми же представлениями. Один только способ избежать сего – это удаление от сего мира.

А удаление от мира состоит не в том, чтобы телом быть вне мира, но чтобы душою оторваться от пристрастия к телу, стать не имеющим ни города, ни дома, ни собственности, ни товарищества, быть нестяжательным, не беспокоящимся о средствах к жизни, беззаботным, избегающим всякого сношения с людьми, не знающим человеческих учений, готовым принимать напечатлеваемое в сердце научением Божественным. Приуготовление же сердца состоит в отучении его от тех правил, какие заняты им из лукавого обычая, потому что и на воске нельзя писать, не изгладив положенных на нем начертаний; и душе невозможно вверить Божественных догматов, не истребив в ней укорененных навыком мнений. Для сего, конечно, весьма великую пользу доставляет нам уединение, которое усыпляет в нас страсти и дает разуму досуг совершенно отсечь их от души. Как не трудно одолевать укрощенных зверей, так пожелания, гнев, страх, скорби, эти злые, ядовитые звери в душе, если усыплены они безмолвием и не приводятся в рассвирепение постоянным раздражением, удобнее преодолеваются силой разума. Поэтому пусть будет избрано такое место, каково, например, наше, свободное от общения с людьми, чтобы ничто постороннее не прерывало непрестанного упражнения.

Упражнение же в благочестии питает душу божественными размышлениями. Поэтому что́ может быть блаженнее сего – на земле подражать лику Ангелов: при самом начале дня поспешать на молитву, чествовать Создателя песнями и пениями; потом, когда воссияет совершенно солнце, принявшись за дело и везде имея при себе молитву, приправлять свои работы песнопениями, как солию? Ибо утешения песнопений доставляют душе беспечальное и радостное устроение.

Итак, безмолвие (Ἡσυχία) служит для души началом очищения, когда ни язык не произносит чего-либо человеческого, ни глаза не заняты рассматриванием доброцветности и соразмерности в телах, ни слух не расслабляет душевного напряжения слушанием песней, сложенных для удовольствия, или разговоров людей шутливых и смехотворных, что обыкновенно всего более ослабляет душевные силы. Ум, не рассеиваясь по внешним предметам и не развлекаясь миром под влиянием чувств, входит в самого себя, а от себя восходит к мысли о Боге; озаряемый же и просвещаемый этой Добротою (κἀκείνῳ τῷ κάλλει περιλαμπόμενός τε καὶ ἐλλαμπόμενος) приходит в забвение о самой природе; душа, не увлекаемая ни попечением о пропитании, ни беспокойством об одеждах, но, на свободе от земных забот, всю свою ревность обращает на приобретение вечных благ, на то, чтобы возрастали в ней целомудрие и мужество, справедливость и благоразумие, а равно и прочие добродетели, которые, состоя под сими родовыми добродетелями, обязывают ревнителя всякое дело в жизни исполнять должным образом.

3. А самый главный путь обретения должного есть размышление [542] над Богодухновенными Писаниями; потому что в них находим мы и правила деятельности, и [сами] жития блаженных мужей, которые, как некоторые живые изображения жительства по Богу, предлагаются нам для подражания добрым делам. Поэтому, в чем бы кто ни сознавал себя недостаточным, занимаясь Писанием, в нем, как в общей какой врачебнице, находит врачевство, пригодное своему недугу. И любитель целомудрия часто перечитывает историю об Иосифе, у него учится целомудренным поступкам, находя его не только воздерживающимся от удовольствий, но и по навыку расположенным к добродетели. А мужеству обучается у Иова, который, при несчастном перевороте в его жизни, когда он в одно мгновение сделался из богатого бедным и из благочадного бесчадным, не только сам в себе не переменился, сохраняя во всем возвышенный образ мыслей, но даже без огорчения перенес и то, что друзья, пришедши для утешения, ругались над ним и усугубляли скорбь его. Опять, кто имеет в виду, как в то же время быть и кротким, и мужественным,[543] чтобы против греха действовать гневом, а на людей – кротостью, тот найдет Давида мужественным в военных подвигах, но кротким и неподвижным [ко злу][544] при воздаянии врагам. Таков и Моисей, который с великим гневом восстает на согрешавших пред Богом, но с кротким сердцем переносит клеветы на себя самого. И как живописцы, когда пишут картину с картины, часто всматриваясь в подлинник, стараются черты его перенести в свое произведение, так и возревновавший о том, чтобы соделаться совершенным во всех частях добродетели, должен при всяком случае всматриваться в жития святых, как бы движущиеся и действующие какие изваяния, и что в них доброго, то чрез подражание делать своим.

4. Опять, если за чтениями следуют молитвы, то душа, движимая любовию к Богу, приступает к ним более бодрой и созревшей. Прекрасна же молитва, делающая ясной в душе мысль о Боге. А посредством памятования утвержденная в нас мысль о Боге есть вселение в нас Самого Бога. Таким образом делаемся мы храмом Божиим, когда непрестанное памятование не прерывается земными заботами и ум не возмущается внезапными страстными движениями, но [когда] избегающий всего [мирского] боголюбец уединяется в Боге, изгоняя [из души] то, что привлекает нас к пороку, и проводит время в занятиях, ведущих к добродетели.

5. И прежде всего надобно стараться не быть невеждой в употреблении дара слова, но спрашивать без любопрительности, а отвечать без надменности, не прерывая собеседующего, когда говорит что полезное, без желания бросить от себя напоказ слово, назначая меру слову и слуху; надобно учиться не стыдясь и учить не скупясь, и если что узнал [не сам, но] от другого, не скрывать сего, уподобляясь негодным женщинам, которые внебрачных детей выдают за своих собственных,[545] но благоразумно объявлять, кто отец слова. В напряжении голоса должна быть предпочитаема середина, чтобы при малом напряжении не ускользал от слуха и при большем усилении не делался несносным. Надобно самому с собою обдумывать, что будешь говорить, и потом уже обнародовать слово. При встречах до́лжно быть приветливым, в разговорах приятным, не шутливостью подслащая речь, но утешением благорасположения сообщая ей радушие. Во всяком случае, хотя бы надлежало сделать и выговор, надобно избегать суровости; ибо если сам себя умалишь по смиренномудрию, то найдешь удобный доступ к имеющему нужду в уврачевании. А часто полезен нам и тот способ выговора, какой употреблен пророком (2 Цар. 11-12), который согрешившему Давиду не от себя произнес определение осуждения, но, употребив подложное лицо, сделал самого Давида судьей собственного своего греха; так что, сам на себя произнесши осуждение, не жаловался он уже на обличителя.

6. Смиренному и сокрушенному образу мыслей приличны взор печальный и потупленный в землю, небрежность о наружности, волосы непричесанные, одежда немытая. Что плачущие делают с намерением,[546] то у нас должно выказываться ненамеренно. Надобно, чтобы хитон был собран на теле поясом, впрочем, подпояска лежала не выше чресл (это было бы женоподобно) и не так слабо стягивалась, чтобы хитон мог развеваться (это было бы изнеженно). Походка должна быть не медленная, которая бы изобличала душевное расслабление, и опять не скорая и торопливая, которая бы обнаруживала исступленные движения души. Цель одежды одна – служить для плоти покровом, достаточным зимой и летом. Но не гоняйся за приятностью в цвете, за тонкостью и мягкостью в отделке. Ибо разбирать доброцветность одежды есть то же щегольство, каким заняты женщины, которые и щеки и волосы у себя окрашивают в чужой цвет. Напротив того, полезно, если хитон имеет столько толщины, что надевший его может согреться, не имея нужды в другом. Обувь должна быть по цене дешевая, но достаточно удовлетворяющая потребностям.

Одним словом, как в одежде надобно предпочитать необходимое, так в пище удовлетворит нужде хлеб, жажду утолит у здорового вода, и еще варения из семян могут поддерживать в теле крепость для [совершения] необходимых дел.[547] А пищу вкушать должно, не выказывая неистовой жадности, но во всем соблюдая благопристойность, кротость и воздержность от удовольствий, даже в это самое время имея ум не праздный от мысли о Боге; напротив же того, самое свойство снедей и устройство приемлющего их тела надобно обращать в предлог к славословию Домостроителя вселенной, Которым промышлены различные роды снедей, приспособленные к свойству тел. Молитвы пред вкушением пищи должно совершать достойно даров Божиих, какие и теперь подаются, и сберегаются на будущее время. Молитвы по вкушении пищи пусть содержат в себе и благодарение за дарованное, и прошение обетованного. На принятие пищи должен быть назначаем один определенный час, и притом один и тот же каждый день,[548] так чтобы из двадцати четырех часов в сутках он только один употребляем был для тела, все же прочие часы проводил подвижник в умном делании (ἐν τῇ κατὰ νοῦν ἐργασίᾳ).[549]

Сон должен быть легкий, от которого без труда можно пробудиться и какой естественным образом следует после малого вкушения пищи, его намеренно надобно прерывать попечениями о делах важных. А погружение в глубокое усыпление до расслабления членов, чем дается время неразумным мечтаниям, предает спящего таким образом ежедневной смерти. Напротив того, на что другими употребляется утро, на то подвижникам благочестия служит полночь; потому что ночное безмолвие всего более дает свободу душе, когда ни глаза, ни уши не передают сердцу вредных зрелищ или слышаний, но ум наедине пребывает с Богом и как исправляет себя припоминанием соделанных грехов, так и предписывает себе правила к уклонению от зла и к совершению задуманного испрашивает содействия у Бога. Таково [550] мое к тебе сказание братской любви, о любезная глава! А ты соблаговоли вознаградить меня святыми своими молитвами, чтобы спастись мне от настоящего лукавого века и от безрассудных людей, освободившись же от всякого греха, а лучше сказать, отделившись от самого врага и наветника нашей жизни, чистым сердцем узреть в познании Бога всяческих, по благодати Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава во веки веков. Аминь.

3. К Кандидиану [551] (3)

1. В то время как принял я в руки твое письмо, претерпел я нечто, достойное того, чтобы ты выслушал. Почитая его как известие о каком-то государственном деле, и пока разламывал восковую печать, смотрел я на него со страхом, как ни один обвиненный спартанец не смотрит на лакедемонский свиток.[553] Когда же развернул и прочел его до конца, стало мне смешно, частью от удовольствия, что не узнал ничего нового,[554] а частью от того, что сравнил то, что произошло с тобой, с тем, что было некогда с Демосфеном. Когда случилось ему содержать на своем иждивении нескольких плясунов и свирельщиков, тогда захотел он называться уже не Демосфеном, а Хоригосом.[555] А ты всегда одинаков, содержишь ли кого или не содержишь. И хотя количество тысяч воинов, находящихся на твоем содержании, больше количества человек, получавших необходимое от Демосфена, однако же ко мне пишешь не по чину своему, но обычным тебе образом и не с меньшим против прежнего старанием о слоге, но, по выражению Платона,[556] среди «зимы и бури дел, как бы стоя за твердой какой-то стеной», не принимаешь в душу никакой тревоги, лучше же сказать, сколько можешь, и других не допускаешь до беспокойства.

Таково твое дело! Оно велико и весьма чудно для тех, кто видит его, и вместе с тем не так удивительно, если сравнивать его с правилами твоей жизни в целом. Выслушай же, каково и мое положение; подлинно, оно странно и, однако, действительно [557] постигло меня.

2. Один грубый человек из живущих с нами в Аннисах, по смерти моего служителя, не сказав, что имел с ним какое-то условие, не явившись ко мне, не принеся жалобы, не захотев получить от меня по доброй воле, не сделав угрозы, что если не получит, то вынудит силою, вдруг, с несколькими подобными ему по безрассудству, ворвался ко мне в дом, прибил охранявших его женщин и, разломав двери, вынес из него все; иное забрал сам, а другое предоставил на расхищение всякому, кто хотел.

Поэтому, чтобы не быть мне последним из немощных и не подать о себе мысли, что всякий может нападать на меня, позволь попросить тебя употребить и ныне то же старание, какое оказывал ты о всех делах моих. А мое спокойствие сохранится уже тем одним, что буду состоять под твоим покровительством. Я удовольствуюсь тем наказанием, если виновный будет взят начальником селения и на короткое время заключен в тюрьму, потому что не только негодую за то, что потерпел, но имею нужду в безопасности и на будущее время.

4. К Олимпию [558] (4)

Что делаешь ты, чудный мой, изгоняя из этой пустыни любезную мне нищету, питательницу любомудрия! Я думаю, что если бы имела она дар слова, то за лишение владения принесла бы на тебя жалобу: «Вот желательно мне было бы жить вместе с этим человеком; он хвалил то Зенона,[560] который, лишившись всего во время кораблекрушения, не произнес ни одного неблагородного слова, но сказал: “Благодарю тебя, Судьба (τύχη), что доводишь меня до плаща”;[561] то Клеанфа,[562] который по найму черпает воду из колодца, чтобы и самому было чем прожить, и учителям заплатить за ученье. Никогда не переставал я также дивиться и Диогену,[563] который хвалился тем, что довольствуется одними дарами природы, почему бросает и деревянную чашку, как скоро научился у мальчика, нагнувшись, пить пригоршнями». Так и подобно сему могла бы на тебя жаловаться жившая со мною нищета, которая теперь изгнана богатыми твоими подарками. Даже присовокупила бы и некоторую угрозу, например: «Если в другой раз застану тебя здесь, то прежде всего покажу тебе сицилийскую или италийскую роскошь, и таким образом вполне отмщу, чем сама богата».[564]

И об этом довольно. Я с радостью слышу, что ты начал уже свое лечение, и желаю, чтобы оно помогло тебе. Твоей священной душе прилично беспечальное служение тела.

5. К Нектарию [565] (5)

1. Не прошло еще трех или четырех дней, как поражен я слухом о невыносимом несчастии, и все еще оставался в сомнении, потому что доставивший мне это печальное известие не мог ясно рассказать случившегося; а как не желалось, чтобы это была правда, то с трудом верилось рассказанному; и вот получаю я письмо от епископа, которое в точности подтверждает эту неприятную весть. Нужно ли говорить, как это опечалило меня и сколько пролил я слез? Да и у кого такое каменное сердце или кто так совершенно поставил себя вне человеческой природы, чтобы без страдания перенести случившееся или ощутить при этом только легкую скорбь в душе?

Умирает наследник знатного дома, опора рода, надежда отца, отрасль благочестивых родителей, возращённая тысячами молитв и в самом цвете лет похищенная из отеческих рук. Какую адамантовую природу не должно это смягчить и привести в сострадание? Потому неудивительно, если это несчастие до глубины коснулось и меня, который издавна всецело вам предан, ваши радости и скорби почитаю своими собственными. До настоящего времени, казалось мне, немного было прискорбных для вас случаев; большей же частью дела ваши текли по вашему желанию. Но по зависти демона, исчезли вдруг и все это цветущее состояние дома, и душевное веселие, и мы стали для мира печальной повестью. Поэтому если вздумаем сетовать и плакать о случившемся, то не достанет у нас на то целой жизни. Даже если все люди восстенают с нами, и их сетование не возможет сравниться с бедствием. Если и речные потоки обратятся в слезы, и их недостанет для оплакивания случившегося.

2. Впрочем, если захотим употребить теперь в дело дар Божий, какой вложен в сердца наши, разумею целомудренное разумение, которое умеет и в благоденствии определять меру душе нашей, и в скорбных обстоятельствах приводить на память удел человеческий; обращать внимание наше на то, что обыкновенно видим и слышим, а именно, как жизнь полна подобных страданий, как много примеров человеческих бедствий; а сверх всего этого не терять из виду, что мы, уверовавшие во Христа, имеем Божие повеление, по надежде воскресения, не скорбеть об усопших и что за великое терпение уготованы Подвигоположником великие венцы славы, – то, когда позволим рассудку внушить нам все это, найдем, может быть, некоторое немалое облегчение в скорби. Поэтому умоляю тебя, как мужественного подвижника, выдержать тяжесть удара, не падать под бременем скорби, не погружаться душой в уныние в той уверенности, что хотя и сокрыты от нас причины Божиих распоряжений, однако же все, что бывает по распоряжению премудрого и любящего нас Бога, как оно ни трудно, непременно должно быть для нас приятно. Ибо знает Он, как уделить каждому, что ему полезно, и почему нужно положить нам неодинаковые пределы жизни; и есть непостижимая для людей причина, по которой одни забираются отсюда скорее, а другие оставляются дольше бедствовать в многоболезненной этой жизни.

Посему за все должны мы поклоняться Его человеколюбию и не огорчаться, помня великое это и славное изречение, какое произнес великий подвижник Иов, когда узнал, что дети его, в числе десяти, в короткое мгновение времени раздавлены за одной трапезой. Господь даде: Господь отъят: яко Господеви изволися, тако и бысть (Иов. 1:21). Чудное это изречение и мы сделаем своим; у Праведного Судии равная награда показавшим равные доблести. Не лишились мы сына, но возвратили Давшему его в заем; не исчезла жизнь его, но переменилась на лучшую; не земля сокрыла нашего возлюбленного, но прияло его небо. Подождем немного, будем и мы вместе с вожделенным.[567] Время разлуки невелико, потому что в этой жизни, как на пути, все поспешаем к тому же пристанищу. Один совершил уже путь свой, другой только вступил на него, иной поспешно идет им, – но всех ожидает один конец. Он скорее совершил путь, но и все мы пойдем тою же дорогою, и всех ждет то же место отдохновения. О, если бы только нам своей добродетелью уподобиться его чистоте, чтобы за нелукавство нрава сподобиться одного упокоения с младенцами о Христе!

6. К Нектариевой супруге, утешительное (6)

1. Хотел было я умолчать пред твоим благонравием, рассуждая, что как воспаленному глазу причиняет боль и самое нежное пособие, так и душе, пораженной тяжелой скорбью, кажется несколько докучливым слово, предлагаемое во время еще живой горести, хотя бы заключало оно в себе и много утешительного. Но когда пришло мне на мысль, что слово мое обращено будет к христианке, которая издавна обучена божественному и приготовлена ко всему человеческому, тогда не счел я справедливым не выполнить своей обязанности. Знаю, каково материнское сердце; и когда представляю себе особенно твое ко всем доброе и кроткое расположение, заключаю поэтому, каково должно быть страдание твое в настоящих обстоятельствах. Лишилась ты сына, которого при жизни ублажали все матери, желая и себе подобных сыновей, а по смерти так оплакивали, как будто каждая предавала земле собственного своего сына. Смерть его была ударом для двух отечеств: и для нас, и для киликийцев.[568] С ним вместе пал и великий и знаменитый род, как бы отнятием опоры приведенный в колебание. О злоба [569] лукавого демона, каковое бедствие возмог он произвести! О земля, принужденная потерпеть таковое бедствие! Самое солнце, если бы в нем было какое чувство, ужаснулось бы, может быть, от сего печального зрелища. Кто ж в состоянии выразить все то, что внушила бы сказать приведенная в смятение душа?

2. Но не без Промысла оставлены дела наши; как знаем из Евангелия, и воробей не падает без воли Отца нашего (Мф. 10:29). А потому, если что случилось с нами, случилось по воле Сотворившего нас. А воле Божией кто противитися может (Рим. 9:19)? Перенесем постигшее нас, потому что, принимая это со скорбью, и случившегося не исправляем, и самих себя губим. Не будем жаловаться на праведный суд Божий. Мы невежды, чтобы подавать свое мнение о неизреченных судах Божиих. Теперь Господь подвергает испытанию любовь твою к Нему. Теперь случай тебе за терпение сподобиться части мучеников. Матерь Маккавеев (2 Мак. 7) видела смерть семи сыновей – и не жаловалась, не проливала малодушных слез, а благодарила Бога, что увидела, как огонь, железо и мучительные удары разрешили их от уз плоти, и признана за сие благоискусной пред Богом и приснопамятной у людей. Велико горе, и я в этом согласен; но велики и награды, какие Господь уготовал терпеливым.

Когда стала ты матерью, увидела сына и возблагодарила Бога, тогда, без сомнения, знала, что ты смертная и родила смертного. Что ж странного, если смертный умер? Но нас огорчает безвременность! Неизвестно, не благовременно ли это; потому что не знаем, как избрать, что полезно душе, и как определить срок человеческой жизни. Обозри целый мир, в котором живешь, и рассуди, что все видимое смертно, что все подлежит тлению. Посмотри на небо – и оно некогда разрушится; посмотри на солнце – и оно не устоит; все звезды, животные, живущие на суше и в воде, все украшение земли, самая земля – все тленно; немного еще времени, и всего этого не будет. Размышление о сем пусть будет тебе утешением в том, что случилось. Измеряй горе свое не в отдельности взятое; в таком случае оно покажется тебе несносным. Но сравни его со всем человеческим, – и в этом найдешь для себя утешение в горести. А сверх всего этого скажу сильное убеждение. Пощади супруга: будьте утешением друг другу; сокрушая себя горем, не делай для него несчастья еще более тяжким. Вообще же не думаю, чтобы к утешению достаточно было слова, но рассуждаю, что в настоящем случае нужна молитва. Поэтому молю Самого Господа, неизреченной силой Своей коснувшись сердца твоего, произвести в душе твоей свет благими помыслами, чтобы в себе самой иметь тебе источники утешения.

7. К другу Григорию [570] (7)

Когда писал я к твоей учености, не было мне неизвестно, что всякое богословское изречение как не выражает всей мысли отвечающего, так не удовлетворяет желанию спрашивающего, потому что слово очень слабо, чтобы служить [совершенному выражению] умопредставляемого.[571] Поэтому если мысль наша немощна, а язык недостаточнее и мысли, то чего надлежало нам ожидать в рассуждении сказанного, кроме обвинения в скудости слов? Однако же по этой причине невозможно было обойти молчанием предложенного вопроса. Тот в опасности изменить истине, кто любящим Господа не дает охотно ответов о Боге. Посему те выражения, достаточными ли они кажутся или имеют нужду в точнейшем каком дополнении, для исправления своего пусть ожидают особенного времени.

А что касается до настоящего времени, прошу тебя, как и просил уже, всецело посвятить себя самого защищению истины и, какие Богом вложены в мысль твою стремления к утверждению добра, довольствоваться ими и ничего более не требовать от меня, потому что я гораздо ниже мнения обо мне других и врежу более учению своей немощью, нежели придаю истине какую-либо силу своим защищением.

8. К кесарийским монахам [572] (8)

1. Неоднократно дивился – и что у вас за расположение ко мне, и отчего такую силу имеет над вами моя скудость, малость и ограниченность, ничего, я полагаю, не имеющая [в себе] привлекательного; между тем вы обращаете ко мне слово, напоминая и дружбу, и отечество, пытаясь отеческою любовью [575] снова обратить к себе, как будто какого беглеца. Признаюсь и не отрицаю, что стал я беглецом; причину же желающие сейчас смогут узнать.

Сначала пораженный всего более неожиданностью, подобно людям, которых вдруг поражает внезапный шум, не совладал я с помыслами, но удалился, бегая, и довольно времени жил вдали от вас; а впоследствии овладела мною какая-то любовь к Божественным догматам и желание любомудрствовать о них. Я задавался вопросом: «Как мне преодолеть живущий во мне порок?[576] Кто будет для меня Лаваном, избавителем моим от Исава (Быт. 28:5), и детоводителем к горнему любомудрию?» Но поелику, при помощи Божией, по мере сил достиг я цели, нашедши сосуд избран (Деян. 9:15) и глубокий кладезь, разумею уста Христовы – Григория, то немного, прошу вас, немного еще дайте мне времени; прошу же не потому, что возлюбил городскую жизнь (ибо не скрыто от меня, что лукавый подобными вещами вводит людей в обман), а потому, что общение со святыми считаю всего более полезным. Ибо, сам рассуждая о Божественных догматах, а чаще слушая рассуждающих, приобретаю навык к умозрениям, от которого трудно отказаться. И таково мое положение!

2. А вы, о божественные и для меня паче всех любезные главы, берегитесь филистимских пастырей,[577] чтобы кто из них не заградил тайно ваших кладезей и не возмутил чистоты ведения касательно веры. Ибо у них всегда в попечении – не из Божественных Писаний научать души простые, а подрывать истину внешней мудростью. Кто вводит в нашу веру Нерожденное и Рожденное, кто учит, что всегда Сущий некогда не был, что стал Отцом Тот, Кто по естеству и всегда есть Отец,[578] что Дух Святой не вечен, – таковой не явный ли филистимлянин, завидующий овцам патриарха нашего, чтобы не пили они воды чистой, текущей в живот вечный (Ин. 4:14), но навлекли на себя предреченное пророком: Мене оставиша, Источника воды живы, и ископаша себе кладенцы сокрушенныя иже не возмогут воды содержати (Иер. 2:13)? Должно исповедовать Бога Отца, Бога Сына, Бога Духа Святого, как научили Божии словеса и уразумевшие их возвышенно.

А укоряющим нас за троебожие да будет сказано, что исповедуем Бога единого не числом, а естеством (οὐ τῷ ἀριθμῷ, ἀλλὰ φύσει). Ибо все, именуемое единым по числу, в действительности не едино и не просто по естеству: о Боге же всеми исповедуется, что Он прост и несложен. Следовательно, Бог един не числом. Сказанное же мною объясняется так. Говорим, что мир числом один, но не говорим, что он есть нечто единое по естеству и простое, потому что делим его на стихии, из которых состоит, – на огонь, воду, воздух и землю.[579] Еще человек именуется по числу единым, ибо часто говорим: один человек; но и он, состоя из тела и души, не прост. Подобно и об Ангеле говорим, что он числом один, но не един по естеству и не прост; потому что ангельскую ипостась представляем себе сущностью, в которой есть святыня (μεθ’ ἁγιασμοῦ τὴν τοῦ ἀγγέλου ὑπόστασιν ἐννοοῦμεν). Поэтому если все единое по числу не едино по естеству, то единое по естеству и простое не есть единое по числу. А Бога именуем единым по естеству. Как же они вводят у нас число, когда совершенно исключаем его из Сего блаженного и умного Естества? Ибо число сопряжено с количеством, а количество – с телесным естеством; потому число – принадлежность телесного естества. А мы веруем, что Господь наш есть Создатель тел. Посему всякое число означает нечто такое, что получило в удел природу вещественную и ограниченную; а единичность и единство есть признак сущности простой и беспредельной. Поэтому кто Сына Божия или Духа Святого исповедует как число или тварь, тот скрытым образом вводит вещественное или ограниченное естество. Ограниченным же называю не только естество, объемлемое местом, но и такое естество, которое объял Своим предведением Тот, Кто имел произвести его из небытия в бытие, и которое можно обнимать познанием. Потому все святое, которое имеет ограниченное естество и приобретенную святость, может допустить в себя порок. а Сын и Дух Святой есть Источник святыни (πηγή ἁγιασμοῦ), из которого освящается всякая разумная тварь по мере ее добродетели (κατ’ ἀναλογίαν τῆς ἀρετῆς).

3. При том мы, по истинному учению, не называем Сына ни подобным,[580] ни неподобным [581] Отцу, ибо то и другое в отношении к Ним равно невозможно. Подобным и неподобным называется что-либо относительно к [своим] качествам (κατὰ τὰς ποιότητας), а Божество свободно от качественности (ποιότητος). Исповедуя же тождество (ταυτότητα) естества, и единосущие приемлем, и избегаем сложности, потому что по сущности Бог и Отец родил по сущности Бога и Сына. Ибо сим доказывается единосущие: по сущности Бог единосущен с Богом же по сущности.

Правда, что и человек называется богом, как то: Аз рех: бози есте (Пс. 81:6), и бес наименован богом, как то: бози язык бесове (Пс. 95:5); но одни именуются так по благодати, а другие ложно. И только единый Бог по сущности есть Бог. Когда же говорю «единый», указываю на святую и не созданную сущность Божию. Ибо слово «единый» говорится и о каком-нибудь человеке, и просто о естестве, в совокупности взятом; о каком-нибудь человеке, например, можешь сказать о Павле, что он один восхищен был до третиего небесе и слышал неизреченны глаголы, ихже не лет есть человеку глаголати (2 Кор. 12:2, 4), о естестве же, в совокупности взятом, – когда, например, говорит Давид: человек, яко трава дние его (Пс. 102:15); потому что здесь означает он не какого-либо человека, но в совокупности взятое естество, ибо всякий человек привременен и смертен. Так разумеем, что о естестве сказано и следующее: един (μόνος) имеяй безсмертие (1 Тим. 6:16); и: единому (μόνῳ) премудрому Богу (Рим. 14:26); и: никтоже благ, токмо един (εἶς) Бог (Лк. 18:19), ибо здесь слово «един» (εἶς) то же самое означает, что и слово «единый» (μόνος); и: прострый один (μόνος) небо (Иов. 9:8); и еще: Господу Богу твоему поклонишися, и Тому единому (μόνῳ) послужиши (Мф. 4:10; Втор. 6:13); и: несть Бог разве Мене (Втор. 32:39). Ибо слово «един» и «единственный» (εἶς καὶ μόνος) употребляются в Писании о Боге не для противопоставления Его Сыну или Святому Духу, а в отношении к недействительным богам, именуемым богами ложно; например: Господь един (μόνος) вождаше их, и не бе с ними бог чужд (Втор. 32:12); и: отвергоша сынове Израилевы Ваалима[582], и дубравы Астарофа, и поработаша Господу единому (μόνῳ) (1 Цар. 7:4); и еще Павел говорит: якоже суть бози мнози, и господие мнози: но нам един (εἶς) Бог Отец, и из Него же вся; и един (εἶς) Господь Иисус Христос, Имже вся (1 Кор. 8:5, 6).

Но спрашиваем здесь, почему, сказав «един Бог», не удовольствовался сим выражением (ибо сказали мы, что слова «единственный» и «един» (μόνος καὶ εἶς), употребленные о Боге, означают естество), но присовокупил «Отец» и упомянул о Христе? Догадываюсь поэтому, что сосуд избран Павел почел теперь недостаточным проповедать только [583] Бога Сына и Бога Духа Святого, что выразил речением «един Бог», если чрез присовокупление «Отец» не укажет и Того, из Него же вся, а упоминанием о Господе не означит и [Бога] Слова, Имже вся, и опять присовокуплением «Иисус Христос» не возвестит вочеловечения, не изобразит страдания, не откроет и воскресения. Ибо слова «Иисус Христос» дают нам таковые понятия. Почему Господь не хочет, чтобы прежде страдания именовали Его Иисусом Христом, и повелевает ученикам, да некомуже рекут, яко Сей есть Иисус Христос (Мф. 16:20). Ибо предположено Им было – уже по совершении Домостроительства, по воскресении из мертвых и по вознесении на небеса дозволить ученикам проповедать Его Иисусом Христом. Таково значение слов: да знают Тебе единаго истиннаго Бога, и Егоже послал еси Иисус Христа (Ин. 17:3); и: веруйте в Бога, и в Мя веруйте (Ин. 14:1). Так во всем укрепляет наше разумение Святой Дух, чтобы, приступая к одному, не теряли мы другого, углублялись в богословие, не оставляя в пренебрежении Домостроительства,[584] и по недостаточности в чем-либо не впали в нечестие.

4. А те выражения Божественного Писания, которые берут противники и, перетолковав согласно со своим разумением, выставляют против нас к умалению славы Единородного, разберем таким же образом, по мере сил уяснив себе значение оных.[585] И, во-первых, положим, что нам предложено следующее место: Аз живу Отца ради (Ин. 6:57).[586] Ибо это одна из стрел, какие бросают в небо толкующие сие место нечестиво. Но здесь изречение, как думаю, именует не предвечную жизнь (ибо все живущее ради [587] другого не может быть самоисточной жизнью (ἡ αὐτοζωή),[588] как нагреваемое другим не может быть самой [589] теплотою; а Христос и Бог наш сказал о Себе: Аз есмь живот – Ин. 11:25), – но означает сию жизнь, во плоти и в сем времени совершившуюся, какою жил Он Отца ради;[590] ибо по Его изволению пришел в жизнь человеческую. И не сказал: «Я жил Отца ради», но говорит: Аз живу Отца ради, ясно указывая на настоящее время. Может же речение сие именовать и ту жизнь, какою Христос живет, имея в Себе Самом Слово Божие. И что таково подлинно значение сих слов, узнаем из присовокупленного. И ядый Мя, говорит Он, жив будет Мене ради (Ин. 6:58). Мы ядим Его плоть и пием Его кровь, делаясь причастниками Слова и Премудрости чрез Его вочеловечение и [591] жизнь, подлежащую чувствам. Ибо плотию и кровию наименовал Он все таинственное Свое пришествие, означил также учение, состоящее из деятельного, естественного [592] и богословского [разделов], которым душа питается и приуготовляется со временем к созерцанию Сущего. И таков, может быть, смысл сего изречения!

5. И еще: Отец Мой болий Мене есть (Ин. 14:28). И сим изречением пользуются неблагодарные твари, порождения лукавого. А я уверен, что и сими словами выражается единосущие Сына с Отцом. Ибо знаю, что сравнения в собственном смысле делаются между имеющими то же естество. Говорим, что Ангел Ангела больше, человек человека праведнее, птица птицы быстрее. Поэтому если сравнения делаются между принадлежащими к одному виду, а Отец называется бо́льшим Сына по сравнению, то Сын единосущен с Отцом. Но и другое понятие заключается в сем изречении. Ибо удивительно ли, что Отца исповедал большим Себя Тот, Кто, будучи Словом и став плотию (ср. Ин. 1:14), показался умаленным и пред Ангелами по славе, и пред человеками по виду? Сказано: умалил еси Его малым чим от Ангел (Пс. 8:6); и еще: а умаленнаго малым чим от Ангел (Евр. 2:9); и: видехом Его, и не имеяше вида, ни доброты: но вид Его умален паче всех человек (Ис. 53:2, 3). Все же сие претерпел по великому своему человеколюбию к твари, чтобы погибшую овцу спасти, и спасенную приобщить к стаду, и шедшего из Иерусалима во Иерихон и впадшего в разбойники опять ввести здравым в его отечество (Лк. 15:4-7; 10:30-37).

Ужели в укоризну Ему обратит еретик и ясли, чрез которые сам он, будучи бессловесным, воспитан Словом? Ужели станет указывать нам и нищету, потому что Сын тектонов [593] не имел у Себя и малого ложа? Потому Сын меньше Отца, что ради тебя стал мертвецом, чтобы тебя избавить от мертвости и соделать участником небесной жизни. Как иной обвинит и врача за то, что наклоняется к ранам и обоняет зловоние, чтобы уврачевать страждущих?

6. Для тебя не знает Он также о дне и часе Суда (Мф. 24:36), хотя ничто не сокрыто от истинной Премудрости, потому что все Ею приведено в бытие (ср. Ин. 1:3), а и между людьми не найдешь человека, который бы не знал того, что сам сделал. Домостроительствует же так ради твоей немощи, чтобы согрешившие не впали в уныние от краткости срока под тем предлогом, что не оставлено им и времени к покаянию; и те, которые ведут долговременную брань с сопротивной силой, не оставили бы воинских рядов по продолжительности времени. Поэтому приписываемым Себе неведением благоустрояет тех и других: одному за добрый подвиг сокращает время, а другому, по причине грехов, сберегает время на покаяние. Впрочем, в Евангелиях причислив Себя к не знающим, по немощи, как сказано, многих (ср. Мк. 13:32), в Деяниях Апостольских, беседуя наедине с совершенными, исключает Себя из незнающих, говоря: несть ваше разумети времена и лета, яже Отец положи во Своей власти (Деян. 1:7). Все сие было сказано нами в соответствии с самым первым и грубым изъяснением [этого места]; теперь же требует исследования более возвышенный смысл сего высказывания, [и потому] необходимо стучать в дверь познания (ср. Мф. 7:7). О, если бы я смог разбудить Домовладыку, Который дает духовные хлебы просящим у Него (ср. Лк. 11:11-13), ибо мы усердствуем угостить тех, кто нам друзья и братья.

7. Святые ученики Спасителя нашего, выйдя за пределы возможного человекам умозрения и очистившись Словом, вопрошают о конце и желают познать, [в чем будет состоять] конечное (ἔσχατος) блаженство; и о сем-то отвечал Господь наш,[594] что не знают того ни Он, ни Ангелы Его, – именуя днем всякое точное постижение Божиих помышлений, а часом – умозрение о единстве и единичности, которых ведение присвоил Он Единому Отцу. Поэтому, как догадываюсь, сим выражается, что Бог знает о Себе, что такое Он есть, и не знает, что Он не есть. Ибо говорится, что Бог знает правду и мудрость, будучи Самоисточной Правдой и Премудростью (αὐτοδικαιοσύνη καὶ σοφία), но не знает неправды и лукавства, потому что Сотворивший нас Бог не есть неправда и лукавство. Посему, если говорится, что Бог знает о Себе, что такое Он есть, и не знает, что такое Он не есть (а Господь наш, соответственно понятию вочеловечения и по грубому,[595] так сказать, учению, не есть вожделенная конечная цель),[596] то следует, что Спаситель наш не знал конца и крайнего предела блаженства. Но сказано, что не знают и Ангелы (ср. Мк. 13:32), то есть их умозрение и познания служений – не крайний предел вожделеваемого, потому что и их ведение грубо в сравнении с познанием лицом к лицу (ср. 1 Кор. 13:12).

Знает же, сказано, один Отец (ср. Мк. 13:32); потому что Он есть конец и крайний предел блаженства. Ибо когда познаем Бога не в зерцалах и не чрез что-либо постороннее (ср. 1 Кор. 13:12), а приступим к Нему как к единственному и единому, тогда познаем и последний конец. Христово царство, как говорят, есть всякое вещественное ведение; а царство Бога и Отца – ведение невещественное и, как сказал бы иной, созерцание Самого Божества. Но Господь наш и Сам есть конец и крайний предел блаженства – соответственно понятию Слова. Ибо что говорит в Евангелии? И Аз воскрешу его в последний день (Ин. 6:40), воскресением называя переход от вещественного ведения к невещественному созерцанию, а последним днем именуя сие ведение, за которым нет другого. Ибо ум наш тогда воскреснет и воздвигнется в блаженную высоту, когда возможет созерцать единство и единичность Слова.

Но поелику огрубевший ум наш связан перстью, примешан к брению и не может остановиться на голом созерцании, то, руководясь красотами, сродными его телу, представляет себе действование Творца и познает сие до поры по произведениям, чтобы таким образом, постепенно возрастая, возмог Он некогда приступить и к Самому непокровенному Божеству. В этом же, думаю, разумении сказано и следующее: Отец Мой болий Мене есть (Ин. 14:28) и: несть Мое дати, но имже уготовася от Отца (Мф. 20:23). Ибо сие же означает и то, что Христос предаст царство Богу и Отцу (1 Кор. 15:24), будучи начатком, а не концом, по грубому, так сказать, как сказал я, учению, уразумеваемому относительно к нам, а не относительно к Самому Сыну. А что сие так, видно из того, что в Деяниях Апостольских на вопрос учеников: когда устрояеши царствие Израилево? – говорит опять: несть ваше [597] разумети времена и лета, яже Отец положи во Своей власти (Деян. 1:6, 7), то есть не обложенным плотию и кровию принадлежит ведение такового царствия, потому что созерцание сие положи Отец во Своей власти.

И «властью» называет состоящих под властью, а «Своими» именует тех, которые не обладаемы неведением низших предметов. Времена же и лета разумей не чувственные, но представляй себе некие расстояния в ведении, производимые мысленным Солнцем.[598] Ибо надобно, чтобы оная молитва нашего Владыки была приведена к своему концу, потому что молящийся есть Иисус. Дай им, да и тии в Нас едино будут, как Я и Ты, Отче, едино есмы (Ин. 17:21, 22), потому что Бог, будучи един, когда бывает в каждом, всех соединяет; и число исчезает с пришествием Единицы.

И я так уразумел сие изречение по вторичном его рассмотрении. А если кто скажет лучше или благочестиво исправит мое толкование, то пусть говорит и исправляет: Господь воздаст ему за меня. У нас не водворяется никакой зависти, потому что приступили мы к сему исследованию изречений не из любопрительности или тщеславия, но ради пользы братий, чтобы люди с каменным (см. Иез. 11:19) и необрезанным сердцем (см. Деян. 7:51), вооружившиеся юродствующей мудростью (1 Кор. 3:19), не надеялись сокрушить скудельные сосуды, содержащие в себе сокровище Божие (ср. 2 Кор. 4:7).

8. Еще у премудрого Соломона в Притчах именуется созидаемым (ибо сказано: Господь созда мя – Притч. 8:22) и началом путей евангельских, ведущих нас к Царству Небесному, не Тот, Кто по сущности создание, но Тот, Кто стал путем по Домостроительству. Ибо сие выражают слова «стать» и «быть созданным». Так стал Он путем, и дверию, и Пастырем, и Ангелом, и Овчатем, и еще Архиереем и Апостолом, потому что дается Ему то или другое имя в том или другом отношении.

Что же скажет тогда еретик о Боге, наименованном непокорным,[599] и о соделавшемся за нас грехом? Ибо написано: егда покорит ему всяческая, тогда и сам Сын покорится Покорившему Ему всяческая (1 Кор. 15:28). Не приходишь ли ты в страх, человек, что Бог наименован непокорным? Ибо твою непокорность признает собственной Своею и, пока ты противоборствуешь добродетели, Себя именует непокорным. Так некогда сказал о Себе, что Он и гоним. Ибо говорит: Савле, Савле, что Мя гониши? (Деян. 9:4), когда Савл спешил в Дамаск с намерением заключить в узы учеников Христовых. И еще именует Себя нагим, как скоро наготует один кто-нибудь из братий. Ибо говорит: наг бех, и одеясте Мя (Мф. 25:36). И когда кто в темнице, о Себе говорит, что Сам Он заключен. Ибо Сам грехи наши подъял и болезни понес (ср. Ис. 53:4); одна же из наших немощей есть и непокорность; потому и ее понес. Посему и встречающиеся с нами несчастья Себе присвояет Господь, по общению с нами приемля на Себя наши страдания.

9. Но и слова: не может Сын творити о Себе ничесоже (Ин. 5:19) богоборцы толкуют к развращению слушающих. А по мне и сие изречение всего более возвещает, что Сын – того же естества с Отцом. Ибо если каждая из разумных тварей может делать нечто сама по себе, имея свободу преклоняться на худшее и лучшее, а Сын не может делать чего-либо Себе, то Сын – не тварь. Если же не тварь, то единосущен с Отцом. И еще: ни одна из тварей не может делать всего, что хочет. Но Сын на небеси и на земли, вся елика восхоте, сотвори (Пс. 113:11). Следовательно, Сын – не твари или состоят из противоположностей, или могут вмещать в себе противоположности.[600] Но Сын Самоисточная Правда и невещественен. Следовательно, Сын – не тварь. А если не тварь, то единосущен с Отцом.

10. И сего по мере сил сделанного нами исследования предложенных изречений для нас достаточно. Теперь обратим уже слово к отрицающим Духа Святого, низлагающе всяко возношение их ума, взимающееся на разум Божий (2 Кор. 10:5). Ты говоришь, что Дух Святой – тварь. Но всякая тварь рабственна Сотворшему. Ибо сказано: всяческая работна Тебе (Пс. 118:91). А если Дух рабствен, то и святость имеет приобретенную; все же, что имеет приобретенную святость, может допустить в себя порок. Но Дух Святой, будучи в сущности свят, именуется источником святыни (ср. Рим. 1:4). Следовательно, Дух Святой – не тварь, а если не тварь, то единосущен с Богом. Притом скажи мне, как называешь рабом Того, Кто чрез крещение освобождает тебя от рабства? Ибо сказано: закон Духа жизни свободил мя есть от закона греховного (Рим. 8:2). Но не дерзай и когда-либо называть Его природу изменяемой, взирая на природу сопротивной силы, которая как молния спала с небеси (ср. Лк. 10:18) и отпала от истинной жизни, потому что имела приобретенную святость и изменение [в которой][601] последовало за злым произволением;[602] а таким образом отпав от единичности и сринув с себя ангельское достоинство, за нрав наименована диаволом, потому что в диаволе угасло прежнее и блаженное его расположение и возгорелась сия противоборствующая сила.

Сверх того, если еретик называет Духа Святого тварью, то вводит мысль, что естество Его ограничено. Как же будет иметь место сказанное: Дух Господень исполни вселенную (Прем. 1:7) и: камо пойду от Духа Твоего (Пс. 138:7)? Но видно, что он не исповедует Духа и простым по естеству, потому что именует единым по числу. А что едино по числу, все то, как сказал я, не просто. Если же Дух Святой не прост, то состоит из сущности и святыни, а таковое сложно. И кто столь неразумен, чтобы назвать Духа Святого сложным, а не простым и по простоте единосущным Отцу и Сыну?

11. Но если должно вести слово далее и вникнуть в важнейшее, то из сего наипаче увидим Божескую силу Святого Духа. В Писании находим поименованными три рода творений: одно, первое, – приведение из небытия в бытие; второе же – изменение из худшего в лучшее; и третье – воскресение из мертвых. Во всех сих творениях найдешь Святого Духа содействующим Отцу и Сыну. Ибо возьми осуществление небес. Что говорит Давид? Словом Господним небеса утвердишася, и Духом уст Его вся сила их (Пс. 32:6). Человек вновь созидается чрез крещение. Ибо аще кто во Христе, нова тварь (2 Кор. 5:17). И что говорит Спаситель ученикам? Шедше научите вся языки, крестяще их во имя Отца и Сына и Святаго Духа (Мф. 28:19). Видишь, что Святой Дух и здесь соприсутствует Отцу и Сыну. Что же скажешь и о воскресении из мертвых? Когда нас не станет и возвратимся в персть свою, потому что мы – земля и в землю отыдем: (ср. Быт. 3:19) послет Духа Святаго, и созиждет, и обновит лице земли (Пс. 103:29, 30). Что святой Павел назвал воскресением, то Давид наименовал обновлением.

Но еще послушаем восхищенного до третьего небеси (2 Кор. 12:2). Что говорит он? Вы храм живущего в вас Святаго Духа (1 Кор. 6:19). Всякий храм есть храм Божий. Если же мы – храм Духа Святого, то Дух Святой есть Бог. Храм называется и Соломоновым, по имени соорудившего. А если и в этом смысле мы – храм Святого Духа, то Святой Дух есть Бог. Ибо Кто все соорудил, тот есть Бог (ср. Евр. 3:4). Если же мы – храм Его, как поклоняемого и обитающего в нас, то будем исповедовать, что Он – Бог. Ибо Господу Богу твоему поклонишася, и Тому единому послужиши (Мф. 4:10). Если желали бы они избегнуть слова «Бог», то пусть узнают, что означается сим именем. Ибо от того, что все утвердил (τὶθημι) или все видит (θεάομαι), именуется Бог (Θεὸς).[603] Поэтому, если Богом называется, Кто все утвердил или все видит, а Дух знает все Божие, как дух в нас все наше (1 Кор. 2:11), – следует, что Дух Святой есть Бог.

И еще, ежели меч Духа есть глагол Божий (Еф. 6:17), то Дух Святой есть Бог. Ибо меч есть Того, Чьим и глаголом называется. И если именуется десницею Отца, ибо десница Господня сотвори силу (Пс. 117:16) и: десница Твоя, Господи, сокруши враги (Исх. 15:6); если Дух Святой есть перст Божий, по сказанному: аще ли Аз о персте Божии изгоню бесы (Лк. 11:20), что в другом Евангелии написано так: аще ли Аз о Духе Божии изгоню бесы (Мф. 12:20), то Дух Святой – того же естества с Отцом и Сыном.

12. На сей раз довольно сказано мною о поклоняемой и Святой Троице, потому что ныне и невозможно в обширнейшем виде исследовать учение о Ней. А вы, получив от моего смирения семена, возделайте в себе самих зрелый колос, потому что, как известно вам, в таких вещах требуем от вас и лихвы. Но верую Богу, что по чистоте жизни своей принесете плод и в тридесять, и в шестьдесят, и во сто (ср. Мф. 13:8). Ибо сказано: блажени чистии сердцем; яко тии Бога узрят (Мф. 5:8). И не иным чем, братия, почитайте Небесное Царство, как истинным разумением Сущего, которое в Божественных Писаниях называется и блаженством. Ибо Царствие Божие внутрь вас есть (Лк. 17:21). О внутреннем же человеке не иное что составляется, как умозрение. А из сего выходит, что Царство Небесное есть созерцание. Теперь, как в зеркале, видим тени вещей, а впоследствии, освободившись от сего земного тела и облекшись в тело нетленное и бессмертное, увидим их первообразы. Увидим же, если жизнь свою управим по прямому пути и будем заботиться о правой вере, без чего никто не узрит Господа. Ибо сказано: в злохудожну душу не внидет премудрость, ниже обитает в телеси повиннем греху (Прем. 1:4). И никто не возражай мне так: «Не зная того, что под ногами, любомудрствуешь нам о бесплотной и вовсе невещественной сущности». Ибо я признаю безрассудным, чтобы чувства невозбранно наполнялись свойственными им предметами, а ум удерживался от родственной ему деятельности. Ибо как чувство заведует чувственным, так ум – мысленным.

Но должно вместе сказать и то, что создавший нас Бог сделал необучаемыми [наши] естественные способности восприятия.[604] Ибо никто не учит зрение, как принимать впечатления от цветов или очертаний, слух – от звуков и голосов, обоняние – от запахов, благовонных или зловонных, вкус – от влаг и соков, осязание – от мягкого и жесткого или теплого и холодного. Так же и ум никто не учит тому, как постигать мысленное. И как чувства, если потерпят какой-либо вред, имеют нужду в попечительности о них и тогда удобно исполняют свое дело, так и ум, обложенный плотию и наполненный плотскими представлениями, имеет нужду в вере и в правом житии, которые совершают нозе его, яко елени, и на высоких поставляют его (Пс. 17:34). Сие же самое советует и премудрый Соломон и иногда представляет нам в пример непостыдного делателя – муравья и в его образе начертывает нам путь деятельности (Притч. 6:6), а иногда указывает на вылепленные из воска произведения мудрой пчелы (Притч. 6:8) и на ее примере намекает на естественное умозрение, с которым соединяется и учение о Святой Троице, если от красоты созданий сравнительно Рододелатель их познавается (Прем. 13:5).

Но, возблагодарив Отца и Сына и Святого Духа, положу конец письму, потому что, как говорит пословица, во всем хорошо знать меру.[605]

9. К Максиму, философу (9)

1. Слова действительно суть изображения души. Поэтому и я узнал тебя из письма, сколько, как говорится, льва узнают по когтям;[606] и порадовался, нашедши, что неленостно стремишься к первым и важнейшим из благ, разумею любовь к Богу и любовь к ближнему. А за признак одной любви беру твое благорасположение ко мне, за признак же другой – ревность к познанию. Всякому же Христову ученику известно, что в сих двух благах заключается все.

2. Что касается до сочинений Дионисия,[607] которых просишь, то весьма многие из них доходили до меня, но теперь не имею у себя книг, потому и не послал. А мое мнение о них таково. Не все хвалю у Дионисия, иное же и вовсе отметаю: потому что, сколько мне известно, он почти первый снабдил людей семенами этого нечестия, которое столько наделало ныне шуму; говорю об учении аномеев. И причиной сему полагаю не лукавое его намерение, а сильное желание оспорить Савеллия.[608] Обыкновенно уподобляю я его садовнику, который начинает выпрямлять кривизну молодого растения, а потом, не зная умеренности в разгибе, не останавливается на середине, а перегибает стебель в противную сторону. Подобное нечто, нахожу я, было и с Дионисием. В сильной борьбе с нечестием Ливийца чрезмерным своим ревнованием, сам того не примечая, вовлечен он в противоположное зло. Достаточно было бы доказать ему только, что Отец и Сын не одно и то же в подлежащем, и удовольствоваться такой победой над хульником. Но он, чтобы во всей очевидности и с избытком одержать верх, утверждает не только инаковость ипостаси, но и разность сущности, постепенность могущества, различие славы, а от сего произошло, что одно зло обменял он на другое и сам уклоняется от правого учения. Таким образом далее он разногласит с собою же в своих сочинениях: то отвергает единосущие,[609] потому что противник худо воспользовался сим понятием, когда отрицал ипостаси, то принимает оное,[610] когда защищается против своего соименника. Сверх же сего и о Духе употребил он выражения, всего менее приличные Духу, – исключает Его из поклоняемого Божества и сопричисляет к какому-то дольнему, тварному и служебному естеству. Таков-то сей Дионисий!

3. Если же надобно и мне сказать собственное свое мнение, то выражение «подобное по сущности» (τὸ ὅμοιον κατ’ οὐσίαν), когда соединено с сим понятие «безразличия» (εἰ μὲν προσκείμενον ἔχει τὸ ἀπαραλλάκτως), принимаю за выражение, ведущее к тому же понятию, как и слово «единосущие» (ὁμοούσιον), по здравому разумению сего последнего. Это имея в мысли, и отцы Никейские, наименовав сперва Единородного «Светом от Света, Богом истинным от Бога истинного» и подобными сему именами, по необходимому следствию присовокупляют и слово «единосущный». Итак, невозможно представить себе какого-либо различия ни между светом и светом, ни между истиною и истиною, ни между сущностью Единородного и сущностью Отца. Посему если кто примет выражение сие [611] по сказанному мною, то и я допускаю оное. А если кто от «подобного» отсекает безразличие, как сделано это в Константинополе,[612] то выражение сие для меня подозрительно, потому что унижает славу Единородного. Ибо привыкли мы нередко представлять себе подобие в изображениях, которые имеют слабое сходство со своими первообразами и далеко их ниже. Итак, поскольку слово «единосущный», по моему мнению, менее может быть извращаемо в своем значении, то и сам я стою за сие слово.

Но почему, о превосходнейший, не приходишь ко мне, чтобы поговорить нам о подобных предметах при личном свидании и не доверять столь важных истин бездушным письменам, особенно же чтобы не делать достоянием общественности свои мнения? И ты не отвечай мне, как отвечал Диоген Александру, что от тебя сюда столько же пути, сколько отсюда до тебя, потому что я своими недугами, почти как дерево, всегда удерживаюсь на одном месте, а при этом почитаю одним из первых благ – жить в скрытности.[613] Но ты и здоров, как сказывают, и притом сделался гражданином вселенной;[614] поэтому справедливо тебе будет приходить и сюда как в свою область. Ибо хотя вам, людям деятельным, прилично многолюдство и города, где показываете свои доблестные деяния, однако же для созерцания и умственной деятельности, вводящей нас в общение с Богом, добрый содейственник – безмолвие; а безмолвие, с Самим, скажу, подающим нам оное Богом, в обилии и без оскудения мы возделываем в пустыне. Если же непременно должно увиваться около сильных и ни во что ставить нас, лежащих на земле, то в любом случае пиши, и тем доставишь удовольствие.

10. К матери Дионисия [615] (10)

Есть один способ ловить голубей. Когда занимающийся этим промыслом добудет в свои руки одного голубя, делает его ручным и приучает есть вместе с собою, а после того, намазав ему крылья миром, пускает летать на воле с посторонними голубями. И благовоние этого мира делает всю вольную стаю достоянием того, кому принадлежит ручной голубь, потому что прочие голуби привлекаются благоуханием и поселяются в доме.

Но какое у меня намерение начать этим письмо? То, что и я, взяв у тебя сына Дионисия,[616] прежнего Диомида, и крылья души его умастив божественным миром, пускаю к твоей степенности, чтобы он и тебя уманил лететь с собою и занять гнездо, которое свил у меня. Итак, если бы при жизни своей смог я увидеть, что и твоя степенность избрала для себя возвышенную жизнь, то мне потребовалось бы много достойных Бога лиц, чтобы Ему воздалась должная честь.[617]

11. Без надписи [618] (11)

По благодати Божией, проведя святой день сей с нашими чадами и, по преизбыточествующей любви их к Богу, отпраздновав Господу подлинно совершенный праздник, препроводил я их здравыми к твоему благородству, моля Человеколюбца Бога, чтобы и им дарован был помощником и сопутником мирный Ангел, и тебя нашли они в здравии и во всяком мире, и чтобы вам, где бы ни были, служа Господу и благодаря Его, пока я в этом мире, веселить меня слухом о вас. Если же Святой Бог даст тебе скорее освободиться от возложенных на тебя поручений, то прошу ничего другого не предпочитать пребыванию со мною. Ибо думаю, что не найдешь никого, кто бы так любил тебя и домогался вашей дружбы. А пока, по усмотрению Святого, продолжится эта разлука, соблаговоли при всяком случае утешать меня письмами.

12. К Олимпию (12)

Прежде писывал ты ко мне понемногу, а теперь не пишешь и немногого. И видно, что краткословие с течением времени обращается в совершенное молчание. Поэтому возвратись к прежнему обычаю: не буду более жаловаться на тебя за твои лаконические [619] ко мне письма, но и малые твои писания стану признавать многоценными как выражения великой ко мне расположенности. Только пиши ко мне.

13. К нему же (13)

Как другие произведения являются каждое в свое время года: цветы – весною, колосья – летом, древесные плоды – осенью, так словесные произведения – зимний плод.

14. К Григорию, другу [620] (14)

1. Когда брат Григорий [623] писал мне, что хочет видеться со мною, и присовокупил, что и у тебя то же самое намерение, – не мог я [медлить и] ожидать сего; частью потому, что нередко бывал обманут и боюсь верить, а частью потому, что был влеком делами. Пора уже мне удалиться в Понт, где напоследок, если угодно Богу, положу, может быть, конец своему скитанию. Ибо с трудом отказавшись от напрасных надежд, какие имел некогда на тебя, вернее же, если говорить правду, отказавшись от сонных грез (ибо хвалю того, кто надежды назвал сновидениями в бодрственном состоянии), иду теперь в Понт учиться, как жить. Здесь, конечно, указывает мне Бог место, в точности соответствующее нраву: ибо таким вижу его в действительности, каким на досуге и для забавы привык нередко представлять его себе в уме.

2. Это – высокая гора, покрытая частым лесом, на северной стороне орошаемая холодными и прозрачными водами. По подгорью ее стелется покатая долина, непрестанно утучняемая влагами из горы. Кругом долины сам собою выросший лес, из различных всякого рода деревьев, служит ей как бы оградой, и в сравнении с нею ничего почти не значит и Калипсин остров,[624] красоте которого особенно, кажется, дивится Гомер. Ибо немного недостает, чтобы долине, по причине ограждающих ее отовсюду оплотов, походить на остров. С двух сторон прорыты глубокие овраги, а сбоку река, текущая со стремнины, служит также непрерывной и неприступной стеной и луновидными изгибами примыкает к оврагам; то доступы в подгорье заграждены. Один только есть в него вход, которым владеем мы. За местом нашего жительства есть другой гребень, возвышенную свою вершину подъемлющий над горою, и с него вся равнина развертывается перед взором; с высоты можно видеть и текущую мимо равнины реку, которая, по моему мнению, доставляет не меньше наслаждения, как и Стримон,[625] если смотреть на него из Амфиполя. Ибо Стримон, в медленном своем течении разливаясь в виде озера, по своей неподвижности едва не перестает быть и рекою. А эта река, будучи быстрее всех мне известных, свирепеет несколько при соседнем утесе и, отражаясь от него, кружится в глубоком водовороте, чем доставляет мне и всякому зрителю весьма приятный вид, а туземным жителям приносит самую удовлетворительную пользу и в пучинах своих взращивает неисчислимое множество рыб.

Нужно ли говорить о земной прохладе и о ветерках с реки? Множеству цветов и певчих птиц пусть дивится кто-нибудь другой, а у меня нет досужного времени обращать на это внимание. Из всего, что могу сказать о моем убежище, наиболее важно то, что, по удобству положения будучи способно произращать всякие плоды, для меня возращает сладостнейший из плодов – безмолвие; потому что не только освобождает от городских мятежей, но и не заводит к нам ни одного путника, кроме встречающихся с нами на звериной ловле. Ибо сверх всего прочего здесь водятся и звери, впрочем, не медведи или ваши волки, нет, здесь живут стада оленей, диких коз, зайцы и тому подобное.

Итак, теперь ты понимаешь, какой опасности подвергся бы я, скудоумный, если бы подобное убежище упорно выдумал променивать на Тиверин [626] – эту вселенскую дыру (τῆς οἰκουμένης τὸ βάραθρον)?[627] Извини, что спешу теперь в него. Ибо, конечно, и Алкмеон,[628] нашедши Ехинады, не согласился бы продолжать свое скитание.

15. К Аркадию, комиту [629] (15)

Граждане нашей митрополии оказали мне большее благодеяние, нежели получили от меня, ибо доставили мне случай писать к твоей честности; потому что твое человеколюбие, ради которого взяли они от меня письма, по обычной и врожденной тебе ко всем снисходительности, готово было для них и прежде моего послания.

Но я, благодаря Святого Бога за преуспеяние твое в благоугождении Ему, почел для себя величайшим приобретением сей случай приветствовать твою честность [630] и как порадоваться твоей более и более возрастающей знаменитости, так и разделить радость облагодетельствованных под твоим начальством, со временем же узнать, что милостиво воззрел ты на вручивших тебе письмо мое и что вместе с другими и их отпустил от себя обязанными восхвалять твою кротость и навсегда узнавшими, что ходатайство мое за них пред твоей беспримерной честностью не осталось бесполезным.

16. Против еретика Евномия [631] (16)

Кто говорит, что возможно уразумение сущего, тот, конечно, к познанию сущего довел свою мысль каким-либо путем и последовательно; и сперва упражнялся в постижении предметов удобопонятных и малых, а потом уже силу своего постижения простер и до лежащего за пределами всякого понятия.

Поэтому кто хвалится, что приобрел знание сущего, тот пусть изъяснит природу малейшего из видимых существ и скажет, какова природа муравья, воздухом ли и дыханием поддерживается в нем жизнь; разделено ли у него костями тело; скреплены ли составы жилами и связками; ограждается ли положение нервов покровом мускулов и желез; простирается ли мозг по хребтовым позвонкам от верхней части головы до хвоста; сжиманием ли нервной перепонки сообщает он силу стремления движимым членам; есть ли в нем печень и желчеприемный сосуд в печени, есть ли также почки, сердце, артерии и вены, грудные перепонки и диафрагмы;[632] гол ли он или покрыт волосами, однокопытен или имеет разделенные ступни; сколько времени живет; и как муравьи рождаются один от другого, долго ли рождаемое бывает во чреве, и отчего не все муравьи пешеходы и не все крылаты, но одни движутся по земле, а другие носятся по воздуху.

Итак, кто хвалится ведением сущего, тот пусть объяснит сперва природу муравья, а потом уже рассуждает о Силе, превосходящей всякий ум. А если не объял еще ты ведением и природу малейшего муравья, то как хвалишься, что объял умом непостижимую Силу Божию?

17. К Оригену [633] (17)

Ты радуешь тех, кто тебя слушает, а мне, который читаю твои писания, доставляешь еще живейшую радость. И великое благодарение Благому Богу, соделавшему, что истина нимало не терпит ущерба от предательства властвующих,[634] но чрез тебя учение благочестия получает защищение! Поэтому они, как цикута,[635] или волчий корень, или другое смертоносное растение, поцветут недолго – и вскоре засохнут; а тебе пошлет Господь всегдашнее цветение и юность в награду за сказанное тобою во славу имени Его.

Но да вознаградит тебя за сие Господь и всяким обилием твоего дома, да утвердит благословение на чадах чад! Благороднейших же детей твоих, которые носят на себе явственные отпечатления твоей доброты, и видел и обнимал я с удовольствием и желаю им всего, чего бы только пожелал им сам отец.

18. К Макарию и Иоанну [636] (18)

Земледельцы не почитают за новость земледельческих трудов; пловцам не бывает неожиданностью буря на море; не странность и для поденщиков летний пот, – так и скорби в настоящем мире не составляют чего-либо нечаянного для избравших благочестивую жизнь. Напротив того, с каждым из перечисленных дел для приступающих к оному сопряжен сей известный труд, избираемый не ради его самого, но ради наслаждения ожидаемыми благами; потому что трудности всякого такого дела облегчаются надеждами, которые поддерживают и ободряют людей в продолжение целой жизни.

Но из трудящихся для земных плодов или вообще для чего-либо земного одни совершенно обманываются в надеждах и наслаждаются только одним представлением ожидаемого, другие же, если и удастся им достигнуть конца по желанию, имеют опять нужду в новой надежде, потому что прежняя надежда скоро миновала и увяла. В одних трудящихся ради благочестия ни ложь не уничтожала надежду, ни конец не ослаблял подвигов, потому что их приемлет непоколебимое и вечно пребывающее Небесное Царство.

Поэтому и вас, пока спомоществует вам учение истины, да не смущает лживая клевета, да не устрашают угрозы властвующих, да не оскорбляют осмеяние и обиды знакомых, осуждение людей, по-видимому, о вас заботящихся и под личиной совета скрывающих самую сильную приманку к вовлечению в обман. Да противоборствует же всему этому здравый рассудок, призывая в споборника и помощника себе Учителя благочестия, Господа нашего Иисуса Христа, за Которого и злострадать приятно, и умереть – приобретение (Флп. 1:21).

19. К Григорию, другу (19)

Недавно пришло ко мне от тебя письмо, во всей точности твое, не столько по почерку руки, сколько по свойству послания, потому что в нем немногими словами выражено много мыслей. Я не отвечал тебе на него вскоре, потому что сам был в отлучке, а податель письма, отдав его одному из моих домашних, поспешно ушел. Но теперь приветствую тебя через Петра, чтобы возвратить долг за поздравление и вместе доставить случай к новому письму. Без сомнения же, не трудно тебе будет написать лаконическое письмо, какие всякий раз приходят ко мне от тебя.

20. К Леонтию,[637] софисту (20)

Редки, правда, и от меня к тебе письма, но не реже твоих ко мне; а между тем всегда много идущих от вас к нам. И если бы ты всякому из них по порядку давал по письму, то не было бы никакого препятствия представлять мне, что живу вместе с тобою и как бы наслаждаюсь личной твоей беседой, – так постоянно многие приходят к нам.

Но почему не пишешь, тогда как у софиста нет и другого дела, кроме того, чтобы писать? Лучше же сказать, если лень тебе двинуть рукою, то и писать самому не нужно, потому что в этом послужит тебе и другой кто. Потребен же один твой язык; а он, если не станет беседовать со мной, то, без сомнения, поведет речь с кем-нибудь из находящихся при тебе; если же и никого не будет, не преминет поговорить сам с собою; но ни под каким видом не умолкнет, как язык софиста и язык аттический; так же не умолкнет, как не умолкают соловьи, когда весна возбуждает их к пению.

Ибо мне частые мои недосуги, в каких и теперь нахожусь, послужат, может быть, извинением к скудости писем; притом и эта уже как бы нечистота в языке от чрезмерного навыка к простонародной речи справедливо делает нерасположенным говорить с вами, софистами, которые негодуете и выходите из терпения, как скоро услышите что-нибудь недостойное собственной вашей мудрости. Напротив того, тебе при всяком случае прилично объявлять свой голос, потому что ты способен сказать лучше всякого, кого только знаю из эллинов; мне же, как думаю, известны самые знаменитые из вас. Поэтому молчанию твоему нет никакого извинения. Но о сем довольно.

Посылаю к тебе и сочинение свое против Евномия.[638] Но назвать это детской игрой или чем поважнее игры – предоставляю судить тебе самому, который, как думаю, собственно для себя не имеешь в нем нужды. Надеюсь же, что оно будет для тебя не бесполезным [639] орудием, если встретятся с тобой люди, учащие превратно, и надеюсь на это не потому, что до такой степени уверен в силе сочинения, но потому, что ты, как в точности знаю, при немногих данных изобретателен на многое. А если что в нем окажется не столько удовлетворительным, как сие требовалось бы, не обленись указать. Друг тем особенно и отличается от льстеца, что один для услаждения беседует, а другой не удерживается и от того, что может огорчить.

21. К нему же (21)

Видно, что доброму Юлиану и в своих делах приходится потерпеть нечто из общего хода дел, потому что и он подвергается взысканию и сильному обвинению, так как ныне везде много подвергаемых взысканиям и обвинениям. Разве что обвиняют его в недоимке не податей, а писем; хотя не знаю, от чего у него эта недоимка: если какое письмо приносил он, то всегда отдавал его. Или и у тебя в предпочтении это всем известное ныне учетверение,[641] ибо не столько пифагорейцы предпочитали четверицу,[642] сколько сборщики общественных доходов предпочитают ныне учетверение. Но, может быть, следовало бы выйти противоположному; и тебе, как софисту, обладающему таким богатством слова, самому на себя надлежало принять уплату мне вчетверо. И не подумай, что пишу это в гневе. Я рад и выговорам твоим, потому что у прекрасных, как говорят, во всем есть примесь прекрасного, почему им пристали и печаль, и гнев. Иной с бо́льшим удовольствием смотрит на то, как любимый человек сердится, нежели на то, как другой услуживает. Поэтому не переставай обвинять за что-нибудь подобное, потому что самые обвинения будут уже письма, а никакая новость не дороже для меня твоего письма и не принесет мне большего удовольствия.

22. О совершенстве в монашеской жизни (22)

1. В Богодухновенном Писании много правил, которые [643] должны соблюдаться благоугождающими Богу. Но я почел необходимым сделать краткое напоминание, по указанию самого Богодухновенного Писания, пока о тех только обязанностях, о которых у вас теперь предложен вопрос. И поскольку свидетельство о каждой обязанности найти в Писании нетрудно, то предоставляю сие тем, которые упражняются в чтении Писания и даже в состоянии напомнить и другим следующее.

Христианин должен иметь образ мыслей, достойный небесного звания, и жить достойно Евангелия Христова. Христианину не должно рассеиваться и чем-либо отвлекаться от памятования о Боге, о воле и судах Его. Христианин, во всем став совершеннее [644] оправданий по Закону, не должен ни клясться, ни лгать. Он не должен хулить; не должен обижать; не должен ссориться; не должен мстить сам за себя; не должен воздавать злом за зло; не должен гневаться. Он должен быть долготерпеливым, переносить все, что бы то ни было; а того, кто делает неправду, обличать благовременно, не со страстным движением, чтобы отмстить за себя, но с желанием исправить брата, по заповеди Господней. Об отсутствующем брате не должен он ничего говорить с намерением очернить; это есть клевета, хотя бы сказанное было и справедливо. Надобно отвращаться от человека, который наговаривает на брата.

Не должно говорить шуточного.[645] Не должно смеяться и терпеть смехотворцев. Не должно празднословить и говорить что-нибудь такое, что не служит ни к пользе слушающих, ни к необходимому и дозволенному нам Богом употреблению; почему занимающиеся работой должны, сколько можно, стараться, чтобы работа производилась в безмолвии и чтобы самые даже добрые речи вели у них те, кому по испытании поручено устроять слово к созиданию веры, да не будет оскорбляем Дух Святой Божий. Никто из пришлых не должен самовольно подходить к кому-либо из братий или разговаривать с ним, пока приставленные смотреть за общим во всем благочинием не рассудят, угодно ли сие Богу к общей пользе. Не должно порабощаться вину, желать вкушения мяс и вообще быть сластолюбивым в рассуждении яств или пития, потому что подвизающийся воздерживается во всем. Данного каждому в употребление не должно почитать собственностью или припрятывать; причем надобно смотреть на все сие с заботливостью, как на принадлежащее Владыке, и не проходить без внимания даже мимо того, что оказалось брошено или оставлено в небрежении. Никто не должен быть господином даже себе самому, но каждый, как отданный Богом в услужение единодушным братиям, таким образом обязан и рассуждать обо всем, и делать все, впрочем, пребывая в собственном своем чине.

2. Не должно роптать ни при недостатке потребного, ни при утомлении от дел, потому что судят о каждом те, кому предоставлена на сие власть. Не должно дозволять себе ни крика, ни другого какого вида или движения, которыми показываются раздражительность или уклонение от несомненной уверенности в Божием присутствии. Голос должно соразмерять с потребностью. Не должно отвечать кому-либо или делать что-нибудь дерзко или презрительно, но надобно показывать во всем скромность и ко всем почтительность. Не должно с умыслом мигать глазом или употреблять другой какой знак или движения члена, которые оскорбляют брата или выказывают презрение.

Не должно стараться о нарядности в одежде или в обуви это – суетность. К удовлетворению телесных потребностей должно пользоваться недорогим. Ничего не должно издерживать сверх потребности и для пышности, это – злоупотребление. Не должно искать чести и домогаться первенства. Каждый должен предпочитать себе всех. Не должно быть непокорным. Не должно в праздности есть хлеб тому, кто способен работать, а занявшись исполнением чего-либо во славу Христову, должно принуждать себя к ревности в деле, по мере сил. Каждый должен, с одобрения настоятелей, с разумом и в полноте удостоверенности так делать все, не исключая вкушения пищи и пития, как бы делалось сие в славу Божию. Не должно от одного дела переходить к другому без одобрения тех, кто приставлен распоряжаться сим, разве неминуемая нужда позовет кого вдруг на помощь обессилевшему. Каждый обязан пребывать в том, к чему приставлен, и не должен, преступая меру собственной обязанности, приниматься за непорученное ему, разве имеющие власть распоряжаться сим признают кого нуждающимся в его помощи. В одной рабочей не надобно никому быть из другой рабочей. Не должно ничего делать из соперничества или по вражде с кем-нибудь.

3. Не должно завидовать доброй славе другого и радоваться чьему-либо недостатку. В любви Христовой надобно скорбеть и сокрушаться о недостатках брата, радоваться же его преспеянию. Не должно равнодушно смотреть на согрешающих или умалчивать о них. Обличающий должен обличать со всяким сердоболием, в страхе Божием и в намерении обратить грешника. Обличаемый или получающий выговор должен принимать сие охотно, признавая, что в исправлении состоит собственная его польза. Когда обвиняют кого, никто другой при обвиняемом или и при других не должен делать возражений обвиняющему. А если кому обвинение кажется неосновательным, то должен повести слово с обвинителем наедине и убедить его или сам убедиться.

Каждый, сколько есть у него сил, должен искать примирения с тем, кто имеет что-нибудь против него. На согрешившего и покаявшегося не должно помнить зла, а надобно простить ему от сердца. Кто говорит, что покаялся в грехе, тот должен не только сокрушаться о том, в чем согрешил, но и принести достойные плоды покаяния. Кто вразумлен был касательно прежних своих грехов и сподобился получить отпущение оных, тот, если грешит опять, уготовляет себе суд гнева, строжайший прежнего. Кто по первом и втором увещании остается в своем прегрешении, о том надобно объявить настоятелю, и тогда, получив выговор при многих, придет, может быть, в стыд. А если и в таком случае не исправится, надобно уже отсечь его, как соблазн, и смотреть на него как на язычника и мытаря (ср. Мф. 18:17), для приведения в безопасность ревностно трудящихся в прохождении послушания, по сказанному, что при падении нечестивых приходят в страх праведные.[646] Но должно и плакать о нем, как о члене, отсеченном от тела.

Не должно допускать, чтобы солнце зашло в гневе брата (Еф. 4:26),[647] иначе ночь может разлучить обоих и оставить им неизбежное осуждение в день Суда. Не должно отлагать времени своего исправления, потому что завтрашний день не верен для нас: многие, замыслив многое, не дожили до завтрашнего дня. Не должно даваться в обман пресыщенному чреву, от которого бывают ночные мечтания. Не должно без меры увлекаться работой и преступать пределы умеренности, по сказанному апостолом: имеюще же пищу и одеяние, сим довольни будем (1 Тим. 6:8); потому что обилие того, что сверх потребности, выказывает любостяжательность, а любостяжательность осуждается как идолопоклонство (Кол. 3:5). Не должно быть сребролюбивым и собирать бесполезные сокровища. Приходящий к Богу должен возлюбить нищету во всем и быть пригвожден страху Божию, подобно сказавшему: пригвозди страху Твоему плоти моя; от судеб бо Твоих убояхся (Пс. 118:120).

Да дарует же вам Господь, в полноте удостоверенности приняв сказанное, во славу Божию явить плоды, достойные Духа, по благоволению Бога и содействием Господа нашего Иисуса Христа. Аминь.

23. К настоятелю монахов [648] (23)

Некто, как сам он говорит, познав суету сего мира и изведав, что все приятности этой жизни подвержены здесь превратностям и приготовляют только вещество вечному огню, а сами скоро проходят, пришел ко мне в намерении удалиться от этой трудной и многоплачевной жизни, оставить плотские удовольствия и впредь идти путем, ведущим в обители Господни. Потому если действительно твердо возжелал он сего подлинно блаженного жития и возымел в душе своей прекрасную и похвальную любовь, возлюбив Господа Бога нашего всем сердцем, всею крепостью своей и всей мыслью (ср. Мк. 12:30), то необходимо, чтобы ваше богочестие показало ему трудности и неудобопроходимости тесного и узкого пути, но и утвердило его в надежде благ, пока еще невидимых, уготованных же, по обетованию, достойным Господа.

Пишу по сей причине, умоляя несравненное ваше о Христе совершенство наставить его, сколько возможно; и пусть без меня совершит он отречение в благоугождение Богу и будет наставлен в начальных правилах, как установлено и письменно изложено святыми отцами, а также пусть будет ему предложено все относящееся к подвижнической строгости; и таким образом введен он будет в сей род жизни и, по своему изволению восприяв на себя подвиги ради благочестия, подклонившись под благое иго Господне, устрояя жизнь свою в подражание нас ради Обнищавшему (2 Кор. 8:9) и плоть Носившему и стремясь к цели, к почести вышнего звания (Флп. 3:14), сподобится похвалы от Господа. Ему и здесь хотелось приять венец любви по Богу, но я отлагал сие до времени, желая вместе с вашим богочестием умастить его на таковые подвиги и одного из вас, кого сам он изыщет, поставить ему наставником подвижничества, чтобы прекрасно руководствовал и своим сильным и блаженным словом соделал его борцом, достойным одобрения, разящим и низлагающим миродержателя тьмы века сего и духов злобы, с которыми у нас брань, по слову блаженного апостола (Еф. 6:12). Поэтому – что я намеревался сделать вместе с вами, то ваша о Христе любовь да сделает и без меня.

24. К Афанасию, отцу Афанасия, епископа Анкирского [649] (24)

Чтобы жизнь человеческая была выше клевет, это сделать весьма трудно, чтоб не сказать невозможно, в чем сам я уверен, а думаю, не сомневается и твоя милость. Но самому на себя не подавать никакого повода тем, которые строго наблюдают за ходом дел и даже со злым намерением подмечают наши преткновения, – и это возможно и свойственно людям, которые ведут жизнь благоразумно и сообразно с целью благочестия. А обо мне не думай, будто я так опрометчив и легковерен, что от кого бы то ни случилось выслушиваю обвинения без исследования. Я помню духовную заповедь, что от советующего не надобно принимать слуха суетна (Исх. 23:1). Но поскольку вы, люди, посвятившие себя наукам, сами говорите, что видимое есть знак невидимого, то признаю это справедливым. И не погневайся, если будет что сказано мною в виде поучения, ибо немощная мира и уничиженная избра Бог (1 Кор. 1:27-28) и чрез них нередко устрояет спасение спасаемых. Намереваюсь же сказать и посоветовать тебе следующее: с осмотрительностью надобно приводить в исполнение всякое слово и всякое дело, возложенное на нас долгом, и, по апостольской заповеди, ни едино ни в чем же давать претыкание (2 Кор. 6:3). Ибо для человека, который много трудил-ся в изучении наук, проходил начальственные должности над народами и городами и соревнует великой доблести предков, почитаю приличным показывать в жизни своей образец добродетели. Расположение же свое к чадам должен ты теперь не словом доказать, что издавна уже доказал, как скоро стал отцом, и не только естественную любовь (ἡ φυσική στοργή) иметь к ним, какую и бессловесные имеют к рожденным ими, о чем сам ты говаривал и что доказывает опыт, но тем паче усилить любовь (ἡ ἀγάπη) своим произволением,[650] однако, конечно, в той степени, в которой видишь чад достойными отеческих молитв. Почему не должно и удостоверять нас в этом, а достаточно засвидетельствовать сие самими делами. Кстати же будет присовокупить ради истины, что не брат Тимофей, хорепископ, принес к нам слухи сии. Что, как оказывается, ни при свидании, ни в письмах не говаривал о тебе ничего такого, что мало или много походило бы на клевету. Поэтому, хотя не отрицаю, что слышал я нечто, однако же не Тимофей слагает на тебя клеветы. Услышав же это, без сомнения, поступим если не иначе, то по крайней мере как поступил Александр, то есть сбережем одно ухо неприкосновенным, чтобы выслушать им и оклеветанного.[651]

25. К Афанасию,[652] епископу Анкирскому (25)

1. Некоторые, пришедшие к нам из Анкиры (а их много, трудно даже и перечислить, притом все говорят единогласно), известили меня, что ты, любезная глава (как почтительнее бы выразить мне это), не с приятностью и не по обыкновению своему воспоминаешь обо мне. Но меня, как известно тебе, не поражает ничто человеческое, и всякая перемена не неожиданна для человека, который давно изведал немощь естества и удобство из одной противоположности переходить в другую. Потому не ставлю того в великое, если изменилось нечто в наших отношениях и вместо прежней себе чести слышу теперь укоризны и оскорбления. Показалось же мне действительно странным и необычайным, что твое ко мне расположение изменилось до такой степени, что гневаешься и досадуешь на меня, даже, как говорят слышавшие, грозишь мне чем-то.

Угрозам этим, скажу правду, много я смеялся. Разве не оказался бы я совершенным ребенком, если бы убоялся подобных страхований? Страшным же и многоозабочивающим почел я то, что твоя во всем точность, которая, как был я уверен, соблюдена, к утешению церквей, быть опорою правой веры и семенем древней и истинной любви, так быстро попала под влияние,[653] что хулы каких ни есть людей оказались для тебя важнее дознанного обо мне долговременным опытом и ты без доказательств увлекаешься в нелепые подозрения. Что еще говорю: в подозрения? Кто негодует и грозит, как сказывают это о тебе, тот, по-видимому, обнаруживает в себе гнев не подозревающего, но ясно и неоспоримо уже уверившегося.

2. Но, как сказал я, причину сему приписываю настоящему времени. Ибо великий ли был труд, чудный мой, переговорить со мною о чем бы то ни было в кратком письме как бы одному на один или, если не хотел доверить подобного дела письму, вызвать меня к себе? А если непременно должно было вывести дело наружу и неудержимость гнева не давала времени к отсрочке, то можно было к объяснению со мною употребить посредником кого-либо одного из людей близких и привыкших хранить тайну. Но теперь кому из приходящих к вам по какой бы то ни было нужде не разглашают, будто бы я пишу и слагаю что-то зловредное? А как утверждают пересказывающие речи твои слово в слово, тобою употреблено именно это выражение. Но сколько ни думаю сам с собою, ничем не могу объяснить себе этого. Почему приходит на ум и такого рода мысль: не из еретиков ли кто, злонамеренно подписав мое имя под своими сочинениями, огорчил правоту веры твоей и вынудил у тебя такое слово? А что писано мною против осмелившихся утверждать, что Сын и Бог в сущности не подобен Богу и Отцу, или против говоривших хульно, что Дух Святой есть тварь и произведение, на то, конечно, не согласился бы произнести сей укоризны ты, который подъял великие и славные подвиги за Православие. Но сам ты разрешишь мое недоумение, если благоволишь ясно сказать имя того, кто ввел тебя в огорчение против меня.

26. К Кесарию, брату Григория Богослова (26)

Благодарение Богу, что Он и на тебе показал чудеса Свои и от такой смерти спас тебя для отечества и для нас, близких тебе! Поэтому и наш, конечно, долг – не оказаться неблагодарными [655] и недостойными столь великого благодеяния, но, по мере сил своих, возвестить необычайные дела Божии, прославить то человеколюбие, которое изведали мы на опыте, и не словом только воздать благодарение, но на самом деле быть такими, каков ты и теперь, как уверены мы, заключая по чудесам, совершившимся на тебе.

Умоляем и еще вящше поработать Богу, непрестанно взращивая в себе страх Божий и преуспевая в совершенстве, чтобы мы оказались разумными домостроителями жизни своей, для которой сберегла нас благодать Божия. Ибо если все мы имеем повеление представить себе Богови, яко от мертвых живых [656] (Рим. 6:13), то не тем ли паче обязаны к сему те, которые восставлены от врат смертных (Пс. 9:14)? А сие, как уверяю сам себя, всего лучше будет достигнуто, если вознамеримся всегда иметь ту же мысль, какую имели во время опасности. Ибо, конечно, пришли тогда на ум и суета жизни, и то, что все человеческое неверно и непрочно, так удобно изменяется. По всей вероятности, были у нас тогда и некоторое сожаление о прошедшем, и обещание касательно будущего, если спасемся, работать Богу и со всей точностью радеть о себе самих. Ибо если предстоящая опасность смерти внушила нам какую ни есть мысль, то думаю, что ты рассуждал тогда точно таким или близким к сему образом.

Почему и лежит на тебе обязанность заплатить необходимый долг. И о сем-то, сколько обрадованный даром Божиим, столько вместе озабоченный будущим, осмелился я напомнить твоему совершенству. Твое же дело – принять слова мои благосклонно и снисходительно, как у тебя в обычае принимать их, когда беседуем с тобою с глазу на глаз.[657]

27. К Евсевию, епископу Самосатскому (27)

Когда, по милости Божией и при помощи твоих молитв, поднялся я, по-видимому, несколько с болезненного одра и начал собираться с силами, тогда наступила зима, заключив меня дома и принудив сидеть на одном месте. Правда, что она гораздо лучше против обыкновенного, но все же служит для меня достаточным препятствием в продолжение ее не только пуститься в дорогу, но хотя бы немного выглянуть из дому.

Впрочем, для меня и то немаловажно, что удостаиваюсь беседовать с твоим богочестием чрез письма, и даже успокаиваю себя надеждой и от тебя иметь вознаграждение. А если дозволит время, продлится еще жизнь моя и голод не сделает для меня путешествие невозможным, то вскоре, может быть, по молитвам твоим, исполню свое желание и, достигнув твоего дома, в полноте досуга [658] обогащусь всей ученостью великих сокровищ твоей мудрости.

28. К Неокесарийской церкви, утешительное (28)

1. Случившееся у вас требовало личного моего присутствия, чтобы воздать блаженному честь вместе с вами, самыми близкими ему, чтобы самим зрением печального события принять участие в вашем сетовании о своем горе, чтобы сообщить вам нужные советы. Поскольку же много препятствий к телесному сближению, то осталось только чрез письмо иметь с вами общение в настоящем деле.

Описания тех чудных качеств сего мужа, по которым, как заключаю, всего более несносна для нас сия потеря, не вместили бы в себе пределы письма; да и по другим причинам не благовременно вести слово о множестве его доблестей, когда душа наша до такой степени подавлена скорбью. Ибо какое из свойств его признали бы мы достойным того, чтобы или изгладиться ему из нашей памяти, или нам умолчать о нем? Невозможно сказать всего вдруг и за один раз; а если говорить отчасти, то боюсь, чтобы не было в том измены истине. Умер муж, который самым очевидным образом превосходил современников всеми в совокупности человеческими совершенствами, был опорою отечества, украшением церквей, столпом и утверждением истины, твердыней веры во Христа, надежной защитой для своих, непреоборимым для сопротивных, стражем отеческих постановлений, врагом нововведения, показал нам, какой вид имела Церковь во времена давние, по древнему ее состоянию, как бы по священнолепной какой картине, образовав вид церкви, им управляемой, так что жившие при нем представляли себя современниками тех, которые подобно светилам озаряли Церковь двести и более лет тому назад.

Таким образом, ничего не привносил он, ни своего, ни новейших изобретений ума, но, по Моисееву благословению, из тайников сердца своего – из этих добрых сокровищниц – умел износить ветхая ветхих, и ветхая от лица новых (Лев. 26:10). Потому и на Соборах, в кругу равночестных ему, не по возрасту удостаивался предпочтения, но был выше всех старейшинством мудрости, по общему признанию пользуясь первенством. Какое же было приобретение жить под таким правлением, об этом никто не спросит, смотря на вас, потому что из известных нам вы одни, или разделяя сие весьма с немногими, под его управлением вели неволненную жизнь среди такой бури и смятения в делах. Вас не касалось обуревание еретических ветров, которое души удобоизменчивые доводило до крушения и потопления. И да не коснется оно вас когда-либо, о Владыка всяческих, на самое долгое время даровавший благодать безмятежия служителю Твоему Григорию, который первоначально водрузил основание сей церкви!

И вы не изменяйте сему в настоящее время неумеренностью своего плача, тем, что совершенно предадитесь скорби, не дайте людям коварным воспользоваться удобным моментом.[661] Но если непременно должно плакать (чего, однако, не утверждаю, иначе уподобимся в этом не имеющим упования), то, по крайней мере, подобно какому-то печальному хору,[662] поставив над собою вождя, с ним, если угодно, как можно стройнее оплакивайте постигшее вас горе.

2. Но если сей муж и не достиг крайней старости, то, по времени начальствования у вас, не скудна была его жизнь. И он столько сопричаствовал телу, сколько было нужно, чтобы показать душевную твердость в его страданиях. Но кто-нибудь из вас, может быть, возразит, что время для испытавших это служит к увеличению сочувствия и приращению любви, а не поводом к пресыщению; и потому чем долее испытывали вы сие благодеяние, тем более чувствуете утрату; но и тень [663] тела праведника для благоговейных достойна всякого чествования. И хорошо, если бы многие из вас держались этой мысли! Ибо и сам я не утверждаю, что надобно оставаться равнодушными, лишившись сего мужа, но по-человечески советую перенести эту скорбь. Ибо все, что могут сказать оплакивающие сию потерю, не укрылось и от меня.

Молчит язык, с которого как бы реки лились вам в слух, а глубина сердца, никем доселе не постигнутая, сокрылась для людей, как тонкий призрак сновидения. Кто проницательнее его предусматривал будущее? Кто с таким твердым и непоколебимым душевным навыком способен был скорее молнии пробегать дела? О град, подвергавшийся многим уже бедствиям,[664] но ни в одно из них не терпевший такой утраты в самых основаниях жизни! Отцвело теперь для тебя прекраснейшее украшение; смежила уста свои Церковь, унылы стали народные стечения, священный собор болезнует о своем председателе, таинственные учения ожидают себе истолкователя, дети ждут отца, старцы – сверстника, чиновные – чиноначальника, народ – покровителя, нуждающиеся в необходимом – кормителя; все призывают его самыми близкими к их положению именами, и каждый в собственном своем горе почерпает свойственный себе и приличный предлог к плачу.

Но куда уносится слово мое под воздействием слез?[665] Ужели не отрезвимся? Не придем сами в себя? Не обратим взоров к общему Владыке, Который дозволил, чтобы каждый из святых послужил прежде своему поколению, а в прилучившееся время снова призвал к Себе? Теперь кстати вспомнить вам слова того, кто, поучая в церкви, всегда внушал вам, говоря: блюдитеся от псов, блюдитеся от злых делателей (Флп. 3:2). Этих псов много. Что говорю – псов? Волцы тяжцы, под овчею наружностью скрывая коварство, повсюду во вселенной расхищают Христово стадо. От них надобно вам оберегаться под начальством какого-нибудь бодрственного пастыря. И искать сего пастыря, очистив души свои от всякого соперничества и любоначалия, – наше дело, а указать его предоставим Господу, Который непрерывно, с великого заступника церкви вашей Григория до сего блаженного, прилагая и как бы приноравливая одного пастыря к другому, даровал церкви вашей чудное украшение, подобное какому-то венцу из драгоценных камней, почему не должно терять надежды и в рассуждении тех, которые будут впоследствии. Ибо знает Господь сущия Своя (2 Тим. 2:19) и поставит посреди вас,[666] может быть, и не чаемых нами.

3. Давно желаю прекратить слово, но не позволяет сего болезнь сердца. Умоляю же вас восторгнуться душою к отцам, к правой вере, к сему блаженному, рассудить, что предстоящее дело для каждого из вас есть свое собственное, размыслить, что, при том или другом окончании оного, каждый сам первый вкусит плоды его. А потому, как случается со многими, попечения об общем благе не [следует] возлагать на ближнего, чтобы впоследствии, когда каждый вознерадит о делах сердцем своим, всем вам неприметным образом самим на себя, по нерадению, не навлечь своей беды.

Примите сие со всяким благодушием или как сострадательность соседа, или как общение единомысленного и, что будет справедливее сказать, как покорного закону любви и избегающего опасности молчания; примите с уверенностью, что в день Господень (Ис. 58:13; Деян. 2:20; 2 Пет. 3:10) вы – похваление наше, как и мы – ваше, и что от пастыря, какой будет дан вам, зависит – или теснее соединимся с вами союзом любви, или последует совершенное разделение, чего не дай Бог и чего не будет, по благодати Божией. Мне самому не хотелось бы теперь выговаривать что-либо неприятное; но желаю довести до вашего сведения, что хотя и не нашли мы себе содейственником к умирению церквей сего блаженного,[667] по некоторым, как сам он подтвердил нам, предубеждениям, однако же никогда не переставали мы быть с ним в единомыслии и всегда призывали его участвовать в борьбе с еретиками, в чем имеем свидетельство Бога и людей, испытавших нас.

29. К Анкирской церкви, утешительное (29)

Долгое время приводил меня в молчание удар этой тяжкой вести о постигшем бедствии. Но, как скоро освободился я несколько от своей немоты, какою страдал, подобно человеку, оглушенному сильным громом, по необходимости начинаю теперь оплакивать постигшее нас и в сетовании своем посылаю к вам это письмо, не ради утешения (ибо найдется ли какое слово, способное уврачевать такое несчастие?), но чтобы сколько можно выразить вам этими словами болезнь своего сердца. Теперь нужен нам плач Иеремии или кого другого из блаженных мужей, который трогательно оплакивал величие бедствия.

Пал муж, который в подлинном смысле был столпом и утверждением Церкви; лучше же сказать, он удаляется от вас, восхищенный к блаженной жизни. Но не мала опасность, что по отнятии этой опоры многие падут, а в некоторых сделается явной их гнилость. Сомкнуты уста праведного [670] дерзновения, которые к созиданию братства источали словеса благодати. Не стало советов ума, подлинно движимого Богом. О, сколько раз (обвиняю в этом самого себя) приходило мне на мысль вознегодовать на сего мужа, что, всецело предавшись желанию разрешитися и со Христом быти (Флп. 1:23), не предпочел он пребыть ради нас во плоти! На кого теперь возложим попечение о церквах? Кого примем в участники скорбей? С кем разделим веселие? Подлинно, тяжкое и плачевное одиночество! В какой точности уподобились мы неясыти пустынней (Пс. 101:7)!

Но совокупленные члены Церкви, его правлением, как бы душою какой, сочетанные в единое сочувствие и полное общение, и охраняются прочно союзом мира в духовном сочленении, и навсегда будут охраняемы, потому что, по дару Божию, твердыми и незыблемыми пребудут дела этой блаженной души, какие потрудилась совершить она для церквей Божиих. Впрочем, немалый потребен подвиг, чтобы какие-либо опять распри и раздоры, возродившиеся при избрании предстоятеля, не сокрушили вдруг всех трудов случайной ссорой.

30. К Евсевию, епископу Самосатскому [671] (30)

Если бы стал я по порядку описывать причины, до сего времени меня задерживавшие, как ни сильно было мое стремление к твоему богочестию, то наполнил бы ими бесконечно длинную историю. Не буду говорить о болезнях, следовавших одна за другой, о неудобствах зимнего времени, о непрерывности дел, как об известном, о чем и прежде уже доносил твоему совершенству.[673] А теперь и единственное утешение, какое имел в жизни, разумею матерь мою, и оно отнято у меня по грехам моим. И не смейся надо мной, что в таких летах жалуюсь на сиротство; напротив того, извини меня, что не могу терпеливо перенести разлуку с такой душой, которой равных по достоинству не вижу в оставшихся. Поэтому опять возвратились ко мне недуги, опять лежу на одре, в совершенном изнеможении оскудевающих сил, и только с часу на час ожидаю неминуемого конца жизни.

А церкви почти в таком же положении, как и мое тело; не видно никакой доброй надежды; дела непрестанно клонятся к худшему. Между тем Неокесария и Анкира имеют, кажется, преемников на место почивших [674] и доселе спокойны. Да и мне [675] злоумышляющие до сего времени не успели сделать ничего такого, что удовлетворяло бы их гневу и злобе; и причину этого явно приписываю твоим молитвам о церквах. Посему не преставай молиться о церквах и усердно просить Бога. Удостоившихся прислуживать твоей святости премного приветствую.

31. К нему же (31)

У нас не миновал еще голод; потому необходимо мне оставаться в городе или для снабжения нуждающихся,[677] или из сострадания к бедствующим. Поэтому и теперь не мог я выступить в путь вместе с достопочтеннейшим братом Ипатием,[678] которого могу называть братом не только в похвалу, но и по естественному между нами родству, потому что мы одной крови.

Сколько он страдает от болезни, небезызвестно сие и твоей чести; но меня огорчает то, что пресечена ему всякая надежда на облегчение, потому что и имеющим дарование исцелений не дано было произвести над ним обыкновенных своих действий. Посему опять призывает на помощь твои молитвы. Снизойди же к его прошению и по сердоболию своему к страждущим, а равно и для меня, который за него ходатайствую, прими его по обычаю под свое покровительство и, если можно, вызови к себе благоговейнейших из братий, чтобы при глазах твоих приложили о нем попечение; а если невозможно сие, благоволи послать его с письмом и поручить вниманию начальствующих.

32. К Софронию,[679] магистру (32)

1. Изведал невзгоды жизни сей и боголюбивейший брат наш, епископ Григорий. Ибо он наряду со всеми терпит беспокойства, поражаемый непрестанными оскорблениями, как бы неожиданными какими ударами. Люди, не боящиеся Бога, а может быть, и вынужденные великостью бедствий, нападают на него под предлогом, что Кесарий брал у них деньги.

Убыток ему не тяжел, потому что издавна научился он ни во что ставить богатство. Но поскольку имущество Кесариево было в руках у служителей и у людей, которые по нравам ничем не лучше служителей, которые, с полной свободой разделив между собою самые дорогие вещи, сохранили совершенную малость, то родители Кесариевы, получив немногое из Кесариева достояния и почитая сие никому не принадлежащим, вскоре истратили это на нуждающихся, как по собственному своему изволению, так и по словам покойного; потому что, как сказывают, Кесарий, умирая, говорил: «Хочу, чтобы все мое достояние досталось нищим». Посему, как исполнители Кесариева приказания, вскоре распорядились они имением на общую пользу; и теперь Григорию предстоят, с одной стороны, христианская нищета, с другой – хлопоты ходить по служебным местам. Поэтому пришла мне мысль довести все сие до сведения твоей достохвальной правоты, чтобы ты, из уважения к мужу, которого давно знаешь, во славу Господа, Который к Себе относит сделанное рабам Его,[683] и из уважения ко мне, одному из избранных твоих друзей, переговорил о том, что нужно, с сокровищехранителем и по великому своему благоразумию придумал способ к освобождению Григория от этих оскорбительных и несносных беспокойств.

2. Без сомнения же, нет человека, который бы так мало знал Григория, что стал бы подозревать его в чем-либо неприличном, например в том, что из пристрастия к деньгам выдумывает он подобные вещи. Ибо готово доказательство его бескорыстия. Охотно уступает он казне остатки Кесариева имения, только бы спаслось оно, и ходатай по казенным имуществам сам имел дело с объявляющими свои притязания и сам потребовал у них доказательств, потому что мы не способны к подобным делам. Ибо совершенству твоему не трудно узнать, что, пока было можно, никто не отходил от Григория, не достигнув желаемого, но всякий без труда получал, что требовал; почему многие жалели даже, что сначала не просили большего. Сие-то особенно и произвело, что многие стали нападать на него. Смотря на пример предыдущих, и прочие начали один за другими объявлять ложные свои иски.

Потому просим твою степенность воспротивиться всему этому и непрерывный ряд зол, подобный какому-то потоку, остановить и пресечь. Сам ты знаешь, как помочь делу, не дожидаясь, чтобы стали учить тебя этому мы, которые, по неопытности в житейских делах, не знаем даже и того, как избавиться от беды. Поэтому сам будь и советником, и заступником, изобретя по великому своему благоразумию и самый способ вспомоществования.

33. К Авургию [684] (33)

Кто умеет так чтить старую дружбу, уважать добродетель и соболезновать о страждущих, как умеешь ты? А потому – так как боголюбивейшего брата нашего, епископа Григория, застигли дела, и для другого несносные, а его нраву еще более противные, – рассудил я, что всего лучше прибегнуть к твоему покровительству и покуситься искать у тебя какого-нибудь избавления от горестей. Ибо нестерпимое бедствие – когда говорить в защиту своих дел принуждают человека, который никогда этим не занимался и не хочет заниматься, когда требуют денег у бедняка, когда того, кто давно уже рассудил возвыситься над этой жизнью через безмолвие, влекут на середину и заставляют искать народной благосклонности. Посему, что признаешь полезным: с сокровищехранителем ли переговорить о сем или с кем другим – сие предоставляется твоему благоразумию.

34. К Евсевию, епископу Самосатскому (34)

Как умолчим о настоящих происшествиях? Не в силах будучи перенести сего, найдем ли какое слово, соответствующее событиям, чтобы голос наш уподоблялся не стонам, а плачу, достаточно выражающему тяжесть бедствия? Пропадает у нас и Тарс.[685] И не это одно горестно, как оно ни несносно; ибо сего тягостнее, что город, имеющий такое благоприятное положение [686] и потому соединяющий между собою исаврийцев, киликийцев, каппадокийцев и сирийцев, напрасно погибает по безрассудству одного или двух [687] человек, между тем как вы медлите, совещаетесь и смотрите друг на друга. Поэтому лучше – последовать выдумке врачей (у меня, по причине всегдашних моих недугов, большое обилие подобных примеров), и как они, когда боль достигает крайней меры, искусственно приводят больного в бесчувствие, так и нам самим пожелать для душ своих нечувствительности к бедствиям, чтобы не подавляли их невыносимые страдания. Впрочем, хотя жалки мы в других отношениях, однако же пользуемся одним утешением, именно тем, что обращаем взор к твоей кротости и твоим вниманием к нам и памятованием о нас утоляем душевную скорбь. Глазам после напряженного устремления на что-нибудь блестящее приносит некоторое облегчение переход к цветам голубым и зеленым; так и душам нашим, как бы нежным каким прикосновением, утоляющим боли, служит воспоминание о твоей кротости и о твоем усердии, особенно когда размыслим, что ты выполнил со своей стороны все. Чрез это и нам, людям, если судить о делах непредвзято, доказал ты достаточно, что ничего не погибло по твоей вине и что у Бога стяжал ты себе великую награду за усердие к доброму. Да сохранит же Господь тебя нам и церквам Своим к пользе мира и к исправлению душ наших и да удостоит нас снова полезного с тобою свидания.

35. Без надписи (35)

О многом для меня важном писал я уже к тебе; но о большем числе дел буду еще писать. Ибо невозможно, чтобы и нуждающихся не стало, и чтобы мы отреклись оказывать посильную милость. Никто ко мне так не близок и не может меня столько утешить своей в чем-либо благоуспешностью, как достопочтеннейший брат Леонтий. Прими дом его так, как принял бы меня самого, не в той нищете, в какой я живу теперь по милости Божией, но как если бы жил я в изобилии и владел полями. Очевидно, что ты не довел бы меня до бедности, но сохранил бы, что у меня есть, или приумножил мое изобилие. Посему прошу тебя поступить так же и с упомянутым домом этого человека. За все же будет тебе от меня обычная награда – молитва к Святому Богу за труды, какие принимаешь на себя, будучи столько добр, благосклонен и предупредителен к просьбам нуждающихся.

36. Без надписи (36)

Пресвитер [689] этого местечка, о чем, думаю, давно уже известно твоему благородию, – мой совоспитанник.[690] Посему нужно ли мне говорить что-либо иное для убеждения твоей милости – воззреть на него дружелюбно и помочь ему в делах? Ибо если любишь меня, как и, вероятно, любишь, то, без сомнения, всеми мерами постараешься успокоить и тех, кого я считаю за одно с собою. Итак, о чем же прошу? О том, чтобы оставалась за ним прежняя подать. Ибо немало трудится он, услуживая мне в пропитании; потому что, как сам ты знаешь, не имею у себя ничего своего, но довольствуюсь тем, что есть у друзей и родных. Посему на дом сего брата смотри как на мой или, лучше сказать, как на свой собственный; а за оказанное ему благодеяние пошлет Бог тебе, дому и всему роду твоему обычную помощь. Знай же, что крайне озабочен я, чтобы при этом уравнении податей не было сделано какой обиды сему человеку.

37. Без надписи (37)

Предвижу уже множество писем. Ибо я насильно принужден возвышать голос, потому что не могу выносить докучливости просителей; поэтому пишу, не умея придумать иного средства к избавлению, как всякий раз давать письма самим приступающим ко мне с просьбами. Поэтому опасаюсь, чтобы, при множестве приносящих от меня письма, и этот брат не был причтен к числу многих. Признаюсь, что много у меня на родине друзей и родных и что занимаю у них место отца по тому сану,[691] в который возвел меня Господь; но один у меня совоспитанник, этот сын моей кормилицы, и я прошу оставить дом, в котором я воспитан, в прежнем состоянии, чтобы благодетельное для всех прибытие твоего благонравия для этого человека не обратилось в повод к скорби. А поскольку и доселе еще питаюсь от этого дома, не имея своей собственности, довольствуясь же тем, что есть у любящих меня, то прошу пощадить дом, в котором я воспитывался, как бы для меня самого сберегая средства к пропитанию. И за это да удостоит тебя Бог вечного упокоения.

Намерен же довести до сведения твоего благонравия как самую действительную правду, что большую часть рабов имеет пресвитер сей от меня и они даны ему моими родителями в награду за мое воспитание; награда же эта – не совершенный дар, а только право пользоваться в продолжение жизни. Посему если касательно их будет что-нибудь обременительное, то может отослать их обратно ко мне, а тогда уже я по-другому буду облагаться налогами и взысканиями сборщиков.

38. К Григорию, брату [692] (38)

1. Поскольку многие, не делая в таинственных догматах различия между общим понятием сущности [693] (τὸ κοινὸν τῆς οὐσίας) и понятием ипостасей, вкладывают в них один и тот же смысл [694] и думают, что нет различия сказать «сущность» или «ипостась» (посему некоторым из употребляющих слова сии без разбора вздумалось утверждать, что как сущность одна, так и ипостась одна,[695] и наоборот, признающие три ипостаси думают, что по сему исповеданию должно допустить и разделение сущностей на равное сему число),[696] то по сей причине, чтобы и тебе не впасть во что-либо подобное, на память тебе вкратце составил я о сем слово. Итак, говоря в немногих словах, понимание упомянутых выражений [697] есть следующее.

2. Одни именования, употребляемые о предметах многих и численно различных, имеют некое общее значение (καθολικωτέραν τινὰ τὴν σημασίαν ἔχει); таково, например, имя «человек». Ибо произнесший слово сие, означив этим именованием общую природу, не определил сим выражением [698] одного какого-нибудь человека, собственно означаемого сим именованием; потому что Петр не больше есть человек, как и Андрей, и Иоанн, и Иаков. Поэтому общность означаемого, подобно простирающаяся на всех подводимых под то же именование, имеет нужду в подразделении, чрез которое познаем не человека вообще (οὐ τὸν καθόλου ἄνθρωπον), но Петра или Иоанна.

Другие же именования имеют значение частное (ἰδικωτέραν ἔχει τὴν ἔνδειξιν), под которым разумеется не общность природы в означаемом, но очертание какого-либо предмета по отличительному его свойству (κατὰ τὸ ἰδιάζον), не имеющее ни малой общности с [другим] однородным ему предметом; таково, например, имя Павел или Тимофей. Ибо таковое выражение нимало не относится к общему естеству, но изображает именами понятие о некоторых определенных предметах, отделив их от собирательного значения. Посему, когда есть двое или более, например Павел, Силуан, Тимофей, и требуется составить понятие о сущности человеков, никто не даст иного понятия о сущности в Павле, иного – в Силуане, и иного – в Тимофее, но какими словами обозначена сущность Павла, те же слова будут приличествовать и другим, ибо подведенные под одно понятие сущности между собою единосущны. Когда же, изучив общее, обратится кто к рассмотрению отличительного (τὸ κοινὸν μαθὼν ἐπὶ τὰ ἰδιάζοντα τρέψῃ) – чем одно отделяется от другого, тогда уже понятие, ведущее к познанию одного предмета, не будет во всем сходствовать с понятием другого предмета, хотя в некоторых чертах и найдется между ними нечто общее.

3. Посему утверждаем так: именуемое собственно (τὸ ἰδίως λεγόμενον) выражается словом [699] «ипостась». Ибо выговоривший слово «человек» неопределенностью значения передал слуху какую-то обширную мысль, так что хотя из сего наименования видно естество, но не означается им подлежащий и собственно именуемый предмет. А выговоривший слово «Павел» в означенном этим наименованием предмете указал подлежащее естество.

Итак, «ипостась» есть не неопределенное понятие «сущности», которое не находит никакой определенности [700] по причине общности им означаемого, но такое, которое общее и неограниченное в некотором предмете определяет и описывает посредством указываемых особенностей; как свойственно и Писанию сие делать во многих случаях, как, [например,] в истории Иова. Ибо, приступая к повествованию о нем, сперва упомянуло общее и изрекло: «человек», а потом выделяет его особенность присовокуплением слова «некий».[701] Но оно обошло молчанием описание сущности как бесполезное для предложенной цели слова; понятие же «некий» [Писание] наполняет соответствующими чертами, называя место, черты нрава и все те от внешности заимствованные признаки, которыми хотело отделить его от общего значения, чтобы описание лица, о котором повествуется, явственно было по всему – и по имени, и по месту, и по душевным свойствам, и по тому, что усматривается вне его. А если бы излагало оно понятие сущности, то при изъяснении естества не было бы никакого упоминания о сказанном, потому что понятие было бы то же, что и о Вилдаде Савхеянине, и о Софаре Наамитянине, и о каждом из упомянутых там людей (Иов. 2:11).

Итак, какое понятие приобрел ты о различии сущности и ипостаси в нас, перенеси оное и в Божественные догматы, и не погрешишь. Что представляет тебе когда-либо мысль о существе Отца (ибо душа не может утверждаться на одной отдельной мысли [о Боге], будучи уверена, что Существо сие выше всякой мысли), то же представляй себе и о Сыне, а равно то же и о Духе Святом. Понятие несозданного и непостижимого есть одно и то же в отношении и Отца и Сына и Святого Духа. Не больше непостижим и не создан один и не меньше – другой. Но когда в Троице нужно по отличительным признакам составить себе неслитное различение (ἀσύγχυτος διάκρισις), тогда к определению отличительного возьмем не всеобщее представляемое, каковы, например, несозданность, или недосязаемость никаким понятием, или что-нибудь подобное сему, но будем искать того одного, чем понятие о каждом ясно и не смешиваясь [702] отделится от представляемого вместе.

4. Посему, кажется мне, хорошо будет раскрыть понятие сие так. Всякое благо, нисходящее к нам от Божией силы, называем действием все во всех производящей благодати, как говорит апостол: вся же сие действует един и тойжде Дух, разделяя властию коемуждо якоже хощет (1 Кор. 12:11). Но вникая, от одного ли Святого Духа восприяв начало, подаяние благ таким образом нисходит к достойным, опять по указанию Писаний веруем, что Единородный Бог [703] есть начальник и виновник подаяния благ, открывающихся в нас по действию Духа. Ибо Святое Писание учит нас о Единородном, что вся Тем быша (Ин. 1:3) и в Нем состоятся (Кол. 1:17). Итак, когда возведены мы к этой мысли, опять, пользуясь богодухновенным руководством, научаемся, что, хотя сей Силой приводится все из небытия в бытие, однако же и Ею не безначально, но есть некая Сила, нерожденно и безначально сущая, и Она-то есть причина причины[704] всех существ. Ибо от Отца Сын, Которым все получило бытие и с Которым всегда неразлучно умопредставляется и Дух Святой. Не может и помыслить о Сыне не предосияваемый Духом. Итак, поелику Дух Святой, от Которого источается на тварь всякое подаяние благ, как соединен с Сыном, с Которым нераздельно представляется, так имеет бытие, зависимое от причины – Отца, от Которого и исходит, то отличительный признак ипостасного Его свойства (γνωριστικὸν τῆς κατὰ τὴν ὑπόστασιν ἰδιότητος σημεῖον) есть тот, что по Сыне и с Сыном познается и от Отца имеет бытие (τὸ ἐκ τοῦ Πατρὸς ὑφεστάναι).

Сын же, Который Собою и вместе с Собою дает познавать Духа, исходящего от Отца, один единородно воссияв от нерожденного Света, по отличительным Своим признакам (κατὰ τὸ ἰδιάζον τῶν γνωρισμάτων) не имеет ничего общего с Отцом или с Духом Святым, но один познается по упомянутым признакам. А сый над всеми Бог (Рим. 9:5) один имеет тот преимущественный признак Своей Ипостаси, что Он Отец и бытие Его не от какой-либо причины; и по этому опять же признаку Он, собственно, и познается. По сей-то причине говорим, что в общем понятии сущности (ἐν τῇ τῆς οὐσίας κοινότητι) не слитны и не сообщимы [другой Ипостаси] признаки, усматриваемые в Троице (ἀσύμβατά καὶ ἀκοινώνητα τὰ ἐπιθεωρούμενα τῇ Τριάδι γνωρίσματα), какими выражается отличительное свойство Лиц (ἡ ἰδιότης τῶν προσώπων), о Которых преподает нам вера, потому что каждое Лицо представляется нами отлично по собственным его признакам, так что по упомянутым признакам познано различие Ипостасей. А что касается до бесконечности, непостижимости, несозданности, необъемлемости местом и до всего подобного сему, то нет никакого различия в Животворящем Естестве, разумею Отца, Сына и Духа Святого, но усматривается в Них некое непрерывное и нерасторгаемое общение. И в каких понятиях возможет кто представить себе величие одного из Лиц, исповедуемых во Святой Троице, с теми да приступает безразлично (ἀπαραλλάκτως) к созерцанию славы во Отце, Сыне и Духе Святом, не блуждая мыслью ни по какому промежутку между Отцом, Сыном и Святым Духом, потому что нет ничего между Ними вставного, ни чего-либо самостоятельного и отличного от Божия естества, так чтобы естество сие могло быть отделено Само от Себя вставкой постороннего, ни пустоты какого-либо ненаполняемого пространства, которая бы производила перерывы в единении Божией сущности с Самой Собою, разделяя непрерывное пустыми промежутками. Но кто представил в уме Отца, тот представил и Его в Нем Самом и вместе объял мыслью Сына. А кто имеет в мысли Сына, тот не отделяет от Сына и Духа;[705] но относительно к порядку последовательно, относительно же к естеству соединенно (ἀλλ’ ἀκολούθως μὲν κατὰ τὴν τάξιν, συνημμένως δὲ κατὰ τὴν φύσιν) напечатлевает в себе воедино слиянную веру в три Лица. И кто наименовал только Духа, тот в сем исповедании сообъемлет и Того, Чей это Дух. Поскольку же Дух есть Христов (Рим. 8:9) и Он от Бога, как говорит Павел (1 Кор. 2:12), то как взявшийся за один конец цепи влечет и другой ее конец, так, по слову пророка, привлекший Духа (Пс. 118:131) чрез Него привлекает вместе и Сына и Отца.[706] И кто истинно приимет Сына, тот будет иметь Его в себе, обоюду низводящего и Отца Своего, и собственного Своего Духа. Ибо не может быть отсечен от Отца всегда во Отце Сущий и никогда не отделится от собственного Духа все «о Нем» (см. Мф. 12:28) Производящий. А равно, кто приял Отца, тот по действенности приял вместе и Сына и Духа (Ин. 14:23). Ибо невозможно представить мысленно какого-либо сечения или разделения, так чтобы или Сын представляем был без Отца, или Дух отделяем от Сына, а, напротив того, находим между Ними некое неизреченное и недомыслимое как общение, так и разделение (ἡ κοινωνία καὶ ἡ διάκρισις); ни разность ипостасей не расторгает непрерывности естества, ни общность сущности не сливает отличительных признаков (οὔτε τῆς τῶν ὑποστάσεων διαφορᾶς τὸ τῆς φύσεως συνεχὲς διασπώσης οὔτε τῆς κατὰ τὴν οὐσίαν κοινότητος τὸ ἰδιάζον τῶν γνωρισμάτων ἀναχεούσης). Но не дивитесь, если мы говорим, что одно и то же и соединено, и разделено, и если мысленно, как бы в гадании, представляем некое новое и необычайное как разделение соединенное, так и единение разделенное. Ибо кто выслушает слово не с намерением оспаривать и осмеивать оное, тому и в чувственных вещах можно найти нечто подобное.

5. И вы примите слово мое как подобие и тень истины, а не как самую действительную истину. Ибо невозможно, чтобы представляемое в подобиях было во всем сходно с тем, для изображения чего берется. Итак, на каком же основании говорю, что являющееся нашим чувствам представляет нам некое подобие разделенного и вместе соединенного (τὸ διακεκριμένον ἅμα καὶ συμφυὲς)?[707] Видал ты когда-нибудь весною сияние дуги в облаках? Разумею ту дугу, которую, по общему словоупотреблению, привыкли мы называть радугой. Знающие об этом говорят, что она составляется, когда в воздухе растворена какая-то влага и все дождевые сгущенные испарения, образовавшиеся уже в облако, силою ветров сгнетаются в дождь. Составляется же радуга, как говорят, таким образом. Когда солнечный луч, проходя косвенно густоту и мглу облаков, потом прямо упрется своим кругом в какое-нибудь облако, тогда происходит как бы некоторый перегиб и возвращение света на самого себя, потому что свет от влажного и блестящего идет назад, в противную сторону. Ибо так как огневидные отблески имеют свойство, если падают на что-нибудь гладкое, перегибаясь, возвращаться опять на самих себя, а образ солнца, производимый лучом на влажном и гладком воздухе, бывает круглый, то по необходимости и на прилежащем к облаку воздухе отсвечивающее сияние описывает нечто подобное образу солнечного круга. Таким образом, один и тот же свет бывает и непрерывен сам в себе, и разделен. Будучи многоцветным и многовидным, он неприметно окрашивается различными цветами, неприметным для наших взоров образом скрадывая взаимное слияние неодинаково цветных частиц, так что между голубым и огнистым цветом, или между огнистым и пурпуровым, или между сим последним и янтарным,[708] невозможно распознать середины, в которой смешиваются и отделяются один от другого инаковые цвета, потому что отблески всех цветных лучей видимы вместе, светлы и, скрадывая признаки взаимного соприкосновения, остаются неразличимыми, так что невозможно найти, где оканчивается огнистый или изумрудный луч в цветном сиянии и где начинает быть не таким уже, каким видим в белом сиянии.

Посему как в этом подобии и ясно распознаем различия цветов, и не можем различить чувством расстояния от одного цвета до другого, так рассуждай о возможности представлять нечто подобное касательно Божественных догматов. Хотя ипостасные свойства, подобно некоему цвету из видимых в радуге, сияют в каждом из исповедуемых во Святой Троице Лиц, однако же в отношении естественного свойства невозможно примыслить никакой разности у одного Лица с другим, но при общей сущности в каждом Лице сияют отличительные свойства. Ибо и там, в подобии, одна была сущность, издающая многоцветное это сияние и именно преломляемая в солнечном луче, но цвет явления многовиден. Так и чрез творение учит нас разум не находить странным в учении о догмате, когда, встретив трудное к уразумению, придем в недоумение, соглашаться ли на сказанное. Как в рассуждении видимого глазами оказалось, что опыт лучше понятия о причине, так и в догматах, превышающих разум, в сравнении с тем, что постигает рассудок, лучше вера, которая учит нас о раздельном в ипостаси и о соединенном в сущности. Итак, поелику слово наше открыло во Святой Троице и общее, и отличительное, то понятие общности возводится к «сущности», а «ипостась» есть отличительный признак каждого Лица (ὁ μὲν τῆς κοινότητος λόγος εἰς τὴν οὐσίαν ἀνάγεται, ἡ δὲ ὑπόστασις τὸ ἰδιάζον ἑκάστου σημεῖόν ἐστιν).

6. Но, может быть, иной подумает, что предложенное понятие об ипостаси не согласно со смыслом Апостольского Писания, где апостол говорит о Господе, что Он сияние славы Его и образ ипостаси (Евр. 1:3). Ибо если ипостасью (ἡ ὑπόστασις) назвали мы совокупность отличительных свойств, усматриваемых в Каждом (συνδρομὴ τῶν περὶ ἕκαστον ἰδιωμάτων), и как об Отце признаем, что есть нечто, собственно в Нем созерцаемое, чрез что Он один познается, так то же самое исповедуем и о Единородном, то как же Писание в этом месте именование ипостаси приписывает одному Отцу, а Сына называет образом ипостаси, который характеризуется не собственными Своими, а Отцовыми признаками?[709] Если ипостась есть отличительный знак бытия каждого (ἡ ὑπόστασις τὸ ἰδιάζον τῆς ἑκάστου ὑπάρξεως σημεῖον) и собственностью Отца признается – быть нерожденно (τὸ ἀγεννήτως εἶναι), Сын же изображает в Себе отличительные свойства Отца (μεμόρφωται δὲ ὁ Υἱὸς τοῖς τοῦ Πατρὸς ἰδιώμασιν), то не остается уже при Отце, чтобы Он один по преимуществу именовался нерожденным, если только тем, что отличает Отца, обозначается бытие и Единородного.

7. Но утверждаем, что здесь слово апостола выполняет другую цель, которую имея в виду употребил он сии выражения: сияние славы и образ ипостаси. И кто тщательно уразумел сию цель, тот найдет не что-либо противоречащее сказанному нами, а только то, что речь направлена к какой-то особенной мысли. Ибо апостольское слово рассуждает не о том, как ипостаси различать между собою по видимым признакам, но о том, как уразуметь соестественность, неотлучность и единение (τὸ γνήσιόν τε καὶ ἀδιάστατον καὶ συνημμένον) в отношении Сына к Отцу. Так, не сказал: «иже сый» слава Отца (хотя сие действительно так), но, оставив это как всеми признаваемое, научая же не представлять иного образа славы во Отце, а иного – в Сыне, определяет, что слава Единородного есть сияние самой славы Отца, подобием света приводя к тому, чтобы Сына представлять неразлучно с Отцом. Ибо как сияние, хотя от пламени, однако же не позднее пламени, но одновременно [710] и пламень вспыхивает, и свет от Него воссиявает, так, по требованию апостола, должно представлять и Сына от Отца: не отделять Единородного каким-нибудь разлучающим расстоянием от бытия Отца, но вместе с Виновником представлять всегда и сущее от Него.

Посему таким же образом, как бы толкуя предложенную теперь мысль, называет и образом ипостаси, телесными подобиями руководя нас к уразумению невидимого. Ибо как тело непременно имеет очертание, но инаково понятие очертания, а инаково понятие тела, и кто дает определение одного из сих двух, тот не попадает еще на определение другого; между тем, хотя в уме и отделяешь очертание от тела, однако же природа не допускает разделения, но одно с другим представляется соединенным, – так, думает апостол, должно разуметь, что учение веры хотя научает нас неслиянному и раздельному различию Ипостасей, однако же в приведенном месте изображает неразрывность и как бы нераздельность Единородного с Отцом – не потому, что Единородный не имеет ипостаси, но потому, что в единении Своем с Отцом не допускает ничего посредствующего; посему устремивший душевные очи на образ Единородного имеет мысль об Ипостаси Отца, не вследствие изменения или смешения созерцаемых в Них отличительных свойств, или во Отце представляя рожденность, или в Сыне нерожденность, но потому что оставшийся, по отделении Одного от Другого, не может быть представляем один, Сам по Себе. Ибо невозможно, чтобы наименовавший Сына не имел мысли и об Отце, потому что именование сие относительно указывает и на Отца.

8. Итак, поелику увидевший Сына видит и Отца, как говорит Господь в Евангелии (Ин. 14:9), то посему сказано, что Единородный есть образ ипостаси Отчей. И чтобы лучше уразуметь эту мысль, присовокупим и другие изречения апостола, в которых называет Он Сына образом Бога невидимого (Кол. 1:15) и еще – образом благости Его,[711] не в том смысле, что образ отличен от первообраза относительно к невидимости и благости, но желая показать, что Сын тождествен с первообразным, хотя и Иной; потому что не сохранилось бы понятие образа, если бы не имел Он во всем ясного и безразличного сходства.[712] Следовательно, представивший себе красоту (κάλλος)[713] образа имеет уже мысль о первообразе. И кто объял мыслью как бы образ Сына, тот отпечатлел в себе и образ Отчей Ипостаси, в последнем созерцая и первый, – не потому, что в изображении видит нерожденность Отца (в таком случае оно было бы всецело тождественным, а не иным), но потому, что нерожденную Красоту созерцает в рожденной. Ибо как всмотревшийся в изображение лица, представившееся в чистом зеркале, получает ясное сознание об изображенном лице, так познавший Сына с самым сим познанием Сына принял в сердце образ Отчей Ипостаси. Ибо все, что принадлежит Отцу, созерцается и в Сыне, и все, что принадлежит Сыну, принадлежит и Отцу; потому что всецелый Сын в Отце пребывает и, опять, имеет в Себе всецелого Отца (Ин. 14:11), так что Ипостась Сына служит как бы образом и Лицом (μορφὴ καὶ πρόσωπον) к познанию Отца, и Ипостась Отца познается в образе Сына, тогда как остается созерцаемое в Них отличительное свойство к ясному различению Ипостасей.

39. Юлиан к Василию [714]

Пословица гласит: «Ты не вестник войны»,[715] но я бы добавил к ней изречение из комедии: «Какая золотая весть».[716] Так не медли, докажи это на деле и поспеши к нам, ибо ты придешь как друг к другу.

Постоянная занятость общественными делами для того, кто считает их чем-то второстепенным, кажется утомительной, но те, кто разделяет со мной эти обязанности, являются, как я убежден, людьми одаренными, рассудительными и совершенно пригодными для всякого дела. Итак, я даю себе передышку, чтобы мне было возможно, ни в чем не пренебрегая обязанностями, предаться отдыху. Ибо мы общаемся друг с другом без всякой придворной лести, с которой, как я полагаю, ты уже успел столкнуться ранее, когда произносящие славословия ненавидят друг друга такой ненавистью, какую не испытывают к самым заклятым врагам, но с подобающей искренностью; так что и обличаем друг друга, если это необходимо, и когда порицаем, испытываем любовь не меньшую, чем ближайшие друзья. Поэтому для нас возможно (и да не возникнет зависть вследствие моих слов!) и во время отдыха предаваться занятиям, и при занятости не утомляться от труда, и спать безмятежно, поскольку и пробудившись не столько ради самого себя я пробуждаюсь, но, как и подобает, для всех остальных.

Возможно, я уже наскучил тебе своим пустословием и написал много вздора, страдая от недостатка ума (поскольку расхвалил себя, подобно Астидаманту)[717], однако я пишу это для того, чтобы убедить тебя, что твое присутствие, как человека мудрого, будет для меня значительно полезнее и не отнимет времени. И как я уже сказал, поспеши, воспользовавшись государственным транспортом.[718] Проведя с нами столько времени, сколько тебе будет угодно, ты отправишься куда пожелаешь, а я, как и положено, обеспечу тебе транспорт.

40. Юлиан к Василию [719]

Хотя я вплоть до настоящего времени проявлял присущие мне еще с детства чувства мягкости и человеколюбия, я подчинил своей власти всех живущих под солнцем. И вот – всякое варварское племя вплоть до границ Океана припало к моим стопам с дарами. Равным образом и сагадары, живущие вдоль Дуная, народ, наружностью и узорами совершенно схожий со скарабеями (εὐμορφοποικιλοκανθαρόμορφοι), чья наружность не схожа с человеческой и чьи черты свирепы, в настоящее время пали ниц перед моими стопами, обещая мне сделать все, что полагается, для моей царской власти. Но не одно только это меня привлекает – я должен как можно скорее овладеть державой персов и обратить в бегство Сапора, этого потомка Дария, покуда он не станет моим данником и не начнет выплачивать мне налоги. В то же самое время я должен разорить области индийцев и сарацинов, пока и они во вторую очередь не станут моими данниками и налогоплательщиками.

Но ты сам намного превзошел силу их дерзости; утверждая, что облачился в благочестие, но скрывая при этом бесстыдство, повсюду разглашаешь, будто бы я недостоин быть императором римлян. Или ты сам не знаешь, что я потомок владетельного Констанция?[720] И хотя нам известно все упомянутое относительно тебя, мы все еще не отказались от того расположения, которое питали друг к другу в юности. Итак, по изволению моей человеколюбивой воли я повелеваю, чтобы ты выплатил мне тысячу фунтов золота в то время, когда я буду проезжать Кесарию и пока я еще буду на большой дороге, поскольку со всей быстротой стремлюсь на войну с персами. Если же ты этого не сделаешь, я готов разрушить всю без остатка Кесарию, низвергнуть ее воздвигнутые в древние времена прекрасные сооружения и на их месте воздвигнуть храмы и изваяния, чтобы убедить всех подчиняться императору римлян и не превозноситься. Итак, отмерив, взвесив, уравновесив на весах и отсчитав указанную сумму, безбоязненно отошли ее ко мне вместе с верным тебе слугой, запечатав своим перстнем, так что я, признав, хоть и поздно, стесненность настоящего положения, буду мягок к твоим ошибкам. Прочтенное понял и вынес вердикт.

41. Василий к Юлиану, о том же предмете

Невелики подвиги того успеха, которым ты наслаждаешься, и уж совсем незначительны те, которые ты совершил, подвизаясь против нас, и даже не против нас, а против себя самого. Что же касается меня, то всякий раз, как я подумаю, что ты облачен в порфиру, а твоя нечестивая голова украшена венком, меня охватывает трепет, поскольку все это без благочестия не приносит чести, но лишь бесчестит твою царскую власть. Однако ты сам, после своего возвращения и получения высшей власти (хотя привлекли тебя к ней злобные и ненавидящие благо демоны), не только стал считать себя стоящим выше человеческой природы, но и восстал против Бога и принялся оскорблять Мать и Кормилицу всех людей, Церковь, потребовав у меня, человека в высшей степени скромного, отправить тебе тысячу фунтов золота, выбрав предлогом донос на меня.

Но не вес золота потряс мою душу, хотя он сам по себе весьма велик, но заставило меня горько плакать твое столь быстрое падение. Я вспоминал, как я сам и твое вседостоинство изучали священные и наилучшие сочинения. Каждый из нас читал Святые и Боговдохновенные Писания, и тогда ничто от тебя не ускользало, теперь же ты стал беззащитным, осажденный таким высокомерием. Еще позавчера, муж человеколюбивейший, ты знал, что мы не склонны жить в стремлении к собиранию богатств, а сегодня потребовал от нас тысячу фунтов золота. Удовольствуйся же тем, муж кротчайший, чтобы пощадить нас, у которых все достояние, если пожелать его проесть за сегодняшний день, будет для того недостаточным. Ибо поварское искусство у нас, как тому и следует быть, находится в небрежении, и нож повара не знаком с кровью. Лучшими нашими яствами, в которых не ощущаем недостатка, являются листья трав с грубым хлебом и испорченным вином, так что наши чувства не столь притуплены чревоугодием, чтобы посвятить нашу жизнь безумию.

Лавс, твой прославленный трибун и верный спутник в трудах, сообщил мне и следующее: будто бы некая женщина добилась приема у твоего человеколюбия по вопросу об отравлении ее сына. И что было тобой вынесено постановление: отравителям не позволено жить, живущие должны быть уничтожены, а в живых оставлены только те, которые приговорены к битве с дикими зверями на арене. Это постановление, совершенно справедливо вынесенное тобой, озадачило меня. Достойно сильнейшего смеха то, что ты пытаешься лечить столь тяжелые раны таким ничтожным средством. После того как ты оскорбил Бога, совершенно бесполезно оказывать попечение вдовам и сиротам. Ибо первое безумно и опасно, а второе приличествует человеку сострадательному и милосердному.

Нам, людям частным, тягостно беседовать с царем, но еще тягостнее будет тебе беседовать с Богом [на Суде], поскольку [там] уже не будет ни одного посредника между человеком и Богом. Итак, то, что ты прочитал, не понял, а если бы понял, вердикта бы не выносил.

42. К его ученику Хилону [721] (39)

1. Виновником спасительного дела буду для тебя, искренний брат мой, если охотно примешь от меня совет о том, что тебе делать, особенно в таких случаях, о которых сам ты просил подать тебе совет. У многих, может быть, доставало смелости начать уединенную жизнь (τοῦ μονήρους βίου), но не многие, вероятно, потрудились довершить ее как должно. И, без сомнения, конец дела – не в одном намерении, а в конце – плод трудов. Поэтому нималой нет пользы, если кто не поспешает к концу намерения, но ограничивает монашескую жизнь одним только началом, а что всего смешнее, оставляет еще собственное свое намерение, за что посторонние обвиняют его в недостатке мужества и рассудительности. О таковых и Господь говорит: кто хотяй дом создати, не прежде ли сед расчтет имение, аще имать, еже есть на совершение: да не, когда положит основание, и не возможет совершити, начнут ругатися ему мимоходящие, глаголюще, яко человек сей основание положи, и не може совершити (Лк. 14:28-30)? Посему за началом пусть следует усердие к успеху в добром деле. Ибо и мужественнейший подвижник Павел, желая, чтобы мы не довольствовались [722] прежними добрыми делами, но ежедневно преуспевали более и более, говорит: задняя забывая, в предняя же простираяся, к намеренному гоню, к почести вышняго звания (Флп. 3:13, 14). Такова и вся жизнь человеческая: она не довольствуется предшествовавшим, но питается не столько прошедшим, сколько будущим. Что пользы человеку во вчерашней сытности чрева, если ныне при возродившемся голоде не находит он свойственного утешения снедей? Так и душе не пользует вчерашнее доброе дело, если в сей день оставлено исполнение правды. Ибо сказано: «Каким найду тебя, таким и признаю».[723]

2. Поэтому напрасным делается труд праведника и неукоризненным нрав грешника после происшедшей с ним перемены, когда один от лучшего перейдет к худшему, а другой от худшего – к лучшему. Это можно слышать и у Иезекииля, который учит как от лица Господня. Ибо говорит он: если праведник, совратившись, прегрешит, не помяну правды, яже сотворил есть пред сим, но во грехе своем умрет (Иез. 18:24). То же самое говорит и о грешнике: если, обратившись, сотворит правду, жизнию поживет в ней (Иез. 18:27, 28). Где столь многочисленные труды раба [Божия] Моисея, как скоро минутное прекословие воспрепятствовало ему взойти в землю обетования (Втор. 32:50-52; 34:4)? К чему послужило Гиезию обращение с Елисеем, когда по сребролюбию и навлек он на себя проказу (2 Цар. 5)? Что было пользы и Соломону во множестве мудрости и в такой предшествовавшей любви к Богу, когда впоследствии от женонеистовства впал он в идолослужение (3 Цар. 11:3-8)? Да и блаженного Давида не неукоризненным соделала рассеянность за прегрешение с женою Урии (2 Цар. 11). К приведению в безопасность жительствующего по Богу достаточно видеть и ниспадение из лучшего в худшее Иуды, который столько времени был учеником Христовым, а потом, продав Учителя за малое вознаграждение, приобрел тем себе удавку (Мф. 27:5). Поэтому да будет известно тебе, брат, что не тот совершен, кто хорошо начал, но тот благоискусен пред Богом, кто хорошо дает в деле отчет.

Посему, брат, не давай сна очима, и дремания веждома своими (Пс. 131:4), пока не спасешься – как серна от тенет и как птица от сетей (Притч. 6:5)! Ибо смотри, ты идешь среди сетей и ходишь поверх высокой стены, откуда упасть небезопасно. Посему не вдруг простирайся на самый верх подвижничества, наипаче же не полагайся сам на себя, чтобы не пасть тебе с высоты подвижнической жизни по неопытности. Ибо лучше постепенное преуспеяние. Понемногу отнимай у себя житейские наслаждения, истребляя все свои навыки, чтобы противодействием своим, вдруг приведя в раздражение всякое желание наслаждений не восставить против себя толпу искушений. Когда возьмешь верх над пристрастием к одному удовольствию, тогда вступай в борьбу с пристрастием к другому; и таким образом преодолеешь всякую склонность к наслаждению. Ибо именование удовольствия одно, но роды удовольствий различны. Поэтому, брат, прежде всего будь терпелив во всяком искушении. А сколь многоразличными искушениями испытывается верный – то мирскими потерями, то обвинениями, оболганиями, непокорностью, оговором, гонениями! Все это и подобное сему служит к испытанию верного.

Сверх того будь безмолвен, неопрометчив в слове, не спорлив, не упорен, не тщеславен, не все перетолковывай, но люби верность, веру, будь немногоречив, всегда готов не учить, но учиться. Не любопытствуй о жизни мирской; от этого не будет тебе никакой пользы. Ибо сказано: да не возглаголют уста моя дел человеческих (Пс. 16:4). Кто с приятностью говорит о делах людей грешных, тот с готовностью пробуждает в себе страсть к удовольствиям. Но желай лучше узнать жизнь праведных, ибо в этом найдешь для себя пользу. Не будь охотник показываться в люди, обходя селения и домы, но бегай их, как сетей для души. А если кто из великого благоговения убеждает тебя разными предлогами взойти к нему в дом, то таковой пусть научится вере сотника, который Иисуса, поспешавшего к нему для исцеления, удерживал от себя, говоря: Господи, несмь достоин, да под кров мой внидеши, но токмо рцы слово, и исцелеет отрок мой (Мф. 8:8). Когда же Иисус сказал ему: иди, якоже веровал еси, буди тебе; исцеле отрок в той час (Мф. 8:13). Посему да будет известно тебе, брат, что не присутствием Христовым, но верою просящего освобожден больной от недуга. Так и ныне, в каком месте ни помолишься, если больной уверует, что помогут ему молитвы твои, все исполнится по желанию его.

3. Не больше, чем Господа, люби близких тебе.[724] Ибо сказано: иже любит отца, или матерь паче Мене, несть Мене достоин (Мф. 10:37). Что же значит Господня заповедь? Сказано: аще кто не возмет крест свой, и последует Ми, не может Мой быти ученик (Лк. 9:23;14:27). Если ты со Христом умер для сродников своих по плоти, то для чего хочешь опять жить с ними? А если для сродников своих опять созидаешь то, что разорил для Христа, то сам себя делаешь преступником. Поэтому для сродников своих не оставляй места своего; ибо, оставляя место, оставляешь, может быть, и нравы свои. Не люби многолюдства, селений и городов, но будь пустыннолюбцем, всегда нерассеянно пребывая сам в себе, признавая своим делом молитву и псалмопение.

Не пренебрегай чтением; особенно читай Новый Завет, так как от чтения Ветхого Завета нередко бывает вред, не потому, что в нем написано вредное, но потому, что немощен ум претерпевающих вред. Ибо всякий хлеб питателен, но слабым он вреден. Так всяко Писание богодухновенно и полезно (2 Тим. 3:16), и в нем нет ничего нечистого, а нечисто разве тому, кто признает нечистым. Ты же вся искушай, добрая держи, от всякаго вида злаго отгребайся (1 Фес. 5:21, 22). Вся бо лет суть, но не вся на пользу (1 Кор. 6:12). Поэтому со всеми, с кем имеешь дело, будь во всем непреткновен, разумен, братолюбив, приветлив, смиренномудр, не удаляйся от цели страннолюбия ради дорогих яств, но, довольствуясь тем, что есть, ни от кого не бери ничего сверх ежедневно потребного для монашеской жизни, и особенно бегай золота как наветника души, отца греха, служителя диавола. Не делай себя виновным в сребролюбии под предлогом служения нищим. А если кто принесет тебе деньги для бедных, узнав, кто скуден, посоветуй тому самому, у кого есть деньги, отнести их к неимущим, чтобы принятием от него денег не осквернить тебе своей совести.

4. Бегай удовольствий, стремись к воздержности, и тело упражняй в трудах, а душу приучай к искушениям. Разлучение души и тела признавая освобождением от всякого зла, ожидай наслаждения вечными благами, причастниками которого сделались все святые. Непрестанно взвешивая диавольское внушение, противопоставляй ему благочестивый помысл и уступай последнему, как склонению чаши весов. Особенно когда восставшая в тебе лукавая мысль говорит: «Какая польза жить тебе в этом месте? Что выгоды в удалении от общежития с людьми? Или не знаешь, что поставленные Богом епископы Божиих церквей живут обыкновенно вместе с людьми и непрестанно совершают духовные празднества, на которых присутствующим бывает весьма много пользы?

Ибо там решение приточных гаданий,[725] объяснение апостольских учений, изложение евангельских мыслей, преподавание богословия, свидание с духовными братиями, которые лицезрением их доставляют великую пользу встречающимся с ними. А ты сделал себя чуждым столь многих благ и сидишь здесь, одичав наравне со зверями. Ибо видишь здесь великое запустение, немалую угрюмость, недостаток учения, отчуждение от братии и дух великого нерадения о заповеди Божией».

Итак, когда восставшая в тебе лукавая мысль хочет совратить тебя многими подобными сим благовидными предлогами, тогда в благочестивом помысле противоположи ей действительный опыт, говоря: «Поскольку говоришь ты мне, что в мире есть доброе, то я потому и переселился сюда, признав себя недостойным того, что есть доброго в мире, потому что доброе в мире перемешано со злом и злое гораздо превышает собою доброе. И я, быв когда-то на духовных празднествах, встретил едва одного брата, который, по-видимому, боялся Господа, но и тот одержим был диаволом, и я услышал от него пышные речи и басни, сложенные на обольщение с ним встречающихся; а после него встретил я многих воров-хищников, притеснителей; видел безобразную наружность упившихся, кровь угнетенных; видел и красоту жен, которая подвергала искушению мое целомудрие; и хотя избег я самого блуда, однако же осквернил девство свое сердечным помышлением. Много, правда, слышал я и душеполезных речей; впрочем, ни в одном из учителей не нашел добродетели, соответствующей речам. После этого услышал еще тысячи плачевных рассказов, которые своими изнеженными звуками вторглись в душу. Еще слышал приятно звучащие гусли, рукоплескания скачущих, голос смехотворцев, слышал много глупостей и шуток, крик бесчисленного многолюдства; видел слезы оскорбленных, мучение отводимых в неволю, рыдание подвергаемых пытке.[726] Все это видел я; и не духовное тут было собрание, но море, обуреваемое и возмущаемое ветрами, которое стремилось всех за один раз покрыть своими волнами.

Скажи мне, злая мысль, скажи и ты, демон кратковременного сладострастия и тщеславия, какая польза видеть и слышать сие мне, который не в силах помочь обиженным, поскольку я не имею возможности защитить бессильных, исправить погрешивших, а скорее могу погубить сам себя? Как малое количество чистой воды исчезает при сильном возвевании ветра и пыли, так и то, что, по мнению нашему, сделаем в мире доброго, помрачается множеством худых дел. Ибо печальные события, как острия, вонзаются в сердце живущим в мире среди благодушия и радости, чтобы омрачить чистоту псалмопения. Рыдание и плач обиженных единоплеменными раздаются для того, чтоб видно было терпение бедных.

5. Какая же для меня польза, кроме явного вреда душе? Посему, как птица, переселяюсь в горы. Ибо яко птица избавися от сети ловящих (Пс. 123:7). И я – о злая мысль! – живу в той же пустыне, в которой пребывал Господь. Здесь дуб Мамврийский (Быт.18:1), здесь лествица, возводящая на небо, и полки Ангелов, виденные Иаковом (Быт. 28:12). Здесь пустыня, в которой народ, очистившись, получил Закон и, таким образом вошедши в землю обетования, увидел Бога. Здесь гора Кармил, на которой водворяясь, Илия благоугодил Богу. Здесь равнина, на которую удалившись, Ездра, по Божию повелению, излил [727] [из своих уст] все Богодухновенные книги (3 Езд. 14). Здесь пустыня, в которой блаженный Иоанн, питаясь акридами, проповедал людям покаяние. Здесь гора Масличная, на которую восходя, Христос молился, научая нас молиться. Здесь Христос – любитель пустыни. Ибо говорит: идеже два или трие собрани во имя Мое, ту есмь посреде их (Мф. 18:20). Здесь тесный и узкий путь, ведущий в жизнь (ср. Мф. 7:14). Здесь учители и пророки, скитающиеся в пустынях и в горах и в вертепах и в пропастех земных (Евр. 11:38). Здесь апостолы и евангелисты и житие монахов, не имеющее для себя града.

Сие-то добровольно принял я, чтобы получить обещанное Христовым мученикам и всем прочим святым, чтобы не лживо сказать мне: за словеса устен Твоих аз сохраних пути жестоки (Пс. 16:14). Ибо знаю боголюбца Авраама, внявшего гласу Божию и переселившегося в пустыню, и Исаака притесняемого, и патриарха Иакова странствующего, целомудренного Иосифа проданного, трех отроков, изобретателей воздержания, борющихся с огнем, Даниила, вверженного в ров львиный, небоязненно вещающего Иеремию, осужденного в ров тинный, зрителя тайн Исаию, претренного пилою, Израиля, отводимого в плен, обличителя прелюбодеяния Иоанна, посекаемого мечом, Христовых мучеников умерщвляемых. И к чему мне длить речь? Где и Сам Спаситель распят за нас, чтобы смертью Своею оживотворить нас и всех поощрить и привлечь к терпению. К Нему поспешаю, и к Отцу, и к Духу Святому. Для того подвизаюсь, чтобы оказаться Его преискренним, признав себя недостойным того, что есть доброго в мире. Впрочем, не я для мира, но мир для меня».

Сие-то помышляя сам в себе и ревностно совершая, по сказанному тебе, подвизайся за истину даже до смерти. Ибо и Христос послушлив был даже до смерти (Флп. 2:8). Но и апостол говорит: блюдите, да не когда будет в некоем от вас сердце лукаво, во еже отступити от Бога жива! Но утешайте друг друга и один другого назидайте, дондеже днесь нарицается (Евр. 3:12, 13). Ибо словом днесь означается целое продолжение жизни нашей. Так живя, брат, и себя спасешь, и нас возвеселишь, и Бога прославишь во веки веков. Аминь.

43. Увещание новопоступившим (40)

Учись, монашествующий, человек верный и делатель благочестия; научайся евангельскому житию, порабощению тела, смиренному образу мыслей, чистоте помышления, искоренению в себе гнева. Подвергаемый взысканию, прибавь ради Господа; лишаемый, не судись; ненавидимый, люби; гонимый, терпи; хулимый, молись. Будь мертв греху, распнись для Бога. Все попечение возложи на Господа, чтобы иметь себе место там, где тьмы Ангелов, торжества первородных (Евр. 12:22-23), престолы апостолов, председательство пророков, скипетры патриархов, венцы мучеников, похвалы праведных. Возжелай причисления своего к оным праведникам о Христе Иисусе, Господе нашем. Ему слава во веки веков. Аминь.

44. К падшему монаху [728] (41)

1. Не приветствую словом «радуйся», потому что несть радоватися нечестивым (Ис. 48:22). Все еще остаюсь при своем неверии, и в сердце мое не вмещается такая несообразность и ужасный [729] замысел, тобою исполненный, хотя это действительная правда, как известно уже всякому. Дивлюсь, каким образом поглощено столько мудрости, в ничто обращена такая строгость жизни, откуда проистекла такая слепота, как, вовсе ни о чем не помыслив, произвел ты такую гибель столь многих душ? Ибо если справедливо сие, то и свою душу предал ты бездне, и довел до расслабления всех слышавших это нечестие. Ты отвергся веры, оставил неоконченным добрый подвиг. Поэтому скорблю о тебе. И какой иерей не восплачет, слыша это? Какой служитель Церкви не опечалится? Какой мирянин не сетует? Какой подвижник не проливает слез? Вероятно, и солнце затмевалось при твоем падении, и силы небесные приходили в колебание (ср. Мк. 13:24-25) при твоей погибели. И бесчувственные камни лили слезы о твоем безумии, и враги ощущали жалость из-за чрезмерности твоего беззакония.

Какое великое ослепление! Какая ужасная жестокость! Ни Бога не убоялся ты, ни людей не уважил, ни друзей не постыдился, но все вдруг подверглось у тебя крушению, всего вдруг стал ты лишен. Потому снова скорблю о тебе, несчастный. Ты, который всем внушал страх учения, сам не имел страха Божия пред очами своими. Ты, который проповедовал святыню, сам оказался мерзким. Ты, который хвалился нестяжательностью, сам уличен в хищении денег. Ты, который своими рассуждениями наводил на мысль о наказании от Бога, сам предуготовил себе наказание. Как опла́чу тебя? Как восскорблю о тебе? Како спаде денница восходящая заутра, и сокрушися на земли? (Ис. 14:12). Всякому слышащему пошумит во обоих ушесех (1 Цар. 3:11). Как назорей, сиявший паче золота, очернился паче сажи? Как досточестный сын Сиона соделался сосудом бесполезным? В ком все дивились памятованию Божественных Писаний, того память погибла с шумом (Пс. 9:6)! Отличавшийся быстротою разум погиб так мгновенно! Человек с умом обширным учинил такой многосложный грех! Пользовавшиеся твоим учением понесли вред от твоей погибели. Склонявшие слух к твоей беседе заградили себе уши, слыша о твоей погибели. А я плачу, сетую, весь изнемогаю; ем пепел как хлеб (Пс. 101:10) и, набросив вретище на рану свою, слагаю тебе такие похвалы, лучше же сказать – сочиняя надгробную речь, остаюсь безутешным и неврачуемым, потому что сокрылось от очей моих утешение; несть пластыря приложити, ниже елея, ниже обязания (Ис. 1:6), так болезненна рана моя! Чем исцелюсь?

2. Поэтому, если остается еще тебе какая надежда спасения, ежели есть в тебе малое какое-нибудь памятование о Боге, и какое-либо желание будущих благ, и какой ни есть страх наказаний, соблюдаемых нераскаянным, то отрезвись скорее, возведи очи свои на небо, приди в чувство, отстань от лукавства своего, отряси опьянение, в котором ты теперь, воспротивься тому, кто довел тебя до падения. Укрепись, чтобы встать с земли. Вспомни доброго Пастыря, Который, идя за тобою вслед, освободит тебя, хотя бы оставались только две голени или обушие [730] уха (Ам. 3:12). Отскочи от нанесшего тебе рану. Вспомни щедроты Бога, Который врачует елеем и вином (Лк. 10:34). Не теряй надежды спасения. Приведи себе на память написанное, что падаяй востает и отвращаяйся обращается (Иер. 8:4), пораженный врачуется, уловленный зверями спасается, исповедающийся не бывает отринут, потому что Господь не хощет смерти грешника, но еже обратитися и жити ему (Иез. 18:32). Не предавайся нерадению, как впадший во глубину зол (Притч. 18:3).

Теперь время отсрочки, время долготерпения, время целения, время исправления. Поползнулся ты? Восстань. Грешил ты? Перестань, не стой на пути грешных (Пс. 1:1), но беги от него прочь. Когда, обратившись, восстанешь, тогда спасешься, потому что здравие приобретается трудами, спасение – по́том. Поэтому смотри, желая соблюсти договоры с иными, не нарушь договоров с Богом, заключенных тобою при многих свидетелях. Итак, не замедли, по каким-нибудь человеческим расчетам, прийти ко мне, потому что, взяв себе мертвеца своего, я буду плакать, буду ухаживать, буду горько рыдать о сокрушении дщери рода моего (ср. Ис. 22:4). Все тебя приимут; все потрудятся с тобою. Не теряй бодрости, воспомяни дни древние (ср. Пс. 142:5). Возможно спасение, возможно исправление. Дерзай, не отчаивайся. Нет закона, осуждающего на смерть без милосердия, но есть благодать, отлагающая наказание, ожидающая исправления. Двери еще не заперты: Жених слышит; грех еще не господствует. Возобнови борьбу; не медли, будь милосерд сам к себе и ко всем нам о Христе Иисусе, Господе нашем, Которому слава и держава и ныне, и всегда, и во веки веков. Аминь.

45. К падшему монаху (42)

1. Мысль о тебе пронзает недра моего сердца двояким страхом. Или по причине какой-то предрасположенности к несострадательности она ввергает меня в вину человеконенавидения, или опять, когда хочу быть сострадательным и смягчиться к проступкам, производит она во мне недобрую перемену.[731] Посему, и намереваясь писать это письмо, хотя при помощи рассудка утвердил я цепенеющую руку, однако же не возмог изменить лица, встревоженного печалью о тебе, и до того стыжусь за тебя, что уста тотчас сжимаются, обращаясь к плачу. Увы мне! О чем буду писать или рассуждать, оставленный на распутье?

Если привожу себе на память первоначальное твое суетное поведение, когда окружали тебя богатство и эта по земле пресмыкающаяся слава, то прихожу в ужас. Когда сопровождали тебя и множество льстецов, и кратковременное наслаждение роскоши с явной опасностью и неправедными прибытками, и, с одной стороны, опасение начальства рассеивало мысли твои о спасении, а с другой – народные волнения приводили в смятение дом твой, и непрерывность бедствий невольно обращала мысль к тому, кто силен помочь тебе; когда понемногу начал ты помышлять о Спасителе, Который как поражает тебя страхом к твоей же пользе, так избавляет и покрывает тебя, хотя и посмеиваешься над Ним во время безопасности; когда начал ты упражняться в приобретении честных нравов, с презрением взирая на многобедственное свое богатство, отрекаясь от забот о доме и от сожития с супругою, всецело же воспарив в высоту, как странник и скиталец, проходя селения и города, пришел в Иерусалим, где и я жил с тобою, ублажая подвижнические труды; когда, проводя целые седмицы в посте для Бога, приучал ты себя к любомудрию, как бы бегством спасаясь от общения с людьми, а вместе с тем приспособляя к себе безмолвие и уединение, уклоняясь от городской суеты, грубым вретищем покрывая тело свое и жестким поясом стягивая чресла свои, терпеливо сокрушал свои кости, внутренности, опустевшие от невкушения пищи, довел до того, что прижались они к хребтовым частям, и как снаружи отверг ты употребление нежной перевязи, так внутри отверг ты свое чрево, сжавшееся наподобие тыквы, и заставил его прильнуть к почкам и, истощив весь тук плоти, мужественно иссушив все пути в нижних частях тела, частым пребыванием без пищи заключив чрево, сделал, что ребра, наподобие выдавшейся крыши, затеняли собою поверхность чрева, и при изнурении всего телесного состава, в часы ночные исповедуясь Богу, потоками слез умягчал орошаемую бороду... И к чему мне описывать все сие в подробности? Вспомни, сколько уст святых привлек ты к своему лобзанию, сколько освященных тел касался объятиями, сколь многие сжимали твои руки как нескверные, сколько было рабов Божиих, которые, как поклонники, притекали, чтобы припасть к твоим коленам?

2. И какой же конец всего этого? Молва, обвиняющая в любодеянии, пролетая скорее стрелы, уязвляет наш слух, еще более острым жалом терзая нашу внутренность. Какое искусное ухищрение обаятеля довело тебя до сего пагубного падения? Какие хитросплетенные сети диавола, опутав тебя, соделали недействительными внушения добродетели? К чему теперь послужат рассказы о твоих трудах? Неужели не должно верить и сему? И как не поверить тому, что еще [о тебе] сокрыто, на основании того, что уже стало явным, если обязывал ты страшными клятвами ду́ши, притекающие к Богу, когда прямо приписывается диаволу все, что более [чем] ей и ни (Мф. 5:37)?

Поэтому ты и подверг себя ответственности за гибельное клятвопреступничество и вместе унизил характер подвижничества, нанес бесчестие апостолам и Самому Господу; постыдил похваление чистоты, осмеял обет целомудрия. Предметом печальной повести стали мы для пленников; у иудеев и эллинов представляют нас на зрелищах. В мыслях монахов произвел ты разделение: более строгих привел в страх и робость, заставил дивиться еще силе диавола, а в равнодушных поселил страсть к невоздержанию. Ты, со своей стороны, обратил в ничто даже похваление Христа, Который говорит: дерзайте, Аз победих мир (Ин. 16:33) и князя мира. Растворил для отечества чашу бесславия; привел в исполнение сказанное в Притчах: яко елень уязвлен стрелою в ятра (Притч. 7:23).

Но что же теперь, брат? Не пал еще столп крепости, не опорочены врачевства обращения, не заперт град убежища. Не оставайся во глубине зол; не отдавай себя человекоубийце. Господь знает, как восставлять сокрушенных. Не беги далеко, но притеки к нам. Восприими опять на себя юношеские труды; новыми добрыми делами истреби в себе пресмыкающееся по земле и грязное сластолюбие. Возведи взор на день скончания, столько уже приблизившийся к жизни нашей, и уразумей, что наконец [даже] иудеи и язычники приводятся к богочестию, и не вовсе отрицайся от Спасителя мира. Да не постигнет тебя этот самый ужасный приговор: не вем вас, откуду есте (Лк. 13:27).

46. К падшей деве (43)

1. Теперь время возгласить оное пророческое слово и сказать: кто даст главе моей воду и очесем моим источник слез; и плачуся о убиенных дщере людей моих (Иер. 9:1)? Хотя объемлет их глубокое молчание, хотя однажды навсегда подавлены они бедствием и смертоносным ударом отнято уже у них самое ощущение страдания, однако же нам не должно оставлять без слез такого поражения. А если Иеремия признал достойными тысячекратного оплакивания тех, которые телесно поражены на брани, что должно сказать о таком бедствии душ? Уязвления твои, сказано, не мечьми уязвлени, ниже мертвецы твои умерщвлени ратию (Ис. 22:2). Напротив того, оплакиваю жало истинной смерти – тяжкий грех и разжженные стрелы лукавого (Еф. 6:16), которые немилосердно пожигают вместе с телами и души.

Видя на земле такое преступление, без сомнения, громко будут жаловаться Божии законы, которые всегда воспрещают и вопиют, как в древности: не пожелай жены ближняго твоего (Втор. 5:21), так и в Священных Евангелиях: яко всяк, иже воззрит на жену, ко еже вожделети ея; уже любодействова с нею в сердцы своем (Мф. 5:28); теперь же видят, что бесстыдно любодействует сама невеста Владыки, у которой глава – Христос. Будут жаловаться и самые духи святых, и Финеес-ревнитель, что ныне невозможно ему, взяв копье в руки, наказать преступление телесно (Чис. 25:7-8), и Иоанн Креститель, что не может, оставив горние обители, как тогда пустыню, прийти для обличения беззакония и если нужно пострадать, то скорее лишиться главы, нежели отказаться от дерзновения. А может быть, Иоанн (если он, подобно блаженному Авелю, и умерший глаголет еще нам) и ныне вопиет и громче взывает, нежели тогда об Иродиаде: недостоин ти имети ее (Мф. 14:4). Ибо хотя тело Иоанново, по необходимому требованию естества, подчинилось Божественному определению и язык Иоаннов молчит, однако же слово Божие не вяжется (2 Тим. 2:9). Кто даже до смерти простер свое дерзновение, когда уничтожаем был брак подобного ему раба, тот потерпит ли, видя такое поругание святого Господня брачного чертога?

2. Но ты, которая свергла с себя иго оного Божественного союза, бежала из пречистого брачного чертога Истинного Царя и гнусно впала в это бесчестное и нечестивое растление, поскольку уже не можешь избегнуть сего горького обвинения и нет у тебя ни средства, ни возможности сокрыть зло, предаешься теперь дерзости. И как нечестивый, впав во глубину зол, нерадит (Притч. 18:3) уже, так и ты отрицаешься от самих договоров с Истинным Женихом и вопиешь, что ты не дева и никогда не обещалась быть девою, хотя приняла многие условия девства, а многие показала на деле.

Приведи себе на память прекрасное исповедание, какое произнесла ты пред Богом, Ангелами и человеками. Приведи себе на память почтенный собор, священный лик дев, сонм Господень и святых Церкви, и престарелую о Христе бабку свою, которая юнеет и цветет еще добродетелью, и матерь, которая соревнует ей о Господе и усильно старается какими-то новыми и необычайными трудами истребить в себе следы дурного навыка, а также и сестру, которая равно подражает обеим, а в ином усиливается и превзойти их и девственными преимуществами превышает заслуги предков, а тебя, сестру свою, как доселе почитала она тебя, она и словом и делом неутомимо призывает тебя к равному подвигу. Приведи себе на память их, и с ними Ангельский лик окрест Бога, и духовную жизнь во плоти, и небесное жительство на земле. Приведи себе на память безмятежные дни, озаренные светом ночи, духовные песни, благозвучное псалмопение, святые молитвы, чистое и нескверное ложе, девственное преуспеяние, воздержную трапезу, прекрасную молитву о том, чтобы дева твоя сохранена была нерастленной.

Где же твоя степенная наружность, где благопристойный нрав и простая одежда, приличная деве, прекрасный румянец стыда и благолепная бледность, цветущая от воздержания и бдения и сияющая приятнее всякой доброцветности? Сколько раз, в молитвах о сохранении девства твоего неоскверненным, проливала ты, может быть, слезы. Сколько писем писала к святым и в них просила молиться за тебя не о том, чтобы тебе вступить в человеческий брак, лучше же сказать – впасть в это бесчестное растление, но о том, чтобы не отпасть от Господа Иисуса! Сколько даров получила ты от Жениха! Говорить ли о тех почестях, какие ради Него воздавались тебе друзьями Его! Говорить ли о сожитии с девами и преуспеяниях с ними, о приветливости к тебе дев, о похвалах за девство, о девственных благословениях, о письмах, писанных к тебе как к деве? Но теперь, при малом возвеянии воздушного духа, действующего ныне в сынех противления (Еф. 2:2), отреклась ты от всего этого; драгоценное свое достояние, стоившее всех усилий, променяла на непродолжительное удовольствие, которое на время услаждает твою гортань, а впоследствии окажется более горьким, чем желчь.

3. Кто при этом не скажет плачевное: како бысть блудница град верный Сион (Ис. 1:21)? Сам Господь не возглаголет ли к кому-либо из ходящих ныне, в духе Иеремиином: «Видишь ли, яже сотвори Мне дева Израилева (Иер. 18:13)? Я обручил ее Себе в вере и в нетлении, в правде и в суде, и в милости, и в щедротах, как обещал ей и чрез пророка Осию (Ос. 2:19, 20). Но она возлюбила чужих и, хотя жив Я – муж ее, именуется любодейцею и не боится принадлежать мужу иному». Что же невестоводитель, божественный и блаженный Павел, как оный древний, так и сей новый, при посредстве и наставлении которого, оставив отеческий дом, вступила ты в союз с Господом? Тот и другой, встревоженные таким бедствием, не скажут ли: страх бо, егоже ужасахся, прииде ми, и егоже бояхся, срете мя (Иов. 3:25); обручих бо тя единому мужу, деву чисту представити Христови; и всегда боялся, да не како, яко же змий прельсти Еву лукавством своим, тако истлеют и разумы твои (2 Кор. 11:2, 3). Поэтому непрестанно старался и тысячами разных сладкопений усмирять в тебе мятеж страстей, и тысячами разных попечений охранять невесту Господню и всегда описывал тебе жизнь непосягшей, что непосягшая печется о Господних (1 Кор. 7:34), чтобы ты была святая и телом и духом, и изображал тебе достоинство девства, и, именуя тебя храмом Божиим, как бы придавал крылья усердию, восторгая тебя к Иисусу; помогал и страхом бедствия, чтобы ты не пала, говоря: аще кто Божий храм растлит, растлит сего Бог (1 Кор. 3:17); присовокупил к сему и то, что ограждал тебя молитвами, да всесовершенно твое тело и душа, и дух непорочно в пришествие Господа нашего Иисуса Христа сохранится (ср. 1 Фес. 5:23). Но всем этим утомлял себя напрасно, и горек вышел у меня конец сладостных трудов, для тебя понесенных. Снова надобно воздыхать, о ком надлежало радоваться; потому что вот обольщена ты змием злее, нежели Ева. Не только помышления твои растлены, но растлено с ними и тело; и что ужасно, чего не желал бы выговорить, о чем не могу и умолчать потому что огнь горящ и палящ в костех моих, и расслабех отвсюду, и не могу носити (Иер. 20:9), взем уды Христовы, сотворила ты уды блудничи (1 Кор. 6:15).

Это одно только зло несравнимо с прочими, это новая дерзость в мире! Ибо сказано: приидите во островы Хеттим, и видите, и в Кидар послите, и рассмотрите прилежно, аще сотворена быша таковая: аще премениша языцы боги своя, и тии не суть бози? (Иер. 2:10-11). Но дева изменила славу свою, и слава ее в студе. Ужасеся небо о сем и вострепета земля по премногу зело (Иер. 2:12). И теперь глаголет Господь, что два зла сотворила дева, Мене оставила, истинного святого Жениха святых душ, и прибегла к нечестивому и беззаконному растлителю одновременно [732] и души и тела; отступила от Бога Спасителя своего и представила уды своя рабы нечистоте и беззаконию (Рим. 6:13), а Мене забы, и хождаше в след похотника своего (Ос. 2:13), который ей не поможет.

4. Унее ему было бы, аще жернов осельский облежал о выи его, и ввержен в море, неже да соблазнит кто Деву Господню (Лк. 17:2).[733] Кичливый раб доходит до такого неистовства, что вторгается на Владычнее ложе! Подобно какому-то разбойнику, впадает в такое безумие, что касается даже принесенного в дар Богу, и не сосудов бездушных, но живых тел, в которых обитает душа, сотворенная по образу Божию! Слыхано ли когда от века, чтобы среди города в ясный полдень осмелилися кто на царском изображении писать изображения нечистых свиней? Отвергся ли кто человеческого брака, без милосердия при двоих или триех свидетелех умирает. Колико мните горшия сподобится муки, иже Сына Божия поправый и Ему обещавшуюся невесту растливший и духа девства укоривый (Евр. 10:28, 29; Втор. 17:5)? Но скажешь: «Она пожелала; я не делал ей принуждения против воли». И похотливая госпожа, эта Египтянка, сама воспылала страстью к прекрасному Иосифу, но неистовая страсть невоздержной не победила добродетели целомудренного, и хотя насильственно удерживала его руками, однако же он не был принужден к беззаконию. Но «она сама, – говоришь ты, – решилась на это и уже не была девою; если бы я не согласился, была бы растлена другим». Сказано, что и Сыну Человеческому надлежало быть предану, но горе человеку тому, имже предан (Мк. 14:21); сказано, что и соблазном приити нужда: обаче горе, имже приходит (ср. Мф. 18:7).

5. Сверх того, еда падаяй не востает? Или отвращаяйся не обратится (Иер. 8:4)? Для чего дева отвратилась бесстыдно, хотя слышала, что Жених Христос говорит чрез Иеремию: и рекох, повнегда любодействовати ей во всех сих, ко Мне обратися, и не обратися (Иер. 3:7). Или ритины [734] несть в Галааде? или врача несть тамо? Чесо ради несть исцелена дщерь людей Моих (ср. Иер. 8:22)? И в Божественном Писании найдешь много пособий от сего зла, много врачевств, спасающих от гибели, – таковы тайны касательно смерти и воскресения, таковы словеса о Страшном Суде и вечном мучении, учения о покаянии и отпущении грехов, тысячекратные оные примеры обращения, драхма (Лк. 15:8-10), овца (Лк. 15:4-7) и сын, который расточил свое имение с блудницами, изгибл бе, и обретеся, мертв бе, и снова оживе (Лк. 15:11-32). Воспользуемся сими пособиями от зла, исцелим ими душу свою. Займись же размышлением о последнем дне (ибо, без сомнения, не будешь ты одна жить вечно); представь себе смятение, сокращение дыхания и час смертный, приближающийся Божий приговор, поспешающих Ангелов, душу, в страшном при этом смущении, немилосердно мучимую грешной совестью, обращающую жалостные взоры на тамошнее, наконец, неотвратимую необходимость дальнего оного преселения.

Напиши в мысли своей окончательный переворот в жизни всех [людей],[735] когда Сын Божий приидет во славе Своей со Ангелами Своими. Ибо приидет, и не премолчит (Пс. 49:3); когда приидет судить живых и мертвых и воздаст каждому по делам его, когда оная труба, возгласив нечто великое и страшное, возбудит уснувших от века и изыдут, сотворшии благая, в воскрешении живота, и сотворшии злая, в воскрешение суда (Ин. 5:29). Приведи себе на память видение Даниила, как изводит он Суд пред взоры наши. Зрях, говорит, дондеже престоли поставишася, и Ветхий денми седе, и одежда Его бела аки снег, и власы главы Его аки волна чиста, колеса Его огнь палящ. Река огненна течаше исходящи пред Ним: тысяща тысящ служаху Ему, и тмы тем предстояху Ему: судище седе, и книги отверзошася (Дан. 7:9-10). Доброе, худое, явное, тайное, дела, слова, помышления – все вдруг ясно открывается во услышание всем, Ангелам и человекам. В каком же положении необходимо будут при этом жившие худо? Где скроется душа, которая вдруг пред взорами стольких зрителей является исполненной срама? Каково будет состояние тела у подвергшегося этим нескончаемым и нестерпимым мучениям там, где огонь неугасимый, червь, бессмертно мучительствующий, темное и ужасное дно адово, горькое рыдание, необычайные вопли, плач и скрежет зубов и нет конца страданиям? От всего этого нет избавления по смерти, нет ни способов, ни возможности избегнуть горьких мучений.

6. Можно избежать сего ныне. Пока есть возможность, восставим себя от падения, и не будем отчаиваться о себе, если исправимся от худых дел. Иисус Христос пришел в мир грешных спасти. Приидите поклонимся и припадем Ему, и восплачемся пред Ним (Пс. 94:6). Зовущее нас к покаянию Слово вопиет и взывает: приидите ко Мне вси труждающиися и обремененнии, и Аз упокою вы (Мф. 11:28). Итак, есть путь спасения, если желаем. Пожре смерть возмогши, но твердо знай, что паки отъят Бог всякую слезу от всякаго лица кающихся (Ис. 25:8). Верен Господь во всех словесех Своих (Пс. 144:13). Не лжет, когда говорит: аще же будут греси ваши яко багряное, яко снег убелю: аще же будут яко червленое, яко волну убелю (Ис. 1:18). Готов исцелить немощь твою великий Врач душ, сей готовый Освободитель не одной твоей души, но и всех душ, порабощенных греху. Его это слова. Его сладостные и спасительные уста изрекли: не требуют здравии врача, но болящии; не приидох призвати праведники, но грешники на покаяние (Мф. 9:12, 13). Какое же извинение у тебя или у кого-либо другого, когда Он вопиет сие? Господь хочет избавить тебя от болезненной раны и показать тебе свет из тьмы. Тебя ищет добрый Пастырь, оставив незаблудших овец. Если отдашься Ему, не замедлит, не погнушается Человеколюбец понести тебя на раменах Своих, радуясь, что нашел овцу Свою изгибшую (Лк. 15:4-7).

Отец восстал и ждет возвращения твоего от заблуждения. Исправься только, и, когда еще будешь далеко, Он притечет, падет на выю твою и в дружеские объятия заключит тебя, очищенную уже покаянием. И в одежду первую облечет душу, совлекшуюся ветхаго человека с деяньми его, и возложит перстень на руки, смывшие с себя кровь смерти, и обует ноги, обратившиеся от пути злого на стезю евангельского мира, и объявит день веселия и радости Своим – и Ангелам, и человекам – и всячески будет праздновать твое спасение (Лк. 15:20-24). Аминь глаголю вам, говорит Он, яко радость бывает на небеси пред Богом о едином грешнице кающемся (Лк. 15:7). Если кто из мнящихся стояти (1 Кор. 10:12) осудит, что скоро принята ты, то Сам Благий Отец в защищение твое скажет: возвеселитися и возрадовати подобаше, яко сия дщерь Моя мертва бе, и оживе, и изгибла бе, и обретеся (Лк. 15:32).

47. К другу Григорию [736]

(Это письмо находится в собрании писем свт. Григория Богослова и числится там под номером 59.)

48. К Евсевию, епископу Самосатскому [737] (44)

Едва удалось мне найти человека, который доставил бы письмо твоему богочестию. Так оцепенели все от стужи, что и на короткое время не могут выглянуть из домов. Ибо занесены мы таким множеством снега, что уже два месяца погребенные в самых домах живем в сих пещерах. Поэтому, зная несмелый нрав и неповоротливость каппадокийцев,[739] без сомнения, извинишь, что не ранее послал я и довел до сведения твоей чести о случившемся в Антиохии, о чем извещать тебя, вероятно, давно уже знающего, конечно, то же, что угощать остывшим и заплесневелым; однако же, не вменяя себе в труд донести об известном, посылаю к тебе письма, полученные с чтецом. И об этом довольно.

Константинополь много уже времени имеет у себя Димофила,[740] как расскажут и сии письмоводители и о чем, без сомнения, еще прежде было известно твоему преподобию. Все прибывшие оттуда согласно разглашают о составленном будто бы им изложении правой веры и благочестия, также о том, что самые разномысленные в городе пришли между собою в согласие и некоторые из окрестных епископов вошли в соединение. А наши нимало не оказались лучшими нашего чаяния. Ибо после твоего отбытия, пришедши по следам твоим, много наговорили и наделали неприятностей и наконец удалились, утвердив у нас разделение. Поэтому будет ли что лучшее и оставят ли они свою злобу, никому не известно, кроме Единого Бога. Таково настоящее положение дел.

Остальная же Церковь, по благодати Божией, непоколебима и желает видеть тебя в нашей Церкви и вместе с весною обновиться твоим благим учением. Мое телесное здоровье нимало не лучше обыкновенного.

49. К Аркадию, епископу (45)

Возблагодарил я Святого Бога, сподобившись писем от вашего благоговения, и желаю как себе быть достойным той надежды, какую имеете на меня, так и вам получить совершенную награду за честь, какую воздаете мне о имени Господа Иисуса Христа. Весьма обрадовался я, что, приняв на себя попечение, свойственное христианину, воздвигнули вы дом во славу имени Христова и действительно возлюбили, по Писанию, благолепие дому Господня (ср. Пс. 25:8), украсив себе небесную обитель, уготованную в упокоении любящим имя Христово. Если же будем иметь возможность найти мученические мощи, то и сами желаем содействовать вашему усердию. Ибо если в память вечную будет праведник (Пс. 111:6), то, конечно, и мы соделаемся участниками в доброй памяти, какая будет о вас по дару Святого.

50. К Иннокентию, епископу [741] (46)

И кому же другому было прилично придать смелости робким и пробудить спящих, как не богочестию нашего Владыки, показавшего свое во всем совершенство тем, что благоволил ты снизойти и ко мне, смиренному, как истинный ученик Сказавшего: Аз посреде вас есмь не яко возлежай, но яко служай (Лк. 22:27)? Ибо соблаговолил сам ты преподать мне свое духовное веселие, ободрить душу мою своим драгоценным письмом и детскую мою простоту как бы принять в объятия своего величия.

Посему помолись (прошу этого у твоей доброй души), чтобы быть мне достойным и приобрести пользу от вас, великих мужей, и приять уста и премудрость для дерзновенного ответа вам, водимым Духом Святым. Ибо, слыша, что ты угоден Духу и истинно прославляешь Его, приношу великую благодарность за твою твердую и неуклонную любовь к Богу. Молюся, чтобы и моя часть была с истинными поклонниками, в числе которых, как уверен, и твое совершенство, о чем и прошу Господа – сего великого и истинного Епископа,[742] наполнившего чудесами Своими целую вселенную.

51. К Воспорию,[743] епископу (47)

1. Какую, думаешь, болезнь причинил душе моей слух об этой клевете, рассеянной против меня некоторыми, не боящимися Судии, Который угрожает всем глаголющим лжу (Пс. 5:7)? Едва не целую ночь провел я без сна по причине выражений, какие употребила любовь твоя: так глубоко коснулась печаль моего сердца! Ибо подлинно клевета, по словам Соломона, мужа смиряет (Притч. 29:23); и нет человека столько нечувствительного, чтобы не пострадал душевно и не преклонился до земли, став добычею языка, готового говорить ложь. Но необходимо все покрывать, все терпеть, отмщение за себя предоставляя Господу, Который не презрит нас, потому что оклеветаяй убогаго раздражает Сотворшаго и (Притч. 14:31). Впрочем, сложившие эту новую хульную баснь про меня, должно быть, вовсе не верят Господу, Который утвердительно сказал, что и за праздное слово воздадим ответ в день Суда (Мф. 12:36).

Скажи же мне, я предавал проклятию блаженного Диания? Ибо вот что донесено на меня. Где и когда? В чьем присутствии? Под каким предлогом? Словесно ли только или письменно? Другим ли в этом последовал или сам был зачинщиком и самовольным распорядителем в такой дерзости? Какое бесстыдство в людях – обо всем говорить так легко! Какое презрение судов Божиих! Разве к выдумке своей прибавят еще, что бывал я когда-нибудь не в своем уме и не понимал собственных слов своих, – потому что, сколько знаю, владея своим рассудком, не сделал я ничего подобного, да и сначала не держал того в мысли. Напротив того, гораздо более сознаю в себе, что с первых дней жизни воспитывался я в любви к Дианию и, взирая на сего мужа, видел только, как он почтен, как величествен, сколько имеет в лице священнолепия. А когда раскрылся во мне уже разум, тогда узнал я его и по душевным совершенствам и радовался, если бывал с ним вместе, изучая простоту, и благородство, и свободу его нравов, а также и другие свойства: мягкость сердца, великость духа и вместе кротость, чинность, негневливость, приветливость, доступность, соединенную с сановитостью. Почему и причислял его к мужам, отличнейшим по добродетели.

2. Впрочем (не скрою правды), перед кончиной его жизни, со многими из боящихся Господа в отечестве моем, скорбел я о нем тяжкой скорбью за подпись под изложением веры, принесенным из Константинополя Георгием.[744] Потом по кротости нрава и по скромности, желая всех несомненно уверить в отеческом сердоболии, когда впал уже в болезнь, от которой и кончил жизнь, призвав меня, сказал он: «Свидетельствуюсь Господом, что хотя в простоте сердца согласился я на принесенное из Константинополя писание, однако же нимало не имел мысли отвергать веру, изложенную Никейскими святыми отцами,[745] и не инаково содержу в сердце, но как принял в начале; и молюсь не быть отлученным от части тех блаженных трехсот осьмнадцати епископов, которые объявили вселенной благочестивое провозвестие». Посему после такого удостоверения, уничтожив всякое сомнение в сердце, как самому тебе известно, приступил я к общению с ним и прекратил свою скорбь.

Таковы мои отношения к этому мужу. Если же кто скажет, что он знает какую-либо незаконную мою хулу на сего мужа, то пусть не в углу, как раб, нашептывает об этом, но, выступив против меня, явно обличит со всею свободою.

52. К монахиням [746] (48)

1. Сколько печалила меня прежде неприятная молва, поразившая слух мой, столько теперь обрадовал меня, боголюбивейший епископ брат наш Воспорий, самым лучшим образом отозвавшись о вашем благоговении. Ибо уверил, по благодати Божией, что все разглашаемое о вас было выдумкой людей, не знающих точной правды. Присовокупил же, что нашел у вас нечестивые на меня клеветы, притом такого рода, что могли их выговорить только люди, не думающие и за праздное слово дать отчет Судии в праведный день воздаяния Его (см. Мф. 12:36). Посему возблагодарил я Господа, и сам исцелившись от несправедливого о вас мнения, принятого мною, как видно, вследствие клеветы людской, и о вас услышав, что оставили ложные обо мне мысли, как скоро узнали утверждаемое братом нашим, который, излагая вам собственное свое мнение, конечно, с тем вместе объявил и мое – потому что у нас обоих один образ мыслей о вере, так как мы наследники тех же отцов, некогда в Никее провозгласивших великое провозвестие благочестия, в котором все прочее вовсе не подлежит пересудам, а только слово «единосущный», которое, худо будучи понимаемо, еще не принято некоторыми. И таковых справедливо иной укорит, но опять их же удостоит и извинения. Ибо кто не следует отцам и выражение [747] их не признает более несомненным, чем свое мнение, тот, конечно, заслуживает обвинения – как человек, исполненный кичения. Но, с другой стороны, кто оставляет сие выражение в подозрении, потому что оно опорочено другими, тот, по-видимому, в довольной мере свободен от обвинения. И действительно, отцы, собравшиеся по делу Павла Самосатского,[748] опорочивали сие речение как не совсем удачное. Они говорили, что слово «единосущный» заключает в себе понятие о сущности и о том, что от сей сущности; посему разделенная уже сущность тем частям, на которые она разделена, и дает наименование единосущного. Но такая мысль имеет разве место в рассуждении меди и монет, сделанных из меди; в рассуждении же Бога Отца и Бога Сына не усматривается такой сущности, которая была бы первоначальнее и выше Обоих, потому что и думать и говорить это – выше всякого нечестия. Ибо что может быть первоначальнее Нерожденного? Таковой хулой уничтожилась бы и вера в Отца и Сына, потому что от одного происшедшие суть уже между собою братья.

2. И поелику тогда еще были утверждавшие, что Сын приведен в бытие из небытия,[749] то, чтобы отсечь и это нечестие, употребили слово «единосущный». Ибо соединение Сына со Отцом – не во времени и не в пространстве. Но и предыдущие слова показывают, что отцы имели сию мысль, ибо, сказав: «Свет от Света» и «из [750] сущности Отца» (ἐκ τῆς οὐσίας τοῦ Πατρὸς) Сын «рожден, а не сотворен», присовокупили к сему слово «единосущный» (τὸ ὁμοούσιον), давая тем разуметь, что какое понятие придает кто-либо слову «свет» в отношении к Отцу, такое же приличествует и в отношении к Сыну; ибо свет истинный, относительно к самому понятию о свете, не будет иметь никакого различия со светом истинным. Итак, поелику Отец есть Свет безначальный, а Сын – Свет рожденный, но и Каждый из Них есть Свет и Свет,[751] то справедливо употребили слово «единосущный», чтобы выразить равночестность естества (τὸ τῆς φύσεως ὁμότιμον). Ибо не братия между собою называются единосущными, как понимали некоторые; напротив того, когда и Причина,[752] и имеющие бытие от Причины суть одного и того же естества, тогда называются они единосущными.

3. Но то же выражение исправляет и зло, произведенное Савеллием, потому что уничтожает тождество Ипостасей[753] (ἀναιρεῖ γὰρ τὴν ταυτότητα τῆς ὑποστάσεως) и вводит совершенное понятие о Лицах. Ибо единосущное не одно и то же с самим собою, но иное с чем-то иным (οὐ γὰρ αὐτὸ τί ἐστιν ἑαυτῷ ὁμοούσιον, ἀλλ’ ἕτερον ἑτέρῳ). Почему прекрасно и благочестиво сие выражение; оно как определяет свойство Ипостасей (τῶν τε ὑποστάσεων τὴν ἰδιότητα διορίζουσα), так выражает безразличие естества (τῆς φύσεως τὸ ἀπαράλλακτον).

А когда научаемся, что Сын из сущности Отца, и притом рожден, а не сотворен, тогда не впадаем в плотские понятия о страстях. Ибо не отделилась сущность от Отца в Сына и родила, не истекши или отделив от себя нечто, как растения производят плоды, но образ Божия рождения неизглаголан и недомыслим человеческому рассудку. Ибо действительно низкому и плотскому уму свойственно уподоблять вечное тленному и привременному и думать, что как рождается телесное, так подобно сему рождает и Бог. К учению благочестия должно восходить от противного. Поелику так рождают смертные, – то не так рождает Бессмертный. Посему не должно и отрицать Божия рождения, и осквернять своей мысли понятиями плотскими.[754]

4. А Дух Святой соисчисляется со Отцом и Сыном, почему и выше твари, и поставляется на определенном месте, как научены мы в Евангелии Самим Господом, сказавшим: шедше, крестите во имя Отца и Сына и Святого Духа (Мф. 28:19). Но кто ставит Его прежде Сына или говорит, что Он первоначальнее Отца, тот противится Божию повелению и чужд здравой веры, соблюдая не тот образ славословия, какой принял, но сам от себя, в угодность людям, вымышляя новое учение. Ибо если выше Бога, то не от Бога. Но написано: Дух, Иже от Бога (1 Кор. 2:12). Если же от Бога, – то как первоначальнее Того, от Кого Он? Да и какое безумие, когда Един Сущий Нерожденный говорит, что иное нечто – выше Нерожденного? Но Дух не первее и Единородного, потому что нет ничего среднего между Сыном и Отцом. Если же Дух не от Бога, но чрез Христа, то Его вовсе нет. Посему нововведение в порядке Лиц ведет к отрицанию самого Их бытия и есть отрицание всей веры. А поэтому равно нечестиво как низводить Духа на степень твари, так ставить Его прежде Сына или Отца в отношении или ко времени, или к порядку.

Вот ответ на то, о чем, как я слышал, спрашивало ваше благоговение. Если же, даст Господь, будем с вами вместе, то, может быть, скажем о сем нечто более и сами найдем у вас удовлетворительное решение на то, что и мы желаем знать.

53. К хорепископам [755] (49)

1. Гнусность дела, о котором пишу, как исполнила душу мою скорбью, потому что всеми оно заподозрено и оглашено, так доселе еще кажется мне чем-то невероятным. Поэтому и письмо о сем тот, кто сознает за собой это дело, пусть примет как врачевство, а кто не сознает – как предостережение; человек же холодный (каковых не желаю и найти между вами) – как свидетельство против себя.

Но что же это такое, о чем говорю я? Сказывают, будто бы некоторые из вас берут деньги с рукополагаемых, прикрывают же сие именем благочестия.[756] Но это и хуже всего. Ибо если кто делает зло под личиною добра, то он достоин сугубого наказания, так как делает то, что само по себе нехорошо, к совершению же худого, как сказал бы иной, пользуясь добрым содейственником. Если этот слух справедлив, то пусть впредь этого не будет и зло будет поправлено, ибо тому, кто берет деньги, необходимо сказать то же, что сказано было апостолами хотевшему за серебро купить причастие Святого Духа: сребро твое с тобою да будет в погибель (Деян. 8:20). Ибо тот, кто по неопытности желает купить дар Божий, грешит еще более легким грехом, нежели тот, кто продает его. Ибо это действительная продажа; а если торгуешь тем, что сам получил даром, то, как проданный сатане, лишен будешь дарования – потому что вводишь корчемство в духовных делах и в Церкви, где нам вверены Тело и Кровь Христовы. Этому так не должно быть. Какая же употребляется отговорка? Скажу и это. Думают, будто бы не грешат, потому что берут не до рукоположения, но после рукоположения. Но когда бы ни взять – все равно значит взять.

2. Поэтому умоляю вас, оставьте этот доход, лучше же сказать – этот вход в геенну, и, оскверняя руки такими дарами, не делайте себя недостойными совершать чистые таинства. Но извините меня. Сперва как не поверивший, а потом как уверенный угрожаю вам: если кто после этого моего письма сделает что-либо подобное,[757] то да удалится от здешних алтарей, и пусть ищет себе места там, где, покупая дар Божий, может перепродавать его. А мы и Церкви Божии таковаго обычая не имамы (1 Кор. 11:16).

Присовокупив одно слово, кончу тем речь. Это делается по сребролюбию, а сребролюбие есть корень всем злым (1 Тим. 6:10) и именуется идолослужением (Кол. 3:5). Поэтому ради небольшого количества сребра не предпочитайте идолов Христу и не делайтесь новыми подражателями Иуды, за подарок вторично продавая единожды за нас Распятого, потому что и села, и руки собирающих с них плоды наименуются Акелдама.[758]

54. К хорепископам (50)

Очень прискорбно мне, что отеческие правила уже не действуют и всякая строгость из церквей изгнана. Боюсь же, чтобы с этой постепенно возрастающей холодностью и дела Церкви не пришли в совершенное замешательство. По обыкновению, издревле утвердившемуся в церквах Божиих, служителей церковных принимали не иначе, как по строгом во всем испытании; разведывали все их поведение: не злоязычны ли они, не пьяницы ли, не склонны ли к ссорам, обуздывают ли свою юность так, что в состоянии отправлять касающееся до святыни, без которой никто не узрит Господа (Евр. 12:14). И сие разыскивали пресвитеры вместе с живущими при них диаконами; доносили же о том хорепископам, которые, собрав голоса от истинно свидетельствующих и доведя до сведения епископа, таким образом причисляли служителя к чину священнослужащих.

А ныне, во-первых, взяли вы на себя все полномочие, отстранив меня и не принимая на себя труда доносить мне; а потом, не радя сами о деле, дозволили пресвитерам и диаконам вводить в Церковь людей недостойных, жизни неизведанной, кого пожелают они по пристрастию, или по родству, или по каким дружеским связям. Поэтому в каждом селении много считается служителей,[759] но нет ни одного достойного служить алтарю, как сами о том свидетельствуете, терпя недостаток в людях при избраниях.

Итак, поскольку вижу, что дело доходит уже до крайности, особенно теперь, когда многие, боясь набора в военную службу,[760] приписываются в церковнослужители, то доведен я необходимостью возобновить отеческие правила и пишу к вам, прося выслать мне список церковнослужителей в каждом селении с означением, кем кто определен и какого рода жизни. Но и сами у себя заведите список,[761] чтобы сличать ваши записи с хранящимися у меня, чтобы никому невозможно было приписать себя, когда хочет. Таким образом, если иные определены пресвитерами после первого распределения,[762] то да будут исключены в число мирян; ваше же исследование о них да прострется далее, и если которые окажутся достойными, то да будут приняты по нашему приговору. Очистите Церковь, удалив из нее недостойных, а потом исследуйте, кто достоин, и таковых примите, но не вносите в список, не донеся мне, или знайте, что принятый в церковнослужители без моего ведома останется мирянином.

55. К Паригорию,[763] пресвитеру [764] (51)

Со всем терпением читал я твое письмо и дивился, почему, когда мог ты коротко и легко оправдываться самим делом, намереваешься оставаться при том, в чем обвинен, и стараешься многословием уврачевать неисцельное. Не мы первые, и не мы одни, Паригирий, узаконили, чтобы женщины не жили вместе с мужчинами.[765] Но прочти правило, изданное святыми отцами нашими на Никейском Соборе,[766] которое явно запретило иметь синизактов.[767] Безбрачная жизнь тем и почтенна, что мужчина удаляется от сожительства с женщиной. Посему, если кто, нося на себе обет по имени, на деле поступает, как живущие с женами, то явно, что он только в наименовании домогается чести девства, но не воздерживается от неблагопристойных удовольствий.

Тебе тем с большим удобством надлежало уступить моему требованию, что, как говоришь, свободен ты от всякой плотской страсти. Да и не думаю, чтобы семидесятилетний стал жить вместе с женщиной по страсти, и определенное мною определено не потому, что делается что-либо непотребное, но потому, что научены мы апостолом не полагати претыкания брату в соблазн (ср. Рим. 14:13). Знаю, что делаемое одними разумно, для других служит поводом ко греху. По этой причине, следуя постановлению святых отцов, повелел я тебе разлучиться с сей женщиной.

Для чего же винишь хорепископа и упоминаешь о давней вражде? Для чего жалуешься на меня, будто бы охотно склоняю слух к принятию клеветы, а не на себя самого, которому трудно отстать от привычки к женщине? Поэтому удали ее из своего дома и помести в монастыре. Пусть она живет с девами, а тебе прислуживают мужчины, чтобы имя Божие не было хулимо вас ради (ср. Рим. 2:24). А пока так поступаешь, не принесут тебе пользы тысячи отговорок, какие делаешь в письмах, но кончишь жизнь праздным и отдашь отчет Господу в своей праздности. А если, не исправившись, осмелишься удерживать при себе священство, то будешь анафема всему народу, и кто приимет тебя, те будут провозглашены отлученными во всей Церкви.

56. К Пергамию (52)

По природе склонен я к забывчивости; к этому присоединилось и множество дел, усилившее мой врожденный недостаток. Посему хотя и не помню, чтобы получал письма от твоего благородства, однако же верю, что писал ты ко мне, потому что, конечно, не скажешь лжи. А в том, что я не отвечал, виноват не я сам, а не требовавший у меня ответа. Теперь же идет к тебе это письмо, которое заключает в себе оправдание в предшествовавшем и полагает начало новой переписке. Поэтому, когда будешь писать ко мне, представляй себе, что не тобою начат новый ряд писем, но что отдаешь долг за настоящее мое письмо. Ибо хотя письмо мое есть уплата за прежнее, однако же тем самым, что оно больше обыкновенного письма или даже вдвое против надлежащей меры, удовлетворит собою тому и другому порядку писем. Видишь ли, к каким ухищрениям принуждает меня лень?

А ты, превосходнейший, перестань в коротких словах возводить на меня великие вины, которых невозможно превзойти и самым преступлением. Ибо забвение друзей и презрение их вследствие приобретенной власти заключают уже в себе все худое в совокупности. Если не имеем любви по заповеди Господней, то нет на нас и печати, положенной Господом. Если, разгордевшись, исполнились мы суетного о себе мнения и высокомерия, то впадаем в неизбежный суд диавола. Посему если с такою обо мне мыслью употребил ты сии выражения, то молись, чтобы избежать мне лукавства, какое нашел ты в моем нраве. Если же язык напал на сии выражения необдуманно, по привычке, то утешусь сам в себе, а твою милость попрошу присовокупить свидетельство самых дел, ибо будь уверен в том, что настоящая моя должность послужила для меня поводом к смирению. Поэтому разве тогда забуду тебя, когда сам не буду узнавать себя; а ты моих недосугов никогда не обращай в признак худого поведения и злонравия.

57. К Мелетию, архиепископу Антиохийскому (53)

Если бы твоему богочестию сколько-нибудь было известно, какую великую радость доставляешь ты мне каждым своим письмом, то знаю, что не пропустил бы ты ни одного встретившегося случая писать ко мне, но еще сам стал бы придумывать всякий раз, как сделать, чтобы писем было много; потому что знаешь, какая награда уготована Человеколюбцем Владыкою за упокоение скорбящих. Ибо все здешнее исполнено болезней, и мне одно прибежище от зол – мысль о твоей святости; и сию мысль яснее во мне делает беседа с тобою чрез письма, исполненные всякой мудрости и благодати. Посему, когда беру в руки письмо твое, прежде всего смотрю на его меру, и чем более избыточествует оно величиною, тем для меня любезнее. Потом, во время чтения, при каждом встречающемся слове радуюсь; но, приближаясь к концу письма, начинаю огорчаться. Так все, что ни говоришь в письме, исполнено доброты, потому что благ избыток от благого сердца (ср. Мф. 12:34; Лк. 6:45).

Если же по молитвам твоим, пока я еще на земле, удостоюсь личного свидания с тобою и сподоблюсь внимать полезным урокам сего живого гласа или принять напутствие для настоящего и будущего века, то призна́ю сие величайшим из благ и почту для себя началом Божия ко мне благоволения. И теперь уже предался бы я этому стремлению, если бы не удерживали меня мои ближайшие, во всем братолюбивые; но, чтобы намерения их не разглашать чрез письмо, пересказал я об оном брату Феофрасту [768] для донесения в подробности твоему совершенству.

58. К Григорию, брату [769] (54)

Как мне препираться с тобою письмами? Как побранить тебя надлежащим образом за твое во всем простодушие? Скажи мне, кто три раза попадает в те же сети? Кто три раза попадает в одну петлю? И с бессловесными нелегко случиться этому. Ты принес мне одно письмо под вымышленным именем, будто бы от достопочтеннейшего епископа и общего нашего дяди, обманывая меня, не знаю для чего. Я принял письмо как принесенное тобою от епископа. Да как было не принять? От радости показывал его многим из друзей и благодарил Бога. Подлог открылся, потому что сам епископ из собственных уст своих отрекся от письма. Этим приведен я был в стыд; подавленный упреком в подлоге и обмане, желал, чтобы подо мною расступилась земля. Потом подали мне другое письмо, присланное будто бы от самого епископа со слугою твоим Астерием. Но и этого также не посылал епископ, как донес мне достопочтеннейший брат Анфим.[771] Еще третье письмо принес мне Адамантий. Как надлежало мне принять его, когда прислано чрез тебя и чрез твоих? Желал бы иметь каменное сердце, чтобы не помнить прошедшего, не чувствовать настоящего, подобно бессловесным, поникши взором в землю, перенести всякий удар. Но что мне делать со своим рассудком, который после первого и второго опыта не может принять сего без исследования?

И сие пишу, чтобы побранить тебя за простоту, которую нахожу и в другое время неприличной христианам, а тем более несообразной с настоящими обстоятельствами; по крайней мере, вперед и себя побереги, и меня пощади, потому что (ибо нужно мне говорить с тобою с дерзновением) ты в подобных делах служитель, не стоящий доверия. Впрочем, кто бы ни были приславшие письмо, отвечал я им как следует. Итак, подвергаешь ли ты меня опять испытанию или прислал письмо, действительно полученное от епископов, имеешь мой ответ. Тебе же, как брату, который не забывал родства и смотрит на меня не как на врага, следовало бы в настоящее время заботиться об ином; потому что вступил я в такую жизнь, которая, превышая мои силы, сокрушает тело и тяготит душу. Уже потому, что вел ты против меня такую войну, ты должен бы был теперь прийти ко мне и разделить со мною дела, ибо сказано: братия в нуждах полезни да будут (Притч. 17:17).

Если в самом деле достопочтеннейшие епископы согласны на свидание со мною, то пусть назначат мне определенное место и время и пригласят меня чрез собственных своих людей. Ибо как не отказываюсь сам прийти на свидание с моим дядею, так не потерплю, если приглашение будет сделано не надлежащим образом.

59. К Григорию, дяде [772] (55)

1. Молчах, еда и всегда умолчу и потерплю (Ис. 42:14) долее, чтобы против себя самого подтвердить, как несносен вред молчания, когда не буду я сам писать и слушать обращающего ко мне слово? Ибо, доселе терпеливо державшись этой печальной мысли, нахожу для себя приличным сказать словами пророка: терпех яко раждающая (Ис. 42:14), – терпел, всегда желая или свидания, или слова и всегда не получая сего за грехи мои. Другой сему причины не могу и придумать, но уверяюсь, что за старые свои грехи несу наказание разделением с твоей [773] любовью, если только кому бы то ни было, тем паче мне, которому ты сначала был вместо отца, дозволено будет в отношении тебя употребить это слово – «разделение».

Но теперь грех мой, подобно какому-то густому облаку облекая меня, произвел неведение всего этого. Ибо когда посмотрю, что случившееся, кроме причиненной мне печали, не принесло никакого иного плода, тогда не справедливо ли приписывать мне настоящее грехам своим? Но если причина происшедшего – грехи, то пусть это, по крайней мере, положит конец неприятностям. И если тут было что по предусмотрению, то намерение, без сомнения, выполнено, потому что немалое время нес я утрату. Посему, не удерживаясь долее, первый отверз я уста и умоляю тебя вспомнить о нас, а также и о себе, который во всю жизнь больше, нежели сколько требовалось родством, показывал о нас попечения; умоляю ради нас полюбить теперь и город,[774] а не чуждаться его по нашей вине.

2. Итак, ежели есть какое утешение о Христе и какое общение Духа и ежели есть сколько-нибудь сердоболия и сострадательности, то исполни мою мольбу: прекрати все, приводившее в уныние, положи некоторое начало тому, что веселило бы на будущее время; сам веди других к лучшему, а не за другим следуй, куда не должно; потому что и телесные черты нельзя признать кому-либо так собственно принадлежащими, как душе твоей принадлежат мир и кротость. Такому же человеку подобало бы привлекать к себе других и делать, чтобы все приближающиеся к тебе исполнились кротостью твоего нрава как благоуханием некоего мира. Ибо ежели и есть теперь нечто противоборствующее,[775] то в скором времени и оно познает благо мира. Но пока от несогласия имеют место клеветы, по необходимости непрестанно растут худые подозрения. Потому и им неприлично пренебрегать нами, а более всех неприлично твоей чести. Ибо если и погрешаем в чем, то, будучи вразумляемы, исправляемся. Сие же невозможно без свидания. А если не сделали мы несправедливости, то за что нас ненавидят? И сие-то представляю в собственное свое оправдание.

3. Но что скажут в свое оправдание церкви, которые не на добро себе участвуют в нашем несогласии, об этом лучше умолчать. Ибо веду слово не для того, чтобы оскорбить, но чтобы положить конец оскорбительному. От твоего же благоразумия ничто, конечно, не сокрыто; напротив того, и сам в уме своем изобретешь, и другим скажешь нечто такое, что гораздо важнее и совершеннее придуманного нами; потому что прежде нас видел ты вред, какой терпят церкви, и больше нас скорбишь об этом, издавна наученный Господом не презирать никого из меньших (Мф. 18:10). Теперь же вред не ограничивается одним или двумя людьми, но целые города и народы участвуют в наших несчастьях. Ибо нужно ли и говорить о той молве, какая идет о нас в странах отдаленных? Потому прилично твоему великодушию уступить любопрительность [776] другим, а лучше, если возможно, истребить ее и в их душе, самому препобедив огорчительное терпением. Ибо мстить свойственно всякому прогневанному, а стать выше самого гнева – это свойственно тебе одному и разве тому, кто близок к тебе по добродетели. Не скажу еще того, что негодующий на нас изливает гнев свой на не соделавших никакой несправедливости.

Поэтому или прибытием своим, или письмом, или приглашением к себе, или каким тебе угодно способом утешь нашу душу. А мое желание – чтобы твое благочестие явило себя Церкви и самым лицезрением твоим и словами твоей благодати подало бы врачевание нам и вместе народу. Поэтому если возможно сие, то всего лучше будет; а если угодно тебе и другое что, примем и то. Только снизойди на мою просьбу и [777] извести нас определенно о том, что заблагорассудится твоему благоразумию.

60. К Григорию, дяде (56)

И прежде с удовольствием виделся я с братом своим. Да и можно ли было видеться иначе, потому что он мне брат и имеет столько достоинств? И теперь, когда пришел он ко мне, принял я его с тем же расположением, нимало не изменясь в нежной свой любви к нему. Не дай Бог (Μηδὲ γὰρ γένοιτο) и испытать мне что-либо такое, что заставило бы меня забыть родство и быть во вражде со своими![778] Напротив того, прибытие его [779] принял я за утешение и в телесных недугах, и в других душевных скорбях. Письмами же, доставленными им от твоей досточестности, я крайне обрадован: давно уже желал я получить их не ради иного чего, а только чтобы и о нас не стали разглашать в свете печального сказания, что у ближайших родственников какое-то между собою несогласие, которое врагам приносит удовольствие, а друзьям бедствие и не угодно Богу, отличительным признаком учеников Своих положившему совершенную любовь (Ин. 13:35). Посему откликаюсь, с необходимостью прося [780] обо мне молиться и во всем прочем иметь попечение как о родном.

Поскольку же по невежеству [781] (ὑπὸ ἀμαθίας) сам не могу уразуметь, что значит происшедшее между нами, то решился признать истинным тот смысл, какой ты соблаговолишь разъяснить (ἐξηγήσασθαι) нам. Необходимо же, чтобы твой высокий ум определил и все прочее, а именно – взаимное наше с тобою свидание, приличное для сего время и удобное место. Поэтому, если степенность твоя дозволит совершенно снизойти к нашему смирению и сообщить нам какое-либо слово (угодно ли тебе будет, чтобы свидание наше было при других или наедине), мы готовы повиноваться, решившись однажды навсегда служить тебе с любовью и всеми мерами исполнять то, что к славе Божией повелит [782] нам твое благоговение.

А почтеннейшего брата нимало не принуждали мы пересказывать нам изустно, потому что и прежде слово его не подтверждалось делом.[783]

61. К Афанасию, архиепископу Александрийскому [784] (57)

Читал я письма твоей святости, в которых изъявлял ты скорбь свою о военачальнике Ливии, человеке ненавистного имени. Сетуем и мы о своей родине,[785] что она – матерь и воспитательница таких худых людей, и о соседственной с нашей родиной Ливии, которая терпит от нас вышедшее зло и предана зверскому нраву человека, живущего жестокостью и вместе с тем распутством. В сем, конечно, исполняется премудрое изречение Екклезиаста: горе тебе, граде, в немже царь твой юн (а здесь есть нечто и этого худшее) и князи твои не с ночи ядят (ср. Еккл. 10:16), но среди дня предаются распутству, несмысленнее скотов посягая с неистовством на чужие брачные ложа. Но от праведного Судии ожидают его казни, которые возмерятся ему тою же мерою, в какой сам он прежде мучил святых Божиих.

По письмам же твоего богочестия стал он и нашей церкви известен, и все признают его достойным отвращения (ἀποτρόπαιον) и не хотят иметь с ним общения ни в воде, ни в огне, ни в крове, если только людям, до такой степени обладаемым злом, сколько-нибудь полезно такое общее и единодушное осуждение. Достаточным же для него позором служат и сами письма, читаемые повсюду, потому что мы не престанем обнаруживать его пред всеми, и родными, и друзьями, и чужими. Но, во всяком случае, если и не тотчас тронут его эти вразумления,[786] как Фараона,[787] то впоследствии будут для него служить тяжким и мучительным воздаянием.

62. К церкви Парнасской (58)

Следуя древнему обычаю, утвердившемуся продолжительностью времени [соблюдения его], и являя вам плод Духа – любовь по Богу, посещаем ваше благоговение сим письмом, разделяя с вами скорбь о случившемся и заботу о делах, которые у вас под руками. Касательно печального события скажу только, что время уже нам обратить внимание на заповеди апостола и не скорбеть, якоже и прочии не имущии упования (1 Фес. 4:13), то есть не бесстрастными быть к случившемуся, но чувствовать потерю, только не падать под бременем скорби, ублажить же пастыря за его кончину, как разрешившегося от жизни в старости маститой [790] и упокоенного с великими почестями от Господа.

Касательно же прочего мы должны посоветовать вам, что надобно, отложив всякое уныние, прийти в себя и заняться необходимым попечением о Церкви,[791] чтобы и Святой Бог возымел попечение о собственной Своей пастве и по воле Своей даровал вам пастыря, пастырствующего над вами разумно.

63. К неокесарийскому градоначальнику (59)

«Мудрого мужа, хотя в дальней живет он земле, хотя никогда не вижу его своими очами, считаю я другом» – это изречение трагика Еврипида.[792] Поэтому, хотя личное свидание не доставило нам знакомства с твоим высокородием, однако же называем себя другом твоим и близким знакомым. Не прими этих слов за лесть [793] (κολακείαν), потому что нашу дружбу произвела слава, которая всем велегласно возвещает о делах твоих. А с тех пор, как мы имели свидание с достопочтеннейшим Елпидием,[794] настолько узнали тебя и так сильно пленены тобою, как будто долгое время жили мы вместе с тобою и долговременным опытом изведали твои совершенства. Ибо Елпидий не преставал описывать в подробности все, что знает о тебе, величие души твоей, возвышенный образ мыслей, кротость нравов, опытность в делах, благоразумие в решениях, степенность в жизни, растворенную с веселостью, силу слова и многое другое, что перечислял он в продолжительной беседе с нами и что невозможно нам описать, не выступив из пределов письма. Как же мне не любить такого человека? Как удержаться, чтобы даже громко не выразить того, что чувствую в душе своей?

Поэтому, чудный муж, прими приветствие, приносимое истинной и искренной [795] (ἀδόλου) дружбой, потому что я далек от раболепного ласкательства. Включи и меня в список друзей своих, частыми письмами напоминая о себе и утешая в том, что не могу видеть тебя.

64. К Исихию (60)

К твоей досточестности с самого еще начала многое привязывало меня – и общая любовь к наукам, о которой повсюду разглашают изведавшие ее, и давняя наша дружба с чудным Терентием.[797] Когда же достопочтеннейший брат Елпидий, человек во всем совершенный и составляющий для нас то же, что и самый близкий родной, разговорился с нами и описал в подробности твои совершенства (а он способнее всякого другого и узнать в человеке добродетель, и изобразить ее словом), тогда воспламенил в нас такую любовь к тебе, что просим тебя посетить когда-нибудь старый кров наш, чтобы не слухом только, но и на опыте насладиться нам твоими совершенствами.

65. К Атарвию [798] (61)

Будет ли конец молчанию, если я, ссылаясь на старшинство лет, стану выжидать, чтобы ты проглаголал первый, а твоя любовь захочет долее оставаться при этом вредном намерении продолжать безмолвие?[799] Но, впрочем, рассудив, что быть побежденным в дружеском деле означает победу, как признаю себя уступившим тебе честь оставаться, по-видимому, при своем намерении, так сам первый начинаю писать, зная, что любовь вся покрывает, вся терпит, не ищет своих си, а потому николиже отпадает (ср. 1 Кор. 13:5-8), ибо тот не унижается, кто подчиняется ближнему из любви. Как бы ни было, по крайней мере и сам ты, впоследствии показав в себе первый и великий плод Духа – любовь (ср. Гал. 5:22), сбрось с себя угрюмость человека гневного, каким представляешься мне по своему молчанию, прими же в сердце радость, мир с единодушными братиями, ревность и попечительность о стоянии [800] церквей Господних. Ибо знай, что если мы не вступим за церкви в борьбу, равносильную той, какую ведут противящиеся здравому учению к ниспровержению и совершенному истреблению церквей, то ничто не воспрепятствует как погибнуть истине, извращенной врагами, так нам принять на себя часть осуждения за то, что не показали мы возможной попечительности о соединении церквей со всей рачительностью и ревностью, в единомыслии друг с другом и единодушии по Богу.

Посему умоляю тебя, не держи долее в душе своей той мысли, будто не имеешь нужды в общении с кем-либо другим. Ибо не тому, кто ходит в любви и исполняет заповедь Христову, свойственно отсекать себя от союза с братиями. Но вместе желаю доброму твоему изволению рассудить и то, что зло вражды,[801] которое [802] окружает нас отвсюду, со временем придет и к нам, и если будем наряду с прочими участвовать в оскорблении других, то и мы не найдем соболезнующих нам людей, потому что во время своего благоденствия не принесли сострадания в дар терпевшим обиды.

66. К Афанасию, архиепископу Александрийскому (62)

1. Думаю, что настоящее состояние, лучше же сказать (если говорить правду), смятение церквей никого не печалит столько, как твою досточестность, когда сравниваешь настоящее с давним и рассуждаешь, сколь одно с другим различно. А если дела с такой же стремительностью пойдут все хуже и хуже, ничто не воспрепятствует церквам в короткое время принять совершенно другой вид. Часто размышлял я об этом сам с собою: если худое состояние церквей представляется и мне столь жалким, то с каким духом должен видеть сие тот, кому по опыту известны прежнее [803] благосостояние и единомыслие в вере церквей Господних?[804] Но поскольку большая часть скорбей касается собственно твоего совершенства, то, как думается нам, и большая часть попечения о церквах должна лежать на твоем же благоразумии. И сам я, даже при скудном своем разумении о делах, давно знаю, что к пособию нашим церквам одно известное средство – единодушие с нами западных епископов. Ибо если бы ту же ревность, какую употребили по делу одного или двоих уличенных в зловерии на Западе, захотели они оказать и в пользу нашей области, то, может быть, произошла бы общая польза для Церкви, ибо и власть предержащие уважают то, что признается большинством, а народ везде следует за ними беспрекословно.[805]

Но кто же способнее твоего благоразумия совершить это? Кто скорее твоего увидит, что должно делать? Кто искуснее приведет в действие, что полезно? Кто сострадательнее к утомленным братиям? Кто на всем Западе уважается почтеннее твоей седины? Оставь миру какой-нибудь памятник, достойный твоей жизни, досточестнейший отец! Тысячи твоих подвигов ради благочестия укрась еще этим одним делом. Из святой церкви, тобой управляемой, пошли к западным епископам несколько мужей, сильных в здравом учении, – извести их о постигших нас бедствиях, укажи способ, как подать помощь, будь для Церкви Самуилом, спострадай с народом, теснимым врагами, вознеси мирные молитвы,[806] испроси благодать у Господа, чтобы остался в церквах какой-нибудь памятник мира. Знаю, что письма недостаточны к совещанию о таком деле; но ты так же не имеешь нужды в поощрении других, как и доблестные борцы в провозглашении [807] детей; и мы не неведущего учим, а только поддерживаем стремительность усердного делателя.[808]

2. Для прочих дел на Востоке нужно, может быть, тебе содействие и большего числа помощников, а потому необходимо подождать западных. Но благоустройство Антиохийской церкви очевидно зависит от твоего благочестия; поэтому одних управь (τοὺς μὲν οἰκονομῆσαι), других успокой – и возврати Церкви крепость согласием.[809] А что тебе, по примеру мудрых врачей, надлежит начать врачевание с самого главного, это сам ты понимаешь яснее всякого. Что же для Вселенских церквей важнее Антиохии? Если бы она пришла в единомыслие, то ничто не воспрепятствовало бы ей, как выздоровевшей [810] главе, сообщить здравие всему телу. Действительно же недуги этого града требуют твоей мудрости и твоего евангельского сострадания; он не только рассекается на части еретиками, но даже расторгается теми, которые говорят о себе, что они друг с другом держатся одного образа мыслей. Соединить это и привести в стройный состав единого Тела может Тот один, Кто Своей неизреченной силой и сухим костям дает возможность облечься опять жилами и плотью (ср. Иез. 37:4-8). Но, без сомнения, Господь великие дела Свои творит чрез достойных Его. Потому и на этом опять основании надеемся, что твоему великородию [811] (τῇ σῇ μεγαλοφυΐᾳ) прилично служение столь важному делу, то есть утишить смятение в народе, прекратить частные заступничества,[812] подчинить же всех друг другу в любви и возвратить Церкви прежнюю крепость (τὴν ἀρχαίαν ἰσχὺν).

67. К Афанасию, архиепископу Александрийскому (63)

В прежнем письме доказывал я твоей досточестности одно то, что в святой Антиохийской церкви всех, кто тверд в вере, надобно привести в одно согласие и единение. И сего казалось мне достаточным к внушению той мысли, что разделенное ныне на многие части надлежит совокупить боголюбивейшему епископу Мелетию. Но поскольку сей самый возлюбленный наш содиакон Дорофей потребовал яснейшего о сем напоминания, то по необходимости объявляем, что весь Восток желает Мелетия и нам, с ним во всех отношениях соединенным, желательно видеть его правителем Церкви Господней, потому что он и в вере неукоризнен, и по жизни вне всякого сравнения с другими, и, так сказать, уже сам собой владычествует над целым Телом Церкви, так что все прочее не более, как только отсёки частей.[814]

Потому во всех отношениях необходимо и вместе с тем полезно вступить в единение с сим мужем и другим, как меньшим рекам с великими [815] (ὥσπερ τοῖς μεγάλοις τῷν ποταμῶν τοὺς ἐλάττους). Касательно же прочих надобно сделать распоряжение (τινὰ οἰκονομίαν), и им приличное, и примиряющее народ, и сообразное с твоим благоразумием и всеми прославляемой деятельностью и ревностью. Конечно же, не сокрыто от твоего несравненного благоразумия, что то же самое угодно и единодушным с тобою западным епископам, как показывают письма, принесенные к нам блаженным Силуаном.[816]

68. К Мелетию, архиепископу Антиохийскому [817] (64)

Хотелось нам удержать пока у себя благоговейнейшего брата, содиакона (τὸν συνδιάκονον) Дорофея, чтобы, отпустив по окончании дел, известить чрез него твою досточестность в подробности о всем, что сделано. Поелику же, отлагая день за днем, промедлили много времени и вместе, как случается в затруднительных обстоятельствах, встретились у нас и некоторые рассуждения о предстоящих делах, то послали мы упомянутого выше Дорофея отыскать вашу святость и как самому от себя пересказать обо всем, так показать и нашу записку, чтобы ваше совершенство приняли на себя труд привести в исполнение придуманное нами, если окажется оно полезным.

А короче сказать, возобладало у нас то мнение, чтобы сей самый брат наш Дорофей отправился в Рим и побудил некоторых из италийских [сослужителей] посетить нас, во избежание же препятствий приехать к нам морем, потому что, как знаем мы, имеющие силу у державного [820] и не хотят, и не в состоянии напомнить ему об изгнанниках, но и в том уже находят выгоду, что не видят в церквах ничего худшего. Поэтому если и твоему благоразумию намерение сие представится полезным, то соблаговоли и письма написать, и снабдить его запискою, с кем и о чем надобно переговорить ему. А чтобы письма имели некоторую достоверность, для сего, без сомнения, следует присовокупить и единомысленных с нами, хотя они и не присутствуют.[821] Здешние дела не приведены еще в ясность; хотя Евиппий и прибыл, но доселе ничего не объявлял. Впрочем, угрожают каким-то стечением [822] своих единомышленников [823] из армянского Тетраполя и из Киликии.

69. К Афанасию, архиепископу Александрийскому (65)

1. То мнение, какое издавна имели мы о твоей досточестности, с течением времени непрестанно утверждается, лучше же сказать, возрастает в нас по мере новых событий, потому что для большей части других достаточно смотреть каждому, что собственно до него касается, а тебе недостаточно этого; напротив того, такая же у тебя забота о всех церквах, какая и о церкви, собственно тебе вверенной общим нашим Владыкою; посему не оставляешь ни одного случая беседовать, подавать советы, писать и посылать каждый раз людей, способных предложить что-либо самое лучшее. И теперь с великой радостью приняли мы достопочтеннейшего брата Петра, присланного Священным Собором [824] подчиненного тебе клира, и одобрили благую цель его путешествия, которую он выполняет на самом деле, по наказам твоей досточестности, приводя к одному направлению стремящееся в разные стороны [825] (τὰ ἀντιτείνοντα προσαγόμενος) и сочетавая расторгнутое. Посему и мы, возжелав сколько-нибудь участвовать в усердии о сем, рассудили, что положим самое приличное начало делам, если прибегнем к твоему совершенству, как общей всех главе, и употребим тебя советником и вождем в делах. Потому и брата Дорофея, диакона церкви, которою управляет досточестнейший епископ Мелетий, доселе руководившегося благою ревностью по правоте веры и желающего видеть мир церквей, решился послать к твоему богочестию, чтобы, следуя твоим советам, за благонадежность которых ручаются и лета твои, и опытность в делах, и то, что паче всех подаются тебе внушения Духа, и он приступил к преднамереваемому.

И ты, конечно же, примешь его и воззришь миролюбивыми очами, подкрепив пособием молитвы и напутствовав письмами, лучше же сказать, присоединив к нему несколько своих достойных людей, направишь его к исполнению предположенного. А для нас показалось благовременным писать к Римскому епископу, чтобы обратить внимание на здешние дела и подать ему мысль, чтобы, по причине затруднительности послать кого-либо из тамошних по общему и соборному определению, сам себя уполномочил в этом деле, избрав людей, которые были бы способны перенести труды путешествия, а кротостию и постоянством нрава могли бы привести в разум совратившихся у нас, употребляли слово кстати и осмотрительно, имели при себе все, что учинено после Собора в Аримине [826] к уничтожению сделанного там по принуждению. Обо всем же этом никто не должен знать, и посланным надо прибыть сюда без шума, морем, прежде нежели дойдет сие до сведения врагов мира.

2. Некоторыми же из здешних, как и нам самим кажется, необходимо требуется еще и то, чтобы отринули и они [827] Маркеллову ересь как несносную, зловредную и чуждую для здравой веры. Ибо доныне во всех письмах, какие пишут, хотя не престают злоименного Ария предавать проклятиям всякого рода и отлучать от Церкви, и, однако же, не делают, кажется, никакого упрека Маркеллу, который обнаружил в себе нечестие, противоположное Ариеву, нечестиво учил о самом осуществлении [828] Божества в Единородном и превратно понимал наименование Слова. Он говорит, что хотя Словом наименован Единородный, исшедший по нужде и на время, однако же опять возвратился в Того, из Кого исшел; как прежде исшествия нет Его, так и по возвращении Он не существует. И доказательством сего остаются сохранившиеся у нас книги этого мерзкого сочинения. Однако же никогда, кажется, не укоряют его за сие, имея на себе и ту вину, что вначале, по незнанию истины, приняли его в общение церковное. Итак, настоящие дела требуют и о нем упомянуть приличным образом, чтобы ищущие повода не имели повода (ср. 2 Кор. 11:12), потому что здравые в вере, в единении с твоим преподобием, и хромающие в истинной вере стали для всех явными, так что, наконец, известны нам единомысленные с нами и не поставлены мы в затруднение, как в ночном сражении,[829] не находить никакого различия между друзьями и врагами. Советуем (παρακαλοῦμεν) только упомянутого выше диакона послать немедленно при первой возможности к плаванию, чтобы по крайней мере на следующий год могло быть исполнено что-нибудь из того, о чем просим.

Но, конечно, и прежде нашего напоминания сам ты уразумеешь сие и озаботишься, чтобы они, если угодно будет Богу, прибыв к нам, не внесли в церкви расколов, но всеми мерами убедили к единению имеющих одинаковый образ мыслей, хотя бы и оказалось, что есть у них свои некоторые предлоги к разногласию между собою, и чтобы православный народ не делился на многие части, увлекаясь за предстоятелями. Ибо надобно постараться, чтобы всему предпочтен был мир, а прежде всего приложено было попечение о церкви Антиохийской и правоверная сторона не изнемогала в ней, делясь на части по приверженности к тому или другому лицу (περὶ τὰ πρόσωπα σχιζομένην). Лучше же сказать, сам ты впоследствии позаботишься обо всем этом, когда, чего и желаем, при содействии Божием достигнем, что все вверят тебе все касающееся до благосостояния церквей.

70. Ненадписанное, касательно Собора [830] (66)

Возобновить уставы древней любви и мир отцов, этот небесный и спасительный дар Христов, увядший с течением времени, опять привести в цветущее состояние – для нас необходимо и полезно; а очень знаю, что покажется сие приятным и твоему христолюбивому [сердечному] расположению [831] (διαθέσει). Ибо что восхитительнее, как видеть, что разделенные таким множеством стран единением любви связуются в единый стройный состав членов в Теле Христовом? Весь почти Восток, достопочтеннейший отец (а под Востоком разумею страны от Иллирика до Египта),[832] приводится в колебание великой бурею и волнением – потому что ересь, давно посеянная врагом истины, Арием, снова ныне возникла с бесстыдством и, как горький корень, принеся плод, одерживает уже верх тем, что предстоятели правого учения во всех епархиях по клеветам насильственно лишены своих церквей и управление делами передано уловляющим души людей простосердечных. И мы ожидали, что единственным избавлением от этого будет посещение вашего милосердия;[833] всегда утешали себя необычайностью вашей любви в прошлое время, ненадолго укреплялись в духе радостным слухом, что посетите нас как-нибудь. Но надежда наша не исполнилась, и, не удерживаясь долее, приступаем к письменному изложению нашего прошения, чтобы восстали вы на помощь нашу и прислали кого-либо из единодушных с нами и они бы или сблизили ставших между собою далекими, или привели опять в содружество церкви Божии, или яснее показали вам виновников неустройства, чтобы и вам уже стало известно, с кем надлежит иметь общение.

Без сомнения же, мы требуем не нового [834] чего, но бывшего в обычае и у прочих древних блаженных и боголюбивых мужей, а особенно у вас. Ибо знаем по преемству памяти, наученные отцами нашими и посланиями, поныне еще у нас сохранившимися, что блаженнейший епископ Дионисий,[835] отличавшийся у вас и правотою веры, и прочими добродетелями, посещал своими письмами и нашу Кесарийскую церковь, утешал посланиями отцов наших и присылал нарочных людей выкупать из плена рабства.[836] А ныне дела наши еще более в затруднительном и печальном положении и требуют усильнейшего попечения, потому что оплакиваем не разрушение земных зданий, но отъятие у нас церквей и видим не телесное рабство, но пленение душ, ежедневно производимое поборниками ереси; посему если теперь не подвигнетесь на помощь, то чрез несколько времени не найдете, кому подать руку, потому что все будут покорены преобладающей ересью.

71. К Григорию [837] (67)

1. Получил я письмо твоего благоговения с достопочтеннейшим братом Еллинием,[838] и что начертал ты мне, то он пересказал изустно; а с каким расположением выслушал это я, без сомнения, в том не сомневаешься. Впрочем, поелику решился я любовь к тебе ставить выше всякой скорби, то и сие принял как надлежало и молю Святого Бога, чтобы остальные дни и часы сохранить мне себя в том же к тебе расположении, в каком пребыл в предшествовавшее сему время, в которое, как сам сознаю, не погрешил пред тобою ни в чем, ни в великом, ни в малом.

Если же человек,[839] недавно принявший на себя труд приникнуть в жизнь христианскую, а потом возмечтавший, что принесет ему некоторую честь столкновение со мною, слагает, чего не слыхал, и рассказывает, чего не уразумел, – то и сие не удивительно. А удивительно и странно то, что между наиболее близкими ко мне братьями у вас [840] находит он слушателей для таких рассказов, даже не только слушателей, но, как видно, и учеников. Точно, при других обстоятельствах было бы это странно, что подобный человек учит и что очерняет он меня, но эти несчастные времена научили меня ничем не оскорбляться. Ибо давно по грехам моим привык я встречать и большее сего бесчестие. Итак, не дал я еще братиям его изведать мое мнение о Боге и теперь ничего не могу отвечать. Ибо кого не убедило продолжительное время, тех убедит ли краткое письмо? Если же достаточно и прежнего, то пусть почтены будут бреднями слова клеветников. По крайней мере, если необузданным устам и невоспитанным [841] сердцам дозволим говорить, что захотят, а сами будем иметь готовый слух к принятию сего, то пусть не только мы принимаем чужие речи, но и другие принимают наши.

2. Причиною же сему то, о прекращении чего давно уже просил я и о чем ныне, утомившись, молчу; именно, что мы с тобою не видимся друг с другом. Ибо если бы, по старым условиям и ради лежащего на нас попечения о церквах, большую часть года проводили мы вместе, то не имели бы к нам доступа клеветники. Но ты, если угодно, оставь их в покое; сам же склонись на мою просьбу, раздели мой труд в предлежащем подвиге и выступи со мною против ополчившегося на меня. Ибо если только явишься, остановишь его стремление, рассыплешь собравшихся на ниспровержение благоустройства в отечестве, как скоро дашь им о себе знать, что сам ты, по благодати Божией, предводительствуешь нашим собором, и заградишь всякие неправедные уста глаголющих на Бога беззаконие. Если будет это, то сами дела покажут, кто твой последователь в прекрасном и кто хромает и по робости изменяет слову истины. А если дело Церкви будет предано, то невелика для меня важность убедить словами тех, которые столько же оказывают ко мне [842] уважения, сколько оказали бы люди, не научившиеся еще полагать меру себе самим. Ибо вскоре, по благодати Божией, свидетельство самых дел изобличит клевету; потому что ожидаю за слово истины пострадать, может быть, и большее что-нибудь, а если не так, то, без сомнения, быть изгнанным из Церкви и отечества. Если же ожидаемое не исполнится, то недалек суд Христов. Посему, если желаешь свидания ради церквей, готов я прийти к тебе, куда ни позовешь; а если желаешь для того, чтобы отразил я клеветы, то нет у меня времени отвечать теперь на это.

72. К Исихию (68)

Знаю и любовь твою к нам, и ревность к прекрасному.[844] Посему, имея нужду упросить возлюбленнейшего сына Каллисфена, рассуди этой заботе. Каллисфен раздражен против ученейшего Евстохия, и раздражен справедливо. Он жалуется на дерзость и наглость перед ним Евстохиевых служителей. Мне желательно упросить его, чтобы, удовольствовавшись страхом, в какой привел и покусившихся на дерзость, и их господ, явил свою милость и прекратил тяжбу. Ибо чрез это приобретет то и другое: и почтение у людей, и благоволение у Бога, если к страху соблаговолит присоединить и великодушие. Посему и ты, если была у тебя какая дружба и приязнь с Каллисфеном, проси у него этой милости и, если знаешь кого в городе, кто в состоянии уговорить его, прими таковых в общники в этом деле, сказав им, что сделанное ими будет мне весьма приятно.

Отпусти и содиакона по окончании им того, за чем был прислан. Ибо стыдно мне, что не могу ничего сделать полезного для людей, ко мне прибегающих.

73. К Каллисфену (69)

1. Прочитав письма твоего благородства, возблагодарил я Бога, во-первых, за то, что пришло ко мне приветствие от человека, вознамерившегося почтить нас (ибо мы высоко ценим беседу с людьми совершенными); во-вторых, за доставленную мне радость, что заслужил я добрую о себе память. А знаком памяти – письмо, из которого, как скоро получил и вникнул в смысл его, с удивлением увидел, что действительно, по общему всех предположению, воздано мне отеческое уважение. Ибо то самое, что человек разгоряченный, прогневанный, готовый мстить огорчившим его, много сократил свою стремительность и на мою волю предоставил сие дело, дает мне повод порадоваться о тебе как о духовном сыне. Поэтому что иное остается, как пожелать тебе за сие благ, да будешь друзьям приятен, врагам страшен, а всем равно досточестен, чтобы и не воздавшие тебе чего-либо должного, пришедши в сознание твоей кротости, сами себя укорили, что погрешили против такого человека.

2. Итак, поелику приказывал ты привести служителей на то место, где произвели они беспорядок, то желаю знать намерение, с каким требует сего твоя доброта. Ибо если сам прибудешь и сам предашь наказанию дерзких, то служители явятся. Да и чему быть иначе, если так решено тобою? Впрочем, не знаю, какую же милость получим мы, если не в состоянии будем избавить служителей от наказания. А если задержат тебя какие-нибудь дела на дороге, кто встретит там этих людей? Кто будет вместо тебя наказывать их? Но если тебе угодно, чтобы явились они к тебе на глаза, и это непременно решено, то прикажи им представляться к тебе на дороге до Сасимов, а сам покажи кротость и великодушие своего нрава. Ибо, получив в свою власть раздраживших тебя и тем доказав, что нельзя презирать твоего достоинства, оставь их, как просил я в прежнем письме, невредимыми, и мне оказав тем милость, и от Бога ожидая себе воздаяния за свой поступок.

3. И говорю это не потому, что так и должно кончиться, но уступая душевному твоему движению и опасаясь, чтобы не осталось в тебе непереварившейся сколько-нибудь раздражительности; и как воспаленным глазам самые нежные пособия кажутся болезненными, так и слово мое теперь не ожесточило бы тебя больше, чем успокоило. Ибо всего приличнее было бы предоставить взыскание мне; это и тебе послужило бы великим украшением, и мне доставило бы достаточный повод к похвале пред друзьями моими и сверстниками. Без сомнения же, если и поклялся ты предать их наказанию по законам, то мое вразумление не легче для наказываемых и закон Божий не маловажнее узаконений, получивших силу в [человеческом] общежитии. Но возможно было и то, чтобы они, исправленные по нашим законам (τοῖς ἡμετέροις νομίμοις),[845] в которых и сам ты полагаешь надежду спасения, и тебя освободили от труда, связанного с твоей клятвой,[846] и сами понесли наказание, соразмерное их проступкам.

Но опять делаю письмо свое длинным; ибо от великого усилия сделаться для тебя убедительным не могу смолчать, как скоро приходит мне что-нибудь на мысль, опасаясь, чтобы просьба моя не осталась недействительной оттого, что предложенное мною наставление недостаточно. А ты, досточестнейший и истинный питомец Церкви, подтверди и мои надежды, какие на тебя имею теперь, и согласные всех отзывы о твоей чинности и кротости и напиши приказание скорее оставить нас этому воину, который доселе не упускал случая досаждать и обижать, решившись лучше тебя одного не оскорбить, чем приблизить к себе и сделать друзьями всех нас.

74. К Мартиниану [847] (70)

1. Как высоко, думаешь ты, оценил бы я это счастье – встретиться нам когда-нибудь друг с другом и пробыть мне с тобою столько времени, чтобы насладиться всеми твоими совершенствами? Ибо если веским доказательством учености служит «увидеть многолюдные города и узнать их нравы»,[848] то, думаю, это же самое в короткое время доставит твоя беседа. И какая разность – видеть ли многих по одному или одного, совместившего в себе опытность всех? Но скорее и в большей мере назвал бы я превосходным то, что доставляет незатруднительное ведение прекрасного и собирает познания добродетели, чистые от примеси с худшим. Отличный ли поступок, слово ли, достойное памятования, постановления ли мужей, которые стали гораздо выше других, – все это собрано в сокровищнице души твоей; так что не один только год, как Алкиной Одиссея,[849] но целую жизнь свою желал бы слушать тебя и согласился бы, чтобы для этого самая жизнь была продолжительна, сколько ни обременяюсь я своей жизнью. Итак, почему же теперь пишу, когда надлежало бы прийти самому? Потому что зовет меня к себе страждущее отечество. Ибо небезызвестно тебе, превосходнейший, что потерпело оно; его, как Пенфея, растерзали какие-то в подлинном смысле демоны, Менады;[850] его делят и подразделяют на части – как худые врачи своей неопытностью делают раны еще более неизлечимыми. Поэтому, поскольку оно страждет от разделения, нужно уврачевать его, как недужное. Потому граждане писали ко мне, прося поспешить; и необходимо идти не потому, что помогу чем-нибудь делу, но для того, чтобы самому избежать упрека, если оставляю без помощи. Ибо сам знаешь, что находящиеся в затруднительном положении как легко предаются надежде, так скоры бывают на упреки, всегда слагая вину на то, в чем сделано упущение.

2. Впрочем, и по этому самому надлежало бы мне свидеться с тобою и сообщить тебе свою мысль, лучше же сказать – попросить тебя, чтобы придумал ты что-нибудь отважное и приличное твоему благоразумию, не презрел нашего отечества, преклонившего колена, но, явясь в воинский стан,[851] сказал со свойственным тебе дерзновением:[852] «Не думайте, что вместо одной области приобрели вы две; потому что не из другого какого-либо царства взяли другую, но поступили подобно человеку, который, приобретя себе коня или вола и потом рассекши его надвое, думает, что вместо одного стало у него два; между тем как не только не сделал двух, но испортил и одного»; а также и сильным при дворе сказал бы: «Не этим способом расширяйте царство: сила не в числе, а в самых вещах (ἐν τοῖς πράγμασιν)». Ибо думаю, что теперь не обращают внимания на происходящее: одни, может быть, по незнанию истины, другие – потому, что не хотят огорчить словами, и иные потому, что нет им дела до этого. А если бы можно было дойти тебе к самому царю, это всего лучше помогло бы делу и сообразно было бы с прекрасным предначертанием жизни твоей. Если же это сколько-нибудь трудно и по времени года, и по летам, с которыми, как сам говоришь, неразлучна леность, то нет никакого труда написать тебе. Посему, оказав помощь отечеству письмом своим, во-первых, сам в себе будешь сознавать, что не преминул сделать все по мере сил своих, а потом и страждущим подашь достаточное утешение тем самым, что покажешь себя сострадательным. Но если бы можно было самому тебе вступиться в дела (ἐπιστάντα τοῖς πράγμασιν) [наши] и своими глазами увидеть горестное положение! Тогда, может быть, подвигнутый самой ясностью видимого, изрек бы ты какое-нибудь слово, приличное и высоте твоего духа, и унынию города. Не откажись же верить тому, что пересказываем мы. Подлинно, нам нужен Симонид [853] или другой подобный стихотворец, умеющий трогательно оплакивать бедствия. Но что говорю, Симонид? Надлежало бы сказать, чтобы Эсхил [854] или другой кто, подобный ему, живо изображающий великость несчастья, стал велегласно сетовать.

3. Прекратились уже у нас эти собрания, и речи, и сходбища на площади мужей ученых, и все, что делало прежде город наш именитым. Посему реже теперь увидишь, чтобы выступил кто на площадь из занимающихся обучением или витийством, нежели как видали прежде в Афинах людей, заклейменных бесчестием, или с нечистыми руками. А на место их введено туда невежество каких-то скифов или массагетов. Только и слышен голос объявляющих иск, подвергаемых взысканию, наказываемых бичами. Крытые переходы, с обеих сторон оглашаемые печальными звуками, по-видимому, сами издают голос, стеная о происходящем. Опасение за самую жизнь не позволяет нам подумать о том, что училища закрыты и по ночам не бывает освещения. Ибо немала опасность, когда с удалением властей, как с падением подпор, все рушится. И какое слово изобразит наши бедствия? Иные, и именно составляющие у нас не худую часть советодательного сословия, предаются бегству, вечное изгнание предпочитая Поданду.[855] А когда говорю о Поданде, представляй себе лакедемонский Кеад [856] или другую самой природой изрытую пропасть, если видел ты во вселенной одну из тех пропастей, дышащих тлетворным воздухом, которые иным само собою пришло на мысль называть Харониями.[857] Подобным чему-то такому представляй себе и этот Поданд. Итак, из трех частей [858] одни спасаются бегством, поднявшись со своими женами и домами; другие уводятся как пленники, и это большая часть людей, знаменитых в городе, – они составляют жалкое зрелище для друзей, на них выполняются желания врагов, если только действительно был у нас такой зложелатель. Остается же третья часть; и они-то, не перенося разлуки с людьми близкими и вместе сознавая себя бессильными удовлетворить своим нуждам, отрекаются от самой жизни.

Сие-то просим тебя сделать явным для всех, изобразить собственным своим словом и со свойственным тебе дерзновением, на которое дает тебе право жизнь твоя; просим предсказать ясно, что если не переменят вскоре своего намерения, то не будет уже и тех, кому бы могли оказать свое человеколюбие. Этим или принесешь ты пользу общему делу, или, по крайней мере, поступишь как Солон,[859] который, не в состоянии будучи защищать оставленных граждан, потому что городская крепость была уже взята, облекшись в оружие, сел у дверей и своим вооружением давал знать, что не согласен он на то, что сделано. Верно же знаю, что если кто и не примет теперь твоего мнения, то вскоре потом воспишет тебе самую высокую похвалу за доброе расположение и благоразумие, когда увидит дела исполнившимися по твоему предречению.

75. К Авургию [860] (71)

Из многого, что возвысило нрав твой над другими, ничто тебе столько не свойственно, как усердие к отечеству; и ты воздаешь ему справедливый долг, потому что, начав службу в нем, достиг такой высоты, что в целой вселенной известна твоя знаменитость. И сие-то отечество, которое тебя произвело и воспитало, дошло до неимоверности повествуемого в древних сказаниях; никто из пришедших в наш город, хотя бы и очень был с ним знаком, не узнал бы его. Так внезапно превратился в совершенную пустыню, потому что многие из граждан и прежде были у него отняты, а ныне почти все переселены в Поданд. Остальные же, лишась их, и сами впали в совершенное отчаяние, и во всех произвели такое тяжкое уныние, что оскудевает уже и число жителей в городе, и здесь стала страшная пустыня, жалкое зрелище для друзей, но доставляющее много радости и отваги тем, которые издавна ждут нашего падения. Чье же дело – подать нам руку, или кому прилично пролить о нас сострадательную слезу, как не твоей кротости? Ты оказал бы сострадание и к чужому городу в подобных злостраданиях, а не только к тому, который произвел тебя на свет. Поэтому, если имеешь какую силу, покажи нам ее теперь в настоящей нужде. Но, без сомнения, ты получил больший вес от Бога (μεγάλην ἔχεις τὴν παρὰ τοῦ Θεοῦ ῥοπήν), Который не оставил тебя ни в какое время и дал тебе много доказательств Своего благоволения; если только сам ты захочешь решительно приступить к попечению о нас и какую имеешь силу употребить на помощь гражданам.

76. К Софронию, магистру [861] (72)

Великость бедствий, постигших наше отечество, принуждала самого меня идти в воинский стан [862] (καταλαβόντα τὸ Στρατόπεδον) и о печали, в какую облечен наш город, пересказать твоему высокородию и всем прочим, которые имеете наибольшую силу в делах. Но поскольку удерживают меня и телесная немощь, и попечение о церквах, то поспешил я пока в письме излить скорбь свою пред твоим великодушием, извещая тебя, что ни одна ладья, сильным порывом ветров потопляемая в море, никогда не исчезала так внезапно и ни один город, сокрушенный землетрясением или затопленный водами, не подвергался такому внезапному уничтожению, как мгновенно наш город, поглощенный этим новым распорядком дел, дошел до совершенной погибели. И что было нашим – сделалось притчею.[863] Ибо не стало у нас градоправления; все сословие граждан в унынии об утрате правителей: они оставили свое жительство в городе и скитаются по селам. Нет уже распоряжения в самом необходимом, и совершенно невиданным зрелищем стал город, хвалившийся прежде мужами учеными и всем прочим, чем изобилуют города небедные.

Но в сих бедствиях, как рассудили мы, одно для нас утешение – оплакать свои страдания пред твоей кротостью и просить, чтобы ты, если можешь, подал руку помощи нашему городу, преклонившему колена. А каким способом должен ты пособить делу нашему, не могу объяснить сего сам; без сомнения же, и легко изобрести тебе это по своему благоразумию, и не трудно воспользоваться изобретенным по данной тебе от Бога силе.

77. Без надписи [864] (73)

В доброе начальство великого Фирасия наслаждались мы и тем, что часто видели прибытие к нам твоей учености. И в этом же терпим утрату, лишившись градоправителя. Но поскольку однажды дарованное нам Богом пребывает постоянно и, с помощью памяти переходя от одного к другому, вселяется в душах наших, то, хотя и разделены мы телесно, будем по крайней мере часто писать и сообщать друг другу, что нужно, особенно теперь, когда зима заключила с нами это кратковременное перемирие.

Надеюсь же, что не оставишь ты сего дивного мужа Фирасия, признав для себя приличным участвовать с ним в подобных заботах и не напрасно воспользовавшись случаем, который доставляет возможность и тебе видеть друзей, и им тебя. Многое и о многом имею говорить с тобою, но откладываю сие до свидания, почитая небезопасным подобные вещи поверять письму.

78. Без надписи (74)

Небезызвестно мне доброе твое усердие к достопочтеннейшему товарищу моему Елпидию, потому что, по обычному своему благоразумию, доставил ты градоправителю случай оказать человеколюбие. Поэтому теперь письмом сим прошу тебя довершить эту милость и напомнить градоправителю, чтобы надлежащим предписанием утвердил начальником в нашем отечестве этого человека, на котором лежала вся почти забота о делах общественных. Посему можешь представить градоправителю много благовидных предлогов, по которым необходимо прикажет остаться ему в нашем отечестве. А в каком положении здешние дела и сколько способен к делам этот человек, о сем, конечно, не потребуешь сведений от меня, потому что сам, по своему благоразумию и мудрости, сие знаешь.

79. К Евстафию, епископу Севастийскому [865] (75)

И до получения письма знал я, сколько заботишься о всякой душе, а преимущественно о нашем смирении (ὑπὲρ τῆς ἡμετέρας ταπεινώσεως), потому что изведен я на этот подвиг. А получив письмо от достопочтеннейшего Елевсиния [866] и увидев самое его прибытие, прославил я Бога, Который в подвиге за благочестие даровал нам такового защитника и сподвижника, оказавшего духовную помощь. Да знает же несравненное твое богочестие,[867] что у нас были уже некоторые, и притом сильные, стычки [868] (προσβολὰς) с великими градоправителями, причем префект [869] и постельничий [870] пристрастно говорили в пользу противников. Но пока непоколебимо выдержали мы все нападения, по милости Бога, Который даровал нам содействие Духа и Сам облек силою нашу немощь.

80. К Афанасию, архиепископу Александрийскому (76)

В какой мере распространяются недуги в церквах, в такой же и мы все обращаемся к твоему совершенству, уверенные, что нам остается одно утешение в бедах – твое покровительство. Кто хотя сколько-нибудь, по слуху или по опыту, знает твое совершенство, все равно уверены, что ты спасешь нас от этой страшной непогоды и силою молитв, и нужными сведениями, как придумать в делах наилучшее. Поэтому не переставай и молиться о душах наших, и ободрять [871] нас письмами. Если бы знал ты, какая польза от твоих писем, то никак не преминул бы ни одного представившегося случая писать к нам. А если бы при содействии твоих молитв удостоились мы увидеть тебя и насладиться тех благ, какими ты преисполнен, и к сказанию о нашей жизни присовокупить свидание с твоей подлинно великой и апостольской душою, то, без сомнения, заключили бы о себе, что, по Божию человеколюбию, приобрели мы утешение, вознаграждающее за все скорби, какие претерпели в целой жизни своей.

81. К Иннокентию,[872] епископу (77)

Сколько рад я был, получив письмо любви твоей, столько же опечалился, что наложил ты на меня бремя заботы, превышающей силы мои. Ибо как буду в состоянии из такого отдаления с успехом распорядиться таким множеством дел? Пока Церковь имеет еще вас, она покоится, как на собственных своих опорах. А если Господь строит что-нибудь о вашей жизни, то кого равночестного вам здесь могу послать для попечения о братии? Чего требовал ты в письме, это дело прекрасное и благоразумное: желаешь при жизни знать, кто будет по тебе управлять избранным стадом Господним; и блаженный Моисей желал знать это и узнал. Но поелику город велик и знатен и труд твой известен [873] у многих, времена же трудные, по причине непрестанных бурь и волнений, воздвигающихся на Церковь, потребен кормчий сильный, – то почел я небезопасным для души своей распорядиться сим делом неосмотрительно, особенно припоминая писанное тобою, что станешь против меня пред Господом и будешь судиться со мною за нерадение о церквах.

Итак, чтобы не вступить с тобою в суд, а лучше найти в тебе сообщника к оправданию моему пред Христом, обозрев клир всего города, избрал я честнейший сосуд, воспитанника [874] (τὸν ἔκγονον) блаженного Гермогена,[875] который на Великом Соборе [876] написал великое и непререкаемое исповедание веры, много уже лет пресвитерствующего в Церкви, постоянного нравом, сведущего в церковных правилах, строгого в вере, доныне пребывающего в воздержании и подвижничестве (ἐν ἐγκρατείᾳ καὶ ἀσκήσει), хотя непрерывность суровой его жизни привела в измождение уже тело его, человека бедного, у которого нет никаких прибытков в этом мире, почему и хлеба не имеет в достатке, но трудами рук, вместе с братиями, с ним живущими, добывает пропитание. Его-то и решаюсь послать.

Итак, если нужен тебе такой человек, а не другой кто, моложе летами и годный только для одного – чтобы послать куда-нибудь и исправить житейские потребы, – то благоволи скорее написать при первом случае, чтобы выслал я к тебе сего мужа, подлинно Божия избранника, способного к делу, почтенного для собеседующих с ним и с кротостью вразумляющего мыслящих противное. Я мог бы послать его и теперь, но поскольку сам ты предварительно требовал себе человека, хотя в других отношениях прекрасного и мне любезного, но в сравнении с упомянутым теперь мужем во многом недостаточного, то рассудил я открыть тебе свою мысль, чтобы, если нужен тебе такой человек, ты или прислал бы кого-то из братий взять его с собою около поста, или написал ко мне, если некому у тебя принять на себя труд совершить к нам путешествие.

82. К Афанасию, архиепископу Александрийскому [877] (78)

Когда обращаем внимание на дела и видим затруднения, которыми всякое доброе действие, как бы какими-то узами задерживаемое, останавливается, тогда приходим о себе в совершенное отчаяние. А когда обратим опять взор на твое священнолепие [878] и рассудим, что Господь соблюл нам тебя врачом церковных недугов, тогда возвращаем себе рассудок и из глубокого отчаяния восстаем к надежде на лучшее. Расстроена [879] вся Церковь (λίλυται πᾶσα Ἐκκλησία), как небезызвестно и твоему благоразумию;[880] и конечно, как бы с какой-то высокой сторожевой башни [881] (ἀφ’ ὑψηλῆς τινος σκοπιᾶς), созерцающим умом своим видишь ты, где что ни делается; видишь, что как среди моря, при великом числе вместе плывущих, от сильного волнения все вдруг сталкиваются друг с другом и кораблекрушение постигает частью от внешней причины, приводящей море в сильное движение, а частью от смятения пловцов, которые друг на друга напирают и друг друга теснят... Но достаточно и того, если остановим слово на сем подобии, потому что твоя мудрость и не требует большего, а положение дел не дозволяет нам говорить смело. И кто же в таких обстоятельствах будет надежным кормчим? На кого можно положиться, что пробудит Господа да запретит ветру и морю [882] (Мф. 8:26)? На кого другого, кроме потрудившегося с детства в подвигах за благочестие?

Итак, поелику ныне все, сколько есть нас здравых по вере, искренне стремятся к общению и единению с единомыслящими, то смело обращаемся с прошением к твоему незлобию: напиши всем нам одно послание, в котором бы заключался совет, что нам делать. Ибо так хотят, чтобы тобою положено было начало сих общительных бесед. А поскольку, может быть по воспоминанию о прошедшем, кажутся они тебе подозрительными, то поступи так, благолюбивейший отец: письма к епископам перешли ко мне или чрез кого-либо из верных тебе, или чрез брата Дорофея,[883] нашего содиакона; и я, взяв их, не прежде отдам, как получив от них ответы. А если не так, то грешен буду к тебе вся дни жизни моей (Быт. 43:9). Без сомнения же, не больше надлежало страшиться тому, кто первоначально сказал сие отцу своему,[884] сколько страшно теперь мне, который говорю это тебе – духовному отцу. Если же ни под каким видом не соглашаешься на сие, то по крайней мере не обвиняй меня за это служение, как приступившего к сему ходатайству и посредству без коварства и хитрости, потому только, что желаю мира и взаимного единения между нами, единомудрствующими о Господе.

83. К чиновнику, облагающему податями [885] (79)

Очень непродолжительно было у меня знакомство и личное свидание с твоим благородием, но также не мало и не маловажно знакомство по слуху, каким образом мы соприкасаемся со многими из людей знатных. Имею ли я и для тебя какое-либо значение также по слухам, об этом лучше знать тебе самому; но наше о тебе мнение точно таково, как сказал я. Поелику Бог позвал тебя на дело, представляющее случай показать человеколюбие и которым может быть поправлено наше отечество, совершенно втоптанное в землю, то почитаю для себя приличным напомнить твоей доброте, чтобы, в надежде воздаяния от Бога, благоволил ты явить себя милостивым и как удостоиться бессмертной памяти, так соделаться наследником вечного покоя,[886] облегчив скорби угнетенных.

А как и у меня есть имение в окрестностях Хаманины, то прошу позаботиться о нем как о своем собственном. Не дивись же, если называю своим принадлежащее друзьям, научившись, сверх прочих добродетелей, и дружбе и помня мудрое изречение, что «друг есть другой я» (Ἄλλον ἑαυτὸν εἶναι τὸν φίλον).[887] Итак, имение, значительное для друга, поручаю твоей досточестности как свое собственное и умоляю тебя, обратив внимание на затруднительное положение сего дома, дать им отраду и за прошлое время, и в будущем сделать для них приятным это жилище, теперь ненавистное и неприступное по множеству наложенных на него податей. Но постараюсь и сам, свидевшись с твоей вежливостью, переговорить обо всем совершеннее.

84. К правителю области (80)

1. Почти невероятно, что намереваюсь писать; однако же будет сие написано ради истины, а именно: имея все желание, сколько возможно, чаще беседовать с твоею правотою, когда открылся этот случай писать к тебе, не кинулся я на сию нечаянную прибыль, но помедлил и не воспользовался случаем. Итак, странно в сем то, что прежде желал этого, а когда случилось, не принимал. Причина же в том, что стыжусь подать о себе мысль, будто всякий раз пишу не чисто из дружбы, но удовлетворяя какой-нибудь нужде. Но и то пришло мне на мысль (а желаю, чтобы и ты, рассудив это, не думал уже, будто вступаю с тобою в собеседование более из выгод, нежели из дружбы): разговор с начальниками должен иметь какое-нибудь отличие от разговора с людьми частными. Не одинаково надобно вести слово и с врачом, и с первым встречным, с начальником и с человеком частным, но должно употреблять старание, чтобы воспользоваться чем-либо для себя от искусства первого и от власти другого. Поэтому как за теми, кто ходит на солнце, непременно следует тень, хотя бы они и не желали того сами, так и беседа с начальниками сопровождается, как придаточной какой выгодой, вспомоществованием людям страждущим.

Итак, первой причиной письма пусть будет самое приветствие твоему великодушию; это надо почесть добрым содержанием письма, хотя бы не было никакого иного предлога писать. И таково мое приветствие тебе, превосходнейший: да будешь храним ты во всю свою жизнь,[889] восходя от одной начальственной должности к другой и благодетельно покровительствуя то тем то другим! Такое благожелание для меня обратилось уже в привычку, а обязаны им тебе и те, которые, хотя несколько, познали на опыте твою добродетель[ную способность] к управлению.

2. Вслед же за благожеланием прими и просьбу об этом жалком старце, которого и царская грамота освободила от общественных должностей, лучше же сказать, которому еще прежде царя сама природа дала необходимое освобождение от дел. Но ты и сам подтвердил оказанную свыше милость из уважения к природе и, как мне кажется, по предусмотрительности о благе народном, чтобы человеком, который по летам выживает уже из ума, не было подвергнуто опасности общее дело.

Но для чего же ты, чудный (ὦ θαυμάσιε), другим путем, сам того не замечая, опять выводишь его на середину?[890] Ибо внуку его, которому нет еще и четырех лет от рождения, приказав участвовать в муниципальном собрании, что иное делаешь, как не старца опять в лице внука снова вводишь в дела общественные? Но теперь прошу тебя умилосердиться над тем и другим возрастом и обоих уволить, из жалости, приличной тому и другому. Ибо один не видал и не знал родителей, но чужими руками введен в сию жизнь, еще в пеленах оставшись сиротою без отца и матери; а другой столько времени сохраняется для жизни, что ни один род несчастий не миновал его: он видел преждевременную смерть сына, видел дом, оставшийся без наследников; и теперь, если самим тобою не будет придумано что-либо достойное твоего человеколюбия, увидит, что и эта отрада в бесчадии обратилась для него в источник тысячи бедствий – потому что малолетний ни в советники включен не будет, ни податей собирать не станет, ни воинам заготовлять жизненные припасы, но по необходимости [891] опять покроется стыдом седина бедного старца. Итак, окажи милость, согласную с законами и сообразную с природой, повелев одному быть в покое до мужеского возраста, а другому на одре ожидать смерти. А непрерывностью дел и настоятельностью нужды пусть отговариваются другие. Ибо не в твоем обыкновении – или оставлять без внимания несчастных, или не оказывать уважения законам, или не делать снисхождения просящим друзьям, хотя бы люди завалили тебя делами.

85. О том, что не должно клясться (81)

И при всяком собрании не перестаю свидетельствовать, и наедине при свиданиях говорить то же, чтобы при взыскании общественных податей сборщики не принуждали поселян к клятвам. Оставалось и на письме пред Богом и человеками засвидетельствовать о том же, а именно, что надобно перестать вам и не причинять смерти душам человеческим, но придумать какие-нибудь другие способы взысканий и людям сделать эту милость, чтобы души их были невредимы. Пишу к тебе об этом не потому, что имеешь ты нужду в словесном увещании (у тебя и свои есть побуждения бояться Господа), но чтобы все, кто в твоей зависимости, научились у тебя не раздражать Святого [893] и в запрещенном деле худою привычкой не доводить себя до равнодушия к Нему. Ибо нет им пользы от клятв и для самих взысканий [податей], а в душе своей дают место всеми признанному злу. Как скоро люди научаются нарушать клятву, они не спешат уже платить должное, но думают, что клятва изобретена для них в орудие обмана и в предлог к отсрочке платежа.

Итак, или скорое воздаяние от Господа постигнет клятвопреступников и некому будет исполнять требуемое, потому что подвергаемые суду истреблены уже наказанием, или Владыка по долготерпению Своему медлит наказанием, и, как сказал я уже прежде, испытавшие терпение Господне презирают и благость Господню. Пусть же не нарушают напрасно законов и не раздражают против себя Бога.

Сказано нами то, что и подобало сказать: непокорные увидят это.

86. К правителю области (82)

Знаю, что у твоей досточестности самая великая и первая забота – всеми мерами удовлетворять правосудию, а вторая – благодетельствовать друзьям и защищать прибегающих под покровительство твоего высокого ума (τῆς σῆς μεγαλονοίας). В настоящем случае все это сошлось [894] вместе. Дело, о котором приношу просьбу, и справедливо, и приятно мне, которого удостоил ты считать в числе друзей своих, и нельзя в нем отказать призывающим твердость твою на помощь в том, что они претерпели.

Хлебный запас, какой был для необходимого поддержания жизни у возлюбленнейшего брата Дорофея, расхитили некоторые из имеющих в руках своих правление общественными делами в Вирисах, дошедши до сего насилия или сами собою, или по внушению других. Впрочем, ни в каком случае поступок их не извинителен. Кто меньше делает несправедливости: тот ли, кто сам в себе худ, или кто услуживает злобе других? Для потерпевших обиду вред одинаков. Прошу, чтобы Дорофей получил с тех, кем отнято, и чтобы им не дозволено было на других слагать вину дерзкого поступка. А в какой мере важно избежать нужды от нехватки хлеба, в такой и мы оценим милость твоего высокородия, если благоволишь оказать ее.

87. Без надписи (83)

Удивительно мне, как при твоем посредстве осмелились так худо поступить с сопресвитером, что расхитили у него единственное, какое имел он, пособие к пропитанию (ἀφορμὴν τοῦ βίου). И что всего хуже, отважившиеся на сие вину сделанного ими слагают на тебя, которому надлежало не дозволять подобных дел, а, напротив того, всеми силами препятствовать, чтобы, если только можно, ни с кем так не поступали, в противном же случае – по крайней мере с пресвитерами и с теми из них, которые с нами единодушны и идут тем же путем благочестия. Поэтому, если заботишься сколько-нибудь о нашем спокойствии, постарайся скорее поправить сделанное. Ибо с Божией помощью можешь и это, и еще большее этого сделать, если захочешь. Писал я и к начальнику отечественного города, чтобы если сами собою не захотят сделать справедливости, то принудили их к этому, побудив судебным порядком.

88. Без надписи (84)

Досточестность твоя более всякого знает затруднительность в сборе запасного золота.[895] У нас нет еще другого свидетеля нашей бедности, подобного тебе, который по великому человеколюбию был к нам сострадателен, доселе поступал по возможности снисходительно и из кроткого состояния нравов своих никогда не был выводим боязнью высших властей. Итак, поелику нам из всего количества остается еще внести несколько золота, и это нужно собирать складчиною, к которой пригласили весь город, то просим твою снисходительность продлить нам несколько срок, чтобы дать о сем знать и живущим вне града; ибо, как и сам ты знаешь, многие из состоящих в окладе живут по селам. Поэтому если возможно отослать деньги не в таком числе литр,[896] сколько нам осталось внести, то просим тебя сделать это, а остальное будет послано впоследствии. Если же совершенно необходимо выслать в казнохранилище все сразу, то – о чем я просил вначале – положи нам более продолжительный срок.

89. К Мелетию, архиепископу Антиохийскому [897] (85)

1. Благий Бог, открывая нам случаи приветствовать твою досточестность, утоляет стремительность нашего желания. Ибо Сам Он свидетель, сколько вожделенно для нас увидеть лицо твое и насладиться добрым и душеполезным твоим учением. И теперь благоговейнейшему и ревностнейшему брату, содиакону Дорофею,[898] который идет к тебе, поручаю просить тебя прежде всего помолиться обо мне, чтобы не быть мне преткновением для народа и препятствием вашим молитвам умилостивить Господа. А потом напоминаю, чтобы благоволил ты устроить все чрез упомянутого брата. И если должно писать о чем к западным, так как письма необходимо должны быть доставлены к ним кем-нибудь из наших, заставь написать письма сии с твоих слов. Ибо я, встретившись с диаконом Савином, который прислан к нам западными, писал к иллирийским, также к италийским и галльским епископам и к некоторым из писавших ко мне часто. А приличие требует, чтобы кто-нибудь, от общего собрания посланный, доставил им вторые письма, которые сам прикажи написать.

2. И о достопочтеннейшем епископе Афанасии напоминаю твоей совершенной мудрости, подробно знающей дело сие, что мое письмо не может иметь успеха и произвести что-либо полезное, если не будет каким-либо образом от вас предложено ему то общение, в которое тогда медлили вы принять его. Ибо сказывают: сам он весьма склонен вступить с нами в союз и по возможности сблизиться, но огорчен тем, что и тогда был отпущен не принятым в общение, и доныне остаются обещания не исполненными.[899]

А что делается на Востоке, конечно, не укрылось от слуха и твоего богочестия; подробнее же обо всем перескажет упомянутый брат сам от себя. Соблаговоли послать его вскоре после Пасхи, потому что ожидает ответов из Самосатов. Прими усердие его и, укрепив молитвами, пошли на предлежащее дело.

90. К святейшим братиям и епископам на Западе (86)

1. Благий Бог, Который всегда вместе со скорбями соединяет и утешение, и ныне при множестве болезней дал нам обрести немалое некое утешение в письмах, которые переслал к нам досточестнейший отец наш епископ Афанасий, получив их от вашего правдолюбия, и которые содержат в себе свидетельство здравой веры и доказательство вашего ненарушимого единомыслия и единодушия, открывая нам, что пастыри идут по следам отцов и народ Господень пасут разумно. Все сие так нас обрадовало, что положило конец нашему унынию и произвело в душах наших некое кратковременное облегчение,[901] при всем печальном положении дел, в каком ныне находимся.

Господь же подал нам еще большее утешение чрез сына нашего, благоговейнейшего содиакона Савина, который, обстоятельно пересказав, что есть хорошего у вас, напитал души наши и, на опыте узнав наши дела, ясно известит вас, чтобы прежде всего вступили вы за нас в подвиг усердной и прилежной молитвы ко Господу, а потом не отказались подать и возможное с вашей стороны утешение бедствующим церквам. Ибо в затруднении здешние дела, досточестнейшие братия; и при непрестанных нападениях противников, подобно какому-нибудь кораблю, который среди моря сокрушают один за другим следующие удары волн, Церковь изнемогает, если только не посетит ее вскоре благость Господня. Посему как взаимное ваше единомыслие и единение почитаем собственным своим благом, так и вас просим оказать сострадание к нашим разделениям и не отлучать нас от себя потому, что удалены мы от вас местоположением,[902] но принять нас в стройный состав единого тела, потому что соединены мы с вами общением по Духу.

2. А наши бедствия известны, хотя бы мы и не говорили о них, потому что ими оглашена уже целая вселенная. Пренебрегаются учения отцов, уничижаются апостольские предания; в церквах получают силу изобретения нововводителей; люди только хитрословят, а не богословствуют (τεχνολογοῦσι, οὐ θεολογοῦσιν); мирская мудрость берет первенство, отринув похвалу Креста (ср. 1 Кор. 2024); пастыри изгоняются, а на место их вводятся волцы тяжцы, расточающие стадо Христово (Деян. 20:29); молитвенные дома стоят пусты без присутствующих, а пустыни заполнены сетующими; сетуют старцы, сравнивая древнее с настоящим, а еще более достойны сожаления юноши, не знающие, чего они лишены.

Сего достаточно, чтобы подвигнуть к состраданию тех, которые обучены любви Христовой; но описание, сравниваемое с самой действительностью дел, во многом не достигает до полного их изображения. Итак, ежели есть какое утешение любви, ежели есть какое общение Духа, ежели есть какое сердоболие жалости, – то подвигнитесь на помощь нашу, восприимите ревность по благочестию и избавьте нас от этой бури. И нами да изрекается с дерзновением это благое провозвестие [903] (τὸ ἀγαθὸν ἐκεῖνο κήρυγμα) отцов, низлагающее злоименную ересь Ариеву, назидающее же церкви здравым учением, по которому Сын исповедуется единосущным Отцу и Святой Дух равночестно соисчисляемым и споклоняемым (ὁμοτίμως συναριθμεῖταί τε καὶ συλλατρεύεται), чтобы какие вам дал Господь и дерзновение защищать истину, и похваление исповеданием Божественной и спасительной Троицы, те же и нам дарованы были вашими молитвами и вашим содействием. А подробности перескажет вашей любви сам упомянутый выше содиакон. Мы согласились на все, что сделано вашей досточестностью, на основании правил, одобрив вашу апостольскую ревность по Православию.

91. К Валериану, епископу Иллирийскому [904] (87)

Благодарение Господу, Который дает нам в твоей чистоте видеть плод древней любви [905] (ἀρχαίας ἀγάπης καρπὸν)! Столько удаленный от нас телом, ты привел себя в соприкосновение с нами посредством письма и, объяв нас духовной и святой своей любовью, произвел в душах наших какую-то невыразимую к тебе привязанность. Ибо на самом деле узнали мы силу притчи, что якоже души жаждущей вода студеная, тако весть благая издалеча (ср. Притч. 25:25).

Сильный у нас глад любви, досточестнейший брат. А причина сему очевидна: потому что за умножение беззакония изсякла любы многих (ср. Мф. 24:12). Потому и письмо показалось нам стоящим великой цены, и воздаем тебе за него с тем же благоговейнейшим содиаконом и братом нашим Савином, чрез которого уведомляем тебя и о себе и просим бодрствовать в молитвах за нас, да подаст Святой Бог и здешним делам со временем тишину и безмолвие, и да запретит сему ветру и морю (см. Мф. 8:26), чтобы избавиться нам от этого волнения и смятения, в каком находимся теперь, непрестанно ожидая совершенного потопления.

Но и это великий дар нам от Господа в настоящем положении, когда слышим, что вы пребываете между собою в точном согласии и единении и что у вас беспрепятственно возвещается проповедь благочестия. Ибо если только не заключено уже время мира сего и остаются еще дни жития человеческого, то необходимо, чтобы некогда вами обновлена была вера на Востоке и чтобы в нужное время вознаградили вы Восток за те блага, какие получали от него. Ибо здесь здравая часть христиан, защищающих благочестие отцов, весьма изнемогла; диавол коварством своим [906] (ἐν τῇ ἑαυτοῦ μεθοδείᾳ) привел ее в потрясение, многократно и разнообразно нападая на нее со своими кознями. Но вашими молитвами, любящие Господа, да угасится лукавая и вводящая людей в обман ересь Ариева зловерия, да воссияет же доброе учение отцов наших, собравшихся в Никее, чтобы Блаженной Троице воздалось славословие, согласное со спасительным Крещением.

92. К италийским и галльским епископам (88)

1. Боголюбивейшим и преподобнейшим братиям, сослужителям в Италии и Галии, единодушным епископам, Мелетий, Евсевий, Василий, Васс, Григорий, Пелагий, Павел, Анфим, Феодот, Виф, Авраамий, Иовин, Зинон, Феодорит, Маркиан, Варах, Авраамий, Ливаний, Фалассий, Иосиф, Воиф, Иатрий, Феодот, Евстафий, Варсума, Иоанн, Хосрой, Иосакес, Нарсес, Марис, Григорий, Дафн желают радоваться о Господе.[907]

Душам болезнующим приносит некоторое облегчение даже вздох, часто исторгающийся из сердечной глубины, а иногда и пролитая слеза расточала большую часть скорби. А нам высказать страдания свои пред вашей любовью доставляет более утешения, чем воздыхания и слезы, даже лелеет нас некоторая добрая надежда, что если объявим вам свои огорчения, то, может быть, возбудим вас оказать нам помощь, которой давно ожидали от вас Восточным церквам, но еще не получили – конечно, потому, что Бог, премудро распоряжаясь нашими делами по незримым судам Своей правды, устроил так, чтобы мы долее боролись с сими искушениями. Ибо вам, досточестнейшие братия, небезызвестны дела наши, о которых слух дошел и до крайних пределов вселенной, и вы не лишены сострадательности к единодушным с вами братиям, будучи учениками апостола, который учит, что любовь к ближнему есть исполнение закона (Рим. 13:10). Но, как сказал я, стремление ваше удерживал праведный суд Божий, продолжающий время исполнения скорби, наложенной на нас за грехи наши. Но теперь, по крайней мере, просим вас возбудиться ревностью по истине и состраданием к нам, когда и все то, что доселе избегало вашего слуха, узнали вы от благоговейнейшего брата нашего, содиакона Савина, который может сам от себя пересказать вам, что и не входит в письмо. Чрез него просим вас облечься во утробы щедрот (Кол. 3:12), отложить всякое промедление, принять же на себя труд любви и не брать в расчет ни дальности пути, ни домашних недосугов, ни других человеческих препятствий.

2. Не одна церковь в опасности, даже не две или три церкви подвергаются жестокой этой буре: почти от пределов Иллирика до Фиваиды свирепствует зловредная ересь, лукавые семена которой, брошенные сперва злоименным Арием, глубоко же укорененные многими, которые после Ария прилежно возделывали нечестие, произрастили теперь тлетворные плоды. Догматы благочестия извращены, уставы Церкви нарушены; любоначалие людей, не боящихся Господа, кидается за начальственными должностями, и председательство открыто уже предлагается в награду за нечестие;[908] посему кто произносил более тяжкие хулы, тот предпочтительнее других избираем на епископство в народе; пропало священническое достоинство; мало людей, пасущих стадо Господне разумно: сбереженное для бедных честолюбцы непрестанно тратят на свои удовольствия и на раздачу подарков; не видно точного исполнения церковных правил (κανόνων ἀκρίβεια); много стало свободы – грешить, ибо достигающие начальства посредством человеческого расположения [909] (σπουδαῖς ἀνθρωπίναις) в благодарность за сие самое расположение воздают тем, что все дозволяют в удовольствие грешащим. Погиб правдивый суд; всякий ходит по воле сердца своего; порок не знает себе меры; народ не слушает увещаний; в предстоятелях недостает дерзновения, потому что приобретшие себе власть чрез людей стали рабами оказавших им милость. У иных придумано уже и оружие для междоусобной брани, именно – защита Православия, и, прикрывая личную неприязнь,[910] выставляют на вид, что враждуют за благочестие. А другие, отклоняя от себя обличение в самых гнусных делах, доводят народ до неистовства, поощряя к взаимным спорам, чтобы общими бедствиями прикрыть свое худое состояние.

Поэтому брань сия непримирима; сделавшие худое страшатся общего мира, потому что он обнаружит тайная их срама [911] (ср. 2 Кор. 4:2). Сверх этого, неверные смеются, маловерные колеблются; вера ненадежна [912] (ἀμφίβολος), неведение проливается в души, потому что злонамеренно искажающие учение подделываются под истину. Молчат уста благочестивых, развязан всякий хульный язык, святое осквернено; здравомыслящие в народе бегут от молитвенных домов как от училищ нечестия и по пустыням со стенаниями и слезами воздевают руки к Небесному Владыке. Конечно, и до вас достигло, что делается в большей части городов; народ, с женами, детьми и даже старцами, вне городских стен, под открытым небом совершает молитвы, с великим терпением перенося страдания от непогоды [913] и ожидая себе помощи от Господа.

3. Какой плач приличествует сим бедствиям? Какие источники слез будут достаточны для стольких несчастий? Итак, пока еще некоторые, по-видимому, не пали, пока хранится еще след прежнего устроения,[914] прежде, нежели постигло церкви совершенное крушение, поспешите к нам, поспешите уже, ей! просим вас, искреннейшие братия, подайте руку падшим на колена. Да воздвигнется к нам братское ваше сердоболие, да прольются слезы сострадательности! Не пренебрегите тем, что половина вселенной погружена в заблуждение. Не потерпите, чтобы угасла вера у тех, у кого воссияла первоначально.

А что сделать вам для улучшения дел и как оказать сострадание к скорбящим, этому, без сомнения, не нужно учить вас, но Сам Дух Святой внушит вам сие. Впрочем, скажем, что нужны поспешность в спасении оставшихся и прибытие большого числа братий, чтобы прибывшие составили полный Собор и для поправления дел обладали [полным] доверием не только по важности приславших, но и по числу своему. Пусть они возобновят исповедание веры, составленное отцами нашими в Никее, изгонят ересь, предложат церквам слово мира, приведя к единодушию одинаково думающих. Ибо, конечно, всего более достойно сожаления, что и здоровое по видимости разделилось само в себе, и обстоят нас бедствия, как видно, подобные тем, в каких прежде был Иерусалим во время осады Веспасиановой. Ибо иерусалимляне вместе и стеснены были внешней войной, и в то же время истребляемы внутренним мятежом единоплеменников. А у нас, сверх открытой брани еретиков, воздвигнутая еще брань теми, которые признаются православными, довела церкви до крайнего изнеможения. Потому и имеем особенную нужду в вашей помощи, чтобы исповедающие апостольскую веру, прекративши у себя выдуманные ими расколы, подчинились, наконец, полномочию Церкви, и Тело Христово соделалось совершенным, будучи снова всеми членами приведено во всецелость, и не только превозносили мы блага, видимые у других, как делаем теперь, но и у себя самих увидели церкви восприявшими славу древнего Православия. Ибо подлинно достойно высочайшего ублажения дарованное от Господа вашему богочестию свойство различать поддельное от настоящего [915] и чистого, проповедовать же без всякого отступления веру отцов, которую мы приняли и признаем изображенной начертаниями, взятыми у апостолов, согласуясь и с нею, и со всем, что по правилам и уставам поставлено в Соборном послании.[916]

93. К Кесарии, жене патриция, о приобщении (89)

Хорошо и преполезно каждый день приобщаться и принимать Святое Тело и Кровь Христову, потому что Сам Христос ясно говорит: ядый Мою плоть и пияй Мою кровь, имать живот вечный (Ин. 6:54). Ибо кто сомневается, что непрестанно быть причастником жизни не иное что значит, как жить многообразно (ζῆν πολλαχῶς)? Впрочем, приобщаемся четыре раза каждую седмицу: в день Господень,[917] в среду, в пяток и в субботу; также и в иные дни, если бывает память какого святого.[918]

А что нимало не опасно, если кто во время гонений, за отсутствием священника или служащего (ἱερέως ἢ λειτουργοῦ), бывает в необходимости принимать Причастие собственною своею рукою, излишним было бы это и доказывать, потому что долговременный обычай удостоверяет в этом самим делом. Ибо все монахи, живущие в пустынях, где нет иерея, храня Причастие в доме, сами себя приобщают. А в Александрии и Египте и каждый крещеный мирянин по большей части имеет Причастие у себя в доме и сам собою приобщается, когда хочет. Ибо, когда иерей единожды совершил и преподал Жертву, принявший ее как всецелую (ὡς ὅλην ὁμοῦ), причащаясь ежедневно, справедливо должен веровать, что принимает и причащается от самого преподавшего. Ибо и в Церкви иерей преподает часть, и приемлющий с полным правом держит ее и, таким образом, собственной своей рукою подносит к устам. Потому одну имеет силу, приемлет ли кто от иерея одну часть или сразу многие части.[919]

94. К Илии, правителю области (90)

Собирался я и сам идти к твоей досточестности, чтобы, если не приду, не взяли передо мною преимущества клеветники. Но поскольку воспрепятствовал телесный недуг, который напал на меня гораздо сильнее обыкновенного, то необходимо дошло дело до письма. Видевшись с тобою, чудный муж, в последний раз, имел я намерение сообщить твоему благоразумию о всех своих житейских делах, имел также намерение повести слово и о церквах, чтобы после сего не осталось уже никакого места клеветам. Но удержался, рассуждая, что было бы совершенно излишне и сверх меры надменно на человека, обремененного таким множеством дел, возлагать еще заботы кроме необходимых. А вместе с тем (пусть будет сказана правда) побоялся я и по другой причине – чтобы не прийти в необходимость уязвить взаимными противоречиями душу твою, которая должна в чистом благоговении к Богу получить совершенную награду за богочестие. Ибо, действительно, если обращу внимание твое на себя, то мало оставлю тебе времени для дел общественных и поступлю подобно тому, кто кормчего, который в великую бурю правит вновь оснащенным кораблем, стал бы обременять прибавкой груза, когда надлежало бы убавить поклажу и, сколько можно, облегчить корабль. Посему, кажется мне, и великий царь, узнав, что у нас так много заводится дел, дозволил, чтобы мы сами собою распоряжались в церквах.

Впрочем, желаю спросить тех, которые тревожат твой не знающий коварства слух: чем хуже стали от нас общественные дела? Что большее или малое в общих делах потерпело ущерб от нашего управления церквами? Разве кто скажет: и то приносит вред делам, что воздвигли мы Богу нашему молитвенный дом (οἶκον εὐκτήριον), великолепно устроенный, и около него жилые здания: одно, изящного вида, отделенное для предстоятеля, другие, ниже его, распределенные по порядку служителям Божиим; а сии же здания назначаются для общего употребления и вам, градоначальникам, и сопровождающим вас. Кому же делаем обиду, если строим пристанища странникам, бывающим здесь мимоходом и по немощи имеющим нужду в какой-нибудь услуге, или заводим, необходимо к их успокоению, ходящих за больными, врачей, вьючных животных, проводников?[921] За сим неотъемлемо должны следовать и искусства, как необходимые для жизни, так и изобретенные для приличного препровождения оной; и еще иные здания, приспособленные для работ; что все служит украшением городу и обращается в похвалу нашему градоначальнику, потому что сие распространяет добрую славу о нем. Ты не для того вынужден начальствовать над нами, что один имеешь достаточные силы величием своего изволения восстановить падшее, населить ненаселенное и, одним словом, пустыни преобразить в города. Поэтому что было бы сообразнее: изгонять ли и обижать содействующего в этом или почтить и любить его? И не подумай, превосходнейший, что сказанное мною существует только на словах. Мы приступили уже к делу, записывая пока нужное для постройки.

И это сказано мною в оправдание пред градоначальником. А что должен я отвечать на упреки людей, любящих приносить жалобы, и отвечать тебе как христианину и другу, который заботится о мнении, какое имеют обо мне, – то теперь необходимо о сем умолчать, потому что это превосходит меру письма и, сверх того, небезопасно поверять сие бездушным письменам. Но чтобы тебе, до свидания со мною, увлекшись чьими-либо клеветами, не быть принужденным уменьшить сколько-нибудь свое ко мне благоволение, поступи, как Александр.[922] Ибо о нем сказывают, что, когда клеветали ему на одного из приближенных, открыл он одно ухо клеветнику, а другое тщательно зажал рукою, показывая тем, что намеревающийся судить правильно должен не весь вдруг увлекаться предваряющими,[923] но половину слуха своего сохранить неприкосновенно, чтобы выслушать потом оправдание отсутствующего.

95. К Евсевию, епископу Самосатскому (91)

Давно писав к твоему благочестию, как о других делах, так и о взаимном нашем с тобою свидании, обманулся я в надежде, потому что письмо не дошло в руки твоей досточестности. Блаженный диакон Феофраст [924] взял письмо у меня, когда я по необходимости отправлялся в какой-то объезд,[925] но не передавал его твоему богочестию, потому что его опередила болезнь, от которой он скончался. Поэтому так поздно принимаюсь писать, что нет и надежды, чтобы, по причине весьма стесненных обстоятельств, была какая-либо польза от сего письма. Боголюбивейший епископ Мелетий и Феодот [926] предписали мне [927] прийти к ним, предлагая сие свидание в знак любви и желая, чтобы несколько поправлено было то, что производит теперь огорчение. А временем свидания назначили мне средину наступающего месяца июня, местом же селение Фаргам, знаменитое славою мучеников и многолюдством Собора, совершаемого ими ежегодно. Поелику же мне, который по возвращении узнал об успении блаженного диакона и о лежащем у меня без дела письме, должно было не покою предаваться, то, поскольку мне осталось еще до срока тридцать три дня, поспешно отослал я письмо сие к достопочтеннейшему брату и сослужителю моему Евстафию, чтобы им передано было твоей степенности и опять вскорости принесен ко мне ответ. Ибо, если можно или даже приятно, тебе прийти туда же, и я буду. А если нет, то сам я свиданием своим, ежели угодно будет Богу, воздам прошлогодний долг; если же опять по грехам моим будет какое препятствие, то посещение епископов отложу до другого времени.

96. К Софронию, магистру (92)

Кто так любит отечество, как ты, который наравне с родителями почитаешь произведшую тебя на свет и воспитавшую родину, желаешь благ и вообще всему городу, и, в частности, каждому, даже не только желаешь, но и подтверждаешь свои благожелания собственными делами? Ибо ты с Божией помощью можешь делать подобные дела, и – о, если бы, при такой своей доброте, мог и как можно долее делать их! Впрочем, и при тебе отечество наше богатело только во сне. Попечение о нем вверено было человеку, которому, как говорят знающие, что было у нас в старину, доселе не бывало другого равного начальника. Но у него [929] вскоре отнят этот человек по навету людей, которые благородный и нельстивый нрав сего мужа обратили в повод к вражде на него и сочинили клеветы, скрыв это от слуха твоего совершенства. Потому все мы вообще сетуем, лишившись начальника, который один мог восстановить наш город, преклонивший уже колена, был истинным стражем правды, был доступен обиженным, страшен преступникам закона, равно и бедным и богатым, и, что всего важнее, возвратил христианству древнюю честь его. А то, что был он самый неподкупный из известных нам людей и в угоду кому-либо не делал ничего вопреки справедливости, прехожу молчанием как самое малое между прочими его доблестями.

Правда, что свидетельствую об этом, пропустив надлежащее время, утешая сам себя, как поющие в одиночку [930] (οἱ μονῳδοῦντες), и не принося никакой пользы делу. Впрочем, небесполезно и то, что в великой душе твоей останется памятование о сем человеке и возымеешь к нему благодарность как к благодетелю твоего отечества, и, если кто из раздражающихся тем, что его не предпочли справедливости,[931] станет нападать на него, ты заступишься и защитишь, для всякого сделав явным, что почитаешь для себя этого человека своим, достаточной причиной к таковому признанию полагая доброе о нем свидетельство и действительный опыт, превышающий собою меру времени; потому что чего бы не сделал другой во многие годы, то совершено им в короткое время. А достаточная для нас милость и достаточное утешение в постигшем нас – если представишь его царю и разрушишь возведенные на него клеветы. Воображай, что все отечество говорит тебе это одним моим голосом; а таково общее всех желание, чтобы при содействии твоего совершенства произошло нечто благоприятное для этого человека.[932]

97. К советодательному собранию [933] в Тиане (93)

Открывающий глубины и объявляющий советы сердечныя (1 Кор. 4:5), Господь дал и смиренным разумение неудобопонятных, как некоторые думают, ухищрений. Поэтому ничто от нас не утаилось и ничто из содеянного не осталось сокрытым. Но, впрочем, мы и не видим и не слышим ничего другого, кроме одного – мира Божия и того, что ведет к нему. Хотя другие и сильны, и велики, и сами в себе уверены, но я ничего не значу, ничего не стою; почему никогда не возьму на себя столько, чтобы почесть себя имеющим довольно сил одному и самому собой преодолеть трудность дел, но твердо знаю, что гораздо более имею нужды во вспомоществовании каждого из братии, нежели сколько одна рука нуждается в помощи другой; потому что и самым устройством тела нашего Господь научил нас необходимости общения. Ибо когда рассматриваю эти самые члены свои и вижу, что ни один не достаточен сам по себе для действования, тогда могу ли подумать, что я сам по себе достаточен для отправления дел житейских? Нога не ходила бы твердо, если бы вместе с нею не подпирала тело другая; глаз не видел бы правильно, если бы не имел сообщником себе другого и не согласно с ним устремлялся на видимые предметы. Вернее слух, воспринимающий звуки обоими путями;[934] крепче схватываешь вещь при взаимном содействии друг другу пальцев.[935] И одним словом, – не вижу, чтобы какое-либо естественное или свободное действие совершалось без единодушия тех, которые принадлежат к тому же роду, потому что и сама молитва, когда нет согласия в молящихся, бывает гораздо бессильнее самой себя, и Господь обещал быть посреди двоих или троих призывающих Его в единодушии (см. Мф. 18:20). Но и само Домостроительство принял на Себя Господь, чтобы умиротворить кровию Креста Своего, аще земная, аще ли небесная (Кол. 1:20). А по всему этому желаю в мире пребывать остальные дни свои; прошу, чтобы с миром было успение мое. Поэтому решился я для мира не избегать какого бы то ни было труда, не отказываться говорить и делать что-либо унизительное, не брать в расчет дальности пути, не бояться каких-либо других беспокойств, только бы сподобиться наград, обещанных миротворцам. Если кто следует моему в этом руководству, – то сие всего лучше, и составляет конец моих желаний. А если кто повлечет в противоположную сторону, то и в этом случае не отступлю от своего решения. Но в день воздаяния всякий сам узнает плоды своего делания.

98. К Евсевию, епископу Самосатскому (94)

1. При всем стремлении быть в Никополе, по получении письма от твоего преподобия с отказом прийти туда желание во мне ослабело и вдруг напомнили о себе все мои недуги. А пришло на мысль и малое усердие звавших, потому что, сделав мне начальное приглашение чрез достопочтеннейшего брата Еллиния,[937] который уравнивает подати в Назианзе (τοῦ ἐξισοῦντος Ναζιανζόν), не соблаговолили прислать кого-либо для напоминания о том же или для сопровождения моего в пути. Итак, поелику, по грехам своим, я для них подозрителен, то побоялся светлость их торжества омрачить сколько-нибудь своим присутствием. Ибо вместе с твоим великодушием не откажусь вступить в борьбу с великими искушениями, но без тебя не имею достаточных сил взглянуть прямо в лицо и малой скорби. Поскольку же видеться с ними мне нужно по церковным делам, то пропустил я время празднества, отложил свидание до другого спокойного и нешумного времени и признал лучшим, приехав в Никополь, переговорить о церковных нуждах с боголюбивейшим епископом Мелетием,[938] если он откажется от путешествия в Самосаты. А ежели не откажется, то с ним отправлюсь в путь, как скоро получу о сем извещение от обоих, то есть и он пришлет ответ на мое об этом письмо (потому что я писал уже к нему), а также ответит и твое богочестие.

2. Нужно же мне повидаться с епископами второй Каппадокии, которые после того как стали именоваться принадлежащими к другой области, посчитали уже, что сделались для меня иноземными и иноплеменными и даже не знают меня, как будто и никогда не заводили знакомства и не промолвили со мной ни одного слова. Ожидалось также свидание с достопочтеннейшим епископом Евстафием, которое и было у меня с ним. Поелику многие вопияли против него, будто бы повредил он что-то в вере, то имел я с ним беседу и при помощи Божией нашел, что он благомысленно держится всякого правого учения. Письма епископов не доставлены твоему богочестию по вине тех самых, которые должны были переслать и мои письма; да и я об этом забыл, потому что непрерывные заботы исторгли из памяти.

Что касается до брата Григория,[939] то и мне было бы желательно, чтобы он управлял церковью соразмерно его силам; а таковой была бы разве вся воедино собранная [940] под солнцем Церковь. Но так как сие невозможно, то пусть будет епископом, не по месту уважаемым, но доставляющим уважение месту. Ибо в подлинном смысле велик тот, кто не только достаточен для великих дел, но силою своею и малое делает великим. Что же надобно сделать с Палматием,[941] который после стольких братских увещаний услуживает еще Максиму [942] в гонениях? Впрочем, и теперь не ленятся писать к нему, потому что видеться с ним не дозволяют и телесная немощь,[943] и домашние заботы.[944] Но знай, боголюбивейший отец, что дела наши имеют великую нужду в твоем присутствии и что тебе необходимо еще раз утрудить честную старость свою, чтобы поддержать колеблющуюся уже и близкую к падению Каппадокию.

99. К Терентию, комиту [945] (95)

1. Весьма много прилагал я старания оказаться послушным, хотя бы отчасти, и царскому указу, и дружескому письму твоей досточестности, как уверенный, что всякое твое слово и всякая мысль исполнены правого намерения и доброго разумения; однако же не мог привести в действие усердного своего желания. А первой и самой верной причиной тому – мои грехи (τὰ διαβήματα), которые везде меня предваряют и препинают на каждом шагу; второй же причиной – отчуждение от меня епископа, который дан мне в содействие. Ибо не знаю, что сделалось с достопочтеннейшим братом нашим Феодотом,[946] который сначала обещался во всем мне содействовать и усердно сопровождал меня из Гитас до Никополя, но как скоро увидел меня в этом городе, так возгнушался мною и до того убоялся грехов моих, что не допустил меня с собой ни к утренней, ни к вечерней молитве, в чем относительно меня поступил он, правда, справедливо и сообразно с моей жизнью, но не подумав о том, полезно ли сие для общего состояния церквей. Причину же на сие выставляет мне ту, что принял я в общение достопочтеннейшего епископа Евстафия. Но дело было у меня так.

2. Приглашенный на Собор, который был созван братом Феодотом, и подвигнутый любовью с послушанием исполнить приглашение, чтобы не подумали о нашем собрании, будто сходимся без дела и понапрасну, постарался я вступить в собеседование с упомянутым выше братом Евстафием. Я поставил ему на вид обвинения касательно веры, выдвигаемые против него братом Феодотом и его окружением,[947] и требовал: если следует правой вере, то объявить мне о сем, чтобы мог я быть с ним в общении; а если чужд нам по вере, то знать наверное, что и я буду для него чуждым. Итак, речей у нас между собой было много; весь этот день проведен в рассуждениях о сем; и когда наступил уже вечер, мы разошлись, не приведя своего разговора к желаемому концу. На следующий же день, начав опять заседание с утра, стали беседовать о том же; к нам присоединился уже и брат Пимений,[948] пресвитер севастийский, и сильно держал слово против меня. Таким образом, понемногу и сам себя оправдывал я, в чем думали они обвинять меня, и их приводил к согласию с требуемым мною; и по благодати Господа оказалось, что мы даже и в малейшем не разногласим между собою. Итак, около девятого почти часа восстали мы на молитву, принося благодарение Господу, подающему, что и мыслим едино, и говорим едино! Сверх того мне надобно было взять у Евстафия и письменное какое-либо исповедание, чтобы согласие его сделалось известным и его противникам и чтобы у прочих было достаточное доказательство намерений сего мужа. Но для большей точности вознамеривался я, встретившись с братиями, бывшими с Феодотом, взять у них письменное изложение веры и предложить оное упомянутому Евстафию, чтобы достигнуть вместе и того и другого – и Евстафием исповедана была правая вера, и братия несомненно убедились, не имея никакого повода к прекословию, когда Евстафием приняты собственные их предложения. Впрочем, прежде чем выяснили и что побудило меня к собеседованию, бывшие с епископом Феодотом не соблаговолили [949] пригласить меня на Собор. С половины пути воротился я назад, приведенный в уныние тем, что труды мои о мире церквей делаются бесплодными [950] (ἀτελεῖς).

3. После сего, поскольку настояла нужда мне идти в Армению, зная особенный нрав Феодота и желая при достойном веры свидетеле [951] как сам оправдаться в своем поступке, так и его вывести из сомнения, пришел я в Гитасы – село, принадлежащее боголюбивейшему епископу Мелетию, где со мною был и этот вышеупомянутый Феодот. И таким образом, поелику он обвинял меня за связь с Евстафием, рассказал я там об успехе моего собеседования,[952] а именно, что нашел Евстафия во всем с ними единомысленным. Феодот утверждал, что Евстафий, расставшись со мною, отрекся от сего единомыслия и сам подтвердил собственным ученикам своим, что касательно веры ни в чем со мною не согласен. Я стал возражать на сие; и смотри, досточудный мой, не весьма ли справедливы и неоспоримы ответы, какие я сделал на это? Я говорил: «Заключая по постоянству сего человека во всем другом, уверен я, что не так легко меняет он мысли свои и не станет ныне исповедовать, а завтра отрицать, что сам сказал; это человек, который и в неважном чем-нибудь избегает лжи как чего-то страшного, паче никогда не захочет противиться истине в предметах такой важности и всеми столько утверждаемых. А если бы случилось, что справедливо разглашаемое вами, то надобно предложить ему писание, заключающее в себе полное изложение [953] правой веры. Если найду, что изъявляет он свое согласие и письменно, то останусь с ним в общении. А если замечу, что уклоняется от сего, то прекращу с ним всякую связь». Поскольку речь сию одобрили епископ Мелетий и брат сопресвитер Диодор (ибо и он находился при этом), то и достопочтеннейший брат Феодот согласился там и, пригласив прийти в Никополь, чтобы и церковь его посетить, и, отправляясь в Саталы, самого его взять спутником, оставил меня в Гитасах. Когда же пришел я в Никополь, тогда забыл и что слышал от меня, и на что согласился со мною, отпустил же меня от себя с теми оскорблениями и бесчестиями, какие незадолго пред сим описал я тебе.

4. Поэтому, о достопочтеннейшая глава, как было можно сделать мне что-нибудь из предписанного и дать Армении епископов – при таком расположении ко мне сообщника в порученном деле, от которого ожидал, что с его помощью найду людей способных; потому что в епархии его есть мужи благоговейные, разумные, знающие язык и имеющие сведения и о прочих свойствах сего народа, известные мне и по именам; но с намерением умолчу о них, чтобы не послужило сие препятствием воспользоваться ими Армении по крайней мере в другое время?

И теперь, при таком состоянии дела [954] дошедши до Сатал, по благодати Божией, устроил я, кажется, все прочее, примирил армянских епископов и переговорил с ними, о чем следовало, чтобы отложили обычное свое безразличие [955] и возымели искреннее усердие о церквах Господних; а касательно того, что и в Армении с таким равнодушием нарушаются законы, дал я им начертания правил (τύπους), как надобно им прилагать свое попечение. От церкви же в Саталах получил я и постановления [956] с прошением, чтобы дал я им епископа. Была у меня забота и о том, чтобы расследовать справедливость хулы, распространенной о брате нашем Кирилле, епископе Армении; и по благодати Божией нашел я, что она выдвинута ложно, по клевете его ненавистников, в чем они открыто признались мне. Кажется, что довольно благосклонным к нему сделал я и жителей сатальских, и они не избегают уже общения с ним. Если же все это маловажно и не имеет никакой цены, то я не мог сделать ничего большего по причине взаимного, по диавольскому ухищрению, у меня с ними несогласия. О сем надлежало бы мне молчать, чтобы не показаться разглашающим, что самому мне служит в укоризну. Но поелику иначе невозможно и оправдаться пред твоим высокородием, то приведен я в необходимость донести всю истину как было.

100. К Евсевию, епископу Самосатскому (96)

На письмо любви твоей к стране, соседственной с Арменией, смотрел я так же, как смотрели бы мореходы на разведенный на берегу огонь, видимый на море издали, особенно когда море свирепеет еще от ветров. Ибо письмо твоей степенности и само по себе заключало в себе много утешительного, а тем более увеличивали его приятность тогдашние обстоятельства, о которых, каковы бы ни были и сколько бы меня ни огорчили, ничего не скажу сам, однажды навсегда решившись забывать все неприятное; расскажет же твоему благочестию мой содиакон.

А тело у меня совершенно отказалось служить; даже и малейшего движения не могу переносить без боли. Впрочем, молюсь, чтобы по крайней мере теперь, при помощи молитв твоих, можно мне было выполнить давнее желание, хотя бы поездка сия ввела меня в великое затруднение, потому что дела по моей церкви столько времени оставались в пренебрежении. Но если соблаговолит Бог, так что, пока еще на земле, увижу твое благочестие в церкви своей, то возымею подлинно благие надежды и о будущем, как не вовсе лишенный даров Божиих. Если возможно сие, то прошу исполнить сие во время Собора, который ежегодно бывает у нас в приближающуюся уже память блаженного мученика Евпсихия,[957] в седьмой день месяца сентября. Ибо у меня есть дела, достойные внимания, требующие твоего содействия и касающиеся как поставления епископов, так рассуждения и совещания о том, что замышляет против меня простодушие (χρηστότης) Григория Нисского,[958] который созывает Собор в Анкиру и ничего не опускает, чтобы действовать вопреки мне.

101. Утешительное (97)

Кто посылает первое письмо, тому справедливо желать, чтобы содержание письма было радостное. Это согласовалось бы и с моим расположением, потому что всем, решившимся жить благочестно, во все продолжение жизни желаю благоуспешности в добром. Но поелику распоряжающий жизнью нашей Господь, по неизреченной Своей премудрости, без сомнения, к душевной нашей пользе определил совершиться тому, что жизнь твою сделало горестной, а меня, который соединен с тобою любовью по Богу и о случившемся с тобою узнал от братий наших, привело в сострадание, – то показалось мне необходимым по возможности предложить тебе утешение. Поэтому если бы можно было дойти до места, где случается проживать твоему благородию, то прежде всего сделал бы я это. Поскольку же и телесная немощь, и множество лежащих на мне дел обратили в великий вред для наших церквей даже и то путешествие, которое уже мною совершается, то за лучшее признал я посетить твою степенность письмом, напоминая тебе, что самые скорби, по воле посещающего нас ими Господа, приключаются рабам Божиим не напрасно, но для изведания на опыте истинной любви к сотворившему нас Богу. Ибо как борцов подъятые ими во время подвига труды ведут к венцам, так и христиан испытание в искушениях ведет к совершенству, если Господни о нас распоряжения принимаем с надлежащим терпением и со всяким благодарением.

Все управляется благостью Владыки. Что ни случается с нами, мы не должны принимать сего за огорчительное, хотя бы в настоящем и чувствительно трогало оно нашу немощь. Хотя не знаем законов, по которым все, что ни бывает с нами, посылается нам от Владыки во благо, однако же должны мы быть уверены в том, что случившееся с нами, без сомнения, полезно или нам самим по причине награды за терпение, или душе, у нас похищенной, чтобы она, замедлив далее в сей жизни, не заразилась пороком, водворившимся в мире. Ибо если бы надежды христиан ограничивались сей жизнью, то справедливо было бы признать прискорбным раннее разлучение с телом. Но если для живущих по Богу началом истинной жизни является разрешение души от сих телесных уз, то для чего нам печалиться, как не имущим упования (см. 1 Фес. 4:13)? Итак, послушайся моего совета и не падай под тяжестью горя, но покажи, что ты выше его и не поддаешься ему.

102. К сатальским гражданам (98)

Уважив собственные просьбы ваши и просьбы всего народа, принял я на себя попечение о вашей церкви и обещался вам пред Господом без опущения сделать для вас все, что в моих силах. Почему и принужден, по написанному, коснуться как бы в зеницу ока своего (Зах. 2:8). Так избыток оказанной вам чести не дозволил, чтобы прежде просимого вами пришло мне на память другое что-либо, например родство, снисканная с детства привычка к сему мужу; напротив того, забыв все частные мои родственные к нему отношения, не обратив внимания на множество стенаний, с какими возрыдает народ мой, лишенный его покровительства, не тронувшись ни слезами всей родни его, ни скорбью престарелой матери, которая только и держалась одними его услугами, не уважив всех этих вместе и сильных, и многочисленных причин, одно имел я в виду – украсить вашу церковь правлением такого мужа и оказать ей помощь, преклонявшей уже колена от долговременного пребывания без начальника и возымевшей нужду в значительном и сильном руководстве, чтобы восстать на ноги.

Вот что мною для вас сделано! Но и вас уже прошу доказать, что вы не ниже нашей надежды и обещаний, какие сделаны мною сему мужу, а именно: что я послал его к ближним и к друзьям и что каждый из вас пожелает превзойти всякого другого в усердии и в любви к нему. Как бы то ни было, покажите это прекрасное соревнование и особенной своей услужливостью утешьте его сердце, чтобы забыть ему родину, забыть родных, забыть народ, столько же привязанный к его покровительству, сколько недавно рожденный младенец привязан к материнским сосцам.

Послал же я наперед к вам Никия,[960] чтобы о совершившемся довел до сведения вашей досточестности и чтобы вы предварительно совершили празднество и принесли благодарение Господу, Который благоволил чрез меня исполнить ваше желание.

103. К жителям Саталы (99)

Господь привел в исполнение прошения людей Своих и чрез мое смирение дал им пастыря, достойного сего имени и не корчемствующего [961] словом, как многие, но и вам, которые любите правое учение и избрали жизнь, согласную с заповедями Господними, способного угодить с избыточеством о имени Господа, исполнившего его духовными Своими дарованиями.

104. К Модесту, префекту [962] (100)

Это одно – писать к такому человеку, – хотя бы не было никакого другого предлога, само по себе, для людей понимающих [963] (τοῖς αἰσθανομένοις) весьма уже великая честь; потому что беседы с мужами, которые много превосходят прочих, доставляют весьма великую знаменитость удостоившимся сих бесед. Но мне необходимо вступить в общение с твоим высоким умом, потому что нахожусь в страхе за целое отечество. Прошу принять это с кротостью, как сообразно с твоим нравом, и подать руку помощи моему отечеству, преклонившему уже колена. А дело, о котором прошу, такого рода.

Посвященных Богу нашему, пресвитеров и диаконов, старая перепись не обложила податями. Но те, которые производят перепись ныне, поскольку не получили предписания от твоей высокой власти, и их внесли в перепись, за исключением разве некоторых, по самым летам своим имевших право на освобождение. Потому просим оставить нам этот памятник своего благодеяния, чтобы на все последующее [964] время сохранилась у нас добрая о тебе память, и по древнему закону обложения податями уступить нам священнослужителей. Освобождение же от податей просим сделать не лицам, теперь находящимся в священном сане (в таком случае милость сия перейдет к их наследникам, которые, без сомнения, не все непременно будут достойны священства), но по образцу, наблюдаемому в свободной переписи, допустить некоторую общую уступку клирикам, чтобы управляющие церквами могли освобождать от налогов всех, когда бы то ни было служащих.

Это и твоему высокородию обеспечит бессмертную славу добрых дел, и царскому дому приуготовит многих молитвенников, да и самому государству принесет великую пользу; потому что утешение сие – свободу от податей – доставляем не клирикам собственно, но людям, непрестанно угнетаемым; а это и по доброй воле делаем, как можно видеть всякому желающему.

105. К диакониссам, дочерям комита Терентия [965] (101)

Прибыв в Самосаты, надеялся я свидеться с вашей чинностью. И поскольку не имел с вами свидания, то не равнодушно перенес эту потерю, рассуждая, будет ли когда или мне возможно опять быть поблизости ваших мест, или вам угодно побывать в нашей стороне. Но да будет сие в воле Господней!

Теперь же, когда я узнал, что сын мой Софроний [966] едет к вам, то с удовольствием вручил ему сие письмо, которое принесет вам приветствие и откроет мои мысли; потому что, по милости Божией, не перестаю помнить о вас и благодарю за вас Господа, что вы – доброго корня добрые отрасли – плодоносите добрые дела и в подлинном смысле – как крины среди терний (ср. Песн. 2:2); потому что окруженным таким развратом людей, растлевающих слово истины, не вдаваться в обман, не оставлять апостольского проповедания веры и не присоединяться к усиливающемуся ныне нововведению [967] – все это не заслуживает ли того, чтобы воздать за сие великое благодарение Богу, и не по справедливости ли приобретет вам великие похвалы? Веруете в Отца и Сына и Святого Духа: не выдавайте сего вверенного вам залога – Отца, начало всему; Единородного Сына, от Отца рожденного, Истинного Бога, Совершенного от Совершенного, Живой Образ, показывающий в Себе всецелого Отца; Духа Святого, от Бога Сущего, Источник святости, жизнеподательную Силу, усовершающую Благодать, которой усыновляется Богу человек и смертное делается бессмертным, Духа, имеющего со Отцом и Сыном единство во всем: в славе и в вечности, в силе и царстве, во владычестве и Божестве, как свидетельствует и предание спасительного крещения.

А кто называет тварью или Сына, или Духа, или вообще низводит Духа в служебный и рабский чин, те далеки от истины, и надобно избегать общения с ними, уклоняться от их речей, как от яда, смертоносного для душ. А если даст когда Господь быть нам вместе, то обширнее изложу вам слово о вере, чтобы при доказательствах из Писания увидели вы и крепость истины, и гнилость ереси.

106. К воину (102)

Во время путешествия своего удостоился я от Господа многого, за что должен благодарить Его; но величайшим для себя благом признаю знакомство с твоей досточестностью, дарованное мне благим Владыкой. Ибо узнал в тебе человека, доказывающего собою, что и в военной жизни можно сохранить совершенство любви к Богу и что христианин должен отличаться не покроем платья, но душевным расположением.

А поэтому и тогда со всем желанием проводил я с тобою время, и теперь, как скоро вспоминаю о тебе, наслаждаюсь величайшим веселием. Итак, мужайся и крепись, старайся непрестанно питать и приумножать в себе любовь к Богу, чтобы возрастало и обилие подаваемых тебе от Него благ. А что помнишь и обо мне, на сие не имею нужды ни в каком другом доказательстве, видя свидетельство самых дел.

107. К вдове Иулитте (103)

Много поскорбел я, прочитав в письме твоего благородства, что тебя опять теснят те же нужды. Что же делать с людьми, которые выказывают в себе такой непостоянный нрав, говорят ныне то, а завтра другое и не держатся собственных слов своих?[969] Если этот человек, после обещаний, данных при мне и при бывшем ипархе, теперь, как ничего не говоривший, сокращает так срок, то видно, что он совершенно перестал меня стыдиться.

Впрочем, я писал к нему, убеждая его и напоминая ему об обещаниях. Писал также и к Елладию, одному из близких к ипарху, чтобы чрез него узнал о твоем деле ипарх. Ибо не признал для себя приличным самому возыметь смелость пред таким судьей, потому что не писал еще к нему даже и о собственных своих делах и побоялся навлечь на себя его неодобрение, потому что великие люди, как сама знаешь, легко раздражаются подобными вещами. Но если это полезно сколько-нибудь, то достигнешь сего чрез Елладия.[970] Он человек добрый, ко мне расположенный, боится Бога и имеет большое дерзновение перед правителем.[971] Святой [972] силен избавить тебя от всякой скорби, если только с истинным и искренним сердцем возложишь на Него упование.

108. К попечителю наследников Иулитты (104)

С удивлением услышал я, что ты, забыв добрые и приличные щедроте твоей обещания свои, приступаешь теперь к этой сестре с самым сильным и неотступным требованием. Не знаю, что и заключить из рассказываемого о тебе. Известна мне великая твоя щедрость по свидетельству знающих тебя; помню также и обещания твои, какие дал ты при мне и при этом человеке,[973] уверяя, что хотя пишешь короткий срок, однако же даешь больше времени, потому что намерен соображаться с необходимостью дела и иметь снисхождение к вдове, которая принуждена вдруг отдать из дома такую сумму денег.

Посему не могу понять, что за причина, по которой произошла такая перемена. Но какова бы она ни была, прошу тебя, помня твою щедрость и имея пред очами Господа, вознаграждающего благие изволения, дать время, какое обещал потерпеть вначале, чтобы, продав свои вещи, могла она заплатить долг. Ясно же помню и то, что обещал ты, как скоро получишь по условию золото, передать упомянутой выше вдове все договорные грамоты,[974] как составленные при градоначальниках, так и писанные частным образом.

Поэтому прошу тебя, и меня уважь, и себе приобрети от Господа великое благословение, вспомнив свои обещания, зная, что и ты человек, сам должен ожидать времени, когда нужна тебе будет Божия помощь, которую заградишь для себя настоящей своей жестокостью. Напротив того, обрати на себя щедроты Божии, показав доброту и все снисхождение к бедствующим.

109. К Елладию, комиту [975] (105)

Очень не хотелось мне беспокоить твою доброту, часто прибегая к величию вашей власти, чтобы не подать мысли, будто бы без меры упоеваюсь [976] твоей дружбою; однако же необходимость не позволяет мне молчать. По крайней мере, сжалившись и душевно страдая об этой сестре, которая со мною в родстве, обременена вдовством, озабочена делом сироты сына, когда увидел уже я, что сверх силы она стеснена несносными нуждами, поспешил попросить тебя, чтобы соблаговолил ты, сколько можешь, содействовать посланному ею человеку к освобождению ее от дальнейшего притеснения как уже уплатившую то, что сама лично при мне обещалась заплатить. Ибо условие было, что если уплатит самый долг, то прощен ей будет рост.[977]

Теперь попечитель ее наследников намеревается взыскать и долг, и рост. Итак, поскольку ты знаешь, что Господь признает Своими дела вдов и сирот (Пс. 145:9), то потрудись употребить свое старание о сем деле, в надежде на мздовоздаяние нам от Самого Бога. Ибо думаю, и снисходительность досточудного ипарха, узнав, что долг уплачен, окажет сострадание к этому жалкому уже и бедному дому, коленопреклоненному и не имеющему сил противостоять нападениям, какие угрожают ему извне. Потому прошу, снизойди к нужде, по которой обеспокоил тебя, и помоги делу по мере сил, дарованных Христом тебе, честному и добронравному, употребляющему во благо дары, тобою принятые.

110. К Модесту,[978] префекту (106)

В какой мере уделяешь мне честь и свободу, по кротости своего нрава благоволя снисходить и до меня, в такой же, или еще и в большей мере, буду в продолжение всей жизни молить благого нашего Владыку об умножении твоей славы. Давно желал я писать к тебе и насладиться честью, какой меня удостаиваешь; но меня удерживало уважение к высокому сану, и боялся я не подать другим мысли, что без меры упоеваюсь дарованной мне свободой.

А теперь как полученное от несравненного твоего высокородия [979] дозволение писать к тебе, так и нужда утесненных принудили меня осмелиться. Итак, если у людей великих имеют какую-нибудь силу прошения и людей малых, снизойди, чудный муж, на мою просьбу, своим человеколюбивым мановением дай избавление жалким поселянам и прикажи, чтобы с жителей богатого железом Тавра собираемая железом подать сделалась сносной и они не вдруг были подавлены, но могли долго служить государственным пользам, о чем, как уверен я, всего более заботится твое достойное удивления человеколюбие.

111. К префекту Модесту (107)

В другое время не отважился бы я беспокоить твое высокородие, умея и себе самому знать меру, и признавать над собою власти. Но поскольку увидел, что друг в опасном положении, будучи позван к ответу, то осмелился дать ему это письмо, чтобы, представив его вместо масличной ветви,[980] нашел сколько-нибудь к себе человеколюбия. Без сомнения же, хотя и я не стою никакого внимания, однако же достаточно иметь самое посредственное достоинство, чтобы убедить человеколюбивейшего из префектов и ко мне оказать снисхождение, и этого человека, если ни в чем не погрешил он, спасти ради самой истины, а если и погрешил, простить ради меня, который просил за него.

А каковы здешние дела, об этом кто знает лучше тебя, который видишь, что есть в каждом негодного, и всем управляешь с чудной предусмотрительностью?

112. К военачальнику Андронику (108)

1. Если бы таково было телесное мое состояние, что мог бы я удобно выдержать путешествие и перенести зимние неприятности, то не стал бы писать, но сам пошел бы к твоему великодушию, двух ради причин: и чтобы уплатить давний долг обещания (ибо знаю, что, дав слово быть в Севастии и насладиться твоим совершенством, хотя и приходил я туда, но не имел свидания с тобою, прибыв немного после твой правоты), и, во-вторых, чтобы самим собою заменить посольство, которое медлил доселе отправлять к тебе, признавая себя малым для того, чтобы получить такую милость, а вместе с тем рассуждая, что ни начальника, ни частного человека, если предлагаешь о чем-либо в письме, не уверишь в этом так, как можно уверить, говоря с ними лично; причем не трудно иное оправдать, об ином попросить, а в ином вымолить снисхождение, между тем как трудно достигнуть сего письмом. Итак, взамен всего этого поставив одно – тебя, божественная глава, и то, что довольно сказать тебе мысль, какую имею о деле, прочее же дополнишь уже от себя, – без замедления приступаю к исполнению.

2. Но видишь, какой делаю круг, замедляя и отклоняя от тебя объяснение причины, по которой веду с тобою слово. Этот Домитиан издавна близок ко мне, еще по родителям, и потому ничем не разнится от брата. Ибо почему не сказать правды? Но узнав причину, по которой потерпел он это, сознался я, что стоил он, чтобы так потерпеть. Ибо пусть не избегает наказания ни один из провинившихся против твоей доблести в чем-либо малом или великом! Впрочем, видя, что живет он в страхе и бесславии и что от твоего приговора зависит его спасение, почел я достаточным для него сие наказание и прошу тебя посудить о нем великодушно и вместе с тем человеколюбиво. Ибо взять в свои руки тех, которые противятся, свойственно человеку мужественному и в прямом смысле начальнику; но быть благосклонным и кротким к тем, которые уже покорены, свойственно человеку, превосходящему всех высотою благоразумия и кротостью. Поэтому в твоей воле – над одним и тем же человеком показать свой великий дух, чем тебе угодно – и отмщением, и спасением его. Домитиану достаточна и эта мера наказания – страх ожидаемого и сознание того, что терпит он по достоинству. И к этому прошу не присовокуплять новых ему наказаний. Рассуди и следующее: и прежде нас бывали многие полными господами над обидевшими их, но ни одно слово не перешло о них к потомству; а которые превзошли любомудрием многих и отложили гнев свой, о тех всем временам передается бессмертная память. Пусть же присовокуплено будет и это к повествованию о тебе! Нам, которые желаем прославить дела твои, дай возможность превзойти примеры человеколюбия, прославленные в древности. Так, сказывают, что и Крез отложил гнев на сыноубийцу, который сам себя выдал на казнь, и великий Кир сделался другом этому самому Крезу после победы над ним. К ним причислим и тебя и, сколько есть сил, провозгласим это, если только не признают нас слишком малыми провозвестниками доблестей такого мужа.

3. Но сверх всего необходимо сказать и то, что когда наказываем сделавших какую бы то ни было несправедливость, тогда имеем в виду не то, что уже сделано (ибо каким бы способом сделанное стало не сделанным?), но то, чтобы или сами сделавшие несправедливость впредь стали лучшими, или для других послужили примером благоразумия. И никто не скажет, чтобы в настоящем случае не имело места то и другое; ибо и сам Домитиан будет помнить о сем, даже по смерти, и другие, думаю, смотря на него, готовы умереть от страха. Поэтому, прибавив что-нибудь к наказанию, подадим о себе мысль, что удовлетворяем собственному своему гневу; а я готов утверждать, что в рассуждении тебя трудно и представить, чтобы это могло быть справедливым; и ничто не заставило бы меня выговорить такое слово, если бы я не примечал, что больше милости получает тот, кто оказывает милость, нежели те, кто принимают ее. Ибо не для малого числа людей сделается очевидным великодушие твоего нрава. Все каппадокийцы внимательно вглядываются в будущее; и я желал бы, чтобы к прочим добрым качествам, какие в тебе есть, причислено было и это.

Но медлю окончанием письма, рассуждая, что мне же принесет ущерб недоговоренное мною. Впрочем, присовокуплю одно то, что Домитиан, имея письма многих, за него ходатайствующих, всем предпочел мое письмо, не знаю из чего заключив, что имею некоторое значение у твоего совершенства. Поэтому, чтобы и ему не обмануться в надеждах, какие имел на меня, и мне было чем похвалиться пред здешними, соблаговоли, несравненный владыка, склониться на прошение. Без сомнения же, не хуже кого-либо из любомудрствовавших доселе рассуждаешь ты о делах человеческих и знаешь, какое прекрасное сокровище предуготовляет себе тот, кто помогает всякому нуждающемуся.

113. К пресвитерам в Тарсе (109)

Свидевшись с этим человеком, принес я великое благодарение Святому Богу, что и меня присутствием его утешил во многих скорбях, и вашу любовь чрез него показал во всей ясности. Ибо по расположению одного человека узнал я ревность к истине почти всех вас. Поэтому, о чем беседовали мы с ним наедине, о том расскажет вам сам он, а что надобно любви вашей узнать от меня, это заключается в следующем.

Обстоятельства очень клонятся к тому, что церкви придут в упадок; и много уже тому времени, как узнал я это. А созидания Церкви, исправления погрешностей, сострадания к немощным братиям, покровительства держащимся здравого учения – вовсе нет. Даже никакого нет пособия или врачующего болезнь уже усилившуюся, или предостерегающего от болезни ожидаемой. И вообще, состояние Церкви (употреблю пример ясный, хотя, по-видимому, и низкий) походит уже на старую одежду, которая при всяком случае легко рвется и не может опять прийти в первоначальную свою прочность. А в такое время потребна великая тщательность и многая забота, чтобы церквам оказать какое-нибудь благодеяние. Благодеянием же будет соединение доселе разделенного; и соединение воспоследует, если согласимся снизойти к немощным в том, что не повредит нашим душам.

Итак, поскольку многие уста отверзаются против Духа Святого и многие языки изощряются в хуле на Него, то прошу вас, насколько возможно, сократите хулящих до небольшого числа, и кто не называет Духа Святого тварью, тех примите в общение, чтобы остались одни хулители и они или, устыдясь, возвратились к истине, или, оставаясь во грехе, по малочисленности своей утратили доверие прочих. Мы ничего больше не требуем, а предлагаем только желающим единения с нами братиям Никейскую веру, и если соглашаются на оную, то требуем еще не именовать тварью Духа Святого и не иметь общения с именующими. Кроме же сего согласен я ничего не требовать. Ибо уверен, что по долговременном общении их с нами и по беспрекословном упражнении в догматах веры, если бы и потребовалось что присовокупить для большей ясности, даст сие Господь, вся споспешествующий во благое любящим Его (Рим. 8:28).

114. К Кириаку, живущему в Тарсе [981] (110)

Какое благо мир – нужно ли говорить о сем сынам мира? Поелику же это великое, чудное и вожделенное всем любящим Господа благо подвергается уже опасности обратиться в одно голое имя, потому что с умножением беззакония охладела во многих любовь (см. Мф. 24:12), то думаю, что искренне и истинно работающим для Господа надобно о том единственно прилагать старание, чтобы привести опять к единству церкви, так многократно и многообразно (см. Евр. 1:1) между собою разделенные. И меня, который намереваюсь сделать сие, конечно, несправедливо было бы винить, что берусь не за свое дело. Ничто не свойственно так христианину, как быть миротворцем (см. Мф. 5:9); за сие и Господь обещал нам величайшую Свою награду. Поэтому, свидевшись с братиями и заметив великое их братолюбие и благорасположенность к нам, а еще более христолюбие, точность и твердость в вере, а также и то, что прилагают много старания о том и другом – и от вашей любви не отлучаться, и не изменять здравой вере, одобрил я благое их произволение и пишу к вашей степенности, со всякой любовью умоляя иметь их в искреннем единении участниками во всех церковных делах, а также и им поручился за твое правдолюбие и за готовность твою, по благодати Божией, в ревности за истину во всем, что должно будет, пострадать за слово истины.

А как уверяю сам себя, и вам не противно, и упомянутым выше братиям достаточно к несомненному убеждению следующее: исповедуйте веру, изложенную отцами нашими, сошедшимися в Никее, и не отметайте ни одного из никейских речений, но ведайте, что изрекли сие триста восемнадцать отцов по беспрекословному согласию и не без внушения Святого Духа; присовокупите же к сей вере и то, что не должно Духа Святого называть тварью и иметь общение с называющими Его так, чтобы Церковь Божия была чиста и не имела в себе примешенных плевел. Когда же милосердием вашим дано будет им сие удовлетворение, тогда и они готовы будут оказывать вам приличное повиновение. Ибо сам ручаюсь за сию часть братий, что ни в чем не воспрекословят, но во всяком преизбытке покажут вам свое благочиние, как скоро вашим совершенством с готовностью уступлено им будет это одно, чего они и добиваются.

115. К Симпликии, еретичке [982] (111)

Нерассудительно ненавидят люди хороших и любят дурных. Поэтому и сам удерживаю язык, подавляя обиду молчанием о нанесенных мне оскорблениях. Но ожидаю Небесного Судии, Который знает, как при конце отмстит за всякую злобу. Пусть иной сыплет деньгами щедрее, чем песком, – но, поправ справедливость, вредит он душе; потому что Бог, как думаю, всегда взыскует жертвы, не как имеющий в ней нужду, но благочестивое и праведное расположение [души] приемля за многоценную жертву. Когда же попирает кто с нерадением себя, тогда Господь молитвы его вменяет в нечистые.

Поэтому приводи себе на память последний день,[983] а меня, если угодно тебе, не учи. Я знаю больше твоего и не заглушен столько внутренними терниями, к малому числу добрых качеств не примешиваю в десять раз большего числа пороков. Ты возбудила на меня ящериц и жаб – животных, конечно, весенних,[984] но однако же нечистых. Но придет с высоты птица, которая пожирает их. Я дам ответ, но не как ты думаешь, а как рассудит Сам Бог. Если же и в свидетелях будет нужда, то предстанут не рабы, не бесчестные и жалкие евнухи – это род ни мужей, ни жен, людей женонеистовых, завистливых, услуживающих за подлую цену, раздражительных, изнеженных, порабощенных чреву, златолюбивых, жестоких, готовых плакать о лакомом куске, переменчивых, скупых, все берущих, ненасытных, бешеных и ревнивых; и что еще сказать? Людей, с самого рождения осужденных на искажение. Поэтому как же быть правой мысли у тех, у кого и ноги кривы? Они целомудренны, но без награды за сие, потому что целомудренными сделало их железо; они предаются неистовству, но бесплодно, по собственной своей гнусности. Не они станут свидетелями на Суде, но свидетельствовать будут очи праведных и взоры мужей совершенных, которые увидят тогда и то, на что взирают теперь одним разумением.

116. К Фирмину (112)

И редки и кратки письма твои, потому что или ленишься писать, или имеешь в виду избегнуть пресыщения, какое бывает следствием множества, или даже приучаешь себя к краткости в слове. А для меня письма твои недостаточны; даже хотя были бы они гораздо обильнее, не удовлетворили бы желанию, потому что хотелось бы знать о тебе все в подробности. Каково телесное твое состояние? Как успеваешь в подвижничестве? Держишься ли того, на что решился вначале, или придумал что иное, сообразуя расположение свое со встретившимися обстоятельствами?

Поэтому если остаешься все тот же, то не требую обширных писем; с меня достаточно, если напишешь: «Такой-то такому-то. Знай, что я здоров, и сам будь здоров». Но поелику слышу нечто такое, о чем стыжусь и говорить, а именно, что ты, оставив чин блаженных предков, передался на сторону отцова деда и из Фирмина стараешься стать Вреттанием, то желательно мне услышать об этом самом и узнать причины, по которым принужден ты вступить на этот путь жизни. Но как сам ты умолчал, стыдясь своего предприятия, то прошу тебя как не предпринимать чего-либо постыдного, так, если и пришло что-либо такое тебе на ум, изгнав это из мысли, прийти опять в себя и, простившись с военной службой, с оружием и с воинскими трудами, возвратиться в отечество, признав достаточным для безопасности жизни и для всякой именитости, если, подобно предкам, будешь начальствовать в городе, чего без труда достигнешь, как уверен я в том, смотря на природную твою способность и на недостаток соискателей. Итак, если у тебя и вначале не было этой мысли или была, но опять тобою оставлена,[986] то извести меня немедленно. А ежели, чего бы не хотелось, остается в тебе то же намерение, то несчастие сие само о себе подаст мне весть, и не буду иметь нужды в твоих письмах.

117. Не надписанное,[987] о подвижничестве [988]

И во всем прочем я считаю себя обязанным вашему превосходительству, и настоящая обеспокоенность, которой мы объяты, заставляет нас быть ответственными перед чиновниками при таких неблагоприятных условиях, даже если среди начальников попадется человек случайный и не из тех людей, подобных вам, которые присоединились к нам согласно многочисленным добродетелям. Теперь нет необходимости исследовать прошлое, поскольку я сам мог бы сказать, что мы стали причиной своих собственных смятений, поскольку, увлекшись спорами, уклонились от доброго подвижничества, которое единственное ведет ко спасению.

Но все это было в прошлом и достойно упоминания только с той целью, чтобы нам снова не впасть в подобное. Что касается последующего, спешу уведомить ваше превосходительство, что с помощью Божией мы быстро добьемся желаемого, поскольку и само дело вполне согласно с законами, и ничто не предвещает затруднений, и при дворе у нас много друзей, готовых поспособствовать. Итак, мы составим прошение по образцу того документа, что был подан викарию,[989] согласно которому, если не будет замедлений, мы быстро отправимся домой, получив требуемые в прошении права. Я убежден, что в таких случаях большую силу имеют наши убеждения, а не императорские постановления, и что, если мы явим их неколебимыми и неотступными от самого высокого образа жизни, с помощью Божией, хранение девства будет нерушимым и недосягаемым.

Брата, которого ты вверил нам, мы встретили с радостью и числим среди друзей, моля о том, чтобы он был достоин Бога и твоего свидетельства.

118. К Иовину, епископу Перры [990] (113)

Ты мой должник и в добром у меня долгу, потому что взаем тебе я дал любовь. И это надобно получить мне с тебя с ростом, ибо и Господь не запрещает нам брать рост такого рода. Поэтому расплатись со мною, любезная глава; приезжай ко мне на мою родину – это будет уплата самого долга. А в чем же будет состоять приращение? В том, что придешь ко мне ты, муж столько же предо мною превосходнейший, сколько отцы совершеннее детей.

119. К Евстафию, епископу Севастийскому [991] (114)

Приветствую любовь твою и чрез достопочтеннейшего и благоговейнейшего брата Петра,[992] прося тебя как при всяком другом случае, так и теперь помолиться обо мне, чтобы, переменив этот несносный и вредный нрав, соделался я наконец достойным имени Христова. Без сомнения же, хотя и не говорю о сем, разговоритесь между собою о делах моих, и брат известит тебя в подробности о том, что у нас сделалось; а потому не примешь без исследования худых обо мне подозрений, какие, вероятно, внушены людьми, которые возгордились против меня, забыв страх Божий и вопреки людскому мнению. Ибо что видел я от благородного Василия,[993] которого принял от твоего благоговения как стража моей жизни, стыжусь о том и сказывать; узнаешь же сие в подробности от брата моего. И говорю сие не в отмщение ему (ибо молю Господа не вменять ему этого), но имея в виду любовь твою ко мне сохранить твердою; ибо боюсь, чтобы не поколебали ее чрезмерными клеветами, какие, вероятно, сочинили они в оправдание своего падения. В чем же будут обвинять меня, о том пусть допросит их твоя проницательность, делали ли они мне замечание, требовали ли исправления погрешности, какую теперь на меня возводят, и вообще, обнаруживали ли предо мною неудовольствие свое. Теперь только низким побегом [994] своим показали, что под светлым лицом и под притворными словами любви скрывали они неизмеримую пучину коварства и горечи. А сим сколько причинили слез мне и смеха тем, которые в сем жалком городе всегда гнушаются благоговейной жизнью и утверждают, будто бы целомудренная наружность употребляется только как искусство к снисканию доверия и как личина к прикрытию обмана, – сие, без сомнения, известно твоему благоразумию, хотя бы я о том и не рассказывал. Ибо здешними жителями ни один род жизни не подозревается уже столько в пороке, как обет жизни подвижнической.[995]

Чем надобно врачевать это? Позаботиться о сем предоставляется твоему благоразумию. Ибо обвинения, сплетенные на меня Софронием, ведут не к доброму, но служат началом разделения и отлучения, показывают старание охладить любовь и во мне. Умоляю твое милосердие удержать его от этого вредного направления и попытаться лучше сблизить своей любовью разъединившееся, а не содействовать во взаимном разлучении тем, которые стремятся к раздору.

120. К Мелетию, архиепископу Антиохийскому (115)

Получил я письмо от боголюбивейшего епископа Евсевия с поручением опять написать к западным о некоторых церковных делах. И ему угодно, чтоб письмо начертано было мною, а подписано всеми, кто с ними в общении. Поскольку же не придумал я, как написать, о чем приказывал он, то посылаю записку к твоему богочестию, чтобы, прочитав ее и внимательно выслушав, что донесет возлюбленный брат сопресвитер Санктиссим,[997] сам ты соблаговолил написать сие, как тебе заблагорассудится; потому что готов я и согласиться с этим, и вскорости разослать ко всем,[998] кто с нами [999] в общении, чтобы по собрании всех подписей письмо пошло с тем, кто отправится к западным епископам. А что заблагорассудится написать твоему преподобию, о сем прикажи скорее известить меня, чтобы мне не оставаться в неведении о твоем мнении.

О том же, что замышляют или уже выдумали против меня в Антиохии, донесет твоей досточестности тот же брат, если слух, предваряющий события, не известит тебя и о том, что сделалось. А есть надежда, что близко окончание того, чем угрожали. Желаю же довести до сведения твоего благоговения, что брат Анфим [1000] рукоположил во епископа Фавста,[1001] пребывающего у папы,[1002] не получив на сие голосов и поставив его на место достопочтеннейшего брата Кирилла, от чего Армения исполнилась смятений. Поэтому, чтобы не оболгали меня и чтобы самому мне не иметь вины в случившемся беспорядке, довожу о сем до сведения твоей степенности. Но без сомнения, сам ты соблаговолишь дать о сем знать прочим. Ибо думаю, что многих оскорбит такой беспорядок.

121. К Феодоту, епископу Никопольскому [1003] (116)

Ненастье велико и продлилось весьма долго; потому нелегко нам иметь утешение и чрез письма. Вот почему, сколько знаю, редко и сам я писал к твоему благоговению, и получал от тебя письма. Но поелику возлюбленнейший брат наш сопресвитер Санктиссим предпринял путешествие даже до вас, то чрез него и приветствую твое благонравие и прошу помолиться о мне, а также склонить слух свой к поименованному выше брату, узнать от него, в каком положении церковные дела, и употребить возможное старание о предстоящем деле.

Знай же, что Фавст приходил к нам, имея письмо от папы, которому желательно, чтобы он был епископом. Но поелику потребовал я свидетельства твоего благоговения и прочих епископов, то, презрев меня, ушел он к Анфиму и, приняв от него рукоположение, возвратился без моего ведома.

122. К Пимению, епископу в Саталах [1004] (117)

Без сомнения, спрашивал ты писем у армян, когда возвращались чрез твой город, и узнал причину, по которой я им не дал письма. И если сказали они правдолюбиво, то извинил ты меня в этом тогда же. Если же скрыли причину, чего не думаю, то выслушай ее от меня. Во всех отношениях благородный [1005] Анфим, который с давнего времени заключил со мною мир, как скоро нашел случай удовлетворить своему тщеславию, а мне причинить некоторое огорчение, рукоположил Фавста собственным своим полномочием и собственной своею рукою, не дожидаясь голоса ни от кого из вас и насмеявшись надо мною, требовавшим этого. Итак, поелику нарушил он древнее благочиние, презрел и вас, от которых ждал я свидетельства, и сделал дело, не знаю, благоугодное ли Богу, – то посему, огорчившись на них, не дал я ни одного письма ни к кому из армян, ни к твоему благоговению. Но не принял я в общение и Фавста, ясно засвидетельствовав, что если не принесет ваших писем, то и сам во все время буду его чуждаться, и единодушных со мною расположу к тому, чтобы вели себя с ним таким же образом.

Поэтому если сделанное может быть поправлено, то постарайся и сам прислать свидетельство о нем, как скоро увидишь добрую жизнь сего мужа, и другим посоветовать то же. А если дело неисправимо, то извести меня и об этом, чтобы уже вовсе не обращать на них внимания, хотя бы, как и дали заметить, решено уже было им перейти в общение с Анфимом, презрев меня и эту церковь как устаревших для дружбы.

123. К Урвикию, монаху (118)

Собирался ты ко мне (близко было это благо), – собирался, чтобы по крайней мере концом перста прохладить меня (см. Лк. 16:24), сгорающего в искушениях. Что же потом? Воспротивились сему грехи мои и воспрепятствовали исполнению твоего намерения, чтобы страдать мне неисцеленным! Как в волнах одна опадает, другая встает, а иная чернеет уже от содрогания, так и из моих бедствий одни прекратились, другие настоят, а иные ожидаются; и всего чаще одно для меня избавление от бед – уступить времени и скрыться от гонителей.

Но приди ко мне, ты или утешишь меня, или подашь мне мысль, или выведешь меня; во всяком же случае одним появлением своим сделаешь, что мне будет легче. А чего всего важнее, молись и не переставай молиться о мне, чтобы рассудок мой не был потоплен бедствием и волнением, но во всех случаях соблюдал я благодарность к Богу и не был причтен к злым рабам за то, что, исповедуясь Благодеющему, не прилагаю сердца к Вразумляющему несчастиями, но из самых неприятностей извлекал для себя пользу, тогда наипаче веруя в Бога, когда всего более имею в Нем нужду.

124. К Феодору [1007] (119)

О предавшихся любовной страсти [1008] (πάθει τοῦ ἔρωτος), когда разлучаются они с людьми по какой-нибудь непреодолимой необходимости, говорят иные, что, если посмотреть на изображение любимого лица, одно это услаждение очей утоляет уже мучительную страсть. Не могу сказать, справедливо это или нет, но недалеко от сказанного то, что происходит со мною в отношении к твоей благости.[1009] Поскольку к священной и искренной [1010] душе твоей возродилось во мне какое-то, скажу так, любовное влечение (τις διάθεσις ἐρωτική), а насладиться вожделеваемым, как и всяким другим благом, удобств не имею, потому что противятся сему грехи мои, – то подумал я, что в лице прибывших благоговейнейших братий наших вижу самый явственный образ твоей доброты. А если бы случилось без них встретиться мне с твоим высокородием, то заключил бы, что в тебе вижу и их; а именно потому, что в каждом из вас такая мера любви, по которой все вы обнаруживаете в себе равное соревнование преуспевать в ней больше и больше. За сие возблагодарил я Святого Бога и молю Его, чтобы, ежели остается еще сколько-нибудь времени для моей жизни, тобою соделалась она для меня приятною, тогда как ныне, разлученный с любезнейшими мне, почитаю жизнь свою и жалкой, и несносной, – потому что у разлученного с истинно любящими, по моему суждению, нет и предлога, чтобы благодушествовать.

125. Список исповедания веры, произнесенного святейшим Василием, и к которому подписался Евстафий, епископ Севастийский (120)

1. Тех, кто ранее был замечен в ином исповедании веры и желающих присоединиться к православным или теперь в первый только раз изъявляющих желание огласиться учением истины, надобно научать таковых вере, как она изложена блаженными отцами на Соборе, составленном некогда в Никее. Это же самое полезно будет и в отношении тех, кого подозревают в противлении здравому учению и кто мудрование своего зловерия прикрывает благовидными предлогами.[1011] Ибо и для них достаточно изложенной там веры; таковые или исцелятся от тайного своего недуга, или, скрывая его в глубине, сами понесут осуждение за обман, а для нас соделают легким оправдание в день Суда, когда Господь откроет тайная тмы, и объявит советы сердечныя (1 Кор. 4:5). Потому их надобно принимать, как скоро они исповедуют, что веруют, держась как речений, какие предложены отцами нашими в Никее, так и смысла, какой, по здравому разумению, выражается сими речениями.

Ибо есть и таковые, что и в сем изложении веры искажают учение истины и по своему произволу толкуют смысл заключающихся в нем выражений. Так Маркелл, нечестиво уча об Ипостаси Господа нашего Иисуса Христа и обозначая Его просто как Слово, осмелился оправдываться тем, что основания к сему заимствовал из Никейского изложения веры, неправо толкуя смысл слова «единосущный». И некоторые из придерживающихся нечестия ливийца Савеллия, когда предполагают, что ипостась и сущность суть одно и то же, из того же изложения веры извлекают для себя предлог к сложенной ими хуле, потому что в сем изложении приписано: «Если кто говорит, что Сын из иной сущности или ипостаси, то Кафолическая [1012] и Апостольская Церковь анафематствует таковых». Но отцы не сказали там, что сущность и ипостась одно и то же. Ибо если бы оба слова означали одно и то же понятие, то какая нужда была бы в том и другом слове? Напротив того, очевидно следующее: поскольку одни отрицают, что Сын от сущности Отца, а другие утверждают, что Он не только не от сущности, но даже от другой какой-то ипостаси, то отцы отринули то и другое как чуждое церковному разумению. И где выразили собственное разумение, там сказали, что Сын от сущности Отца, не прибавляя: «и от ипостаси». Таким образом, одно прибавлено для устранения худого мнения, а другое заключает в себе прямое изложение спасительного догмата. Поэтому должно исповедовать Сына единосущным Отцу, как написано. Исповедовать же и Отца в собственной Его Ипостаси, и Сына в собственной, и Духа Святого в собственной же, как ясно [1013] выразили это и сами отцы. Ибо достаточно и ясно показали сие, сказав: «Света от Света»; потому что хотя иной Свет родивший, а иной – рожденный, однако же и Один – Свет, и Другой – Свет, так что понятие сущности одно и то же. Приложим и самое исповедание веры, написанное в Никее.

2. «Веруем во Единого Бога Отца, Вседержителя, Творца всего видимого и невидимого. И в Единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, рожденного от Отца, Единородного, то есть от сущности Отчей, Бога от Бога, Света от Света; Бога истинного от Бога истинного; рожденного, не сотворенного; единосущного Отцу, чрез Которого пришло в бытие все, что на небе и что на земле. Для нас, человеков, и для нашего спасения снисшедшего и воплотившегося, вочеловечившегося, пострадавшего и воскресшего в третий день, восшедшего на небеса, грядущего судить живых и мертвых. И в Святого Духа. А кто говорит: было, когда Сын не был; и прежде, нежели родился, Он не был, и произошел из несущих; или кто утверждает, что Сын Божий от другой ипостаси или сущности, или изменяем, или переиначиваем, – таковых Кафолическая [1014] и Апостольская Церковь анафематствует».[1015]

3. Итак, поскольку здесь иное достаточно и с точностью определено, частью в исправление поврежденного, а частью в предостережение от того, что, как предусматривали, могло еще возникнуть, а учение о Духе предложено вкратце, без всякого обстоятельного объяснения, потому что тогда не касались еще сего вопроса и мысль о Духе в душах уверовавших не подвергалась никаким наветам, постепенно же возникавшие лукавые семена нечестия, какие первоначально посеяны начальником ереси Арием, впоследствии, ко вреду Церкви, взращены [1016] злочестивыми его преемниками, и как следствие нечестие простерлось уже до того, что произносит хулу на Духа, – то людям, которые не щадят сами себя и не предвидят неизбежной угрозы, какую Господь наш изрек на хулящих Духа Святого (Лк. 12:10), необходимо сказать, что надобно анафематствовать и тех, кто называет Духа Святого тварью и признающих это, а не исповедующих, что Дух свят по естеству, как по естеству свят Отец и по естеству свят Сын,[1017] но отчуждающих Духа от Божеского и блаженного естества. Доказательством же правого мудрствования служит – не отлучать Духа от Отца и Сына (ибо нам должно креститься, как приняли, и веровать, как крестимся; а как веруем, так и славить Отца и Сына и Святого Духа), но отделяться от общения с называющими Духа тварью как с явными хульниками, исповедуя вместе и то (замечание сие необходимо ради клеветников), что не называем Духа Святого ни нерожденным (ибо знаем единого Нерожденного и единое Начало сущего – Отца Господа нашего Иисуса Христа), ни рожденным (ибо из предания веры знаем единого Единородного; о Духе же Истины, будучи научены, что Он исходит от Отца, исповедуем, что Он от Бога несозданно получает бытие). Следует предавать анафеме и тех, которые Духа Святого называют служебным, потому что сим выражением низводят Его на степень твари. Ибо о служебных духах Писание предало нам, что они суть твари, сказав: вси суть служебнии дуси, в служение посылаеми (Евр. 1:14). А для тех, которые все смешивают и не соблюдают евангельского учения, необходимо сделать оговорку, что должно избегать и тех еще, которые, явно противоборствуя благочестию, извращают порядок, какой предал нам Господь, и Сына ставят прежде Отца, и Духа Святого предпоставляют Сыну. Ибо неизменным и неприкосновенным надобно соблюдать тот порядок, какой приняли мы в самых словах Господа, сказавшего: Шедше научите вся языки, крестяще их во имя Отца и Сына и Святого Духа (Мф. 28:19).

Подпись епископа Евстафия.[1018]

Я, епископ Евстафий, прочитав, сказал мысль свою тебе, Василию, и согласился с выше написанным; подписал же в присутствии братий, Фронтона нашего и хорепископа Севира и других некоторых клириков.

126. К Атарвию [1019] (121)

Дойдя до Никополя, в надежде усмирить возникшие волнения и по возможности исправить, что сделано вопреки порядку и церковным уставам, весьма опечалился я, не застав там твоей снисходительности, но узнав, что удалился ты со всей поспешностью,[1020] и притом почти в середине Собора, который открыт был у вас. Поэтому необходимо принужден я писать письмо, которым напоминаю тебе о свидании со мною, чтобы сам ты облегчил мою скорбь, какой стражду до смерти, услышав, что внутри Церкви отваживаются на дела, какие до сего дня еще не доходили и до слуха нашего. И это, хотя горестно и тяжело, однако же еще сносно, потому что сделано против человека, который, предоставив Богу воздать за все, что потерпел, всецело предан миру и одного желает – чтобы народ Божий не понес ничего вредного по его вине.

Поскольку же некоторые из братий, люди почтенные и достойные всякого доверия, известили меня, что тобою сделаны некоторые нововведения и касательно веры, даже говорено было нечто вопреки здравому учению, – то, сим еще более подвигшись и находясь в великом беспокойстве, чтобы при бесчисленных ранах, какие нанесены Церкви погрешающими против истины Евангелия, не возникло новое зло, по возобновлении старой ереси врага Церкви Савеллия (ибо братия известили меня, что сказанное тобою сродно с этим), по этой самой причине пишу к тебе. Не поленись, перейдя небольшое расстояние, свидеться со мною, и выведи меня из сомнения в рассуждении этого, и болезнь мою утоли, и утешь церкви Божии, которые теперь нестерпимо и тяжко огорчены тем, что сделано и что, по слухам, сказано тобою.

127. К Евсевию, епископу Самосатскому [1021] (122)

Человеколюбец Бог, Который со скорбями соединяет и соразмерные им утешения и ободряет смиренных, чтобы, сами того не примечая, не поглощены они были излишней печалью, подал мне и утешение, которое равняется беспокойствам, постигшим меня в Никополе: ибо вовремя привел туда боголюбивейшего епископа Иовина, который пусть сам расскажет, как благовременно явился ко мне. Ибо сам я умолчу об этом, остерегаясь продолжительности письма и не желая подать мысль, что тех, которые, переменившись, стали мне любезными, выставляю как бы на позор [1022] напоминанием их проступка.

Но да благословит Святой Бог привести тебя в наши страны, чтобы мог я обнять твое священнолепие и рассказать тебе обо всем в подробности, потому что на самом деле огорчительное доставляет обыкновенно какое-то удовольствие в рассказе об этом. А боголюбивейшего епископа, который совершенно выполнил требования любви его ко мне, с особенным же тщанием и мужеством потрудился о строгом соблюдении правил (κανόνων), похвали за сие и возблагодари Господа, что питомцы (θρέμματα) твои везде обнаруживают черты твоей степенности.

128. К Евсевию, епископу Самосатскому (123)

1. Я не мог еще достойным образом показать на деле своего усердия к умирению церквей Господних.[1023] Но в сердце, уверяю в этом, столько у меня желания, что с удовольствием отдал бы и жизнь свою, только бы угасить пламень ненависти, возжженный лукавым. И если не по желанию мира согласился я посетить область Колонии,[1024] то да не будет мирной жизнь моя! Впрочем, ищу мира истинного, какой оставлен нам Самим Господом (Ин. 14:27); и чего просил я в удостоверение себе, не иное что показывает, как желание истинного мира, хотя некоторые, извращая истину, толкуют сие иначе. Поэтому пусть пользуются своими языками как хотят, но, без сомнения, пожалеют некогда сами об этих словах.

2. Твое же преподобие прошу помнить первоначальные положения, не вдаваться в обман, принимая ответы, не отвечающие на вопросы,[1025] и не давать силы лжеумствованиям (σοφίσματα) тех, которые, не имея дара слова, одним своим одобрением опаснее всякого извращают истину. Ибо предложил я выражения простые, ясные, легко удерживаемые в памяти: точно ли отказываем в общении не приемлющим Никейского исповедания веры (τὴν ἐν Νικαίᾳ πίστιν) и точно ли не согласны быть на стороне тех, которые отваживаются называть Духа Святого тварью? А он,[1026] вместо того чтобы на вопросы сии отвечать прямо, повторил мне то же, что ты писал, и сделал это не по простоте ума, как можно бы подумать, и не как человек, который не в состоянии видеть последствия. Напротив того, рассчитывает, что, отринув мое предложение, слишком выкажет себя перед народом, а согласившись со мною, уклонится от середины, которой держаться доныне предпочитал он всему. Поэтому да не запутает он нас своими ухищрениями и да не вводит в обман вместе с другими и твое благоразумие, но пусть пришлет мне краткий ответ на вопрос, или соглашаясь на общение с врагами веры, или отрекаясь от оного. Если склонишь его на сие и пришлешь ко мне ответы прямые и каких желаю, – то я погрешал во всем, что было доселе, на себя беру всю эту вину; требуй тогда от меня доказательств смиренномудрия. А пока не будет сего, боголюбивейший отец, извини, что не могу с лицемерием предстоять жертвеннику Божию. Ибо если бы не боялся я сего, то для чего бы отлучаться мне от Евиппия, человека столь ученого, столь преклонного летами и снискавшего столько прав на мою дружбу? Если же в этом поступил я хорошо и как следовало тому, кто стоит за истину, то смешно, конечно, чрез посредство сих даровитых и умных людей оказаться состоящим в связях с утверждающими то же, что и Евиппий.

3. Мне кажется, что должно не совершенно чуждаться не принимающих [правой] веры, но употребить некоторое о них попечение, по древним уставам любви, и с общего согласия написать к ним, с милосердием предложив им всякое возможное утешение, и, показав веру отцов, пригласить их к единению. Если убедим, то все сообща вступим в единение с ними. А если не сможем, то удовольствуемся друг другом, но выведем из обычая это колебание между той и другой стороной, опять восприяв то евангельское и чистосердечное житие, каким жили приступавшие к Слову в начале. Ибо сказано: веровавшим бе сердце и душа едина (Деян. 4:32). Посему, если послушаются тебя, это всего лучше. А если нет, то узнайте виновников раздора и не пишите уже ко мне больше о примирениях.

129. К Мелетию, архиепископу Антиохийскому (124)

1. Знал я, что твоему совершенству странно будет слышать обвинение, выдвинутое ныне против Аполлинария, не брезгующего говорить все. И я сам до сего времени не имел представления о том, что дело обстоит подобным образом; но теперь севастийцы, отыскав где-то, сделали гласным и пускают по рукам сочинение, в связи с которым осуждают в особенности и меня как имеющего тот же образ мыслей. В сочинении же есть подобные сим выражения: «Поэтому всегда необходимо понимать, что первое тождество (ταυτότης) во всех отношениях сопряжено (συνεζευγμένως) и, более того, соединено (ἡνωμένως) с инаковостью (ἑτερότητι), а второе и третье суть одно и то же. Ибо что есть Отец первично, то Сын есть вторично и Дух – третично. Но опять, что Дух есть первично, то Сын есть вторично, поскольку, без сомнения, и Господь есть Дух, и Отец – третично, поскольку, без сомнения, Бог есть Дух. И если неизреченную тайну сию выразить более сильно, то Отец есть отечески (представляемый) Сын, а Сын – сыновно (представляемый) Отец. А подобно сему должно сказать и о Духе, поскольку Троица есть единый Бог».

Вот что разглашается; и не могу верить, чтобы сие было сочинением распространяющих слухи, хотя по клеветам их на меня заключаю, что могут на все отважиться. Ибо в письмах к некоторым из своих, после клеветы на меня, добавляли и сии слова, именуя их еретическими, но скрывая, кто сочинитель, чтобы в народе распространилась мысль, будто бы писатель их я. Впрочем, как сам себя уверяю, их изобретательность не простерлась еще до того, чтобы сочинять им и сами эти слова. Поэтому, чтобы отразить усилившуюся на меня хулу и показать всякому, что у меня ничего нет общего с утверждающими это, я вынужден был упомянуть о сем человеке,[1027] потому что он в нечестии подходит близко к Савеллию. И о сем довольно.

2. А от царского двора прибыл некто с известием, что после первого чувства, возникшего у державного императора, которое внушили ему клевещущие на меня, возникла другая мысль – не выдавать меня обвинителям и не предоставлять на их волю, как определено было вначале, но помедлить пока некоторое время. Посему, если он останется при этом мнении или придумает что-либо еще более милостивое, дам знать о том твоему благочестию. А если возобладает первое определение, то и сие не будет от тебя сокрыто.

3. Впрочем, брат Санктиссим, без сомнения, давно у тебя, и чего добивается он, известно уже стало твоему совершенству. Поэтому если послание к западным оказывается необходимым, то, составив оное, благоволи прислать ко мне, чтобы мог я переслать[1028] для подписи единодушным с нами и иметь готовую подписку, собранную на отдельном листе, который и можно будет приложить к листу, какой носит с собою брат наш сопресвитер.[1029] А я, не нашедши в записке ничего относящегося к делу, не придумал, о чем писать мне к западным. Что нужно, о том было уже писано прежде; а писать излишнее совершенно напрасно. Беспокоить же об одном и том же не смешно ли будет?

Мне думалось, что есть предмет, которого еще не касались и который даст повод письму, именно: посоветовать им принимать в общение с собою не без разбора всех приходящих с Востока, но, однажды навсегда избрав одну какую-нибудь сторону, прочих принимать по свидетельству принадлежащих к оной; и не присоединяться ко всякому, конечно, под видом православия пишущему свое изложение веры. Ибо в таком случае произойдет, что будут вступать в общение с теми, которые состоят между собою в споре и хотя предлагают нередко одни и те же выражения, однако же препираются друг с другом не менее во всем почти разномыслящих. Поэтому, чтобы ересь не воспламенилась у нас еще более, когда не согласные между собой в вере будут друг другу выставлять на вид письма, полученные ими от западных, надобно посоветовать им, чтобы с разбором и вступали в общение с приходящими к ним, и к отсутствующим посылали, по церковному уставу, письма общения.

130. К Феодоту, епископу Никопольскому [1030] (125)

1. Прекрасно и справедливо поступил ты, воистину досточестнейший и возлюбленнейший брат, побранив меня за то, что, когда, расставшись с твоим благоговением, доставил я к Евстафию [1031] эти предложения о вере и ничего не дал знать тебе о том, что было у меня с ним, маловажного или важного. А я умолчал о поступке его со мною не потому, что оный недостоин внимания, но потому, что разглашен уже молвою всюду, и потому никогда не было нужды в моем извещении, чтобы узнать намерение сего человека. Он и сам позаботился об этом, как бы опасаясь, чтобы не мало было число свидетелей о его образе мыслей, и какие писал против меня письма, разослал их в самые отдаленные места. Итак, сам он отделился от общения, не захотев сойтись со мною в назначенном месте и не приведя туда учеников своих, как обещал, меня же с киликийцем Феофилом [1032] своей явной открытой хулой предавая позору в многолюдных собраниях, потому что насаждаю в душах народа догматы, чуждые собственному его учению. И сего было уже достаточно, чтобы прервать мне с ним всякое общение. Когда же, пришедши в Киликию и встретившись с неким Геласием, изложил он ему исповедание веры, какое прилично было бы написать одному разве Арию и самому близкому из учеников его, – тогда, конечно, еще более утвердился я в разделении с ним, рассудив, что не переменит ефиоплянин кожу свою, и рысь пестроты своя (Иер. 13:23), а равно и воспитанный в превратных догматах не может очиститься от еретического повреждения.

2. Но он и далее простерев отважность свою, написал, лучше же сказать, насочинял [1033] против меня длинные речи, исполненные всякого злословия и клеветы, на которые я не отвечал еще, будучи научен апостолом не себе отмщать, но давать место гневу [Божию] (Рим. 12:19); притом, представив себе глубину лицемерия, с каким всегда сближался со мною, я был приведен в безмолвное изумление.[1034]

Но если бы и не было ничего этого, то нынешний поступок, на какой он отважился, в ком не произвел бы ужаса и совершенного к нему отвращения? Как слышу (если только это справедливо, а не выдумка, сочиненная для оклеветания), он осмелился повторить над некоторыми рукоположение, чего доселе не делал, кажется, ни один из еретиков. Поэтому можно ли терпеливо нам переносить подобные дела и проступки этого человека почитать удобоисцелимыми? Итак, не увлекайтесь ложными словами и не доверяйте подозрениям людей, которые без затруднения принимают все в худую сторону, будто бы я такие поступки почитаю безразличными. Да будет известно тебе, возлюбленнейший и досточестнейший для меня, что не знаю, испытывал ли я в душе своей когда-нибудь в другое время столько печали, сколько испытываю теперь, как скоро услышал о нарушении церковных уставов. Но молись только, чтобы дал нам Господь не делать ничего по раздражению, а иметь любовь, которая не бесчинствует, не гордится (1 Кор. 13:5). Ибо посмотри, как не имеющие любви превознеслись выше всякой человеческой меры и непристойной делают свою жизнь,[1035] отваживаясь на поступки, каким и прошедшее время не представляет примеров.

131. К Олимпию [1036] (126)

1. Слух о неожиданном действительно может сделать так, что у человека пошумит в обоих ушесех (1 Цар. 3:11). Это случилось теперь и со мною. Ибо хотя и очень уже приученного к этому слуха коснулись сии против меня сочинения, какие ходят по рукам, потому что еще и прежде мною самим получено письмо, которого стоят, правда, грехи мои, но которого не ожидал я увидеть написанным когда-либо людьми, приславшими ко мне оное, – однако же показалось мне, что последнее имеет в себе такой избыток горечи, по которому помрачает собою все предшествовавшее. И как мне было не выйти почти из ума, прочитав письмо к благоговейнейшему брату Дазину, исполненное тысячами оскорблений, несносных обвинений и нападений на меня, как будто уличен я в самых опасных замыслах против Церкви? А вскоре потом из сочинения, не знаю кем писанного, приведены и доказательства, будто бы хулы на меня справедливы. Об одной части, скажу откровенно, дознался я, что писано это лаодикийцем Аполлинарием, и дознался не потому, что сам читал когда-нибудь его произведение, но потому, что слышал по рассказам других. Но нашел написанным тут и иное нечто, чего сам я не читал и не слыхал, чтобы читал кто другой; и этому Свидетель верный на Небеси (Пс. 88:38). Поэтому те, которые отвращаются от лжи, научены, что любовь есть полнота закона, обещались носить немощи немощных, как дозволили вознести на меня такие клеветы, и решились осуждать меня за чужие сочинения – сему, сколько ни рассуждал я сам с собою, не могу придумать причины, разве, как сказал в начале, и причиненную мне этим скорбь признать частью наказаний, какие заслужил я грехами своими.

2. Сперва скорбел я душою, яко умалишася истины от сынов человеческих (Пс. 11:2); но потом убоялся сам за себя, не стражду ли, сверх прочих грехов, и грехом человеконенавидения, заключаю, что ни в ком уже нет верности, когда таковыми оказались ко мне и к самой истине люди, которым доверял я в самом важнейшем. Посему да будет известно тебе, брат, и всякому, кто друг истины, что не мои это сочинения и я не одобряю их, потому что написаны не по моей мысли. Если же за несколько до сего лет писал я к Аполлинарию или к кому другому, то не должно винить меня за сие. Ибо и сам не виню, если из чьих-либо друзей отпал кто в ересь (без сомнения, знаете сих людей, хотя и не называю по имени), – потому что каждый умрет в собственном своем грехе (ср. Иер. 31:30).

И это отвечал я теперь на посланную книгу, чтобы сам ты видел истину и привел ее в ясность не желающим содержать истину в неправде. А если должно будет оправдываться мне в обширнейшем виде и по каждому обвинению, то, при Божием содействии, и это сделаю. Ни трех Богов не проповедую я, брат Олимпий, ни с Аполлинарием не имею общения.

132. К Аврамию, епископу в Ватнах [1037] (127)

С осени во все это время не знал я о твоем благоговении, где находишься, а встречал только неверные слухи; одни извещали, что твое благоговение живет в Самосатах, другие – что в деревне, а иные утверждали, что видели тебя около самых Ватн. Поэтому и не писал я к тебе часто, теперь же, узнав, что находишься в Антиохии, в доме досточестнейшего комита Саторнина, охотно дал я письмо возлюбленнейшему и благоговейнейшему брату Санктиссиму, сопресвитеру, с которым приветствую любовь твою, прося, где бы ты ни был, помнить паче всего Бога, а потом вспомнить и о мне, которого издавна благоволил ты полюбить и причислить к самым близким своим.

133. К Петру, архиепископу Александрийскому [1038] (128)

Телесную привязанность производят глаза, утверждает же ее долговременная привычка. А истинную любовь образует дар Духа, сочетающий разлученных дальним расстоянием места и делающий друзей известными друг другу не по телесным чертам, но по душевным свойствам. Сие, конечно, совершила Господня благодать и со мною, даровав мне видеть тебя душевными очами, обнять истинною любовью и прийти с тобою как бы в один состав и в совершенное единство общением в вере. Ибо уверен я, что, будучи питомцем такого мужа и издавна пользовавшись обращением с ним, ходишь ты тем же духом и наставлен в тех же догматах благочестия.

Потому и приветствую твою досточестность и прошу после сего великого мужа, сверх прочего, наследовать и расположение его ко мне и как о себе писать к нам, по обычаю, так иметь попечение о живущей повсюду братии с тем же милосердием и с тем же усердием, какие и тот блаженнейший муж имел о всех по истине любящих Бога.

134. К пресвитеру Пеонию (129)

Сколько обрадовал ты меня письмом, без сомнения, угадываешь по тому самому, о чем писал, так в письме твоем вполне выказывается чистота сердца, из которого излились слова сии. Течение воды показывает, где ее источник; а свойством слова изображается породившее его сердце. Поэтому, признаюсь тебе, со мною произошло что-то странное и далеко отступающее от вероятного. Желая непрестанно читать письма твоего совершенства, когда взял я в руки письмо и прочел его, не столько рад был написанному, сколько опечален, рассуждая о потере, какую нес во время твоего молчания.

Но поскольку начал ты писать, то не переставай продолжать это. Ибо веселишь меня более, нежели те, которые богатолюбцам посылают большое количество денег. А писцов не оказалось у меня ни одного, ни каллиграфа,[1039] ни скорописца. Кого обучал, одни возвратились к прежнему образу жизни, а другие отказались от трудов, страдая долговременными недугами.

135. К Диодору, пресвитеру Антиохийскому [1040] (130)

1. Читал я книги, присланные твоей досточестностью, и последняя очень мне понравилась, не только по своей краткости (что и естественно было для человека, на все уже ленивого и немощного), но и потому, что богата вместе с тем мыслями, что ясно изложены в ней и возражения противников, и ответы на них; а также простота и неискусственность слога показались мне приличными намерению христианина, который пишет не столько напоказ, сколько для общей пользы. А первая книга, которая по предмету имеет ту же силу, но приукрашена более пышными выражениями, разнообразными оборотами речи и разговорными красотами слога [в диалогах], как показалось мне, требует много времени на прочтение и мысленного труда, чтобы собрать мысли и удержать их в памяти. Ибо вставленные по местам обвинения противников и похвалы своим, хотя, по-видимому, придают сочинению некоторые диалогические прикрасы, однако же тем, что требуют времени и размышления, прерывают течение мысли и ослабляют силу слова, когда должно ему разить противников.

Без сомнения же, известно твоему тонкому уму, что и из внешних философов (τῶν ἔξωθεν φιλοσόφων), писавших диалоги, Аристотель и Феофраст тотчас приступали к делу, потому что сознавали в себе недостаток Платоновых изяществ; а Платон, владея словом, одновременно и с учениями борется, и осмеивает учителей, нападая на дерзость и бесстыдство в Фразимахе, на легкомыслие и изнеженность в Гиппии, на высокомерие и заносчивость в Протагоре. Где же вводит в разговор лиц неопределенных качеств, там именами разговаривающих пользуется только для ясности дела, ничего же другого, заимствованного от лиц, не вносит в содержание, как поступил он в «Законах».

2. Посему и мы, которые не по славолюбию беремся писать, но желаем оставить братиям залог полезного слова, когда выставляем лицо, которое известно всякому по необузданности нрава, должны внести в речь нечто заимствованное от качества лица, если только вообще прилично нам, оставив дело, заниматься осмеянием людей. А если собеседник – неопределенного нрава, то эти выходки против лица прерывают связь, но не ведут ни к какому полезному концу.

Это сказал я, желая показать, что не льстецу в руки прислал ты труды свои, но сообщил свои произведения самому искреннему брату. Сказал же не для того, чтобы исправлять написанное, но только в предостережение на будущее время. Ибо, без сомнения, не откажется писать, кто владеет такой способностью и усердием писать, потому что всегда будут люди, доставляющие предметы для сочинения. С меня же достаточно будет читать написанное тобою; а чтобы самому написать что-нибудь, от этого я, можно сказать, почти столько же далек, как и от того, чтоб быть здоровым или иметь хотя малый досуг от дел.

Посылаю теперь с чтецом большую и первую книгу, прочитав ее, как мог, а вторую удержал я у себя, намереваясь ее списать, но не имея пока человека, который бы скоро писал. До такой-то бедности дошло завидное состояние каппадокийцев!

136. К Евсевию, епископу Самосатскому (131)

1. В каком положении нашел меня добрый Исаакес,[1041] об этом лучше перескажет тебе сам он, хотя и не владеет достаточно языком, чтобы трогательно описать чрезмерность страданий, – так велика была моя болезнь! Но, вероятно, известно это всякому, кто хотя несколько меня знает. Ибо если и тогда, как, по-видимому, я нахожусь в здравии, у меня менее сил, чем у людей, в жизни которых уже отчаялись, то можно по этому судить, каков я был во время болезни. Впрочем (извини горячку, если она шутит), поскольку быть нездоровым для меня стало чем-то естественным, то надлежало бы, при этой перемене состояния, иметь мне самое крепкое здоровье. Но поскольку наказание Господне по заслугам моим все более умножает болезненность мою, то вслед за одной немощью получил я другую немощь; почему из всего этого даже ребенку видно, что совершенно необходимо уже мне расстаться с этим покровом, разве только Божие человеколюбие, по долготерпению своему, дав время на покаяние, и теперь, как многократно прежде, освободит и избавит от непреодолимых бедствий! Итак, да будет сие, как угодно Богу и полезно для меня!

2. А в каком упадке и небрежении дела церковные, потому что, ради собственной безопасности, не обращаем внимания на дела ближних, неспособны видеть даже того, что при общих неудачах гибнет вместе и благосостояние каждого, об этом нужно ли говорить? Нужно ли говорить это, особенно такому человеку, который, издалека предусмотрев все в подробности, наперед засвидетельствовал и провозвестил, и сам прежде прочих подвигся, и других возбуждал, то чрез письма, то приходя сам, и ничего не оставил несвершенным, ничего не упустил в словах? Припоминаем об этом всякий раз, как видим исполнение, но ничем еще не воспользовались. И теперь, если бы не воспротивились мне грехи мои (сперва благоговейнейший и возлюбленнейший брат наш содиакон Евстафий, впав в тяжкую болезнь, продержал меня целых два месяца, пока со дня на день ожидал я его выздоровления; потом занемогли все со мною бывшие, из которых оставшихся перечислит брат Исаакес, а напоследок сам я охвачен был этой болезнью), то давно бы уже был я у твоей досточестности; не для того, чтобы оказать какую-либо пользу общему делу, но чтобы самому приобрести великую выгоду от свидания с тобою. Ибо решился я поставить себя вне стрел по делам церковным, как ничем не защищаемый от нападений, умышляемых противниками. Великая рука Божия да спасет тебя для всего мира, мужественного стража веры, бодрственного предстоятеля Церкви, и да сподобит меня прежде исхода моего свидеться с тобою на пользу душе моей.

137. К Антипатру [1042] (132)

Теперь, кажется, всего более чувствую утрату, какой подвергаюсь от своей болезни, когда, прилагая попечение о теле, принужден находиться в отсутствии во время прибытия в наше отечество такого мужа. Целый уже месяц лечусь природными горячими источниками, чтобы получить от сего какую-нибудь пользу. Но понапрасну, видно, тружусь в этом пустынном месте, или даже многим кажусь достойным смеха, не слушая пословицы, которая говорит, что мертвым не доставит пользы и теплое.

Посему даже в таком состоянии намерен я, оставив все, идти к твоему велелепию, чтобы насладиться твоими достоинствами и с помощью твоего правдолюбия приличным образом устроить домашние свои дела. Дом почтенной матери нашей Палладии, которую не близость только родства сопрягает со мною, но и доброта нрава соделала для меня второй матерью, – дом этой Палладии есть собственный мой. Итак, поскольку близ дома произошло какое-то смятение, прошу твое великодушие отложить ненадолго расследование и подождать моего приезда, не для того, чтобы нарушить справедливость (соглашусь лучше тысячу раз умереть, чем просить такой милости у судии праведного и друга законов), но чтобы ты по устному моему объявлению узнал то, о чем неприлично мне писать. Таким образом, и ты сам не погрешишь против истины, и мы не потерпим чего-либо неприятного. Итак, прошу тебя, поскольку лицо это [1043] находится в безопасности и под военной стражею, оказать мне сию нетрудную и безукоризненную для тебя милость.

138. К Евсевию, епископу Самосатскому (133)

1. В какое, думаешь, состояние пришла душа моя, когда получил я письмо твоего богочестия? Ибо, смотря на расположение, выраженное в письме, устремлялся я тотчас прямо лететь к сирийцам; смотря же на телесную немощь, которой был связан, чувствовал, что нет у меня сил не только лететь, но и поворотиться на одре. Пятидесятый день проводил уже я в болезни, когда пришел ко мне возлюбленный и ревностнейший брат наш, содиакон Елпидий. Много изнурен я был горячкой, которая, по недостатку питательного для нее вещества, обвившись около сухой этой плоти, как около обожженной светильни, производила полное изнурение и непрекращающуюся болезнь.[1044] А потом старая моя рана, а именно – больная печень, произвела во мне отвращение от пищи, отогнала от очей моих сон, держала меня на грани между жизнью и смертью, дозволяя жить в той только мере, чтобы чувствовать неприятности жизни. Поэтому-то пользовался я природными горячими источниками [1045] и принимал некоторые пособия от врачей. Но все преодолело это жестокое зло, которое и перенес бы иной, приобретя к тому привычку, но которому противостоять, не приготовившись к его нападению, ни в ком не достанет адамантовой твердости.

Впрочем, тревожимый им долгое время, никогда не скорбел я так, как теперь, потому что оно воспрепятствовало мне свидеться с истинной твоей любовью. Ибо какого удовольствия лишен я, знаю это сам, хотя в прошлый год лишь на кончике перста отведал сладчайшего меда в вашей церкви.

2. Но мне и ради других нужных дел надобно было сойтись вместе с твоим богочестием и о многом сообщить тебе, а многому у тебя научиться. Ибо здесь нельзя найти истинной любви. А если бы и нашел кто-либо человека весьма любящего, то нет иного, кто бы подобно твоему совершенному благоразумию и той опытности, какую собрал ты в продолжение многих трудов, подъятых для церквей, мог подать мне совет в предстоящих делах.

Об ином непозволительно и писать, а что с безопасностью можно сказать, состоит в следующем. Пресвитер Евагрий,[1046] сын антиохийца Помпейяна, отправившийся некоторое время назад на запад с блаженным Евсевием, возвратился теперь из Рима и просит у меня письма, в котором бы до слова содержалось написанное ими самими (а мое письмо, как не понравившееся тамошним любителям точности, принес он ко мне назад), и просит также поспешить уже с отправлением к ним людей заслуживающих доверия, чтобы и им иметь благовидный предлог к посещению нас.

Жители Севастии, единомысленные с нами, обнаружив гнойный струп Евстафиева зловерия,[1047] просят у меня какого-либо церковного пособия (ἐπιμέλειαν).[1048]

Икония, город писидийский, по древности первый после самого главного,[1049] теперь сама управляет частью, составленной из разных уделов, и под управление свое получила собственную свою область. Она и меня приглашает для посещения, чтобы дать ей епископа. Ибо Фавстин скончался.

Поэтому должно ли не медлить рукоположениями вне наших пределов, какой надобно дать ответ жителям Севастии и с каким расположением приняты Евагриевы предложения, – обо всем этом нужно мне было спросить твою досточестность при личном с тобою свидании, и всего этого лишен я настоящей болезнью. Итак, если будет кто отправляться к нам вскорости, то благоволи обо всем прислать мне ответы. А если никого не будет, то помолись, чтобы пришло мне на ум то, что было бы угодно Господу. На Соборе же прикажи и меня вспомнить, и сам помолись о мне, и народ пригласи с собою помолиться, чтобы оставшиеся дни и часы своего пребывания в мире удостоился я послужить, как благоугодно Господу.

139. К жителям Александрии (134)

1. Давно коснулся нас слух о происшедших в Александрии и прочем Египте гонениях [1050] и привел души в такое расположение, какое было естественно. Мы рассуждали сами с собою об ухищрении диавола в этой брани: поскольку увидел он, что Церковь в гонениях от врагов умножается и более процветает, то переменил свое намерение и уже не явно воюет, но устраивает нам тайные засады, прикрывая злой умысел свой именем, какое все носят, чтобы страдали мы так же, как и отцы наши,[1051] но не казались страждущими за Христа, потому что и гонители имеют имя христиан. Рассуждая об этом, долгое время сидели мы, пораженные вестью о случившемся. И действительно, пошумело в обоих ушесех (1 Цар. 3:11) наших, когда узнали мы о бесстыдной человеконенавистной ереси наших гонителей, которые не уважали ни возраста, ни трудов правительственных, ни любви народной, но предавали мучению и поруганию тела, осуждали на изгнание, расхищали имущество, у кого могли найти, не боясь человеческого осуждения, не имея в виду страшного воздаяния от Праведного Судии. Это поразило нас и едва не лишило употребления рассудка. А к этим рассуждениям присоединилась и следующая мысль: не совершенно ли оставил Господь церкви Свои? Не последний ли это час? И не начинается ли этим отступление, чтобы открылся уже беззаконник, сын погибели, противник и превозносяйся паче всякаго глаголемого Бога или чтилища (2 Фес. 2:3)?

2. Впрочем, временное ли это искушение, несите его, добрые Христовы подвижники; совершенному ли расстройству преданы дела, не будем унывать в настоящем, но станем ожидать откровения и явления великого Бога и Спаса нашего Иисуса Христа. Ибо если все творение будет разрушено [1052] и изменится образ мира сего (1 Кор. 7:31), то удивительно ли и нам, составляющим часть творения, пострадать в общем страдании и быть преданными скорбям, какие, по мере сил наших, посылает на нас Праведный Судия, не оставляя нас искуситися паче, еже можем, но подавая со искушением и избытие, яко возмощи понести (1 Кор. 10:13)?

Ожидают вас, братия, венцы мученические; готовы лики исповедников простереть к вам руки и принять вас в число свое. Припомните древних святых: никто из них не сподобился венцов терпения, роскошествуя и принимая ласкательства, но все, пережигаемые великими скорбями, показали опыт терпения. Одни руганием и ранами искушение прияша; другие претрени быша; иные же убийством меча умроша (Евр. 11:36, 37). Вот похвалы святых! Блажен, кто удостоился страданий за Христа; но блаженнее, кто воспринял наибольшие страдания,[1053] потому что недостойны страсти нынешняго времени к хотящей славе явитися в нас (Рим. 8:18).

3. Поэтому если бы возможно было самому мне быть у вас, то ничего не предпочел бы свиданию с вами, чтобы увидеться и обнять подвижников Христовых, приобщиться молитв и духовных в вас дарований. Но поскольку тело у меня изнурено продолжительной болезнью, так что не могу сойти с постели, и много у меня подстерегающих врагов, которые, как хищные волки, высматривают возможность, когда можно им расхитить овец Христовых, то доведен я необходимостью посетить вас письмом, прося прежде всего творить о мне прилежные моления, да удостоюсь, по крайней мере оставшиеся дни и часы, служить Господу по Евангелию Царствия, а потом прося также извинить мое отсутствие и это замедление письма. Ибо с трудом нашел я человека, который бы мог послужить моему желанию; имею в виду сына нашего, монаха Евгения, с которым прошу вас помолиться о мне и о всей Церкви и отписать мне о своих делах, чтобы, зная оные, быть мне благодушнее.

140. К Антиохийской церкви (135)

1. Кто даст ми криле яко голубине, и полещу к вам и почию (Пс. 54:7) желанием, какое имею свидеться с вашей любовью? Но теперь не только нет у меня крыльев, а и самое тело, издавна утружденное долговременным недугом, совершенно сокрушено ныне непрерывными скорбями. Ибо у кого такая адамантовая душа, кто в такой степени совершенно не сострадателен и жесток, что, слыша повсюду обращаемые к нам стенания, как будто какой-то хор сетующих оглашает нас общим и единогласным плачем, не пострадал бы в душе, не преклонился до земли и не изнемог совершенно от таких безмерных тягот? Но Святой Бог силен избавить нас от затруднений и даровать некоторое отдохновение после долговременных трудов. Потому желаю, чтобы и вы имели то же утешение и, увеселяя себя надеждой утешения, с терпением переносили болезненное чувство настоящих скорбей. Ибо несем ли мы наказания за грехи, то казней сих достаточно уже к отвращению от нас гнева Божия; призываемся ли сими искушениями к подвигам благочестия, то праведный Законоположник не попустит нам искуситися паче, еже можем понести (1 Кор. 10:13), но за подъятые труды воздаст нам венец терпения и упования на Него. Посему да не изнеможем, вступив в подвиг благочестия, и заслуженного трудами да не погубим отчаянием. Ибо не один мужественный поступок и не кратковременный труд показывает твердость души, но Испытующий сердца (Рим. 8:27) наши хочет, чтобы по долговременном и продолжительном испытании оказались мы достойными венцов правды.

Только да сохранится мысль наша неослабною, да соблюдется непоколебимым утверждение веры во Христа, и скоро придет Помощник наш, придет и не умедлит. Ибо ожидай печали на печаль, надежды к надежди, еще мало, еще мало (Ис. 28:10). Так Дух Святой ободряет питомцев Своих обетованием будущего. Ибо надежда – после скорбей; но ожидаемое [1054] – невдалеке. Если бы кто наименовал целую жизнь человеческую, то и это, конечно, весьма малое протяжение в сравнении с тем нескончаемым веком, который служит целью наших упований.

2. Веру же приемлем не иными вновь при нас уже написанную, не смеем и сами преподавать порождений своего ума, чтобы глаголов благочестия не соделать человеческими, но чему научены от святых отцов, то и возвещаем вопрошающим нас. Итак, со временем отцов водворена в Церкви нашей вера, написанная святыми отцами, собравшимися в Никее. Хотя думаю, что она и у вас во устах; однако же, чтобы не быть осужденным в лености, не отказываюсь начертать в письме сем сами эти определения. Вот они: «Веруем во Единого Бога Отца, Вседержителя, Творца всего видимого и невидимого. И во Единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, рожденного от Отца, Единородного, то есть от сущности Отчей, Света от Света, Бога истинного от Бога истинного, рожденного, не сотворенного, единосущного Отцу, чрез Которого пришло в бытие все, что на небе и что на земле. Для нас, человек, и для нашего спасения сошедшего, воплотившегося, вочеловечившегося, пострадавшего и воскресшего в третий день, восшедшего на небеса, грядущего судить живых и мертвых. И в Духа Святого. А кто говорит, что было, когда Сын не был, и прежде, нежели родился Он, не был (ἦν ποτε ὅτε οὐκ ἦν καὶ πρὶν γεννηθῆναι οὐκ ἦν), и произошел из не сущих (ἐξ οὐκ ὄντων ἐγένετο), или кто утверждает, что Сын Божий от другой ипостаси или сущности (ἐξ ἑτέρας ὑποστάσεως ἢ οὐσίας), или изменяем, или переиначиваем (τρεπτὸν ἢ ἀλλοιωτόν), – таковых Кафолическая и Апостольская Церковь анафематствует».

Сему веруем. Поскольку же учение о Святом Духе отцами не определено, потому что тогда не появлялись еще духоборцы (πνευματόμαχοι), то умолчали они, что надобно анафематствовать утверждающих о Духе Святом, будто бы Он есть тварного и рабского естества. Ибо в Божественной и Блаженной Троице совершенно ничего нет тварного.

141. К Евсевию, епископу Самосатскому (136)

1. Два уже письма получил я от твоего богомудрого и совершенного благоразумия: одно из них ясно изобразило мне, как ожидал меня народ, управляемый твоим преподобием, и насколько огорчил я, не явившись на священнейший Собор, а другое, посланное раньше, как заключаю по содержанию, но мне отданное после, содержит в себе научение, приличное тебе и необходимое для меня, а именно, не оставлять в небрежении церквей Божиих и не делать противникам постепенных уступок в делах, от чего их сторона возрастет, а наша умалится. И кажется, отвечал я на оба письма; впрочем, поскольку неизвестно, сохранены ли ответы мои теми, кому дано было это поручение, и теперь оправдываюсь в том же. И в извинение, почему не был у вас, представляю самый верный предлог; о сем, думаю, дошел слух и до твоего преподобия, а именно, что я одержим был болезнью, которая доводила меня до врат смерти. Даже и теперь еще, когда извещаю тебя об этом, пишу, нося остатки болезни; и она такова, что для иного была бы нестерпимой болезнью.

2. А в ответ на то, что не по моей беспечности церковные дела выданы противникам, да будет известно твоему благочестию, что епископы, состоящие со мною в общении, по лености ли, по подозрительности ли и неискреннему расположению ко мне, или по внушаемому диаволом противлению благим действиям, не хотят оказывать мне помощи. Но, хотя по видимости мы в представляем большинство [в единстве] друг с другом, особенно по присоединении к нам и превосходного Воспория,[1055] на самом же деле [епископы] не помогают мне даже в самом необходимом, вследствие чего неприятности сии в высшей степени препятствуют мне в поправлении своего здоровья, потому что недуги мои от сильной печали непрестанно возвращаются.

Что же могу сделать один, когда и церковные правила, как сам знаешь, не дозволяют одному таких распоряжений? Впрочем, каких средств не испытывал я? О каком суде не напоминал им в письмах и при свидании? Ибо приходили они в город ко мне, при слухе о моей смерти. Поскольку же угодно было Богу, чтобы нашли они меня в живых, то поговорил я с ними, как следовало. И в моем присутствии чувствуют они стыд свой и обещают все должное; но, расставшись со мною, опять возвращаются в прежнее свое расположение. Вот каковы и для меня последствия общего состояния дел, потому что Господь видимым образом оставляет нас, в которых от преумножения беззакония иссякла любовь (ср. Мф. 24:12). Но против всего этого да будет для нас достаточной твоя великая и действенная к Богу молитва. Может быть, и мы или сделаемся сколько-нибудь полезными для дел, или, даже претерпев неудачу в том, о чем стараемся, избегнем осуждения.

142. К заведующему сбором налогов при префекте [1056] (137)

На Собор [в честь] блаженного мученика Евпсихия [1057] собрал я всех братий наших хорепископов, чтобы сделать их известными твоей досточестности. Но поскольку ты не был, то необходимо стало представить их твоему совершенству с помощью писем. Итак, потрудись узнать сего брата, который, по страху Божию, заслуживает доверие твоего благоразумия. А что доносит твоему благому изволению по делу бедных, соблаговоли и ему поверить как говорящему правду, и утесненным оказать возможное вспомоществование. Без сомнения же, соблаговолишь посетить и богадельню подведомственного ему округа и вовсе освободить ее от налогов. Это угодно уже и твоему товарищу, то есть чтобы небольшое достояние бедных оставить свободным от общественных повинностей.

143. К другому заведующему сбором налогов при префекте (138)

Если бы и самому мне можно было прийти к твоей досточестности, то, без сомнения, лично донес бы тебе, о чем намерен, и заступился бы за утесненных. Но поскольку отвлекают меня и телесная немощь, и недосуги по делам, то вместо себя представляю тебе этого брата хорепископа, чтобы ты, искренне вняв ему, принял его к себе в число советников, потому что он способен посоветовать в делах правдолюбиво и разумно. Ибо когда соблаговолишь увидеть состоящую под смотрением его богадельню (а я уверен, что взглянешь на нее и не пройдешь мимо, потому что ты не несведущ в сем деле, но, как пересказывал мне некто, и сам в Амасии содержишь, чем Господь тебе послал), – итак, когда увидишь эту богадельню, снабди ее всем потребным. Ибо товарищ твой обещал уже мне оказать некоторое человеколюбие к богадельням. Говорю же сие не для того, чтоб ты подражал кому другому (ибо тебе в добрых делах свойственно самому быть руководителем других), но чтобы знать тебе, что относительно того же самого вопроса послушались меня другие.

144. Управляющему финансами при префекте претория [1058] (139)

Без сомнения, знаешь ты сего человека вследствие свидания с ним в городе; впрочем, представляю его тебе, одобряя и в письме, что во многом при твоих занятиях будет полезен для тебя как человек, способный разумно и осмотрительно представить, что надобно делать. А о чем говорил ты мне наедине, то теперь пришло время исполнить это явно, как скоро упомянутый выше брат кратко изложит тебе дело о бедных.

145. К Евсевию, епископу Самосатскому (140)

Знаю бесчисленные труды твои, какие подъял ты ради церквей Божиих; небезызвестно мне и множество дел, которыми занят ты, управляя не с небрежностью, но по воле Господней. Знаю я и человека,[1059] близкого к вам, который вас, как птиц, прячущихся от орла, принуждает не отходить далеко от своего крова. Все это не скрыто от меня. Но желание стремительно, заставляет надеяться, чего едва ли получишь, и браться за невозможное; лучше же сказать, упование на Господа сильнее всего. Ибо не по безрассудной прихоти, но с крепкой верой ожидаю, что откроются способы выйти из этих затруднительных обстоятельств, что удобно преодолеешь все препятствия и ты увидишь любимейшую из церквей, равно и она тебя увидит; а для нее предпочтительнее всех благ взглянуть на лицо твое и послушать гласа твоего. Итак, не сделай надежд ее напрасными. И в прошлом году, когда, возвращаясь из Сирии, принес я это обещание, какое сам получил, сколько, думаешь, окрылил ее надеждами? Не отлагай же, чудный муж, ее посещения до другого времени; хотя и всегда можно ее видеть, однако же не вместе со мною, которого болезнь нудит уже оставить эту многоболезненную жизнь.

146. К Антиоху [1060] (141)

Не могу укорить тебя леностью или беспечностью за то, что молчал, когда открывался случай писать. Ибо приветствие, присланное твоей почтенной рукой, ценой дороже многих писем. Потому и взаимно тебя приветствую и прошу ревностно: позаботься о душевном спасении, все плотские страсти обуздывая разумом, и в душе своей, как бы в святейшем каком храме, имея навсегда водруженную мысль о Боге; а при всяком деле и при всяком слове воображай пред очами судилище Христово, чтобы все частные действия, собранные на это строгое и страшное испытание, в день воздаяния принесли славу тебе, удостоенному похвал пред всей тварью. Если же сам этот великий муж [1061] предпримет путь до нас, то немалое будет удовольствие вместе с ним и тебя увидеть вам у себя.

147. К Авургию (142)

Доселе почитал я басней написанное Гомером, когда читал вторую часть его творения, в которой пересказывает бедствия Одиссея. Но что казалось дотоле баснословным и невероятным, научили меня признавать это весьма вероятным странные похождения превосходнейшего во всем Максима. И Максим был правителем немаловажного народа, подобно как Одиссей вождем кефалонцев. И тот, везя с собой много денег, возвратился нагим; и этого бедствие довело до того, что был он в опасности явиться домой в чужом рубище. И подвергся этому, раздражив, может быть, против себя Лестригонов [1062] и встретившись с Сциллой,[1063] которая в женском образе имеет бесчеловечие и свирепость пса. Итак, поскольку едва мог он спастись от этого неминуемого водоворота, то через меня просит тебя: благоволи уважить общую человеческую природу и, поскорбев о незаслуженных бедствиях, не оставь в молчании случившегося с ним, но доведи сие до сведения людей могущественных, чтобы прежде всего оказана ему была помощь для отражения замышленного нападения; а если сего не будет сделано, – то разглашено было намерение нанесшего ему оскорбление. Для обиженного достаточное утешение и одно обнаружение лукавства злоумышляющих на него.

148. К Траяну [1064] (143)

Утесненным приносит великое утешение, если имеют они возможность оплакать свои бедствия, и особенно если встречают людей, которые по благородству своего нрава (ἐκ τῆς τοῦ τρόπου καλοκἀγαθίας) могут оказать сострадание скорбящим. Поэтому и почтеннейший брат Максим, бывший начальником в нашем отечестве, претерпев, чего не терпел еще никто из людей, лишившись своего имущества, какое было у него после отца и какое собрано прежними трудами, и во время повсеместных скитаний своих испытав тысячи телесных лишений, не спасши от поругания и самых прав гражданства, для поддержания которых люди свободные не щадят никакого труда, много жаловался мне на постигшие его бедствия и чрез меня пожелал в краткости сообщить и тебе «Илиаду» своих злоключений. Поскольку же не мог я другим образом уменьшить сколько-нибудь его несчастий, то с готовностью предложил ему эту милость, то есть из многого, что слышал от него, пересказать твоей чинности немногое, потому что и сам он, как показалось мне, стыдился подробно описывать свои приключения.

Ибо что было с ним, то доказывает, что обидевший его человек злой, а вместе и потерпевшего обиду представляет человеком действительно весьма достойным сострадания,[1065] потому что впасть в попущенные Богом несчастия, по-видимому, служит некоторым доказательством, что человек предан сим страданиям. Но достаточным будет для него утешением в постигшем его горе, если воззришь на него благосклонным оком и прострешь даже и до него ту преизобильную милость, которой не могут истощить все ею пользующиеся (разумею твою снисходительность). А что и в суде твое влияние будет для него великим пособием к тому, чтобы одержать верх, в этом все мы твердо уверены. Всех же более уверен он сам, испросивший у меня письмо, от которого ожидает для себя пользы; и я желал бы увидеть, что он вместе с другими, насколько будет ему возможно, восхвалит твою степенность.

149. К Траяну (144)

Сам ты постиг своими глазами злострадание Максима, человека прежде знаменитого, а теперь из всех самого жалкого, бывшего начальником в нашем отечестве. Лучше бы ему никогда не начальствовать! Ибо многие, думаю, станут избегать начальствования над народами, если должность правителя будет иметь такой конец. Поэтому нужно ли все, что я видел и что слышал, подробно пересказывать человеку, который по великой остроте ума способен по немногим поступкам угадывать и остальное? Впрочем, и пересказав это, может быть, не покажусь тебе дошедшим до излишества; потому что кроме многих и ужасных дерзостей, какие вытерпел он до твоего прибытия, то, что было с ним после, заставляет предшествовавшее почитать еще делом человеколюбия. Так много обид, убытка и мучений самому телу заключало в себе то, что впоследствии придумано против него человеком, у которого он во власти. И теперь приходит к нам под прикрытием воинов, чтоб довершить здесь остаток своих бедствий, если только ты не соблаговолишь прикрыть угнетенного своей мощной рукой. Посему хотя знаю, что вдаюсь в излишество, твою доброту убеждая к человеколюбию, однако же, поскольку хочу стать полезным для сего человека, умоляю твое велелепие к врожденной в тебе ревности о благе присовокупить нечто и ради меня, чтобы ясно увидел он пользу моего о нем ходатайства.

150. К Амфилохию, от имени Ираклида [1066] (145)

1. Помню, о чем мы с тобою разговаривали однажды между собой; не забыл, и что сам я говорил, и что слышал от твоего благородства; и теперь не держит уже меня жизнь общественная. Хотя в сердце я тот же и не совлекся еще ветхого человека (Кол. 3:9), по крайней мере по наружности и по тому, что далеко себя держу от дел житейских, кажется уже, что будто вступил на путь жизни по Христе. Но, подобно собирающимся пуститься в море, сижу сам с собою, смотря в будущее. Ибо мореходам для благополучного плавания нужны ветры, а нам нужен человек, который бы руководил и безопасно переправил нас по соленым волнам жизни. Собственно для меня, как полагаю, нужны, во-первых, узда для юности и, во-вторых, побуждения на поприще благочестия. А это может доставить такой разум, который то сдерживает, что во мне есть бесчинного, то возбуждает, что в душе есть медлительного. Еще нужны мне и другие пособия, чтобы смывать с себя нечистоты, в какие вдаюсь по привычке. Ибо мы, как знаем, с давнего времени привыкли к форуму,[1067] не бережливы на слова и неосторожно обращаемся с представлениями, какие в ум влагает лукавый, поддаемся честолюбию и нелегко оставляем высокие о себе мысли. Для этого, как рассуждаю, надобен мне великий и опытный учитель. Сверх того, и очистить душевное око – чтобы, сняв, подобно какому-то гною, всякое омрачение, производимое невежеством, мог я взирать на красоту Божией славы – почитаю делом, стоящим немалого труда и приносящим немаловажную пользу.

А между тем твердо знаю, что и твоя ученость видит то же самое и желает, чтобы был человек для помощи в этом деле. И если даст когда-либо Бог сойтись вместе с твоей чинностью, конечно, еще больше узнаю, о чем мне надобно озаботиться. Ибо теперь, по великому своему неведению, не могу знать и того, в чем у меня недостаток. Знаю только, что не раскаиваюсь в первом стремлении и не ослабевает душа моя в намерении жить по Богу, в рассуждении чего беспокоился ты обо мне, поступая прекрасно и свойственным тебе образом, чтобы, обратившись вспять, не сделался я соляным столпом, чему, как слышу, подверглась одна жена (Быт. 19:26). Но еще и внешние власти удерживают меня, и начальники ищут, словно воина-дезертира. А всего более удерживает меня собственное свое сердце, свидетельствуя о себе то, что сказано уже мною.

2. Поскольку же напоминал ты об условиях и обещался принести на меня жалобу, то сим, при всей моей грусти, заставил ты меня смеяться над тем, что ты все еще пребываешь ритором и не оставляешь своего мастерства. Ибо я, если не вовсе погрешаю против истины, как человек неученый, думаю так, что один путь, ведущий ко Господу, и все, которые идут к Нему, сопутствуют друг другу и соблюдают одно условие жизни. Поэтому куда же мне уйти так, чтобы можно было разлучиться с тобою и не вместе жить, не вместе работать Богу, к Которому сообща мы прибегли? Хотя тела наши будут разделены местом, но око Божие, без сомнения, увидит обоих нас вместе, если только и моя жизнь достойна того, чтобы взирали на нее очи Божии; ибо читал я где-то в Псалмах, что очи Господни на праведныя (Пс. 33:16). Желаю я, правда, с тобою и со всяким, кто избрал для себя то же, что и ты, быть вместе и телом, желаю всякую ночь и всякий день пред Отцом нашим Небесным преклонять колена с тобою и со всяким другим, кто достойно призывает Бога, потому что общение в молитвах, как знаю, приносит великую пользу. Но что, если придется мне необходимо лгать всякий раз, как ни случится воздохнуть, лежа в другом углу? Не могу спорить против сказанного тобой и сам себя обвиняю уже во лжи, если, по старому равнодушию, высказал что-нибудь такое, что делает меня подлежащим осуждению во лжи.

3. А когда был я близ Кесарии, чтобы получить сведения о делах, не решившись проходить через сам город, укрылся в ближайшей богадельне, чтобы там узнать, о чем мне хотелось. Потом, когда, по обычаю, прибыл боголюбивейший епископ, я донес ему обо всем, по приказанию твоей учености. И что отвечал он мне, сие и в памяти моей не могло сохраниться, и превзошло бы меру письма. Если же сказать кратко, то в отношении нестяжательности назначил он ту меру, что каждый должен ограничиваться в приобретении собственности последним хитоном. И представил мне доказательства из Евангелия – одно из слов Иоанна Крестителя: имеяй две ризе, да подаст неимущему (Лк. 3:11), другое из запрещения Господня ученикам иметь две ризы (Мф. 10:10). А к этому присовокупил еще: аще хощеши совершен быти, иди, продаждь имение твое, и даждь нищим (Мф. 19:21). Говорил также, что сюда относится и притча о бисере, потому что купец, обрет многоценен бисер, шед продаде вся, елика имяше, и купи его (Мф. 13:46). Присовокупил же к сему, что не на себя должно брать раздаяние имения, но поручать тому, на кого возложено распоряжаться делами бедных. И сие подтвердил местом из Деяний, что, продавая имения свои и принося, полагаху при ногах апостол, и ими даяшеся коемуждо, егоже аще кто требоваше (Деян. 4:35). Ибо, говорил он, нужна опытность, чтобы различить истинно нуждающегося и просящего по любостяжательности. И кто дает угнетенному бедностью, тот дает Господу и от Него получит награду; а кто ссужает всякого встречного, тот бросает псу, который докучает своею безотвязностью, но не возбуждает жалости своей нищетою.

4. А того, как надобно нам проводить каждый день жизни, лишь немного коснулся словом и не как требовала важность предмета. Впрочем, желал бы я, чтобы поучился ты у него самого, потому что неблагоразумно было бы мне портить точность его наставлений; но желательно было бы мне быть у него вместе с тобою, чтобы ты и сказанное удержал в памяти вполне, и своим разумением доискался до прочего. Ибо из многого, мною сказанного, помню то, что учение о том, как надобно жить христианину, не столько требует словесного наставления, сколько ежедневного примера. И знаю, что если бы не удерживали тебя эти узы – услуживать отцовской старости, то и сам ты не предпочел бы ничего другого свиданию с епископом, и мне не стал бы советовать, чтобы, оставив его, скитался я по пустыне; потому что пещеры и утесы еще подождут нас, а польза, доставляемая сими мужами, не всегда бывает при нас. Поэтому, если дашь место моему совету, то настроишь отца, чтобы дозволил тебе оставить его ненадолго и свидеться с человеком, который много знает и из опыта других, и по собственному разумению и способен передать сие тем, кто придет к нему.

151. К Евстафию, главному врачу [1068] (146)

Ежели есть какая польза от моих писем, то не опускай ни одного случая писать ко мне и побуждать меня, чтобы я писал. Ибо сам я приметным образом делаюсь веселее, когда читаю письма мужей рассудительных. А находите ли и вы у меня что-либо достойное внимания, знать это лучше вам, читающим мои письма. Поэтому если бы не отвлекало меня множество дел, то не удержался бы от удовольствия писать непрестанно. Но у вас меньше забот; поэтому когда только можно услаждайте меня письмами. Говорят, что и колодцы, если из них черпают, делаются лучшими. И твои увещания, заимствованные из врачебной науки, пропадают, видно, даром; не потому, что я пользуюсь медицинским ножом, но потому, что сделавшееся ни к чему не годным само собою отпадает.

Вот изречение [одного] стоика: «Поскольку, – говорит он, – дела не делаются, как мне хочется, то хочу так, как делаются». А я хотя не согласен соображать волю свою с течением дел, однако же не одобряю, если кто делает что-нибудь необходимое и не по воле. Ибо и у вас, врачей, нет охоты прижигать больного или причинять ему другую какую боль; однако же нередко соглашаетесь на сие, видя тяжелое состояние [1069] больного. И мореходы не добровольно выбрасывают свою поклажу,[1070] но, чтобы избежать кораблекрушения, берутся за сию меру, жизнь в бедности предпочитая смерти. Поэтому и обо мне так думай, что хотя болезненно и с тысячами жалоб переношу разлуку с оставляющими нас, однако же переношу, потому что для любителей истины всего предпочтительнее Бог и упование на Него.

152. К Виктору, военачальнику [1071] (147)

Если б не писал я к кому другому, то, может быть, справедливо подвергся бы обвинению в нерадении или забвении. Но как забыть тебя, чье имя повторяется всеми людьми? Как стать невнимательным к тому, кто едва почти не всех в мире превзошел высотою своего чина? Но причина моего молчания очевидна: я боялся обеспокоить такого мужа. Если же к прочим своим доблестям присоединил ты и это – что не только принимаешь присылаемые к тебе письма, но требуешь и тех, которые не были присланы, то вот смело теперь пишу и впредь буду писать, моля Святого Бога вознаградить тебя за честь, оказываемую мне. А относительно Церкви предупредил ты мои просьбы, сделав все, чего бы мог я пожелать. Делаешь же, не людям угождая, но почтившему тебя Богу, Который одни блага даровал тебе в настоящей жизни, а другие дарует в будущем веке за то, что идешь путем Его, держась истины и от начала до конца соблюдая сердце неуклонным в правоте веры.

153. К Виктору, бывшему консулу (148)

Всякий раз, как случается мне читать письма твоей чинности, приношу благодарение Богу, что продолжаешь и помнить обо мне и, несмотря ни на какую клевету, не уменьшаешь любви, которую по самому непреклонному суждению или по доброй привычке однажды решился ко мне возыметь. Посему молю Святого Бога, чтобы и ты пребывал в подобном ко мне расположении, и я достоин был той чести, какою почтил ты меня в письме своем.

154. К Асхолию, епископу Фессалоникийскому [1072] (149)

Прекрасно ты сделал и по закону духовной любви, начав переписку со мной и добрым примером возбудив и меня к подобной ревности. Ибо мирской дружбе нужны глаза и свидание, потому что сим полагается начало к близости,[1073] умеющие же любить духовно не прибегают к плоти для снискания дружбы, но общением веры приводятся к духовному союзу.[1074] Посему благодарение Господу, утешившему сердца наши и показавшему, что не во всех еще иссякла любовь, но еще есть кое-где во вселенной люди, которые показывают в себе черты ученичества Христова! И потому мне кажется, что поступок ваш уподобляется звездам, которые в облачную ночь, то там то здесь, просвечивают в разных частях неба и в которых как светлость их приятна, так еще приятнее неожиданность появления. Подобны им и вы – светила церквей, которых очень немного и легко перечесть при этом плачевном состоянии дел, но которые, являясь нам в безлунную ночь, сверх привлекательности ваших добродетелей, вожделенны еще и своей неожиданностью.

Расположение же твое достаточно известным сделалось мне из письма. Хотя не велико оно по числу слогов, однако же правотою мысли достаточно обнаружило мне твое намерение. Ибо твое усердие к блаженнейшему Афанасию служит самым явным доказательством, что имеешь здравый взгляд на дела большой важности. За удовольствие, доставленное письмом, обязан я великой благодарностью досточестнейшему сыну нашему Евфимию; и сам молю, чтобы ему была всякая помощь от Святого,[1075] и тебя прошу помолиться со мною, чтобы вскоре увидеть нам возвращение его вместе с благочиннейшей его супругой, дочерью нашей о Господе. Но и сам позволь попросить тебя: не ограничь одним началом нашего веселья, но, при всяком открывающемся случае писать, частым собеседованием возвращай любовь свою ко мне, а равно извещай о ваших церквах, как продолжается в них согласие. Помолись и о здешних церквах, чтобы и у нас настала великая тишина, и Господь наш запретил ветру и морю (Мф. 8:26).

155. К Сорану [1076] (150)

Затрудняюсь оправдываться во многих обвинениях, изложенных в письме первом и единственном, каковое благоволило прислать ко мне твое благородство; затрудняюсь не по оскудению в правде, но потому, что по множеству вменяемого мне трудно сделать предпочтение важнейшему и определить, с чего сперва должно начать мне уврачевание. Или, может быть, держась того порядка, в каком писано, должно отвечать на каждое, одно за другим, обвинение?

Об отправляющихся отсюда в Скифию доселе не знал я, даже не предуведомили меня и о тех, которые пришли из твоего дома, чтобы мог я через них поприветствовать тебя, хотя положено мною употреблять великое старание, чтобы при каждом случае приветствовать твою досточестность. А забыть тебя в молитвах невозможно, разве забуду скорее дело свое, на которое поставил меня Господь. Ибо, будучи верным благодати Божией, конечно, помнишь церковные возглашения (κηρύγματα), помнишь, что молимся о братиях, находящихся в отшествии, совершаем также молитвы в святой церкви о включенных в воинские списки, об исповедующих с дерзновением имя Господне и о показавших духовные плоды, а, без сомнения, в числе многих из них или и наряду со всеми, как думаю, включается и твоя досточестность. Да и собственно о тебе как могу забыть, имея перед собой так много побуждающих к напоминанию, такую сестру, таких племянников, родню настолько добрую, так меня любящую, дом, домашних друзей, видя которых, даже не желая того, необходимо вспомнишь о добром твоем изволении?

А в отношении дела сего – брат этот не сделал мне ничего оскорбительного, и мною не произнесено никакого решения, вредного ему. Поэтому неудовольствие свое обрати на пересказавших ложно, освободив от всякого упрека хорепископа и меня. Если же этот досужий человек заводит для упражнения тяжбу, – на то есть народные судилища и законы. Почему прошу вас нимало на сие не жаловаться; а ты, что ни делаешь доброго, сам себе собираешь сокровище, и какое упокоение доставляешь гонимым за имя Господне, такое же и себе уготовляешь в день мздовоздаяния. Хорошо же сделаешь, если перешлешь в отечество и останки мучеников, ежели только, как писал ко мне, тамошнее гонение и ныне творит мучеников Господу.[1077]

156. К Евагрию, пресвитеру [1078] (151)

1. Столь далек я от того, чтобы скучать длиннотою писем, что это письмо, от удовольствия при чтении его, показалось мне даже коротким. Ибо что приятнее слышать, нежели слово о мире? Или что священнолепнее и наиболее угодно Господу, как входить в совещание о подобных предметах? Поэтому тебе, принявшему такое прекрасное намерение и так ревностно принявшемуся за дело самое блаженное, да воздаст Господь награду, обещанную миротворцам. А о нас, честная глава, разумей так: что касается желания и молитв о том, чтобы увидеть некогда день, в который все составят одно собрание, не разделяясь между собою мнениями, то в усердии сем никому не уступим первенства. Ибо подлинно были бы мы безрассуднейшими из всех людей, если б радовались разделениям и расколам в церквах и союза между членами Тела Христова не почитали величайшим из благ. Впрочем, сколько есть в нас желания, настолько, да будет тебе известно, недостает у нас сил. Небезызвестно твоему совершенному благоразумию, что болезни, усиленные временем, для исправления своего прежде всего требуют времени, а потом сильного и напряженного действования, если кто хочет дойти до самой глубины, чтобы с корнем истребить недуги в страждущих. Но ты знаешь, что говорю, и, если должно сказать яснее, не побоюсь.

2. Сего укорененного в душах долговременным обычаем самолюбия не могут истребить ни один человек, ни одно письмо, ни краткое время. Ибо невозможно совершенное истребление подозрений и споров, производимых противоречиями, без какого-нибудь достоверного посредника в примирении. Если бы преизливалась на меня благодать и был я силен словом, делом и духовными дарованиями постыдить противников, то надлежало бы мне отважиться на такое дело. Но, может быть, и тогда не присоветовал бы ты одному мне приступить к исправлению, потому что, по благодати Божией, есть епископ,[1079] которому преимущественно принадлежит попечение о Церкви. Но и он ко мне прийти не может, и мне отправиться к нему теперь зимою неудобно, или, лучше сказать, вовсе невозможно; не только потому, что тело у меня, по причине долговременной болезни, отказалось служить, но и потому, что проходы чрез Армянские горы в скором времени сделаются непроходимыми, даже для людей, по летам весьма крепких. Но не откажусь объяснить ему дело в письме. Впрочем, не ожидаю, чтобы от письма вышло что-нибудь важное, судя о сем по строгой точности этого человека и по самому свойству писем, потому что пересылаемое слово, как обыкновенно, не может решительно убедить. Ибо многое надобно высказывать, многое, напротив, выслушивать, решать встречающиеся недоумения и на место сего ставить что-нибудь твердое; а ничего такого не может сделать слово, в письме брошенное на бумагу бездейственным и безжизненным.

Однако же, как сказал я, не поленюсь написать. Знай же, истинно благоговейнейший и превозлюбленный мною брат, что у меня, по милости Божией, ни с кем нет частной ссоры. Ибо я никогда не был озабочен исследованием тех обвинений, какие на каждом есть или возводятся на него. Посему вам следует обращать внимание на мою мысль – как на мысль человека, который не способен делать что-либо по пристрастию и не по предубеждению из-за клеветы; только было бы благоволение Господне и все делалось у нас по-церковному и в порядке.

3. Но опечалил меня возлюбленный сын наш содиакон Дорофей, известив о твоем благоговении, что отказался [1080] ты участвовать с ним в общении. Впрочем, сколько припоминаю, у нас с тобою не было речи о чем-либо подобном. Послать на Запад мне совершенно невозможно, потому что никого не имею, способного к сему служению. Если же кто из ваших братий берется взять на себя этот труд ради церквей, то, конечно, знает он, к кому и с какой целью отправляется, от кого и какими должен запастись в дорогу письмами. А посмотрев вокруг себя, не вижу при себе никого. И желаю быть причисленным к седми тысячам, не преклонившим колена пред Ваалом; впрочем, и моей души ищут (3 Цар. 19:18, 14) налагающие руки свои (ср. Деян. 4:3) на всех; но ради этого нисколько не уменьшу должного усердия к церквам Божиим.

157. К Евсевию, епископу Самосатскому [1081] (152)

Как думаешь, тяжело мне было перенести, что в прошлое лето не удалось свидеться с тобой? А и в другие годы не было такого свидания, чтобы мог я им насытиться. Впрочем, любящему и во сне увидеть предмет своего желания доставляет некоторое утешение. Ты же и не напишешь, так ты ленив; почему и то, что не явился на свидание, надобно приписывать скорее не другой какой причине, а твоей лени предпринимать путешествие из любви. Но о сем ни слова больше. Молись же обо мне и проси у Господа не оставить меня, но как извел меня из предшествовавших искушений, так избавит и от ожидаемых во славу имени Его, на которое уповал я.

158. К Антиоху (153)

Поскольку грехи мои помешали тому, чтобы мог я привести в исполнение давнее желание свое видеться с вами, то утешаю себя в утрате сей письмом и прошу непрерывно воспоминать о мне в молитвах, чтобы, если буду жив, сподобиться мне удовольствия видеть вас, а если не буду, при пособии молитв ваших с благой надеждой преселиться из сего мира. Поручаю вам брата, который при верблюдах.

159. К Евпатерию и к его дочери [1082] (154)

1. Какую радость доставило мне письмо твоей светлости, догадываешься, без сомнения, по самому его содержанию. Для человека, давшего обет всегда беседовать с людьми богобоязненными и самому от них получать пользу, что может быть приятнее таких писем, из которых видно, что ищут познания о Боге? Ибо если нам еже жити Христос (Флп. 1:21), то следует, что и слово наше должно быть о Христе, и мысль и всякое действие должны держаться Его заповедей, и душа наша должна преображаться в Его образ. Потому радуюсь, что о таких предметах меня спрашивают, и разделяю радость спрашивающих. Итак, скажу одним словом: всем изложениям веры, составленным впоследствии, предпочитается у нас изложение отцов, собравшихся в Никее, в котором Сын исповедуется единосущным Отцу и того же естества, какого и Родивший. Ибо Светом от Света, Богом от Бога, Благим от Благого и всем сему подобным исповедан Он теми святыми; и то же теперь свидетельствуем мы, желающие ходить по следам их.

2. Поскольку же вопрос, возникший ныне от людей, замышляющих непрестанно нововведения, а прежде обходимый молчанием по отсутствию споров из-за него,[1083] остается неразъясненным (разумею вопрос о Святом Духе), то предложу свое изложение его, следуя мысли Писания; потому что как крестимся, так и веруем, как веруем, так и славословим. Итак, поскольку крещение дано нам Спасителем во имя Отца и Сына и Святого Духа (Мф. 28:19), то произносим исповедание веры, согласное с крещением, и славословие (δοξολογία), согласное с верою, со Отцом и Сыном спрославляя Святого Духа, спрославляя тою верою, что Он не чужд Божия естества. Ибо отчужденное по естеству не имело бы участия в тех же чествованиях. А о тех, которые Святого Духа называют тварью, жалеем как о впадающих чрез таковое слово в непростительный грех хулы на Духа (см. Мф. 12:31; Лк. 12:10). О том, что тварь далека от Божества, нет нужды и говорить даже и мало упражнявшимся в Писании. Ибо тварь рабствует, а Дух освобождает;[1084] тварь имеет нужду в жизни, а Дух животворящ; тварь имеет нужду в научении, а Дух учит; тварь освящается, а Дух освящает. Перечислишь ли Ангелов, Архангелов и все Премирные Силы – чрез Духа приемлют они освящение. Сам же Дух имеет в Себе естественную (φυσικήν) святость, не по благодати прияв ее, но содержа в Своей сущности, почему и приял по преимуществу наименование Святого. Посему Кто Свят по естеству, как Свят по естеству Отец и как Свят по естеству Сын, Того не соглашаемся отлучать и отсекать от Божественной и Блаженной Троицы и не принимаем с собою в общение, если кто сопричисляет Его к твари.

Сего как бы вкратце сказанного да будет достаточно для вашего благоговения, потому что, прияв несколько семян, при содействии вам Святого Духа сами возделаете в обилии благочестие. Ибо даждь премудрому вину, и премудрший будет (Притч. 9:9). Учение же более совершенное отложим до личного свидания, при котором можно и решить возражения, и привести обширнейшие свидетельства из Писания, и подтвердить всякий образец здравого исповедания веры. А теперь соблаговолите извинить за краткость сказанного, потому что и вовсе не написал бы ничего, если бы отказать совершенно в прошении не почитал большим вредом, чем недостаточно выполнить оное.

160. К Диодору [1085] (155)

1. Ко мне дошло письмо с надписью Диодорова имени; а что в нем далее, то принадлежит скорее кому-нибудь другому, но не Диодору. Ибо мне кажется, что какой-нибудь ловкий человек, приняв на себя твою личину, захотел чрез это сделать себя достойным доверия у слушателей. Спрошенный кем-то, позволительно ли ему брать за себя в замужество сестру умершей жены, он не содрогнулся от сего вопроса, но спокойно выслушал и даже с великой отважностью и жаром помогал исполнению сего нечистого пожелания.[1086] Поэтому если бы письмо было у меня, то послал бы его к тебе, чтобы можно тебе было защитить и себя, и истину. Поскольку же показавший мне письмо взял его назад и носил его всюду, как бы знак победы надо мною, запрещавшим ему это вначале, и говорил, что имеет письменное на то дозволение, – написал я теперь к тебе, чтобы нам в две руки напасть на его подложное письмо и не оставить у него никакой силы и чтобы письмо не могло уже удобно вредить читающим.

2. Итак, первое, что можем противоположить сему и что особенно важно в подобных делах, есть соблюдающийся у нас обычай, имеющий силу закона, потому что уставы переданы нам святыми отцами. Обычай же сей таков: если кто, одержимый страстью нечистоты, впадает в беззаконное сообщение с двумя сестрами, то не признавать сего за брак и вообще не прежде принимать его в церковное собрание, как по взаимном их разлучении. Посему если бы и нечего было сказать кроме того, то обычая сего достаточно было бы к охранению благонравия. Но как написавший письма покусился ввести это зло в общее употребление,[1087] то и мне необходимо не отказываться от пособия умозаключений; впрочем, в делах очень ясных собственное убеждение каждого важнее доводов разума.

3. Он говорит: в книге Левит написано: сестру жены твоея да не поймеши в наложницу открыти срамоту ея пред нею, еще живе сущей ей (Лев. 18:18). Из сего видно, продолжает он, что дозволяется взять сестру умершей жены. На сие, во-первых, замечу: что ни говорит Закон, говорит живущим под Законом; ибо иначе будешь подлежать и обрезанию, и субботе, и воздержанию от яств.[1088] Ибо, конечно, не тогда только будем подчинять себя игу рабства законного, когда встретим что-либо способствующее нашим удовольствиям, а если в узаконенном окажется что тяжкое, тогда вдруг прибегнем к свободе о Христе. Нас спрашивали: писано ли, чтобы брать в жены сестру умершей? И мы отвечаем, что для нас безопасно и справедливо, а именно: что сего не писано. А выводить заключение из последствия относительно того, о чем было умолчено, – дело законодателя, а не толкующего закон: иначе если захочет кто, то может отважиться и при жизни жены взять сестру ее. Ибо та же самая уловка и для этого может быть применима. Скажет: «Писано: да не поймеши в наложницу, следовательно, не запрещено взять не в наложницы». А кто потворствует страсти, тот будет утверждать, что нрав у сестер неревнивый. Когда же уничтожена причина, по которой запрещено сожитие с обеими, тогда будет ли какое препятствие взять двух сестер? Но на сие скажем: этого не писано, а также и то не определено; между тем как связь понятий делает оба заключения равно позволительными. Но чтобы освободиться от затруднений, надобно вникнуть несколько в обстоятельства, предшествовавшие законоположению.

Законодатель, по-видимому, объемлет не все роды грехов, но запрещает собственно грехи египтян, откуда Израиль вышел, и грехи хананеев, к которым переселялся. Ибо читается так: по делом земли египетския, в нейже обитаете, да не сотворите, и по начинаниям земли ханаанския, в нюже Аз веду вы тамо, не сотворите, и по законом их не ходите (Лев. 18:3). Почему вероятно, что сей род греха не был тогда обыкновенным у сих народов; потому и Законодатель не имел нужды предохранить от него, но удовольствовался неизученным обычаем к внушению отвращения от преступления. Почему же, запретив большее, умолчал о меньшем? Потому что многим плотолюбцам к сожитию с живыми еще сестрами служил, по-видимому, во вред пример патриарха.

Что же надобно делать нам? Читать ли написанное или дополнять умолчанное? Например: в законах сих не написано, что отцу с сыном не должно иметь одной наложницы; но у пророка ставится сие в великое преступление. Ибо говорит: сын и отец ко единей рабыни влазяста (ср.: Ам. 2:7). Но о скольких других родах нечистых страстей, какие изобретены в училище демонов, умолчало Божественное Писание, чтобы святость свою не осквернить именованиями гнусных пороков, и предало осуждению сии нечистоты родовыми их названиями? Так и апостол Павел говорит: блуд же и нечистота ниже да именуется в вас, якоже подобает святым (Еф. 5:3), именем нечистоты означая все срамные дела как мужчин, так и женщин. Поэтому молчание Писания вовсе не делает ненаказанным сластолюбца.

4. А я скажу, что Законодатель не только о сем не умолчал, но весьма строго запретил сие. Ибо сказанное: да не приступиши открыти срамоты их ко всякому ближнему плоти своя (ср.: Лев. 18:6) – заключает в себе и этот вид родственной связи. Ибо что ближе мужу жены его или, лучше сказать, собственной плоти его, потому что они уже составляют не две, но одну плоть? Поэтому по жене и сестра ее переходит в родство к мужу. Как не возьмет в супружество мать жены или дочь жены по той причине, по какой не берет свою мать и свою дочь, так не возьмет и сестру жены по той же причине, по какой не берет свою сестру. И наоборот, жене непозволительно иметь сожитие с родственниками мужа, потому что права родства для обоих общие. А я всякому, советующемуся со мною о браке, свидетельствую, что преходит образ мира сего, и время прекращено есть, да и имущии жены, яко не имущии будут (1 Кор. 7:29). Если же укажут мне на заповедь: раститеся и множитеся (Быт. 1:22), то посмеюсь над не умеющим различать времени законоположений. Второй брак – удержание от блуда, а не подобие распутству. Сказано: аще не удержатся, да посягают (1 Кор. 7:9); но не сказано: «И посягая, да преступают закон».

5. А эти люди, ослепляющие душу страстью бесчестия, не обращают внимания и на природу, которая давно различила именования родства. Ибо в каком родстве состоящими наименуют родившихся? Родными ли братьями назовут их друг другу или двоюродными? Потому что то и другое название прилично им по причине смешения.[1089] Не делай, человек, тетку мачехою детям и ту, которая должна лелеять их вместо матери, не вооружай непримиримой ревностью. Ибо одни мачехи простирают вражду и по смерти. Лучше же сказать, другие враги примиряются с умершими, а мачехи начинают ненависть только со смерти. А главное в сказанном мною то: если кто желает брака по закону, то открыта для него целая вселенная; если же желание его страстное, то по сему самому да будет для него заключена большая часть: да научится свой сосуд стяжавати во святыни и чести, а не в страсти похотней (1 Фес. 4:5). Готов был бы сказать и больше, но удерживает мера письма. Желаю же, чтоб совет мой оказался более сильным, чем страсть, или чтобы скверна сия не переселилась в нашу страну, но в тех местах и осталась, где отважились на сию мерзость.

161. К Амфилохию, рукоположенному во епископа (156)

1. Благословен Бог, Который в каждом роде избирает благоугодных Ему, делает известными сосуды избрания и употребляет их на служение святым! Он и тебя, который бежал, как сам говоришь, не от нас, но от звания, от нас ожидаемого, уловил ныне неизбежными сетями благодати и привел в середину Писидии, чтоб брал ты человеков в плен Господу и извлекал из глубины на свет плененных диаволом в волю его. Посему и ты скажи словами блаженного Давида: камо пойду от Духа Твоего? и от лица Твоего камо бежу (Пс. 138:7)? Ибо подобные этому чудеса совершает [1090] человеколюбивый наш Владыка. Пропадают ослы, чтобы у Израиля был царь. Но тот, будучи израильтянином, был дан Израилю. Тебя же не удерживает у себя отечество, воспитавшее и возведшее на такую высоту добродетели, а, напротив того, видит, что собственное его украшение делается славой соседней страны. Но поскольку все, возложившие упование на Христа, составляют один народ и все Христовы – одна теперь Церковь, хотя и именуются от разных мест, то и отечество твое радуется и увеселяется распоряжениями Господними и рассуждает, что не утратило оно одного человека, но чрез одного приобрело все церкви. Да дарует только Господь, чтобы мы и присутствуя видели, и отсутствуя слышали о твоем преуспеянии по Евангелию и о благочинии церквей.

2. Итак, мужайся, крепись и руководи людьми, которых деснице твоей вверил Всевышний! И как опытный кормчий, став духом выше всякой бури, воздвигаемой еретическими ветрами, соблюди корабль непотопляемым в соленых и горьких волнах зловерия до ожидаемой тишины, какую сотворит Господь, как скоро найдется голос, достойный того, чтобы пробудить Его для запрещения ветрам и морю (ср. Мф. 8:26). Если же угодно тебе посетить меня, по причине долговременной болезни поспешающего к неизбежному исшествию, то не ожидай ни времени, ни знака от меня, зная, что для отеческого милосердия всегда будет благовременно принять в свои объятия возлюбленного сына и что душевное расположение лучше всякого слова. Не сетуй на тяжесть, превышающую силы.

Если бы самому тебе надлежало нести это бремя, то, конечно, оно не только тяжело, но даже невыносимо. А если Господь несет его с тобою, то возверзи на Господа печаль твою, и Той сотворит (ср. Пс. 54:23). Позволь предложить тебе один только совет: во всем остерегайся, чтобы самому не увлекаться негодными нравами, но, по данной тебе от Бога мудрости, даже если нечто вкралось худое – изменять в лучшее.

Ибо и Христос послал тебя не другим последовать, но самому быть наставником спасаемых. Прошу также молиться за меня, чтобы сподобиться мне, если останусь еще в сей жизни, увидеть тебя и церковь твою. А если уже назначено мне мое отшествие – так увидеть вас пред Господом: и ее – твою церковь, как виноградную лозу, обильную добрыми делами, и тебя, как мудрого земледелателя и доброго раба, который сослужителям своим дает вовремя житомерие [1091] и приемлет мзду верного и мудрого Домостроителя.

Все мои приветствуют твое благоговение. Будь здоров и благодушен о Господе, и да соблюдется уважение к тебе за имеющееся в тебе дарование Духа и мудрости!

162. К Евсевию, епискому Самосатскому (157)

Одно и то же, по-видимому, и удерживает меня писать к тебе, и опять делает это необходимым. Ибо когда смотрю на необходимость своего путешествия и высчитываю пользу свидания, тогда приходит мне на мысль вменять письма в ничто, так как они, в сравнении с действительностью, не могут заменить собою и тени ее. Но опять, когда рассуждаю, что человеку, у которого нет самого важного и первого, одно утешение – приветствовать такового мужа и по обычаю просить, чтобы не забывал меня в молитвах, тогда приходит на мысль почитать письма чем-то немаловажным. Поэтому не хочу и сам в душе своей бросить надежды быть у тебя, и этой же надежды лишить твое благочестие. Ибо стыжусь не оказаться до того полагающимся на твои молитвы, что, если это будет нужно, могу даже из старца сделаться юным, а не только из немощного и совершенно расслабленного, каков теперь, сколько-нибудь крепким.

Причины же, по которым не могу еще быть у тебя, нелегко объяснить словом мне, которому не только препятствует в этом настоящая немощь, но который и никогда не имел такой силы слова, чтобы ясно изобразить многосложную и разнообразную болезнь свою, кроме того разве, что со дня Пасхи и доныне горячка, воспаление в кишках, опухоли внутренностей, как волны потопляя меня, не дозволяют собраться с силами. А сколько теперь у меня болезней и какие они, может сказать о том и брат Варах, если не во всей точности, то достаточно к подтверждению причины, по которой отлагаю поездку. Я же совершенно уверен, что если искренне со мною помолишься, то легко освобожусь от всех мучительных недугов.

163. К Иовину,[1092] комиту (158)

В письме твоем увидел я душу твою. Ибо действительно ни один живописец не может в такой точности уловить телесные черты, в какой слово способно изобразить душевные тайны. Так оно и в письме твоем достаточно отпечатлело и твердость нрава, и истинное достоинство, и искренность во всем расположении. Чем и доставило мне великое утешение при невозможности видеть тебя. Поэтому не переставай пользоваться всяким случаем, какой предоставится к тому, чтобы писать и одаривать меня этой беседой из отдаления, потому что телесная немощь заставляет уже отчаиваться в возможности для нас личного свидания. А какова сия болезнь, скажет тебе боголюбивейший епископ Амфилохий, которому известно сие, по причине долгого пребывания со мною, и который способен изобразить словом, что видел. Желаю же довести до сведения твоего о своих болезнях не для иного чего, а для того только, чтобы иметь себе извинение впоследствии, а не быть осужденным в лености, если не посещу вас. Впрочем, в сей потере нужно не оправдание, а более утешение. Ибо если бы возможно было мне видеться с твоей степенностью, то признавал бы это для себя гораздо более заслуживающим предпочтения, нежели что-либо вожделенное для других.

164. К Асхолию, епископу Фессалоникийскому [1093] (159)

1. Каким веселием исполнило меня письмо твоего преподобия, не без труда мог бы я изобразить сие по немощи слова выражаться ясно; но ты и сам собою должен догадаться о сем, заключая по красоте своего письма. Ибо чего не заключало в себе оно? Не изобразило ли и любовь ко Господу, и удивление мученикам, так живо описав самый род подвига, что события сии представляются у нас перед глазами, а наконец, почтение и расположение ко мне самому? Не изобразило ли так, как мог бы сказать разве кто из превосходнейших писателей? Посему когда взял я письмо в руки, прочел его несколько раз и приметил обильно струящуюся в нем благодать Духа, тогда подумал, что живу в древние времена, когда процветали церкви Божии, укорененные в вере, соединенные любовью, при взаимном единомыслии различных членов, как бы в едином теле, когда явны были гонители, явны и гонимые, подвергавшиеся вражеским нападениям делались многочисленнее и кровь мучеников, орошая церкви, воспитывала все большее и большее число подвижников благочестия, потому что последующие исполнялись ревностью предшественников. Тогда мы, христиане, хранили между собою мир, тот мир, который оставил нам Господь, которого теперь нет у нас и следа – с такой жестокостью отгнали мы его друг от друга! Впрочем, душа моя перенеслась к тому древнему блаженству, когда издалека пришло письмо, цветущее красотой любви, и от варваров, живущих за Истром, прибыл к нам мученик, проповедуя собою о неповрежденности веры, там водворившейся. Кто опишет душевное наше веселье при этом? Какую изобрести силу слова, чтобы могла она ясно высказать тайное расположение нашего сердца? Когда увидели мы подвижника, ублажили того, кто поощрял его к подвигу и сам от праведного Судии приимет венец правды, укрепив многих для подвига за благочестие.

2. Поскольку же ты привел мне на память и блаженного мужа Евтихия,[1095] и почтил наше отечество, так как оно доставило семена благочестия, то возвеселил меня напоминанием древнего и вместе с тем опечалил обличением видимого. Ибо никто из нас не уподобляется Евтихию в добродетели: не только не укрощаем мы варваров силою Духа и действенностью дарований, но даже чрезмерным множеством грехов своих приводим в дикость и кротких нравом. Ибо себе и грехам своим приписываем причину того, что разлилось так могущество еретиков. Ни одна почти часть вселенной не спаслась от пожара ересей. Твои сказания – подвижническое противоборство: тела, строгаемые за благочестие, ярость варваров, презираемая людьми, у которых сердце не знает страха, различные истязания, изобретаемые гонителями, во всем противоборство подвизающихся, древо, вода, окончательные страдания мучеников. Каковы же наши сказания? Любовь охладела; разоряется учение отцов; частые крушения в вере; молчат уста благочестивых; люди, изгнанные из молитвенных домов, под открытым небом подъемлют руки к Небесному Владыке. И хотя скорби тяжкие, но нигде нет мученичества, потому что притеснители наши имеют одно с нами именование. Сам умоляй о сем Господа и всех мужественных подвижников Христовых собери на молитву о церквах, чтобы, если только остается еще сколько-нибудь времени стоять миру сему и не все уклонилось в противную сторону, умилосердившись над Своими церквами, возвратил их Бог к древнему миру.

165. К Сорану [1096] (160)

Святой Бог исполнил давнее мое желание, сподобив меня получить письмо истинного твоего благочестия. Всего важнее и всего достожелательнее – видеть тебя и быть тобою видимым и лично насладиться дарованиями обитающего в тебе Духа. Но поскольку не дозволяют сего и отдаленность мест, и частные наши обстоятельства, каждого из нас удерживающие, то вот предмет другого моего желания – питать душу частыми письмами любви твоей о Христе. Это было со мною и теперь, когда взял я в руки письмо твоего благоразумия. Ибо более чем вдвое стал я, насладившись написанным, потому что действительно мог видеть самую душу твою, отражающуюся в словах, как бы в некоем зеркале. Усугублялось же веселие мое не только тем, что ты действительно таков, каким изображает тебя общее всех свидетельство, но и тем, что прекрасные твои качества составляют украшение нашего отечества. Ибо, подобно зеленеющей ветви, от благородного корня возникшей, наполнил ты духовными плодами чужую сторону; поэтому отечество наше справедливо хвалится своими произрастениями. И когда совершал ты подвиги за веру, славило оно Бога, слыша, что соблюло в тебе доброе наследие отцов.

А каков настоящий твой поступок? Мучеником, который недавно подвизался в соседней нам варварской стране, почтил ты свое отечество, как благодарный какой-то земледелец, посылая начатки плодов ссудившим семенами. Вот подлинно дар, достойный подвижника Христова, – свидетель истины (μάρτυς τῆς ἀληθείας), недавно увенчанный венцом правды, которого мы приняли, радуясь, и прославили Бога, у всех народов исполнившего уже Евангелие Христа Своего. Снизойди на наше прошение – вспоминать в молитвах и нас, любящих тебя, и прилежно помолиться Господу о душах наших, чтобы и мы сподобились начать некогда работать Богу на пути заповедей Его, какие дал Он нам во спасение.

166, 167. О двух пропущенных письмах см. сноску.[1097]

168. К пресвитеру Антиоху, племяннику Евсевия Самосатского,[1098] сопровождающему его в изгнание (161)

Насколько сетую о церкви, которая лишилась такого пастыря, настолько же ублажаю вас, которые сподобились в подобное время быть вместе с мужем, подвизающимся великим подвигом за благочестие.[1099] Ибо уверен, что Господь удостоит той же части и вас, которые прекрасно поощряете и возбуждаете его усердие. Но какое приобретение – в глубоком безмолвии наслаждаться уроками мужа, который столько приобрел и учением, и действительным опытом. Посему уверен я, что вы узнали теперь сего мужа, каков он по своему благоразумию; потому что в предшествовавшее время и у него мысль делилась на многое, и вам житейские дела не давали досуга совершенно припасть к духовной струе, льющейся у сего мужа от чистого сердца. Но да дарует нам Господь, чтобы и вы были ему утешением, и сами не имели нужды в утешении от других, в чем и уверен я, гадая о сердцах ваших и по собственному опыту, благодаря которому я смог в некоторой мере изведать вас, и по высокому учению прекрасного наставника, с которым и однодневное пребывание есть достаточное напутствие ко спасению.

169. К Григорию Богослову [1100] (162)

Правда, что предпринял ты дело благоприличное, кроткое и человеколюбивое, собрав захваченных в плен презренным (скажу пока так) Гликерием и прикрыв, сколько можно было, общий наш позор. Впрочем, твоему благоговению надлежало прежде узнать дело в подробности и потом уже положить конец сему бесчестию.

Этот, Гликерий, ныне представляющийся вам человеком несколько высокопарным и надменным, мною был рукоположен во диакона Венесской [1101] церкви, чтоб служил пресвитеру и имел попечение о делах церковных. И действительно, это человек, хотя в других отношениях и своенравный, но вполне способный для случайных поручений. Как только поставлен он был в диакона, до того вознерадел о деле своем, что не положил ему даже начала. Но, совершенно самовольно и самовластно собрав жалких дев, из которых иные пришли к нему добровольно (самому тебе известно, как юность склонна к подобным делам), а иные и против воли, решился стать предводителем их [1102] и, возложив на себя имя и одежду патриаршества, вдруг стал вести себя надменно,[1103] приведенный к этому не каким-либо благовидным путем или благочестием, но выбрав такую жизнь в качестве средства для пропитания, как иной берется за другой какой промысел. И едва не возмутил он всю церковь, презирая своего пресвитера, человека почтенного по жизни и по летам, презирая хорепископа и даже меня, как ничего не стоящего, наполняя непрестанными смятениями и беспокойствами город и весь клир.[1104]

И наконец, с целью не получить даже небольшого словесного выговора от меня и от хорепископа, чтобы не презирал его (потому что и юных приучил к сему же безрассудству), замышляет он дело крайне дерзкое и бесчеловечное. Захватив у нас дев, сколько мог, и выждав ночи, предается бегству. Это кажется [1105] тебе весьма странным. Обрати же внимание и на обстоятельства. Там был Собор; отовсюду, как и подобает, стеклось великое множество народа. И он вывел навстречу свой хоровод,[1106] который следовал за юношами и танцевал вокруг них, чем произвел великое уныние в благоговейных и возбудил много смеха в невоздержных и готовых к пересудам. И не довольно сего, хотя и этого было более чем достаточно, – но еще, как я узнал, родителей сих дев, которые не перенесли лишения своих чад, хотели собрать рассеянных и со слезами припадали к дочерям своим, этот чудный витязь, с разбойническим своим скопищем, оскорбляет и бесчестит.

Сие да не покажется сносным твоему благоговению, потому что обращается в общее посмеяние всем нам; но прежде всего вели ему возвратиться с девами. Ибо найдет некоторое к себе человеколюбие, если приидет назад с письмом от тебя. Если же он не воротится, отошли, по крайней мере, дев к матери их – Церкви. Если и сего не будет, не попусти, чтоб желающие уйти потерпели принуждение, но убеди их возвратиться к нам; или свидетельствуюсь пред тобою, Богом и людьми,[1107] что это нехорошо и не по уставам Церкви. Если Гликерий возвратится с осознанием и должной [1108] твердостью,[1109] это всего лучше; а если нет, да прекратит служение.

170. К Гликерию (163)

Долго ли тебе вести себя безрассудно, умышлять зло себе самому? Беспокоить меня, срамить весь чин монашеский? Возвратись, положившись на Бога и на меня, подражающего Его человеколюбию. Ибо если сделал я выговор по-отечески, то и прощу по-отечески. Вот мое тебе слово; потому что многие просят за тебя, и прежде других твой пресвитер, которого седину и сердоболие уважаю. Если же удаляешься от меня, то, конечно, ниспал ты в своей степени;[1110] но отпадешь и от Бога с твоими песнями и длинной ризой, которыми ведешь юных дев не к Богу, а в пропасть.

171. К Григорию Богослову [1111] (164)

И прежде писал я тебе о Гликерии и девах. Но они и доселе не возвратились, а еще медлят, не знаю, почему и как. Ибо не буду ставить сего в вину тебе, будто ты делаешь сие к нашему предосуждению, или сам, огорчившись на меня чем-нибудь, или в угодность другим. Итак, пусть приходят, ничего не страшась. Будь ты порукою в этом. Ибо болезную об отсеченных членах, хотя и справедливо [1112] они отсечены. А если будут упорствовать, то на других падет тяжесть, а я умываю руки.

172. К Софронию,[1113] епископу (165)

Сколько обрадовал ты меня письмом, нет нужды о том и писать; потому что, без сомнения, сам угадываешь это по написанному тобою. Ибо в письме своем показал ты мне первый плод Духа – любовь. А что же для меня дороже сего при настоящем положении обстоятельств, когда за умножение беззакония изсякла любы многих (ср. Мф. 24:12)? Ибо ничто ныне так не редко, как встреча с духовным братом, мирное слово, духовное общение, какое, обретши в твоем совершенстве, возблагодарил я Господа, прося исполнить меня и совершенным о тебе веселием. Ибо если таковы письма, то каково личное с тобою свидание? Если издали берешь так в плен, то чего будешь достоин, явившись близ меня? Но будь уверен, что если бы не удерживало меня тысячекратное множество недугов и не были неизбежны сии нужды, которыми я связан, то сам поспешил бы к твоему совершенству. И хотя давний этот телесный недуг служит мне великим препятствием к движению с места, однако же не стал бы вменять сего в препятствие ради ожидаемой пользы. Ибо удостоиться свидания с человеком такого образа мыслей, который всему предпочитает веру отцов, как говорят о тебе досточестные братия и сопресвитеры, действительно значит то же, что возвратиться к древнему блаженному состоянию церквей, когда лишь немногие были подвержены пороку состязательности,[1114] а все пребывали в безмолвии, будучи непостыдными делателями заповедей, служа Господу простым и неизысканным исповеданием (ὁμολογία), соблюдая неповрежденную и неподдельную веру в Отца и Сына и Святого Духа.

173. К Феодоре, канониссе [1115] (166)

Ленивым меня делает писать к тебе неуверенность, что письма мои непременно дойдут в руки любви твоей, а не будут, по негодности слуг, читать их наперед тысячи других людей, особенно при таком нынешнем замешательстве дел во вселенной. Поэтому жду, что станут, как ни есть, бранить меня и насильно вытребуют у меня письма, а это и будет служить для меня знаком, что письма доставляются. Поэтому пишу ли, молчу ли, одно у меня дело – соблюдать в сердце своем памятование о твоей скромности и молиться Господу, чтобы дал тебе совершить течение благого жития согласно с твоим намерением. Ибо действительно немалый подвиг – произнесшему обет присовокупить к этому и что следует за обетом. Избрать для себя образ жизни, согласный с Евангелием, может всякий; но соблюдать все до малости и не пройти без внимания ничего из написанного в Евангелии – в этом из известных нам очень немногие успели так, чтобы пользоваться и языком обузданным, и оком обученным по намерению Евангелия, и руками действовать с целью благоугодить Богу, и ноги двигать, и каждый из членов употребить, как в начале распорядил (ᾠκονόμησε) наш Создатель. В одежде – благоприличие, в обращении с мужчинами – осторожность, в снедях – умеренность, в приобретении необходимого – не излишество; все это, если говорить так просто, дело не важное, но оно требует великого подвига при исполнении, как находим в самой действительности. И совершенство в смиренномудрии, чтобы ни знатности предков не помнить, ни, ежели есть у нас от природы какое-либо преимущество душевное или телесное, не превозноситься им, ни мнения о себе других не обращать в повод к превозношению и надменности, – и это относится к жизни евангельской, так же, как в воздержании – твердость, в молитве – неутомимость, в братолюбии – сострадательность, с нуждающимися – общительность, в образе мыслей – скромность, сокрушение сердца, здравая вера, в печали – устойчивость [души][1116] – и то, чтобы в мысли нашей никогда не прекращалось памятование о страшном и неизбежном Суде, к которому все мы поспешаем, хотя весьма немногие помнят о сем и заботятся о том, чем он кончится.

174. К вдове (167)

При сильном желании часто писать к твоему благородству, всегда я удерживался, чтобы не подать мысли, будто бы навлекаю на вас какие-то искушения; потому что некоторые ко мне расположены неприязненно и, как слышу, до того простирают вражду, что выведывают, не получил ли кто когда письма моего. Но поскольку сама ты (что и хорошо сделала) начала переписку и писала ко мне, прося, как и надлежало, совета о делах, касающихся твоей души, то и я побужден писать к тебе, и в вознаграждение опущенного в прежнее время, и вместе с тем в ответ на послание твоего благородства.

Блаженна душа, которая день и ночь не имеет другого попечения, кроме сего одного, как в великий тот день, когда вся тварь предстанет Судии, дать отчет в делах своих и ей не затрудняясь отвечать за жизнь свою. Кто имеет у себя перед глазами этот день и час и всегда помышляет об оправдании на непогрешительном судилище, тот или вовсе не согрешит, или согрешит весьма мало; потому что грешим мы по отсутствию в нас страха Божия. А в ком ясно присутствует ожидание угрожающего, тому живущий в нем страх не дает возможности впадать в поступки или помышления необдуманные.

Итак, памятуй о Боге, имей в сердце страх Божий и принимай всех в молитвенное общение. Ибо велика помощь от тех, которые могут умилостивить Бога. И ты не преставай делать это. Ибо молитва будет нам и добрым помощником в сей жизни, пока живем в этой плоти, и отходящим отсюда послужит достаточным напутствием к будущему веку. Но как заботливость есть дело доброе, так, напротив, уныние, отчаяние и безнадежность во спасении вредят душе. Потому уповай на благость Божию и ожидай от Бога заступления, зная, что, если обращаемся к Нему как должно и искренне, не только не отринет нас вовсе, но, пока еще произносим слова молитвы, скажет: «Вот Я!»

175. К Магниниану,[1117] комиту (168)

Досточтимость твоя писала ко мне прежде и ясно требовала, чтобы между прочим написал я и о вере. Хвалю со своей стороны твое усердие к этому и молю Бога, чтобы неослабно избирал ты благое и всегда преуспевал усовершаться в ведении (γνώσει) и в добрых делах. Но поскольку не намерен оставлять по себе сочинения о вере, ни писать различных изложений веры (πίστεις), то удержался я отвечать по твоему требованию.

Впрочем, мне кажется, что вам наговорено людьми, ничего там не делающими, которые, возводя на меня клевету,[1118] разглашают нечто, как будто оправдают себя тем, если налгут на меня что-либо самое гнусное. Их обнаружит наступающий опыт с течением времени. А я прошу возложивших упование на Христа ни о чем более не заботиться, кроме древней веры; но как веруем, так и креститься, как крестимся, так и славословить (δοξολογεῖν).[1119] Достаточно для нас исповедовать те Имена, которые восприняли мы из Священного Писания, и избегать в сем нововведения; потому что спасение наше не в изобретении именований, но в здравом исповедании Божества, в Которое мы уверовали.

176. К Амфилохию, епископу Иконийскому (169)

Да устроит Святой Бог, чтобы, когда это мое письмо придет в твои руки, был ты здоров телом, свободен от всякого недосуга и во всем имел успех и потому не осталось не исполненным тобою мое приглашение – прибыть в наш город и сделать более торжественным празднество, какое в обыкновении у нашей Церкви совершать ежегодно в честь мучеников.[1121] Ибо будь уверен, досточестнейший и поистине для меня любезнейший, что народ мой, узнав многих по опыту, более, нежели успеха в чем-нибудь, желает твоего прибытия. Так уязвил ты их к себе любовью в короткое у нас пребывание. Поэтому, чтобы Господь прославился, и люди возвеселились, и мученики были почтены, и я, старец, от искреннего сына получил должную услугу, благоволи немедля пожаловать ко мне и предварить дни собрания, чтобы на досуге побыть нам с тобою вместе и утешиться общением духовных дарований. А празднество бывает пятого сентября.[1122] Посему прошу тебя прибыть за три дня, чтобы своим присутствием придал ты величия памяти, совершаемой в богадельне. Здоровым, благодушным о Господе и молящимся о мне да сохранит тебя благодать Господня и для меня, и для Церкви Божией!

177. К Софронию, магистру [1123] (170)

Нелегко перечислить всех, ради меня облагодетельствованных твоим великодушием; так многим (знаю это сам по себе) сделано добро высокой твоей рукою, которую Господь даровал мне помощницей при нелегких обстоятельствах. Но более всех имеет прав на твое великодушие почтеннейший брат Евсевий, которого теперь представляю при письме своем; он подпал нелепой клевете, и одна твоя прямота может рассеять ее. Посему прошу и в дар справедливости, и из снисхождения к человечеству, и для продолжения ко мне обычных милостей – замени собою для этого человека всех и заступись за него вместе с правдою; потому что немалой ему помощью служит справедливость дела, которую было бы весьма легко доказать явно и неопровержимо, если бы не вредило сему настоящее положение дел.

178. К Авургию (171)

Знаю, что неоднократно за многих ходатайствовал я пред твоей досточестностью – и в довольной мере был полезен утесненным в таких тяжелых обстоятельствах. Впрочем, не знаю, чтобы прежде сего к твоей чинности посылал кого и для меня более дорогого, и подвергающегося большей опасности, чем возлюбленнейший сын Евсевий, который теперь вручает тебе от меня это письмо. В какое запутан он дело, о том сам расскажет твоей чинности, если только найдет удобное время. А что должно быть сказано мною, состоит в следующем: не надобно подвергать сего человека истязаниям, и поскольку уличены многие виновники весьма тяжких преступлений, то и его заставлять нести на себе подозрение, падающее на многих, но должно произвести суд и в следствии о нем обратить внимание на его жизнь. Ибо таким образом и клевета легко сделается явной, и этот человек, нашедши себе самую справедливую защиту, будет всегдашним провозвестником благодеяний твоей снисходительности.

179. К Аринфею [1124] (172)

Благородство твоего происхождения и общительность со всеми показывают нам, что ты человеколюбив и друг свободы. Поэтому смело прошу о человеке, который знатен по древнему своему роду и предкам, а еще более достоин почтения и уважения сам по себе по врожденной ему кротости нравов; посему, по просьбе моей, заступись за него, имеющего хлопоты в суде по делу, которое по своей справедливости не стоит труда, но опасно по тяжкой клевете. Ибо много послужит к его спасению, если благоволишь сказать за него человеколюбивое слово, чем, во-первых, воздашь должное справедливости, а во-вторых, и нам, избранным друзьям своим, этим окажешь обычную честь и милость.

180. К Софронию, магистру, за Евмафия (173)

Встретив человека, достойного уважения, в несносных обстоятельствах, страдал я душевно. Да и как, будучи человеком, не соболезновать о человеке благородном, который безвинно запутан в тяжбы? И, рассуждая сам с собою, как могу быть ему полезным, нашел я один только способ разрешить затруднение, в каком он находится, а именно, сделав его известным твоей чинности. Итак, твое уже дело – довершить остальное, то есть и к нему показать свое усердие, какое, в чем я свидетель, показал ты ко многим.

Дело же узнаешь из просьбы, какая подана им к царствующим и которую прошу тебя взять на свои руки и содействовать этому человеку по возможности. Ибо сделаешь милость христианину, человеку благородному и достойному уважения за многую ученость. А если присовокуплю, что оказанное ему благодеяние и я приму за большую милость, то, хотя в других отношениях и не великого стою уважения, но поскольку твоей степенности всегда угодно оказывать ко мне внимание, без сомнения, немалым для тебя покажется доставить и мне удовольствие.

181. К Отрию Мелитинскому [1125] (174)

Знаю, что разлука с боголюбивейшим епископом Евсевием столько же чувствительна и твоему благоговению, как и мне самому. Итак, поскольку оба имеем нужду в утешении, то будем утешать друг друга. Ты пиши ко мне о делах самосатских, а я буду извещать тебя о том, что узнаю из Фракии. Ибо немало приносит облегчения в настоящей горести как мне знать о твердости народа, так и твоей доброте получать известие о том, в каком положении наш общий отец. Конечно, и теперь не опишу сего в письме, но представляю человека, который в точности знает и расскажет, в каком положении оставил его и как переносит он случившееся с ним. Итак, молись и о нем, и о мне, чтобы Господь послал скорое избавление от сих бедствий.

182. К пресвитерам самосатским (175)

Насколько скорблю, представляя себе вдовство (ἐρημίαν) Церкви, настолько ублажаю вас, достигших такой меры подвига, который да даст вам [1126] Господь совершить мужественно, чтобы получить вам великую награду и за верное домостроительство, и за мужественную твердость, какую оказали вы за имя Христово.

183. К правителям самосатским [1127] (176)

Когда посмотрю, что искушение разлилось уже по всей вселенной и что значительнейшие города Сирии претерпели страдания, равные вашим, но не везде вижу, чтобы сенаторское [1128] сословие было так искусно и отличалось добрыми делами, как прославляется теперь ваше усердие к добрым делам, – тогда бываю близок к тому, чтобы радоваться настоящему положению дел. Ибо если бы не было этой скорби, то не обнаружилось бы и ваше искусство. Посему видно: что горнило для золота, то ревнителям какой-либо добродетели скорбь за упование на Бога.

Итак, чудные мои, постарайтесь, чтобы последующее было достойно понесенных вами трудов, покажите, что на великом основании воздвигаете вы еще более достойное внимания здание, и когда даст Господь, что пастырь Церкви сам явится на своем престоле, окружите его, чтоб рассказать нам, какое распоряжение сделал каждый из вас для Церкви Божией, а в великий день Господень от великодаровитого Бога принять воздаяние каждому по мере понесенных им трудов. Если же будете помнить меня и писать ко мне всякий раз, когда можно, то поступите справедливо, воздавая мне равным за равное, и вместе с тем немало обрадуете, присылая в письмах явственные знаки вашего приятнейшего для меня голоса.

184. К Евстафию, епископу Иммерийскому [1129] (177)

Знаю, что сиротство приводит к печали и многим хлопотам, потому что лишает покровителей. Потому, полагаю, и твое благоговение, опечаленное случившимся, не пишет ко мне, а вместе с тем находится теперь в больших заботах и посещает паствы Христовы по причине восставших повсюду врагов. Но поскольку беседа с единодушными служит утешением во всякой печали, то благоволи всякий раз, когда можно, писать ко мне, чтоб и себя успокоить беседою со мною, и меня утешить сообщением мне своих речей. Это же постараюсь делать и я всякий раз, когда позволят дела. И сам помолись, и всю братию попроси с усердием умилостивить Господа, чтобы со временем показал нам освобождение от сетования, в каком теперь находимся.

185. К Феодоту, епископу Верийскому [1130] (178)

Знаю, что хотя и не пишешь ко мне, но в сердце твоем хранится память о мне. И заключаю о сем не потому, что сам достоин какой-либо доброй памяти, но потому, что душа твоя богата избытком любви. Впрочем, насколько можно тебе, пользуйся встречающимися случаями писать ко мне, чтобы более благодушествовал я, слыша о ваших делах, и пользовался этим как случаем, чтобы и самому описывать вам наши дела. Ибо у разлученных телесно один способ собеседования – чрез письма, и мы не будем лишать друг друга сего собеседования, сколько позволят то дела. Но да даст нам Господь и лично свидеться, чтобы и в любви нам возрасти, и приумножить благодарность нашу Владыке за большие дары Его.

186. К Антипатру, областному правителю (179)

Как прекрасно любомудрие и в других отношениях, и в том, что питомцам своим не позволяет употреблять дорогих врачеваний, но одна и та же вещь служит у него припасом для стола и достаточным пособием для здоровья! Ибо, как слышал, ослабевший позыв на пищу восстановил ты капустою, квашеною в уксусе, на которую я прежде смотрел с неудовольствием, и потому что она напоминала совоспитанницу – нищету.

Теперь же, кажется, сам себя переуверил и смеюсь над пословицей, видя эту добрую кормительницу юности, которая возвратила здоровье и нашему градоправителю. И ничего уже не буду предпочитать ей, не только Гомерова лотоса,[1131] но и той амброзии,[1132] которая, если была когда-нибудь, питала обитателей Олимпа.

187. Антипатр к Василию Великому

Капуста дважды – смерть, говорит завистливая пословица. А я, требовавший ее много раз, умру однажды. Без сомнения же, умру, хотя бы и не требовал. А если без сомнения, то не затруднюсь вкусить сладкого припаса, который напрасно бранит пословица.

188. К Амфилохию [1133] о правилах (180). Первое каноническое послание [1134]

Сказано: несмысленному вопросившу о мудрости, мудрость вменится (Притч. 17:28); а вопрос мудрого умудряет, как видно, и не мудрого. Это, по благодати Божией, бывает со мною всякий раз, когда получаю письма трудолюбивой души твоей; потому что делаюсь сведуще и разумнее себя самого, из самого вопроса научаясь многому, чего еще не знал. И попечение об ответе бывает для меня учителем. Точно так и теперь, хотя вопросов твоих никогда еще не принимал в заботливое внимание, принужден я рассмотреть их в точности, припомнить, если что слышал от старейших, и от себя придумать сродное с тем, чему научен.

Итак, что касается до вопроса о кафарах,[1135] о сем сказано прежде,[1136] и ты кстати напомнил, что должно следовать обычаю каждой страны, потому что о крещении их и в то время рассуждавшие о сем предмете думали различно.[1137] А крещение пепузинов,[1138] мне кажется, не заслуживает никакого уважения,[1139] и удивительно, как укрылось сие от Дионисия,[1140] столько сведущего в правилах. Ибо древние определили принимать то крещение, которое ни в чем не отступает от веры. Поэтому иное назвали ересями, иное недозволенными сборищами.[1141] «Ересями» (αἱρέσεις), если которые совершенно отторглись и стали чуждыми по самой вере, «расколами» (σχίσματα), если разногласят между собою по некоторым церковным причинам [1142] и по вопросам, допускающим уврачевание, и «недозволенными сборищами» (τὰς παρασυναγωγάς), собрания, составляемые непокорными пресвитерами, или епископами, и невежественным народом. Например, если кто по обличении в грехе удален от священнослужения и не покорился правилам, но сам себе присвоил председательство и священнослужение, а с ним вместе отступили и другие, оставив Кафолическую [1143] Церковь, то сие есть недозволенное сборище. А разногласить с принадлежащими к Церкви в учении о покаянии есть раскол.[1144] Ереси же суть, например, ересь манихеев,[1145] валентиниан, маркионитов [1146] и сих самых пепузинов; потому что здесь разногласие касается самой веры в Бога. Поэтому древними отцами рассуждено было крещение еретиков отметать совершенно, а крещение раскольников, как принадлежащих еще к Церкви, принимать; находящихся же в недозволенных сборищах, по исправлении надлежащим покаянием и обращением, присоединять опять к Церкви; таким образом нередко занимавшие церковную степень и отступившие с непокорными, по своем покаянии, приемлются в тот же чин.[1147] Итак, пепузины явные еретики, потому что хулили Духа Святого, беззаконно и бесстыдно Монтану и Прискилле присвоив именование Утешителя. И посему, как обоготворяющие людей, достойны они осуждения, а как оскорбляющие Духа Святого сравнением Его с людьми подлежат за сие вечному осуждению, потому что хула на Духа Святого не отпускается (Мк. 3:29; Лк. 12:10). Поэтому какое же основание принимать их крещение, когда крестят они во Отца и Сына и в Монтана, или Прискиллу?[1148] Те и не крещены, которые крестились в то, что нам не предано. Посему, если и укрылось это от великого Дионисия, то нам не должно держаться подражания ошибке; потому что несообразность сама собою видна и очевидна всякому, кто хотя несколько способен рассудить.[1149]

Кафары принадлежат к числу раскольников. Но, впрочем, древним, разумею Киприана [1150] и нашего Фирмилиана,[1151] рассудилось всех их, и кафаров, и энкратитов,[1152] и гидропарастов, подвести под одно определение; потому что, хотя начало отделения было вследствие раскола, но отступившие от Церкви не имели уже на себе благодати Святого Духа, так как преподаяние оной оскудело по пресечении преемства, и хотя первые отделившиеся имели рукоположение от отцов и чрез возложение рук их получили духовное дарование, но отторгнувшись, сделавшись мирянами, не имели власти ни крестить, ни рукополагать и не в состоянии были передавать другим благодать Святого Духа, от которой сами отпали.[1153] Поэтому крещенных ими, как крещенных мирянами, когда приходят в Церковь, повелели очищать истинным крещением, Крещением церковным.[1154] Но поскольку некоторые в Азии,[1155] для благоустройства многих, решительно положили принимать их крещение, то пусть будет оно приемлемо.

Должно же нам иметь в виду злоухищрение энкратитов, а именно, чтобы затруднительным сделалось принимать их в Церковь, умыслили они наконец ускорять собственное свое крещение, чем нарушили и свой даже обычай. Посему думаю, что, так как о них ничего не сказано ясно, следует нам отметать их крещение; и если кто принял от них крещение, когда приходит он в Церковь, крестить его. Впрочем, если будет это препятствием общему благоустройству, то опять должно держаться обычая и следовать отцам, благоустроившим, что нужно было для нас. Ибо опасаюсь, чтобы, желая удержать их от поспешности в крещении, строгостью правила не положить нам препятствия спасаемым.[1156] Если же они соблюдают наше крещение, это не должно делать нас к ним снисходительными; потому что не обязаны мы воздавать им благодарность, но должны во всей точности исполнять правила. Но во всяком случае да будет постановлено, чтобы приходящие к Церкви из крещенных [1157] ими были помазываемы [1158] верными и потом приступали к Таинствам. Знаю же, что братий Изоия и Саторнина, которые были в их обществе, приняли мы на епископскую кафедру; поэтому находящихся в соединении с их обществом не можем уже отлучать от Церкви, принятием епископов постановив для себя как бы некоторое правило к общению с ними.

Правило 2. Умышленно погубившая в себе зачатый плод подлежит наказанию за убийство. А образовался ли или еще не образовался плод, сие не разыскивается у нас в точности. Ибо виновная наказывается в этом случае не только за плод, который бы она родила, но и за злоумышление против самой себя, потому что женщины всего чаще умирают от таковых покушений. К сему же присоединяется и истребление зачатого плода, – это, по умышлению отваживающихся на сие, другое убийство.[1159] Впрочем, время покаяния их не должно продолжать до смерти,[1160] но надобно принимать их по истечении десяти лет, уврачевание же определять не временем, но образом покаяния.[1161]

Правило 3. Диакон, который по принятии диаконского сана впал в блуд, должен быть низвержен из сего сана. Но ему, низведенному в состояние мирянина, да не воспрещается приобщение [Святых Таин]; потому что древнее есть правило – ниспадающих со своей степени подвергать этому одному роду наказания; в чем древние, как думаю, последовали сему закону: не отмстиши дважды купно (Наум. 1:9).[1162] Но правило имеет и другую причину, а именно ту, что состоящие в сословие мирян, будучи изринуты из места верных, снова приемлются в то место, с которого ниспали. А диакон однажды навсегда подвергается продолжительному наказанию низложения. Почему, так как диаконство ему не возвращается, ограничились сим одним наказанием.[1163] И это по уставам. Вообще же действительнейшее врачевание есть удаление от греха. Почему кто для плотского удовольствия отринул благодать, тот, если с сердечным сокрушением и всевозможным порабощением себя воздержанию, откажется от удовольствий, которыми доведен до падения, то представит нам совершенное доказательство своего уврачевания. Поэтому должно нам знать то и другое, и предписываемое правилами, и введенное обычаем;[1164] в отношении же тех, которые не могут достигнуть совершенства, следовать преданному уставу.

Правило 4. О троебрачных и многобрачных положено, с соблюдением соразмерности, то же правило, какое и о двоебрачных.[1165] Двоебрачным назначают год, а иные два; троебрачных же отлучают на три, а часто и на четыре года. И таковой брак называют уже не браком, но многоженством, лучше же сказать, подвергшимся осуждению блудом; потому что и Господь самарянке, которая имела одного за другим пятерых мужей, говорит: игоже ныне имаши, несть ти муж (Ин. 4:18), показывая, что преступившие меру двоебрачия не достойны уже называться именем мужа или жены. Но мы, следуя не правилу, а примеру предшественников, приняли в обычай для троебрачных пятилетнее отлучение.[1166] Должно же не вовсе не допускать их в Церковь, но два или три года удостаивать их слышания церковных чтений, а после того дозволить им стоять с верными, но удерживать от приобщения Благого,[1167] и таким образом, когда покажут некоторый плод покаяния, возводить их на место приобщения.[1168]

Правило 5. Еретиков, кающихся при конце жизни,[1169] принимать надобно, очевидно, не без рассуждения, а по изведании, точно ли истинное показывают покаяние и имеют ли плоды, свидетельствующие о старании спастись.

Правило 6. Блудную жизнь дев, посвященных Богу,[1170] не должно причитать к браку, но всеми мерами надобно расторгать связь их; потому что сие и Церкви полезно для ее твердости, и еретикам не даст повода говорить о нас, будто бы привлекаем к себе дозволительностью грешить.[1171]

Правило 7. Мужеложники, скотоложники, убийцы, отравители, прелюбодеи, идолопоклонники заслуживают то же наказание. Поэтому в рассуждении одних соблюдай устав, какой имеешь в рассуждении других.[1172] О принятии же тех, которые тридцать лет каялись в нечистоте,[1173] сделанной ими по неведению, не должно нам и сомневаться. Ибо их делают достойными извинения, и неведение, и добровольное исповедание, и такая продолжительность времени. Почти целое поколение человеческое преданы они были сатане, чтобы научились не бесчинствовать. Посему прикажи без замедления уже принять их, тем паче, ежели есть у них слезы, которыми трогают твое милосердие, и ежели показывают жизнь, достойную сострадания.

Правило 8. Кто в раздражении на жену свою употребил в дело топор, тот убийца. Но прекрасно и достойно твоего благоразумия, что напомнил мне сказать о сем пространнее, потому что много разности между произвольным (ἑκούσιον) и непроизвольным (ἀκούσιον).[1174] Совершенно не произвольно и далеко от мысли сделавшего сие, если кто, бросив камень в собаку или в дерево, попадает в человека. У него было желание прогнать собаку или сшибить плод, но некто случайно подошел под удар, идя мимо; потому таковое дело непроизвольно. Непроизвольное так же дело, если кто, желая вразумить, бьет кого ремнем или нетвердою палкою, и битый умирает; потому что здесь берется во внимание намерение, а именно, желание исправить согрешившего, а не умертвить. К непроизвольным делам причисляется и следующее: когда защищающий себя в драке палкою, или рукою, наносит нещадный удар в опасное место, чтобы причинить человеку боль, а вовсе не убить его. Но это близко уже к произвольному, ибо кто употребил в защиту такое орудие или нещадно наносит удар, тот явным образом не щадит человека, потому что сам обладает страстию. Подобным образом и то причисляется к непроизвольному, если кто употребил в дело тяжкое дерево или камень, который сверх силы человеческой, но иное что-нибудь имел в намерении, а иное сделал; потому что в раздражении нанес такой удар, который умертвил пораженного, между тем как, может быть, старался он больно ушибить, а не совершенно убить до смерти. Но не имеет никакого извинения, кто употребил в дело меч или что-либо подобное, а тем паче кто нанес рану топором. Ибо видно, что он ударил не рукою, так чтобы мера удара от него зависела, но нанес рану так, что удар необходимо должен был сделаться гибельным и от тяжести, и от остроты железа, и оттого, что оно брошено издали.[1175]

Совершенно так же произвольно и никакому не подлежит сомнению, что делается разбойниками и при неприятельских нашествиях; ибо разбойники убивают для денег, избегая улики, а на войне доводят до убийства, имея намерение не устрашать или вразумить, но истребить противников. Впрочем, если кто составил хитрое снадобье с другою какою-нибудь целью и умертвил им человека, такой поступок признает произвольным. Так, например, часто делают женщины, какими-нибудь наговорами и перевязями пытаясь привлечь иных к себе в любовь и давая им снадобья, производящие омрачения в умах. Почему таковые, умерщвляя, хотя одно имели в намерении, а другое сделали, однако же, за ухищренное и не дозволенное свое дело, причисляются к произвольным убийцам. Поэтому те, которые дают снадобья, вытравляющие младенца, суть убийцы, равно как и те, которые принимают убивающие зародыш отравы. И о сем довольно.

Правило 9. По последовательности понятий (κατὰ μὲν τὴν τῆς ἐννοίας ἀκολουθίαν) равно прилагаемо быть должно и к мужам и женам изречение Господне о непозволительности оставлять брачную жизнь, разве словесе любодейнаго (Мф. 5:32). Но не таков обычай (Ἡ δὲ συνήθεια οὐχ οὕτως ἔχει). Хотя находим, что строгое обращается внимание на жен, потому что Апостол говорит: прилепляяйся сквернодейце едино тело есть (1 Кор. 6:16), и Иеремия: аще будет жена мужу иному, не возвратится к мужу своему, но не порочна и не осквернена не будет (Иер. 3:1), и еще: держай прелюбодейцу безумен и нечестив (Притч. 18:23); однако же обычай повелевает, чтобы жены держали при себе и прелюбодеев мужей, когда они живут блудно.[1176] Потому живущая вместе с мужем, оставленным женою, не знаю, может ли быть названа прелюбодейцею; потому что здесь обвинение падает на жену, которая развелась с мужем. По какой причине оставила она брачную жизнь? Если муж бил ее, и она не перенесла ударов, то надлежало ей лучше терпеть, нежели расходиться с сожителем. Если не перенесла утраты в имении, то и сей предлог неуважителен. А если потому, что живет он блудно, то не наблюдается сие по церковному обычаю; напротив того, жене повелено и с неверным мужем не разлучаться, но жить вместе, потому что конец дела еще не известен. Что бо веси, жено; аще мужа спасеши? (1 Кор. 6:16). Почему оставившая мужа, если перешла к другому, есть прелюбодейца; а оставленный женою муж достоин извинения, и живущая с ним вместе не осуждается.[1177] Впрочем, если муж, отказавшийся от жены, перешел к другой, то и он прелюбодей, потому что жену доводит до прелюбодейства, и живущая с ним вместе есть прелюбодейца, потому что отвлекла к себе чужого мужа.

Правило 10. Клянущиеся не принимать рукоположения, по произнесении ими клятвы, не должны быть принуждаемы к нарушению оной. Ибо хотя и есть, кажется, одно правило делающим таковым снисхождение, однако же по опыту знаем, что клятвопреступники не бывают благоуспешны. Но должно обращать внимание на то, какого рода клятвы, в каких словах и с каким расположением клялись, не упуская из вида и самые малые добавления в словах; посему, если никак и ничем невозможно поправить дела, то совершенно надобно увольнять таковых.[1178] А дело Севира, то есть рукоположенного им пресвитера, по моему мнению (если и ты на сие согласен), может быть поправлено так: село это, в которое определен сей человек и которое теперь в подчинении у Мистии, вели подчинить Васодам; таким образом и он, не переходя с места, не нарушит клятвы, и Лонгин, имея при себе Кириака, не сделает церкви упраздненною и души своей не подвергнет осуждению за праздность. И кажется, нимало не поступим против правила, сделав снисхождение Кириаку, который дал клятву оставаться в Минданах и согласился на свое перемещение, потому что возвращением будет охраняться от клятвы. А что уступил он сему распоряжению, сие не вменится ему в клятвопреступление, потому что не было прибавлено в клятве не оставлять Минданов и на короткое время, а сказано было оставаться в них на последующее время. Севиру же, который представляет в предлог забвение, сделаем снисхождение, сказав: Ведающий тайное не попустит, чтобы Церковь Его потерпела вред от человека, который как в начале поступил не по правилам, но связал себя клятвою вопреки Евангелию, так учил нарушать клятву перемещением, и теперь лжет в том, что притворно приписывает себе забвение. Но поелику мы не судии сердец, судим же по тому, что слышим, то предоставим отмщение Господу, сами же примем его, не разбирая дела и извиняя человеческую немощь – забвение.

Правило 11. А кто учинил непроизвольное убийство, тот в одиннадцать лет достаточное понес наказание. Ибо явно, что в отношении понесших побои соблюдаем Моисеево постановление (Исх. 21:18-19) и того, кто пал от ударов, им полученных, но потом пошел с помощию жезла, не почтем убитым. А если и не встал после ударов, но тот, кто бил, не хотел убить его, хотя он и убийца, однако же по намерению не произвольный.

Правило 12. Двоеженцам правило [1179] совершенно преградило служение (церковное).[1180]

Правило 13. Убийств на войне отцы наши [1181] не вменяли в убийства, мне кажется, из снисхождения к защитникам целомудрия и благочестия. Но, может быть, не худо посоветовать, чтобы нечистые руки в продолжение трех лет удерживались от одного Приобщения.[1182]

Правило 14. Кто берет рост,[1183] тот, если согласится неправедную прибыль издержать на бедных и впредь быть свободным от недуга корыстолюбия, может быть принят в священство.[1184]

Правило 15. Дивлюсь тебе, что в рассуждении Писания требуешь буквальной точности и почитаешь принужденным образ выражения в переводе, который передает смысл Писания, но не предлагает собственно означаемого еврейским выражением. Поскольку же вопроса, предложенного человеком любознательным,[1185] и не должно оставлять без ответа, то скажем: птицы небесныя и рыбы морския (Пс. 8:9) и при создании мира [1186] имели одно и то же происхождение, потому что оба рода изведены из воды. А причиною сему тождественное свойство того и другого рода, потому что одни плавают в воде, а другие плавают по воздуху.[1187] Итак, хотя по сей причине упомянуто о них вместе, однако же этот образ выражения, если разуметь о рыбах, передан не точно, а если о всем живущем в водах, весьма близко. Ибо человеку покорены птицы небесныя и рыбы морския, и не они только, но и все преходящее стези морския; потому что не все, что живет в воде, есть рыба, например животныя китовидныя – киты, молотки, дельфины, тюлени, и еще кони, собаки, пилы, мечи и морские коровы, а если угодно, морския ветреницы, гребенки и все в раковинах живущие животные, из которых ни одно не есть рыба, – все, которые преходят стези морския, и те из животных водных, которые отличаются от рыб, но проходят стези морския.

Правило 16. А Нееман [1188] велий не пред Господом, но пред господином своим (4 Цар. 5:1), то есть один из сильных людей у царя Сирийского. Посему тщательно вникай в Писание, и тотчас найдешь решение вопроса.[1189]

189. К Евстафию, главному врачу [1190] (181)

1. У всех у вас, занимающихся врачебным искусством, одно в виду – человеколюбие. И мне кажется, кто вашу науку предпочитает всему, занимающему нас в жизни, тот рассуждает согласно с разумом и не уклоняется от своего долга, потому что драгоценнейшее всего [благо] – жизнь делается ненавистною и мучительною, если невозможно иметь здоровья, а здоровье подается вашим искусством. Но в тебе это знание доведено до совершенства; ты полагаешь для себя обширнейшие пределы человеколюбия, благотворительность своего искусства не ограничивая только телом, но заботясь и о врачевании душевных недугов. Говорю же это, не народной только следуя молве, но и наученный собственным своим опытом, как во многих других случаях, так особенно ныне, при неописанной злобе моих врагов, которая, подобно сокрушительному потоку, поглощала жизнь мою и которую ты искусно отклонил от меня, это тягостное затвердение сердца моего размягчив излиянием утешительного слова. Ибо смотря на непрестанные и различные покушения против меня врагов моих, думал я, что должно мне молчать, в безмолвии переносить наносимые мне бедствия и не противоречить вооружившимся ложью, этим опасным оружием, которое нередко вонзает острие свое при помощи самой истины. Но ты, прекрасно сделав, ободрил меня к тому, чтоб не выдавать (καταπροδιδόναι) истины, но обличить клеветников и не допустить многих потерпеть вред от того, что ложь действует успешнее истины.

2. Мне казалось, что питающие против меня ненависть, у которой нет и причины, делают что-то похожее на рассказываемое в Эзоповой басне. У Эзопа волк возводит некоторые вины на ягненка, конечно, стыдясь подать о себе мысль, будто бы без справедливого предлога убивает ничем его не оскорбившего; когда же ягненок без труда опровергает обвинение, взведенное на него по клевете, тогда волк не удерживает уже более своей [стремительной] жадности (τῆς ὁρμῆς), но хотя должен уступить справедливости, однако же решает победу зубами. Так и эти люди, для которых ненависть ко мне вожделенна, как одно из благ, краснея, может быть, при одной мысли, что ненавидят меня без причины, выдумывают сии причины и обвинения и ни на чем из сказанного не останавливаются совершенно, но ныне одно, а вскоре потом другое, и еще через некоторое время опять что-нибудь иное выдают за причину вражды ко мне. Злоба их ничего не держится постоянно,[1191] но, когда принуждены отказаться от одного обвинения, хватаются за другое, а после этого берутся опять за новое и, хотя бы все обвинения были опровергнуты, не отступаются от своей ненависти. Они обвиняют меня, что проповедую трех Богов, повторяют это вслух многим и не перестают сей клевете давать вид правдоподобия. Но меня защищает истина, потому что и пред всеми вообще, и наедине пред всяким, кто ни встречается со мною, показано, что исповедующий трех Богов предается мною проклятию и не признается христианином. Но как скоро слышат это, готов у них против меня Савеллий,[1192] и они разглашают, что Савеллиев недуг есть и в моем учении. Опять и сему противопоставляю обычное свое оружие – истину, доказывая, что таковой ереси боюсь наравне с иудейством.

3. Что же? Успокоились ли они, утомившись такими попытками? Нет. Но попрекают меня в нововведении, и таким образом, сочиняя против меня обвинение, укоряют в том, что, исповедуя три Ипостаси, именую единую благость (ἀγαθότητα), единую силу (δύναμιν), единое Божество (θεότητα). И это говорят они не без правды, потому что действительно так именую. Но, обвиняя в этом, они говорят еще, что сего нет у них в обычае и что не согласуется сие с Писанием. Что же сказать мне на сие? Не почитаю справедливым для православного учения законом и правилом признавать господствующий у них обычай. Ибо если обычай имеет силу в доказательстве православия, то и мне, конечно, позволительно противопоставить господствующий у нас обычай. А если они отвергают наш обычай, то и я, без сомнения, не обязан следовать их обычаю. Итак, пусть рассудит нас Богодухновенное Писание, и у кого учение окажется согласным с Божиим словом, на стороне того, без сомнения, будет голос истины. Посему в чем же вина? Ибо в обвинении, какому подвергают меня, указывается одновременно две вины – первая, что разделяю Ипостаси, а другая – что ни одного из подобающих Богу (θεοπρεπῶν) именований не исчисляю множественно,[1193] а, напротив того, как сказано выше, говорю: единая благость, единая сила, единое Божество – и о всем тому подобном выражаюсь в единственном числе. Что касается до разделения Ипостасей, то сего не должны бы чуждаться утверждающие инаковость [1194] сущностей в Божием естестве. Кто говорит «три сущности», тому уже неприлично сказать «три Ипостаси». Следственно, в вину ставится это одно: что именования, прилагаемые к Божию естеству, употребляю в единственном числе.

4. Но у меня на сие есть готовый и ясный ответ. Кто осуждает утверждающих, что Божество едино, тот, в силу необходимости, согласится с утверждающим, что Божеств много или что нет Божества. Ибо иного чего, кроме сказанного, невозможно и придумать. Но что Божеств много, не дозволяет сего утверждать богодухновенное учение, которое, где ни упоминает о Божестве, упоминает в единственном числе: яко в Том живет всяко исполнение Божества (Кол. 2:9); и в другом месте: невидимая бо Его от создания мира твореньми помышляема видима суть, и присносущная сила Его и Божество (Рим. 1:20). Итак, если число Божеств простирать до множества свойственно только тем, которые страдают заблуждением многобожия, а совершенно отрицать Божество прилично было бы безбожникам, то какое основание обвинять меня в том, что исповедую одно Божество? Но они яснее обнаруживают цель слова. Хотя в отношении Отца допускают, что Он Бог, и Сына согласны также почтить именем Божества, однако же Духа, сопричисляемого к Отцу и Сыну, не включают уже в понятие Божества, но, утверждая, что сила Божества простирается только от Отца и Сына, естество Духа лишают Божеской славы. Следовательно, мне надобно, по мере сил, дать краткий ответ и относительно этого мнения.

5. Какое же мое об этом слово? Господь, преподавая спасительную веру ученикам, к Отцу и Сыну присоединяет и Святого Духа. Утверждаем же, что Дух, будучи однажды соединен, во всем имеет единение, потому что не в одном чем-нибудь поставляется в единый ряд, во всем же другом отделяется, а, напротив того, сила Духа приемлется вместе с Отцом и Сыном и в той же животворящей силе, которой естество наше из тленной жизни преобразуется в бессмертие; равно и во многом другом, возьмем ли, например, понятие благости, святости, вечности, премудрости, правоты (εὐθές), владычественности (ἡγεμονικόν), могущества – и везде, во всех именованиях, взятых в превосходнейшем смысле, Дух не отлучен от Отца и Сына. Посему почитаю прекрасным делом думать, что Дух, соединяемый с Отцом и Сыном в стольких возвышенных и боголепных понятиях, ни в чем неотделим от Них. Ибо в именованиях, какие мысленно прилагаем к Божию естеству, не знаю никакого различия по отношению к лучшему или худшему, так что позволительна была бы мысль уступить Духу общение (τὴν κοινωνίαν) в том, что в именованиях есть низшего, и признать Его недостойным того, что в них есть превосходнейшего. Все приличествующие Богу понятия и именования равночестны (ὁμοτίμως) между собою в том отношении, что нимало не разногласят [1195] в обозначении подлежащего (περὶ τὴν τοῦ ὑποκειμένου διαφωνεῖν σημασίαν). Ибо нельзя сказать, что к иному какому подлежащему ведет мысль нашу наименование благого, а к иному – наименование премудрого, сильного и праведного, но во всех именованиях, сколько ни произнесешь их, означаемое одно. Произнесешь ли слово «Бог» – укажешь на того же самого, кого разумел под прочими именованиями. Если же все именования, прилагаемые к Божию естеству, что касается обозначения ими подлежащего, одни с другими равносильны и, выражая собою то или другое, приводят мысль нашу к одному и тому же, то какое основание, уступая Духу общение со Отцом и Сыном в других именованиях, исключать Его из одного Божества? Ибо по крайней необходимости должно или и в сем именовании приписать Ему общение, или не уступать общения в прочих именованиях. Если тех наименований достоин Дух, то, без сомнения, не недостоин и сего.[1196] А если, как говорят они, Дух ниже того, чтобы с Отцом и Сыном иметь общение в именовании «Божество», то недостоин Он общения и в каком-либо другом из богодостойных имен. Ибо если рассмотреть и сличить [1197] между собою именования по значительности, какую представляем себе в каждом, то найдется, что они ничем не ниже именования «Бог». Доказательством же этому служит, что именем «Бог» называется многое и низкое; лучше же сказать, Божественное Писание не отказывается даже сим именем одинаково именовать различные между собою предметы, например, когда идолов называют именем «Бог». Ибо говорит: бози, иже небесе и земли не сотвориша, да будут взяты и брошены под землю (Иер. 10:11). И еще сказано: вси бози язык бесове (Пс. 95:5). И чревовещательница, волшебством своим вызывавшая Саулу души,[1198] о тех душах, которые требовалось вызывать, говорит: видех боги (1 Цар. 28:13). Да и о Валааме, который был птицегадатель и волхв, как говорит Писание, в руке носящий волхования (см. Чис. 22:7), и чрез наблюдение полета птиц преуспел в демонском учении, в Писании повествуется, что он советовался с Богом (см. Чис. 22:20; 23:4). И из Божественных Писаний можно собрать и представить много таких доказательств, что имя «Бог» ничем не выше прочих богодостойных именований, когда, как выше сказано, находим, что оно одинаково употребляется о предметах различных. Но знаем из Писания, что имена «святой», «нетленный», «правый», «благой» нигде не даются предметам недостойным. Итак, ежели не прекословят, что в именованиях, благочестно употребляемых по преимуществу об одном Божием естестве, Святой Дух имеет общение с Сыном и Отцом, то какое основание утверждать, что не имеет Он общения в том одном именовании, в котором, как показано, по какому-то одноименному словоупотреблению участвуют и демоны, и идолы?

6. Но говорят: сие наименование указывает на естество; а естество Духа не имеет общности с Отцом и Сыном, а потому Он не участвует в общении с Ними по сему имени. Итак, пусть докажут, по чему узнали они разность естества. Если бы естество Божие могло быть познаваемо само в себе и если бы из чего-либо видимого можно было найти, что Ему свойственно и что чуждо, то, без сомнения, не имели бы мы нужды в других каких-либо словах или знаках к уразумению искомого. Поскольку же естество сие выше того, чтобы уразуметь искомое, а что не доступно нашему ведению,[1199] о том заключаем по некоторым знакам, то в исследовании Божиего естества, по всей необходимости, должны мы руководствоваться Божиими действиями (τῶν ἐνεργειῶν). Итак, если увидим, что действия, примечаемые у Отца, Сына и Святого Духа, различны между собою, то по инаковости действий заключим, что и действующие естества различны. Ибо невозможно, чтобы далекие друг от друга по естеству согласовались между собою в роде действий: огонь не прохлаждает, лед не греет, – но вместе с различием естеств разнствуют [1200] между собою и их действия. Если же уразумеем,[1201] что единое действие Отца, Сына и Духа Святого ничем не различается и не разнится (παραλλάσσουσαν), то по тождеству действия необходимо заключить об единстве естества.

7. Освящает, животворит (ζωοποιεῖ), просвещает, утешает и все подобное производит одинаково Отец и Сын и Дух Святой. И никто да не приписывает власть освящения исключительно действованию Духа, слыша, что Спаситель в Евангелии говорит Отцу об учениках: Отче! святи их во имя Твое (Ин. 17:11, 17). А также и все прочее равно Отцом и Сыном и Духом Святым действует в достойных: всякая благодать и сила, путеводство (ἡ ὁδηγία), жизнь, утешение, преложение в бессмертие (ἡ πρὸς τὸ ἀθάνατον μεταβολή), возведение в свободу и, ежели есть, другое какое благо, нисходящее на нас. Домостроительство же о нас – и в разумной и в чувственной твари, если по познаваемому нами надобно сколько-нибудь заключать и о том, что выше нашего познания, – и оно поставлено не вне действия и силы Святого [1202] Духа, тогда как каждый приобщается пользы по собственному своему достоинству и мере нужды. Ибо, хотя непостижимы для нашего чувства и порядок,[1203] и управление того, что выше нашей природы, однако же, делая выводы из знаемого нами, с гораздо большим основанием может иной заключать, что Сила Духа действенна и в превышеестественном, нежели отчуждать Его от Домостроительства в этом. Кто утверждает последнее, тот произносит чистую и нелепую хулу, не доказывая сей нелепости никаким рассуждением. А кто соглашается, что и превысшее нас домостроительствуется силою Духа, так же, как силою Отца и Сына, тот утверждает сие, опираясь на ясное доказательство, заимствованное из собственной своей жизни. Итак, тождество действий в Отце, Сыне и Духе Святом ясно доказывает неотличность [1204] естества. Посему если именованием Божества означается и естество, то общность сущности показывает, что наименование сие в собственном смысле прилично и Святому Духу.

8. Но не знаю, почему эти люди, готовые все доказывать, наименование Божества обращают в доказательство естества, как будто не знают из Писания, что естество не бывает чем-то жалуемым [1205] (ὅτι χειροτονητὴ φύσις οὐ γίνεται). Но Моисей произведен был в бога египтянам, как сказал ему вещавший им: дах тя бога фараону (Исх. 7:1). Итак, наименование сие служит доказательством некоей силы тайнозрения (ἐποπτικῆς), или действования. А Божие естество в отношении к тому, что оно само в себе, при всех примышляемых[1206] именованиях, как я рассуждаю, остается невыразимым. Ибо, познав Благодетеля, Судию Благого и Праведного и все сему подобное, изучили мы различие действий, но чрез сие уразумение действий нимало еще не можем познать самое естество действующего. Ибо когда составит кто понятие о каждом из сих именований и о самом естестве, которому даются именования, тогда не одно и то же понятие составлено им будет и об имени,

и о естестве, а в вещах, о которых понятия не одинаковы и естество различно. Итак, иное нечто есть сущность, к выражению которой и слово еще не найдено,[1207] и другое значение именований, какие даются сущности по какому-либо действию или достоинству.

Посему по общности именований находим, что никакого нет различия в действиях, но и на то, что есть различие по естеству, не встречаем никакого ясного доказательства, потому что, как сказано, тождество действий заставляет подразумевать общность естества. Итак, будет ли Божество именованием действия, утверждаем, что как одно действие Отца, Сына и Святого Духа, так и едино Божество, или имя Божества, согласно с мнением многих, указывает на естество, то, поскольку не находим никакого различия в естестве, непогрешительно определяем, что Святая Троица – единое Божество.

190. К Амфилохию, епископу Иконийскому (182)

1. Сообразно с своею рачительностью (τῆς ἐμμελείας) и с своим усердием, которые всегда хвалю в тебе, позаботился ты и о церкви Исаврийской.[1208] А что разделить сие попечение между большим числом епископов полезнее было для целого, это, думаю, всякому явно само собою. Не укрылось сие и от твоего благоразумия; как сам ты прекрасно заметил это, так дал о том знать и мне. Поскольку же нелегко найти людей достойных, то, когда, с одной стороны, множеством епископов хотим снискать уважение и сделать, чтобы Церковь Божия, при большем их числе, управлялась строже, а с другой – неблагоискусностью призываемых [1209] доведем неприметным образом учение [церковное] до унижения, тогда не приучим ли народ к холодности? Ибо и сам знаешь, что каковы настоятели, таковы большею частью бывают обыкновенно и их подначальные. Потому, может быть, лучше предстоятелем города, если только это удобно, поставить кого-либо одного, только человека испытанного, и распоряжение частными делами возложить на его ответственность, если только он Божий слуга, делатель непостыдный (ср. 2 Тим. 2:15), не иский своея пользы, но многих, да спасутся (1 Кор. 10:33). А он, как скоро увидит, что для понесения забот сих собственные его силы недостаточны, сам присоединит к себе делателей для жатвы (ср. Мф. 9:37). Посему если найдем такого человека, то признаюсь, что один стоит многих и что таким образом устроит попечение о душах, – и для церквей полезнее, и для нас безопаснее. Если же неудобно, то позаботимся сперва дать предстоятелей малым городам и селениям, которые издревле имеют у себя епископский престол, и тогда уже поставим предстоятеля главному городу, чтобы новопоставленный не был нам впоследствии препятствием к сим распоряжениям и чтобы не начать нам тотчас домашней брани, потому что он захочет начальствовать над многими и не станет соглашаться на рукоположение епископов. А ежели и сие трудно, и время того не дозволяет, то да постарается твое благоразумие о том, чтобы строго отделен был Исаврийскому епископу собственный его округ и он рукополагал некоторых только сопредельных. Прочее же да будет предоставлено нам, чтобы в удобное время могли мы всем прочим местам дать епископов, каких сами признаем более способными,[1210] подвергнув их сперва долгому испытанию.

2. Спрашивал я Георгия,[1211] как приказывало твое богочестие (ἡ θεοσέβειά),[1212] и он отвечал то же, что сообщило и твое благоговение (εὐλάβεια); и касательно сего нам необходимо остаться в покое, возвергнув [1213] на Господа попечение о доме. Ибо уповаю на Святого Бога, что даст разум, как и иным способом избавиться нам от нужд и предуготовить себе беспечальную [1214] жизнь. Если же неугодно сие, сам соблаговоли прислать ко мне записку с означением, о каком преимуществе надобно приложить нам старание, и тогда начну просить о сей милости каждого из сильных друзей – или даром, или за умеренную цену, как Господь [1215] наставит меня на путь.

Писал я брату Валерию,[1216] как дал ты приказание. Дела Нисской церкви в таком же положении, в каком оставлены были[1217] твоим богочестием, и при содействии твоих молитв более и более поправляются. Отделившиеся тогда от нас частью отбыли ко двору,[1218] а частью остаются, ожидая оттуда слуха. Но Господь силен соделать и надежды последних напрасными, и возвращение первых невозможным.

3. Филон, толкуя слово «манна», приписал ей (как сам узнал это из какого-то иудейского предания) такое качество, что она изменялась по представлению вкушающего, хотя сама по себе была как пшено, сваренное в меду, однако же заменяла собою и хлеб, и мясо (притом или мясо птичье, или мясо животных, живущих на суше), и овощи (и сии опять по желанию каждого), и рыбу, так что во вкусе вкушающего вполне соблюдалось то, чем отличается качество каждого рода пищи.

В Писании известны колесницы, имеющие всадники тристаты (Исх. 15:4), хотя на прочих колесницах бывает два ездока, возница и вооруженный воин, – но колесницы фараоновы имели двух воинов и одного правившего браздами коней.

Симпий [1219] прислал ко мне учтивое и общительное (κοινωνικήν) письмо; написав на него ответ, послал я к твоему благоговению, чтобы ты, рассмотрев оный тщательно, приказал переслать к нему – разумеется, с приложением и своего письма.

Здравым, благодушествующим о Господе и молящимся за меня да дарует тебя и мне, и Церкви Божией человеколюбие Святого [Бога].

191. К одному из епископов [1220] (183)

Прочитав письмо твоего благоговения, принес я великое благодарение Богу, потому что в речах сего письма нашел следы древней любви. Ты не подвергся тому, чем страждут многие, и не простер упорства до того, чтоб не самому начать дружеские сношения, но, зная, какого величия достигают святые смиренномудрием, избрал сей самый путь, чтобы, держась второго места, оказаться чрез это впереди меня. Это закон христианской победы; кто согласился иметь меньше, тот увенчивается. Посему, чтобы не отстать мне в благой ревности, вот и сам приветствую твою степенность (τὴν σεμνότητα) и объявляю тебе мысль свою, что с утверждением, по благодати Божией, согласия между нами [1221] в вере нет никакого другого препятствия быть нам едино тело и един дух, якоже и звани во единем уповании (Еф. 4:4) ради звания.[1222] Посему любви твоей предоставляется к доброму началу придать и остальное, собрать около себя единодушных, назначить время и место к свиданию, чтобы таким образом, по благодати Божией, сошедшись друг с другом, устроить нам церкви по древнему образцу любви и приходящую с той и с другой стороны братию почитать собственными своими членами, и посылая их как к своим, и принимая также как своих. Ибо это было некогда похвалою Церкви, что братия каждой церкви,[1223] напутствованные небольшими символами, от одного до другого конца вселенной во всех находили себе отцов и братий, а ныне враг церквей Христовых вместе с прочим похищает у нас и это: мы расписаны по городам и каждый из нас в подозрении имеет ближнего. Что иное означает это, как не охлаждение в нас любви, которая одна, по слову Господа, отличает учеников Его (ср. Ин. 13:35)? И если угодно, сперва сами себя сделайте известными друг другу, чтобы знать нам, с кем у нас будет согласие. И таким образом, по общему соглашению избрав какое-нибудь место, для той и другой стороны незатруднительное, управить наш путь. Будь здоров и благодушен; молись за меня, и да дарует мне тебя человеколюбие Святого.[1224]

192. К Софронию, магистру [1225] (184)

Если и ты, как сам писал ко мне, по несравненному своему усердию к добрым делам, получил две милости, одну – что прислано к тебе письмо, а другую – что послужил моей нужде, то какова же, надобно полагать, моя благодарность, когда прочел я твое приятнейшее письмо и увидел, что с такою скоростью исполнено объявленное мною желание? Почему, с удовольствием принимая присланное, так как оно само по себе этого достойно, еще с большей приятностью взираю на сие и потому, что ты был первым действующим лицом в исполнении. Да дарует же нам Господь увидеть тебя в скором времени, чтобы изустно (ἀπὸ γλώττης) засвидетельствовать тебе свою благодарность и насладиться всеми твоими добротами!

193. К Мелетию, главному врачу [1226] (185)

Мне невозможно избежать неприятностей зимы, как журавлям. Напротив того, что касается до предведения будущего, то, может быть, не хуже я журавлей; а что касается до свободы в жизни, то почти столько же далеко мне до птиц, сколько и до способности летать. Сначала удерживали меня какие-то недосуги по житейским делам, потом непрерывные и сильные лихорадки так изнурили мое тело, что сам себе кажусь чем-то таким, что хуже и меня самого. После этого припадки четырехдневной лихорадки более двадцати раз повторяли свой круг. А теперь, когда, по-видимому, освободился я от лихорадок, до такого дошел изнеможения сил, что в этом не отличаюсь от паутины. Поэтому всякий путь для меня непроходим, всякое дуновение ветра для меня опаснее, чем треволнение для пловцов. Потому необходимо мне укрываться дома и ждать весны, если только доживу до весны, а не изнемогу [1227] от болезни, которая внедрилась в мои внутренности. Если же спасет меня Господь великою Своею рукою, то весьма охотно приду в вашу пустыню, весьма охотно обниму тебя, любезная для меня глава. Помолись только, чтобы жизнь моя устроялась на пользу душе.

194. К Зоилу [1228] (186)

Что ты делаешь, чудный мой, превосходя меня в мере смирения? При такой своей учености, при таком искусстве писать письма, как видно сие из самых писем, просишь, однако же, у меня извинения, как будто в смелом каком предприятии, превышающем твое достоинство. Но оставив эту иронию, пиши ко мне при всяком случае. Смыслю ли я что-нибудь в науках, то с удовольствием буду читать письма человека ученого. Постиг ли, по учению Писания, какое благо – любовь, то отдам всю цену беседе человека, который любит меня. Лучше всего, если будешь писать ко мне о благах, каких желаю тебе, о телесном здоровье и благополучии всего дома.

Что касается моего положения, да будет тебе известно, что оно не более сносно, как и обыкновенно бывает. Довольно сказать одно это и упомянуть тебе о немощи моего тела, потому что какая жестокая болезнь держит меня теперь, это нелегко и выразить словом, и показать на деле; сверх недугов, о которых сам знаешь, открыто мною еще что-то новое. Но дело благого Бога даровать мне силу к терпеливому перенесению ударов, какими тело мое, к моей же пользе, поражает благодеющий мне Господь.

195. К Евфронию, епископу Колонии Армянской [1229] (187)

Поскольку Колония, которую Господь дал тебе под управление, далеко отстоит от больших дорог, то к другим братиям в Малой Армении пишу часто, редко же посылаю письма к твоему благоговению, не надеясь найти человека, который бы понес их в такую даль. Но теперь, ожидая, что или сам ты прибудешь, или перешлют письмо епископы, к которым отправляю письма, пишу к твоему благоговению и приветствую тебя сим письмом, как уведомляя, что, по-видимому, еще я на земле, так и вместе с тем прося помолиться обо мне, чтобы Господь уменьшил скорби и, подобно какому-либо облаку, отвел от меня великое бремя болезни, лежащее на сердце моем. А сие будет, когда дарует скорое возвращение боголюбивейшим епископам, которые теперь в рассеянии (ἐν τῇ διασπορᾷ) и страждут за благочестие.

196. К Авургию[1230] (188)

Молва, вестница доброго, не перестает извещать нас,[1231] что ты сияешь, подобно звезде, являясь то над той, то над другой частью варварской страны; то доставляя продовольствие воинское,[1232] то в светлой одежде представляясь Царю. Молю же Бога, чтобы предприятие твое исполнилось по предположенному и чтобы достигнуть тебе высших почестей, а со временем явиться в отечестве, пока еще я на земле и дышу этим воздухом. Ибо столько остается во мне жизни, чтобы переводить только дыхание.

197. К Амвросию, епископу Медиоланскому [1233] (189)

1. Всегда велики и многочисленны дары Владыки нашего, и величие их неизмеримо, и множество неисчислимо. А для приемлющих милости благосознательно одним из величайших даров есть этот настоящий; а именно – что нам, которые всего более разделены между собою местоположением, дан случай сблизиться друг с другом посредством переписки. И два способа даровал Он нам узнать друг друга: один чрез личное свидание, а другой – чрез письменное сношение. Итак, поскольку узнал я тебя из беседы твоей, и узнал не телесные черты напечатлев в своей памяти, но в разнообразии речей твоих изучив доброту внутреннего человека, потому что каждый из нас от избытка сердца глаголет (Мф. 12:34), то прославил я Бога нашего, Который в каждом роде избирает угодных Ему, Который древле из пастырей овчих воздвиг вождя народу Своему [1234] и Амоса [1235] из пастыря коз, укрепив Духом, возвел в пророка, а ныне из царствующего града такого мужа, которому вверено было начальство над целым народом, который возвышен в образе мыслей, известен в целом свете [1236] знатностью рода, блистательным состоянием, силою слова, привлек в попечители о стаде Христовом. И отринув все мирские преимущества, и вменив их тщету быти, да Христа приобрящет (ср. Флп. 3:7, 8), согласился он принять кормило великого и славного верою в Бога [1237] корабля Церкви Христовой.[1238] Итак, человек Божий, поскольку не от человеков ты принял Евангелие Христово или научился ему, но Сам Господь из судей сей земли возвел тебя на кафедру апостолов, то подвизайся подвигом добрым (ср. 1 Тим. 6:12), уврачуй недуги в людях, если коснулась кого болезнь арианского безумия, обнови древние следы отцов и продолжением непрерывных сношений старайся назидать на том основании любви к нам, которое уже положил. Ибо таким образом можем мы быть близкими между собою духом, хотя по месту жительства на земле весьма удалены друг от друга.

2. Усердие твое к блаженнейшему епископу Дионисию [1239] и попечение о нем свидетельствуют о всей любви твоей к Господу, об уважении твоем к предшественникам и об усердии к вере.[1240] Ибо расположение к благопопечительным сослужителям имеет отношение к самому Владыке, Которому они послужили. И кто чтит подвизавшихся за веру, тот явным образом имеет равную с ними ревность по вере. Посему этот один поступок свидетельствует о великой добродетели. Уведомляю же твою о Христе любовь,[1241] что ревностнейшие братия, избранные твоим благоговением на служение сему доброму делу, сперва благонравием своим снискали похвалу всему клиру, потому что своим благоприличным поведением доказали общее всех постоянство, а потому, употребив все старание и искусство, вытерпели путешествие в непроходимую зиму и со всем усилием убеждали верных стражей блаженного тела уступить им хранило собственной своей жизни. И да будет тебе известно, что сих стражей никогда не принудило бы ни начальство, ни могущество человеческое, если бы не склонила их к уступке твердость намерения сих братий. А более всего к совершению желаемого содействовало присутствие возлюбленнейшего и благоговейнейшего сына нашего, сопресвитера Фирасия,[1242] который, добровольно подъяв труд путешествия, как удержал сильный порыв тамошних верных, так убедил словом своим противившихся и, взяв мощи с подобающею честью при пресвитерах, диаконах и при многих других боящихся Господа, соблюл (συνδιέσωσε) их братиям. И вы приимите сии мощи с такою же радостью, с какою печалью отпустили их хранившие. Никто да не колеблется, никто да не сомневается![1243] Это он самый, непобедимый подвижник. Господь знает кости сии, подвизавшиеся вместе с блаженною душою, и вместе с нею увенчает их в день праведного Своего воздаяния, по написанному, что должны мы предстать пред судилищем Христовым, да приимет кийждо, яже с телом содела (2 Кор. 5:10). Один был ковчег, приявший в себя сие честное тело; никто другой не лежал близ его; могила была заметна: свидетелем служило воздаваемое чествование; христиане, приютившие [1244] его, и тогда положили, и теперь вынули собственными своими руками. Они плакали, как лишаемые отца и заступника, однако же отпустили, предпочитая собственному утешению вашу радость. Итак, отдавшие благоговейны, принявшие – строгие исполнители своего дела; ни в чем нет лжи, ни в чем нет обмана. Свидетельствую о сем: да не клевещут у вас на истину!

198. К Евсевию, епископу Самосатскому [1245] (190)

1. После письма, доставленного мне приставами, получил я еще другое, позднее ко мне посланное. Сам же писал я не много писем, потому что не было отправляющихся к вам; впрочем, послано больше четырех, а с ними и те письма, которые принесены мне из Самосат [1246] после первых писем твоего богочестия, – запечатав, переслал я к достопочтеннейшему брату Леонтию,[1247] смотрителю за мерами [1248] в Никее, прося, чтобы он доставил их домоправителю достопочтеннейшего брата Софрония,[1249] а этот постарался переправить к вам. Итак, поскольку письма переходят чрез много рук, то, вероятно, недосуг или нерадение одного кого-нибудь были причиною, что не были получены они твоим благоговением. Поэтому прошу извинить за редкость писем.

А что надобно было послать кого-нибудь из своих и я сего не сделал, то справедливо ты, по своему благоразумию, взыскиваешь за это и бранишь меня. Но да будет тебе известно, что зима у нас была продолжительна, отчего все пути до самых дней Пасхи оставались прегражденными и не нашлось у нас человека, который бы смело пустился в затруднительное путешествие. Ибо хотя причет [церковный] (τὸ ἱερατεῖον), как кажется, у меня многолюден, но состоит из людей, не привыкших к путешествиям, потому что никто не занимается торговлею, не любит проживать на стороне, но многие берутся за искусства, требующие сидячей жизни, и тем снискивают себе насущное [1250] пропитание. Вот и сего брата, которого теперь послал к твоему благоговению, вызвав из села, употребил я на дело сие, чтобы доставить письма твоему преподобию и как о наших делах обстоятельно пересказать тебе, так и нам донести, по милости Божией, подробно и вскорости о всем, что делается у вас. И любезнейшего брата Евсевия,[1251] чтеца, который давно спешит к твоему богочестию, удерживал я в ожидании благорастворенной (εὐκραές) погоды. Да и теперь у меня немалая забота, чтобы непривычка к путешествиям не причинила ему чего-нибудь и не послужила причиною недуга телу, которое склонно к болезненным припадкам.

2. О нововведениях на Востоке излишнее для меня дело писать в письме, потому что братия сами от себя могут рассказать о сем подробно. Но знай, досточтеннейшая для меня глава, что, когда писал я это, был крайне болен и меня оставили все надежды жить долее. Ибо невозможно ни исчислить множества бывших со мною припадков, ни описать, какова моя слабость и каковы сила и злокачественность лихорадок; разве только из всего этого надобно заключить, что исполнил уже я время пребывания [1252] в этой бедственной и болезненной жизни.

199. К Амфилохию о правилах [1253] (191). Второе каноническое послание [1254]

Давно приготовив ответы на вопросы, предложенные мне твоим благоговением, не отсылал я письма. То не давала мне времени продолжительная и опасная болезнь, то не было людей, с кем послать. Ибо у нас мало и знающих дорогу, и готовых на такие услуги. Потому, узнав причины замедления, извини меня в этом.

А я подивился в тебе любознательности и вместе с тем смиренномудрию, потому что не отказываешься учиться, будучи сам поставлен в чине учителя, и учиться у меня, который не имею у себя ничего столько важного, чтоб знать это другим. Но, впрочем, поскольку по страху Божию не отказываешься совершить дело, которое нелегко было сделать другому, то и мне, даже и сверх сил, надобно помогать твоему усердию и благой твоей ревности.[1255]

Правило 17. Спрашивал ты меня о пресвитере Вианоре: может ли быть принят в клир по причине данной им клятвы? Насколько помню, предложил уже я антиохийским клирикам о всех вместе с ним клявшихся некоторое общее правило – чтобы устранялись они от общественных собраний, а наедине действовали как пресвитеры. Сие-то самое и ему дает свободу к продолжению своего служения, потому что священство его не в Антиохии, а в Иконии, которую, как [1256] писал ты ко мне, избрал он для жительства вместо Антиохии. Итак, человек сей может быть принят; но твое благоговение да потребует у него, чтобы покаялся в клятве, которую с такой готовностью дал человеку неверному,[1257] не возмогши перенести невыгод такой малой опасности.

Правило 18. О падших девах, которые обещали Господу жить в чистоте и потом, впав в плотские страсти, отказываются от своих обещаний, отцы наши,[1258] в простоте [1259] и с кротостью снисходя к немощам поползнувшихся, узаконили принимать их чрез год, сделав о них такое же постановление, как и о двоебрачных. Но поскольку Церковь с течением времени, по благодати Божией, укрепляется в силах и умножается ныне сонм дев, то мне кажется, что надобно строго вникнуть и в дело, как представляется оно по самому понятию, и в мысль Писания, какую можно извлечь чрез умозаключение. Вдовство меньше девства; следовательно, и грех вдов гораздо легче греха дев. Итак, посмотрим, что написано Павлом к Тимофею. Юных же вдовиц отрицайся: егда бо разсвирепеют противу Христа, посягати хотят, имущыя грех, яко первыя веры отвергошася (1 Тим. 5:11, 12). Посему если вдова подлежит весьма тяжкому осуждению, как отвергшаяся веры во Христа, что надобно заключить нам о деве, которая есть невеста Христова, священный сосуд, принесенный в дар Владыке? Велик грех, если и раба, вдаваясь в тайный брак, наполняет дом растлением и худою жизнью бесчестит господина; конечно же, более тяжек грех, если невеста делается прелюбодейцею и, обесчестив союз свой с женихом, предается распутным наслаждениям. Итак, вдова осуждается, как растленная раба, а дева подлежит осуждению наравне с прелюбодейцею.[1260] Как имеющего связь с чужою женою называем прелюбодеем, не прежде соглашаясь принимать в общение, как по прекращении им греха, так это же положим правило и в отношении того, кто живет с девою. Надобно же теперь заметить наперед, что девою именуется добровольно посвятившая себя Господу, отказавшаяся от брака и предпочетшая жизнь в святыне. Обеты же признаем вменяемыми с того времени, с которого по возрасту начинается полное употребление разума, ибо детских слов в подобных делах, без сомнения, не должно признать решительными.[1261] Но которая имеет сверх шестнадцати или семнадцати лет, владеет уже рассудком, долго была испытываема и по испытании осталась твердою и неотступно просит о принятии, ту надобно тогда включить в число тех дев и обет ее утвердить, а за нарушение оного строго наказывать. Ибо многих приводят родители, братья и кто-нибудь из родственников прежде совершенного возраста и не по собственной их наклонности к безбрачной жизни, не имея в виду что-либо житейское;[1262] таковых не должно принимать вдруг, пока ясно не изведаем собственного их расположения.

Правило 19. Обет же мужчин нам и неизвестен, разве которые причислились к чину монашествующих, о каковых само собою предполагается, что приемлют на себя безбрачную жизнь. Впрочем, и касательно их признаю приличным – предварительно их спрашивать и принимать от них ясный обет;[1263] посему, когда обратятся к жизни плотоугодной и сластолюбивой, подвергать их одному наказанию с блудниками.

Правило 20. Женщин, которые, находясь в ереси, дали обет девства, а потом избрали супружество, думаю, не надобно осуждать;[1264] ибо елика закон глаголет, сущим в законе глаголет (Рим. 3:19). А не подклонившиеся еще под иго Христово не знают и законоположения Владычнего. Поэтому они должны быть принимаемы Церковью и как во всем другом, так и в этом получить прощение по вере во Христа. И вообще, все сделанное во время оглашения не подвергается ответственности.[1265] Их же, как известно, Церковь не принимает без крещения. Почему в отношении их всего необходимее соблюдать преимущества рождения.[1266]

Правило 21. Если муж, живя с женою и не удовольствовавшись браком, впадает в блуд,[1267] то такового признаем блудником и надолго подвергаем духовным наказаниям; впрочем, не имеем правила подвергать его осуждению за прелюбодеяние, если грех сделан с свободною от брака, потому что прелюбодейца, как сказано, непорочна и неосквернена не будет и не возвратится к мужу своему (см. Иер. 3:1), и: держай прелюбодейцу безумен и нечестив (Притч. 18:23),[1268] а впадший в блуд не отлучается от сожительства с своею женою. Поэтому как жена примет мужа своего, возвращающегося от блуда,[1269] так муж изгонит из дома своего оскверненную им. Нелегко найти сему основание, но такой возобладал обычай.

Правило 22. Тех, которые имеют жен чрез похищение, если взяли обрученных с другими, не прежде надобно принимать, но когда похищенные будут отняты у них и предоставлены в волю обручившихся с ними вначале,[1270] чтобы или взяли их, если хотят, или дали им свободу.[1271] Если же кто возьмет необрученную, то должно отнять ее, возвратив родным, и предоставить воле родных, будут ли то родители, братья или кто-либо из имеющих власть над девицею;[1272] и если они пожелают отдать ему, утвердить их сожительство,[1273] и если не дадут согласия, не принуждать. Кто имеет женою растленную им прежде или тайно, или насильственно, тому необходимо нужно понести наказание за блуд; наказание же блудникам определено четырехлетнее. В первый год не допускаются они до молитв и должны плакать при дверях церковных;[1274] во второй принимаются в число слушающих; в третий допускаются к покаянию; в четвертый – к стоянию с народом с запрещением делать приношения, а потом уже дозволяется им приобщение Благого.[1275]

Правило 23. О тех, которые вступают в супружество с двумя сестрами или которые выходят в замужество за двух братьев,[1276] выдано мною письмо,[1277] с которого список послал я к твоему благоговению. А кто взял жену брата своего, тот будет принят не прежде, как оставив ее.[1278]

Правило 24. Вдову, включенную в число вдовиц, то есть получающую пропитание от Церкви, по вступлении ее в замужество, апостол признал достойною презрения [1279] (1 Тим. 5:11). А вдовцу не положено никакого закона; для такового достаточно наказание, налагаемое на двоебрачных. Вдова, достигшая шестидесяти лет, если захочет опять жить с мужем, да не сподобится приобщения Благого, пока не исцелится от нечистой страсти. Если же включим ее в число вдовиц прежде шестидесяти лет (ср. 1 Тим. 5:9), то вина наша, а не ее.

Правило 25. Кто имеет женою растленную им, тот подвергнется наказанию за растление, но получит позволение иметь ее женою.[1280]

Правило 26. Блуд – не брак, и даже не начало брака. Посему если возможно, чтобы вступившие в блудную связь были разлучены, то это всего лучше. Если же они все равно желают жить вместе, то пусть понесут наказание за блуд, но и получат дозволение, чтоб не было чего худшего.

Правило 27. О пресвитере, по неведению (κατ’ ἄγνοιαν) вступившем в незаконный брак,[1281] определил я, что нужно, – то есть чтобы оставался он на своей кафедре, но от прочих священнодействий удерживался, ибо достаточно таковому, что получает прощение. Но не следует благословлять тому, кто обязан ухаживать за собственными своими ранами. Ибо благословение есть преподаяние святыни; а кто не имеет ее, как впадший в грех неведения, тот как преподаст другому? Поэтому да не благословляет ни всенародно, ни наедине, да не раздает другим Тела Христова, да не совершает и другого какого священнодействия, а только довольствуется правом восседать с иереями, и да плачет пред [1282] Господом, чтобы отпущен ему был грех неведения.

Правило 28. Достойным смеха показалось мне, что некто дал обет воздерживаться от свиного мяса. Посему благоволи научить их, чтобы удерживались от невежественных зареканий (τῶν προσευχῶν) и обетов; между тем дозволь, чтобы употребление почиталось безразличным, ибо никакое создание Божие отметно со благодарением приемлемо (ср. 1 Тим. 4:4). Почему и обет достоин смеха, и воздержание не необходимо.[1283]

Правило 29. Начальников, которые дают клятву, что сделают зло подчиненным, весьма надлежит вразумлять.[1284] А вразумление для них двоякое: одно – чтобы учились не давать клятв безрассудно, другое же – чтобы учились не оставаться при худых своих намерениях. Посему кто связал себя клятвою на злое дело, тот пусть принесет покаяние за опрометчивость в клятве, но да не поддерживает своего лукавства под видом благоговения. Сохранение клятвы не принесло пользы Ироду, который, чтобы не нарушить клятвы, сделался убийцею пророка (см. Мф. 14:9-10). Клятва вообще запрещается (см. Мф. 5:34), тем более достойна осуждения клятва, данная в злом деле. Поэтому давшему клятву надобно переменить свою мысль, а не стараться о поддержании своего беззаконного намерения. Исследуй подробнее сию несообразность. Если бы кто дал клятву выколоть глаза брату, – хорошо ли ему подобное дело привести в исполнение? Ибо кляхся и поставих не грех делать, но сохранити судьбы (τὰ κρίματα) правды Твоея (Пс. 118:106). Как заповедь надобно поддерживать непреложным решением,[1285] так грех всячески должно истреблять и уничтожать.

Правило 30. О похитителях древнего правила (κανόνα παλαιὸν) не имеем, но составили свое мнение;[1286] им и участвовавшим с ними в похищении – три года быть вне молитв.[1287] Но похищение, сделанное без насилия, не подлежит ответственности, если побуждением к делу служили не растление невинности и не кража. Вдова же свободна (см. 1 Кор. 7:39), и от нее зависит последовать за похитителем. Посему не должно нам заботиться о внешнем (τῶν σχημάτων).[1288]

Правило 31. Если муж отлучился и не является, то жена его, прежде удостоверения о смерти его вступившая в сожитие с другим, прелюбодействует.[1289]

Правило 32. Клирики, учинившие смертный грех,[1290] низводятся с своей степени, но не лишаются Приобщения с мирянами; ибо не отмстиши дважды купно (Наум. 1:9).

Правило 33. Жена, которая родила на пути и оставила в пренебрежении [1291] рожденное ею,[1292] да подлежит осуждению в убийстве.[1293]

Правило 34. О женщинах,[1294] которые впали в прелюбодеяние и сами исповедали свой грех из благоговения [1295] или как ни есть [1296] обличены во грехе, отцы наши не повелели объявлять всенародно, чтобы обличенным не дать причины к смерти;[1297] установили же оставаться им без Приобщения, пока не исполнится время покаяния.[1298]

Правило 35. В случае с мужем, оставленным женою,[1299] надобно иметь в виду причину, по которой оставлен.[1300] Если окажется, что жена удалилась без причины, то муж достоин прощения,[1301] а жена достойна наказания. Прощение же будет ему дано, когда оставят его в общении с Церковью.

Правило 36. Жены воинов, которые, не имея известий о мужьях, вступили в брак, подлежат тому же осуждению, как и жены, которые не дождались возвращения отлучившихся мужей.[1302] Впрочем, дело более достойно здесь извинения, потому что более причин заключать о смерти мужей.

Правило 37. Кто по отнятии у него чужой жены вступил в брак, тот за прежнюю будет обвинен в прелюбодеянии,[1303] а за вторую не подлежит ответственности.[1304]

Правило 38. Девицы, вышедшие замуж против воли (παρὰ γνώμην) отца,[1305] творят блуд. Примирением с родителями дело, по-видимому, поправляется.[1306] Впрочем, не вдруг допускаются они к Приобщению, но да останутся под наказанием три года.[1307]

Правило 39. Живущая с прелюбодеем во все это время [1308] есть прелюбодейца.

Правило 40. Отдавшаяся мужу против воли господина [1309] сделала блуд.[1310] Но после сего воспользовавшаяся дозволенным ей браком признается замужнею. Посему первое есть блуд, а последнее – брак. Ибо взаимные договоры находящихся во власти других не имеют никакой твердости.

Правило 41. Вдова, имеющая власть над собою,[1311] может неукоризненно пребывать в сожительстве с мужем, если никто не расторгает сего сожительства; потому что апостол сказал: аще умрет муж, свободна есть, за него же хощет, посягнути, точию о Господе (1 Кор. 7:39).[1312]

Правило 42. Браки,[1313] заключенные без согласия владельцев, суть блудодеяния.[1314] Потому сходящиеся между собою при жизни отца или господина подлежат ответственности, пока господа не изъявят согласия на сожитие.[1315] Тогда оно получает твердость супружества.

Правило 43. Кто нанес ближнему смертельный удар, тот убийца,[1316] сам ли он начал бить или мстил (ἠμύνατο).

Правило 44. Диаконисса,[1317] впадшая в блуд с язычником (τῷ Ἕλληνι), должна быть допущена к покаянию,[1318] а приношение [1319] дозволено ей будет на седьмой год,[1320] разумеется, если живет в чистоте. Если же язычник по принятии веры приступает опять к святотатству, то он возвращается на свою блевотину (Притч. 26:11; 2 Пет. 2:22). Посему не дозволяем, чтобы тело диакониссы, как освященное, было в плотском употреблении.

Правило 45. Если кто, приняв имя христианина,[1321] предает поруганию Христа,[1322] то нет ему пользы в наименовании.

Правило 46. Вступившая по неведению в брак с тем, кто оставлен на время женою, а потом отпущенная им по причине возвращения первой жены, хотя впала в блуд, впрочем, по неведению. Посему ей не возбранится брак, но лучше, если останется так.[1323]

Правило 47. Энкратиты, саккофоры и апотактиты [1324] подлежат тому же суду, как и новациане. О последних издано правило,[1325] хотя и различное, а о первых умолчано; но мы на одном основании перекрещиваем таковых. Если же у нас, как и у римлян, перекрещивание, по некоторому усмотрению, запрещается, то наше основание пусть имеет силу, потому что ересь их есть как бы отрасль маркионитов, которые гнушаются браком, отвращаются от вина и создание Божие называют оскверненным. Посему-то и не принимаем их в Церковь, если не крестятся нашим крещением. Которые, подобно Маркиону и другим еретикам, предполагают Бога творцом зла, те пусть не говорят, что крестились во имя Отца, Сына и Святого Духа. Поэтому если угодно сие, то надобно собраться большому числу епископов и таким образом изложить правило, чтобы и действующий был в безопасности, и отвечающий имел достоверность, когда дает ответ о чем-либо подобном.

Правило 48. [Жена], оставленная мужем, по моему мнению, должна оставаться;[1326] ибо если Господь сказал: отпущаяй жену свою, разве словесе любодейнаго, творит ю прелюбодействовати (Мф. 5:32), то преградил ей общение с другим тем самым, что назвал ее прелюбодейцею. Ибо возможно ли, чтобы муж подлежал ответственности как виновник прелюбодейства, но невинна была жена, которую Господь назвал прелюбодейцею за общение с другим мужем?

Правило 49. Растление по принуждению да не подлежит ответственности. Поэтому и раба, если потерпела насилие от своего господина, не подлежит ответственности.

Правило 50. На троебрачие нет закона;[1327] почему третий брак законом не допускается. На таковые дела смотрим как на осквернение Церкви,[1328] но не подвергаем их всенародным осуждениям [1329] как более сносные, нежели явное распутство.[1330]

200. К Амфилохию, епископу Иконийскому (192)

У меня болезнь следует за болезнью; к тому же недосуги [1331] и по делам церковным, и от злоумышляющих на церкви задерживали меня всю зиму и до самого этого времени, как принимаюсь за сие письмо. Поэтому не было у меня возможности ни послать кого-нибудь, ни самому посетить твое благоговение. А догадываюсь, что таковы же были и твои иные обстоятельства. Не о болезни разумею это, – да не будет сего! Да подаст Господь здравие телу твоему в достаточной мере, чтобы служить заповедям Его! Говорю же о том, что попечение о церквах и тебе доставляет ту же заботу. И теперь намеревался я послать кого-нибудь для сего же самого, чтоб осведомиться о твоем положении. Но поскольку возлюбленнейший сын Мелетий,[1332] сопровождая новобранцев, подал мне мысль чрез него приветствовать тебя, то с удовольствием взялся я за этот случай писать и прибег к такому подателю письма, который может даже заменить собою письмо и по правдолюбию нрава, и потому, что ему не безызвестны дела мои. Чрез него более всего умоляю твое благоговение помолиться о нас, чтоб Господь дал мне освобождение от сего обременительного тела и церквам Своим мир, тебе же безмолвие и свободу, когда устроишь дела в Ликаонии, как начал, апостольски, посетить и здешние места, хотя буду еще во плоти, хотя получу уже повеление переселиться ко Господу, посетить и взять на себя попечение о моей стороне как о своей собственной, так как она и действительно тебе своя, и нетвердое подкрепить, коснеющее возбудить, все же, по благодати пребывающего в тебе Духа, преобразовать в благоугодное Господу.

Досточестнейших же сынов моих, Менетия и Мелития,[1333] которых издавна знаешь и признаешь своими, прими в сохранение, молясь о них. Ибо сего достаточно им для всякой безопасности. Соблаговоли приветствовать от меня и живущих при твоем преподобии, и весь клир и народ, тобою пасомый, и боголюбивейших братий [1334] и сослужителей наших. Помни день памяти блаженнейшего мученика Евпсихия,[1335] не ожидай нового напоминания и не старайся, чтобы свидание наше последовало не прежде сего дня, но предвари и обрадуй меня, если буду еще на земле. А дотоле здравым о Господе и молящимся [1336] о нас да будешь сохранен и нам, и церквам Божиим благодатию Святого [Духа]!

201. К Амфилохию, епископу Иконийскому (193)

По многим причинам желаю видеться с тобою – и чтобы иметь тебя советником в делах, какие у меня под руками, и вообще чтобы, видясь с тобою [хотя бы] редко, иметь некоторое утешение в сей утрате. Но поскольку одно и то же удержало обоих, и тебе приключившаяся болезнь, и мой недавний недуг, еще не оставивший меня, то, если угодно, оба извиним друг друга, чтобы самим себя взаимно освободить от обвинения.

202. К Амфилохию, епископу Иконийскому (194)

И в другое время для меня очень важно сойтись с твоим преподобием, тем паче теперь, когда такой важности дело, собирающее нас вместе. Но поскольку таковы остатки моего недуга, что не дозволяют мне и малейшего движения и, совершив путь на колеснице только до мучеников, впал я опять почти в прежнюю болезнь, то по необходимости удостоюсь от вас извинения. И если можно отложить дело на несколько дней вперед, то, по благодати Божией, буду с вами вместе и приму участие в заботах. Если же дела требуют поспешности, при Божием содействии делайте, что у вас под руками, но причислите к себе и меня, как присутствующего и прилагающего руку свою к тому, что хорошо сделано. Здоровым и благодушествующим о Господе, молящимся о мне да будешь сохранен Церкви Божией благодатию Святого!

203. К приморским епископам [1337] (195)

1. Сильное было у меня стремление свидеться с вами, но всегда встречалось какое-нибудь препятствие, останавливавшее меня в исполнении этого желания. Меня удерживали или телесная болезнь (о которой, конечно, и вам известно, что она неотлучно со мною, с раннего возраста и до этой старости, вместе росла и учит меня по праведному суду премудро все устрояющего Бога), или заботы о церквах, или состязания с восстающими против слова истины. Потому доселе провожу время в великой скорби и печали, сознавая, что не достает у меня вашего соучастия. Ибо от Самого Бога, Который для того восприял на Себя пришествие во плоти, чтобы, показав примеры, как должны мы поступать, привести в порядок жизнь нашу и собственным гласом возвестить нам Евангелие Царствия, от Него научившись, что о сем разумеют вси, яко Мои ученицы есте, аще любите друг друга [1338] (Ин. 13:34, 35), и что Господь, намереваясь довершить Свое во плоти Домостроительство, в напутственный [1339] (ἐξιτήριον) дар ученикам Своим оставил мир Свой, сказав: мир Мой оставляю вам, мир Мой даю вам (Ин. 14:27) не могу сам себя уверить, что без взаимной любви с другими и без старания, по мере сил моих, пребывать в мире со всеми можно мне именоваться достойным [1340] рабом Иисуса Христа. Много времени ждал я, не будет ли мне какого посещения и от вашей любви. Не безызвестно вам, что поставлен я у всех на виду; подобно подводным камням, выдавшимся из моря, на себя принимаю ярость еретических волн, и они, разбиваясь о меня, не затопляют того, что за мною. А когда говорю «на себя», не человеческой приписываю это силе, но благодати Бога, Который являет силу Свою в немощи человеческой (ср. 2 Кор. 12:9), как пророк говорит от лица Господня: Мене ли не убоитеся, иже положих песок предел морю (Иер. 5:22)? Ибо Он, Мощный, такою вещью, которая всего [1341] бессильнее и презреннее, песком, связал великое и неудержимое море. Итак, поскольку подобное есть нечто и в моем положении, то следовало, чтобы любовь ваша часто присылала каких-либо близких вам людей для посещения меня, утесненного, а еще чаще приходили ко мне дружелюбные ваши письма,[1342] то подкрепляющие меня в усердии, то исправляющие, если в чем погрешаю. Ибо не отрекаюсь, что подвержен я тысячам преткновений, как человек и как живущий во плоти.

2. Но поскольку в предшествовавшее сему время или по неусмотрению того, что было прилично, не воздали вы, достопочтеннейшие братия, должного мне [1343] или, будучи предубеждены чьими-либо клеветами на меня, не почли меня достойным дружелюбного посещения, то вот сам теперь и начинаю переписку и признаю себя готовым перед нами сложить с себя возводимые на меня вины, если только мои обидчики согласятся стать со мною лицом к лицу пред вашим благоговением. Ибо и я, обличенный, узнаю грех свой, и вы по обличении получите прощение от Господа, уклоняясь от общения со мною, грешником,[1344] и обличившие не лишатся награды за то, что огласили скрытный мой порок. Если же прежде обличения осуждаете меня, то я никакой, правда, не потерплю от сего обиды, кроме того, что утрачу всего драгоценнейшее для меня достояние – любовь к вам; но вы и это самое потерпите, лишившись меня, и окажетесь противящимися Евангелию, которое говорит: еда закон наш [1345] судит человеку, аще не слышит от него прежде, и разумеет, что творит? (Ин. 7:51). А кто изливает на меня свои укоризны, но не представляет доказательств на то, что говорит, тот, как окажется, сам на себя наложит худое наименование за безрассудное употребление слов. Ибо клевещущего как иначе должно называть, если не дать ему того наименования, какого домогается он самым поступком своим? Поэтому и укоряющий меня пусть будет не клеветником, но обвинителем, лучше же сказать – пусть не принимает на себя и имени обвинителя, но будет братом, вразумляющим с любовью и обличающим для исправления, а вы пусть будете не слушателями укоризн, но исследователями обличений, и я не буду оставлен неуврачеванным оттого, что не объявлен мне грех мой.

3. Не предавайтесь такой мысли: «Живя в стране приморской, не участвуем мы в бедствиях, какие постигают многих, и не имеем нужды в помощи других; поэтому какая нам надобность в общении с другими» – Господь, хотя острова от земли отделил морем,[1346] однако же островитян с жителями твердой земли связал любовью. Ничто не разлучает между собою нас, братия, если по своему произволу (τῇ προαιρέσει) не произведем разлучения. У нас един Господь, едина вера и то же упование (Еф. 4:5, 4). Ежели почитаете себя главою Кафолической [1347] Церкви, то глава не может сказать ногам: «не имею в вас нужды» (ср. 1 Кор. 12:21). А если ставите себя и в другом звании членов церковных, опять не можете сказать поставленным с нами [1348] в том же теле: «не имеем в вас нужды». Ибо руки одна у другой требуют содействия, и ноги одна другую подпирают, и глаза при взаимном согласии видят ясно. Я сознаюсь в своей немощи и ищу единомыслия с вами. Ибо знаю, что, хотя и не присутствуете телесно, но помощью молитв доставите мне великую пользу в обстоятельствах самых телесных. И перед людьми не благоприлично, и Богу не благоугодно, чтоб говорили вы подобные слова, каких не употребляют и язычники, не знающие Бога. О них слышим, что хотя населяют страну всем изобильную, однако же по неизвестности будущего высоко ценят взаимное союзничество и стремятся иметь между собою сношения как нечто для них выгодное. А мы, имея у себя таких отцов, которые учредили, чтобы символы общения в кратких чертах обносимы были от одного конца земли до другого и чтобы все были согражданами и ближними всех, отделяемся теперь от вселенной и не стыдимся разъединения, не представляем себе, что расторжение мыслил приносит не представляем себе, что расторжение единомыслия приносит вред, не ужасаемся, что и на нас простирается страшное изречение Господа нашего, Который сказал: за умножение беззакония изсякнет любы многих (Мф. 24:12).

4. Нет, достопочтеннейшая братия, не потерпите сего, но и за прошедшее утешьте меня мирными писаниями и дружелюбными приветствиями, как бы нежным неким прикосновением умягчив рану сердца моего, нанесенную мне прежним вашим нерадением. И если располагаетесь сами прибыть ко мне и лично исследовать мои недуги, действительно ли они таковы, как вы о них слышали, или погрешности мои представлены вам с ложными прибавлениями и оттого кажутся очень тяжкими, то пусть и сие будет. С отверстыми (ὑπτίαις) руками готов я ожидать вашего прибытия и предать себя строгому вашему исследованию, только бы всем этим управляла [1349] любовь. А если и у себя угодно вам назначить место, куда бы явившись, исполнил я лежащий на мне долг посетить вас и доставил вам случай произвести надо мною возможное испытание, чтобы и предшествовавшее было уврачевано, и в будущем не оставалось никакого места клеветам, то пусть и сие будет. Ибо нет в том сомнения, что, хотя и немощна моя плоть, но, пока дышу, обязан ничего не опускать к созиданию церквей Христовых.

Посему не уклоняйтесь от исполнения сей моей просьбы и не доводите меня до необходимости и другим высказать болезнь моего сердца. Ибо знаете, братия, что доселе в себе скрываю скорбь, стыдясь о том, что чуждаетесь вы меня, объявить кому-либо из отдаленных, но имеющих со мною общение, чтобы и их не опечалить, и не доставить радости ненавистникам нашим. Сие написал я теперь один, но посылал [1350] по приговору всех братий в Каппадокии; и они посоветовали мне не с кем бы то ни было отослать письмо сие, но употребить на то человека, который бы по своей смышлености, какую имеет по Божией благодати, в состоянии был сам дополнить, чего не коснулся я в письме, опасаясь продлить его сверх меры. Разумею же возлюбленного мне и благоговейнейшего брата сопресвитера Петра, которого и примите с любовью, и к нам отпустите с миром, да будет он для меня вестником доброго.

204. К неокесарийцам (196)

1. Долгое время, досточестнейшие и возлюбленнейшие для меня братия, соблюдали мы между собою молчание, как люди, движимые гневом. Кто же столько тяжкосерд [1351] и непримирим с огорчившим его, чтобы по ненависти к нему простирать гнев почти на целое человеческое поколение? А это можно видеть у нас; между тем, по крайней мере насколько я сие знаю, нет у нас справедливого предлога к разрыву, напротив того, с самого начала много важных причин к крайней между нами дружбе и к единению. Одна самая важная и первая есть заповедь Господа, Который вразумительно сказал: о сем разумеют вси, яко Мои ученицы есте, аще любите друг друга (Ин. 13:35, 34). Еще и апостол ясно представляет доброту любви, как в том месте, где дает знать, что любовь есть исполнение Закона (см. Рим. 13:10), так и в том, где преимущество любви ставит выше всех вместе взятых высоких преимуществ и говорит: аще языки человеческими глаголю и ангельскими, любве же не имам, бых медь звенящи, или кимвал звяцаяй; и аще имам пророчество, и вем тайны вся и весь разум, и аще имам всю веру, яко и горы преставляти, любве же не имам, ничтоже есмь. И аще раздам вся имения моя, и предам тело мое, во еже сжещи е, любве же не имам, ни кая польза ми есть (1 Кор. 13:1-3). И говорит сие не потому, чтобы каждое из исчисленных преимуществ могло быть приобретено без любви, но потому, что святой апостол, как сам сказал, хочет чрез этот оборот преувеличения засвидетельствовать превосходство заповеди о любви пред всеми прочими.

2. Во-вторых, если много способствует к взаимному союзу иметь тех же учителей, то у вас и у меня одни учителя таин Божиих [1352] и духовные отцы, в начале положившие основание церкви вашей. Разумею Григория Великого [1353] и всех, которые, после него вступая у вас на престол епископский и подобно неким звездам воссиявая один после другого, шли по тем же следам и для желающих оставили явственные [1354] знамения небесного [1355] жительства. Если же и плотского родства презирать не должно, напротив того, и оно много способствует к неразрывному союзу и общению жизни, то у меня относительно вас [1356] есть и эти права. Почему же, почтеннейший из городов (ибо в лице вашем обращаю речь ко всему городу), нет от тебя ни послания кроткого,[1357] ни приветливого слова, напротив того, слух твой отверст для людей, готовых клеветать? Посему тем более должен я воздыхать, чем более вижу успеха в замышляемом ими. Дело клеветы имеет у себя открытого [1358] вождя, который, будучи известен по многим худым делам, всего более отличается этим пороком, так что грех этот обратился ему в имя.[1359] Но не прогневайтесь, однако же, на мое дерзновение: открыв оба уха клевещущим на меня, без исследования принимаете к сердцу все и никто из вас не хочет отличить лжи от истины. Кто затруднялся когда-либо в произнесении злых обвинений, не имея перед собою противника? Кто обличаем был во лжи в отсутствие его самого – оклеветанного? Какое слово не убедительно для слушающих, когда злословящий усиливается доказать, что дело было так, а злословимого нет при этом и он не слышит хулы? Самый обычай общежития не учит ли вас тому, что если кто намерен быть равнодушным и беспристрастным слушателем, то должен не вовсе увлекаться предупреждающим, но ожидать оправдания от обвиняемого, чтобы таким образом, при сопоставлении слов того и другого, открылась истина. Праведный суд судите (Ин. 7:24) – вот одно из повелений, самых необходимых для спасения.

3. И говорю это, не забыв апостольских слов, потому что апостол, избегая судов человеческих, целую жизнь свою сберегал для ответа на непогрешительном Судилище, как говорит: мне же не велико есть, да от вас истяжуся, или от человеческаго дне [1360] (1 Кор. 4:3). Но поскольку ложные наветы предварительно заняли собою слух ваш, подвергается оклеветанию и вера моя в Бога, то, зная, что клеветник наносит вред одновременно трем лицам, ибо обижает и оклеветанного, и к кому обращена речь его, и себя самого, молчал я о своем вреде, не мнением вашим о мне, как знаете это, пренебрегая (ибо можно ли пренебрегать им мне, который для того и пишу и вступаю теперь в эту борьбу, чтобы не повредить себе в оном?), но видя, что из троих, претерпевающих вред, меньше всех теряю я. Ибо я лишаюсь вас; у вас же похищают истину, а виновник этого и меня с вами разлучает, и себя отчуждает от Господа, потому что невозможно приблизиться к Богу делами запрещенными. Поэтому говорю сие более для вас, нежели для себя, хочу вас избавить от нестерпимого вреда; ибо какое большее зло мог бы потерпеть тот, кто утратил самое драгоценное – истину?

4. Итак, что говорю я, братия? Не то, что я безгрешен, что жизнь моя не исполнена тысячами проступков; ибо знаю себя и не перестаю источать слезы [1361] о моих грехах, если бы только возможно мне было умилостивить Бога моего и избежать угрожающего наказания, – но кто судит дела мои, тот, если утверждает, что чисто око его, пусть ищет сучок и в моем оке (см. Мф. 7:3-5); ибо сознаюсь, что имею нужду в великом попечении обо мне людей здравых. А если не говорит он этого о себе (тем же паче не скажет, чем более он чист; потому что совершенным свойственно не себя самих превозносить, иначе, без сомнения, соделаются повинными в высокомерии фарисея, который, оправдывая себя, осуждал мытаря – см. Лк. 18:10-14), то пусть вместе со мною поищет врача и да не судит прежде времени, дондеже приидет Господь, Иже во свете приведет тайная тмы, и объявит советы сердечныя (1 Кор. 4:5); пусть помнит Сказавшего: не судите, да не судими будете (Мф. 7:1) и: не осуждайте, да не осуждени будете (Лк. 6:37). Вообще же, братия, если прегрешения мои удобоисцелимы,[1362] то почему не повинуется он учителю церквей, который говорит: обличи, запрети, умоли (2 Тим. 4:2)? Если же беззаконие мое неисцельно, то почему не противостанет мне в лице и почему, объявив противозаконные мои поступки, не избавит церкви от вреда, мною причиняемого? Итак, не потерпите злословия, произнесенного на меня сквозь зубы. Ибо это могла бы сделать и раба, служащая на мельнице; в этом отличился бы с избытком и всякий подлый человек, у которого язык изощрен на всякое злословие. Но есть епископы, – пусть они будут приглашены для выслушивания; есть клир в каждом приходе [1363] (παροικία) Божием, – пусть будут собраны люди самые испытанные. Пусть свободно говорит желающий, но только бы это было обличение, а не злословие. Пусть выведены будут напоказ тайны моего лукавства, – и тогда не ненавистью преследуют меня, но вразумят, как брата. Более имею права от блаженных и безгрешных мужей ожидать сожаления о себе, грешнике, нежели негодования на себя.

5. Если же преткновение в вере, то пусть будет указано мне сочинение; пусть опять соберутся равнодушные и беспристрастные судии, прочтено будет обвинение, рассмотрено, не по неведению ли обвиняющего более представляется достойным обвинения сочинение, чем в существе (τῇ φύσει) своем оно предосудительно. Ибо многое и хорошее не представляется хорошим для людей, не имеющих в уме своего верного начала к суждению. И равные по весу тяжести кажутся неравными, когда чаши весов не имеют между собою равновесия. Даже и мед для иных казался горьким, если у них чувство вкуса повреждено было болезнью. И глаз не в здоровом состоянии не видит много действительного, представляет же многое такое, чего нет. Поэтому при оценке сочинений, как замечаю, бывает часто то же, когда судия по способностям ниже писателя; потому что кто судит о сочинении, с тем же почти запасом должен приступать к делу, как и написавший оное. О делах земледелия не способен судить, кто сам не земледелец; не распознает нестройного и стройного в музыкальных ладах, кто не имеет сведения о музыке; но судиею сочинений тотчас делается всякий, кто хочет, кто не может указать учителя своего и времени, когда обучался, и вообще не слыхал ничего ни малого, ни великого о том, как сочинять. А я примечаю, что и в словесах Духа не всякому позволительно приступать к исследованию сказанного, но только имеющему духа рассуждения, как научил нас апостол, который, говоря о разделении дарований, сказал: овому бо духом дается слово премудрости; иному же слово разума о том же дусе; другому же вера тем же духом[1364]; другому же действия сил, иному пророчество, другому разсуждения духовом (1 Кор. 12:8-10). Поэтому если сочинение мое духовно, то намеревающийся судить о нем пусть докажет, что имеет он дарование рассуждения о духовном. А если, как злословит он, это плод мудрости мира сего, то пусть покажет себя опытным в мирской мудрости, и тогда предоставлю ему голос в суде. И никто не представляй себе, что придумано это мною во избежание обличений. Ибо предоставляю вам, возлюбленнейшие братия, самим по себе произвести исследование возведенных на меня обвинений. Неужели вы так медлительны умом, что не иначе можете доискаться истины, как разве всякого употребляя в посредники дела? Но если написанное мною само по себе кажется вам неоспоримым, то убедите нападающих на это оставить всякую любопрительность (φιλονεικία). Если же что представляется и сомнительным, спросите меня чрез каких-либо посредников, которые бы могли верно служить делу моему, или, если угодно, потребуйте у меня письменных доказательств. Но непременно постарайтесь всеми мерами не оставлять сего без исследования.

6. О вере же моей какое доказательство может быть яснее того, что воспитан я бабкою, блаженною женою, которая по происхождению ваша? Говорю о знаменитой Макрине, от которой заучил я изречения блаженнейшего Григория, сохранявшиеся до нее по преемству памяти, и которые и сама она соблюдала, и во мне еще с малолетства напечатлевала, образуя меня догматами благочестия. Потом, когда сам я получил способность понимать и разум с летами усовершился, обошедши много суши и моря, если находил кого ходящим по преданному правилу благочестия, то брал его себе в отцы и делал путеводителем души своей в шествии к Богу. И по благодати Призвавшего меня званием святым в познание Свое, насколько знаю, до сего часа не принял я в сердце ни одного слова, враждебного здравому учению, и никогда не осквернял души злоименною хулою ариан. Если же когда принимал в общение иных, вышедших от этого учителя, то вступал с ними в сношение потому, что скрывали они болезнь во глубине души и употребляли речи благочестивые или не противоречили тому, что я говорил, и делал сие, не себе предоставляя весь суд над ними, а последуя произнесенным о них приговорам отцами нашими. Ибо от блаженнейшего отца Афанасия, епископа Александрийского, получил я послание, которое имею у себя в руках и показываю, кто потребует, и в котором он ясно выразил: «Если захочет кто обратиться от арианской ереси, исповедуя веру, изложенную в Никее, такового принимать без всякого о нем сомнения». И поскольку представил мне участвовавшими в сем определении всех епископов македонских и ахайских, то, признавая необходимым последовать такому мужу, по достоверности давших закон, а вместе желая получить награду, обещанную миротворцам (см. Мф. 5:9), исповедующих сию веру принимал я в число имеющих со мною общение.

7. Справедливо же будет судить о деле моем не по одному или двоим из не право ходящих во истине, но по множеству во вселенной епископов, по благодати Божией пребывающих в единении со мною. Пусть будут спрошены епископы писидийские, ликаонские, исаврийские, обеих Фригий, из армянских со мною соседственные, македонские, ахайские, иллирийские, галльские, испанские, всей Италии, сицилийские, африканские, из египетских соблюдающие здравую веру и весь остаток сирийских. Все они пишут ко мне письма и от меня получают также. И можете как из писем, сюда приносимых, узнать, так опять из писем, отсюда к ним посылаемых, удостовериться, что все мы единодушны и единомысленны. Посему кто убегает общения со мною (да не скроется это от вашей точности), тот отторгает себя от всей Церкви. Посмотрите, братия, с кем у вас есть общение? Если от меня его не примете, кто после этого признает вас? Не доводите меня до необходимости против возлюбленной для меня Церкви предпринять что-нибудь строгое. Не заставляйте меня, что таю теперь в сердце своем, сам с собою вздыхая и оплакивая худые времена, потому что самые великие церкви, издревле хранившие между собою братский союз, без всякой причины разделились ныне, – не заставляйте, говорю, меня жаловаться на сие пред всеми, кто только со мною в общении. Не вынуждайте меня вымолвить такие слова, которые доселе под уздою рассудка держу сокрытыми в себе самом. Лучше мне удалиться, а церквам быть в единомыслии между собою, нежели детским своим малодушием наносить столько зла людям Божиим. Спросите отцов своих, и они скажут вам, что сии епархии,[1365] хотя по видимому и разделены местоположением, но составляли одно по мысли и управлялись одною волею. Непрестанные сношения у народа; непрестанные перехождения клира из одной епархии в другую; у самых пастырей столько было взаимной любви, что каждый из них в делах Господних прибегал к другому как к наставнику и вождю.

205. К Елпидию, епископу [1366] (197)

Опять потрудил я возлюбленного сопресвитера Мелетия отнести приветствие мое к любви твоей. Хотя имел я намерение пощадить его по немощи, в какую добровольно сам себя привел, порабощая плоть ради Евангелия Христова; впрочем, рассудив, что и мне самому прилично приветствовать тебя чрез таких людей, которые способны от себя без труда дополнить все, что не взошло в письмо, и служить как бы одушевленным письмом для пишущего и получающего, и также выполняя желание его любви, какую постоянно питает к твоему совершенству, после того как опытом узнал твои доблести, и теперь упросил я его идти к тебе,[1367] а чрез него как исполняю долг посещения, так прошу тебя помолиться о мне и о Церкви Божией, да даст мне Господь провести жизнь спокойную и безмолвную и избавить от нападений врагов Евангелия.

Если же и твоему благоразумию покажется должным и необходимым, чтобы сошлись мы вместе друг с другом, и свиделись с прочими досточестнейшими братиями, близ моря живущими епископами, то сам назначь мне место и время, где и когда быть сему, и напиши к братиям, чтобы в назначенный срок каждый из нас оставил свои дела, какие будут под руками, и могли мы сделать что-нибудь к созиданию Церкви Божией, – как истребить неудовольствия, происшедшие теперь между нами по подозрениям, так утвердить любовь, без которой, по слову Самого Господа, исполнение всякой заповеди несовершенно.

206. К Елпидию, епископу, утешительное [1368] (206)

Теперь особенно чувствую телесную немощь, когда вижу, что она столько препятствует душевной пользе. Если бы дела мои шли по моему желанию, то не чрез письма, не чрез посредство людей приветствовал бы я вас, но сам лично исполнил бы долг любви и вблизи насладился бы духовною пользою. А теперь в таком я положении, что едва могу выдержать поездку в отечестве, в которую пускаюсь по необходимости, обозревая епархии своей страны. Но да подаст Господь и вам крепость и усердие, и мне сверх ревности, какую теперь имею, силу, чтобы, как просил я, получить мне [1369] утешение, когда буду на пределах команских.

Боюсь же относительно твоей чинности (τῆς κοσμιότητος), чтобы [1370] не послужила тебе препятствием домашняя скорбь. Ибо узнал я, что огорчила тебя кончина малолетнего внука. Естественно, что потеря его прискорбна тебе как деду; но как мужу, столько уже усовершившемуся в добродетели и познавшему свойство дел человеческих и из духовного опыта, и из долгого учения, должна быть тебе не совершенно неудобопереносима разлука с близкими. Ибо Господь не одного и того же требует от нас и от людей простых. Они управляются в жизни привычкою, а мы за правило жительства берем для себя заповедь Господню и прежние примеры блаженных мужей, которые высоту духа познали преимущественно в несчастных обстоятельствах. Итак, чтобы и тебе оставить для мира пример мужества и истинных чувствований относительно уповаемого, покажи, что ты непреоборим горестью, но выше огорчительного для тебя, терпелив в скорби, утешаешь себя упованием. Поэтому все сие да не будет препятствием к ожидаемому мною свиданию. Младенцев делает неукоризненными самый возраст, а мы обязаны исполнить предписанное нам служение Господу и быть готовыми на все для созидания церквей, за что Господь нам, верным и мудрым строителям,[1371] уготовал награды.

207. К неокесарийским клирикам [1372] (199)

1. Согласие в ненависти ко мне и то, что все до одного последовали начавшему [1373] брань против меня, убеждало меня соблюдать одинаковое молчание со всеми, не приступать ни к дружелюбной переписке, ни к какому-либо совещанию, но в безмолвии переносить печаль свою. Но поскольку на клеветы надобно уже не молчать, не потому, что опровержением должен я отмстить за себя, но потому, что обязан я не дозволять, чтобы ложь имела успех, и не допускать, чтобы обманутые терпели вред, то оказалось для меня необходимым предложить это всем и написать вашему благоразумию, что, хотя и писал я недавно всему вообще пресвитерству, однако же не удостоен я от вас никаким ответом. Не льстите, братия, тем, которые посевают в душах ваших лукавые учения, и не будьте равнодушны к тому, что с ведения (ἐν γνώσει) вашего народ Божий развращается нечестивыми уроками. Ливиец Савеллий и галат Маркелл [1374] одни из всех отважились тому учить и то писать, что ныне у вас за собственное свое изобретение покушаются выдавать вожди народные, ломая язык и не имея достаточных сил, чтобы дать вид вероятия своим лжемудрованиям и лжеумствованиям. Они-то пускают о мне в народ, что и позволительно, и непозволительно разглашать, и всеми мерами уклоняются от свидания со мною. Для чего же? Не для того ли, что опасаются быть обличенными в лукавых учениях? Они до такого дошли бесстыдства в отношении меня, что выдумывают о мне какие-то грезы, называя учение мое вредным. Но если соберут себе в голову все привидения [1375] листопадных месяцев, и тогда не в состоянии будут очернить меня какою-либо хулою, потому что в каждой церкви много свидетелей истины.

2. А если спросят их о причине этой необъяснимой и непримиримой войны, указывают на псалмы, на изменение напева, какой утвердился у вас по навыку, и на что-нибудь подобное сему, чего надлежало бы им стыдиться. Обвиняют меня и в том, что есть у меня подвижники благочестия, отрекшиеся от мира и от всех житейских попечений, которые Господь уподобляет терниям (Лк. 8:14) и которые препятствуют слову стать плодоносным. А такие люди носят мертвость Иисусову в теле своем (2 Кор. 4:10) и, взяв крест свой, последуют Богу. И я предпочел бы всей своей жизни, только бы присвоить все эти неправды и только бы имели меня своим учителем мужи, избравшие сей подвиг. А теперь, как слышу, такую добродетель имеют некоторые в Египте, а может быть, и в Палестине иные преуспевают в житии евангельском; слышу также о некоторых совершенных и блаженных мужах в Месопотамии. Мы же в сравнении с совершенными еще дети. Но если и женщины желают жить по-евангельски, предпочитают девство браку, порабощают мудрование плотское и живут в ублажаемом плаче, то они блаженны за сие избрание, в какой бы земле ни находились. У нас это в малом еще виде, потому что изучаем только начатки и одно введение в благочестие. Если же они вносят какой-нибудь беспорядок в жизнь женскую, то не берусь защищать их. Одно только засвидетельствую вам: чего доселе вымолвить не имел смелости отец лжи – сатана, то небоязненно повторяют непрестанно эти сердца бесстрашные и уста необузданные. Намереваюсь же довести до вашего сведения, что желаю иметь у себя сонмы таких мужей и жен, у которых житие на небесах (Флп. 3:20), которые распяли плоть со страстьми и похотьми (Гал. 5:4), не заботятся о пище и одежде (см. Лк. 12:22), но, ничем не развлекаемые и в постоянном служении Господу [1376] (εὐπάρεδροι τῷ Κυρίῳ), день и ночь пребывают в молитвах, у которых уста не глаголют дел человеческих (Пс. 16:4), но которые непрестанно поют песнопения Богу нашему, делая своими руками, чтобы у них было чем поделиться с нуждающимися.

3. А на обвинение в песнопениях, которыми клеветники мои наиболее устрашают людей простодушных, могу сказать следующее. Утвердившиеся ныне обычаи во всех церквах Божиих однообразны и согласны. Ибо народ с ночи у нас бодрствует в молитвенном доме, в труде, в скорби и в слезном сокрушении исповедуясь Богу, и, восстав напоследок, по молитвам начинают псалмопение. И иногда, разделившись на две части, поют попеременно одни за другими, чрез это вместе и упрочивая поучение в словесах, и производя в сердцах своих сокрушение и собранность.[1377] Потом опять, предоставив одному начать пение, прочие подпевают, и таким образом проведя ночь в разнообразном псалмопении, прерываемом молитвами, уже на рассвете дня все сообща, как бы едиными устами и единым сердцем, возносят Господу псалом исповедания, каждый собственными своими словами говорит покаяние. Если за это уже бегаете от нас, то бегайте от египтян, бегайте от обитателей той и другой Ливии,[1378] фивян, палестинцев, аравитян, финикийцев, сирийцев и живущих при Евфрате, одним словом, от всех, кто уважает бдения, молитвы и общие псалмопения.

4. Но сего не было при Григории Великом.[1379] Но не было при нем молебствий (αἱ λιτανεῖαι),[1380] какие вы совершаете ныне. И не в обвинение ваше говорю, потому что желал бы, чтобы все вы жили в слезах и непрестанном покаянии. Ибо и мы не иное что делаем, как молебствуем о грехах наших, с тем только различием, что умилостивляем нашего Бога не человеческими речами, как вы, но словесами Духа. А что не было сего при досточудном Григории, кто тому у вас свидетель?[1381] Вы не соблюли доныне ни одного из его обычаев. Григорий не покрывал главы во время молитв. Почему же? Потому что был верный ученик апостола, который сказал: Всяк муж, молитву дея или пророчествуяй покрытою главою, срамляет главу свою. И: муж убо не должен покрывати главу свою[1382], образ и слава Божия сый (1 Кор. 11:4, 7). Эта чистая душа и достойная общения Духа Святого избегала клятв, довольствуясь словами ей и ни, по заповеди Господа, сказавшего: Аз же глаголю вам не клятися всяко (Мф. 5:34). Не дозволял он себе сказать брату своему: уроде, боясь угрозы Господней (Мф. 5:22). Ярость, гнев и горесть (Еф. 4:31) не выходили из уст его; ненавидел он злословие (λοιδορία), которое не вводит в Царство Небесное; зависть, превозношение были изгнаны из этой нельстивой души. Не представал он к жертвеннику, не примирившись прежде с братом (Мф. 5:24). Словом лживым и хитрым, придуманным к чьему-либо оклеветанию, гнушался он, как знающий, что ложь от диавола (Ин. 8:44) и что погубит Господь вся, глаголющия лжу (ср. Пс. 5:7). Если и в вас нет ничего этого, но чисты вы от всего, то действительно вы ученики заповедей Господних. Если же не так, то смотрите, не оцеждайте комара (ср. Мф. 23:24), входя в тонкие рассуждения о звуке голоса в псалмопениях и нарушая важнейшие из заповедей. До этих слов довела меня необходимость защищаться, чтобы научились вы вынуть бревно из очей своих (ср. Мф. 7:4-5) и тогда уже вынимать чужие спицы. Впрочем, все извиняю (хотя у Бога ничто не остается не исследованным), – только было бы твердо главное. Заставьте умолкнуть нововведения в вере; Ипостасей не отменяйте; Христова имени не отрицайтесь; слов Григориевых не толкуйте превратно. В противном случае, пока дышу [1383] и могу говорить, невозможно мне молчать о такой гибели души.

208. К Евланкию [1384] (200)

Долгое время молчал ты, при всем том, что очень говорлив, обратил для себя в упражнение и искусство всегда что-нибудь [1385] говорить и показывать себя на словах. Но, видно, Неокесария – причина твоего молчания передо мною. И, видно, за милость мне должно принять и то, что жители сего города не помнят о мне; ибо, по рассказам слышавших, у них недобрая о мне память. Но ты издавна был в числе ненавидимых ради меня, а не в числе тех, которые соглашаются ненавидеть меня ради других. Итак, будь таков же и где бы ты ни был, пиши ко мне и помни обо мне, как должно, если заботишься сколько-нибудь о справедливости. Без сомнения же, справедливость требует начавшим любить воздавать равною любовью.

209. Защитительное без надписи (201)

И тебе выпал жребий к скорбям и подвигам за меня, а это служит доказательством мужественной души. Ибо располагающий делами нашими Бог способным перенести великие борения доставляет более важные случаи к прославлению. Поэтому и ты предоставил жизнь свою, как горнило для золота, для испытания твоей добродетели в отношении к друзьям. И молю Бога, чтобы прочие сделались лучшими, а ты пребыл подобным себе самому и не преставал обвинять в подобном тому, в чем теперь обвинил, скудость писем моих ставя в самую великую обиду. Ибо это – обвинение друга; и ты продолжай требовать от меня подобных долгов, потому что я не какой-нибудь вовсе безрасчетный должник дружбы.

210. К неокесарийским ученым [1386] (202)

1. Совершенно не имел я нужды открывать вам свое намерение и объяснять причины, по которым нахожусь в сих местах, потому что и я не из числа домогающихся известности, и дело не стоит такого числа свидетелей. Но, кажется, делаем не чего бы хотелось, а на что вызывают нас начальники. Быть в совершенной неизвестности для меня более желательно, нежели для честолюбцев быть на виду. Поскольку же, как слышу, у вас в городе прозвенели всем уши и нарочно на сие подкуплены какие-то сочинители новостей и слагатели лжи, которые пересказывают вам дела мои, то признал я должным для себя не пренебречь вами, которые знаете о деле от лукавой воли и нечистого языка, но самому объяснить, в каком оно положении. И по привычке с детства к сему месту, потому что здесь воспитан моею бабкою, и по частому пребыванию в нем впоследствии, когда, избегая народных мятежей и узнав, что место сие по пустынному безмолвию удобно для любомудрия, много лет сряду проживал я в нем, и по причине жительства тут братий,[1387] улучив кратковременное отдохновение от постоянных моих недосугов, с радостью пришел я в сию пустыню не с тем, чтобы других ввести здесь в хлопоты, но чтобы утолить собственное свое желание.

2. Итак, какая была нужда прибегать к сонным грезам, подкупать толкователей снов и среди общественных угощений делать меня предметом рассказа упившихся? Если бы клеветы сии были от кого-то другого, то вас представил бы я в свидетели моего образа мыслей. Да и теперь прошу каждого из вас припомнить старое, когда приглашал меня город принять на себя попечение о юношестве и явилось ко мне посольство из почетных ваших граждан; да и после этого все толпою окружили меня, и чего не давали, чего не обещали? Однако же не могли удержать меня. Каким же образом тогда, приглашаемый, не послушался, а теперь, незваный, решился втереться [1388] насильно? Бегал тех, которые хвалили меня и дивились мне, а теперь стал гоняться за теми, которые клевещут на меня. Не думайте сего, превосходнейшие, чтобы мы были так дешевы.[1389] Ни один здравомыслящий человек не взойдет на корабль, на котором нет кормчего, и не вступит в Церковь, если в ней производят бурю и волнение те самые, которые у кормила. Отчего город стал полон смятения, когда одни бежали, никем не гонимые; другие скрылись, ни от кого не видя себе угроз, а прорицатели и все толкователи снов посевали ужасы? От другого ли кого произошло это или, как известно и малым детям, от народных правителей? Мне неприлично объяснять причины их вражды, но вам весьма легко усмотреть сии причины. Ибо когда досада и раздор дошли до крайней степени раздражения, а объяснение причины совершенно не основательно и смешно, тогда явен душевный недуг, который для чужих благ есть случайное, а для владетеля – собственно и первое зло. Но и в них есть и другое нечто забавное. Уловляемые и мучимые в глубине сердца, не соглашаются они от стыда сказать о своем несчастии, и эта болезнь души их видна не только из того, что сделано против меня, но из всей прочей жизни. Но если бы и не знали о ней, не велика потеря для дел. Самую же истинную причину, по которой считают нужным избегать свидания со мною и которая, вероятно, сокрыта для многих из вас, скажу вам я; слушайте.

3. У вас замышляется извращение веры, как враждебное апостольским и евангельским догматам, так враждебное преданию подлинно Великого Григория и его преемников до блаженного Мусония,[1390] уроки которого, конечно, и доныне еще отзываются в вашем слухе. Ибо зло, давно уже произведенное на свет Савеллием, но угашенное преданием Великого,[1391] намереваются теперь обновить эти люди, из страха обличений выдумывающие против меня сонные грезы. Но вы, оставив в покое отягченные вином головы, в которых поднимающиеся и потом волнующиеся [1392] винные пары производят мечтания, от меня, который бодрствую и по страху Божию не могу молчать, выслушайте, каково ваше повреждение. Савеллианство есть иудейство,[1393] под личиною христианства введенное в евангельскую проповедь. Ибо кто Отца и Сына и Святого Духа называет чем-то единым многоличным [1394] и из трех Ипостасей возвышает только одну, тот что иное делает, как не отрицает предвечное бытие Единородного? Отрицает также Его домостроительное пришествие к человекам, нисшествие во ад, Воскресение, Суд. Отрицает и исключительно свойственные Духу [1395] действия. А у вас, как слышу, отваживаются на нечто более смелое, нежели на что отваживался суемудрый (ματαιόφρονος) Савеллий. Ваши мудрецы, как пересказывают слышавшие это, всеми силами утверждают, что имя Единородного не передано (οὐ παραδέδοται), а есть имя противника.[1396] И они восхищаются этим и высоко о сем думают как о собственном своем изобретении. Ибо сказано, говорят они: Аз приидох во имя Отца Моего, и не приемлете Мене; аще ин приидет во имя свое, того приемлете (Ин. 5:43). И из сказанного: шедше научите вся языки, крестяще их во имя Отца и Сына и Святаго Духа, ясно, говорят они, что имя одно; ибо не сказано – во имена, но во имя (Мф. 28:19).

4. Краснея от стыда, писал я вам это, потому что подвергшиеся сему нашей суть крови;[1397] и воздыхаю о душе своей, потому что, подобно бойцу, который выходит один против двоих, принужден возвратить истине надлежащую силу, поражая и низлагая обличениями обоюдное уклонение в учении от правого пути. Ибо с одной стороны нападает на нас аномей, а с другой, как видите, Савеллий. Но прошу вас не внимать умом своим сим мерзким лжеумствованиям, которые никого не могут ввести в заблуждение, но знать, что имя Христово,[1398] еже паче всякого имене (Флп. 2:9), есть это самое – именоваться Ему Сыном Божиим, по слову Петрову: несть иного имени под небесем, даннаго в человецех, о нем же подобает спастися нам (Деян. 4:12). А касательно сего: Аз приидох во имя Отца Моего, надобно знать следующее: сие говорил Он, исповедуя, что Отец – Его начало и причина. Если же сказано: шедше, крестите во имя Отца и Сына и Святаго Духа (Мф. 28:19),[1399] то по сему не надобно думать, что нам передано одно имя. Ибо как сказавший: Павел, и Силуан и Тимофей (1 Фес. 1:1), хотя произнес три имени, но связал их между собою слогом «и», так и сказавший имя Отца и Сына и Святого Духа, наименовав три Лица, соединил Их союзом, научая тем, что каждому Имени присвояется Свое означаемое; потому что имена суть знаки именуемых предметов. А что сии Именуемые имеют Свой особенный и самосовершенный [1400] (αὐτοτελῆ) образ бытия, в этом не сомневается никто, сколько-нибудь имеющий разум. Ибо то же естество Отца и Сына и Святого Духа, и Божество Их едино, но именования различны и представляют нам определенные и полные понятия. А пока мысль не достигает до неслитного представления о личных свойствах Каждого, дотоле невозможно ей совершить славословия Отцу и Сыну и Святому Духу. Итак, если отрекутся они, что говорят это и учат сему, то преуспел я в желаемом. Впрочем, вижу, что это отречение для них трудно, потому что многими засвидетельствованы слова сии. Но не будем смотреть на прошедшее, только бы уврачевано было настоящее. Если же останутся при том же, необходимо будет мне возопить другим церквам о вашем нечестии и постараться, чтобы от большого числа епископов пришли к вам письма, которые бы низложили это великое нечестие, у вас подготовляемое. Это или будет сколько-нибудь полезно для нашей цели, или, без сомнения, настоящее засвидетельствование освободит нас от вины на суде.

5. Они внесли уже слова сии и в писания свои, и посылали сначала к человеку Божию, епископу Мелетию, и, получив от него надлежащие ответы, подобно матерям, которые стыдятся недостатков природы в произведенных ими на свет уродах, воспитывают гнусные свои порождения, сокрыв в приличной тьме. Предприняли также попытку написать в письме и к единомысленнику (τὸν ὀνόψυχον) моему Анфиму, епископу Тианскому,[1401] будто бы Григорий в «Изложении веры»[1402] сказал, что Отец и Сын, хотя в умопредставлении (ἐπινοίᾳ) суть два, однако же в Ипостаси едино.[1403] Но эти люди, величающиеся тонкостью своего ума, не могли заметить, что не положительно, а в виде возражения (οὐ δογματικῶς εἴρηται, ἀλλ’ ἀγωνιστικῶς) сказано сие в разговоре с Элианом,[1404] в котором много ошибок от переписчиков, как докажем из самых выражений, если угодно будет Богу. Притом, убеждая язычников, не почитал он нужным соблюдать точность в словах, но уступал иногда обычаям наставляемого, чтобы не противоречил он в главном. Почему много найдешь там слов, которые теперь служат весьма великим подкреплением для еретиков, например, «тварь», «произведение» и тому подобные слова. А невежественно выслушивающие написанное относят к понятию о Божестве и многое такое, что сказано о соединении с человечеством; таково и сие изречение, повторяемое ими. Ибо надобно хорошо знать, что как не исповедующий общения сущности впадает в многобожие, так не допускающий раздельности Ипостасей ввергается в иудейство.[1405] Уму нашему должно как опереться на некоем подлежащем и отпечатлеть в себе ясные его черты и таким образом прийти к уразумению желаемого. Не имея понятия об отечестве (τὴν πατρότητα) и не помыслив о том, к кому прилагается сие отличительное свойство, можно ли составить себе понятие о Боге Отце?[1406] Не довольно того, чтобы перечислить разности Лиц, но надобно исповедывать о каждом Лице, что Оно в истинной Ипостаси; потому что и Савеллий не отрекался от представления безыпостасных Лиц, говоря: «Тот же Бог, будучи в подлежащем (τῷ ὑποκειμίνῳ) един, но преображаясь всякий раз по встречающейся нужде, беседует то как Отец, то как Сын, то как Дух Святой». Сие-то давно уже заглушенное заблуждение возобновляют ныне изобретатели этой безыменной ереси, отметающие Ипостаси и отрицающие именование Сына Божия, о которых, если они не перестанут говорить на Бога неправду, надобно плакать, как и об отрекающихся от Христа.

6. Сие написал вам по необходимости, чтобы оберегались вы от вреда лукавых наставлений. Ибо действительно, если лукавые учения надобно уподоблять губительным составам, как говорят у вас толкователи снов, то это цикута и аконит [1407] и другое какое-либо смертоносное вещество. Вот отрава для душ, а не мои слова, как восклицают эти отягченные вином и от разгорячения наяву предающиеся грезам головы, которым, если бы вели себя целомудренно, надлежало знать, что пророческое дарование озаряет души непорочные и очищенные от всякой скверны. Ибо и нечистое зеркало не может принимать в себя отражения изображений, и душе, которая предзанята житейскими попечениями и омрачена страстями плотского мудрования, невозможно принять в себя озарений Святого Духа. Не всякое сновидение есть уже тотчас и пророчество, как говорит Захария: Господь сотвори привидение и дождь зимен, зане провещающие глаголаша труды и сония лжива глаголаху (Зах. 10:12). Но эти люди, которые, по слову Исаии, видят сны на ложи и любят дремати (Ис. 56:10), не знают и того, что действие обольщения посылается нередко на сынов противления (см. Еф. 2:2). И есть дух лжив, который был в лжепророках и прельстил Ахава (3 Цар. 22:22). Зная это, не должно им было до того превозноситься, чтобы приписывать себе дар пророчества, когда оказывается, что уступают они в точности птицегадателю Валааму, который, царем Моавитским призванный за весьма великие дары, не решился произнести слова вопреки воле Божией и проклясть Израиля, которого не проклинал Господь (см. Чис. 22:11-12). Поэтому, если сонные видения их согласны с заповедями Господними, то да удовольствуются Евангелиями, которые для достоверности своей не имеют никакой нужды в помощи сновидений. Если же Господь оставил нам мир Свой (Ин. 14:27) и дал нам новую заповедь, да любим друг друга (Ин. 13:34), а сновидения ведут за собою ссору, раздор, уничтожение любви, то да не дают случая диаволу посредством сна вторгаться к ним в души и мечтаний своих да не ставят выше спасительных уроков.

211. К Олимпию [1408] (203)

Прочитав письмо твоей досточестности, стал я веселее и благодушнее себя самого, а вступив в разговор с любезнейшими сыновьями, думал, что вижу тебя самого. Застигнув душу мою весьма огорченною, они привели в такое расположение, что забыл я о том яде, какой всюду носят против меня ваши снотолкователи и снопродаватели в угодность нанявшим их. Письма же частью я уже отправил,[1409] а частью, если угодно, пошлю после, – была бы только от них какая-нибудь польза получающим.

212. К Иларию [1410] (204)

1. Что, думаешь, было со мною и какую возымел я мысль, когда прибыл в Дазимон и узнал, что чрез несколько дней по моем прибытии твоя ученость удалилась? С того самого времени, как был я в училище, всегда высоко ценил беседу с тобою, не только по удивлению, какое имел к тебе с детства, но и потому, что всего дороже [1411] ныне душа правдолюбивая, способная судить о вещах здраво, что, как и полагаю, соблюлось еще в тебе. Ибо что касается до прочих, то видим, что большая часть из них как на конских ристалищах – одни отделились к тем, другие к другим и присоединяют критики свои к защитникам мятежа. А тебе, который выше страха угодливости и всякой неблагородной страсти, прилично здравым оком взирать на истину. Ибо сознаю, что не слегка [1412] занимаешься делами церковными, когда и ко мне послал о них какое-то письмо, о чем объявляешь в последнем своем письме, только желал бы я слышать, кто взялся доставить мне это письмо, чтобы знать причинившего мне такую обиду, потому что не видал еще твоего письма ко мне об этом предмете.

2. Поэтому как дорого, думаешь, дал бы я за беседу с тобою, чтобы довести до твоего сведения об огорчающем меня (потому что болезнующим, как знаешь, приносит некую отраду, если перескажут скорбь свою) и ответить на твои вопросы, не вверяясь бездушным письмам, но один на один пересказав и объяснив все. Ибо живая речь действительнее в убеждении и на нее не так легко нападать и клеветать, как на письменную. А ничего уже не осталось, на что не отважился бы кто-нибудь, когда и те, кому вверено было нами важнейшее, кого из числа других людей признавали мы чем-то большим пред простыми людьми, и те приняли на себя труд чье-то сочинение, какого бы оно ни было, распространять [1413] под именем моего и при этом клеветать братии, что для благоговейных ничто уже так не достойно ненависти, как имя мое. С самого начала старался я оставаться в неизвестности, как, не знаю, заботился ли о сем кто другой из вникавших в немощь человеческую, а теперь как будто предпочитаю противное, то есть желаю прийти в известность у всех людей, – так много говорят о мне повсюду на земле, а присовокуплю еще – и на море. Со мною ведут брань те, которые стоят на крайнем пределе нечестия и вводят в Церковь безбожное учение о неподобии (τῆς ἀνομοιότητος). И те, которые, как сами думают, держатся середины и хотя утверждаются на тех же самых началах, однако же не соглашаются на следствия умозаключений, потому что они противны слуху многих, негодуют на меня, осыпают всякими, какими только могут, обидными словами, не удерживаются ни от одного навета, хотя Господь доселе все покушения их делал безуспешными. Не прискорбно ли это? Не делает ли сие жизнь мою мучительною? Одно у меня утешение в сих бедствиях – немощь плоти, по которой уверяюсь, что не много времени оставаться мне в этой несчастной жизни. И о сем довольно.

А тебе в телесных болезнях советую вести себя великодушно и достойно Бога, призвавшего нас, Который, когда видит, что с благодарением принимаем настоящее, или облегчит страдания, как у Иова, или вознаградит нас великими венцами терпения в будущее наше восстановление [1414] (τῇ καταστάσει) после сей жизни.

213. Без надписи, к благочестивому мужу [1415] (205)

1. Господь, подавший мне в скорбях скорую помощь за то упокоение, каким успокоил ты меня, посетив настоящим письмом своим, Сам да подаст тебе помощь, вознаградив за утешение моего смирения истинным и великим веселием духа. Ибо болезновал я душою, в многолюдном сборище заметив какую-то скотскую и совершенно неразумную беспечность, а в управляющих им – застарелый и едва исправимый навык ко злу. Но когда увидел письмо и в нем сокровище любви, тогда узнал, что Распорядитель дел наших и нам, живущим горестно, воссиял сладостное утешение. Посему приветствую твое преподобие, повторяя обычную просьбу не прекращать молитв своих о моей бедственной жизни, чтобы мне, погрузившись в видимость жизни сей, не забыть Бога, воздвигающаго от земли нища (Пс. 112:7), и, поддавшись некоторому превозношению, не впасть в суд диаволь (1 Тим. 3:6); вознерадев о Домостроительстве, не быть во время сна застигнутым Домовладыкою; или, расстраивая еще и оное вредными делами и бия совесть (1 Кор. 8:12) сослужащих или даже бывая вместе с упивающимися, не потерпеть того, чем Божие правосудие угрожает лукавым приставникам. Посему прошу тебя во всякой молитве испрашивать у Бога, чтобы во всем был я бодрствен и не соделался позором и поношением имени Христова при откровении таин сердца нашего в великий день явления Спасителя нашего Иисуса Христа.

2. Но будет тебе известно, что нахожусь в ожидании приглашения ко двору [императора], по наущению еретиков, конечно, под предлогом мира; и епископ, услышав о сем, писал ко мне, чтобы постарался я быть в Месопотамии и, собрав, кто там единомыслен с нами и поддерживает дело Церкви, отправился с ними к царю. А у меня, может быть, и самое тело не вынесет зимнего путешествия, при этом и дело пока кажется не необходимым; разве сам что присоветуешь. Ибо к подтверждению решения о сем деле подожду совета и от твоего благочестия. Почему и прошу чрез кого-нибудь из ревностных братий объявить мне скорее, что усмотрено будет твоим совершенством и богопросвещенным благоразумием.[1416]

214. К Терентию, комиту [1417] (206)

1. Когда услышал я о твоей честности, что ты вынужден принять на себя попечение об общественных делах, сначала, сказать правду, встревожился, рассуждая, что тебе, однажды навсегда освободившись от народных должностей и занявшись попечением о душе своей, не по мысли будет опять по принуждению возвратиться к тому же. Потом встретился я с мыслию, что, может быть, среди тысячей беспокойств, в каких теперь церкви наши, Господь, желая подать хотя это одно утешение, устроил так, что твоя степенность снова является при делах, и при сей мысли стал я благодушнее, потому что до отшествия своего из этой жизни по крайней мере еще раз увижусь, может быть, с твоею честностию.

2. Но еще распространился у нас другой слух, что ты находишься в Антиохии и вместе с высшими властями вступил в правление текущих дел. Кроме же этого слуха дошла до нас молва, что братия, которые на стороне Павлина, предлагают нечто твоей правоте о единении с нами, а под словом «с нами» разумею всех, которые держим сторону человека Божия Мелетия епископа.[1418] Братия сии, как слышу теперь, показывают письма с Запада, в которых епископство Антиохийской церкви предоставляется им и ни слова не говорится о досточудном епископе истинной Божией Церкви Мелетии. И не дивлюсь этому;[1419] потому что одни [1420] вовсе не знают здешних обстоятельств, а другие, по-видимому, и знают, но объясняют им более пристрастно, нежели справедливо. Впрочем, вероятно, что они или не знают истины, или скрывают причину, которая блаженнейшего епископа Афанасия заставила писать к Павлину. Но твое совершенство имеет там людей, которые могут обстоятельно пересказать, что было между епископами в царствование Иовиана;[1421] посему прошу удостовериться [1422] от них. Впрочем, поскольку никого не осуждаю, но желаю иметь любовь ко всем, и особенно к присным [1423] в вере, то радуюсь о получивших письма из Рима. И хотя бы письма сии заключали в себе какое-нибудь достоуважительное и важное для них свидетельство, желаю, чтоб оно было истинно и подтверждалось самыми делами. Но ради сего никогда не могу уверить сам себя, что или Мелетия не знаю, или забыл, какая церковь под управлением его; вопросов, по которым сначала произошло разногласие, не могу почесть маловажными и думать, что мало они значат в деле благочестия. Ибо никак не согласен и уступать потому только, что иной, получив от людей письмо, думает о нем высоко; но если бы пришел кто с самого неба и не стал держаться здравого учения веры, то не могу признать и его сообщником святых.[1424]

3. Ибо представь, чудный мой: и те, которые производят подлог истины и в святую веру отцов вводят арианский раскол,[1425] в оправдание свое, почему не принимают благочестивого отеческого догмата, не указывают никакой другой причины, кроме понятия единосущия, которое сами толкуют лукаво и к оклеветанию истинной [1426] веры, утверждая, что называем Сына единосущным по ипостаси. Если даем им некоторый повод делать такое заключение из слов, сказанных теми, которые говорят так, или подобным сему образом, более по простоте, нежели злонамеренно, то нимало не трудно и нам против себя подать случай к неоспоримым уликам и доставить сильное подкрепление ереси, тогда как у них по отношению к Церкви одна забота – не свое доказывать, а чернить наше.

Ибо какая клевета была бы несноснее и более могла бы поколебать многих, как эта, будто бы и у нас оказываются иные утверждающими, что ипостась Отца и Сына и Святого Духа одна и будто бы они, хотя весьма ясно учат разности Лиц, но и в этом предварены Савеллием, утверждающим то же самое, что Бог один по ипостаси, но в Писании олицетворяется различно: по свойству представляющейся нужды в каждый раз придаются Ему то Отеческие именования, когда представляется случай изобразить Его в этом Лице, то названия, приличные Сыну, когда Бог нисходит до попечения о нас или же до других каких ни есть домостроительных действований; иногда же облекается Он в Лицо Духа, когда обстоятельства требуют именований, заимствованных от такового лица. Итак, если и у нас окажутся иные утверждающими, что Отец, Сын и Святой Дух в подлежащем – одно, но исповедующими три совершенные [1427] Лица, то почему же не представлять, по-видимому, ясного и беспрекословного доказательства, что утверждаемое ими о нас справедливо?

4. А что «ипостась» (ὑπόστασις) и «сущность» (οὐσία) не одно и то же (οὐ ταὐτόν ἐστι), сие, думаю, разумели и сами западные братия, когда, подозревая недостаточность своего языка, имя «сущность» передали греческим словом, чтобы, ежели есть разность в мысли, сохранилась она в ясной и неслитной раздельности имен. Если же и мне должно выговорить кратко свое мнение, то скажу, что сущность к ипостаси имеет такое же отношение, какое имеет общее к частному. Ибо и каждый из нас и по общему понятию сущности причастен бытию, и по свойствам своим есть такой-то и такой-то именно человек. Так и в Боге понятие сущности есть общее, разумеется ли, например, благость, Божество [1428] или другое что. Ипостась же умопредставляется в отличительном свойстве отечества, или сыновства, или освящающей силы. Итак, если говорят, что Лица не ипостасны, то самое сие понятие заключает в себе несообразность; если же допускают, что Лица имеют истинную ипостась, то пусть и счисляют, что исповедуют, чтобы и понятие единосущия соблюдалось единством Божества, и благочестивое исповедание Отца, Сына и Святого Духа возвещалось совершенно и всецело Ипостасью Каждого из Именуемых. Вместе желал бы я убедить твою честность, что тебе и всякому, кто, подобно тебе, заботится об истине и не презирает подвизающихся за благочестие, должно подождать, когда к сему союзу и миру укажут путь предстоятели церквей, которых почитаю столпами и утверждением истины и Церкви и тем более уважаю, чем далее они изгнаны, вместо наказания подвергшись сему удалению. Посему прошу тебя: блюди себя для нас непредубежденным, чтобы могли мы упокоиться, положившись по крайней мере на тебя,[1429] которого Бог даровал нам во всем жезлом и опорою.

215. К Дорофею, пресвитеру [1430] (207)

Как скоро открылся случай, писал я к достойному удивления мужу, комиту Терентию, рассудив, что менее навлеку на себя подозрений, отправив к нему письмо о настоящих делах с посторонними, и вместе с тем желая, чтобы возлюбленнейший брат Акакий [1431] не причинил никакого замедления в деле. Посему отдал я письмо сборщику податей при префектах, который отправляется на общественное иждивение, и поручил ему показать письмо наперед тебе. Что касается дороги в Рим, то не знаю, почему никто не известил ваше благоразумие, что зимою совершенно она непроходима, потому что вся страна от Константинополя до наших пределов наполнена неприятелями. А ежели должно ехать морем, то будет еще время, если только и на плавание, и на участие в посольстве по таким делам согласится боголюбивейший брат, епископ Григорий.[1432] Ибо отправляющихся с ним не вижу; о нем же знаю, что он совершенно не опытен в делах Церкви. И для человека благомыслящего свидание с ним достойно уважения и весьма дорого; но если кто горд, заносчив, посажен высоко и потому не способен слушать, когда говорят ему правду люди низкие (χαμόθεν), то какая будет польза для общественных дел от совещания его с мужем, у которого нрав далек от подлого ласкательства?

216. К Мелетию, епископу Антиохийскому [1433] (208)

И другие многие поездки удаляли меня от отечества, потому что доходил я до Писидии, чтобы с тамошними епископами решить дела, касающиеся братий в Исаврии. Оттуда надлежало мне ехать прямо в Понт, потому что Евстафий привел в довольное смятение Дазимон [1434] и многих из тамошних убедил отделиться от нашей Церкви. А был я даже и в доме у брата своего Петра; и как он близ Неокесарии, то послужил я причиною к большому там смятению и подал предлог сделать мне великое оскорбление. Ибо сами бежали, хотя никто их не гнал; а обо мне подумали, что, желая от них похвал, навязываюсь к ним и незваный. Когда же возвратился я домой, приобретя себе сильную болезнь и от дождей, и от неудовольствий, получаю вдруг письмо с Востока, извещающее, что Павлином принесены с Запада какие-то письма, как бы служащие знаком некоторой власти, и что держащиеся этой стороны высоко думают о сих письмах и хвалятся ими, а сверх того делают предложения о вере и под сим условием готовы присоединиться к нашей Церкви. При сем извещен я и о том, что привлекали они к принятию в них участия превосходнейшего во всем мужа Терентия, которому писал, и немедленно, удерживая его от поспешности и объясняя их обман.

217. К Амфилохию о правилах [1435] (209). Третье каноническое послание [1436]

Возвратясь из дальнего путешествия, – а был я даже в Понте, и по церковным нуждам, и для посещения родственников, – пришел я и с разбитым телом, и с душою довольно огорченною; но вдруг забыл все это, когда взял в руки письмо твоего благоговения и увидел сии знаки твоего наиприятнейшего для меня голоса и твоей любезнейшей руки. Поэтому, если так обрадован я письмом, должен ты заключить из сего, как высоко ценю свидание с тобою, которое да устроит Святой,[1437] где будет сие удобно и куда сам пригласишь меня. Ибо, если прибудешь в дом, который в Евфимиаде, то не трудно быть там и мне, который избегаю здешних беспокойств и поспешаю к твоей нелицемерной любви. А может быть, и кроме сего сделает для меня необходимым путешествие до Назианза внезапное удаление боголюбивейшего епископа Григория, по какой причине случившееся, и доселе мне неизвестно. Изволь же знать, что тот человек, о котором и я говорил твоему совершенству,[1438] и сам ты понадеялся теперь, что будет готов, впал в продолжительный недуг, в опасности уже потерять самое зрение и, по давней немощи и от приключившейся ему вновь болезни, сделался совершенно неспособным к каким бы то ни было должностям. Другого же нет у меня. Почему хотя и мне предоставили дело, но лучше им самим представить кого-нибудь. Ибо надобно думать, что слово сие дано ими по нужде; душевно же хотят они того, о чем домогались сначала, то есть чтобы у них настоятелем был свой. А ежели есть кто из новопросвещенных, то, угодно ли сие Македонию или нет, пусть и будет он представлен; ты же, при помощи Господа, во всем тебе споспешествующего и в сем деле подающего благодать Свою, наставишь его к прохождению должности.[1439]

Правило 51. Что касается до состоящих в причте, правила положены без разграничения, повелевая определять падшим одно наказание – отрешение от службы,[1440] были ли они возведены в какую степень или проходили служение, не требующее рукоположения.[1441]

Правило 52. Вознерадевшая о рожденном ею на пути, если имела возможность спасти и пренебрегла, или думая скрыть тем грех свой, или с мыслью совершенно зверскою и бесчеловечною, пусть будет предана суду за убийство. Если же не могла ничем защитить и рожденное ею погибло от безлюдности места и по недостатку необходимого, то мать заслуживает извинения.[1442]

Правило 53. Вдова [1443] рабыня, может быть, не великий делает грех, соглашаясь вступить во второй брак, но под видом насильного похищения.[1444] Почему не должно обвинять ее за последнее, потому что судится не наружное действие, но намерение. Явно же, что ее ожидает наказание за второй брак.[1445]

Правило 54. Знаю, что прежде сего писал я к твоему богочестию, что мог, о различиях непроизвольных убийств,[1446] и более того ничего сказать не могу; твоему же благоразумию предоставляется, по свойству обстоятельства, увеличивать или уменьшать наказания.[1447]

Правило 55. Вступающие в битву с разбойниками, если они не в числе служителей Церкви, да не допускаются к приобщению Благого; если же состоят в причте, да будут низложены со степени. Ибо сказано: всяк приемляй нож, ножем погибнет (Мф. 26:52).

Правило 56. Кто совершил произвольное убийство и потом покаялся, тот двадцать лет да не приобщается Святыни (τοῖς ἁγιάσμασι).[1448] А сии двадцать лет пусть будут для него распределены так.[1449] Четыре года должен он плакать, стоя вне дверей молитвенного дома, прося входящих верных сотворить за него молитву и исповедуя собственное свое преступление. После четырех лет пусть будет принят в число слушающих [1450] и в продолжение пяти лет с ними да выходит из храма. В продолжение семи лет пусть молится и выходит вон с верными, но не причащается Приношения. По прошествии же сих лет да причастится Святыни.[1451]

Правило 57. Кто совершил непроизвольное убийство, тот десять лет да не приобщается Святынь.[1452] И сии десять лет пусть будут распределены для него так. Два года да плачет; три года да проводит с слушающими; четыре да припадает, а год да стоит только с верными, и потом да будет допущен к Святым [Таинам].

Правило 58. Кто впал в прелюбодейство,[1453] тот пятнадцать лет [1454] да не приобщается Святынь,[1455] [и] да будет четыре года плачущим, пять – слушающим, четыре – припадающим, два – стоящим с верными без Приобщения.

Правило 59. Блудник семь лет да не приобщается Святынь, и да будет два года плачущим, два – слушающим, два – припадающим и один год – стоящим только с верными; в осьмой же год пусть будет допущен к Приобщению.

Правило 60. Давшая обет девства и нарушившая оный пусть исполнит время наказания, положенное за грех прелюбодеяния,[1456] проводя жизнь одинокую. То же самое имеет место и в отношении к давшим обет монашества и нарушившим оный.

Правило 61. Укравший что-нибудь, если сам собою покается и сам себя осудит, один год да будет не допускаем к приобщению Святынь. А если обличен, то два года. Время же наказания пусть будет разделено для него на припадание и стояние с верными, и потом да сподобится Приобщения.

Правило 62. Кто показал бесстыдство на мужчинах, тому пусть будет распределено время наказания, как и падшему в грех прелюбодеяния.[1457]

Правило 63. Кто исповедал преступление свое с бессловесным, тот да проведет в покаянии то же самое время.[1458]

Правило 64. Клятвопреступник десять лет да не приобщается, и да будет два года плачущим, три – слушающим, четыре – припадающим, один год – стоящим только с верными, и тогда уже да сподобится Приобщения.

Правило 65. Кто сознается в волшебстве или составлении отрав, тот да принесет покаяние столько же времени, как убийца,[1459] и в том же порядке; потому что сам себя обличил в этом грехе.[1460]

Правило 66. Раскапывающий гробы десять лет да не приобщается Святынь, и да будет два [1461] года плачущим, три [1462] года – слушающим, четыре года – припадающим, один год – стоящим с верными, и тогда уже да будет принят.[1463]

Правило 67. Кровосмешение с сестрою да очищается покаянием столько же времени, какое положено для убийцы.[1464]

Правило 68. Сопряжение браком людей [1465] в запрещенном родстве,[1466] если будет обличено во грехе,[1467] да понесет наказание, положенное прелюбодеям.

Правило 69. Чтец, если прежде брака войдет в непозволительные сношения со своею невестою, по удалении на год от должности [после] пусть будет допущен к чтению,[1468] но без производства на высшие степени.[1469] Если же войдет в такие связи без обручения, то да оставит служение. То же наказание да понесет и иподиакон (ὑπηρέτης).

Правило 70. Диакон, осквернившийся устно (ἐν χείλεσι) и исповедавший, что грех его не простерся далее, пусть будет удален от священнослужения, но удостоен причащения Святынь с диаконами. Если же кто уличен будет в каком-либо большем грехе, то, на какой бы ни был степени, да будет низложен.

Правило 71. Кто был сообщником в каждом из поименованных пред сим грехов и не сам исповедал сие, но обличен другими, тот сам да будет под наказанием столько же времени, сколько несет оное совершивший грех.

Правило 72. Кто предается ворожеям или подобным сему людям,[1470] тот сам да несет наказание столько же времени и в таком же порядке, как убийца.

Правило 73. Кто отрекся от Христа, поругал таинство спасения, тот во все продолжение жизни своей должен плакать и обязан каяться;[1471] но когда отходит от жизни своей, да удостаивается Святынь,[1472] по вере в Божие человеколюбие.[1473]

Правило 74. Впрочем, если падший в какой-либо из выше упомянутых грехов, исповедуя грех свой, ревностно исправляется, то получивший власть, по человеколюбию Божию, разрешать и вязать не будет достоин осуждения, если, видя в согрешившем очень великое раскаяние, поступит человеколюбивее, сократив время наказаний. Ибо в Писании история показывает нам, что кающиеся с большим подвигом вскоре достигают Божия человеколюбия.[1474]

Правило 75. Кто осквернился с своею сестрою по отцу или по матери, тому да не дозволяется входить в дом молитвенный, пока не отстанет от сего противозаконного и запрещенного дела.[1475] Пришедший же в сознание этого страшного греха три года да плачет, стоя у дверей молитвенного дома и прося входящий для молитвы народ, чтобы каждый из сострадания принес о нем Богу усердное моление. После же сего в другое трехлетие пусть допускается только к слушанию Писания, по выслушании Писаний и поучений изгоняется вон и не удостоивается общения в молитве. Потом если взыщет молитвы со слезами и припадет ко Господу с сокрушением сердца и с крепким смирением, то пусть другие три года дано ему будет право быть в числе припадающих. И таким образом, когда покажет достойные плоды покаяния, в десятый год пусть будет допущен к молитве с верными без Приношения, и, два года участвуя в молитве с верными, наконец да сподобится приобщения Благого.[1476]

Правило 76. То же правило и о тех, которые берут за себя снох своих.[1477]

Правило 77. Но кто оставляет жену, законно с ним сочетавшуюся, и берет другую, тот, по изречению Господню (см. Мф. 19:9), подлежит суду за прелюбодеяние.[1478] Правилами же отцов наших постановлено, чтобы таковым один год плакать, два года быть в числе слушающих, три года припадать, седьмой же год стоять с верными и таким образом удостоиваться Приношения, если покаются со слезами.

Правило 78. То же правило имеет силу и по отношению к тем, кто берет в сожитие двух сестер, хотя и в разные времена.[1479]

Правило 79. Распаляемый страстью к своей мачехе подлежит тому же правилу, как распаляемый страстью к своей сестре.

Правило 80. Отцы умолчали о многоженстве [1480] как о чем-то скотском и совершенно чуждом человеческому роду. А мне грех сей представляется чем-то большим блуда. Посему справедливо будет поступать с таковыми по правилам, а именно, оставлять их один год плачущими, три года припадающими и потом уже принимать.

Правило 81. Поскольку же во время нашествия варваров многие поругали веру в Бога, произнесши языческие клятвы [1481] и вкусив некоторых запрещенных снедей, предложенных им волхвами в капищах идольских, то с ними да будет поступаемо [1482] по правилам,[1483] какие даны уже отцами [1484] нашими. Которые терпели тяжкую нужду в истязаниях и не перенесли мучений, но склонились на отречение,[1485] те три года да не допускаются в храм, в продолжение же двух лет да остаются слушающими и три года припадающими, и тогда уже принимаются в общение.[1486] А которые без всякой нужды [1487] изменили вере в Бога, касались трапезы бесовской и клялись языческими клятвами, те да будут три года изверженными из Церкви, два года слушающими, три года да молятся с припадающими и другие три года да стоят на молитве с верными, и тогда уже допускаются к приобщению Благого.[1488]

Правило 82. Что касается до клятвопреступников, то, если нарушили клятву по принуждению и по необходимости, подлежат менее тяжким наказаниям и потом бывают приемлемы по истечении шести лет. А если без нужды нарушили верность, то два года да будут плачущими, и два слушающими, пять лет да молятся с припадающими, и еще два года да будут допускаемы к общению в молитве без Приношения, и напоследок уже, то есть показав достойное уважения покаяние, да получат снова дозволение к приобщению Тела Христова.[1489]

Правило 83. Которые ворожат, последуют языческим обычаям или вводят кого-либо в дом свой для изобретения волшебных составов (φαρμακειῶν) и для очищения,[1490] те да подпадают правилу шестилетнего покаяния и да приемлются после того, как год будут плачущими, год слушающими, три года припадающими и один год стоящими вместе с верными.[1491]

Правило 84. Всё же сие предписываем, чтобы испытываемы были плоды покаяния. Ибо, конечно, не по времени судим о подобных вещах, но обращаем внимание на образ покаяния.[1492] Если же с трудом отвлекаются от собственных нравов и больше хотят служить плотским удовольствиям, нежели Господу, и не принимают жизни по Евангелию, то у нас нет с ними ничего общего. Ибо знаем, что о народе непокорном и пререкающем сказано: спасая спасай твою Душу (Быт. 19:17). Посему не потерпим того, чтобы погибнуть вместе с таковыми,[1493] но, убоявшись тяжкого суда и имея пред очами страшный день воздаяния Господня, не пожелаем погибнуть вместе с чужими грехами. Ибо если не вразумили нас угрозы Господни и такие удары не привели нас в сознание, что за беззаконие наше оставил нас Господь и предал в руки варваров и народ отведен в плен врагами и предан рассеянию за то, что на такие дела отважились носящие на себе имя Христово, если не познали и не уразумели, что за сие посетил нас гнев Божий, то что у нас общего с ними? Напротив того, день и ночь – и всенародно, и наедине – обязаны мы свидетельствовать им о сем; не допустим же, чтобы увлекли и нас лукавства их, всего более молясь о том, чтоб и их приобрести и извлечь из сетей лукавого. Если же будем не в состоянии сделать сего, то постараемся, по крайней мере, души свои спасти от вечного осуждения.

218. К Амфилохию, епископу Иконийскому (210)

Дело, по которому прибыл брат Элиан,[1494] исправил (κατώρθωσεν) он самостоятельно, не потребовав от меня никакого содействия. А мне доставил он двойное удовольствие тем, что и принес письмо твоего богочестия, и мне подал случай писать к тебе. Посему и приветствую чрез него истинную и неподражаемую любовь твою и прошу помолиться обо мне, который если когда, то теперь имею нужду в помощи молитв твоих, потому что тело мое, сокрушенное путешествием в Понт, невыносимо страждет от недуга. Давно хотел я заметить о сем твоему благоразумию, и не другая особенная причина удержала от сего, но забывал; теперь же напоминаю, чтобы соблаговолил ты послать в Ликию человека честного, который бы наведался, кто держится там правой веры. Ибо, может быть, не должно пренебрегать ими, если только справедливо, что рассказывал один благоговейный муж, прибывший к нам оттуда. Будто бы, будучи вовсе чужды асийского [1495] мудрования, соглашаются они принять общение с нами. Если кто отправится туда, то пусть отыщет в Коридалах из иноков епископа Александра, в Лимире – Диамита, а в Мирах [1496] – Татиана, Полемона и Макария, пресвитеров, в Патарах – епископа Евдима, в Телмесе [1497] – епископа Илария, в Фелле – епископа Лоллиана.[1498]

О сих и еще о многих уведомлял меня оный муж, что они здравы в вере. И я принес великое благодарение Богу, если подлинно и в пределах Азии есть люди, не потерпевшие повреждения от еретиков. Итак, если можно, изведаем их пока без переписки с ними, а уверившись, пошлем уже письмо и постараемся кого-либо из них пригласить к свиданию с нами. Да будет все благоуспешно в возлюбленнейшей для нас церкви Иконийской! Весь честной причт и живущих при твоем богочестии лобзаю чрез тебя.

219. К самосатскому клиру (211)

1. Господь, Который все определяет нам мерою и весом (ср. Прем. 11:21), посылает искушения, не превышающие сил наших, но как в несчастии делает видными подвижников благочестия, так и не оставляет их искуситися паче, еже могут понести (ср. 1 Кор. 10:13), и напоевает слезами в меру (ср. Пс. 79:6) тех, которые должны показать, сохраняют ли они благодарность к Богу, – [сей Господь] наипаче явил человеколюбие Свое в Домостроительстве о вас, не попустив, чтобы враги воздвигли на вас такое гонение, которое бы могло иных совратить и поколебать в вере Христовой. Ибо, поставив вас в борьбу с несильными и легко преодолимыми противниками, в победе над ними уготовал вам награду за терпение. Но общий враг жизни нашей, который своими кознями противоборствует благости Божией, когда узнал, что вы, как твердая стена, презираете внешнее приражение, умыслил, как слышу, в вас самих произвести какие-то взаимные неудовольствия и малодушные чувствования, которые в начале маловажны [1499] и легко могут быть уврачеваны, но, с течением времени усиливаемые распрями, обыкновенно делаются совершенно неисцелимыми. Поэтому обратился я к сему письменному увещанию, а если бы можно было, пришел бы и сам и стал бы лично просить вас. Поелику же обстоятельства не позволяют сего, то вместо просьбы своей простираю (προτείνομεν) к вам это письмо, чтобы, уважив мои увещания, прекратили вы все взаимные распри и вскоре прислали ко мне добрую весть, что вы оставили свои друг на друга жалобы.

2. Ибо желаю сделать известным вашему благоразумию, что тот велик пред Богом, кто смиренномудренно уступает ближнему и не стыдясь принимает на себя обвинения, даже и несправедливые, чтобы чрез это даровать Церкви Божией великую выгоду – мир. Итак, пусть произойдет между вами это доброе состязание, кому первому удостоиться наименования сыном Божиим, присвоив себе достоинство сие умиротворением (см. Мф. 5:9). Боголюбивейший же епископ писал вам, чего ваш требует долг, и еще пишет, чего требует его долг. Впрочем, и я, как имеющий уже дозволение быть к вам близким, не могу не позаботиться о делах ваших. Поэтому, когда пришел благоговейнейший брат иподиакон Феодор и сказал, что церковь в печали и смятении, – в сильном сокрушении, пораженный глубокою в сердце болезнью, не мог я умолчать, но увещевал вас, бросив все друг с друга иски, приобрести мир и не доставлять удовольствия противникам, не предавать

того, чем хвалится церковь и за что прославляется теперь в целой вселенной, а именно, что все вы живете так, как бы в одном теле управляемые одною душою и одним сердцем. Весь народ Божий, чиновников и властителей города и весь причт приветствую чрез ваше благоговение и всех увещеваю пребывать подобными себе самим. Ибо не требую от них ничего большего, потому что предварительными примерами добрых дел заключили уже они всякую возможность взойти выше.

220. К клиру в Верии (212)

Господь тем, которые не могут иметь личного свидания, дал великое утешение в собеседовании чрез письма, из которых можно узнавать не телесные черты, но расположение самой души. Посему и теперь, получив письмо от вашего благоговения, вместе и узнал я вас, и ощутил в сердце своем любовь к вам, не имея нужды, чтобы знакомство наше утверждалось продолжительностью времени, потому что самая мысль, заключенная в письме, воспламенила меня любовью в красоте души вашей. А при таковом качестве написанного вами, еще яснее показало мне вас благорасположение употребленных в посредство братий. Ибо возлюбленнейший и благоговейнейший сопресвитер наш Акакий,[1500] пересказывая более, нежели что написано, и представляя взору ежедневные ваши подвиги и усиленную вашу настойчивость в деле благочестия, внушил мне столько удивления и возбудил такое желание насладиться вашими добротами, что молю Господа дать мне со временем случай изведать вас собственным своим опытом. Он известил меня не только о том, как точны во всем вы, которым вверено служение алтаря, но и о согласии всего народа, о благородстве нравов и об искреннем расположении к Богу начальствующих в городе и имеющих участие в управлении оным. Почему ублажил я церковь, наполненную такими людьми, и еще более молю теперь Бога даровать вам духовную тишину (τὴν πνευματικὴν γαλήνην), чтобы насладились вы во время покоя тем, что показали ныне по время борения. Ибо неприятное, по испытании оного, доставляет, обыкновенно некоторое удовольствие воспоминающим. Что же касается до настоящего, умоляю вас не предаваться злу и не приходить в отчаяние от непрерывности притеснений. Ибо близки венцы, близка помощь Господня. Не изливайте на землю добытого вами с таким усилием, не обращайте в ничто труда, прославленного в целой вселенной. Дела человеческие не надолго остаются в одном положении. Всяка плоть сено, и всяка слава человеча яко цвет травный: исше трава, и цвет отпаде[1501]: глагол же Господень пребывает во веки (Ис. 40:6-8).

Держась пребывающей (διαμενούσης) заповеди, пренебрежем преходящую видимость. Пример ваш ободрил многие церкви. Сами того не примечая, приобрели вы себе великую награду тем, что вызвали на подобную ревность менее искусных. Мздовоздаятель богат и силен даровать вам награды, достойные подвигов.

221. К жителям Верии (213)

И прежде сего знал я вас, возлюбленные, потому что прославляется ваше благоговение: известно, какой венец приобрели вы за исповедание Христово. И может быть, иной из вас спросит: кто разгласил о сем в такой дали?[1502] Сам Господь, Который благочествующих пред Ним, поставляя подобно светильнику на свещнике (ср. Мф. 5:15), делает видимыми [1503] в целой вселенной. Не награда ли за победу обыкновенно провозвещает доблестных борцов и не замысловатость ли дела – художников? Но если память о сих и подобных сим делах остается незабвенною,[1504] то благочествующих по Христе, о которых Сам Господь говорит: прославляющия Мя прославлю (1 Цар. 2:30), не соделает ли Он для всех известными и видимыми, с солнечными лучами распространяя лучезарность молниеносной их светлости?

Еще большую поселили вы во мне любовь к вам, почтив меня письмом, и таким письмом, в котором, сверх предшествовавших подвигов за благочестие, обильно обнаружили богатое и бодрое постоянство в истинной вере. О чем радуюсь вместе с вами и молюсь, чтобы Бог всяческих, во власти Которого и подвиг, и место подвига, и венцы, влиял [1505] в вас усердие, даровал вам душевную силу и довел дело ваше до совершенного Им прославления.

222. К халкидянам (214)

Письмо вашего благоговения, явившееся ко мне во время скорби, было для меня тем же, чем нередко бывает вода, влитая в уста ратоборному коню, который в знойный полдень среди ристалища сильным дыханием втягивает в себя пыль. Отдохнул я от непрерывных искушений, и вместе укреплен я в силах вашими словами и при воспоминаниях о ваших борениях стал мужественнее, чтобы неослабно перенести предстоящий мне подвиг. Пожар, опустошивший большую часть Востока, подвигается уже и к нашим пределам и, попалив все в окрестности, усиливается коснуться церквей Каппадокийских, у которых доселе вынуждал слезы только дым, достигавший из соседних стран.[1506] Итак, поспешает он уже коснуться и нас; но да отвратит его Господь Духом уст Своих (2 Фес. 2:8) и да пресечет [1507] пламень сего зловредного огня. Ибо кто так боязлив, малодушен или не приобучен к подвижническим трудам,[1508] чтобы ваши [1509] воззвания не укрепили его на подвиг и не пожелал он, чтоб вместе с вами и его провозгласили достойным венца? Вы первые вступили на поприще благочестия, отразили многие покушения еретических злоухищрений, перенесли сильный зной искушений, – говорю сие вам, вожди Церкви, которым вверено служение алтарю, и каждому из народа, и вам, облеченные властью. Ибо это всего более и достойно в вас удивления и всякого одобрения, что вси едино есте о Господе (ср. Ин. 17:21) и одни предводительствуете к добру, а другие единодушно последуете. Потому и не доступны вы нападению противников, что ни один из членов ваших не доставляет противоборствующим случая к победе.

По этой причине день и ночь молю Царя веков, да сохранит народ в целости веры, да сохранит Себе и клир, как неповрежденную главу, которая, находясь на верху всего тела, свою попечительность простирает на все под нею находящиеся члены. Ибо когда глаза исполняют свое дело, тогда и в действиях рук видна ловкость, движения ног непреткновенны и ни одна часть тела не остается без должного о ней попечения. Поэтому умоляю вас, что ни делаете и что ни будете делать, держитесь друг друга; вы, которым вверено попечение о душах, содержите и лелейте каждого, как любимое чадо. И народ да сохраняет к вам уважение и почтение, должное отцам, чтобы в благообразии Церкви как сохранялись ваша крепость и твердость веры во Христа, так прославлялось имя Божие, возрастала и умножалась доброта любви. А я, слыша сие, возвеселюсь о преуспеянии вашем по Богу, и если повелено мне будет пребывать еще с плотью в мире сем, то со временем увижу вас в мире Божием; а если получу уже повеление преселиться из сей жизни, то во светлости святых буду видеть вас увенчанными вместе с теми, которые прославлены за терпение и показание во всем добрых дел.

223. Против Евстафия Севастийского (215)

1. Время, сказано, молчати и время глаголати (Еккл. 3:7); это – слово Екклесиаста. Потому и теперь, так как довольно уже было времени молчания, благовременно отверсть уста к обнаружению истины того, что не все знают.[1512] Ибо и великий Иов много времени переносил бедствия в молчании, доказывая мужество сим самым терпением неудобопереносимых страданий. Но после того, как уже достаточно подвизался в молчании и в глубине сердца скрывал болезненное ощущение, отверз наконец уста и проглаголал то, что всякому известно. Так и я в сии три года [1513] молчания усердно следовал похвале пророка, который говорил: бых яко человек не слышай и не имый во устех своих обличения (Пс. 37:15). Поэтому во глубине сердца своего заключал болезнь, причиненную мне клеветою. Ибо действительно клевета унижает мужа и клевета вводит в заблуждение убогого.[1514] Итак, хотя столько зла от клеветы, что низводит с высоты и совершенного (ибо сие разумеет Писание под именем мужа) и убогого,[1515] то есть скудного ведением высоких догматов (как представляется это пророку, который говорит: негли убози суть, и потому не послушают, пойду к державным (Иер. 5:4-5), называя убогими скудных разумением; и здесь очевидно притча говорит, что вводятся в заблуждение и колеблются еще не усовершившиеся по внутреннему человеку и не достигшие совершенной меры возраста), однако же думал я, что надобно в молчании переносить огорчения, ожидая какой-нибудь перемены на лучшее от самых дел. Ибо полагал, что сказано [1516] это о мне не по какой-либо злобе, но по незнанию истины.

Поскольку же с течением времени и вражда возрастает, и они не раскаиваются в том, что говорили сначала, и нисколько не заботятся уврачевать прошедшее, но продолжают свое дело и стремятся к цели, какую предположили себе вначале [1517] – преогорчать жизнь мою, ухищряясь запятнать меня во мнении братий, то молчание кажется мне уже небезопасным. Напротив того, пришло мне на мысль слово Исаии, который говорит: молчах, еда и всегда умолчу, и потерплю? Терпех, яко раждающая (Ис. 42:14). О если бы и мне получить награду за молчание и приобрести сколько-нибудь силы к обличению, чтобы, обличив, иссушить этот горький поток политой на меня лжи и прийти в состояние сказать: поток прейде душа наша и: аще не Господь бы был в нас, внегда востати человеком на ны, убо живых пожерли быша нас, убо вода потопила бы нас (Пс. 123:4, 2, 3)!

2. Много времени потратил я на суету и всю почти юность свою потерял в суетном труде, с каким упражнялся в том, чтобы уразуметь уроки мудрости, обращенной Богом в юродство (μωρανθείσης);[1518] когда же, наконец, как бы восстав от глубокого сна, обратил взор к чудному свету истины евангельской и увидел бесполезность мудрости князей века сего престающих (1 Кор. 2:6), тогда, пролив много слез о жалкой жизни своей, пожелал я, чтобы дано мне было руководство к церковному изучению догматов благочестия. И прежде всего предметом моего попечения было произвести некоторое исправление в нраве, развращенном долговременным обращением с людьми дурными. Итак, прочитав Евангелие и увидев там, что действительнейшее средство к усовершенствованию – продать свое имущество (ср.: Мф. 19:21; Мк. 10:21; Лк. 12:33, 18:22), поделиться им с неимущими братиями и вообще не заботиться о сей жизни, не вдаваться душою ни в какое пристрастие к здешнему, пожелал я найти какого-нибудь брата, избравшего этот путь жизни, чтобы с ним переплыть скоропреходящую [1519] волну сей жизни.

И подлинно многих нашел я в Александрии, многих – в прочих местах Египта, а иных – в Палестине, в Килисирии и в Месопотамии; дивился воздержанию их в пище, дивился терпению в трудах, изумлялся неослабности в молитвах, тому, как преодолевали они сон, не уступая никакой естественной необходимости, всегда сохраняя в душе высокий и непорабощенный образ мыслей во алчбе и жажди, в зиме и наготе (2 Кор. 11:27), не имея привязанности к телу, не соглашаясь употребить о нем сколько-нибудь заботы, но живя как бы в чужой плоти,[1520] самым делом показали, что значит быть здесь пришельцами (Евр. 11:13) и что значит иметь житие на небеси (Флп. 3:20). Подивясь сему и ублажив жизнь сих мужей, которые на деле показывают, что носят в теле своем мертвость Иисусову (ср. 2 Кор. 4:10), пожелал и сам я, сколько было мне возможно, сделаться подражателем оных мужей.

3. Посему, увидев, что иные в отечестве намереваются подражать жизни их, подумал я, что нашел некоторое пособие для своего спасения, и видимое принял за доказательство невидимого.[1521] Итак, поскольку неизвестно, что́ у каждого из нас внутри, то почитал я достаточными признаками смиренномудрия смирение в одеянии, и для удостоверения моего довольно было грубой одежды, пояса и обуви из невыделанной кожи. И хотя многие отвлекали меня от знакомства с ними, не поддался [1522] я, видя, что жизни, гоняющейся за удовольствиями, предпочитают они жизнь терпеливую, и по отменности (τὸ παρηλλαγμένον) их жития был их ревнителем. Поэтому не допускал и того, в чем винили их касательно догматов, хотя многие утверждали, что имеют они неправые понятия о Боге, но, научившись у начальника [1523] нынешней ереси, втайне распространяют его учения. Но поскольку никогда не слыхал сих учений сам, то извещавших меня об этом почитал клеветниками. А когда уже был я призван к управлению Церковью, умолчу о тех, которые, под предлогом вспомоществования и дружеского общения, даны мне стражами и надзирателями жизни, чтобы не подать мысли, будто бы или, говоря невероятное, клевещу сам на себя, или, заслужив вероятность тех, которые верят, подаю повод к человеконенавидению, что со мною почти и случилось бы, если бы не предварили меня щедроты Божии (Пс. 78:8), ибо едва не впал я в подозрение на всех и после коварно нанесенных мне ран [1524] в душу едва не подумал, что ни в ком нет верности (πιστόν). Впрочем, пока еще казалось, что есть во мне некоторый вид привычки к ним. И хотя бывали у нас раз и два столкновения относительно догматов [1525] и, по-видимому, не во всем согласно вели мы дело, однако же находили они, что произношу те же речи касательно веры в Бога, какие слышали от меня и во всякое время. Ибо если иное во мне требует рыданий, то осмеливаюсь похвалиться о Господе тем одним, что никогда не держался погрешительных мнений [1526] о Боге и не переменял впоследствии мыслей, какие прежде имел; но то понятие о Боге, которое приобрел с детства от блаженной матери моей [1527] и бабки Макрины, и возрастало во мне, потому что с раскрытием разума не менял я одного на другое, но усовершал ими преподанные мне начала. Как возрастающее семя, хотя из малого делается большим, однако же само в себе остается тем же, не в роде изменяясь, но усовершаясь чрез возрастание, так, думаю, и во мне тот же разум возрастал по мере моего преуспеяния и не заменен теперешним бывший в начале. Посему пусть испытают свою совесть и помыслят о Христовом Суде, если что другое, отличное от того, что говорю ныне, слышали от меня те, которые теперь разглашают о моем неправославии и опозоривающими письмами, какие написали против меня, оглушают слух всякого, чем и я доведен до необходимости писать сие оправдание.

4. Меня обвиняют в богохульстве, хотя не могу быть изобличен ни сочинением, какое сам я предложил о вере, ни речами,[1528] какие без письма, изустно произносил всегда въявь в церквах Божиих. Даже не нашлось свидетеля, который бы сказал, что слышал от меня втайне какие-либо нечестивые речи. Итак, за что же обвиняют меня, если не писал я нечестивого и не проповедую вредного, в домашних беседах никого не совращаю из приходящих ко мне? Какая необыкновенная выдумка! Говорят: «такой-то [1529] в Сирии написал нечто неблагочестиво, а ты лет за двадцать и более писал к нему письмо; следовательно, ты сообщник этого человека и его вины пусть будут и твоими». Но ты, друг истины, который знаешь, что ложь есть порождение диавола, как убедился, что это письмо точно мое? Ты не посылал и не осведомлялся, не слыхал сего и от меня, который мог бы сказать тебе истину. Если же и мое письмо; из чего видно, что это попавшееся тебе ныне сочинение современно моему письму? Кто тебе сказал, что сочинению сему уже двадцать лет? Из чего видно, что сочинение писано тем именно человеком, к которому посылал я письмо? А если и он сочинитель, и я писал к нему же, и одно время и моего письма, и сочинения, где доказательство, что я одобрял оное в уме и держусь того же образа мыслей?

5. Спроси сам себя: сколько раз навещал ты меня в обители, что на реке Ирисе, когда был там со мною и боголюбивейший брат Григорий,[1530] у которого со мною одна цель жизни? Слышал ли ты что-нибудь подобное? Нашел ли какое доказательство, важное или неважное? Сколько дней в селе, на другом берегу, у матери моей провели мы между собою, как друзья,[1531] ночь и день продолжая разговор? Нашел ли ты, что в уме у меня было что похожее? Когда же вместе посещали мы блаженного Силуана,[1532] не об этом ли был у нас разговор в продолжение пути? И в Евсиное,[1533] когда, со многими епископами намереваясь ехать в Лампсак, пригласили вы меня, не о вере ли была у нас речь? Не во все ли то время, как рассуждал я о ереси, были при мне твои [1534] скорописцы? Не все ли это время находились при мне самые близкие из учеников твоих? Когда посещал я братства, проводил с ними ночи в молитвах и всегда говорил и слушал о Боге без всяких уловок, тогда не представил ли точных доказательств своего образа мыслей? Почему же такой долговременный опыт оказался менее стоящим уважения, чем неосновательное и слабое подозрение? Кому же прежде тебя надлежало быть свидетелем моего расположения? Что было говорено мною о вере в Халкидоне, что неоднократно – в Ираклии и что еще прежде – в предместии Кесарии, – не все ли это у меня согласно? Не все ли одно с другим сходно, кроме того, что, как заметил я, в словах моих усматривается некоторое возрастание по мере моего преуспеяния, и это не изменение чего-либо худшего в лучшее, но, вследствие возрастающего знания, восполнение недостающего? Как же не подумаешь и о том, что отец не возьмет греха сыновнего и сын не возьмет греха отцова (см. Иез. 18:20), но каждый умрет в собственном своем грехе? А мне обвиняемый тобою ни отец, ни сын; он не был у меня ни учителем, ни учеником. А если грехи родителей должны обращаемы быть в вину детям (ср. Исх. 20:5), то гораздо справедливее, чтобы грехи Ариевы обращены были на его учеников; и если кто породил еретика Аэция,[1535] то на главу отца должна взойти вина сыновняя. Если же несправедливо обвинять за них кого-либо, то тем паче справедливо не подвергать меня ответственности за тех, кто не принадлежит ко мне, хотя они и подлинно погрешили, хотя и написано ими нечто, достойное осуждения. Ибо извинительно мне не верить тому, что говорят против них, потому что собственный мой опыт показывает склонность обвинителей к клевете.

6. Если они сами обмануты и, думая, что я разделяю мнение написавших те Савеллиевы слова, которые они всем показывают, приведены сим к обвинению меня, то и в сем случае не заслуживают извинения, потому что прежде ясных доказательств вдруг осыпают и язвят хулами человека, не сделавшего никакой неправды [1536] и (чтоб ни сказать еще) связанного с ними тесною дружбой. И поскольку их подозрения заключают в себе ложь, это уже доказывает, что они не водятся Духом Святым. Ибо много надобно подумать, много провести бессонных ночей, со многими слезами изыскать истины у Бога тому, кто намеревается разорвать дружбу с братом. Если властители мира сего, когда намерены осудить на смерть кого-либо из преступников, отдергивают завесы и призывают опытнейших к рассмотрению дела и много времени думают, то обращая внимание на строгость закона, то принимая в уважение общее естество, после многих стенаний, пролив слезы о необходимости, делают явным для всех, что в силу необходимости [1537] служат закону, а не для собственного удовольствия произносят осуждение, то кольми паче должен признать свое дело требующим большого тщания, и попечения, и совещания со многими, кто намеревается расторгнуть дружбу с братиями, утвержденную давностью времени. Но здесь одно письмо, и то сомнительное! Ибо не могут сказать, что признали оное по знакам подписи, имея у себя в руках не первоначально написанное, а уже список. Итак, все выведено из одного письма, и притом давнего! Ибо двадцать лет прошло до нынешнего времени с тех пор, как написано что-то к этому человеку.[1538] Во весь же промежуток этого времени нет ни одного свидетеля о моем образе мыслей и о моей жизни, подобного восставшим на меня ныне обвинителям.

7. Но не письмо причиною их удаления от меня – есть другой предлог к разделению, о котором стыжусь говорить и всегда бы стал молчать об этом, если б настоящие происшествия не делали необходимым для пользы многих обнаружение всего их намерения. Добрые сии люди подумали, что общение со мною служит для них препятствием к приобретению власти. И поскольку взята была с них одна подписка в исповедании веры, которое я предложил им не потому (признаюсь в этом), чтобы сам не доверял их образу мыслей, но желая загладить подозрения, какие на них имели многие из единодушных со мною братий, то по одной мысли – в этом исповедании встретить себе препятствие к тому, чтобы приняли их к себе преобладающие ныне,[1539] отреклись они от общения со мною, и предлогом к отречению придумано это письмо. Самым же ясным доказательством слов моих служит то, что, отрекшись от меня и сложив на меня обвинения, какие только хотели, письмо сие прежде, нежели отправили ко мне, разослали всюду; ибо за семь дней до того, как пришло оно в мои руки, появилось это письмо уже у других,[1540] которые сами, получив от людей, собирались отослать еще к кому-нибудь. Ибо так придумали передавать от одного к другому, чтобы скорее распространить по всей стране. И об этом тогда еще говорили извещавшие меня весьма ясно о замысле их. Но я рассудил молчать, пока Сам Открывающий глубины (ср. 1 Кор. 2:10) не уличит их замыслов самыми ясными и неоспоримыми доказательствами.

224. К Генетлию, пресвитеру (216)

1. Получил я письмо твоего благоговения и похвалил наименование, какое удачно дал ты написанной ими книге, назвав ее книгою отпускною (ἀποστασίου) (см. Мф. 19:7; Втор. 24:3). Не могу и понять, какое оправдание в сем пред непогрешительным судилищем Христовым приготовили себе написавшие сию книгу, чтобы отступить от любви моей. Ибо выставляют на вид мою вину, сильно нападают на меня, рассказывают, что им угодно, а не что было на самом деле; сами притворяются весьма смиренными, а мне приписывают надменную гордость, будто бы не принял я посланных ими; и все это, или, безопаснее сказать, большая часть из этого, – ложь; все это написано так, как будто бы хотят они уверить только людей, а не правду говорить пред Богом и стараются угодить людям, а не Богу, пред Которым всего предпочтительнее истина. Сверх того, в написанное против меня сочинение вставили еретические выражения, скрыв имя нечестивого сочинителя, чтобы многие, по простоте своей, читая перед этим жалобу на меня, и присовокупленное почли моими же словами; потому что хитрыми моими клеветниками умолчано имя отца сих лукавых учений, а чрез то людям простодушным оставлен случай к подозрению, будто бы это и выдумано и написано мною. Посему прошу вас, которые знаете это, и сами не смущайтесь, и успокойте волнение колеблющихся, хотя и известно мне, что с трудом будет принято мое [1541] оправдание, потому что злые хулы на меня распространены лицами, заслуживающими доверия.

2. Итак, относительно того, что распространяемое под моим именем не мое, думаю, что хотя гнев на нас и весьма омрачает их рассудок, делая их неспособными видеть полезное, однако же, если сам ты спросишь их, конечно, не дойдут до такого ожесточения, чтобы осмелились собственными устами вымолвить ложь и сказать, что это – мое сочинение. А если не мое, почему же осуждают меня за чужое? Но скажут, что я сообщник Аполлинариев [1542] и сам держусь таковых превратных учений. Пусть потребуют [у них на сие] доказательств. Если умеют они проникать в сердце человеческое, пусть сознаются в этом, и вы узнаете справедливость их во всем. А если уличают меня в общении тем, что видимо и всем известно, то пусть покажут или канонические письма,[1543] мною к нему или им ко мне писанные, или сношения со мною клириков, или что когда-нибудь принял я кого-нибудь из них в общение молитвы.[1544] Если же выставляют письмо, которое писано к нему уже двадцать пять лет тому назад, писано мирянином к мирянину, и притом не то, которое мною было написано, но в списке, Бог знает кем сделанном, то из этого самого узнайте несправедливость, потому что никто во время епископства не обвиняется, если, будучи мирянином, по неучастию в деле, написал что-то неосмотрительно, и притом не о вере, но простое письмо, заключающее в себе дружеское приветствие. Может быть, окажется, что и они писали к язычникам и к иудеям, – и это не ставится им в вину. Ибо до сего дня никто не был судим за дело, подобное тому, за какое обвиняют меня оцеживающии комары (Мф. 23:24). Итак, что не писал я сего, не был в согласии с ними, но даже предаю проклятию тех, которые держатся сего лукавого мудрования, то есть сливают Ипостаси [Святой Троицы], чем возобновляется нечестивейшая ересь Савеллия, это известно Сердцеведцу Богу, известно и всему братству, изведавшему на опыте мое смирение. Да и они сами, так сильно обвиняющие меня ныне, пусть испытают собственную совесть и узнают, что с детства далек я был от подобных учений.

3. А какой же мой образ мыслей? Если кто доискивается сего, узнает из самого письма, под которым есть собственноручная их [1545] подпись, и, ее-то желая уничтожить, скрывают они перемену свою в своей клевете на меня. Ибо не признаются, что раскаиваются в подписи своей к предложенной мною книге, но на меня возводят обвинение в нечестии, почитая никому не известным, что отделение от меня есть только предлог, в действительности же отпали они от веры, которую, неоднократно при многих исповедовав письменно, напоследок приняли и подписали в том виде, как мною предложена, что всякий может прочесть и узнать истину от самого этого писания. Намерение их сделается известным, если кто прочтет исповедание веры, которое дали они Геласию [1546] после подписи, данной мне, и заметит, какое различие между тем и другим исповеданием. А если так легко переходят они от одного образа мыслей к другому, противному, то пусть не чужие отыскивают сучки, но вынут бревно из собственного своего глаза (см. Мф. 7:5).

Но полнее оправдываю себя во всем и показываю дело в другом письме,[1547] которое удостоверит требующих большего. А вы в настоящее время, получив это мое письмо, отложите всякую печаль, утвердите любовь свою ко мне, по которой сильно желаю единения с вами. Мне причинит величайшую скорбь и неутолимую болезнь сердцу, если клеветы на меня столько превозмогут над вами, что охладят любовь и сделают нас чуждыми друг другу. Будьте здоровы!

225. К Димосфену [1548] от лица церкви (217)

Великую благодарность Богу и пекущимся о нас царям приносим всякий раз, как скоро видим, что начальство в отечестве нашем поверяется, во-первых, христианину, а во-вторых, человеку прямому по нравам и точному блюстителю законов, по которым управляются дела человеческие. Преимущественно же по случаю твоего прибытия исповедали мы сию благодарность и Богу, и царю боголюбивому. Но, узнав, что некоторые враги мира намерены обеспокоить твое почтенное судилище жалобой на нас, ожидали мы, что будем позваны твоим высоким умом для изведания от нас истины, если только великое твое благоразумие согласится присвоить себе исследование дел церковных. Но поскольку суд на нас не обращал внимания, между тем власть твоя, побужденная злословием Филохара, дала приказ взять брата и сослужителя нашего Григория, который и послушался сего приказа [1549] (да и мог ли не послушаться?), но, страдая колотьем и вместе по причине чувствуемого им озноба, что обыкновенно бывает при боли в почках, вынужден был, при неумолимом охранении его воинами, и для попечения о теле, и для утомления нестерпимой боли велеть себя перенести в одно спокойное место, – по сей причине все мы пришли просить твою великость не гневаться на замедление его появления к тебе, потому что ни общественные дела от нашей медлительности не стали сколько-нибудь хуже, ни церковным делам не причинено сим вреда.

Но если дело идет о деньгах, будто бы растраченных, то есть там хранители церковных денег, готовые дать ответ всякому, кто потребует и обнаружит клевету осмелившихся довести сие до твоего внимательного слуха. Ибо они не затруднятся из самых писем блаженного [1550] епископа [1551] сделать истину явною для ищущих сего. Если же требует исследования что-нибудь другое, касающееся церковных правил, и твой высокий ум согласен принять на себя труд – и выслушать, и рассудить сие, то все мы должны при этом быть, потому что, если не соблюдены церковные правила, то виновны рукоположившие, а не тот, кто по совершенной необходимости вынужден принять на себя служение.

Посему просим тебя выслушать нас в отечестве, а не влачить в чужую страну, и не доводить до необходимости встречаться с епископами, с которыми у нас не решены еще некоторые церковные вопросы.[1552] А вместе просим пощадить нашу старость и немощь. Ибо, по изволению Божию, самым опытом узнаешь, что в поставлении епископа не оставлено без внимания ни одного церковного правила – и важного, и маловажного. Итак, желаем в твое правление установить единомыслие и мир с нашими братиями, а без этого тяжела для нас и встреча с ними, потому что многие из простых людей терпят вред от взаимного нашего раздора.

226. К подведомственным ему подвижникам (218)

1. Святой Бог силен даровать и радость встречи с вами мне, который всегда желаю и видеть вас, и слышать о вас, потому что ни в чем другом не нахожу душевного покоя (ср. Мф. 11:29), как только в вашем преуспеянии и усовершенствовании чрез исполнение заповедей Христовых. Но пока не дано мне сие, признаю необходимым для посещения вас отправить искреннейших и боящихся Господа братий [1553] и побеседовать с вашею любовию в письме. По сему-то самому послал я благоговейнейшего и искреннейшего брата нашего, сотрудника по Евангелию, сопресвитера Мелетия, который расскажет вам и о моей любви, какую имею к вам, и о душевном моем [1554] попечении; потому что день и ночь молю Господа (ср.: Кол. 1:9) о вашем прославлении, чтобы и мне иметь упование в день Господа нашего Иисуса Христа через ваше [1555] спасение, и чтобы вы [1556] просияли во славе святых, когда дело ваше [1557] испытано будет правосудием Божиим (ср. Рим. 2:5).[1558]

А вместе с этим великую заботу причиняет мне трудность настоящего времени, в которое все церкви приведены в колебание и всякая душа как бы просеивается сквозь решето (ср. Лк. 22:31). Ибо иные нещадно отверзли уста на своих служителей. Ложь изрекается небоязненно, а истина скрывается; и обвиняемые осуждаются без суда,[1559] а обвинителям верят без исследования. Поэтому и я, услышав, что ходят по рукам многие письма, писанные против меня, и что они чернят, опозоривают и винят меня в делах,[1560] относительно которых готово у меня оправдание пред судом истины, решился молчать, что и делал. Ибо третий уже год тому, как, поражаемый клеветами, переношу сии удары, наносимые мне обвинениями, и довольствуюсь тем, что Господь – Тайноведец и Свидетель клеветы. Но поскольку вижу, что молчание мое многие приняли уже за подтверждение клевет и подумали, что молчу не из великодушия, а потому, что не могу отверзть уст пред истиною, то по этому самому попытался я написать к вам, умоляя любовь вашу о Христе не вовсе принимать за истинные те клеветы, которые разглашает одна только сторона. Ибо, как написано, закон никого не судит, аще не слышит от него прежде, и разумеет, что творит (Ин. 7:51).

2. Впрочем, благонамеренному судии достаточно одних дел для обнаружения истины. Посему, хотя и молчать буду, вам можно рассмотреть, что делается. Ибо обвиняющие меня в «зловерии»[1561] (κακοδοξίαν) оказались ныне открыто присоединившимися к стороне еретиков; осуждающие меня за чужие сочинения оказываются несогласными с собственными своими исповеданиями, какие предлагали мне письменно. Представьте себе привычку людей, отваживающихся на сие: у них заведено всегда принимать сторону сильных, немощных друзей попирать, а тем, которые взяли верх, услуживать. Ибо те, которые написали пресловутые сии письма против Евдоксия [1562] и против всех, державшихся той же стороны, и разослали их всем братствам и засвидетельствовали, что избегают общения с ними, как пагубного для душ, а потому не приняли голосов, поданных о низложении их, так как голоса сии были от еретиков, в чем тогда уверяли меня, – теперь, забыв все сие, стали заодно с ними.[1563] И им не остается никакой возможности отрицать сие, потому что явно открыли свое намерение, в Анкире с радостью вступив в общение с ними по домам, так как еще не были ими приняты всенародно. Итак, спросите у них: если православен Василид,[1564] сообщник Екдикия,[1565] то почему, возвращаясь из Дардании, разрушили его жертвенники в стране гангрийцев [1566] и поставили свои трапезы? Почему и доныне делают нашествия в Амасии и в Зилах и от себя поставляют пресвитеров и диаконов? Ибо если имеют с ними общение как с православными, то для чего делают нашествия как на еретиков? А если признали еретиками, почему не гнушаются общением с ними? Из всего этого, досточестнейшие братия, и детскому уму не ясно ли видно, что они, имея в виду собственную свою пользу, начинают или клеветать на кого-то, или поддерживать кого-то?

Поэтому и от меня отделились, не за то прогневавшись, что не ответил я им (ибо это, по словам их, всего более их огорчило), и не потому, что не принял хорепископов (τοὺς χωρεπισκόπους), которых, как говорят, присылали они. Впрочем, выдумывающие это дадут ответ Господу (ср. Рим. 14:12). Ибо был прислан один какой-то Евстафий,[1567] который передал письма дружине наместника, и он, проведя три дня в городе, когда уже собрался возвратиться домой, поздним вечером, во время моего сна, подходил, сказывают, к моему дому. Но, услышав, что сплю, ушел, и на другой день уже не появлялся ко мне, но уехал, таким образом исполнив свое ко мне поручение. И вот вина, за которую терплю обиду; и великодушные люди сии с этим проступком не сравнили прежнюю службу мою, какою служил я им с любовию, но так на меня разгневались за эту погрешность, что, где только могли, во всех церквах по вселенной, огласили меня отлученным.

3. Но в действительности не эта причина раздора. Напротив того, поелику думали тогда, что заслужат одобрение от Евзоя,[1568] если станут меня чуждаться, то придумали для себя сии предлоги, чтобы чрез вражду ко мне у них [1569] найти себе некоторое предстательство. Они теперь порицают и Никейскую веру, и нас называют «единосущниками» (ὁμοουσιασταί), потому что по сей вере Единородный Сын исповедуется единосущным Богу и Отцу не в том смысле, что одна сущность разделилась на две братские сущности, – да не будет сего! Не это разумел оный святой и боголюбивый Собор, – но в том смысле, что Сына должно представлять себе тем же, чем и Отец есть по сущности. Ибо так сами они истолковали нам, сказав: «Свет от Света». И это есть то Никейское исповедание веры, которое принесли они с Запада [1570] и сообщили Тианскому Собору и им приняты были в общение. Но для подобных изменений в вере своей есть у них мудрое некое правило, потому что словами веры пользуются, как врачи, временами так, а порой иначе приспосабливаясь к врачуемой болезни. Но не мое дело обличать нетвердость сего лжеумствования; вы сами должны разуметь это. Ибо даст вам Господь разум (2 Тим. 2:7) к познанию, какое учение (ὁ λόγος) правое и какое – строптивое и развращенное. Ибо если должно ныне такое, а завтра другое составлять исповедание веры и изменять его, смотря по временам, то ложно утверждает сказавший: един Господь, едина вера, едино крещение (Еф. 4:5). А если утверждает он справедливо, никтоже вас да льстит суетными [1571] сими словесы (Еф. 5:6). Ибо клевещут на меня, что делаю нововведение в учении о Духе Святом. Спросите же, что это за нововведение? Мы исповедуем, что сами приняли, а именно, что наряду с Отцом и Сыном поставляется Утешитель, а не причисляется к твари. Ибо уверовали мы в Отца и Сына и Святого Духа и крестились во имя Отца и Сына и Святого Духа. Поэтому Утешителя никогда не отлучаем от единения с Отцом и Сыном. Ибо Духом просвещаемый ум наш простирает взор к Сыну и в Нем, как в образе, созерцает Отца. Поэтому и имен не выдумываем сами от себя, но именуем Святым Духом и Утешителем, и не осмеливаемся отрицать должную Ему славу. Вот наше исповедание во всей его истине! Кто за сие обвиняет нас, тот пусть порицает; кто за это гонит нас, тот пусть гонит. А кто верит клеветам на нас, тот пусть готовится судиться с нами. Господь близ, не о чем же печемся (Флп. 4:5, 6).

4. Если кто [1572] [что] сочиняет в Сирии, это до меня не касается. Ибо сказано: от словес своих оправдишися, и от словес своих осудишися (Мф. 12:37). Пусть слова мои судят меня; за чуждые мне погрешности никто да не осуждает меня, и за двадцать лет писанного мною письма да не представляют в доказательство, что и теперь я в общении с написавшим это сочинение. Ибо писал я письмо прежде этого сочинения, будучи мирянином, к мирянину, когда еще и не имели против сего человека никакого подобного подозрения, и писал не о вере и вовсе не то, что они теперь выставляют в клевете на меня, но одни приветствия, требуемые благоприязненным обращением. Одинаково убегаю и проклинаю как нечестивых и страждущих Савеллиевым недугом, и защищающих Ариево учение. Если кто того же именует и Отцом, и Сыном, и Святым Духом и предполагает нечто единое многоименное, одну ипостась, означаемую тремя наименованиями, то я такового поставляю в один ряд с иудеями. А подобно сему, если кто говорит, что Сын по сущности не подобен Отцу, или если кто Духа Святого низводит в тварь, то и его предаю проклятию и почитаю близким к эллинскому [1573] заблуждению. Но невозможно мне письмами своими заградить уста обвиняющих меня, а гораздо вероятнее, что они раздражаются моими оправданиями и готовят против меня что-нибудь более важное и тяжкое. Впрочем, не трудно предохранить вам слух свой. Почему сделайте то, что от вас зависит; сохраните ко мне сердце свое искренним и непредубежденным клеветами и на представленные обвинения потребуйте у меня отзыва. И если найдете у меня истину, не давайте места лжи. А если сознаете, что не имею сил к оправданию, то поверьте тогда обвинителям моим как утверждающим истину. Они бодрствуют, чтобы делать мне зло; от вас этого не требую. Проводя свою жизнь, словно купцы, они из клеветы на меня извлекают побочную прибыль (παρεμπόρευμα): а вас прошу сидеть дома, вести себя благоприлично, в безмолвии совершая дело Христово;[1574] уклоняться же свиданий с ними, которые делаются с коварною целью развратить слушающих, уклоняться для того, чтобы и ко мне сохранить искреннюю любовь, и веру отцов соблюсти неповрежденною, и, как друзьям истины, оказаться пред Господом достойными похвалы.

227. К клиру в Колонии, утешительное [1575] (219)

Что так прекрасно и похвально пред Богом и людьми, как совершенная любовь, которая, как научены мы мудрым учителем, есть исполнение всего закона (ср. Рим. 13:10)? Посему одобряю пламенное ваше расположение к своему пастырю. Ибо для сына, привязанного к отцу, нестерпимо – лишиться отца, и для Церкви Христовой несносно удаление Пастыря и Учителя. Почему в этом превосходном расположении [1576] к своему епископу представили вы доказательство прекрасного и доброго произволения. Но и эта ваша доброта, и это усердие к духовному отцу похвальны, пока держатся меры и рассудка, а преступив пределы, не заслуживают уже одобрения.

Прекрасное распоряжение (οἰκονομία) касательно боголюбивейшего брата вашего [1577] и сослужителя Евфрония, сделанное теми, кому вверено управление церквами, по времени необходимо, полезно и для той церкви, в которую он переведен, и для вас самих, у которых он взят. Не человеческим признавайте сие распоряжение; будьте уверены, что не человеческим разумом, мудрствующим земная, задумано сие, но сделано обязанными иметь попечение о церквах Божиих, по общению их с Духом вложите и вы в мысль свою то же желание и старайтесь совершить оное. Итак, безмолвно и с благодарностью примите сделанное, в том убеждении, что не принимающие постановляемого в церквах избранниками Божиими противятся Божию повелению. Не входите в суд с материю вашею Никопольскою церковью; не ожесточайтесь против тех, которые приняли на себя попечение о душах ваших. Ибо с устройством дел в Никопольской церкви и ваша часть будет соблюдена, а если коснется ее какое-либо волнение, хотя бы и тысячи охранителей были у вас, вместе с целым истребится и часть.[1578] Как живущие при реках, когда видят, что другие вдали от них течение рек преграждают плотинами, заключают из сего, что те, останавливая напор течения, и их самих приводят сим в безопасность, так ныне принявшие на себя бремя попечения о церквах охранением других приводят вас в безопасность, и вы будете укрыты от всякой тревоги, потому что другие принимают на себя враждебные нападения. Сверх того надобно вам [1579] подумать и то, что не отринул он вас, а принял только других. Ибо мы не завистливы и человека, который в состоянии и другим уделить своих дарований, не станем принуждать, чтобы в вас [1580] заключил благодать и стеснил ее пределами вашего одного селения. Как тот, кто заграждает источник и не дает выхода воде, так и тот, кто обильному учению препятствует разливаться на большое пространство, не свободны от этой страсти, то есть от зависти. Итак, пусть он примет на себя попечение о Никополе, а ваше селение будет для него присовокуплением к тамошним заботам. Хотя ему прибавилось труда, однако же попечение о вас нимало не уменьшается.

Меня же весьма опечалило и показалось мне превзошедшим меру сказанное: «если не получим желаемого, то обратимся к суду и вверим дело людям, для которых ниспровержение церквей составляет верх желаний». Поэтому не верьте тем, которые, будучи движимы безумным гневом, убеждают вас обратиться к светскому суду; хотя произойдет от сего переворот в деле, однако же тяжесть сего обратится на главы подавших к нему причину. Напротив того, примите и мой совет, предлагаемый с отеческим сердоболием, и распоряжение боголюбивейших епископов, совершившееся по Божию изволению. Подождите и меня; если Господь поможет мне прибыть к вам, подам вам совет в том, о чем нельзя было посоветовать вашему благоговению в письме, и попытаюсь самым делом доставить вам возможное утешение.

228. К градоправителям в Колонии (220)

Получил я письмо вашей честности (τῆς κοσμιότητος) и возблагодарил Всесвятого Бога, что, будучи заняты попечением о делах народных, не оставляете без внимания и дела церковные. Напротив того, каждый из вас приложил о них попечение, как бы о собственном своем деле, имеющем влияние на жизнь его. И вы писали ко мне, опечаленные разлукою с боголюбивейшим епископом вашим Евфронием, которого не отнял у вас Никополь, но (что мог бы сказать в свое оправдание) взял как собственность; в угождение же ваше скажет голосом, приличным нежной матери, что будет иметь его с вами общим отцом, который тем и другим будет уделять по частям своей благодати, и им не попустит потерпеть чего-либо от нашествия противников, и вас не лишит обычной своей попечительности. Приняв в расчет трудность времени и беспристрастным умом вникнув в необходимость распоряжения, извините епископов, избравших сей путь к благоустроению церквей Господа нашего Иисуса Христа; дайте сами себе совет, какой приличен мужам, имеющим совершенный собственный свой ум, но умеющим охотно принимать и внушения любящих. Вам, живя на краю Армении, естественно не знать многих движений; а мы, которые поставлены среди самого течения дел и каждый день получаем отвсюду слухи о ниспровергаемых церквах,[1581] находимся в великом беспокойстве, чтобы общий враг, позавидовав долговременному миру вашей жизни,[1582] не мог и в ваших местах посеять свои плевелы и чтобы часть Армении не соделалась добычею противников. Теперь же успокойтесь, согласившись, как благопотребный сосуд, иметь его в общем употреблении со своими соседями. Впоследствии же, если Господь даст мне путь к вам, получите совершеннейшее утешение в происшедшем,[1583] если только окажется сие для вас нужным.

229. К никопольскому причту (221)

1. Если дело совершено и одним и другим благоговейным мужем, то сие удостоверяет меня, что оно сделано по внушению Духа. Ибо когда нет в виду ничего человеческого и святые мужи устремляются в действие не с целью собственного своего услаждения, но предположив себе что-либо благоугодное Богу, тогда явно, что Господь управляет сердцами их. А где духовные мужи начальствуют при совещаниях, народ же Господень последует им, и по единодушному приговору, там усомнится ли кто, что совесть составляется в общении с Господом нашим Иисусом Христом, излиявшим кровь Свою за церкви? Почему и сами вы прекрасно заключили, что Богом подвигнут был боголюбивейший брат наш и сослужитель Пимений,[1584] который и пришел к нам благовременно и напал на этот способ утешения. Не только хвалю его за полезное изобретение, но дивлюсь мужеству духа, что не повел дела вдаль и как не ослабил ревности в объявлявших свои требования, так не дал противодействующим времени к осторожности и не возбудил нападающих к ухищрениям, но вдруг привел к концу прекрасное предприятие. Да сохранит его Господь по благодати [1585] Своей, со всем домом его, чтобы церковь пребыла подобною себе самой при преемнике, равночестном предшественнику, и не дано было места лукавому, который, если когда, то ныне, огорчен благоустройством церквей!

2. А братий в Колонии много, и я увещевал чрез письмо, и вы должны более ободрять их расположение, нежели раздражать их, чтобы, не оказав к ним внимания, по незначительности их, таким пренебрежением не довести до упорства; потому что упорные обыкновенно делаются нерассудительными и часто худо распоряжаются собственными своими силами, чтобы огорчить противников. Ныне же, сколько бы кто ни был малозначителен, может доставить случай к произведению великого зла ищущим такого случая. И говорю сие не по догадкам, но из опыта наученный собственными своими бедствиями, каковые да отвратит Бог вашими молитвами! Пожелайте и мне доброго пути,[1586] чтобы, прибыв к вам, мог я порадоваться с вами настоящему пастырю [1587] и утешиться в скорби об отшествии нашего общего отца.[1588]

230. К градоправителям Никополя [1589] (222)

Распоряжения церковные делаются теми, кому вверено правление церковное, а подтверждаются народом. Поэтому [1590] что зависело от боголюбивейших епископов, то исполнено; а остальное касается уже до вас, если соблаговолите со всею горячностью [1591] держаться данного вам епископа и с силою отражать внешние покушения. Ибо ничто так не посрамит начальников и всех прочих, кто только завидует вашему мирному состоянию, как согласная любовь к данному епископу и непоколебимая стойкость. Это заставит их отчаяться во всяком злом предприятии, если увидят, что ни причт, ни народ не одобряют их замыслов. Посему мысль, какую имеете о благе, сделайте общею для всего города, внушите, что следует, и гражданам, и всем живущим в области, подкрепляя их благие намерения, чтобы все прославляли искреннюю вашу любовь к Богу. О, если б и сам я сподобился когда-нибудь прийти и посетить церковь, воспитательницу благочестия, которую чту как митрополию Православия; потому что издревле была управляема мужами досточестными и избранными Божиими, согласно с учением держащимися верного слова (ср. Тит. 1:9), достойным преемником которых и ныне избранного и вы признали, и мы согласно утверждаем!

Да охраняет вас благодать Божия, разоряющая лукавые совещания врагов и сообщающая душам вашим [1592] крепость и силу к охранению благих постановлений!

231. К Амфилохию, епископу Иконийскому (223)

Редко нахожу случай писать к твоему богочестию, и сие немало огорчает меня: это почти то же, как если бы часто мог я видеть тебя и наслаждаться твоею беседою, но делал это редко. Но не имею возможности писать по недостатку отправляющихся к вам отсюда – иначе ничто не препятствовало бы, чтобы письма составляли как бы дневник моей жизни, извещая любовь твою о том, что каждый день со мною происходит. Ибо и мне приносит облегчение совещание с тобою о делах своих, и ты, как знаю, ни о чем так не заботишься, как о делах моих. Теперь же Елпидий, который спешит к господину своему защититься от клевет, ложно составленных на него некоторыми врагами, выпросил у меня письмо. Чрез него приветствую твое благоговение и представляю тебе сего человека, который достоин твоего покровительства и по справедливости своего дела, и ради меня. И хотя не могу засвидетельствовать о нем ничего другого, но, поелику много услужил, взявшись доставить тебе письмо мое, почитай его в числе своих; помни о мне и молись о Церкви.

Знай же, что боголюбивейший брат [1594] мой удалился из своей страны, не перенеся беспокойств от людей бесстыдных. Доара же волнуется, потому что тамошние дела приведены в замешательство тучным китом.[1595] Мне враги строят козни при дворе,[1596] как говорят знающие это; но рука Господня пока еще со мною. Молись только, чтобы не быть мне наконец оставленным; ибо брат живет в бездействии, а Доара приняла к себе старого погонщика лошаков; более же нет ничего, и наветы врагов наших рассыплет Господь. Впрочем, твое лицезрение будет для меня избавлением от всех настоящих и ожидаемых огорчений. Посему, если будет тебе когда возможно, соблаговоли посетить меня, пока еще я на земле.

Книга о Духе [1597] написана мною и кончена, как сам знаешь; отослать же писанную на бумаге воспрепятствовали находящиеся при мне братия, сказав, что имеют приказание от твоего благородства переписать на пергаменте. Почему, чтобы не оказаться поступающим вопреки твоему приказанию, удержался я теперь; пошлю же в скором времени, если только найду человека, способного доставить тебе. Здравым, благодушествующим, молящимся о нас Господу да будешь дарован ты мне и Церкви Божией человеколюбием Святого [Бога]!

232. К Амфилохию, епископу Иконийскому (224)

Всякий день, в который есть ко мне письмо от твоего богочестия, для меня праздник, и самый великий из праздников. А когда при письме есть и символы праздника,[1598] как иначе назвать это, если не праздником праздников, как ветхий Закон имел в обычае именовать субботу [1599] суббот? Посему благодарю Господа, узнав, что ты и телом здоров, и при мирном состоянии Церкви совершил воспоминание спасительного Домостроительства.

Но меня возмутили некоторые смятения, и не без печали провожу время, потому что боголюбивейший брат мой принужден предаться бегству. Помолись о нем, чтобы дал ему Бог увидеть когда-нибудь церковь свою исцеленною от ран, какие нанесены ей еретическими угрызениями.[1600] А меня особенно удостой своим посещением, пока еще я на земле. Соверши дело, для тебя приличное, а для меня весьма желательное. Но можно подивиться и значению присланного на благословение, потому что ты загадочно пожелал мне крепкой старости и дал знать, что свечами побуждаешь к ночным трудам, а закусками обязываешь напрягать все силы. Ибо не по летам мне грызть, когда зубы давно уже притупились и от времени, и от недугов. На предложенные вопросы сделаны в записке некоторые ответы, какие мог я сделать и сколько дозволило время.

233. К Амфилохию, вопрошавшему [1601] (225)

1. И сам знаю об этом по слухам, и известно мне устройство людей. Поэтому что же скажем на сие? То, что ум (ὁ νοῦς) есть нечто прекрасное и в нем имеем [то], что делает нас созданными по образу Творца; что деятельность ума есть также нечто прекрасное и что ум находится в непрестанном движении, часто представляет не существующее как существующее и что [часто] стремится прямо к истине. Но поелику, по мнению, принятому у нас, уверовавших в Бога, в уме две бывают силы – и сила лукавая, бесовская, которая влечет нас к собственно бесовскому отступничеству, и сила Божественная, благая, которая возводит нас к Божию подобию, – то ум, когда пребывает сам в себе, тогда усматривает малое и себе самому соразмерное; а когда, оставив в бездействии свой собственный рассудок, предается обманщикам, тогда вдается в странные представления, тогда и дерево почитает не деревом, а Богом, и золото признает не имуществом, а предметом поклонения. Если же приникнет в Божественную часть и примет в себя благодатные дары Духа, то делается тогда способным постигать Божественное, в какой мере возможно сие природе его.

Поэтому есть как бы три состояния жизни, и равночисленны им действования ума нашего. Ибо или лукавы наши начинания, лукавы и движения ума нашего, каковы, например, прелюбодеяния, татьбы, идолослужения, клеветы, ссоры, гнев, происки,[1602] надмение и все то, что апостол Павел причислил к делам плотским (см. Гал. 5:19-21); или действование души бывает чем-то средним, не имеет в себе ничего достойного ни осуждения, ни похвалы, каково, например, обучение искусствам ремесленным, которые называем средними, потому что оные сами по себе не клонятся ни к добродетели, ни к пороку. Ибо что за порок в искусстве править кораблем или в искусстве врачебном? Впрочем, искусства сии сами по себе и не добродетели, но по произволению пользующихся [1603] ими склоняются на ту или другую из противоположных сторон. Ум же, приобщившийся Божеству Духа, бывает уже тайнозрителем великих видений и видит Божественные доброты, впрочем, столько, сколько дает благодать и сколько может принять устройство его.

2. Посему, оставив оные диалектические вопросы, пусть не лукаво, а благоговейно исследуют истину. Дано нам судилище ума для уразумения истины. Но есть самоисточная истина [1604] – Бог наш. Поэтому уму первоначально должно познать Бога нашего, познать же столько, сколько беспредельное величие может быть познано существом самым малым. Ибо если глаза определены на познание видимого, то из сего не следует, что все видимое доступно зрению. Небесный свод не в одно мгновение обозревается, но по видимости объемлем его взором; в самом же деле многое (чтобы не сказать все) остается нам неизвестным, например: природа звезд, их величина, расстояния, движения, соединения, отклонения, прочие положения, самая сущность тверди, толщина ее от вогнутой окружности до выпуклой поверхности. Впрочем, по причине сего неизвестного не скажем, что небо невидимо. Напротив того, оно видимо по причине того ограниченного познания, какое о нем имеем. То же должно сказать и о Боге. Если ум поврежден бесами, то обратится к идолопоклонству или другому какому роду нечестия. А если предался вспомоществованию Духа, то разумеет истину и познает Бога. Познает же, как сказал апостол, отчасти, а в жизни будущей – совершеннее. Егда же приидет совершенное, еже отчасти, упразднится (1 Кор. 13:10). Поэтому судилище ума прекрасно, дано для полезной цели – для познания Бога; впрочем, деятельность его простирается до такой меры, сколько сие вместимо уму.

234. К нему же, [отвечая] на другой вопрос [1605] (226)

1. «То ли чествуешь (σέβεις), что знаешь, или то, чего не знаешь?» Если ответим: что знаем, тому и поклоняемся, – у них готов новый вопрос: «Какая сущность поклоняемого?» Если же признаемся, что не знаем сущности, снова, обращаясь к нам, говорят: «Следовательно, поклоняетесь тому, чего не знаете». А мы говорим, что слово «знать» (εἰδέναι) многозначно. Ибо утверждаем, что знаем [1606] Божие величие, Божию силу, премудрость, благость, и промысл, с каким печется о нас Бог, и правосудие Его, но не самую сущность (αὐτὴν τὴν οὐσίαν). Поэтому вопрос каверзен. Ибо кто утверждает, что не знает сущности, тот еще не признается, что не знает Бога, потому что понятие о Боге составляется у нас из многого, нами исчисленного. Но говорят: «Бог прост, и все, что исчислил ты с Ним, как познаваемое, принадлежит к сущности». Но это – лжеумствование (σόφισμα), в котором тысяча несообразностей. Перечислено нами многое: ужели же все это – имена одной сущности? И равносильны между собою в Боге страшное Его величие и человеколюбие, правосудие и творческая сила (τὸ δημιουργικόν), предведение (τὸ προγνωστικὸν) и возмездие, величие и промыслительность (τὸ προνοητικόν)? Или что ни скажем из этого, изобразим сущность? Ибо если это утверждают они, то пусть не спрашивают, знаем ли сущность Божию, а пусть предлагают вопросы: знаем ли, что Бог страшен, или правосуден, или человеколюбив? Мы признаем, что знаем это. А если сущностью называют что-либо другое, то да не вводят нас в обман понятием простоты; ибо сами признали, что сущность есть и то и другое и каждое из исчисленного. Но действия многоразличны, а сущность проста. Мы же утверждаем, что познаем Бога нашего по действиям, но не даем обещания приблизиться к самой сущности. Ибо хотя действования Его и до нас нисходят, однако же сущность Его остается неприступною.

2. Но говорят: «Если не знаешь сущности, то не знаешь и Бога». Скажи же наоборот: если утверждаешь, что знаешь сущность, то не познал ты Самого Бога. Ибо укушенный бешеным животным, видя в сосуде пса, видит не больше здоровых. Напротив того, жалок тем, что думает видеть, чего вовсе не видит. Поэтому не дивись его обещанию, но признай жалким его безумие. Итак, признавай за шутку эти слова: «Если не знаешь сущности Божией, то чествуешь, чего не знаешь». А я знаю, что Бог есть. Но что такое есть сущность Его, поставляю сие выше разумения. Поэтому как спасаюсь? Чрез веру. А вера довольствуется знанием, яко есть Бог (а не что такое Он есть) и взыскающим Его мздовоздаятель бывает (Евр. 11:6). Следовательно, сознание непостижимости Божией есть познание Божией сущности, и покланяемся постигнутому не в том отношении, какая это сущность, но том, что есть сия сущность.

3. Пусть и им будет предложен такой вопрос: Бога никтоже виде нигдеже: Единородный Сын, сый в лоне Отчи, Той исповеда (Ин. 1:18). Что же исповедал об Отце Единородный? Сущность Его или силу? то, сколько исповедал нам, столько и знаем. Если сущность, то укажи, где сказал Он, что нерожденность есть сущность Отца? Когда поклонился Авраам? Не тогда ли, как был призван? Где же засвидетельствовано в Писании, что Он постиг при сем Бога? Когда поклонились Ему ученики? Не тогда ли, как увидели, что тварь покорена Ему? Ибо из того, что море и ветры повиновались Ему, познали Его божество. Итак, вследствие действий – знание, а вследствие знания – поклонение. Веруеши ли, яко могу сие сотворити? Верую, Господи и поклонися Ему (Мф. 9:28; Ин. 9:38). Поклонение следует за верою, а вера укрепляется силою. Если же говоришь, что верующий знает, то во что верует, в том и познаёт, или обратно: в чем познает, в том и верует. Познаём же Бога по Его могуществу. Посему веруем в познанного и покланяемся Тому, в Кого уверовали.

235. К нему же, [отвечая] на другой вопрос [1607] (227)

1. Что прежде – знание (ἡ γνῶσις) или вера (ἡ πίστις)? А мы утверждаем, что вообще в науках вера предшествует знанию;[1608] относительно же нашего учения если кто скажет, что веру предваряет знание, то не спорим в этом, разумея, впрочем, знание, соразмерное человеческому разумению. Ибо в науке должно прежде поверить, что буква называется «альфа»[1609] (ἄλφα) и, изучив [1610] начертание и произношение, потом уже получить точное разумение, какое значение имеет буква. А в вере в Бога предшествует понятие, именно понятие, что Бог есть, и оное собираем из рассматривания тварей. Ибо познаем премудрость, и могущество, и благость, и вообще невидимая Его (ср. Рим. 1:20), уразумевая от создания мира. Так признаем Его и Владыкою своим. Поскольку Бог есть Творец мира, а мы часть мира, то следует, что Бог и наш Творец. А за сим знанием следует вера, за таковою же верою – поклонение.

2. Теперь же, поскольку слово «знание» многозначительно, то забавляющиеся над людьми простыми и хвастающиеся странностями, подобно тем, которые на зрелищах в глазах у всех скрадывают шарики, в вопросе охватывают все вообще. Так как слово «знание» простирается на многое, и познаваемым бывает иное относительно к числу, иное – к величине, иное – к силе, иное – к образу бытия, иное – ко времени происхождения, иное же относительно к сущности, то они, объемля в вопросе все, как скоро получат от нас признание, что знаем, требуют у нас знания сущности. А если видят, что колеблемся отвечать утвердительно, то укоряют нас в нечестии. Но мы признаемся, что знаем познаваемое в Боге, знаем [1611] же еще и такое нечто, что избегает нашего слабого [1612] разумения. Если спросишь меня, знаю ли, что такое песок, отвечу, что знаю, то с твоей стороны будет явною притязательностию, если тотчас потребуешь сказать и о числе песчинок: потому что первый твой вопрос относился к виду песчинок, а последнее требование обращено к числу песчинок. Здесь то же лжеумствование, как если сказать: «Знаешь ты Тимофея? Если Тимофея знаешь, то знаешь поэтому и его естество; но ты признался, что Тимофея знаешь; следственно, дай нам понятие об его естестве». А я и знаю Тимофея, и не знаю его; впрочем, не в одном и том же отношении и не по тому же самому, ибо не в том отношении не знаю, в каком знаю, но в одном отношении знаю, а в другом не знаю; знаю относительно к чертам лица и к прочим отличительным свойствам его, но не знаю относительно к сущности. Так и себя самого в том же разуме и знаю, и не знаю. Знаю себя, кто я таков, и не знаю себя в силу того, что не познаю сущности своей.

3. Пусть объяснят нам: почему Павел сказал, что ныне отчасти разумеваем (1 Кор. 13:9)? Ужели сущность Божию познаем мы отчасти, то есть познаем как бы части сущности Божией. Но это ни с чем не сообразно, потому что Бог частей не имеет. Или познаем всецелую сущность? Итак, почему же, егда приидет совершенное, еже отчасти, упразднится (1 Кор. 13:10)? В чем же обвиняются идолопоклонники? Не в том ли, что разумевше Бога, не яко Бога прославиша (Рим. 1:21)? За что несмысленные галаты (Гал. 3:1) укоряются Павлом, который говорит: Ныне же, познавше Бога, паче же познани бывше от Бога, како возвращается паки на немощныя и худыя стихии (Гал. 4:9)? Почему был ведом во Иудеи Бог (Пс. 75:2)? Потому ли, что в Иудее познана сущность, что она такое? Сказано: позна вол стяжавшаго и (Ис. 1:3). По-вашему это значит, что вол познал сущность господина своего. И осел ясли господина своего (Ис. 1:3); следовательно, и осел познал сущность яслей. Израиль же, сказано, Мене не позна (Ис. 1:3). По-вашему, Израиль обвиняется в том, что не познал сущности Божией, что она такое. Сказано: пролей гнев Твой на языки, не знающия Тебе (Пс. 78:6), то есть не постигшие сущности Твоей. Но знание, как сказали мы, многоразлично. Ибо оно есть и познание Творца нашего, и разумение чудес Его, и соблюдение заповедей, и приближение к Нему. Они же, отвергнув все это, приводят знание к одному значению (σημαινόμενον) – к умозрению (θεωρία) о самой сущности Божией. Сказано: да положиши прямо свидению, отонудуже познан буду тебе тамо (ср. Исх. 30:36). Ужели познан буду значит – явлю сущность Мою? Позна Господь сущыя Своя (2 Тим. 2:19). Ужели поэтому сущность Своих познал, а сущности непокорных не знает? Позна Адам жену свою (ср. Быт 4:1); ужели познал сущность ее? И о Ревекке сказано: дева, муж не позна ея (Быт. 24:16) и [о Марии]: како будет сие, идеже мужа не знаю? (Лк. 1:34). Ужели никто не знал сущности Ревекки? Ужели и Мария говорит: я не уразумела сущности ни одного мужа (см. Лк. 1:34)? Или словом «позна» Писанию обычно именовать супружеские объятия? И Бог будет познан с очистилища (Исх. 37:6; 25:18); это значит: явится священнослужащим. И позна Господь сущыя Своя (2 Тим. 2:19), то есть за добрые дела принял их в общение с Собою.

236. К тому же Амфилохию (228)

1. Евангельское изречение, что Господь наш Иисус Христос не знает о дне и часе скончания мира (Мф. 24:36), которое многими уже исследовано,[1613] особенно часто указывается аномеями к уничтожению славы Единородного, в доказательство неподобия по сущности и унижения по достоинству, – потому что кто не знает всего, тот не может иметь того же естества и быть представляем в едином подобии с Тем, Кто силою Своего предведения и прозрения в будущее объемлет в Себе ведение всяческих, – это изречение предложено теперь мне твоим благоразумием как новое. Итак, что в детстве слышал от отца и по любви к прекрасному принял без дальнейшего исследования, то могу сказать, хотя это не расторгнет бесстыдства христоборцев (τῶν χριστομάχων) (да и какое слово оказалось бы сильнее их запальчивости?), однако же послужит, может быть, достаточным удостоверением для любящих Господа и в вере почерпнувших такие понятия, которые крепче доказательств [1614] разума.

Слово «никто», по-видимому, выражает нечто общее, так что ни одно лицо не исключается сим изречением. Но не так оно употребляется в Писании, как заметили мы в изречении: никтоже благ, токмо един Бог (Мк. 10:18). Ибо Сын говорит сие, не исключая тем Себя из естества Благого. Но поелику Отец есть первое Благо, то уверены мы, что в слове никтоже подразумевается слово «первый». Подобно изречение: никтоже знает Сына, токмо Отец (Мф. 11:27). Ибо здесь не обвиняет Духа в неведении, но свидетельствует, что в Отце в первом есть ведение Его естества. Так, думаю, и сие: никтоже весть (Мф. 24:36) сказано потому, что Господь первое ведение настоящего и будущего приписывает Отцу и во всем указывает на первую причину. Иначе каким образом изречение сие или соответствует прочим свидетельствам Писания, или может быть соглашено с общими нашими понятиями, когда веруем, что Единородный есть образ Бога невидимаго (2 Кор. 4:4), образ же не телесного очертания, но самого Божества и величий, представляемых принадлежащими Божией сущности, образ силы, образ премудрости, поскольку Христос именуется Божиею силою и Божиею премудростию (ср. 1 Кор. 1:24)? Без сомнения же, ведение есть часть премудрости, и Сын не изображает в Себе всей премудрости, если не достает Ему чего-нибудь. Да и как Отец Тому, Имже веки сотвори (Евр. 1:2), не показал малейшей части веков, оного дня и часа? Или каким образом Творцу всяческих недостает ведения малейшей части сотворенного Им? Как не знает самой кончины Тот, Кто говорит, что пред приближением кончины явятся такие и такие знамения на небе и по местам на земле (см. Мф. 24:1-37)? Когда говорит: не тогда кончина (Мф. 24:6), не как сомневающийся, но как знающий определяет время. Притом если вникать благомысленно, то Господь многое говорит людям от Своего человечества (ἀπὸ τοῦ ἀνθρωπίνου μέρους), например:[1615] даждь Ми пити (Ин. 4:7) – слова Господа,[1616] выражающие телесную потребность. Впрочем, просящий был не плоть неодушевленная,[1617] но Божество, принявшее одушевленную плоть. Так и теперь, кто приписывает неведение Принявшему все на Себя по Домостроительству и Преуспевающему премудростию и благодатию у Бога и человек (Лк. 2:52), тот не уклонится от благочестивого разумения.

2. Предоставляю же трудолюбию [1618] твоему объяснить евангельские изречения и сравнить между собою сказанное у Матфея и у Марка. Ибо они одни, по-видимому, согласны между собою в этом месте. У Матфея читается так: о дни же том и о часе [1619] никтоже весть, ни Ангели небеснии, токмо Отец един (Мф. 24:36); а у Марка так: о дни же том и о часе никтоже весть, ни Ангелы, иже суть на небесех, ни Сын, токмо Отец (Мк. 13:32).[1620] Что же в них достойно замечания? То, что Матфей ничего не сказал о неведении Сына, по-видимому же согласен с Марком в понятии, так как говорит: токмо Отец един. А я рассуждаю, что слово един сказано в отличение от Ангелов. Сын же в отношении к неведению не включается в одно понятие со Своими рабами.

Ибо чужд лжи Сказавший: вся, елика имать Отец, Моя суть (Ин. 16:15). Единым же из того, что имеет Отец, есть ведение оного дня и часа. Итак, Господь, в изречении у Матфея, умолчав о Лице Своем, так как относительно Него нет сомнения, сказал, что не знают Ангелы, знает же один Отец, подразумевая в умолчанном, что ведение Отца есть и Его ведение; потому что в других местах сказал: якоже знает Мя Отец и Аз знаю Отца (Ин. 10:15). А если Отец знает всецелого Сына и всецело, так что познал и всю сокровенную в Нем премудрость, то и Сыном познается в равной мере, то есть со всею, какая в Нем есть, премудростию и с предведением будущего. Так думаю прояснить себе сказанное у Матфея: токмо Отец един. А сказанное у Марка, поскольку, по-видимому, явным образом и Сыну не приписывает ведения, разумею так: никтоже весть, ни Ангелы Божии, да и Сын не знал бы, если б не знал Отец, то есть начало ведения в Сыне – от Отца. И сие толкование нимало не принужденно для богомыслящего слушателя, потому что не прилагается слово един, как у Матфея. Итак, смысл сказанного у Марка таков: о дни же том [1621] и часе никтоже весть, ни Ангелы Божии, не знал бы и Сын, если б не знал Отец, потому что от Отца дано Ему ведение. Весьма же благочестиво и благочестно сказать о Сыне, что Кому единосущен, от Того имеет и ведение, и все, по чему умопредставляем Его во всякой премудрости и славе,[1622] подобающей божеству Его.

3. А что сказано об Иехонии, о котором пророк Иеремия говорит, что он изгнан из земли иудейской, а именно: обезчестится Иехония аки сосуд непотребен, и яко отриновен бысть той и семя его, и не востанет от семени его муж, седяй на престоле Давидове, и власть имеяй во Иуде (ср. Иер. 22:28, 30), – то слово сие просто и ясно. Ибо, по истреблении Иерусалима Навуходоносором,[1623] царство рушилось, и не было уже по прежнему наследственного преемства верховной власти. Но в то время потомки Давидовы, лишенные власти, жили в пленении. Возвратившиеся же из плена Салафиил и Зоровавель были начальниками скорее народного правления,[1624] а верховная власть перешла уже к священникам, потому что род священнический и царский смешались между собою. Посему Господь есть и Царь, и Первосвященник в тех, яже к Богу (Евр. 2:17). И хотя царский род до пришествия Христова не прекращался, однако же семя Иехонии уже не восседало на престоле Давидовом; потому что престолом именуется царское достоинство. Без сомнения же, помнишь по истории, что у Давида были в подданстве вся Иудея, страны Идумейская и Моавитская, части Сирии – и соседние, и отдаленные до самой Месопотамии, а с другой стороны – все до реки египетской. Итак, если никто из бывших после сего властителей не являлся в таком достоинстве, то почему же не истинно слово пророка, что не будет ктому седяй на престоле Давидовом от семени Иехонии? Ибо видно, что никто из потомков его не имел такого достоинства. Впрочем, колено Иудово не пресеклось, пока не пришел Тот, Емуже отложено,[1625] но Он Сам не воссел на телесном престоле, потому что царство иудейское перешло во власть к Ироду, сыну Антипатра Аскалонитянина, и к детям его, которые разделили Иудею на четыре владения, когда областным правителем был Пилат, а держава всего римского царства принадлежала Тиверию.[1626] Однако престолом Давидовым, на котором воссел Господь, пророк называет царство неистребимое. Ибо Той есть чаяние языков (Быт. 49:10), а не самой малой части во вселенной. Сказано: будет Корень Иессеов, и возстаяй владети языки, на Того языцы уповати будут (Ис. 11:10). Положих Тя в завет рода, во свет языков (ср. Ис. 42:6); и положу, сказано, в век века семя Его, и престол его [1627] яко дние неба (Пс. 88:30). Таким образом Бог, хотя не принял иудейского скипетра,[1628] пребыл и Священником, и Царем всей земли; и утвердилось благословение, данное Иакову: и благословятся о семени его вся племена земная (ср. Быт. 22:18), и все народы будут ублажать Христа.

4. Остроумным же энкратитам [1629] на достойный уважения вопрос их «Для чего и мы и мы не все едим?» – пусть будет сказано, что гнушаемся и своими извержениями. Что касается достоинства [пищи], то зелие травное (Быт. 9:3) – это и есть мясо для нас; относительно же различия полезного, как в овощах отделяем вредное от пригодного, так и в мясе отличаем вредное от полезного. Ибо и цикута [1630] есть зелие травное, и мясо грифа есть также мясо; однако же никто, имея ум, не станет есть белены и не коснется мяса собаки без большой и крайней нужды, – а кто ест, тот не нарушил закона.[1631]

5. Утверждающим же, что делами человеческими управляет судьба, не требуй у меня и ответа, но сам рази их собственными стрелами красноречия; потому что эта задача для меня длинна по теперешней моей немощи.

Не знаю, почему тебе пришло на мысль спрашивать о выхождении из воды в Крещении, если согласен на то, что погружение в воду служит образом трех дней.[1632] Невозможно три раза быть погруженным в воду, не изникая [1633] столько же раз из воды.

В слове φάγον (любитель поесть) острое ударение ставим на предпоследнем слоге.

6. И сущность (οὐσία), и ипостась (ὑπόστασις) имеют между собою такое же различие, какое есть между общим и отдельно взятым, например между живым существом [вообще] и таким-то человеком. Поэтому исповедуем в Божестве одну сущность и понятия о бытии не определяем различно; а ипостась исповедуем в особенности, чтобы мысль об Отце и Сыне и Святом Духе была у нас неслитною (ἀσύγχυτος) и ясною. Ибо если не представляем отличительных признаков (χαρακτῆρας) каждого Лица, а именно: Отечества, Сыновства и Святыни, исповедуем же Бога под общим понятием существа, то невозможно нам здраво изложить учение веры. Посему, прилагая к общему частное (τὸ ἰδιάζον), надобно исповедовать веру так: Божество есть общее, Отечество – частное. Сочетая же сие, надобно говорить: «Верую в Бога Отца». И опять подобно сему должно поступать при исповедании Сына, соединив с общим частное, и говорить: «Верую в Бога Сына». А подобным образом и о Духе Святом, сочетав предложение по тому же образцу, должен говорить: «Верую и в Божественный Дух Святой»[1634], чтобы совершенно и единство в исповедании одного Божества было соблюдено, и особенность (ἰδιάζον) Лиц исповедана различением свойств, присвояемых каждому Лицу.[1635] А утверждающие, что сущность и ипостась – одно и то же, принуждены исповедовать только разные Лица и, уклоняясь от выражения «три Ипостаси», не избегают погрешности Савеллия, который и сам во многих местах, сливая понятие, усиливается разделить Лица, говоря, что [одна и] та же ипостась преобразуется по встречающейся каждый раз необходимости.

7. А на вопрос твой: «Как устрояется [то], что в жизни нашей бывает среднего и безразличного, по слепому ли какому случаю или по праведному Божию Промыслу?» – отвечаю следующее: здравие и болезнь, богатство и бедность, слава и бесчестие, поскольку обладающих ими не делают добрыми, по природе своей не суть блага;[1636] поскольку же доставляют жизни нашей некоторое удобство, то прежде поименованные из них предпочтительнее противоположных им, и им приписывается некоторое достоинство. И оные даются иным от Бога в распоряжение, как Аврааму, Иову [1637] и другим подобным. А для худых служит это побуждением исправиться в нравах, чтобы тот, кто и по толиком благоволительном Божием внимании пребывает в неправде, беспрекословно признал себя повинным осуждению. Впрочем, праведник не прилепляется к богатству,[1638] когда оно есть, и не ищет его, когда нет, потому что он не потребитель, а распорядитель данного. Никто же из умных людей не берет на себя труда делить чужое, разве будет иметь в виду людскую славу; потому что дивятся и соревнуют [1639] имеющим какую-либо власть. Болезнь же праведники принимают за подвиг, ожидая великих венцов за терпение. Но приписывать управление сим кому другому [1640] не только ни с чем не сообразно, но и нечестиво.

237. К Евсевию, епископу Самосатскому (229)

1. Готовил письмо я к твоему благочестию с [1641] наместником Фракийским, и когда один из смотрителей казнохранилища в Филиппополе отправлялся от нас во Фракию, написал другие письма [1642] и просил его взять их с собою, когда поедет. Но наместник письма моего не получил, ибо во время объезда моего по епархии, прибыв в город вечером, рано утром поехал он далее, так что экономы церковные и не знали о его приезде, и потому письмо осталось у меня. А смотритель, может быть по какому-то невольному для него обстоятельству, уехал, и писем не взяв, и со мной не повидавшись. Никого же другого найти я не мог; потому оставался в горести, что нет возможности ни послать, ни получить письмо от твоего богочестия. Между тем желалось бы, если бы только это было для меня возможно, извещать тебя о всем, что ни случается со мною каждый день. Так много у меня дел и так они необычайны, что нужно бы вести ежедневную историю, которую (да будет тебе известно) и составил бы я, если бы непрерывность событий не отвлекла мыслей моих от сего намерения.

2. Прибыл к нам наместник [1643] – это первое и величайшее из наших зол. Не знаю, еретик ли он по образу мыслей (а думаю, что не знает никакого усердия к таким делам и не занимается ими, потому что, как вижу, день и ночь, душою и телом предан он другим занятиям), но по крайней мере он любитель еретиков и столько же их любит, сколько нас ненавидит. Среди зимы собрал в Галатии [1644] сонмище людей безбожных и низложил Ипсия, а на место его поставил Екдикия. Велел привести брата моего, по жалобе одного человека, и притом ничего не значащего; потом, занявшись несколько в воинском лагере, опять возвратился к нам, дыша яростью и убийством,[1645] и одним словом своим всех священнослужителей Кесарийской церкви причислил к городскому совету (τῇ Βουλῇ). А в Севастии несколько дней делал заседание, занимаясь разбором граждан, и тех, которые в общении с нами, наименовал членами думы (τοὺς βουλευτὰς) и осудил на исполнение [1646] общественных должностей, а приверженцев Евстафия отличил самыми высокими почестями.

Велел еще галатам и понтийцам собраться на собор в Ниссу.[1647] Они послушались и послали к церквам одного человека, о котором не хотелось бы и говорить, кто он таков; но твое благоразумие может угадать, каков должен быть услуживающий подобным человеческим преднамерениям. И теперь, когда пишу сие, это самое сонмище отправилось в Севастию, чтобы соединиться с Евстафием и привести в расстройство дела никопольские, потому что блаженный Феодот [1648] почил. И никопольцы до сего времени мужественно и твердо отражали первые нападения наместника. Ибо пытался убедить их, чтобы приняли к себе Евстафия и от него получили епископа. Когда же увидел, что не сдаются добровольно, покушается теперь насильственною рукою поставить своего епископа.[1649] Ходит же слух об ожидаемом соборе, на котором намереваются, пригласив меня, или сделать своим сообщником, или поступить со мною по своему обычаю. Таковы дела церковные. А каково мое телесное состояние, думаю, что лучше молчать, нежели писать о сем, потому что, сказать правду, опечалю, а лгать не могу.

238. К никопольским пресвитерам (230)

Я получил письма от вашего благоговения и не мог узнать из них ничего нового, кроме уже известного. Ибо по всей окрестности распространилась молва, извещающая о позоре подвергшегося у вас падению, как он из желания пустой славы навлек на себя самое постыдное бесславие и из самолюбия лишил себя наград, обещанных вере, а той жалкой славы, желая которой продал себя нечестию, не получил по справедливой ненависти боящихся Господа. Но он в теперешнем предприятии представил самое ясное свидетельство о всей своей жизни, а именно, что никогда не жил надеждою обетований, данных нам от Господа; если же и показывал ревность в рассуждении чего-либо человеческого или речей веры и личины (πλάσμα) благочестия, то все сие делал для обмана встречающихся с ним.

Но вас чем тревожит сие происшествие? Чем хуже себя сделались вы от этого? Не стало одного в вашем обществе. Но если бы оставил вас и еще один или другой, то сами они были бы жалки, как отпадшие; но вы по благодати Божией составляете целое тело. Ибо ставшее негодным отделилось, но оставшееся – неповрежденно. Вас печалит, что извергнуты вы из ограды стен; но вы водворитесь в крове Бога Небеснаго (Пс. 90:1), и с вами Ангел, блюститель Церкви. Поэтому они каждый день, возлегая [1650] в пустых домах, уготовляют себе тяжкое осуждение за рассеяние народа. А ежели и есть в этом нечто огорчительное, то уповаю на Господа, что сие для вас кончится не пустым чем-нибудь; потому чем большим подвергаетесь испытаниям, тем многоценнейшей ожидайте награды от праведного Судии. Итак, не огорчайтесь настоящим и не ослабевайте в надежде. Еще бо мало елико, елико, приидет к вам Заступник ваш и не укоснит (Евр. 10:37).

239. К Евсевию, епископу Самосатскому (231)

1. Господь и ныне дал мне возможность приветствовать твое преподобие с возлюбленнейшим и благоговейнейшим братом нашим сопресвитером Антиохом, и как тебя просит о совершении обычного, то есть молиться о нас, так и себе доставит некоторое утешение в долговременной разлуке беседою чрез письма. Прошу же в молитвах своих прежде и паче всего испросить нам у Господа избавления от безрассудных и лукавых людей, которые до того возобладали народом, что дела наши не иное что изображают собою ныне, как пленение иудейское.[1651] Ибо чем в большее изнеможение приходят церкви, тем более усиливается человеческое любоначалие. Имя епископское дается ныне людям развращенным, подлым, рабам, потому что никто из рабов Божиих не решается искать себе епископства, ищут же люди отчаянные, каковы и ныне присланные Анисием, воспитанником Евиппия, и Екдикием Парнасским, которого поставивший над церквами приуготовил тем себе худое напутствие к будущей жизни. Они-то изгнали теперь брата моего из Ниссы и на место его поставили человека, лучше же сказать невольника, купленного за несколько оволов,[1652] но в растлении веры соперничающего и с поставившими его. А в селение Доару, к поношению жалкого имени епископского, послали человека гибельного, служителя сирот, бежавшего от своих господ, и сделали сие в угоду безбожной женщине, которая прежде как хотела располагала Георгием, а теперь его сделала преемником Георгиевым. Кто же как должно оплачет дела никопольские? Разумею дела жалкого Фронтона, который сперва носил личину защитника истины, а напоследок постыдно изменил вере и себе самому, в награду за измену получив бесчестное имя. Ибо хотя, как сам думает, принял от них сан епископства, однако же, по Божией благодати, внушил к себе общее омерзение в целой Армении. Впрочем, ничего не остается, на что и сами они не отважились бы, и в чем не имели бы достойных себе поспешников. О прочих же делах сирийских лучше меня и знает и перескажет брат[1653] Антиох.

2. Об известиях с Запада сам ты узнал еще прежде, как пересказал обо всем брат Дорофей. Какие надобно дать ему письма при отправлении? Ибо, может быть, будет он спутником доброму Санктиссиму, у которого много ревности и который путешествует по Востоку и у каждого из людей значительных собирает подписи и письма. Итак, что должно написать с ними и как согласиться с теми, которые пишут, сам недоумеваю. Если найдешь вскорости отправляющихся к нам, соблаговоли уведомить меня об этом. Ибо мне приходит на мысль сказать словами Диомида:[1654] «Лучше тебе не просить, потому что, говорят, он человек надменный». Ибо действительно, люди надменного нрава, когда им угождают, делаются еще большими презрителями. Если умилосердится над нами Господь, то чего еще нам желать сверх этого? А если пребудет на нас гнев Божий, какая будет нам помощь от западной гордости? Они и не знают дела, как оно есть, и не хотят его узнать, но, предубежденные ложными подозрениями, то же теперь делают, что прежде делали касательно Маркелла,[1655] вступив с объявляющими им истину в споры, а ересь подтвердив своим согласием. Сам я желал бы не в виде общего послания написать к их верховному [1656] (τῷ κορυφαίῳ) и не о делах церковных, кроме одного разве намека, что не знают они, как по правде идут у нас дела, и не берутся за тот путь, которым можно это узнать, но вообще о том, что не должно нападать на людей, угнетенных искушениями, и признавать достоинством гордость – этот грех, который и один может сделать нас врагами Богу.

240. К никопольским пресвитерам (232)

1. Хорошо вы сделали, что написали ко мне и прислали письмо с таким человекам, который бы мог и без писем как доставить мне достаточное утешение в беспокойствах, так и сообщить подробное сведение о делах. Ибо много было такого, что желательно мне было узнать от человека, знающего самым обстоятельным образом, потому что слухи доходят до нас не прямо; и обо всем этом основательно и с толком пересказал мне возлюбленнейший и досточестнейший брат наш, сопресвитер Феодосий. Итак, чем сам себя успокаиваю, то же пишу и к вашему благоговению, а именно: со многими бывало то же, что теперь делается с вами, – и не в настоящее только время,[1657] но и во времена предшествовавшие есть тысячи подобных примеров, и частию осталось в письменных памятниках, а частию дошло до нас от знающих по неписанной памяти, что надеющихся на Господа, за имя Его, постигали искушения, и отдельно каждого, и целыми городами. Но, впрочем, все миновалось; ни одна печаль не имела бессмертного огорчения. Как град, или весенний поток, или другое какое внезапное бедствие легко причиняет вред и опустошение чему-нибудь нежному, а встречая вещества твердые, более терпит, нежели производит вреда, так и воздвигающиеся против Церкви сильные искушения оказываются слабыми пред твердынею веры во Христа. Посему как проходит градовая туча и стекает из оврага весенний поток, сухим и невлажным оставляя тот путь, которым он протекал, так в скором последствии времени не будет и того, что теперь нас обуревает. Примем только смелость не смотреть на настоящее, но простираться надеждами несколько далее.

2. Поэтому, если тяжело, братия, искушение, перенесем с твердостью и трудное, потому что никто не увенчивается, не приняв на себя ударов и не покрывшись пылью во время подвига. А если легки эти потехи диавола и насланные на нас враги, хотя беспокойны, потому что его служители, но вместе и достойны презрения, потому что Бог к лукавству их присоединил и бессилие, то остережемся заслужить упрек как много сетующие при малых страданиях. Ибо одно достойно болезнования – погибель того самого, кто для временной славы (если только надобно назвать это славою, когда человек при всех ведет себя неприлично) лишил себя вечной славы праведных. Вы – дети исповедников; вы – дети мучеников, которые до крови противостояли греху. Пусть каждый воспользуется домашними примерами в непоколебимой твердости за благочестие. Никто из нас [1658] не принял ран; ни у кого не отписан дом; не отведены мы на чужую сторону; еще не ознакомились с темницею. Какое же зло потерпели мы? Разве то одно огорчительно, что ничего не потерпели, не признаны и достойными страданий за Христа.[1659] Если же печалит вас то, что другой владеет домом молитвенным, а вы на открытом воздухе покланяетесь Владыке неба и земли, то рассудите,[1660] что одиннадцать учеников заключены были в горнице, а распявшие Господа совершали иудейское богослужение в пресловутом (περιβοήτῳ) храме. Иуда, который смерть удавления предпочел постыдной жизни, показал себя едва ли не лучшим тех, которые ныне равнодушно принимают все упреки людей и потому с бесстыдством готовы на дела гнусные.

3. Не обольщайтесь только их лживыми речами,[1661] когда приписывают себе правоту веры. Это – христопродавцы, а не христиане; полезное для них в сей жизни всегда предпочитают они жизни истинной. Когда задумали приобрести эту пустую власть, присоединились к врагам Христовым; а когда увидели народ раздраженным, опять налагают на себя личину православия. Не признаю епископом и не причислю к иереям Христовым того, кто оскверненными руками к разорению веры возведен в начальники. Таково мое решение! А вы, ежели есть у вас что общее со мною, очевидно, будете держаться того же мнения. Если же сами от себя что придумаете, то всякий волен в своем мнении, а я чист от крови сей. Написал же я это не потому, что вам не доверяю, но чтобы объявлением своего решения подкрепить иных колеблющихся; пусть никто не обнадеживает себя принятием в общение, и пусть принявшие от них возложение рук не домогаются по восстановлении мира, чтоб и их причислили к священному сонму. Приветствую чрез вас [1662] весь причт, как в городе, так и в окрестностях, и всех людей, боящихся Господа.

241. К Евсевию, епископу Самосатскому (233)

В письмах к твоей досточестности не скуплюсь часто на горестные известия не для того, чтобы произвести большее уныние, но чтобы себе самому доставить некоторое облегчение сими воздыханиями, которые, как скоро дашь им свободу, сами собою обыкновенно истощают несколько таившуюся во глубине скорбь, а вместе чтобы и твой высокий ум возбудить к ревностнейшей молитве. Ибо и Моисей, хотя, конечно, всегда молился за народ, однако же, когда происходило у него сражение с Амаликом (см. Исх. 17:11-13), не опускал рук с утра до вечера, и воздеяние (ἡ ἔκτασις) рук святого прекратилось с окончанием битвы.

242. К западным [1663] (234)

1. Поскольку Святой Бог уповающим на Него обещал избавление от всякой скорби, то, хотя и застигнуты мы среди моря зол и обуреваемся треволнениями, какие воздвигают на нас духи злобы, однако же твердо держимся о укрепляющем нас Христе и не ослабили ревности своей о церквах, не ждем себе погибели, как отчаявшиеся в спасении от усилившегося в бурю волнения, но прилагаем еще, сколько можно, свое старание, зная, что и поглощенный китом удостоен спасения (Иона. 2:11), потому что не отчаялся в себе, но возопил ко Господу. Так и мы, хотя дошли до крайнего предела бедствия, не оставляем надежды своей на Бога, но везде ищем Его помощи. Посему обращаем теперь взоры и на вас, досточестнейшие для нас братия, от которых многократно ожидали, что явитесь нам во время скорбей; теряя же эту надежду, и мы говорили сами в себе: ждах соскорбящаго, и не бе, и утешающих, и не обретох (Пс. 68:21). Ибо таковы наши страдания, что достигли до пределов и обитаемой вами страны. И если когда страждет един уд, с ним страждут вси уди (1 Кор. 12:26), то, конечно, и вашему сердолюбию прилично поскорбеть с нами, страждущими столь долгое время. Ибо не близость места, но духовный союз производит обыкновенно то сродство [1664] (τὴν οἰκείωσιν), какое, уверены мы, есть у нас с вашею любовью.

2. Почему же нет ни письма утешительного, ни братского посещения, ничего такого, на что имеем мы право по уставу любви? Вот уже тринадцатый год, как еретиками воздвигнута против нас брань, в которой церквам более было скорбей, нежели сколько их упоминалось с тех пор, как возвещается Евангелие Христово. И я отказываюсь описывать вам их подробно, чтобы недостаточность моего слова не уменьшила очевидности бедствий, а вместе с тем не думаю, чтобы вы имели нужду в извещении, будучи давно извещены молвою о действительном положении дел. Вот главное из бедствий: народ оставил молитвенные дома, собирается в местах пустынных. Жалостное зрелище! Женщины, дети, старцы и другие немощные бедствуют под открытым небом при проливных дождях, снеге, ветрах, зимнем инее или, летом, на солнечном зное. И все это терпят потому, что не хотят приобщиться лукавой Ариевой закваски.[1665]

3. Как изобразить сие вам слово в ясности, если самый опыт и зрение собственными своими глазами не возбудит вас к состраданию? Поэтому умоляем вас теперь по крайней мере подать помощь церквам Восточным, преклонившим уже колена, послать людей, которые бы напомнили, какие награды предназначены за претерпение страданий Христа ради. Ибо не столько обыкновенно действует привычное слово, сколько доставляет утешения голос посторонних, и притом голос людей, которые, по милости Божией, известны с самой лучшей стороны, как и о вас возвещает молва всем людям, что пребываете невредимыми в вере и неприкосновенным соблюдаете апостольский залог. Но не таковы еще только дела наши; напротив того, имеем у себя людей, которые из желания славы и по кичению, всего более совращающему души христианские, осмелились на нововведения некоторых изречений. И церкви, потрясенные ими, подобно дырявым сосудам, приняли в себя вливающееся еретическое растление. Но вы, возлюбленные и дражайшие для нас, будьте врачами уязвленных и наставниками здравых, делая здравыми болезнующее, а здравое поощряя стоять в благочестии!

243. К италийским и галльским епископам, о положении [дел] и смятении церквей [1666] (235)

1. Воистину боголюбивейшим и дражайшим братиям и единодушным сослужителям, епископам в Галлии и Италии, Василий, епископ Кесарии Каппадокийской.

Господь наш Иисус Христос, благоизволив всю Церковь Божию наименовать Телом Своим и всех по-единому соделав друг для друга членами, и нам всем даровал быть со всеми в союзе, подобно согласным между собою членам. Посему хотя весьма много отделены мы друг от друга местом жительства, но по силе сего союза близки друг к другу. Ибо как глава не может рещи ногама: «не треби ми есте»[1667] (ср. 1 Кор. 12:21), так, конечно, и вы не согласитесь отринуть нас, но столько же окажете сострадания к нашим скорбям, которым преданы мы за грехи наши, сколько и мы радуемся вашему прославлению в мире, какой даровал вам [1668] Господь. Посему и прежде еще взывали мы к вашей любви о помощи и сострадании к нам, но, конечно, потому, что не исполнилась мера наказания,[1669] не попущено было вам восстать на помощь.[1670] Ибо всего более домогаемся, чтобы чрез ваше благоговение соделалось известным наше затруднительное положение и самому державствующему (τῷ κρατοῦντι)[1671] [правителю] в обитаемых вами странах. Если же это неудобно, то пусть придут некоторые из вас посетить и утешить скорбящих и своими глазами увидеть бедствия Востока, о которых невозможно приобрести сведения посредством слуха, потому что не найдется и слова, которое бы ясно изобразило вам наше положение.

2. Нас, досточестнейшая братия, постигло гонение, и гонение самое тяжкое. Ибо гонят пастырей, чтобы рассеялось стадо (ср. Зах. 13:7; Мф. 26:31). А всего тягостнее то, что притесняемые приемлют страдания не с уверенностью в мученичестве и народ не воздает почестей подвижникам наряду с мучениками, потому что гонители носят имя христиан. Одно ныне обвинение, за которое жестоко наказывают, – точное соблюдение отеческих преданий. За это благочестивых изгоняют из отечества и переселяют в пустыни. Неправедные судии не уважают ни седины, ни подвигов благочестия, ни жизни, от юности до старости проведенной по Евангелию. Но тогда как ни одного злодея не осуждают без обличения,[1672] епископов берут по одной клевете и предают наказанию без всякого доказательства возводимых на них обвинений. А иные из них не знали обвинителей, не видали судилищ, даже не были сперва оклеветаны, но безвременно ночью похищены насильственно, сосланы в отдаленные страны и злостраданиями, какие должны были терпеть в пустыне, доведены до смерти.[1673] А что за сим следовало, то всем известно, хотя бы и умолчал я об этом; бегство пресвитеров, бегство диаконов, расточение всего клира; потому что необходимо или поклониться образу (τῇ εἰκόνι), или быть ввержену в жестокий пламень бедствий; народные стенания, непрестанные слезы и по домам, и в обществе, потому что все жалуются друг другу на свои страдания. Никто не окаменел еще так сердцем, чтобы, лишившись отца, нечувствительно мог перенести свое сиротство. Глас плачущих слышен в городе, слышен в селах, по дорогам, в пустынях. Одна у всех жалостная речь, потому что все говорят о достоплачевном. Похищены радость и духовное веселие (εὐφροσύνη πνευματική). В плач обратились наши праздники; дома молитвенные затворены; на алтарях не совершается духовного служения. Нет христианских собраний; не председают учителя; нет спасительных уроков, ни торжеств, ни всенощных песнопений, ни того блаженного радования, какому предаются верующие в Господа души в церковных собраниях и в общении духовных дарований. Нам прилично сказать, что несть во время сие князя, ниже пророка, ниже вождя, ниже приношения, ниже кадила, ни места, еже пожрети пред Господом и обрести милость (Дан. 3:38, 39).

3. Пишу об этом знающим; потому что нет части во вселенной, которая бы не знала уже о наших бедствиях. Посему и следует вам заключить, что веду слово сие не для учения, не для напоминания вашей рачительности (τὴν ἐμμέλειαν). Ибо знаю, что никогда не забудете нас, как и мать не забудет чад чрева своего (ср. Ис. 49:15). Поскольку одержимые какою-нибудь жестокою болью обыкновенно стенаниями облегчают несколько свои мучения, то и мы делаем то же, как бы слагаем с себя тяжесть печали, извещая вашей любви о многоразличных наших бедствиях в надежде, что, сильнее подвигнувшись к молитвам о нас, умолите Господа соделаться к нам милостивым. Если бы [только] одни скорби угнетали нас, мы решились бы пребывать в безмолвии и радоваться в страданиях за Христа; потому что недостойны страсти нынешняго времене к хотящей славе явитися в нас (Рим. 8:18). Но теперь опасаемся, чтобы возрастающее зло, подобно пламени, распространяющемуся по горючему веществу, истребив [1674] ближайшее, не коснулось со временем и отдаленного. Ибо зло ереси опустошительно и есть опасность, что, поглотив наши церкви, прокрадется наконец и в здравую часть близких к вам стран. Может быть, за приумножение у нас греха, первые мы отданы на снедение сыроядным зубам врагов Божиих.[1675] А может быть, как можно более гадать, поелику Евангелие Царствия, начав с наших мест, прошло всю вселенную, то и общий враг душ наших усиливается семена [1676] отступничества, получившие начало в тех же местах, передать целой вселенной. Ибо над кем воссияло просвещение ведения Христова, на тех умышляет навести тьму нечестия.

4. Посему, как истинные ученики Господа, почитайте страдания наши своими. Мы ведем брань не за имение, не за славу, не за что-либо временное, но вступили в подвиг за общее достояние, за отеческое сокровище здравой веры. Восскорбите с нами, братолюбцы, что уста благочестивых у нас заключены, а отверст всякий дерзкий и хульный язык глаголющих на Бога неправду (Пс. 74:6). Столпы и утверждение истины (см. 1 Тим. 3:15) – в рассеянии; а мы, презренные по нашей малости, не имеем дерзновения. Вступите в подвиг за людей; не себя одних имейте в виду, потому что утверждаетесь в безветренных пристанях по Божией благодати, даровавшей вам всякую защиту от обуревания духов злобы, но прострите руку и тем церквам, которые застигнуты бурею, чтобы они, оставленные, не претерпели совершенного крушения веры. Восстенайте с нами, что Единородный хулится и нет противоречащего сему, что Духа Святого отвергают и кто может обличить, того изгоняют. Превозмогло многобожие. Есть у них Бог великий и Бог малый. Признано, что слово «Сын» не имеет естества, но именование какой-то почести, что Дух Святой не совосполняет (συμπληρωτικὸν) Собою Святую Троицу и не имеет общения в Божеском и блаженном естестве, но есть одна из тварей, напрасно и случайно присоединен к Отцу и Сыну. Кто даст главе моей воду, и очесем моим источник слез (Иер. 9:1)? И многие дни буду оплакивать народ, ввергаемый в погибель сими лукавыми учениями. Обольщается слух людей простодушных; он привык уже к еретическому злочестию. Чада Церкви воскормляются нечестивыми учениями. И что им делать? Во власти еретиков крещение, сопровождение отходящих, посещение больных, утешение скорбных, вспомоществование угнетенным, всякого рода пособия, причащение Таин. Все это, будучи ими совершаемо, делается для народа узлом единомыслия с еретиками. Почему, по прошествии некоторого времени, если бы и настала свобода, нет уже надежды содержимых в долговременном обмане снова возвратить к познанию истины.

5. По сей причине многим из нас надлежало прибегнуть к вашей степенности (σεμνότητα) и каждому описать свои обстоятельства. Но теперь и это самое пусть будет для вас доказательством того злострадания, в каком живем; нам несвободно и отлучиться. Ибо если кто и на самое короткое время оставит церковь свою, то предаст сим народ свой людям злокозненным. Но, по благодати Божией, вместо многих послали мы одного, благоговейнейшего и возлюбленнейшего брата нашего сопресвитера Дорофея, который может дополнить своим рассказом и то, что не вошло в мое письмо, потому что тщательно вникал он во все и ревнует о вере. Приняв его в мире, возвратите скорее к нам с добрыми для нас вестями о вашем усердии, какое имеете для помощи братии.

244. К Патрофилу,[1677] епископу церкви в Егеях (236)

1. Читал я письмо твое, присланное с братом нашим, сопресвитером Стратигием, и читал с удовольствием. И как было иначе читать написанное человеком благоразумным и от сердца, научившегося, по заповеди Господней, иметь любовь ко всем? Узнал я почти причину молчания в предшествовавшее время. Ты походил на человека недоумевающего и приведенного в изумление, как это Василий, который с детства услуживал такому-то, в такие-то времена делал то-то, вступал в брань с тысячами, чтобы сделать удовольствие одному, теперь стал совершенно другим человеком и вместо любви грозит войною; и что далее писано тобою, достаточно показывает изумление души при такой неожиданной перемене обстоятельств. И если ты уязвил меня несколько, то принял я это без неприятности, потому что не так я упрям, чтобы огорчаться дружескими упреками братий. Даже не только не обиделся написанным, но и посмеялся немного над этим, что при таких многих и важных опытах, которыми, по-видимому, утверждалась прежде наша взаимная дружба, по дошедшим до тебя малостям впал ты, как пишешь, в столь сильное изумление. Неужели и с тобою случилось то же, что и со многими, которые, оставив исследование сущности дел, обращают внимание на людей, о которых идет речь, и делаются не исследователями истины, но оценщиками разности лиц, забывая совет, что познавати лице в суде [1678] не добро (ср. Втор. 1:17; Притч. 18:5).

2. Но поелику Бог не приемлет лица на суде человеческом,[1679] то не отрекусь сделать тебе известным то самое оправдание, которое приготовил я для великого Суда, а именно, что сначала у нас не было ни большой, ни малой причины к раздору, но ненавидящие меня люди сами знают, по каким причинам (а мне не нужно и говорить о них) слагали непрестанные клеветы. Раз и два отражал я их. Но как дело было бесконечное, не помогало и непрестанное оправдание, потому что жил я далеко, а к лжецам близко было сердце, которое легко изъязвляется клеветами на меня и не научилось оберегать свободным одно ухо для отсутствующего, то, поскольку жители Никополя требуют какого-либо несомненного удостоверения в вере, что, конечно, и вам не безызвестно, заблагорассудилось мне принять на себя сие служение – написать письмо.[1680] Ибо сим, как рассчитывал я, успею сделать два дела: жителей Никополя убежду не думать худо о человеке [1681] и загражду уста клеветникам своим, потому что согласие в вере преградит путь клеветам с обеих сторон. И исповедание веры написано, принесено мною и подписано; а после подписания назначено место для другого Собора и другое время, чтобы и соседние наши братия, собравшись, соединились между собою, и общение их было уже искреннее и неложное.[1682]

Итак, явился я в срок, и единомышленные со мною братия частью пришли, частью подходили, все с радостью и усердием поспешая как бы для заключения мира;[1683] посланы были и письма, и гонцы с известием о моем прибытии, потому что мне принадлежало место, назначенное для принятия собирающихся. Но с другой стороны не было никого – ни передового, ни вестника о прибытии ожидаемых; посланные же мною возвратились, рассказывая о великом унынии и ропоте тамошних, будто бы проповедана мною новая вера; говорили и о сделанном определении не дозволять епископу их идти ко мне; пришел же ко мне некто и принес письмо, написанное одними общими выражениями и нимало не напоминающее о первоначальных условиях, а достойный всякого моего уважения и почтения брат Феофил, прислав одного из бывших с ним, открыл нечто такое, что, как думал он, и сам он обязан сказать, и мне прилично слышать, сам же писать не соблаговолил, не столько опасаясь обличения за письмо, сколько заботясь не дойти до необходимости приветствовать меня как епископа, разве только слово это вымолвлено сильнее надлежащего и вылилось из разгоряченного сердца. В таких обстоятельствах я ушел, пристыженный, упав духом, не зная, что и отвечать спрашивающим. Не много прошло потом времени, как отлучился я в Киликию и возвратился оттуда, и вот другое письмо, заключающее в себе отказ от общения со мною.[1684]

3. А причина разрыва та, говорят, что писал я к Аполлинарию и имел общение с сопресвитером [1685] нашим Диодором. Но Аполлинария никогда не почитал я врагом, а за иное и уважаю этого человека. Однако же не имею таких с ним связей, чтобы принять на себя то, в чем его обвиняют; потому что, прочитав некоторые из его сочинений, могу и сам обвинить его в ином. Не помню, чтобы когда-либо просил я у него книги о Духе Святом или получил присланную мне им книгу. Но хотя слышу, что он сделался самым громким [1686] из всех писателей, однако же не многие сочинения его читал я. У меня нет досуга входить в такие исследования, а вместе с тем и не охотник я браться за новости; тело мое не дозволяет мне и чтением Богодухновенных Писаний заняться прилежно и как бы надлежало. Как же это до меня касается, если кто-то написал что-то, не нравящееся кому-то? Впрочем, если должно одному давать отчет за другого, то обвиняющий меня за Аполлинария пусть оправдается предо мною за Ария, своего учителя, и за Аэция, своего ученика. А я и не учил ничему этого человека, которого заблуждения приписывают мне, и не учился у него. А Диодора,[1687] как воспитанника блаженного Силуана, и сначала принял я, и теперь люблю и уважаю за благодать, ощутительную в его слове, по которой он многих, пользующихся его беседою, делает лучшими.

4. Сверх сего, письмом сим приведенный в такое расположение, какое было естественно, и пораженный таким страшным и внезапным переворотом, не мог я и отвечать. Сердце у меня стало связано, язык расслабел, рука онемела, и впал я в немощь души немужественной (пусть сказано будет, что правда, впрочем, и достойно извинения); едва не дошел я до человеконенавидения; мне казалось, что всякий нрав подозрителен, что в природе человеческой нет блага – любви, но есть благовидное (εὐπρόσωπον) слово, служащее какою-то прикрасой для употребляющих его, а на самом деле в сердце человека нет сего расположения. Ибо если тот, кто, по-видимому, с детства до глубокой старости был рачителен о себе, по таким предлогам так легко ожесточился, не приняв в рассуждение ничего, касающегося меня, и опыту в предшествовавшее время не дал более веса, чем столь ничтожной клевете, но, как необузданный молодой конь, еще не научившийся хорошо носить на себе всадника, по малому подозрению стал на дыбы, сбил и сбросил на землю тех, кем прежде гордился, что надобно предположить о других, которым не давал я таких залогов дружбы и от которых не видал подобных доказательств благонравия? Перебирая это сам с собою в душе своей и непрестанно обращая в сердце, или, лучше сказать, отвращаясь от этого сердцем (так воспоминание о сем грызет и терзает меня), не отвечал я на это письмо, умолчав не из презрения (не подумай этого, брат; потому что не перед людьми оправдываюсь, но говорю о Христе перед Богом), но от недоумения и затруднительности, не находя, что сказать соответственное [сей] печали.

5. Пока находился я в таком состоянии, застигло меня другое письмо, писанное к какому-то Дазизу, в самом же деле разосланное ко всем, что доказывается столь быстрым его распространением, что в несколько дней рассеялось оно по всему Понту и пришло в Галатию. А иные говорят, что вестники таких добрых слухов, обошедши Вифинию, дошли до самого Геллеспонта. Что же писано было против меня к Дазизу, конечно, ты уже знаешь; потому что не удаляют тебя столько от дружбы своей, чтобы тебя одного оставить неудостоенным этой чести. Если же не дошло до тебя письмо, то я тебе пришлю. В нем увидишь, что меня обвиняют в коварстве и лживости, в расстройстве церквей, в пагубе душ и еще (что, по их мнению, всего справедливее) в том, будто бы с умыслом предложил я исповедание веры, не жителям Никополя услуживая, но сам желая обманом получить их согласие. Всему этому судия – Господь. Ибо возможно ли какое ясное доказательство сердечных помышлений? Но то удивило меня в них, что из подписи предложенной мною книги заводят столько раздоров, что и быль и небыль смешивают вместе для удостоверения своих обвинителей; а не подумают о том, что письменное их исповедание Никейской веры хранится в Риме и что своими руками выдали Тианскому Собору книгу, принесенную из Рима, которая теперь у меня и в которой содержится то же самое исповедание веры. Забыли они и собственную свою речь, в которой, выступив тогда на середину,[1688] оплакивали свое заблуждение, увлекшись в которое дали свое согласие на книгу, составленную Евдоксиевым скопищем; почему, чтобы оправдать себя после такой погрешности, придумали, отправившись в Рим, взять там отеческое исповедание веры и, какой причинили вред церквам согласием своим на худое, исправить оный введением лучшего. Но те, которые для веры предприняли самое дальнее путешествие и сказали такую мудрую речь, теперь укоряют меня, будто бы действую коварно и под видом любви поступаю злоумышленно. Из рассказываемого же о них теперь открывается, что осуждают они Никейскую веру, потому что сами побывали в Кизике и возвратились с иною верою.

6. И что говорить об изменчивости в словах, когда в самых делах имею гораздо больше доказательств, что они обратились к противоположной стороне? Не покорившиеся определению, произнесенному на них пятьюстами епископов, при таком множестве согласившихся на мнение об их низложении, и не захотевшие сложить с себя управление церквами, потому, как сказано, что подтвердившие такое мнение не были причастны Духа Святого, правили церквами не по благодати Божией, но восхитив себе власть и из желания суетной славы, – эти самые люди рукоположенных теми же епископами принимают теперь за епископов. Спроси их ты за меня: хотя и презирают они всех людей, будто бы нет у них ни глаз, ни ушей, ни сердца чувственна (ср. Притч. 14:10), чтобы сколько-нибудь видеть несообразность происходящего, однако же сами они имеют ли какой смысл в сердце у себя? Как могут быть два епископа: один – низложенный Евиппием,[1689] а другой – рукоположенный им? Ибо то и другое есть дело той же руки. Если он не имел благодати, данной Иеремии, разорить и создать, искоренить и насадить (ср. Иер. 1:10), то не искоренил одного и не насадил другого. Если уступаешь ему одно, дозволь и другое. Но, видно, у них одна цель – везде искать своего и другом почитать того, кто содействует их пожеланиям, признавать же врагом и не щадить никакой клеветы на того, кто противится их пожеланиям.

7. Каковы и теперешние их распоряжения против Церкви! Ужасны по легкомыслию делающих и жалки по бесчувственности терпящих. Евиппиевы сыновья и Евиппиевы внуки, вызванные из чужой стороны в Севастию чрез достоверных послов, получили в свое управление народ, овладели жертвенником и стали закваской для тамошней церкви. И они преследуют меня как «единосущника»; а к ним пристал теперь и Евстафий, который на бумаге принес в Тиану из Рима слово «единосущие», хотя не мог быть принят в многожеланное общение с ними, потому что или побоялись множества согласившихся против него, или уважили их власть. Ибо каковы были собравшиеся, как рукоположен каждый из них, какова была прежняя их жизнь, от которой перешли они к теперешнему могуществу... о, желал бы я никогда не иметь столько досуга, чтобы описывать дела их! Ибо научился молиться так: да не возглаголют уста моя дел человеческих (Пс. 16:4). Сам ты исследуй и узнай сие. А если и от тебя что сокроется, то, конечно, не будет сокрыто от Судии.

8. Впрочем, не откажусь и твоей любви пересказать, что произошло со мною, а именно: прошлый еще год, изнемогши от весьма сильной горячки и приблизившись к самым вратам смерти, потом воззванный к жизни Божиим человеколюбием, не с радостью смотрел я на возвращение сил моих, рассуждая, на какие опять иду бедствия. И придумывал сам в себе, не предназначено ли во глубине премудрости Божией что-нибудь такое, для чего даны еще мне дни жизни во плоти. Когда же узнал об этом, заключил, что угодно Господу, чтобы увидел я церкви успокоенными от волнения, которое претерпели они перед этим по случаю отделения тех, которым было все вверено за их лицемерную честность. Или, может быть, Господу угодно укрепить душу мою и сделать более трезвенною для последующего времени, чтобы не обращала она внимания на людей, но соображалась с евангельскими заповедями,которые не переменяются ни со временем, ни с обстоятельствами дел человеческих, но всегда те же, и как произнесены нелживыми и блаженными устами, так и останутся вечно.

9. А люди подобны облакам, которые с переменою ветров носятся туда и сюда по воздуху. Особенно же эти, о которых у нас слово, оказались самыми непостоянными из всех, нами изведанных. Таковы ли они в прочих житейских делах, пусть скажут сие живущие с ними вместе. А как мне показалось, такую изменчивость в вере, какова их, не помню, чтобы сам видел в ком ином или знал по слуху от других. Сначала последовали Арию, потом перешли к Гермогену,[1690] который – прямой враг Ариева злочестия, как показывает самое исповедание веры, вначале произнесенное этим человеком в Никее. Умер Гермоген, и снова перешли они к Евсевию, главе арианского сонмища,[1691] как говорят знающие сие по опыту. Отстав и от него по каким-то причинам, опять возвратились в отечество и опять таили в себе арианское мудрование. Достигши епископства (умалчиваю о том, что было до того), сколько выдали (ἐξέθεντο) исповеданий веры? Одно – в Анкире,[1692] другое – в Селевкии,[1693] еще другое, и наиболее известное, – в Константинополе,[1694] иное же – в Лампсаке,[1695] а после того – в Нике Фракийской, другое же теперь – в Кизике,[1696] о котором, знаю [только] то, о чем слышу, что, умолчав о единосущии (ὁμοούσιον), проповедуют теперь подобосущие (τὸ κατ’ οὐσίαν ὅμοιον) и вместе с Евномием пишут хулы на Духа Святого. Сии исчисленные мною исповедания веры, хотя и не все противоречат между собою, однако же равно доказывают изменчивость нрава тем, что они никак не держатся одних и тех же слов. Это совершенная правда, хотя будут умолчаны тысячи других поступков.

А поскольку теперь дошли они и до вас, то прошу отписать чрез того же человека (разумею сопресвитера нашего Стратигия), таким же ли и ты остаешься ко мне или переменился вследствие свидания с ними? Ибо невероятно, чтобы и они стали молчать, и ты, который писал ко мне такие вещи и против них не употребил своего дерзновения. Итак, если пребываешь в общении со мною, то это всего лучше и составляет высочайший предмет наших желаний. А если приложился к ним, то сие прискорбно, правда (ибо как не скорбеть об отлучении такого брата?), впрочем, если не иному чему, то по крайней мере переносить такие потери достаточно научен я ими самими.[1697]

245. К епископу Феофилу [1698] (237)

Давно получив письмо от любви твоей, выжидал я случая отвечать с верным человеком, чтобы вручитель письма дополнил и недоговоренное в самом письме. Итак, когда пришел ко мне возлюбленнейший и благоговейнейший брат наш Стратигий, признал я справедливым употребить его на сие служение как человека, знающего мои мысли и способного вместе искренно и богобоязненно послужить в моем деле.

Посему знай, возлюбленейший и досточестнейший [1699] для меня, что высоко ценю любовь к тебе, которой, что касается до душевного расположения, сколько сознаю за собою, не оставлял я ни на один час,[1700] хотя много было важных предлогов к справедливому огорчению. Но я решился на сие, чтобы, как на весах неприятному противополагая полезное, обращать внимание на то, где перевешивает лучшее. Поелику же дела изменились, от кого всего менее надлежало быть сему, то извини меня, который не в расположении изменился, но перешел на другую сторону. Лучше же сказать, я держусь той же стороны, но другие, непрестанно переходя от одной стороны к другой, теперь открыто передались противникам. А ты сам знаешь, как высоко ценил я общение с ними, пока принадлежали они к числу здравых верою. Если же теперь не следую им и уклоняюсь от единомысленных с ними, то по всей справедливости заслуживаю извинение как ничего не предпочитающий истине и собственной своей безопасности.

246. К жителям Никополя (238)

Когда вижу, что и зло преуспевает, и ваше благоговение утомилось и доведено до изнеможения непрерывностью бедствий, тогда теряю бодрость духа. Но когда представляю опять себе великую руку Божию и что Бог знает, как восставлять низверженных и любить праведных (Пс. 145:8), сокрушать же гордых и низлагать с престолов сильных (Лк. 1:52), тогда, изменившись, снова восторгаюсь надеждами. И знаю, что по молитвам вашим Господь скоро покажет нам [1701] тишину. Только не изнемогайте в молитвах, но чему учите словом, на то, для настоящего времени, и делом постарайтесь показать всем ясные примеры.

247. К причту в Никополе (239)

Когда прочел я письма вашего преподобия, тогда сколько стенал и плакал, что собственным слухом своим услышал о подобных бедствиях, о ранах и оскорблениях, нанесенных вам самим, о разграблении домов, о запустении города, о разорении целого отечества, о гонении на Церковь и бегстве священников, о набеге волков и рассеянии стада! Но когда прекратил стенания и слезы, тогда, обратив взор к небесному Владыке, узнал и уверился (а желаю, чтобы и вы знали это), что будет скорая помощь и не до конца продолжится оставление. Ибо что потерпели мы, потерпели то за грехи наши. Но Человеколюбец окажет Свою помощь по Своей любви к церквам и по благоутробию Своему.

Впрочем, не преминули мы просить людей, которые в силе, и писать к любящим нас при дворе [царском], чтобы обуздали гнев человека неистового. И думаю, что многие произнесут на него осуждение, разве только исполненное смятений время [1702] не даст на сие досуга людям, правящим делами.

248. К Амфилохию, епископу Иконийскому (240)

Когда смотрю на собственное свое желание, прискорбно для меня, что так далеко живу от твоего благоговения; но когда подумаю о мирном твоем житии, благодарю Господа, что избавил твое благоговение от сего пожара, который нашу страну опустошил более, нежели другие. Ибо нам праведный Судия по делам нашим дал ангела сатанина (2 Кор. 12:7), который довольно мучит нас и сильно поддерживает ересь, а воздвигнутую на нас брань довел до того, что не щадит и крови верующих в Бога. И конечно, не безызвестно любви твоей, что некто Асклипий, за то, что не принял общения с Доиком, избитый ими, умер от ран, лучше же сказать, сими ранами вошел в жизнь.[1703] Но представь себе, что и все прочее делается сообразно с этим. Представь гонения на пресвитеров и учителей и все, что могут сделать люди, пользующиеся могуществом власти, по собственному своему произволу. Впрочем, твоими молитвами Господь дает нам избавление от этого и терпение, чтобы бремя искушений понести нам достойно нашего упования на Него.

Сам же ты соблаговоли чаще писать к нам о себе. И если найдешь человека, который бы мог верно доставить тебе книгу моего труда, то благоволи прислать, чтобы, положившись на твой суд, мог я пустить ее и в другие руки. Здравым, благодушествующим о Господе и молящимся [1704] да будешь ты дарован мне и Церкви Господней благодатью Святого![1705]

249. Без надписи (241)

Разделяю радость брата, который избавился от здешних мятежей и достиг до твоего благоговения. Ибо избрал он для себя добрый путь к грядущему веку – доброе житие с боящимися Господа. Передаю его твоей досточестности и через него прошу тебя помолиться о моей бедственной жизни, чтобы, избавившись от сих искушений, начать [1707] мне работать Господу по Евангелию.

250. К Патрофилу, епископу церкви в Егеях [1708] (242)

Хотя поздно получил я ответы на прежние письма, однако же получил от возлюбленнейшего Стратигия [1709] и возблагодарил Господа, что ты остаешься таким же в любви ко мне. А что и теперь соблаговолил ты написать о том же предмете, это служит доказательством доброго твоего произволения, потому что и сам держишься надлежащего образа мыслей, и мне советуешь полезное.

Но поелику опять вижу, что выйдет у меня весьма длинное слово, если порознь буду отвечать на все то, что писано твоим благоразумием, то скажу только, что если благо мира [1710] заключается в одном имени мира, то смешно, выбирая того и другого, им только позволять участвовать в мире, а тысячи других исключать из общения в сем благе. Если же согласие с людьми вредными вступающих в оное [общение] заставляет под видом мира поступать враждебно, то смотри, каковы те, с которыми вступили в единение возненавидевшие меня несправедливою ненавистью, – не принадлежат ли они к числу не имеющих со мною общения, потому что не имею нужды упоминать теперь о них поименно. Они-то вызваны ими в Севастию, овладели церковью, священнодействовали на жертвеннике, преподавали хлеб свой всему народу, будучи провозглашены епископами от тамошнего клира и сопровождены ими по всей стране, как посвященные и состоящие с ними в общении. Если их сторону принять надобно, то смешно начать с ногтей, а не обратиться к самым главам их. Если никого не должно почитать во всем еретиком и избегать, то скажи мне, для чего же сам отделяешь себя и избегаешь общения с некоторыми? Если же должно удаляться некоторых, на основании точного исполнения правил, то пусть скажут мне точные во всем исполнители, к какой стороне принадлежат вызванные ими из Галатии? Если все это кажется тебе достойным скорби, то виновникам сего вмени мое отделение. Если же признаешь сие безразличным, то извини меня, который не соглашаюсь приобщиться закваски учащих инаково (Мф. 16:12). Почему, если заблагорассудишь, оставив все оные благовидные слова, обличай со всем дерзновением не ходящих право по евангельской истине (Гал. 2:14).

251. К евесеянам (243)

1. Хотя и велико число окружающих меня дел и тысячами забот объята у меня мысль, однако же никогда не выпускаю из памяти своей попечения о вашей любви, моля Бога нашего, чтобы пребывали вы в вере, в которой стоите и хвалитесь упованием славы Божией (ср. Рим. 5:2). Действительно, трудно уже найти и в большую стало редкость увидеть церковь чистую, которая нимало не потерпела вреда в сии трудные времена, но сохраняет апостольское учение неприкосновенным и неискаженным, каковою в настоящие времена показал вашу церковь Тот, Кто в каждом роде являет достойных своего звания.

И да подаст вам Господь блага Иерусалима горнего (ср. Гал. 4:25-26) за то, что лживые на меня клеветы обратили вы на главы лжесловесников, не дав им доступа в сердца свои! Знаю и уверен я о Господе, что многа мзда ваша на небесех (Мф. 5:12) и [1712] за это дело. Ибо премудро рассудили вы это сами с собою, как оно и действительно есть, что воздающие мне злом за добро и ненавистью за любовь мою к ним (Пс. 108:5; 34:11-12) клевещут теперь на меня в том, что сами, как оказывается, исповедали письменно.

2. И не в это только впали они противоречие, не собственные только свои писания представляют вам [1713] вместо обвинения,[1714] но противоречат в том, что, низложенные единогласным приговором епископов, собравшихся в Константинополе,[1715] не приняли определения о своем низложении, называя это собором изменническим [1716] и не соглашаясь именовать их епископами, чтобы не подтвердить тем произнесенного на них приговора. Присовокупили и причину, почему они не епископы, именно же говорят: потому что были начальниками злой ереси. Но это [1717] было почти за семнадцать лет. Главными же между низложившими их были: Евдоксий, Евиппий, Георгий, Акакий и другие, вам [1718] неизвестные.[1719] А управляющие церквами ныне – их преемники: одни рукоположены на их место, а другие ими самими поставлены.

3. Итак, обвиняющие меня в зловерии пусть скажут мне теперь, почему были еретиками те, от которых не приняли определения о своем низложении, и почему православны те, которые ими же поставлены и сохраняют один образ мыслей со своими отцами? Ибо если Евиппий православен, то почему же низложенный им Евстафий не мирянин? А если Евиппий еретик, то почему же теперь в общении с Евстафием епископ, поставленный рукою Евиппия? Но это шутки, какими забавляются ко вреду церквей Божиих вознамерившиеся для собственной своей пользы клеветать на людей и опять оправдывать их.

Евстафий, проходя Пафлагонию, ниспровергал жертвенники пафлагонца Василида [1720] и служил на собственных своих алтарях, а теперь – стал просителем пред Василидом, чтобы самому быть принятым [в общение]. Отлучил он благоговейнейшего брата Елпидия за связи его с амасийцами,[1721] а теперь – стал просителем пред амасийцами, домогаясь союза с ними. Сами вы знаете, как страшны были провозглашения против Евиппия; а теперь он превозносит за православие людей, которые держатся Евиппиева образа мыслей, если только будет содействовать в усердии к его восстановлению. И на меня клевещут не потому, что делаю какую-нибудь неправду, но потому, что, по его мнению, доставит это ему одобрение антиохийцев. Каковы ж те, которых прошлого года пригласили из Галатии, в надежде, что чрез них в состоянии будут возвратить себе епископство, – об этом знают и немного обращавшиеся с ними. А мне да не даст Господь никогда столько досуга, чтобы мог перечислить дела их! Однако же самыми почетными из них сопровождаемые, как телохранителями и сотаинниками, прошли они всю страну их, и им, как епископам, оказывали почести и услуги. Торжественно введены были в город; полновластно поучали в собраниях; потому что им предан был народ, им отдан и жертвенник. Но поелику, дошедши до Никополя, ничего не могли сделать из обещанного ими, то как возвратились и какими оказались по возвращении, знают это бывшие при сем. Так оказывается, что они всегда все делают для собственной своей пользы. Если же говорят, что покаялись, то пусть представят письменное свое покаяние и проклятие Константинопольского исповедания [1722] и отлучения еретиков; пусть не вводят в обман людей простодушных. И таковы дела их!

4. Мы же,[1723] возлюбленные братия, хотя и малы и слабы, однако же, по благодати Божией, всегда одни и те же и никогда не соображались с переменами обстоятельств. У нас вера не иная в Селевкии, иная же – в Константинополе, а иная – в Зилах,[1724] иная же – в Лампсаке, а другая – для Рима, и теперь проповедуемая, не различна от прежних, но всегда одна и та же. Ибо как приняли от Господа, так и крестимся; как крестились, так веруем; как веруем, так и славословим, не отлучая Святого Духа от Отца и Сына, не предпочитая Его Отцу, не утверждая, что Дух старше Сына, как доказывают уста хулителей.[1725] Ибо кто так дерзок, чтобы, отринув Владычное законоположение, осмелится придумать свой порядок именам? Но ни тварным не называем Духа, Который поставлен в ряду с Отцом и Сыном, ни служебным не осмеливаемся назвать Духа Владычня (Пс. 50:14). И вам советуем, помня угрозу Господа, Который сказал: всяк грех и хула отпустится человеком, а яже на Духа Святаго хула не отпустится ни в сей век, ни в будущий (Мф. 12:31, 32), предостерегать себя от гибельных учений о Духе. Стойте в вере (1 Кор. 16:13). Обозрите вселенную – и увидите, что малая только часть страждет недугом, вся же прочая Церковь, восприявшая Евангелие, от концов земли до концов ее, держится сего здравого и неповрежденного учения. И себе желаем не отпадать от общения с нею, и о вас молимся, чтобы приняли вы в ней участие в праведный день Господа нашего Иисуса Христа, когда приидет воздать Он каждому по делам его.

252. К епископам Понтийского диоцеза [1726] (244)

Чествование мучеников вожделенно всем, возложившим упование на Бога, преимущественно же вам, любители добродетели, которые своим расположением к прославившимся сослужителям [1728] доказываете любовь к общему всех Владыке; а сверх того ваша строгая жизнь имеет нечто сродное со скончавшими течение своей [жизни] в терпении. Итак, поскольку из мучеников наиболее славны Евпсихий и Димас и прочий с ними лик и их память ежегодно совершается нашим городом и всею окрестною страною, то Церковь уведомляет о сем вас – собственное свое украшение, моим голосом приглашая исполнить древний обычай и посетить нас. Посему, так как предлежит вам великое дело среди народа, который требует от вас назидания, и за чествование мучеников ожидают вас награды, то примите мое приглашение и склонитесь на милость – с малым трудом оказать нам великое благодеяние.

253. К антиохийским пресвитерам (245)

Ту заботливость, какую имеете о церквах Божиих (ср. 2 Кор. 11:28), частью успокоит возлюбленнейший и благоговейнейший брат наш Санктиссим, рассказав вам о любви и расположении к нам всего Запада, а частью пробудит и более поощрит, сам от себя ясно представив вам, какого усердия требуют настоящие обстоятельства. Ибо все прочие как бы вполовину только извещали нас и о мнении тамошних и о состоянии дел у нас; но он, как человек способный и изведать намерения людские, и в точности исследовать состояние дел, расскажет вам все и во всем будет руководствовать доброе ваше усердие. Посему имеете предмет для рассуждения, приличный вашему совершенному произволению, какое всегда обнаруживали в попечении о церквах Божиих.

254. К Пелагию, епископу Лаодикии Сирийской [1731] (246)

Да даст со временем Господь и мне самому увидеться с твоим истинным богочестием, и чего не высказал в письме, выполнить то при личном свидании; потому что поздно начал я писать и нужно мне много оправдываться. Поелику же у тебя возлюбленнейший и благоговейнейший брат сопресвитер Санктиссим, то он расскажет тебе все и о мне, и о делах западных. Последними тебя порадует; но рассказом о смятениях, меня окружающих, прибавит, может быть, несколько печали и заботы к тем, какие были уже в добром твоем сердце. Впрочем, не бесполезно опечалиться вам, которые можете умилостивить Господа, потому что беспокойство ваше обратится нам во благо; и знаю, что сподобимся помощи от Бога, имея содействие ваших молитв. А если помолишься со мною об избавлении моем от забот и испросишь мне некоторое приращение в телесных силах, то Господь даст мне успех в исполнении желания своего – прийти и увидеть твою чинность.

255. К Виту, епископу Карров [1732] (247)

О, если б можно мне было каждый день писать к твоему благоговению! Ибо с тех пор, как опытом познал любовь твою, великое имею желание, во-первых, быть вместе с тобою, а если сие невозможно, по крайней мере писать к тебе и получать от тебя письма, чтобы и тебя извещать о делах своих, и мне знать твое положение. Но поскольку не то бывает, чего хотим, а что Господь дает, то и должны принимать с благодарением, возблагодарил я Святого Бога, что открывает мне случай писать к твоему благоговению, по причине отъезда возлюбленнейшего и благоговейнейшего брата нашего, сопресвитера Санктиссима, который подъял велий труд [1733] пути и в подробности перескажет тебе все, что заметил на Западе. За сие и должны мы благодарить Господа и поклоняться Ему, чтобы и нам дал тот же мир и свободно могли мы принимать друг друга. Приветствуй от меня все о Христе братство.

256. К монахам (248)

Возлюбленнейшим и благоговейнейшим братиям, сопресвитерам [1734] Акакию,[1735] Аэтию, Павлу и Силуану, и диаконам Силуану и Лукию, и прочим монашествующим братиям – Василий, епископ.

Услышав о тяжком этом гонении, воздвигнутом на вас, и о том, что вскоре после Пасхи люди сии, в судех и сварех постившиеся (Ис. 58:4), пришедши к вашим кущам, предали огню труды ваши,[1736] уготовляя вам нерукотворенную обитель на небесах (ср. 2 Кор. 5:1), а себе собирая огонь (2 Пет. 3:7), которым воспользовались ко вреду нашему, восстенал я о случившемся, не о вас соболезнуя, братия (да не будет сего), но о сих, настолько погрязших в злобе, что до сего простерли они свое лукавство. Но ожидал я, что все вы вскоре притечете к готовому пристанищу, к моему смирению, и был в надежде, что даст мне Господь отдохнуть от непрерывных мучений в ваших объятиях и что, на это бездейственное тело приняв прекрасный пот, какой источаете вы за истину, буду иметь некоторое общение в наградах, уготованных вам Судиею истины. Но так как вам не пришло сего на мысль и вы не понадеялись найти у меня сколько-нибудь успокоения, то сам я желал иметь по крайней мере частые случаи писать к вам, чтобы, подобно тем, которые своими восклицаниями ободряют борцов, и мне в письмах провозгласить что-нибудь в поощрение ваше к продолжению доброго подвига. Но и это сделалось для меня неудобным по двум причинам: во-первых, не знал, где вы живете, а во-вторых, не многие от нас ходят к вам.

Теперь же Господь привел ко мне возлюбленнейшего и благоговейнейшего брата сопресвитера [1737] Санктиссима, чрез которого и приветствую любовь вашу, и прошу вас, радующихся и веселящихся яко мзда ваша многа на небесех (Мф. 5:12), помолиться о нас и, поскольку имеете дерзновение пред Господом, неумолчно день и ночь вопиять к Нему (Лк. 18:7), чтобы прекратил сию бурю в церквах, возвратил людям пастырей и снова возвел Церковь в свойственное ей достоинство. Ибо уверен я, что если найдется голос, умилостивляющий благого Бога, то не удалит милость Свою, но вместе со искушением подаст уже нам и избытие, яко возмощи понести (1 Кор. 10:13). Целуйте от меня всю о Христе братию.

257. К монахам, притесняемым арианами [1738] (249)

1. Что говорил я сам с собою, услышав об искушении, какому подвергали вас враги Божии,[1739] то же самое признал приличным сказать вам и в письме, а именно: что во времена, почитаемые мирными, приобрели вы себе блаженство, уготованное гонимым за имя Христово. Ибо если делающие зло носят на себе приятное и вожделенное имя [христиан], то по этому не надобно полагать, что дела их не враждебны. Война с единоплеменниками, по моему мнению, гораздо тяжелее, потому что от врагов явных и остеречься легче, но если враги среди нас, то по необходимости должны мы терпеть всякий вред. Этому подвергались и вы. Гонимы были и отцы ваши,[1740] но идолопоклонниками; расхищено было их достояние; разрушены домы, и сами обращены в бегство враждующими на нас явно за имя Христово. Но явившиеся ныне гонители ненавидят нас не менее идолопоклонников, к обольщению же многих носят на себе имя Христово, так что гонимые не имеют даже утешения назваться исповедниками. Многие, и особенно люди простые, хотя и соглашаются, что терпим мы обиды, однако ж не признают мученичеством смерти нашей за истину. Почему уверен я, что праведным Судиею уготована вам [1741] бόльшая награда (Мф. 5:12), нежели тогдашним мученикам, так как они и от людей получали единогласную похвалу, и от Бога ожидали награды, а вам за равные с ними заслуги нет чествования от людей, а поэтому и справедливо, чтобы в будущем веке уготовано вам было сугубое мздовоздаяние за труды, подъятые ради благочестия.

2. Почему умоляю вас не унывать в скорбях, но обновляться любовию к Богу и день ото дня возрастать в ревности, зная, что в вас должен сохраниться остаток благочестия, какой Господь, пришедши, найдет на земле (ср. Лк. 18:8). И если епископы изгнаны из церквей, сие да не приводит вас в колебание. Если в самом причте нашлись предатели,[1742] сие да не ослабляет упования вашего на Бога. Ибо не имена спасают нас, но произволение и истинная любовь к Сотворившему нас. Рассудите, что и в совещании на Господа нашего строили козни архиереи, книжники и старцы (Мк. 14:1), а искренно принявшими учение оказались не многие из народа; рассудите, что в числе спасаемых не множество, а избранные Божии (Мф. 22:14). Посему да не устрашает вас многочисленность народа, волнуемого, как вода в море ветрами. Ибо если и один кто спасется, как Лот в Содоме (Быт. 19), должен держаться здравого суждения, имея непоколебимое упование о Христе, потому что Господь не оставит преподобных Своих (Пс. 36:25). Целуйте от меня все о Христе братство. Искренно молитесь о бедной душе моей.

258. К епископу Епифанию [1743] (250)

1. Письма, полученные от твоей досточестности, видимым образом опровергают мысль, будто бы и у нас уже исполнилось, что, по предречению Господа, давно ожидается, ныне же и действительным опытом подтверждается, а именно: что за умножение беззакония изсякает любы многих (ср. Мф. 24:12). Ибо подлинно немаловажно это доказательство любви, что, во-первых, помнишь о мне, человеке столь малом и ничего не стоящем, а потом, для посещения моего посылаешь братий, которые достойны быть вручителями мирных посланий. А это всегда реже можно видеть, когда уже все и на всех смотрят подозрительно. Нигде нет сочувствия,[1744] нигде нет сострадательности, нет братской слезы о бедствующем брате. Ни гонения за истину, ни всенародные стенания в церквах, ни великое число окружающих нас бедствий не могут подвигнуть нас к попечительности друг о друге; напротив того, издеваемся над падениями, растравляем раны, поддерживаем нападения еретиков мы, которые, по видимому, держимся того же образа мыслей [1745] и, будучи согласны в самом главном, в одном чем-нибудь совершенно отделились друг от друга. Поэтому как же не подивиться человеку, который при таком положении дел обнаруживает чистую и нельстивую любовь к ближнему и через такую широту моря и суши,[1746] разделяющую нас телесно, услуживает нам всевозможным попечением о душах наших.

2. В тебе же подивился я и тому, что с огорчением принял ты раздор братий на Елеоне и желаешь им сколько-нибудь сблизиться между собою. Но поелику не скрылось от тебя, что было выдумано некоторыми [1747] и произвело беспорядки в братстве, но и о сем приложил ты свое попечение, – то похвалил я и за это. Но не признал я соответственным твоему благоразумию, что исправление такого дела предоставляешь мне, человеку, ни благодатию Божиею не водимому, потому что живу во грехах, ни в слове не приобретшему какой-либо силы, потому что от учений суетных отказался добровольно, а в догматах истины не снискал еще надлежащего навыка. Итак, писал уже я возлюбленным братиям нашим на Елеоне – Палладию,[1748] нашему единоземцу, и Иннокентию,[1749] родом из Италии, в ответ на написанное ими, что к Никейскому исповеданию веры не можем прибавить чего-нибудь, даже самого краткого, кроме славословия Духу Святому; потому что отцы наши о сем члене веры упомянули кратко по той причине, что тогда не возникло еще о сем вопроса. Присовокупляемых же к сему исповеданию догматов о воплощении (ἐνανθρώπησις) Господнем, потому что оные глубже моего разумения, не касался я исследованием и не принял, зная, что если однажды извратим простоту веры, то не найдем и конца речам, но противоречия поведут нас далее и далее – и души простые будем смущать чуждыми нововведениями.

3. Что касается до церкви Антиохийской, – разумею же единомысленную с нами, – то даст Господь увидеть ее некогда пришедшею в единение! Ибо она в опасности всего скорее внять наветам врага, который злобится на нее за то, что там в первый раз водворилось наименование христиан (Деян. 11:26). И как ересь отделяется там от Православия, так и Православие делится само в себе.[1750] Но как почтеннейший епископ Мелетий первый стал дерзновенно за истину и добрым подвигом подвизался во время Констанция и церковь моя была с ним в общении, наипаче возлюбив его за крепкое и неуклонное противоборство, то и я, по благодати Божией, доныне пребываю с ним в общении и пребуду, если угодно сие Богу. Ибо блаженнейший папа Афанасий, прибыв из Александрии, весьма желал, чтобы установилось у него общение с Мелетием, но, по злонамеренности советников, союз их (чему лучше бы не быть) отложен до другого времени. Не приступал же я еще к общению ни с кем из привзошедших впоследствии, не их считая недостойными, но в Мелетии не находя, что требовало бы осуждения. И хотя многое слышал я о братии, но не поверил, потому что обвинителям не были противопоставлены обвиняемые, по написанному: еда закон наш судит человеку, аще не слышит от него прежде и разумеет, что творит (Ин. 7:51). Посему-то, досточестнейший брат, не мог я доселе писать к ним посланий и не должно принуждать меня к этому. Миролюбивому же твоему намерению прилично будет не сочетавать одно, а другое расторгать, но отделившееся привести к тому единению, какое уже есть. Посему сперва молись, а потом всеми силами упрашивай, чтобы, отринув от сердца любочестие, сблизились они между собою – и для возвращения Церкви ее крепости, и для сокрушения кичливости врагов. Но в довольной мере утешило душу мою присовокупленное твоею точностью к прочим прекрасным и точным рассуждениям, а именно: что необходимо исповедовать три Ипостаси. Сему пусть будут научены тобою (и, конечно, уже научены) антиохийские братия, потому что, без сомнения, не примешь общения с ними, не приняв особенной предосторожности в этом именно.

4. А племя магусеев (на которое изволил ты указывать мне в другом месте) у нас многочисленно и рассеяно по всей почти области, происходит от поселенцев, в древности вышедших из Вавилонии. Они имеют свои особенные обычаи, не имея общения с другими людьми; и обратить к ним слово совершенно невозможно, потому что уловлени от диавола в свою его волю (2 Тим. 2:26). Нет у них книг, нет наставников в догматах, но воспитываются, следуя неразумным обычаям, и сын от отца заимствует нечестие. А сверх этого, что и всякий видит, гнушаются они закланием животных, как скверною, и для своей потребности закалывают животных чужими руками, любят беззаконные браки, огонь признают Богом и тому подобное. Но о родословии от Авраама не говорил мне доселе ни один из магов, выдают же родоначальником своим какого-то Зарнуа. Более этого ничего не могу написать о них твоей досточестности.

259. К монахам [1751] Палладию и Иннокентию [1752] (251)

Насколько люблю вас, должны вы заключать по любви своей ко мне. И как всегда желательно мне быть посредником мира, так, не имея в том успеха, скорблю о сем. И как не скорбеть? Впрочем, ни на кого не могу враждовать за это, зная, что давно уже похищено у нас благо мира. Если же в других будет причина несогласия, то Господь да дарует успокоение производящих раздоры! Не требую от вас частых посещений, посему и не извиняйтесь передо мною в этом; ибо мне известно, что люди, избравшие жизнь многотрудную и всегда своими руками снискивающие себе необходимое, не могут на долгое время отлучаться из дома. Но где бы вы не были, помните нас и молитесь о нас, чтобы иметь нам мир по крайней мере с самими собою и с Богом и чтобы никакого мятежа не было в наших помыслах.

260. К Оптиму,[1753] епископу (252)

1. И в другое время приятно мне было бы видеть сих прекрасных молодых людей и по твердости их нрава, превышающей возраст, и по близости к твоему благоговению; посему можно ожидать от них чего-нибудь великого. Когда же увидел их пришедшими ко мне с письмом от тебя, удвоил свою любовь к ним. А когда прочел послание твое и увидел в нем и предусмотрительность в чтении Божественных Писаний, тогда возблагодарил Господа и пожелал благ как доставившим мне такое письмо, так, еще прежде них, самому писавшему оное.

2. Спрашивал ты, какое решение имеет это весьма известное и всеми так и иначе толкуемое изречение: всяк убивый Каина седмижды отмстится (ἑπτὰ τὰ ἐκδικούμενα παραλύσει) (Быт. 4:15). А сим прежде всего сам о себе доказал ты, что в точности соблюдаешь правило, какое Павел дал Тимофею (см. 1 Тим. 4:13) (ибо, очевидным образом, внимателен ты к чтению), а потом и меня, старика, который оцепенел уже и от лет, и от телесной немощи, и от множества скорбей, в большом числе окруживших меня ныне и соделавших жизнь мою тяжкою, и которого ты возбудил, однако ж, и когда охладел я, подобно животному, спрятавшемуся на зиму, сам горя духом, возвращаешь к некоторой бдительности и жизненной деятельности. Итак, изречение сие может и просто быть понимаемо, и принимать различный смысл. Более простое значение, которое может представиться с первого взгляда, есть следующее: Каин за грехи свои должен понести седмикратное наказание. Ибо праведному Судии не свойственно определять воздаяние равным за равное; но необходимо, чтобы положивший начало злу с избытком воздал должное, чтобы ему и самому от наказаний сделаться лучшим, и других уцеломудрить своим примером. Следовательно, поелику Каину определено понести за грехи свои седмикратное наказание, то сказано, что определенное о них по суду Божию приведет к концу (παραλύσει), кто убьет его. Вот смысл, который представляется в этом месте при первом чтении!

3. Но поскольку ум людей трудолюбивых любит изведывать глубины, то спрашиваешь: как удовлетворяется правосудие седмикратностью и что здесь отмщаемое (τὰ ἐκδικούμενα) – семь ли это грехов, или хотя один грех, но наказаний за один грех семь? Писание число отпущения грехов всегда определяет числом седмеричным. Сказано: колькраты аще согрешит в мя брат мой, и отпущу ли ему до седми крат? – спрашивает Господа Петр. И вот ответ Господа: не глаголю тебе до седмь крат, но до семьдесят крат седмерицею (Мф. 18:21, 22). Господь не перешел к другому числу, но, многократно взяв седмеричное, в нем положил предел отпущения. И после семи лет еврей освобождался от рабства (Втор. 15:12); семь седмиц лет составляли знаменитый в древности юбилей (см. Лев. 25:10), в который и земля субботствовала, и было прощение долгов, освобождение от рабства, и как бы восстановлялась новая жизнь в новом порядке, а прежняя седмеричным числом получала некоторый вид скончания. И это суть образы сего века, который протекает у нас в семидневном круговращении и в который за грехи менее тяжкие, по человеколюбивой попечительности благого Владыки, возлагаются наказания, чтобы не предавать нас мучению в нескончаемый век. Итак, седмикратность – по сродству с сим миром; потому что миролюбцы от того самого наиболее должны потерпеть вред, для чего решились они быть порочными. А под словом отмщаемое (τὰ ἐκδικούμενα) будешь ли разуметь грехи Каина, то найдешь их семь, или наказания, положенные на него Судиею, то и в сем случае не погрешишь в разумении. В том, на что отважился Каин, первый грех – зависть, по причине предпочтения Авелева; второй – обман, с каким обращался к брату, сказав ему: пойдем на поле (Быт. 4:8); третий – убийство, приращение зла; четвертый – братоубийство, еще высшая степень зла; пятый – что Каин сделался первым убийцею, оставив миру худой пример; шестой – обида, потому что заставил плакать родителей; седьмой – что солгал Богу, ибо на вопрос: где Авель, брат твой? – отвечал: не вем (Быт. 4:9). Итак, семь вин, требующих отмщения, отмщались убиением Каина. Ибо когда Господь сказал: проклята земля, яже разверзе уста своя, прияти кровь брата твоего и: стеня, трясыйся будеши на земли (Быт. 4:11, 12), и Каин говорит: аще изгониши мя днесь от земли, и от лица Твоего скрыюся, и буду стеня и трясыйся на земли, и всяк обретаяй мя, убиет мя, – тогда ответствует на сие Господь: не тако: всяк убивый Каина, седмижды отмстится (Быт. 4:15). Каин думал, что всякий может напасть на него; потому что нет ему безопасности на земле (так как вся земля проклята за него) и лишен он помощи Божией (так как Бог прогневался на него за убийство), и поелику ни от земли, ни от неба не остается ему защиты, говорит: будет, всяк обретаяй мя, убиет мя. Слово обличает его ошибку, говоря: не тако, – то есть не будешь умерщвлен; потому что смерть для наказываемых составляет приобретение, освобождая их от горестей. Напротив того, надолго будешь оставлен в мире, чтобы наказания были соразмерны с тем, чего заслуживают твои грехи. Поелику же слово отмщаемое (τὸ ἐκδικούμενον) разумеется двояко – и как грех, за который производится отмщение, и как род наказания, которым производится отмщение, – то посмотрим, точно ли до семи родов истязаниям подвергнут был сделавший злое дело?

4. Исчислены выше семь грехов Каиновых; теперь спрашиваем: семь ли наказаний положено на Каина? И отвечаем на сие так. После вопроса Господня: где Авель, брат твой? – предложенного не с тем, чтобы узнать, но чтобы подать Каину случай к раскаянию, человеколюбивый Владыка присовокупил поясняющее слова сии. Ибо, когда Каин отрекся, тотчас обличает его, сказав: глас крове брата твоего вопиет ко Мне (Быт. 4:10). Посему вопрос: где Авель, брат твой? – давал Каину случай к сознанию греха, а не Богу служил к знанию дела. Ибо если бы Каин не имел над собою надзора Божия, то был бы у него предлог сказать, что он оставлен и что не дано ему никакого случая к раскаянию; но теперь явился ему врач, чтобы к нему прибег немощный, а он не только скрывает свой струп, но присовокупляет новую язву, присоединяя к убийству ложь: не вем. Еда страж брату моему есмь аз? (Быт. 4:9). Отсюда уже считай наказания. «Проклята земля ради тебя»,[1754] – первое наказание; делаеши землю (Быт. 4:12) – это второе наказание, потому что наложена на него какая-то сокровенная необходимость, понуждающая его к возделыванию земли, так что невозможно ему успокоиться, хотя бы и захотел, но всегда будет жаловаться на враждебную ему землю, которую сам для себя сделал проклятою, осквернил ее братской кровью. Итак делаеши землю. Тяжкое наказание – проводить время с ненавистниками, жить вместе с неприятелем, с непримиримым врагом: делаеши землю, то есть, употребляя усилия в трудах земледельческих, никогда не будешь иметь отдыха, и день и ночь не оставляя трудов, но имея сокровенную необходимость, которая принуждает тебя к делам взыскательнее какого-нибудь немилосердого господина. И не приложит дати силы своея (Быт.4:12). Если бы не имеющая отдыха работа и доставляла какой-нибудь плод, то самый труд служил бы мучением для непрестанно утруждающегося [1755] и утомляющегося. Но поскольку и работа не имеет отдыха, и утомление над землею бесплодно (потому что она не даст силы), то вот третье наказание – бесплодность трудов. Стеняй и трясыйся будеши на земли. К трем предыдущим присовокупил новые два наказания – непрестанное стенание и трясение тела, потому что члены не имеют поддержки сил. Поелику худо воспользовался телесною силою, то отнята у него крепость; почему колеблется и приходит в потрясение, не может ни хлеба свободно поднести к устам, ни поднять пития; потому что лукавой руке после преступного действия не дозволено уже служить собственным и необходимым потребностям тела. Вот еще наказание, которое открыл сам Каин, сказав: аще изгониши мя ныне от земли, и от лица Твоего скрыюся (ср. Быт. 4:14). Что значит: аще изгониши мя от земли? Вот что: «если лишишь меня выгод, какие доставляет земля»; потому что не в другое место переселен он, но сделался только чуждым благ земных. И от лица Твоего скрыюся. Отлучение от Бога есть самое тяжкое наказание для благомыслящих. И будет, говорит, всяк обретаяй мя, убиет мя (Быт. 4:14). Выводит заключение вследствие предыдущих наказаний. «Если изгнан я от земли, если скроюсь от лица Твоего, остается, чтобы убил меня кто ни есть». Что же Господь? Не тако, но положил на нем знамение. Вот седьмое наказание, а именно: наказание не остается скрытным, но провозвещается всякому явственным знамением, что вот кто совершитель преступных дел! Ибо для рассуждающего здраво самое тяжкое наказание – стыд (αἰσχύνη); известно, что оно будет и на Суде; потому что одни воскреснут в жизнь вечную, а другие в стыдение и укоризну вечную (Дан. 12:2).

5. Следует другой сродный с ним вопрос, а именно: что значат Ламеховы слова, сказанные женам: яко мужа убил в язву мне, и юношу в струп мне, яко седмицею отмстится от Каина, от Ламеха же седмьдесять седмицею (Быт. 4:23-24)? Некоторые думают, что Каин убит Ламехом и до этого поколения длилась жизнь Каинова, чтобы время наказания было продолжительнее. Но сие неверно. Ибо Ламех, как видно, совершил два убийства, о которых сам пересказывает. Мужа убих, и юношу, мужа в язву, и юношу в струп. Посему иное – язва, а иное – струп; иное – муж, а иное – юноша. Яко седмицею отмстится от Каина, от Ламеха же седмьдесять седмицею. «Мне справедливо понести четыреста девяносто наказаний, если праведен суд Божий над Каином, чтобы он понес семь наказаний. Ибо он как не у другого кого учился убивать, так и не видал, какое наказание несет убийца; а у меня пред глазами были этот стенящий и трясущийся и великость гнева Божия; однако же я не уцеломудрился примером, потому и достоин потерпеть четыреста девяносто наказаний».

Другие же некоторые обратились к следующему разумению, не согласному с церковным учением: от Каина до потопа прошло семь родов, и всю землю постигла казнь, потому что разлитие греха было велико. А грех Ламехов для уврачевания своего имеет нужду не в потопе, но в Том самом, Кто вземлет грех мира (Ин. 1:29). Поэтому сочти роды от Адама до пришествия Христова – и найдешь, по родословию Луки (см. Лк. 3:23-38), что Господь родился в семьдесят седьмом преемстве.

Итак, вот что исследовано мною по мере сил, между тем как многое, что могло бы войти в исследование, мною оставлено, чтобы не продлилось слово за пределы письма. Но твоему благоразумию достаточно и малых семян; ибо сказано: даждь премудрому вину, и премудрейший будет (Притч. 9:9) и: слово приняв премудрый, восхвалит е и к нему приложит (ср. Сир. 21:18).

6. А слова Симеоновы к Марии не заключают в себе ничего сложного [1756] и глубокого. Ибо благослови я Симеон, и рече к Марии матери Его: се лежит Сей на падение и на востание многим во Израили, и в знамение пререкаемо: и тебе же самой душу пройдет оружие: яко да открыются от многих сердец помышления (Лк. 2:34, 35). В этом случае подивился я тому, что, миновав предыдущие выражения как ясные, предложил ты вопрос об одном этом: и тебе же самой душу пройдет оружие. Но мне и сие, как один и тот же лежит на падение и на восстание, и что значит знамение пререкаемо кажется не менее трудным, как и последнее: каким образом душу Марии пройдет оружие?

7. Посему думаю, что Господь нам на Падение и востание падение и на восстание не в том смысле, что одни падают, а другие восстают, но в том, что падает в нас худшее, а восстает лучшее, потому что явление Господне [1757] истребляет плотские страсти и возбуждает душевные качества. Например, когда говорит Павел: егда немоществую, тогда силен есмь (2 Кор. 12:10), – один и тот же и немоществует и силен, но немоществует плотью, а силен духом. Так и Господь не подает случая одним к падению так, как другим к восстанию; потому что падающие падают из прямого положения, всегда пресмыкаясь по земле со змием, которому последуют. Поэтому неоткуда ему упасть, как уже низложенному неверием. Почему для ставшего во грехе первое благодеяние – пасть и умереть, а потом ожить правдою и восстать; но то и другое даруется нам верою [1758] во Христа. Пусть падет худшее, чтобы лучшему открылся случай восстать. Если не падет блуд – не восстанет целомудрие; если не сокрушится неразумие – не процветает в нас разумное. Вот в каком смысле Господь на падение и на востание многим.

8. В знамение пререкаемо. Известно, что собственно знамением в Писании называется крест. Ибо сказано: положи Моисей змию на знамя (Чис. 21:8), то есть на крест. Знамение указывает на что-нибудь необычное и неприметное;[1759] простые видят его только, а вникающие умом в значение постигают смысл. Итак, поелику не прекращаются препирающиеся о вочеловечении Господнем, – одни утверждают, что Господь принял на Себя тело, а другие – что пришествие Его было бестелесно; одни говорят, что имел Он тело страдательное, а другие – что некоторым призраком совершил Домостроительство в теле; одни признают тело перстное, а другие – небесное; одни учат, что имел предвечное бытие, а другие – что получил начало от Марии, – то по сей причине Он в знамение пререкаемо.

9. Оружием же называет слово испытующее,[1760] которое судительно помышлением, проходит до разделения души же и духа[1761], членов же и мозгов (ср. Евр. 4:12). Итак, поскольку во время страдания Господня всякая душа подвергалась как бы некоторому борению, по слову Господа, сказавшего: вси соблазнитеся о Мне (Мф. 26:31), то Симеон пророчествует и о самой Марии; когда [она] будет предстоять кресту, видеть совершающееся, слышать произносимое, тогда, после свидетельства Гавриилова, после неизреченного ведения о Божественном зачатии, после великого показания чудес, «и в твоей душе, говорит Симеон, произойдет некоторое треволнение. Ибо Господу надлежало вкусить смерть за всякого и, став умилостивительною жертвою за мир, всех сделать праведными Своею кровью (ср. Ин. 11:6). Посему и тебя самой, которая свыше научена о Господе, коснется некоторое борение». И это есть оружие. Яко да открыются от многих сердец помышления. Дает разуметь, что, за соблазном при кресте Христовом, и в учениках, и в самой Марии произойдет скорее некое уврачевание от Господа, утверждающее сердца их в вере в Него. Так видим, что и Петр после того, как соблазнился, тверже прилепился к вере во Христа. Посему человеческое обличено в немощи, чтобы обнаружилась крепость Господня.

261. К жителям Созополя [1762] (253)

1. Читал я письмо ваше, досточестнейшие братия, писанное вами о делах своих, и возблагодарил Господа, что и меня приняли вы в сообщники забот для попечения о необходимом для вас и стоящем вашего усердия; но восстенал я, услышав, что сверх смятения, производимого в церквах арианами, и сверх извращения ими учения веры появились у вас еще другие какие-то новотолки, что, как писали вы мне, ввергает братию в великую тревогу, потому что люди сии под видом учения, заимствованного из Писания, вводят [нечто] новое и непривычное для слуха верных. Ибо писано вами, что есть у вас некие, ниспровергающие, сколько от них это зависит, спасительное Домостроительство [1764] Господа нашего Иисуса Христа и обращающие в ничто благодать велией тайны (ср. 2 Тим. 3:16), умолчанной от веков и явленной в свои времена, когда Господь, совершив все, чего требовала попечительность о человеческом роде, в заключение всего даровал нам собственное Свое пришествие. Ибо вспомоществовал Он твари Своей сперва чрез патриархов, которых жития служили образцами и правилами для желающих следовать по стопам святых и с таковою же, как они, ревностью стремиться к совершению добрых дел; потом дал Закон в помощь, преподав его чрез Ангелов рукою Моисея (ср. Гал. 3:19), а потом послал пророков, предвозвестивших имеющее быть спасение (Деян. 3:18), судей, царей, праведников, творивших силы рукою тайною (Исх. 17:16). После же всего этого в последние дни Сам явился во плоти, раждаемый от жены, бываемый под законом, да подзаконныя искупит, да всыновление восприимем (Гал. 4:4-5).

2. Итак, если не было пришествия Господня во плоти, то Искупитель не дал цены за нас смерти и не пресек Собою царства смерти. Ибо если бы было иное обладаемое смертью, а иное воспринятое Господом, то смерть не прекратила бы своих действий, страдания Богоносной плоти не послужили бы в нашу пользу, Господь не умертвил бы греха во плоти (Рим. 8:3); не были бы оживотворены Христом мы, умершие [1765] во Адаме (1 Кор. 15:22); не было бы воссоздано падшее, восстановлено ниспроверженное, усвоено Богу отчужденное от Него обольщением змия.[1766] Ибо все это разоряется утверждающими, что Господь пришел, имея небесное тело. На что нужна была Святая Дева, если не от смешения Адамова воспринята богоносная [1767] плоть? Кто же так дерзок, чтобы лжемудрыми словами и свидетельством Писания опять стал ныне возобновлять давно умолкшее учение Валентина?[1768] Ибо не новость – это нечестивое учение о мнимости (δόκησις), но давно начато суемудрым Валентином, который вырвал [из контекста] несколько высказываний у апостола, построил себе злочестивое лжеучение, говоря, что Господь принял [только] зрак раба (Флп. 2:8), а не самого раба, что Он родился в подобии человека, а не самый человек воспринят Им. Близкое к сему, кажется, говорят и эти люди, о которых надобно сетовать как о производящих у вас новые смятения.

3. А утверждать, что человеческие страсти переходят на самое Божество, не показывает людей, которые соблюдают последовательность в мыслях и знают, что инаковы страдания плоти, инаковы – плоти одушевленной, и инаковы – души, действующей в теле. Итак, плоти свойственно быть рассекаемою, умаляться и разлагаться, и опять – плоти одушевленной свойственно утомляться, чувствовать боль, алкать, жаждать, предаваться сну, а душе, действующей в теле, свойственны печали, беспокойства, заботы и тому подобное. Из сих страданий одни естественны и необходимы для живого существа, другие же навлекаются худым произволением по неустройству жизни и недостатку упражнения в добродетели. Из сего видно, что Господь принял на Себя естественные страдания в подтверждение истинного, а не мечтательного вочеловечения; а сколько ни есть страданий, производимых пороками и оскверняющих чистоту жизни нашей, те отверг Он как недостойные пречистого Божества. Посему сказано, что родился Он в подобии плоти греха (Рим. 8:3), – не в подобии самой плоти, как им кажется, но в подобии плоти греха; почему, хотя воспринял Он плоть нашу с естественными ее страданиями, однако же греха не сотвори (1 Пет. 2:22). Но как смерть, которая Адамом передана нам во плоти, пожерта была Божеством, так и грех истреблен праведностью, которая во Христе Иисусе; почему в воскресении восприимем мы плоть, ни смерти не подлежащую, ни греху не подверженную (Рим. 5:12, 17).

Вот, братия, таинства Церкви; вот предания отцов. Объявляю всякому человеку, боящемуся Господа и ожидающему Суда Божия, не увлекаться различными учениями. Кто иначе учит и не приступает к здравым учениям веры, но, отвергнув словеса Духа, собственное свое учение ставит выше евангельских догматов, такового берегитесь.

Да даст же Господь сойтись нам когда-нибудь вместе, чтобы при личном свидании восполнить, что не вошло в письмо мое. Ибо из многого написал я вам немногое, не желая выступать из пределов письма и вместе будучи уверен, что для боящихся Господа достаточно и краткого напоминания.

262. К Урвикию, монаху (254)

1. Хорошо ты сделал, что написал ко мне к нам, потому что показал в этом немалый плод любви, и всегда так делай. Не думай, что нужны тебе оправдания, когда пишешь ко мне нам. Ибо разумеем сами себя и знаем, что по природе всякий человек и со всеми равночестен и преимущества наши не в роде, не в избытке имения, не в устройстве тела, но в страхе Божием.[1770] Поэтому что препятствует тебе более преуспевать в страхе Владычнем, имея его более нас? Итак, постоянно пиши ко мне и уведомляй, каково братство твое и кто здраво ведет себя в вашей церкви, чтобы знать мне, к кому надобно писать и на кого положиться. Поелику же слышу, что есть у вас люди, которые правый догмат о вочеловечении Господа искажают превратными предположениями, то умоляю их чрез любовь твою отстать от того нелепого мнения, какое, как сказывали мне иные, имеют они, а именно: что Сам Бог превратился в плоть и не Адамово принял смешение от Девы Марии, но собственным Своим Божеством преложился в вещественную природу.

2. Это нелепое учение весьма легко опровергнуть. Но поскольку хула очевидна сама собою, то думаю, что для боящегося Господа достаточно и одного напоминания. Ибо если превратился, то и изменился. Но да не посмеем сего и сказать и подумать, потому что Бог сказал: Аз есмь, и не изменяюся (ср. Мал. 3:6). Притом какая нам польза в вочеловечении, если не наше тело, соединенное с Божеством, преодолело державу смерти? Не чрез превращение Себя Самого составил Он собственное тело Свое, происшедшее в Нем как бы от огустения Божеского естества. Да и как необъятное Божество заключилось в объеме малого тела, если только превращено все естество Единородного? Но не думаю, чтобы кто-нибудь, имея ум и приобретя страх Божий, страдал сим недугом.

Но поскольку дошел до меня слух, что некоторые из находящихся при любви твоей подвержены сей немощи рассудка, то почел я необходимым не простое сделать приветствие, но включить в свое послание нечто такое, что может и назидать души боящихся Господа. Посему прошу вас подвергнуть сие церковному исправлению и удаляться от общения с еретиками, зная, что равнодушие в этом уничтожает наше дерзновение о Христе.

263. К западным [1771] (255)

1. Господь Бог наш, на которого возложили мы упование, да дарует каждому из вас столько благодати к достижению уповаемого, сколько сами вы исполнили сердца наши радостью и своими письмами, какие прислали вы к нам с возлюбленнейшими сопресвитерами нашими,[1772] и своим состраданием к нашим горестям, каковое, по словам вышеупомянутых пресвитеров, возымели вы к нам как облекшиеся в утробы щедрот (Кол. 3:12). Ибо хотя раны наши остаются такими же, однако же доставляет нам некоторое облегчение и то, что есть готовые врачи, которые, если улучат время, в состоянии скоро уврачевать болезни наши. Посему снова [1773] и приветствуем и просим вас чрез возлюбленных, если Господь даст вам возможность отправиться к нам, не замедлить вашим посещением; потому что посещение недужных требуется одною из важнейших заповедей. Если же Благий Бог и Премудрый Домостроитель нашей жизни соблюдает милость сию до другого времени, то по крайней мере пишите к нам, что прилично вам писать в утешение угнетенных и в восстановление сокрушенных (2 Кор. 1:4). Ибо много уже было сокрушений для Церкви и велика наша скорбь о них, а помощи не ожидаем ниоткуда более, если не пошлет уврачевания нам Господь чрез вас, искренно работающих Ему.

2. Дерзость и бесстыдство арианской ереси, явным образом отторгшись от Тела Церкви, остаются при собственном своем заблуждении и не много вредят нам, потому что для всех очевидно нечестие ариан. А кто облекся в овечью шкуру, показывают наружность приветливую и кроткую, внутренно же терзают нещадно стадо Христово и, поскольку от нас вышли (ср. 1 Ин. 2:19), удобно сообщают повреждение простодушным, те тяжки для нас и от тех трудно остеречься. И желаем, чтобы о них вашею во всем точностию извещено было всем церквам на Востоке, чтобы они или, вступив на правый путь, искренно принадлежали к нам, или, оставаясь в своем развращении, в себе одних заключили вред, не имея возможности передавать болезнь свою сближающимся с ними в неосторожном общении. Необходимо же упомянуть о них поименно, чтобы и сами вы имели сведение, кто производит у нас смятения, и объявили о сем в наших церквах. Ибо наше слово для многих подозрительно – не по частным ли своим распрям думаем о них худо, а вы чем далее от них живете, тем более имеете достоверности у народа, не говоря уже о том, что в попечении об утесненных содействует вам благодать Божия. Если же многие согласно определите одно и то же, то явно, что множество участвовавших в определении расположит всех к беспрекословному принятию самого определения.

3. Итак, один из причиняющих нам великую печаль есть Евстафий из Севастии, что в Малой Армении; он, в давности обучавшийся у Ария, и, пока процветал в Александрии, сложил лукавые хулы на Единородного, последуя Арию, и, считаясь в числе самых искренних его учеников, когда же возвратился в отечество и блаженнейший епископ Кесарийский Гермоген осудил его за зловерие, дал исповедание здравой веры. И таким образом приняв от него рукоположение, по успении его тотчас обратился к константинопольскому Евсевию, который и сам не меньше кого другого защищал злочестивое Ариево учение. Потом, выгнанный оттуда по каким-то причинам, когда пришел к соотечественникам, опять оправдался, злочестивое мудрование скрывая, а на словах выказывая некоторую правоту веры. И достигнув случайно епископства, тотчас на Соборе, бывшем у них в Анкире,[1774] оказывается написавшим проклятие на догмат единосущия. Отсюда пришедши в Селевкию, с единомысленными ему совершил дело, которое всем известно.[1775] А в Константинополе опять согласился на все, что было предложено еретиками. Таким образом, удаленный от епископства, по предварительном низложении в Мелетине,[1776] средством к восстановлению своему придумал путешествие к вам. Что было ему предложено блаженнейшим епископом Ливерием,[1777] также на что сам он согласился, сие нам неизвестно, кроме того, что принес он послание о своем восстановлении и, представив оное Собору в Тиане, действительно восстановлен на прежнем месте. Он-то теперь разоряет ту веру, за которую принят, состоит в согласии с проклинающими догмат единосущия и стал вождем ереси духоборцев. Итак, поскольку от сего есть у него возможность причинять вред церквам и свободою, какая дана ему вами, пользуется он к совращению многих, то необходимо, чтоб с сего времени поправлено было дело и чтобы написали вы церквам, на каких условиях он принят и почему, ныне переменившись, обращает в ничто милость, сделанную ему бывшими тогда отцами.

4. Второй после него Аполлинарий; и он немалый причиняет вред церквам. Ибо при способности легко писать, имея язык, готовый свободно говорить о всяком предмете, наполнил он вселенную своими сочинениями, не вняв упреку того, который говорит: хранися творити книги многи (Еккл. 12:12). А во множестве, без сомнения, как допущено им много и ошибок (ибо возможно ли от многословия избежати греха? – ср. Притч. 10:19), так есть у него и богословские рассуждения, основанные не на доказательствах из Писания, но на человеческих началах;[1778] есть у него рассуждения о воскресении, сложенные баснословно, или, лучше сказать, по-иудейски, в которых говорит, что опять возвратимся к подзаконному служению, опять будем обрезываться, субботствовать, воздерживаться от яств, приносить Богу жертвы и поклоняться во храме Иерусалимском, и, кратко сказать, из христиан сделаемся совершенно иудеями. Что же может быть смешнее этого? Вернее же сказать, что может быть более сего чуждым евангельскому учению? Потом и сочинение о воплощении произвело столько смятения в братстве, что не многие уже из читавших сие сочинение сохраняют в себе первоначальный отпечаток благочестия; многие же, вняв нововведениям, обратились к вопросам и к спорным исследованиям о сих бесполезных речениях.

5. Павлин же подлежит ли какой укоризне за рукоположение, можете сказать о сем сами. А нас он огорчает наклонностью к учениям Маркелла и тем, что последователей его допускает без различения к общению с собою. Вы же, досточестнейшие братия, знаете, что Маркеллово учение в ничто обращает все наше упование, Сына исповедуя не в собственной Ипостаси, но проявившимся и опять возвратившимся в Того, из Кого произошел, и об Утешителе не допуская, чтобы имел Он собственную Свою самостоятельность; посему не погрешит, кто ересь сию признает чуждою христианству и назовет ее искаженным иудейством. Просим вас принять на себя попечение об этом. И сделаете сие, если соблаговолите написать всем церквам на Востоке, что искажающие учение, если исправятся, будут приняты в общение, а если захотят упорно остаться при своих нововведениях, будут отлучены от церквей. Должно ли было и нам в совокупном заседании с вашим благоразумием подвергнуть сие общему рассмотрению, сами того не знаем. Но поскольку время не позволяет сего и медлить вредно, потому что производимый ими вред укореняется, то по необходимости послали мы братий, чтобы, недосказанное в письме доведя до вашего сведения, побудили ваше благоговение подать церквам Божиим требуемую помощь.

264. К Варсе, епископу Едессы, находящемуся в изгнании [1779] (256)

Истинно боголюбивейшему и всякого уважения и почтения достойному епископу Варсе Василий желает о Господе радоваться. Когда отправлялись к твоему благоговению искреннейшие братия Домнин и прочие, охотно воспользовался я сим случаем писать к тебе, и приветствую тебя чрез них, моля Святого Бога до того времени сохранить меня в сей жизни, пока не сподоблюсь увидеть тебя и насладиться дарованиями, какие в тебе. Помолись только, прошу тебя, чтобы Господь вконец не предал нас врагам Креста Христова, но соблюл церкви Свои до времени мира, который когда возвратит нам, известно Ему только, Праведному Судии. Ибо возвратит и не оставит нас вовсе. Но как израильтянам определил для наказания их за грехи седмидесятилетнее пленение, так Он, Всесильный, и нас, может быть, предав на определенное некое время, воззовет когда-нибудь и восстановит в прежний мир, если только не близко уже отступление и совершающееся ныне не служит предначатием пришествия антихристова. Но что ни было бы, молись, чтобы Благой или отъял скорби, или нас сохранил непреткновенными в скорбях. Целую чрез тебя все собрание, удостоившееся быть при твоем благоговении. Все, со мною находящиеся, приветствуют твое благоговение. Здравым, благодушествующим и молящимся о мне да сохранен будешь для Церкви Божией благодатью Святого!

265. Евлогию, Александру и Арпократиону, епископам Египетским, находящимся в изгнании [1780] (257)

1. Во всем находим великое Домостроительство благого Бога о Церкви Своей; посему и то, что по видимому прискорбно и встречается с нами совершенно не по желанию нашему, к пользе многих домостроительствуется непроницаемой премудростью Божиею и неисследованными судами правды Божией. Вот и вашу любовь, воздвигнув из Египта и введя в средину Палестины, поселил здесь Господь, по примеру древнего Израиля, которого чрез пленение ввел в землю ассирийскую и путешествием святых угасил там идолослужение. Так и теперь находим то же, рассуждая, что Господь, делая видимым ваше рабство за благочестие, как вам чрез изгнание открыл поприще для блаженных подвигов, так и тем, которые видят ваше доброе произволение, даровал ясные образцы к улучению спасения. Поэтому, когда, по благодати Божией, узнал я правоту вашу в вере, узнал и попечительность вашу о братстве и что вы не слегка и с небрежением делаете общеполезное и необходимое для спасения, предпочитаете же все, что только может содействовать к созиданию церквей, тогда рассудил, что справедливо будет приобщиться к вашей благой части и через письмо сие вступить в союз с вашим благоговением. А для сего и послал я к вам возлюбленнейшего брата моего и сослужителя Елпидия, чтобы и письмо принес, и вместе сам мог пересказать вам, что не узнаете из письма.

2. Особенно же в желании союза с вами утвердил меня слух о ревности вашего благочестия к Православию, так что ни множество сочинений, ни разнообразие лжеумствований не поколебали твердость вашего сердца, но как ознакомились вы с нововводителями, учащими вопреки апостольским догматам, так и не согласились хранить в молчании, какой производят они вред. Ибо действительно во всех, домогающихся мира Господня, нахожу великую скорбь по причине всякого рода нововведений, сделанных Аполлинарием Лаодикийским, который тем более печалит меня, что вначале, по-видимому, принадлежал к нам. Терпеть что-нибудь от явного врага, как ни было бы это болезненно, сносно еще некоторым образом для страждущего, как и написано: аще бы враг поносил ми, претерпел бых убо (Пс. 54:13). Но испытать сколько-нибудь вреда от человека единодушного и близкого, – это совершенно несносно, в этом ничем невозможно утешиться. От кого ожидали, что будет споборником в истине (3 Ин. 1:8), того находим теперь полагающим много препятствий для спасающихся, потому что развлекает ум их и отводит от правоты догматов. Ибо и в делах его какой не допущено дерзости и запальчивости? И в словах его чего не придумано отважного и опасного? Не вся ли Церковь разделилась на части, особливо, когда в церкви, управляемые православными, присланы от него посланники,[1781] чтобы производить расколы и составлять особенное какое-то соборище? Не подвергается ли осмеянию велия благочестия тайна (ср. 1 Тим. 3:16), когда епископы ходят без народа и клира, носят одно пустое имя и ничего не могут сделать к преспеянию благовествования (Флп. 1:12) мира и спасения? Рассуждения его о Боге не исполнены ли нечестивых учений, потому что в сочинениях сих возобновлено им ныне древнее нечестие суемудрого Савеллия? Если то, что распускают по рукам севастийцы, не врагами сложено, но в действительности – его сочинение, то не оставил он и возможности превзойти его в нечестии, утверждая, что один и тот же Отец и Сын и Дух, предлагая и другие еще темные и нечестивые речи, которых не согласен я даже принять в слух свой, желая не иметь никакой части с произносящими такие слова. Не приведено ли им в слитность учение о вочеловечении? Не стало ли для многих сомнительным спасительное Домостроительство Господа нашего от его грязных и затемненых вопросов о воплощении? Все это собрать и подвергнуть обличению – потребно долгое и длинное слово. Кто в такой степени ослабил и исказил, обратил в ничто сказанное об обетованиях, как сделано это его баснословием? Блаженное упование, предоставленное жившим по Евангелию Христову (Кол. 1:5-6), осмелился он толковать так низко и грубо, что превратилось оно в бабьи басни (ср. 1 Тим. 4:7) и иудейские сказания (см. Тит. 1:14). Снова обещается возобновление храма, соблюдение подзаконного служения, и опять архиерей прообразовательный после Архиерея истинного (см. Евр. 3:1; 9:11), жертва [1782] за грехи после Агнца Божия, вземлющего грех мира (Ин. 1: 29), частные крещения после единого Крещения (Еф. 4:5), пепел юнчий,[1783] кропящий Церковь, чрез веру во Христа не имущу скверны или порока, или нечто от таковых (Еф. 5:27), очищение от проказы после освобождения от страдательности в воскресении, приношение ревнования (Чис. 5:18), где ни женятся, ни посягают, хлебы предложения после Хлеба, сшедшего с небеси (Ин. 6:32) – горящие светильники после истинного Света (Ин. 1:9), одним словом, если ныне закон заповедей упразднен ученми (ср. Еф. 2:15), то явно, что тогда учения Христовы будут заменены законными предписаниями.

При этом стыд и замешательство покрыли лица наши, а тяжкая печаль наполнила сердца наши. Почему умоляю вас, как сведущих врачей, умеющих с кротостью вразумлять противящихся, чтобы попробовали привести его к церковному благочинию и внушить ему презрение к многословным сочинениям,[1784] потому что он подтвердил сам собою слово притчи, что невозможно от многословия избежать греха (см. Притч. 10:19). С твердостью же предложите ему догматы Православия, чтобы и исправление его сделалось явным, и раскаяние стало известным братиям его.

3. Справедливо будет напомнить вашему благоговению и о последователях Маркелла,[1785] чтобы не сделать вам о них какого-либо неосмотрительного и легкого постановления. Но поскольку Маркелл ради нечестивых учений отошел от Церкви, то последующих ему тогда уже надлежит принимать в общение, когда предадут проклятию ересь сию, чтобы вступающие в союз со мною чрез ваше посредство были принимаемы всем братством. Ибо теперь немалая скорбь объяла многих, когда услышали, что с пришедшими к вашей досточестности вступили вы в сношение и допустили их до церковного общения. Между тем надлежало вам знать, что, по благодати Божией, не одни вы на Востоке, но имеете многих на стороне своей, которые защищают Православие отцов, изложивших в Никее благочестивый догмат веры, и что на Западе все согласны как с вами, так и с нами, – мы, получив и от них список исповедания веры, храним у себя, последуя здравому их учению. Итак, надлежало нам удостоверить всех, находящихся в единении с вами, чтобы и дело ваше еще более утвердилось согласием многих, и мир не расстраивался, когда с принятием одних отступают другие. А таким образом прилично было вам [1786] основательно и спокойно подумать о делах, имеющих важность для всех церквей во вселенной. Ибо не тот достоин похвалы, кто скоро дает какое-либо определение, напротив того, кто твердо и непоколебимо устанавливает правила на каждый случай, так что мнение его, и в последующее время будучи исследовано, оказывается достойным одобрения, – тот угоден Богу и людям как устрояющий словеса своя на суде (Пс. 111:5).

Вот что вымолвил я пред вашим благоговением, сколько позволили то мне пределы письма, чрез которое вел беседу с вами. Да дарует же Господь быть нам когда-нибудь вместе, чтобы, вместе с вами благоустроив все к примирению церквей Божиих, вместе же с вами получить награду, какая праведным Судиею уготована верным и мудрым домостроителям (Лк. 12:42)! А теперь пока соблаговолите прислать ко мне условия, на которых вы приняли последователей Маркелла, зная то, что хотя сами по себе соблюли вы все предосторожности, но такого дела не должно предоставлять себе одним, а надобно, чтобы находящиеся в общении с вами и на Западе, и на Востоке были согласны на их восстановление.

266. К Петру, епископу Александрийскому [1787] (258)

1. Прекрасно и как прилично было духовному брату, научившемуся у Господа истинной любви, напал ты на меня за то, что не обо всем здешнем, и важном и неважном, довожу до твоего сведения. Ибо на тебе лежит обязанность заботиться о наших делах, а на мне – доносить любви твоей о том, что делается у нас. Но знай, досточестнейший и возлюбленнейший для меня брат, что непрерывные скорби и сильная эта буря, которая ныне приводит в потрясение церкви, делают меня не обращающим уже внимания на происходящее. Как стук обращается в привычку тем, у кого непрестанно бывает поражен им слух в кузнице, так и я непрерывностью странных известий приобучен, наконец, с несмущенным и неустрашимым сердцем слышать всякую необычайность. Поэтому, что издавна замышляется против Церкви арианами, как ни много таких замыслов, как они ни важны и сколько ни говорят о них в целой вселенной, все это для меня сносно, потому что делается явными врагами и противниками учения истины, и дивлюсь я арианам, когда не сделают они обычного им, а не когда отважатся против благочестия на что-нибудь важное и безрассудное. Печалит же меня и смущает, что делают единомышленные и единоверные с нами. Впрочем, и это, так как часто бывает и непрестанно поражает мой слух, не кажется мне странным. Почему и сам я не был тронут недавно происшедшими беспорядками и твоего не потревожил слуха, частью зная, что молва сама собою доведет весть о случившемся, частью же выжидая, чтобы другие стали вестниками неприятного, а сверх того находя и неприличным сердиться на подобные поступки, как будто негодуя на то, что презрели меня. Впрочем, тем, которые сделали это, писал я, как следует, умоляя их, чтобы, поелику тамошние братия впали в некоторое разномыслие, не отступали они от любви, исправления же ожидали от тех, которые могут по церковным правам врачевать проступки. И как ты совершил уже сие, прекрасно и по долгу своему подвигшись на такое дело, то похвалил я тебя и возблагодарил Господа, что у тебя сохраняется остаток древнего благочиния и что Церковь не утратила своей крепости во время моего гонения, потому что вместе со мною не были гонимы и правила. Поэтому, неоднократно утруждаемый галатами, не мог еще я отвечать им, ожидая ваших приговоров. И теперь, если даст Господь и захотят терпеливо меня выслушать, надеюсь привести людей сих в Церковь, не подвергаясь укоризне, будто бы сам я отделился к маркеллианам, но их соделав членами Тела Церкви Христовой, чтобы это худое нарекание, навлеченное ересью, было уничтожено присоединением их ко мне и сам я не понес стыда как приложившийся к ним.

2. Но огорчил меня брат Дорофей, который, как сам ты писал, не совсем приятно и кротко беседовал с твоею чинностью.[1788] И это приписываю затруднительности обстоятельств. Ибо, видно, ни в чем не успеваю я по грехам своим, если и ревностнейшие из братий не оказываются кроткими и способными к возлагаемым на них служениям, не исполняя всего согласно с моим [1789] желанием. Возвратясь, пересказывал он мне разговор свой с твоею досточестностью при честнейшем епископе Дамасе и опечалил меня, сказав, что боголюбивейшие братия, сослужители мои Мелетий и Евсевий, причислены к последователям Ария. Но если бы и ничто другое не подтверждало их православия, то по крайней мере нападения на них ариан для рассуждающих здравомысленно служат немаловажным доказательством их правоты. А твое благоговение обязывается к единению с ними в любви и общением в страданиях за Христа. Будь уверен в том, воистину досточестнейший, что нет такого речения в Православии, которое бы сими мужами не было проповедано со всяким дерзновением при свидетеле Боге и в моем присутствии. А я и на один час не принял бы общения с ними, если бы нашел их хромающими в вере. Но если угодно, оставим прошедшее и положим некоторое начало к миру для последующего времени. Ибо все мы имеем нужду друг в друге, подобно членам, связанным между собою взаимным общением, и особенно имеем нужду теперь, когда Восточные церкви смотрят на нас [1790] и в вашем [1791] единомыслии найдут для себя опору и утверждение; а если узнают, что вы имеете какое-либо подозрение друг на друга, то ослабеют и опустят руки свои в противоборстве с противниками веры.

267. К Варсе, епископу Едессы, находящемуся в изгнании [1792] (259)

По расположению, какое имею к твоему богочестию, желал я сам прийти к тебе, облобызать истинную любовь твою и прославить Господа, Который возвеличился в тебе и досточестную старость твою соделал известною во вселенной для всех боящихся Его. Но поскольку преодолевает меня тяжкий телесный недуг, лежат на мне бесчисленные заботы о церквах и не могу так свободно располагать собою, чтобы идти, куда хочу, и видеться, с кем желаю, то письмом сим утоляю желание свое насладиться твоими добротами и прошу высокое твое благоговение помолиться о мне и о Церкви, чтобы Господь дал мне непреткновенно прейти остальные дни или часы моего странствования (1 Пет. 1:17) и даровал мне увидеть мир церквей Его и услышать как о прочих сослужителях и сподвижниках твоих, чего им желаю, так и о тебе самом, что люди твои день и ночь просят у Господа правды (Пс. 4:2).

Знай же, что хотя не писал я часто и сколько должен был писать, однако же писал к твоему богочестию. Но, может быть, приветствий моих не могли сберечь те братия, которым поручал я доставление письма. Теперь же, когда дождался я, что наши отправляются к твоей досточестности, и с охотой вручил им письма, и послал нечто, что соблаговолили без гордости принять от моего смирения и благословить меня в подражание патриарху Исааку (ср. Быт. 27:27). А если, будучи занят делами, когда ум погружен у меня во множестве забот, не соблюл я в чем-нибудь приличия, то не ставь мне сего в вину и не огорчайся, но подражай своему во всем совершенству, чтобы и я, как и все прочие, наслаждался твоею добродетелью. Здравым, благодушествующим о Господе и молящимся о мне да будешь дарован мне и Церкви Божией!

268. К Евсевию, живущему в изгнании [1793] (260)

И в наше время показал Господь, что не оставляет преподобных Своих (Нав. 1:5), великою и сильною рукою Своею приосенив жизнь твоего преподобия. Ибо находим в этом почти подобие того, как святой, не пострадав, пребывает во чреве китовом (Ион. 2) и боящийся Господа не терпит вреда в сильном огне (Дан. 20:50), потому что и твое богочестие сохранил Господь невредимым, когда, как слышу, отвсюду окружала нас война. И о если бы всемогущий Бог соблюл и впоследствии сие многожеланное зрелище для меня, пока я еще жив, или по крайней мере для других, ожидающих твоего возвращения как собственного своего спасения! Ибо уверен, что Человеколюбец, призирая на слезы церквей и на воздыхания, какими воздыхают о тебе, сохранит тебя для мира, пока продлит милость к просящим Его день и ночь.

Итак, что сделано против вас до прибытия возлюбленного брата нашего и сослужителя Ливания, достаточно узнал я в проезд от него; а касательно того, что было в этом времени, имею нужду в уведомлении. Ибо слышу, что в этот промежуток времени постигли места сии большие и жесточайшие бедствия, о которых, если можно, скорее, а в противном случае по крайней мере от благоговейнейшего брата нашего сопресвитера Павла по возвращении его хотелось бы услышать, чего желаем, а именно: что жизнь ваша сохраняется невредимою и безопасною. Поелику же слышно, что вся дорога наполнена разбойниками и беглыми, то побоялся я дать что-нибудь в руки брату, чтобы не сделаться виновным и в смерти его. А если Господь даст сколько-нибудь тишины, потому что слышу о приходе войска,[1794] постараюсь послать кого-нибудь из своих, чтобы навестил вас и подробно уведомил меня обо всем, что у вас делается.

269. К супруге военачальника Аринфея. Утешительное (261)

1. При твоем положении было бы прилично и сообразно с долгом самому мне быть у тебя и принять участие в случившемся с тобою. Ибо таким образом утолил бы я и собственную скорбь, и пред твоею честностью выполнил бы долг утешителя. Поелику же тело мое не терпит дальних переездов, то приступаю к беседе с тобою в письме, чтобы не подумал кто, будто бы совершенно для меня чуждо случившееся с тобою.

Итак, кто не сетовал о сем человеке? У кого такое каменное сердце, чтобы не пролил о нем горячей слезы? Меня же преимущественно исполнило сие печали, когда представил себе, какое почтение оказывал он собственно мне и сколько покровительствовал вообще церквам Божиим. Но, впрочем, рассудил я и то, что, будучи человеком и выполнив обязанности свои в жизни сей, в надлежащее время взят он опять Богом, распорядителем дел наших. Прошу и твое благоразумие, размыслив о сем, спокойно принять постигшее тебя и, сколько можно, с терпением [1795] переносить несчастье. Достаточно, правда, и самых обстоятельств, чтобы умягчить твое сердце и дать место рассудку; однако же сильная любовь твоя к мужу и доброта ко всем заставляют меня опасаться, чтобы по простоте нравов, глубоко уязвившись скорбью, не предалась ты горести. Поэтому как всегда полезно учение Писания, так всего более в подобных обстоятельствах. Посему помни приговор Сотворившего нас, по которому все мы, происходящие из земли, опять возвращаемся в землю (Быт. 3:19); и нет никого столь великого, чтобы оказался недоступным сему разрушению.

2. Согласен и я, что прекрасен и велик был этот чудный муж, что душевная доблесть равнялась в нем телесной силе, что та и другая не могла быть в большей степени; однако же он был человек и умер, как Адам, как Авель, как Ной, как Авраам, как Моисей и как всякий другой, кого ни наименуешь из причастных того же естества. Потому не будем жаловаться на то, что он отнят у нас; но поелику прежде жили с ним вместе, будем благодарить за сие Сочетавшего. Ибо потеря мужа для тебя есть нечто общее с другими женами, но думаю, что ни одна из жен не может в равной мере [с тобой] похвалиться супружеством. Ибо действительно Творец наш создал мужа сего, как образчик для человеческой природы; почему к нему были обращены все взоры – его дела прославляли все; живописцы и ваятели не в состоянии были изобразить его, как должно; а историописатели, повествуя о военных его подвигах, кажутся невероятными, как рассказывающие баснь. Посему многие не соглашались верить молве, которую принесла эта плачевная весть, и вовсе не допускали, что умер Аринфей. Впрочем, он потерпел то же, что последует и с небом, и с солнцем, и с землею (Пс. 101:26-27).

Он отходит от нас, положив славный конец жизни, не старостью согбенный, ничего не уступив из своей знаменитости; как велик был в настоящей жизни, так велик и в будущей; от настоящей блистательности не понес никакой утраты в ожидаемой славе; потому что пред самым исшествием из жизни всю душевную скверну омыл банею пакибытия (Тит. 3:5).[1796] И поелику в этом сама ты была его попечительницею и содейственницею, то почерпни в сем величайшее для тебя утешение и от настоящего обратись душою к попечению о будущем, чтобы и тебе сподобиться за добрые дела получить одинаковое с ним место упокоения. Пощади престарелую матерь, пощади юную дочь, для которых одна ты осталась утешением. Будь примером мужества для прочих жен; итак, умерь горесть, чтобы и тебе изгонять печали из сердца и чтобы печаль не поглотила тебя. При всяком случае имей в виду великую награду терпения, какую Господь наш Иисус Христос обетовал в воздаяние за содеянное в жизни (Мф. 25:34).

270. Без надписи. О похищении девицы [1797] (262)

Весьма прискорбно для меня удостовериться, что вы и не оказали негодования на поступок запрещенный, и не в состоянии были рассудить, что похищение есть нарушение законов общежития, насилие человеческой жизни и оскорбление людям свободным. Ибо знаю, что, если бы все держались таких мыслей, то не было бы никакого препятствия давно уже изгнать из нашего отечества навык к этому злу. Итак, воодушевись в настоящем деле христианскою ревностью, вооружись против преступления, как должно, и девицу, где ни отыщешь, употребив все усилие отними и возврати родителям, а самого похитителя лиши общения в молитвах и провозгласи отлученными также и тех, которые помогали ему, по сделанному мною еще прежде постановлению,[1798] каждого со всем домом его лиши на три года общения в молитвах. И то селение, которое приняло к себе похищенную, скрывало ее и даже удерживало силою, не исключая никого из жителей оного, отлучи также от общения в молитвах, чтобы все научились похитителя, как змею или другого какого зверя почитая общим врагом, гнать от себя, а обиженным оказывать покровительство.

271. К Евсевию, другу, рекомендательное письмо на Кириака пресвитера (263)

Вскоре по твоем удалении и даже по следам твоим прибыв в город, сколько был я опечален тем, что не нашел тебя, нужно ли и говорить об этом тебе, такому человеку, который не имеешь нужды в словах, но знаешь по опыту; потому что и сам терпел подобные неудачи. Ибо как было для меня дорого видеть и обнять превосходного во всем Евсевия и снова возвратиться воспоминанием к своей юности и припомнить те дни, когда были у нас и один кров, и один очаг, и тот же наставник, когда и отдых, и занятие, и роскошь, и скудость – все делили мы между собою поровну. Как дорого, думаешь, ценил я, что все это обновлю в памяти при свидании с тобою, и, сбросив с себя эту тяжелую старость, опять, по-видимому, из старика сделаюсь молодым? Но насладиться сим не дано мне. Впрочем, не отнята возможность беседовать с твоею ученостию чрез письмо и тем по возможности утешить себя; потому что встретил я почтеннейшего сопресвитера Кириака,[1800] которого хвалить и делать к тебе близким чрез твое посредство стыжусь я; ибо могут подумать, что берусь за излишнее дело, представляя тебе твою же преимущественную собственность. Но поелику мне должно быть свидетелем истины (Ин. 18:37) и духовно соединенным со мною уделять то, что есть у меня лучшего, то, хотя полагаю, что и тебе известно неукоризненное священство сего человека, однако же и сам со своей стороны я подтверждаю то же, имея сведение, что ни в чем не нападают на него даже те, которые на всех налагают руки и не боятся Господа. А от них если бы и было что – и в таком случае этот человек не сделался бы недостойным. Даже на кого нападают враги Господни, тех более утверждают на их степени, нежели отъемлют у них сколько-нибудь из пребывающей в них благодати Духа. Однако же, как сказал я, ничего не выдумано против сего человека. Итак, и для собственной своей пользы и в угодность мне, соблаговоли воззреть на него, как на пресвитера неукоризненного, пребывающего со мною в единении и заслуживающего всякое уважение.

272. К Софронию,[1801] магистру (264)

1. Извещал меня диакон Актиак, что некоторые возбудили в тебе огорчение против меня своей клеветою, будто бы не дружелюбно расположен я к твоей честности. А я и не подивился, что такого мужа сопровождают льстецы. Ибо людям весьма сильным обыкновенно оказываются такие низкие услуги; иные по недостатку собственных добрых качеств, которыми бы могли привести себя в известность, входят в милость чрез обнаружение чужих недостатков. И как ржа в пшенице есть тля, зарождающаяся в самой пшенице, так почти и ласкательство, вкрадывающееся в дружбу, губительно для самой дружбы. Поэтому, как сказал, не подивился я, что иные, как шмели вкруг ульев, жужжат в твоем блистательном и чудном доме.

Но весьма удивительным и вовсе неожиданным показалось мне то, что ты, человек особенно известный степенностью нрава, согласился подставить им оба уха и принять клевету на меня, который, с юного возраста до этой старости питая любовь ко многим, никого, сколько знаю, не предпочитал в дружбе твоему совершенству. Ибо, хотя бы не убеждал меня разум любить тебя, при таких твоих совершенствах, достаточно было бы привычки, приобретенной с детства, чтобы привязать меня к душе твоей. А тебе известно, сколько навык силен в дружбе. Если же не показываю ничего, соответственного такому расположению, то извини мою немощь. И сам ты в доказательство благорасположения, конечно, потребуешь от меня не дел, но одного произволения, желания тебе всего лучшего. И не дай Бог дойти тебе когда-нибудь до того, чтобы иметь нужду в благодеянии от таких малых людей, как я!

2. Поэтому как стал бы я говорить что-нибудь или действовать вопреки тебе по делу Мемнониеву? Ибо диакон рассказывал мне это. Как предпочел бы дружбе твоей богатство Имития, человека, до такой степени расточающего свое имущество? Но во всем этом нет нимало правды; я ничего не говорил и не делал вопреки тебе. А тем, которые говорят ложь, подало, может быть, повод сказанное мною некоторым из заводивших шум, а именно: «Если этот человек решился намерение свое привести в исполнение, то будет ли шуметь или нет, непременно желаемое будет – хотя вы говорите, хотя молчите. Если же передумает, то не вмешивайте почтеннейшего имени моего друга и под видом усердия к своему [1802] покровителю не домогайтесь приобрести себе какую-нибудь выгоду внушением страха и угрозами». Самому же завещателю ни лично, ни чрез другого ничего не говорил я об этом деле, ни важного, ни маловажного.

3. И ты не должен верить этому, если не почитаешь меня человеком вовсе отчаянным, который ни во что не ставит этот великий грех – ложь. Напротив того, и в этом деле совершенно оставь подозрение на меня, и во всем прочем мое расположение к тебе ставь выше клеветы, подражая Александру,[1803] который, получив письмо о злоумышлении врага, поскольку в это самое время взял в руки лекарство, чтобы его выпить, не только не поверил клеветнику, но вместе и письмо прочел, и лекарство выпил. Ибо думаю ставить себя не ниже кого-либо из сделавшихся известными своей дружбою; потому что никогда не был изобличен погрешившим против дружбы, а сверх того принял от Бога заповедь любви (Ин. 13:34), которая делает меня твоим должником не только по общей человеческой природе, но и потому, что признаю тебя благодетелем, как, в частности, себе самому, так и отечеству.

273. Без надписи (265)

Совершенно уверенный, что досточестность твоя любит меня и касающееся до меня почитает собственным своим, почтеннейшего брата моего Эра, которого называю братом своим не по какому-нибудь знакомству с ним, но по самому совершенному дружескому расположению, выше которого и быть ничего не может, предоставляю твоей несравненной правоте и прошу благосклонно воззреть на него и по возможности оказать ему покровительство, в чем только будет ему потребен твой высокий ум, чтобы ко многим благотворениям, какие уже получил от тебя, мог я причислить и это благодеяние.

274. К Имерию, магистру (266)

Самому тебе лучше всякого известно, что дружба моя и привычка к почтеннейшему брату Эру получили начало еще с детства и по благодати Божией сохранились до старости; потому-то и любовь твоего высокородия Господь даровал мне с того же времени, с которого Эр доставил нам случай взаимно узнать друг друга. Итак, поелику имеет он нужду в твоем покровительстве, то прошу и умоляю тебя, как уступив давнему ко мне благорасположению, так вняв настоящей нужде, принять такое участие в делах его, чтобы не имел он необходимости ни в каком другом покровительстве, но возвратился ко мне, исполнив все по желанию, и я ко многим благодеяниям, какие получил от тебя, мог причислить и это, в сравнении с которым не нахожу, а потому не могу и желать себе другого важнейшего и более ко мне относящегося.

275. Без надписи (267)

Благорасположением своим к почтеннейшему брату нашему Эру предупреждал ты мои просьбы и к нему был лучше, нежели как желал я, и по преизбытку почестей, какие оказывал ты ему, и по своему во всяком случае покровительству. Впрочем, поелику не могу оставаться в молчании о деле его, то прошу твою несравненную досточестность и из милости ко мне прибавить усердия об этом человеке и отпустить его в отечество не потерпевшим от вражеских наветов; потому что теперь не безопасен он от стрел зависти и многие замышляют возмутить покой его. Против них найдем одну несокрушимую защиту, если сам соблаговолишь покрыть сего человека своей рукою.

276. К Арматию Старшему [1804] (268)

Общий для всех человеков закон старших возрастом признает общими для всех отцами, а собственно наш христианский закон нас, старцев, для таковых ставит в чине родителей. Потому не думай, что делаю лишнее дело и домогаюсь ненужного, когда ходатайствую пред тобою о твоем же сыне. Признаю справедливым, чтобы требовал ты от него послушания во всем ином, потому что и по закону естественному, и по закону гражданскому, каким управляемся, тебе подчинен он телесно. А о душе надобно думать, что она, будучи от Бога, подчинена иному и Богу обязана воздавать долг предпочтительнейший всякому другому долгу. Итак, поелику нашего христианского, истинного Бога предпочел он вашим богам, многим и чтимым в вещественных образах, то не гневайся на него, а лучше подивись благородству души, которая выше страха и угождения отцу поставила то, чтобы искать единения с Богом в истинном Его познании и в добродетельной жизни. Пусть тронут тебя самая природа, приветливость ко всем и кротость его нрава, и ты нимало не огорчайся его поступком. Конечно же, не презришь и моей просьбы, или, лучше сказать, мною предлагаемой просьбы твоего города, который и по любви к тебе, и потому, что желает тебе всего прекрасного, представляет себе, что тебя самого видит христианином. Так обрадовал их слух, внезапно разнесшийся в городе!

277. К Максиму Схоластику (269)

Прекрасный и добрый Феотекн пересказал мне о твоей честности и возбудил во мне желание свидеться с тобою, ясно живописав словом облик души твоей, и такую воспламенил во мне любовь к тебе, что, если бы не обременяла меня старость, не держала возросшая со мною болезнь, то ничто не удержало бы меня, чтоб самому быть у тебя. И действительно, не малое приобретение, из великого дома и знатного рода перейдя к жизни евангельской, обуздать юность рассудком, плотские страсти поработить уму и водиться смиренномудрием, к какому обязан христианин, который рассуждает о себе, как и должно, откуда он и куда идет (см. Ин. 8:14); потому что разумение [собственной человеческой] природы сокращает надменность души, изгоняет из нее всякую гордость и кичливость, одним словом – делает учеником Господа, сказавшего: научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем (Мф. 11:29). Ибо действительно, любезнейший сын, одно постоянное благо вожделенно и похвально. А это – честь у Бога.

Человеческое же неосязаемей тени, обманчивее сонных грез. Ибо юность проходит скорее весенних цветов, и красота телесная увядает или от болезни, или от времени; богатство неверно, слава непостоянна;[1805] самые занятия искусствами имеют успех только на время настоящей жизни. И что для всех наиболее вожделенно – искусство в слове – имеет приятность только для слуха. Упражнение же в добродетели – драгоценное достояние для того, кто имеет, и самое приятное зрелище [1806] для того, кто видит. Позаботившись об этом, сделаешь себя достойным благ, по обетованиям уготованных Господом.

А каким образом достигать тебе к уразумению прекрасного и как сохранять приобретенное, говорить об этом нужно было бы долее, нежели сколько позволяет цель настоящего слова. И теперь сказанное пришло мне на мысль вымолвить тебе потому только, что услышал я от брата Феотекна, которому желаю всегда говорить правду, особенно же когда речь идет о тебе, чтобы более прославился Господь в тебе, который от чуждого корня приносишь многоценные плоды благочестия.

278. К Валериану [1807] (270)

Мне желалось видеть твое благородие, еще быв в Орфанине.[1808] Ибо ожидал я, что, находясь в Корсагенах,[1809] не поленишься прийти ко мне, когда будет у меня Собор в Аттагенах. Но как этого Собора не состоялось, то желалось бы мне видеть тебя на горе. И там опять близость Евиза [1810] поддерживала надежду свидания. А как не удалось то и другое, то я решил писать, чтобы соблаговолил ты повидаться со мною, чем и долг выполнишь; потому что ты, человек молодой, придешь к старику и вместе при свидании получишь от меня какой-нибудь совет, так как у тебя с некоторыми в Кесарии есть дела, для исполнения своего требующие моего посредства. Итак, если не в труд будет, не поленись свидеться со мною.

279. К Модесту, префекту [1811] (271)

Хотя многие будут приносить от меня письма к твоей досточестности, но по преизбытку чести, какую мне оказываешь, заключаю, что множество писем не причинит никакого беспокойства твоему великодушию. Потому и брату сему охотно дал я это письмо, зная, что и он получит все желаемое, и я буду считаться у тебя в числе благодетелей, доброму твоему произволению доставляя случаи к благодеяниям. Итак, дело, по которому имеет нужду в твоем покровительстве, расскажет сам он, если удостоишь воззреть на него благосклонным оком и подашь ему столько смелости, чтобы открыть уста пред высокою и несравненною твоею властью. А я представляю в письме свое дело, а именно: что сделанное для него почитаю собственным своим приобретением, тем паче что он для этого собственно приходил ко мне из Тианы,[1812] с уверенностью, что будет для него великая выгода, если вместо просьбы представит мое письмо. Почему, чтоб и он не обманулся в своей надежде, и я насладился обычною честью, и твое усердие к добрым делам было удовлетворено, – и в настоящем случае прошу принять его благосклонно и включить в число самых близких к тебе.

280. К Модесту, префекту (272)

Хотя и много в том смелости, чтобы представлять такому человеку просьбы свои в письмах, однако же уважение, какое прежде ты мне оказывал, не дает в сердце моем места робости, и осмеливаюсь писать о людях, близких мне по роду и достойных уважения по честности нравов. Так вручивший тебе это письмо мое для меня то же, что сын. И как ему нужна только одна твоя благосклонность, чтобы достигнуть желаемого, то соблаговоли принять письмо мое, которое вышеупомянутый представит тебе вместо просьбы, и доставить ему случай пересказать о своем деле и поговорить с людьми, которые в состоянии ему содействовать, чтобы по твоему приказанию скорее получил он желаемое и мне можно было похвалиться, что, по милости Божией, есть у меня такой покровитель, который близких мне почитает собственными своими просителями, непосредственно к нему прибегающими.

281. К Модесту, префекту (273)

Помню я великую честь, тобою мне оказанную, а именно: что сверх прочего подал ты мне смелость писать к твоему великородию. Поэтому пользуюсь сим даром и наслаждаюсь самою человеколюбивою милостью, вместе и сам увеселяясь тем, что беседую с таким мужем, и тебе доставляя случай оказывать мне честь своими ответами. Поелику просил уже я твою снисходительность о товарище моем Елладии-старшине, чтобы, сняв с него должность уравнителя податей, дозволить ему заняться делами нашего отечества, и удостоился от тебя некоторого благосклонного соизволения, то возобновляю ту же просьбу и прошу прислать приказ к начальнику области об избавлении его от этого беспокойного дела.

282. К епископу (274)

Не приглашенный жалуешься, а приглашенный не слушаешься. Из последнего же видно, что первое замечание сделано тобою напрасно. Ибо, вероятно, не пришел бы ты, если бы и был тогда приглашен. Итак, послушайся приглашающего теперь и не будь в другой раз несправедливым, зная, что вина, приложенная к вине, служит ей подтверждением, и последнее делает достовернейшим обвинение в первом. Прошу же тебя никогда не гнушаться мною. Если же мною гнушаешься, то несправедливо пренебрегать мучениками, которых память совершить с нами вместе приглашают тебя. Итак, сделай это, во-первых, в угождение и мне, и им; если же это тебе неугодно, то по крайней мере – в угождение достойным преимущественного чествования.[1813]

283. К одной вдове (275)

Надеюсь найти удобный день для собрания после тех собраний, которые намерен назначить в нагорной стороне. А без служения при собрании не представляется мне иного времени к свиданию, если Господь не устроит чего-либо сверх чаяния. И об этом можешь заключать по собственным делам своим. Ибо если у твоего благородства при попечении об одном доме такое множество забот, то сколько, думаешь, дел каждый день имею у себя я? А сон твой, как думаю, совершеннее показывает, что надобно тебе приложить некоторое попечение о душевном зрении и уврачевать то око, которым бывает видим Бог. Находя же увещание в Божественных Писаниях, для того чтобы увидеть тебе должное, не будешь иметь нужды ни во мне, ни в ком-либо другом, потому что Святой Дух подаст тебе достаточный совет и руководство к полезному.

284. К сборщику податей, о монашествующих [1814] (276)

Хотя думаю, что у досточестности твоей в отношении монашествующих принято какое-нибудь правило и мне не нужно просить для них особенной милости, но довольно им будет, если наряду со всеми окажется к ним человеколюбие, однако же, рассуждая, что и на мне лежит обязанность заботиться, по возможности, о таковых людях, пишу к совершенному твоему благоразумию, прося освободить от податей сих давно отрекшихся от мира и умертвивших тело свое; почему и не в состоянии они оказать какую-либо пользу обществу или имуществом, или телесным служением. Ибо если живут они по обету, то нет у них ни имения, ни тела; первое расточено в пользу бедных, а последнее сокрушено постами и молитвами. Но знаю, что ведущих такую жизнь уважишь ты более всякого другого и захочешь иметь их своими помощниками, чтобы своим евангельским житием умилостивили они Господа.

285. Без надписи (277)

Заботящийся о Церкви и имеющий на руках своих попечение об имуществах есть сам вручитель тебе письма сего, возлюбленный сын.[1816] Соблаговоли и дозволить ему свободно выговорить, о чем будет доносить твоей чинности, и обратить внимание на то, в чем будет уверять он, чтобы по крайней мере с нынешнего времени Церковь могла возобновиться в силах и избавиться от этой многоглавой гидры.[1817] Ибо таково имущество бедных, что всегда будем искать человека, который бы принял на себя оное, потому что Церковь более растрачивает,[1818] нежели получает какую-либо выгоду от имений.[1819]

286. К смотрителю над тюрьмами (278)

Поелику при этом собрании захвачено несколько людей бессовестных и вопреки Господней заповеди (Исх. 20:15) похитивших недорогие одежды у нищих, которых надлежало скорее одеть (Мф. 25:34-40), а не раздевать, и хотя захватили их те, на кого возложено попечение о церковном благочинии, однако же ты думал, что задержать этих людей следовало тебе, как гражданскому чиновнику, то посему отписал я к тебе, завещая, что, когда преступления делаются в церквах, тогда надлежащее исправление их предоставляется нам, а судей утруждать сим не должно. Посему-то похищенные ими вещи, какие значатся в описи, у тебя находящейся и составленной в общем всех присутствии, велел я взять; и иные сберечь, пока придут за ними, а иные отдать явившимся, похитителей же обратить на истинный путь вразумлением и внушением Господним (Еф. 6:4). И надеюсь, что во имя Божие на будущее время сделаю их лучшими. Ибо чего не производят телесные наказания по приговору судилищ, в том, сколько знаем, нередко оказываются действенными страшные суды Господни. Если же угодно тебе и о сем донести комиту,[1820] то я столько полагаюсь на права свои, и на правоту этого человека, что представляю тебе поступить, как хочешь.

287. Без надписи (279)

Дело с этим человеком весьма трудно. Ибо не знаю, чем и подействовать на его нрав, столь изворотливый и, как можно заключать из видимого, отчаянный. Ибо призываемый в суд не слушается; а если и явится, то у него такое обилие слов и клятв, что желательным делается скорее разойтись с ним. Нередко же случалось видеть, что вины свои слагает он на обвинителей. Одним словом, ни у кого из живущих на земле естественные расположения не оказываются столь непонятными и восприимчивыми к пороку, как у этого человека, как можно видеть в нем по немногим опытам. Для чего же спрашиваете меня и не убедите сами себя терпеть неправды его, как гнев небесный? Но чтобы не оскверниться вам общением во грехах, пусть будет он со всем домом отлучен от молитв и от всякого иного общения со святыми. Может быть, и очувствуется он, когда все будут его избегать.

288. Без надписи (280)

Кого не уцеломудривают обыкновенные наказания и не приводит к покаянию удаление от молитв, с теми необходимо должно поступать по правилам, данным от Господа. Ибо написано: аще согрешит брат твой, обличи его между тобою и тем: аще тебе не послушает, пойми с собою иного; аще же ниже тако послушает, повеждь Церкви. Аще и Церковь преслушает, буди тебе уже яко язычник и мытарь (Мф. 18:15, 17). Так поступлено и с сим человеком: обвинен был однажды; обличен при одном и при другом; а в третий раз пред Церковью. Итак, поелику запрещали мы ему, и он не принял того, то пусть уже будет изринут, и всему населению пусть будет объявлено, что не должно принимать его ни в какое общение по делам житейским, чтобы когда прекратим с ним сношения, вполне соделался он снедию диавола (1 Тим. 1:20).

289. Без надписи. Об одной притесненной женщине (281)

Признавая равным грехом и согрешивших оставлять без наказания, и в наказании преступать меру, подверг я, по обязанности своей, этого человека наказанию, отлучив его от церковного общения, а обиженным сделал увещание, чтобы не отмщали сами за себя, но предоставили воздаяние Господу. Посему если бы была какая-нибудь польза от моих увещаний, то заставил бы выслушать себя в то время, подействовать живым словом, внушающим гораздо более доверия, нежели сколько могут убедить письма.

Но поскольку услышал я очень тяжелые отзывы, то и тогда смолчал, и теперь не почитаю для себя приличным рассуждать об этом. Она говорит: «Я отказалась от мужа, от деторождения и от света, чтобы достигнуть единого – сподобиться похвалы от Бога (1 Кор. 7:34) и заслужить доброе имя у людей. Когда человек, с детства приобучившийся вносить расстройство в домы по обыкновенному своему бесстыдству, насильно однажды вошел в мой дом и сделался мне известен по тому одному, что видался со мною, а я, и по незнанию дел его и по какой-то неопытной скромности, постыдилась явно выгнать его, тогда до того простер он свое нечестие и обиды, что целый город наполнил хульными обо мне речами и опозорил меня в надписи, напоказ всему народу выставленной на церковной паперти. И, испытав для себя некоторые неприятности по законам, опять начал то же и возобновил свои хулы. Снова наполнились обо мне речами и площади, и училища, и зрелища, и домы людей, которые принимают его к себе по сходству жизни. И следствие этого срама вышло, что меня и не знают с лучшей стороны, как следовало бы; потому что у всех я ославлена как женщина распущенного нрава»[1821].

«Сверх того, – говорит она, – одним хулы сии приятны, потому что людям, естественно, нравятся укоризненные речи; другие же, хотя на словах негодуют, однако же не оказывают ко мне сожаления; иные уверены, что укоризны справедливы, другие остаются в сомнении, слыша множество клятв его. Но никто не сжалится; в полном смысле чувствую теперь свое одиночество и сама себя оплакиваю, не имея ни брата, ни друга, ни родственника, ни раба, ни свободного, ни даже единого человека, который бы пожалел обо мне. И видно, я одна несчастнее всех в городе, в котором так редки гнушающиеся пороком, где не думают, что обида, сделанная другому, коснется со временем и их самих».

С обильными слезами выговорив мне сии и еще гораздо более трогательные слова, она удалилась, не оставив и меня без упреков, что я, кому надлежало отечески пожалеть о ней, остаюсь равнодушным к такому злу и любомудрствую в чужом горе, «потому что, – говорила она, – приказываешь ты мне не потерю имения презреть, не телесные труды перенести, но лишиться доброго о себе мнения, в чем утрата будет общею потерею клира».

Посуди же сам, чудный мой, что теперь в угодность твою должен сказать ей на сии слова я, который принял для себя за правило сделавших зло не выдавать гражданским властям, но не избавлять тех, которые выданы; потому что давно сказано апостолом, чтобы в злом деле боялись князя: не бо всуе, говорит апостол, меч носит (Рим. 13:4). Поэтому как выдать – не человеколюбиво, так и избавить – будет знаком, что даю повод обижать. Но, может быть, начало дела почему-нибудь будет отложено до моего личного прибытия, и тогда докажу, что от неповиновения мне других никакой нет для меня выгоды.

290. К Нектарию [1822] (282)

Многих благ желаю тем, которые возбуждают досточестность твою к непрерывному собеседованию со мною чрез письма. Не подумай, что говорится это мною по привычке, но, напротив того, с истинным расположением высоко ценю слово твое. Ибо что для меня дороже Нектария, который с детства известен мне с прекраснейшей стороны, а теперь доблестями всякого рода достиг такой знаменитости? Поэтому для меня любезнее всех друзей, кто доставляет мне письма твои.

Что же касается до избрания предстоятелей в округах, то хотя и делаю что-нибудь, угождая людям, или склоняясь на просьбы, или уступая страху, однако же не поступлю так в этом случае, потому что буду не домостроителем, но корчемником, если дар Божий буду менять на человеческую приязнь. Но хотя подаваемые голоса подаются людьми, которые, о чем ни свидетельствуют, свидетельствуют по внешнему виду, выбор же способнейших предоставляется нашим смирением Тому, Кто ведает тайны сердечные, – однако же, без сомнения, для всякого лучше, в то время, когда дает он свидетельство, удерживаться от рвения и всякого раздора (что бывает, когда свидетельство дается о ком-либо из ближних), молить же Бога, чтобы не утаилось полезное. Ибо в таком случае не будем винить человека за то или иное окончание дела, но Богу принесем благодарение за совершившееся. А если делается это из видов человеческих, то и сделано не бывает, но есть одно подражание и далеко не доходит до действительности.

Рассуди же и то, что усиливающийся всеми мерами, чтобы мнение его одержало верх, дает повод к немалой опасности – часть погрешностей навлечь нам со временем на себя самих. Ибо, при поползновении человеческой природы, во многом могут согрешать и те, от которых не ждешь сего. Притом нередко, подав друзьям прекраснейший совет наедине, не сердимся, если и не убедим требовавших совета; как же огорчаться, если там, где не человеческий совет, но Божий суд, не предпочтут нас судам Божиим? Итак, если сие дается от людей, то чего просить у нас, а не само собою брать всякому? Если же дается от Господа, то надобно молиться, а не гневаться. И в молитве должно просить не исполнения собственной воли, но предоставлять все Богу, домостроительствующему полезное. А Святой Бог да удалит от дома вашего всякое опытное изведание скорбей и – как тебе, так и всем близким к тебе – да продлит жизнь безболезненную и безвредную во всяком благополучии!

291. К Тимофею, хорепископу (283)

И написать все, что думаю, нахожу как не соответственным мере письма, так и по другим отношениям неприличным для послания приветственного, но и пройти сие молчанием почти для меня невозможно, потому что сердце мое воспламенено против тебя справедливым гневом. Поэтому избираю средину: об одном пишу, а о другом умалчиваю. Ибо намереваюсь побранить тебя, если позволительно, с дружеской свободою.

Ужели ты тот Тимофей, который, как известно нам, с детства показывал столько усердия к строгой и подвижнической жизни, что в этом отношении винили тебя даже в неумеренности, потеряв из виду, чтобы все меры прилагать о том, что надобно делать приближающимся к Богу, смотришь на то, что думает о тебе такой-то, отдаешь жизнь свою в зависимость приговору других и не подумаешь, что и друзьям ты бесполезен и врагам смешон, боишься стыда перед людьми, как беды какой, а не представишь себе, что, пока останавливаешься на этом, сам того не примечая, не радишь о прежней жизни? Невозможно в одно время иметь успех в том и в другом – и в делах мира сего, и в жизни по Богу. И Божественные Писания, которым научены мы, и самая природа полны подобных примеров. И в умственной деятельности совершенно не возможно в то же время обдумывать двух мыслей. И в принятии чувственных впечатлений нельзя в то же время принять и различить двух голосов, вместе достигающих слуха, – хотя отверсты у нас два слуховые прохода. И глаза, если не будут оба устремлены на один видимый предмет, не могут в точности исполнить своего дела. И это показывает нам природа. А пересказывать тебе места из Писаний не менее смешно, чем, по пословице, показывать сову афинянам.[1823]

Поэтому для чего соединять нам несоединимое – волнения общественной жизни и упражнение в благочестии? Не лучше ли, удалясь от сих волнений и от того, чтобы и самим иметь, и другим доставлять дело, оставаться самим собою и какую давно предположили себе цель благоговейной жизни, утвердить ее самым делом и желающим осмеять нас показать, что не в их силе огорчать нас, когда хотят? Это же будет, когда покажем себя свободными от всего, что подает повод к осмеянию. И о сем довольно. Но хорошо нам сойтись когда-нибудь вместе и обстоятельнее посоветоваться о том, что полезно для душ наших, чтобы при наступлении необходимого для нас исшествия [из мира сего] не быть нам застигнутыми в заботах о суетном.

Я с удовольствием принял присланное твоею любовию; оно и само по себе весьма приятно, но во много крат большую приятность дает сему приславший. Прими благосклонно, когда и я пришлю тебе понтийских произведений – восковых свечей и крепительных лекарств; а теперь у меня их не было.

292. К Палладию (284)

Половину желания моего исполнил Святой Бог, подав мне случай к свиданию с благоговейнейшею сестрою нашею, твоею сожительницею. Но Он силен даровать и остальное, чтобы, увидев и твое благородство, воздал я полное благодарение Богу. Ибо весьма желательно мне сие; особенно теперь, когда услышал я, что почтен ты великою честью, бессмертною ризою, которая, облекши наше человечество, уничтожила смерть во плоти, и смертное стало поглощено ризою нетления.

Итак, поскольку Господь Своею блогодатью присвоил тебя Себе, освободил тебя от всякого греха, отверз тебе Царство Небесное и указал пути, ведущие к тамошнему блаженству, то прошу тебя, как человека, в такой мере превосходящего прочих благоразумием: разумно прими благодать и будь верным стражем сокровища, со всем тщанием соблюдая Царский залог, чтобы, сохранив печать неповрежденною, предстал ты Господу, сияя во светлости святых, на чистой ризе нетления не положив никакой скверны или порока, но соблюдая во всех членах святыню, как облекшийся во Христа. Ибо сказано: елицы во Христа крестистеся, во Христа облекостеся (Гал. 3:27). Поэтому да будут у тебя все члены святы, чтобы прилично им было облечься в святое и светлое одеяние.

293. К Юлиану (285)

Каково было твое телесное состояние в продолжение этого времени? Совершенно ли возвратилось у тебя владение рукою? Как идут прочие дела в жизни? Все ли исполняется по мысли твоей, как желаем тебе и как должно быть по твоему изволению? Ибо у кого ум склонен к переменам, то нимало не странно, если у них и жизнь не упорядочена. А у кого мнение твердо, всегда постоянно и одинаково, тем следует проводить жизнь свою согласно с своим произволением. Правда, что кормчему не дано производить тишины, когда хочет; но нам сделать жизнь свою неволнуемой весьма удобно, если заставим умолкнуть восстающие внутри нас мятежи страстей и станем духом выше всего, приражающегося совне. Ибо ни утраты, ни болезни, ни прочие неприятности в жизни не коснутся человека рачительного, пока ум его пребывает в Боге, проникает в будущее, легко и без труда преодолевает бурю, восстающую с земли; тогда как люди, сильно предавшиеся житейским попечениям, подобно откормленным птицам, понапрасну имея у себя крылья, влачатся по земле вместе с скотами.

Дела мои столько же позволяли мне видеть тебя, сколько можно видеть друг друга встречающимся на море. Однако же поелику по когтям можно узнать целого льва, то думаю, что и я достаточно узнал тебя и по кратковременному опыту. А поэтому-то высоко ценю, что имеешь некоторое внимание к делам моим и не отдаляешь меня от мысли своей, но непрестанно содержишь в памяти. А доказательством твоего памятования – письма, которые, чем чаще будешь присылать их, тем большее доставят мне удовольствие.

294. К Фисту и Магну [1824] (286)

Приличны и отцам промыслительность о собственных своих детях, и земледельцам попечительность о растениях или семенах, и наставникам заботливость об учениках, особенно когда по дарованиям своим подают они о себе прекрасные надежды. И земледелец рад трудам, когда созревают колосья и подрастают деревья; веселят и ученики учителей, и дети – отцов, преуспевая одни – доблестью, а другие – возрастом. А у меня тем большая о вас забота и тем лучшая на вас надежда, чем дороже всякого искусства и всякого рода животных и плодов то благочестие, которое было укоренено и воспитано мною еще в нежных и чистых душах ваших и которое желаю видеть достигшим совершенной зрелости и приносящим спелые плоды, при соответствии моим желаниям вашей любви к учению. Ибо известно вам, что и мое к вам расположение и Божие содействие зависят от вашей воли, как скоро примет она должное направление и Бог – ваш Помощник, призовете Его или нет, и всякий боголюбивый человек сам назовется учить вас, потому что усердие в людях, способных научить чему-нибудь полезному, бывает непреодолимо, когда души учеников чисты от всякого упорства.

Поэтому не препятствует сему и телесное отдаление, потому что Создатель, по преизбытку премудрости и человеколюбия, ни мысли нашей не ограничил телами, ни силы слова – языком, но способным доставлять пользу и в отношении к самому времени дал какое-то преимущество, так что могут они передавать учение не только отдаленным по месту, но и самым поздним потомкам. И эту мысль подтверждает нам опыт, потому что за много лет до нас жившие наставляют современных нам учением, сохраняющимся в письменах. И я, столько удаленный от вас телом, всегда неразлучен мыслью и удобно беседую с вами, – и учения не остановят ни суша, ни море, ежели только есть в вас сколько-нибудь заботливости о собственных душах своих.

295. К монашествующим [1825] (287)

Думаю, что, по благодати Божией, не имеете вы нужды ни в каком другом убеждении после тех бесед, какие лично имел я с вами, убеждая всех вас принять совокупное житие в подражание апостольскому образу жизни, что и приняли вы как доброе наставление и возблагодарили за сие Господа. Итак, поелику сказанное мною не одни только слова, но такие уроки, которые должны быть приведены в действие, – к пользе для вас самих, которые их приняли, к успокоению для меня, которым предложен этот совет, к славе и похвале имени Христова, которое призвано на вас, – то по сему самому послал я к вам возлюбленного брата нашего, чтобы он и усердных узнал, и ленивых возбудил, и противящихся привел для меня в известность.

Потому что велико мое желание и видеть вас соединенными вкупе, и слышать о вас, что любите вы не жизнь, никем не свидетельствуемую, но соглашаетесь лучше все быть друг для друга и охранителями строгого исполнения правил и свидетелями успехов. Таким образом каждый из вас и сам за себя, и за преуспеяние брата получит совершенную награду, к приобретению которой должны вы и словом и делом все споспешествовать друг другу в непрестанных собеседованиях и убеждениях. Паче же всего убеждаю вас соблюдать в памяти веру отцов и не приходить в колебание по внушениям старающихся совратить вас в вашем безмолвии; ибо знаете, что и строгость жития, не просвещаемая верою в Бога, неполезна сама по себе, и правая вера без добрых дел не в состоянии поставить нас пред Господом, но что должно быть то и другое вместе, да совершен будет Божий человек (2 Тим. 3:17), и да не храмлет жизнь наша от недостатка в чем-либо, потому что спасает нас вера, как говорит апостол, любовию поспешествуема (Гал. 5:5).

296. К одной вдове [1826] (288)

Гадая о твоем ко мне расположении и зная усердие, какое имеешь к делу Господню, в последнее время понадеялся я на тебя, как на дочь свою, и долгое время имел в своем употреблении твоих лошаков; пользовался, правда, ими бережливо, как собственными своими, но вместе и продлил время их служения. О сем надлежало написать к твоей степенности, чтобы в сделанном увидела ты доказательство благорасположения.

Но вместе напоминаю письмом сим твоему благолепию памятовать Господа и, всегда имея пред очами исшествие из мира сего, так устроять жизнь свою, чтобы дать ответ непогрешительному Судии и за добрые дела свои иметь дерзновение пред Тем, Кто в день посещения Своего откроет тайны сердец наших.

Приветствую через тебя благороднейшую дочь твою и прошу ее проводить время в поучении словесам Господним, чтобы душа ее питалась добрым учением, чтобы ум ее возрастал и увеличивался более, нежели сколько возрастает по природе тело.

297. К одной вдове [1827] (289)

И по старости лет, и по искренности духовного расположения, признавая себя весьма обязанным посещать твое несравненное благородство во время личного твоего присутствия и не оставлять отсутствующую, но недостаток свидания восполнять письмами, поелику нашел эту женщину, которая может доставить письмо твоей честности, то приветствую тебя чрез нее, паче всего поощряя к делу Господню, чтобы Святой Бог, досточестно продолжая дни твоего пресельничества во всяком благочестии и чистоте (1 Тим. 2:2), соделал тебя достойною и будущих благ.

Потом поручаю тебе и упомянутую выше дочь мою: прими ее, как мою дочь и свою сестру, и в чем потребует совета у твоей благолепной и чистой души, не оставь своим участием и помоги ей, во-первых, в ожидании себе награды от Господа, а во-вторых, в успокоение мне, который восполняю меру любви к тебе, по благоутробию Христову (см. Флп. 1:8).

298. Без названия, к одному благочестивому человеку (290)

Обличает в обмане человека, который уверял, что в воде есть какая-то необычайная сила.

Что во всем благоволишь употреблять меня советником и участником забот, то поступаешь в этом сообразно своему совершенству, и Бог вознаградит тебя и за любовь ко мне, и за попечительность о житии. Но подивился я тому, что подействовал на тебя обман этого человека и поверил ты, будто бы в воде есть какая-то необычайная сила, тогда как ни одно свидетельство не подтверждает сего слуха. Ни один из живущих там не получил ни малой, ни большой пользы для тела своего, как надеялся, разве иной случайно почувствовал какое-нибудь облегчение, что бывает иногда следствием сна и другого какого-либо жизненного действия. Но этот искоренитель любви [диавол] внушает простодушным людям, чтобы случайное приписали они свойству воды. А что слово мое истинно, можешь изведать это самым опытом.

299. К сборщику податей (291)

Сам знаю (что писал ты о себе), как затруднительно иметь попечение о делах общественных. Ибо давняя эта мысль, что ревнующие о добродетели не с удовольствием приступают к общественным должностям. Ибо к чему обязаны врачи, то же самое, как вижу, лежит и на начальниках. Они видят бедствия, испытывают неприятности и с чужих несчастий пожинают для себя печаль; по крайней мере, таковы истинные начальники, потому что люди корыстные, имеющие в виду деньги и удивляющиеся этой славе, почитают величайшим благом захватить какую-нибудь власть, при которой будут они в состоянии делать добро друзьям, мстить врагам и иметь у себя, чего ни пожелают. Но ты не таков. Из чего же это видно? Из того, что добровольно удалился ты от высокой правительственной должности в обществе, когда мог управлять городом, как одним домом, избрал же жизнь беззаботную и покойную, чтоб и самому не иметь у себя дел, и не доставлять дела другим, ценя это гораздо выше, нежели другие ценят то, чтоб выполнять свои прихоти.

Но поелику Господу угодно, чтоб область иворитов [1828] не досталась в руки корчемникам и перепись не походила на торг невольниками, но все были переписаны по справедливости,[1829] то прими на себя должность, которая, хотя в других отношениях и беспокойна, однако же может приобрести тебе Божие благоволение. И ты не пугайся могущества, не пренебрегай нищетою, но вернее всяких весов покажи тобою управляемым непреклонность своего рассудка. Ибо таким образом рачение твое о справедливости сделается явным для доверивших тебе дело сие, и они станут тебе дивиться более, нежели другим. А если и скроется от них это, то не скроется от Бога нашего, Который великие награды определил нам за добрые дела.

300. Утешительное [1830] (292)

Поелику Господь поставил нас для христиан на втором месте после отцов, поручив нам образование в благочестии детей, в Него уверовавших, то постигшую тебя скорбь о блаженном сыне твоем признал я собственною своею скорбью и восстенал о безвременной разлуке с ним, всего более соболезнуя о тебе и рассуждая: как тяжела будет болезнь сия для отца по естеству, когда столько было сердечной печали и в нас, которые стали близкими ему по заповеди! О нем самом не должно ни чувствовать, ни говорить ничего скорбного; но жалки те, которые обманулись в надеждах своих на него. И действительно, достойны многих слез и стенаний отправившие от себя сына в самом цвете лет для упражнения в науках, чтобы сретить его умолкшего этим продолжительным и вовсе не желанным молчанием. Так поразило это меня вдруг как человека; без меры проливал я слезы, и из глубины сердца моего исторгались невежественные воздыхания, потому что горесть, как облако, внезапно объяла рассудок. Но как скоро пришел я сам в себя и душевным оком воззрел на природу всего человеческого, то стал просить себе прощения у Господа в тех чувствованиях, к каким душа моя, по увлечению, подвигнулась при этом событии, и убедил сам себя терпеливо переносить, что по древнему Божию приговору соделалось участью жизни человеческой.

Умирает отрок в возрасте сверстников, любимый учителями, – отрок, который при одном свидании мог привлекать к себе в благорасположение человека самого свирепого, был быстр в науках, кроток нравом, не по летам умерен, о котором, если бы кто сказал и более этого, то все еще сказал бы меньше истины и который, однако же, при всем этом был человек, рожденный человеком же. Поэтому что же надлежит содержать в мыслях отцу такого сына? Не иное что, как приводить себе на память своего отца, который умер. Посему что удивительного, если рожденный смертным стал отцом смертного же?

А если умер прежде времени, прежде нежели насладился жизнью, прежде нежели пришел в меру возраста, прежде нежели стал известен людям и оставил по себе преемство рода, то (как сам себя уверяю) в этом не приращение горести, но утешение в постигшем горе. К благодарению обязывает сие распоряжение Божие, что не оставил он на земле детей-сирот, что не покинул жены вдовы, которая бы или предалась продолжительной скорби, или вышла за другого мужа и вознерадела о прежних детях. А если жизнь этого отрока не продолжилась в мире сем, – то будет ли кто столько неблагоразумен, чтобы не признать сего величайшим из благ? Ибо более продолжительное пребывание здесь бывает случаем к большему изведанию зол. Не делал еще он зла, не строил козней ближнему, не дошел до необходимости вступать в собратства лукавствующих, не вмешивался во все то, что бывает худшего в судах, не подпадал необходимости греха, не знал ни лжи, ни неблагодарности, ни любостяжательности, ни сластолюбия, ни плотских страстей, какие обыкновенно зарождаются в душах своевольных; он отошел от нас, не заклеймив души ни одним пятном, но чистый переселился к лучшему жребию. Не земля скрыла от нас возлюбленного, но приняло его небо. Бог, Который распоряжает нашею судьбою, узаконяет для каждого пределы времен, вводит нас в жизнь сию, – Сей Самый Бог и переселил его отсюда. У нас есть урок в самом избытке бедствий, это – знаменитое [1831] изречение великого Иова: Господь даде, Господь отъят; яко Господеви изволися, тако и бысть: буди имя Господне благословенно во веки (Иов. 1:21).

301. К Максиму. Утешительное (293)

В какое расположение привела меня весть о сем горе, к ясному изображению этого никакое слово не может быть для меня достаточным. То представляю себе потерю, какую понесло общество благочестивых жен, лишившись предстоятельницы своего чина; то воображаю себе это сетование, в какое повергнута твоя степенность, доселе наслаждавшаяся ясными днями, и мысленно вижу дом, всеми ублажаемый, а теперь преклонивший колена, вижу супружество, скрепленное самым высоким согласием, а теперь расторгшееся скорее сновидения. Как не изнемочь душою, хотя бы мы были и адамантовые?

А у меня с первой беседы с тобою родилась привязанность к твоему благолепию, и я столько пленился твоею добродетелью, что дела твои всякий час у меня на языке. Когда же познакомился я с сею блаженною душою, тогда подлинно уверился, что на вас подтвердилось слово притчи: от Господа сочетавается жена мужеви (Притч. 19:14). Вы столько были сродны между собою нравами, что каждый из вас изображал в себе нрав другого, как в зеркале. И сколько бы ни наговорил кто – он не выразил бы и малейшей части вашего достоинства.

Но с какими чувствованиями надобно покоряться закону Божию, издревле возобладавшему, по которому вступивший в бытие в определенное для него время опять отходит отсюда и каждая душа по совершении ею необходимого служения жизни разрешается от телесных уз?

Не мы первые и не мы одни, чудный муж, потерпели это, – но что испытали родители, и деды, и все предки наши, то же самое и мы изведываем на опыте. И настоящая жизнь полна подобных примеров. Тебе же, столько превосходящему других добродетелью, и среди горести прилично сохранить высокость души не униженною, не огорчаться настоящею потерею, но знать благодарность к Даровавшему дар в начале. Ибо умереть – это общий удел всех приобщившихся того же естества, но жить с доброй супругой удавалось не многим, ублажаемым за сие в жизни; почему и самая скорбь, с какою переносится разрыв такого союза, для рассуждающих благосознательно – немалый дар Божий. Ибо знаем многих, которые расторжение несогласного супружества почли сложением с себя бремени.

Посмотри на это небо и солнце, обведи взорами всю эту тварь: еще немного времени – и всех этих многочисленных и великих созданий не станет; из всего этого выведи то заключение, что и мы, составляя часть умирающей твари, приняли должное нам по общности естества; потому что и самое супружество есть утешение в необходимости умереть. Поелику невозможно пребыть в жизни навсегда, то Создатель преемством рода обезопасил продолжительность его в мире. А если скорбим о том, что скорее нас переселилась она отсюда, то не позавидуем ей в том, что не более вкусила тревог жизни, но оставила нас, когда еще не успели мы налюбоваться ею, как приятным цветком. Всего же более да остановит на себе твое внимание догмат Воскресения, потому что ты христианин и проводишь жизнь в надежде будущих благ.

Итак, надобно представлять себе, что она прошла уже путь, по которому и нам должно будет идти. А если прошла прежде нас, то не сетования это требует; ибо, может быть, в скором последствии судьба наша сделается бедственнее, если, долее промедлив здесь, будем подлежать большим наказаниям. Напротив того, рассудок наш, свергнув с себя бремя печали, пусть примет попечение о том, чтобы в последующее время, сколько должны мы, благоугождать Господу.

302. К супруге Врисоновой. Утешительное (294)

Нужно ли и говорить, сколько было у меня стенания при известии о горести, причиненной смертью превосходнейшего из людей – Врисона? Без сомнения, ни у кого нет такого каменного сердца, чтобы, собственным опытом изведав такого человека и потом услышав, что внезапно он похищен у людей, не почел потери его общею утратою для света. Но у меня за печалью вскоре последовала забота о тебе, когда рассудил, что если случившееся так тяжело и неудобовыносимо для людей, не бывших с ним в свойстве, то как горе сие должно было поразить твою душу, по природе столько добрую и по мягкости нрава склонную к сострадательности, и постигнутую таким бедствием, что в разлуке с супругом ощутила она как бы рассечение себя самой на части! Ибо если супруги, по слову Господню, действительно уже не два, но плоть едина (Мф. 19:6), то, конечно, расторжение союза не менее болезненно, как если расторжение пополам нашего тела.

Но такова, или еще и больше, скорбь сия; что же послужит утешением в горе? Во-первых, законоположение (νομοθεσία) Бога нашего, изначала возымевшее действие свое, по которому вступившему в бытие непременно надобно в определенное ему время расстаться с жизнью. Поэтому, если такой был порядок дел человеческих от Адама и до нас, не будем негодовать на общие законы естества, но примем это о нас распоряжение от Бога, Который повелел, чтобы сия мужественная и непобедимая душа не от истощения тела болезнью и не от изнурения его самым временем разлучилась с жизнью, но оставила жизнь в цвете лет, среди блеска военных заслуг. Посему не должны мы огорчаться тем, что разлучились с таким мужем, но возблагодарим Господа, что удостоились быть в сожитии с человеком, потерю которого почувствовала вся почти Римская держава, о котором пожалел государь, сетовали воины и высшие сановники плакали, как о родном сыне.

Итак, поелику он оставил тебе память о своих доблестях, то и признавай, что есть у тебя достаточное утешение в горе. Сверх того должна ты знать, что если кто не падает под скорбью, но в надежде на Бога несет бремя печали, то за терпение готова ему великая награда от Бога. Ибо нам Апостольским установлением запрещено об усопших скорбеть наравне с язычниками (1 Фес. 4:13). И дети твои, как живые изображения, да утешают тебя в отсутствие возлюбленного. Посему занятие воспитанием их пусть развлекает душу твою в печали. А также прилагая попечение о том, как остальное время жизни своей провести благоугодно Господу, прекрасное придумаешь занятие своим помыслам. Ибо приуготовление себя к ответу пред Господом нашим Иисусом Христом и старание о том, чтобы оказаться в числе любящих Его, достаточно могут затмить собою печаль так, чтобы она не поглощала нас. Господь же да подаст сердцу твоему утешение благого Своего Духа, чтобы и мы, слыша о тебе, могли представлять тебя в пример, и сама ты служила хорошим образцом добродетельной жизни для всех своих сверстниц!

303. К комиту [1832] (295)

Жители местечка ложным, как думаю, доносом убедили твою досточестность сделать побор конями.[1833] Почему, так как дело само в себе несправедливо, а поэтому должно быть неприятно твоей досточестности и для меня огорчительно, по близости моей с подвергшимися обиде, – то спешу попросить твою доброту, чтобы замышляющим обиду не попустил ты иметь успеха в своих кознях.

304. К Авургию [1834] (296)

Это тот самый, о котором прежде докладывал я тебе чрез диакона. Поелику пришел он к тебе с письмом от меня, то пусть пойдет от тебя, получив, что ему желательно.

305. Без надписи [1835] (297)

Вам уже знаком этот человек, как видно это из рассказов его. Ибо при всяком случае вы у него на языке: в памятовании о православных, в страннолюбии к подвижникам, во всякой добродетели вас ставит он на первом месте. Упомянет ли кто об учителях, – он не терпит, чтобы вам предпочтены были другие; укажет ли кто на поборников благочестия, способных обличать еретические внушения, – он не согласен наименовать другого прежде вас, свидетельствуя, что ваша добродетель во всем непреоборима и не имеет у себя соперников. И ему, говоря сие, не большого стоит труда уверить в том, потому что рассказывает вслух людям, знающим больше того, о чем бы пересказ другого можно было почесть преувеличением.

И он-то, возвращаясь к вам, просил письма не для того, чтобы чрез меня сблизиться с вами, но чтобы мне оказать благодеяние, доставляя случай приветствовать возлюбленных мною. Да вознаградит его Господь за доброе произволение! И вы, по мере сил своих, воздайте ему благодарение и молитвами, и добрым своим о всех произволением. Уведомьте меня и о состоянии дел церковных.

306. К севастийскому градоначальнику [1836] (298)

Чувствую, что досточестность твоя с охотою получает от меня письма, и знаю тому причину. Поелику ты добротолюбив и склонен к благотворениям, а я всякий раз доставляю тебе какой-нибудь самый удобный случай высказать высокие качества своего изволения, то и прибегаешь ты к письмам моим, так как они заключают в себе поводы к добрым делам. Итак, представляется еще новый случай, который может отпечатлеть на себе черты твоей ко всем благосклонности, а вместе с тем извести на середину провозвестника твоих доблестей.

Ибо пришедшие из Александрии надлежащим образом воздать необходимый и вообще на всем человеческом роде лежащий долг к умершим имеют нужду в твоем покровительстве, а именно: чтобы ты всенародно объявленным приказом дозволил им вынести тело близкого им человека, окончившего жизнь в Севастии во время военного постоя, а потом оказал им возможную помощь в проезде на общественное иждивение, – посредством сего найдут они от твоего великодушия некоторое облегчение в дальнем своем странствовании. А что сие дойдет до великой Александрии и тамошним жителям внушит удивление к твоей досточестности, это известно твоему благоразумию, хотя бы и не говорил я. Да и я, к многим милостям, какие получил уже, причислю и эту.

307. Без надписи (299)

Имеющие природу сварливую отвергают часто даже и добрые мысли, а хорошим и выгодным признают не то, что кажется таким всякому другому, хотя это и полезно, но что им нравится, хотя это и вредно. Причиною же этому – неразумие и необразованность нравов, не обращающая внимания на советы других, но доверяющая одним собственным своим мнениям и внезапно приходящим в голову мыслям. А приходят те мысли, какие им нравятся; нравятся же какие угодно. Но кто признает полезным, что ему угодно, тот ненадежный судия справедливого, походит же на слепцов, которых водят слепцы. От сего удобно подвергается он потерям, и один опыт бывает для него учителем полезного.

Сию-то беду терпит теперь связавшийся с сим человеком. Когда надлежало предоставить суд общим друзьям, лучше сказать, когда неоднократно давали суд свой многие, заботившиеся о справедливости и истине, прибег он к градоправителям и к решению судебных мест и предпочитает, потеряв многое, приобрести малое. А суд начальствующих доставляет и победу небезубыточную.

Будь же помощником, любезная глава, и паче всего обоим ссорящимся воспрепятствуй (что и благочестно) иметь доступ к градоправителю; но сам вместо него будь их судиею. Если же который-нибудь из них не покорится, а воспротивится приговору, окажи пособие обиженному и силу свою употреби в пользу правого истца.

308. Без надписи [1837] (300)

И в бытность твоей досточестности у братий говорил я в пользу этих жителей села Капралы, представлял их во внимание твоей снисходительности (ἡμερότης)[1838] и просил тебя, чтоб, имея пред очами мздовоздаяние от Господа, вступился ты за них как за людей бедных и во всем утесненных. И теперь в письме опять возобновляю ту же просьбу, моля Святого Бога, чтоб настоящая твоя знаменитость и блистательность в свете сохранялись и еще более возрастали, а при большой силе мог ты и нам оказывать значительнейшие благодеяния. Ибо почитаю тебя уверенным в том, что единственным моим желанием есть спасение всего вашего дома.

309. Без надписи [1839] (301)

Много бранил я этого брата, озабоченного описью дома, тогда как предварительно по необходимости освобождает его от налогов нищета. Ибо Господь так благоустроил сие к пользе души его, что из достаточного состояния дошел он теперь до крайней нищеты и едва достает у него на насущное пропитание; из многих же рабов, которых имел у себя прежде во владении, теперь не повелевает ни одним. У него осталось одно свое тело, и то немощное и престарелое, как сам видишь, и еще трое детей – новое приращение забот для человека бедного.

И хотя вполне было мне известно, что не имел он нужды в моей просьбе и что, по человеколюбию твоему, для умилостивления твоего достаточно с него одной бедности, однако же, поелику просителей удовлетворить трудно, побоялся я оставить в чем-нибудь невыполненным долг свой пред ним и стал писать к тебе, зная, что тот день, в который увидит он в первый раз твою степенность, соделается для него началом спокойной на будущее время жизни и произведет в делах его перемену на лучшее.

310. Без надписи (302)

Самому мне весьма желательно было свидеться с твоею ученостью по многим причинам. Во-первых, чтобы в течение большого времени насладиться твоими доблестями, а во-вторых, чтобы попросить тебя за жителей Ариарафии, издавна притесняемых, которым Господь дал достойное утешение, даровав им быть под управлением твоей правоты. А есть еще одно имение моих родственников, весьма обремененное и занимающее почти первое место среди ариарафийской бедности, о котором прошу твою доброту помочь ему по возможности, чтобы оно не было впредь обременительным для владельцев.

311. К главному начальнику (303)

Много вынуждают у меня писем к твоей досточестности не внимающие моим удостоверениям, но домогающиеся по делам своим чего-нибудь особенного и преимущественного. Ибо давно уже засвидетельствовал я им, что ты у нас для всех общий и равный охранитель наших прав и что никому не нужно выискивать чего-либо большего к приобретению твоего человеколюбия, разве кто превзойдет меру желаний. Однако же в удовлетворение дал я ему письмо, представляя тебе сего человека и прося воззреть на него благосклонно и, поелику дом его долгое время обременяем был общественными должностями, удостоить оный возможного облегчения.

312. К сборщику податей [1840] (304)

Знаешь выгоды и убытки, какие бывают людям при описи имуществ для обложения податьми. Поэтому извини употребившего много старания, чтобы не потерпеть никакого убытка; прими на себя труд по возможности помочь ему в том, чтобы оказана ему была справедливость.

313. К сборщику податей [1841] (305)

Нам издали невозможно видеть распоряжений Божиих; напротив того, мы, люди, по малодушию своему, смотрим на то, что у нас под ногами, и, нередко направляемые к доброму концу, негодуем, и всем располагающий по Своей премудрости Владыка терпит наше невежество. Ибо, конечно, помнишь, сколько негодовали мы тогда на возложенную на нас должность,[1842] скольких друзей употребляли в дело, чтобы чрез них избавиться от притеснения, потому что так называли мы дело.

Но теперь видим, каково настоящее. Бог дал тебе случай привести в известность правоту своих нравов и на последующее время всему обществу оставить побуждения к доброй о тебе памяти. Ибо как будет произведена эта оценка имений, по обыкновению сохранится о ней воспоминание у следующих родов. А я уверен, что галаты не могли бы и пожелать себе человека более человеколюбивого. Даже не одних галатов могу назвать осчастливленными твоим правлением, но скажу это и сам о себе, потому что и у меня есть дом в Галатии, и дом, по милости Божией, весьма знатный. Если будет ему от тебя какое вспоможение (наверно же будет, пока дружба не утратит своей силы), принесу Богу великое благодарение.

Итак, если дружба моя значит что-нибудь для твоей досточестности, то позволь упросить тебя ради меня оказать какое-нибудь несомненное благодеяние дому достойного удивления градоначальника Сулпикия,[1843] так чтобы из нынешней описи получил он какую-нибудь особенно замечательную выгоду, достойную твоего великодушия, а присовокуплю – и просьбы от меня, исполненного к тебе любви. Если же не так, то, покрайней мере, сколько дозволяют нынешние обстоятельства и сколько делает возможным самое свойство дел, непременно должен ты убавить налоги и не оставлять их в том же виде, чтобы за бесчисленные благодеяния, какими пользуемся от доброго градоначальника, чрез твою степенность могли мы воздать ему эту одну благодарность.

314. Без надписи [1844] (306)

Могу ли я пропустить открывшийся в доме моем случай к отсылке письма и не приветствовать твоей досточестности с отправляющимся к вам?[1845] Он мог бы и сам пересказать все, касающееся до меня, и заменить собою потребность письма, но пожелал быть вручителем тебе оного, потому что весьма меня любит и всею душою ко мне привержен. Очень ему желательно принести ответ и от тебя и услужить тебе.

Поэтому дал я ему письмо, в котором, во-первых, желаю вам всех благ, и какие имеет жизнь сия, и какие уготованы нам в соблюдаемом для нас по обетованию блаженстве, а потом молю Святого Бога устроить для меня вторичное с вами свидание, пока еще я на земле. В том же, что ради меня умножишь любовь свою к упомянутому выше брату, я не сомневаюсь. Посему соблаговоли сделать, чтобы изведал он это на самом деле.

315. Без надписи [1846] (307)

Вполне уверенный, что не обманусь в надежде, если о чем справедливо попрошу твою досточестность, охотно согласился я дать письмо этой честнейшей попечительнице сирот, живущей в таком доме, который несноснее какой-нибудь многоглавой гидры.[1847] А сверх всего этого близок я с нею и по самому роду. Почему прошу твое благородство, и из уважения ко мне и чтобы соблюсти должное уважение к делу сирот, оказать ей какую-нибудь помощь и тем, наконец, сделать для них сносным владение сим домом.

316. Без надписи [1848] (308)

Вполне уверенный, что притекающие к твоей доброте не имеют нужды в письмах, потому что больше делаешь добра по правоте своего нрава, нежели сколько мог бы кто побудить тебя к тому просьбою, чрезвычайною, однако ж, заботливостью об этом сыне вынужден я писать к твоей чистой и нелестной душе, представляя тебе сего человека и прося в предстоящем ему деле, в чем только можно, оказать посильную помощь. А что не будет он иметь нужды ни в каком другом покровителе, если ты соблаговолишь к предстательству о нем употребить всю силу, какую дал тебе Господь, это совершенно мне известно.

317. Без надписи [1849] (309)

Редкость писем наших к твоей досточестности делает редкость ответов от тебя самого. Ибо в том, что не получаю ответа на каждое письмо свое, нахожу доказательство, что письмо мое обеспокоивает твою досточестность. Но, с другой стороны, к иной мысли приводит меня представление о множестве занятий у тебя; и извинительно человеку, у которого столько дел на руках, забыть меня, о котором, при всем досуге и спокойствии от дел, нелегко вспомнить, по незначительности моей в свете. Итак, тебя да возводит Святой [1850] на высшие степени знаменитости и благодатью Своею да сохраняет в настоящем величии; а я буду пользоваться всяким случаем писать к тебе, тем не менее воспользуюсь настоящим – по делу сего письмоводителя, которого поручаю тебе; и прошу сделать, чтоб принятый им на себя труд о доставлении моего письма был для него не без добрых воспоминаний.

318. Без надписи .[1851] О соотечественнике (310)

Приходящих с нашей родины делает достойными твоего внимания самое право родины; хотя по доброте своего нрава всех, сколько-нибудь имеющих нужду в твоей защите, принимаешь под свое покровительство. Поэтому и сына,[1852] вручающего твоему благолепию письмо сие, прими и как соотечественника, и как имеющего нужду в защите, и как представляемого тебе мною; а следствием всего этого пусть будет для него одно – в предстоящем ему деле получить возможную от тебя помощь. Известно же, что воздаяния за добрые дела последуют не от нас, людей маловажных, но от Господа, вознаграждающего благие намерения.

319. Об одном страннике [1853] (311)

Вслед за твоим отбытием явился ко мне этот сын, вручающий тебе письмо сие, который, как человек, проживающий на чужой стороне, имеет нужду во всяком утешении, каким христиане обязаны странникам. Итак, дело сам он перескажет тебе яснее, а помощь окажешь ему, какую оказать в состоянии и какая ему необходима в предстоящем деле. Посему если прибудет правитель области, то, без сомнения, сам представишь к нему сего странника; в противном же случае чрез городских начальников доставишь ему, чего домогается. Ибо немало забочусь, чтобы он возвратился, сделав все по желанию своему.

320. Без надписи [1854] (312)

По прошествии многого времени удалось мне приветствовать твою досточестность, потому что доставляющий тебе ответ долго проживал в нашей стороне, встретив здесь и людей несносных и дела трудные, почему целый год провел вне отечества. Обманчивыми уверениями и уплатами обнадеженный, что если преодолеет в настоящем худые с ним поступки, то получит все, поздно уже увидел он всю свою потерю, потому что постепенно введенный обман закрывал ему глаза.

Итак, поелику он возвращается на родину, освободившись от здешних неприятных для него воздушных перемен и от нечестных людей, то чрез него приветствую тебя, прося вспоминать о мне в молитвах (потому что имею нужду в великой помощи молитв), а вместе уведомляю, что те, на кого возложена обязанность уплатить долг за блаженного епископа (ибо в завещании своем упомянул он и о долге, и о том, из чего и кто должны заплатить), презрев дружеские воспоминания, ждут судебного принуждения. Поэтому-то и товарищ мой возвратился, ничего не сделав, и просил, чтобы это самое засвидетельствовано было мною, чтобы досточестность твоя не обвинила его в бездействии и лености. И о сем довольно. В каком же состоянии находятся церкви, можно ли оставаться им в прежнем положении, или дошли до чего худшего, или есть какая надежда на перемену к лучшему, о сем благоволи дать мне знать через кого-нибудь из приверженных братий.

321. Фекле [1855]

322. Без надписи (313)

Получив письмо от твоей сановитости, обрадовался я, как и следовало, и возблагодарил Господа, и готов был написать ответ, если бы кто благовременно напомнил мне об ответе. Ибо дело, о котором приказывал ты, со временем устроилось, а прежде его окончания невозможно было отвечать что-нибудь наверняка. Такова причина моего молчания, а не леность и незнание своего долга. Ибо если бы и совершенно был я ленив, то, без сомнения, постарался бы закрыть свой недостаток пред твоею досточестностью. А теперь невозможно мне забыть тебя и на самое короткое время (разве уже перестану сперва узнавать себя самого), но пишу ли к тебе или нет, всегда ношу тебя напечатленным в сердце у себя и с неприятностью смотрю на продолжительность зимы; посему молюсь, чтоб, если тебе самому по недосугам, о каких слышим, невозможно оставить поселян, мне открылся случай быть в ваших местах и насладиться истинным постоянством и честностью нравов твоих. Но непременно постарайся, чтобы спасительный день Пасхи со мною провести тебе и благолепнейшей твоей сожительнице, которую чрез тебя приветствую и прошу содействовать мне, побудив тебя ехать к нам.

323. К Филагрию Аркинскому [1856] (314)

Благодарение Святому Богу! Ибо и не скажу, что чувствую благодарность к оскорбившим тебя, потому что доставили мне случай иметь от тебя письмо, но повсюду благодетельствующий нам Господь знает, как и чрез самые скорби нередко исполнять нас утешениями. Почему и мне легкомыслие бежавших от тебя обратил Он в повод к веселью.

Но пиши ко мне по какому бы то ни было случаю, только пиши подобным сему образом, с таким же добрым расположением и таким же чистым языком. Не говорю, что сам могу усвоить себе приятный слог, однако же естественно как-то пленяюсь им, и вы, обворожающие словом, водите нас за собою, как приманивают пчел звонками (Ис. 7:18). Итак, посылай больше писем, и писем как можно длинных; потому что малость в письме почти так же, как и в человеке, не есть совершенство.

Пиши же ко мне и о домашних делах, в каком они положении, и о том, каково твое телесное здоровье, и о том, спокойно ли состояние Церкви. Ибо ты заботишься и об этом, в чем и хорошо поступаешь. Да и не отказывайся по мере сил трудиться о примирении и соединении разъединившихся.

Добрый же Кириак сперва употребил свою ревность о деле и потом уже отдал мне письмо, и в остатке дела пользовался моей посильной помощью. Ибо писал я к местному хорепископу, который, если сделает что по моему приказанию, то покажут сие самые дела.

324. К врачу Пасинику [1857] (315)

Доказательством,[1858] что не пренебрегаешь мною, служит то, что при приходе [1859] своем приветствуешь меня прямо у самых, так сказать, дверей. И то уже вожделенно, если получаешь дружеские письма; но когда заключающееся в письме удовлетворяет потребности в важнейшем, тогда, конечно, стоит сие еще большего уважения.

Итак, да будет тебе вполне известно, что превосходнейший во всем Патрикий имеет у себя в устах столько чарующих убеждений, что не в этом только, о чем писал ты, но и в чем бы ни захотел легко мог бы убедить, если бы даже встретил савромата [1860] или скифа. Однако же приятные [1861] слова сии не от сердца выходят. Ибо эта личина (σχῆμα) издавна в употреблении; на словах люди добры, по видимому не умеют, как обращаться в свете, и готовы дела свои предоставить всякому судилищу; а как скоро примутся за самые дела, то лучше и не приступайся к ним.

Но это пусть будет сказано между нами, и сам постарайся увидеть, что этого человека нелегко провести, даже собственным опытом убедись не смотреть на благовидные речи, но подождать, что покажут самые дела.

325. К Магниниану (316)

И письма твоей степенности достаточно к тому, чтобы исполнить меня всяким весельем. А теперь благолепнейшая из жен Икелия, общая дочь наша, вручая мне письмо, более нежели вдвое увеличила мое веселье, не потому только, что она живой образ твоей правоты, но и потому, что сама в себе показывает всякую попечительность о добродетели. Посему, во-первых, с удовольствием принял я ее ради тебя, а во-вторых, и тебя обратно ублажил за нее, потому что имеешь от Владыки Бога такую награду за воспитание чад. Но если бы когда-нибудь увидеть мне тебя самого, насладиться твоими добротами и свиданию нашему не воспрепятствовали ни болезни, ни другое какое затруднение!

326. Без надписи (317)

Святой Бог дал мне самый удобный случай к переписке с тобою, познакомив меня с сим братом, тем именно человеком, которого, по случаю его возвращения к твоей досточестности, употребил я в посредники сей письменной нашей беседы, моля Бога, чтобы ты, восходя на высшие степени знатности и славы, собственной своею добродетелью украшал и меня, и все наше отечество. Прошу же тебя в продолжение всей своей жизни памятовать о Боге, сотворившем и почтившем тебя, чтобы, при блистательности своей в этой жизни, удостоиться тебе еще и небесной славы, для которой все должно делать нам, устрояющим жизнь свою сообразно с блаженным упованием.

327. Без надписи (318)

За то, что почтил ты меня присутствующего и благоволишь помнить отсутствующего (потому что до меня дошел об этом слух), да будет тебе воздаяние от благого Владыки, и в великий день праведного Суда Бога нашего да узрим тебя прославленным за дела благие, чтобы тебе, как здесь удостоился ты знаменитости, так и у Царя Небесного иметь предпочтение!

Итак, прошу тебя паче всего приложить достаточное старание о Церкви Божией, а потом и ко мне увеличить свою благосклонность и, удостоив меня своим памятованием и покровительством, почтить и письмами; и тогда, имея у себя доказательство, что, когда я пишу к тебе, не обременяю тебя, осмелюсь еще чаще писать к твоему благодушию.

328. К Иперехию (319)

И приветствую досточестность твою, и желаю тебе благ; о себе же, так как, без сомнения, имеешь усердие знать о моем положении, уведомляю, что дела мои не лучше обыкновенного. Ибо остерегаюсь сказать что-либо худшее, чтобы не вовсе опечалить тебя, желающего мне всего наилучшего.

329. К Фалерию (320)

С большим удовольствием полюбовался я на речных рыб, наказав их за побег, какому предались они, ушедши под льдистый покров. Но дороже для меня письмо. Поэтому присылай лучше письма, нежели высылай подарки. Если же приятнее для тебя молчать, то не переставай, по крайней мере, молиться о мне.

330. Без надписи (321)

Что я люблю тебя, заключай из того, что пишу; а что ты ненавидишь меня, узнал я из того, что молчишь. Но пиши хотя бы впредь, пером, чернилами и лоскутом бумаги свидетельствуя свою любовь к любящим тебя.

331. Без надписи (322)

Напрасное дело – два раза писать об одном и том же. Или дело такого свойства, что не может быть исправлено и просители напрасно докучают мне, или получающие мои письма не обращают на меня внимания, и в таком случае глупо делаю, что пишу к людям, меня презирающим. Итак, поелику ты получишь письмо о том же, а я вынужден был написать вторично, то или исправь это, если можешь, или извести меня, по какой причине давно не сделано, что было приказано.

332. Без надписи (323)

Один признак жизни – слово. Как же подумать о тебе, что ты еще на земле, когда ничего не говоришь? Брось же свое молчание, написав ко мне и дав о себе знать, что ты еще жив.

333. К писцу (324)

Слова имеют летучее свойство; а потому нужны для них знаки, чтобы пишущий мог ловить их в быстроте полета. И ты, сын мой, очертания букв выводи совершенно и речи разделяй знаками препинания, где должно; потому что малою ошибкою искажается большое слово, а при тщательности писца сказанное передается исправно.

334. К переписчику (325)

Пиши прямо и строки води прямо, чтобы рука не заносилась у тебя вверх и не опускалась стремглав вниз. Не принуждай перо ходить излучинами, подобно Эзопову раку, но пусть идет по прямой черте, подаваясь вперед как бы по нитке, с помощью которой плотник во всем наблюдает ровность и избегает всякой непрямизны. Косое неблаговидно, а прямое приятно на вид тем, что не заставляет глаза читающих, подобно оцепам,[1862] то подниматься вверх, то опускаться вниз, что и мне довелось делать, когда стал я читать написанное тобою. Поелику строки лежали уступами, то, когда должно было переходить из одной строки в другую, делалось необходимым отыскивать конец предыдущей строки. А как и в этом не оказывалось никакого порядка, то надобно было возвращаться назад и отыскивать порядок, бродя по излучинам назад и вперед, как говорят о Тезее с Ариадниной нитью.[1863] Итак, пиши прямо и не вводи ум в заблуждение косым и кривым своим письмом.

335. К Ливанию [1864] (326)

Стыжусь, что представляю тебе каппадокийцев поодиночке, а не могу убедить всех возрастных,[1865] чтобы занялись словесностью и науками и в этом занятии избрали наставником тебя. Но поелику и возможно достигнуть, чтобы все за один раз избрали, что для них самих хорошо, то посылаю к тебе, кого только уговорю, оказывая чрез это столько же им благодеяния, сколько и тот, кто жаждущего приводит к источнику. А являющийся к тебе теперь в скором последствии времени и сам собою заслужит твою любовь, когда побудет при тебе. Доселе же известен он по отцу, который приобрел себе у нас великое имя честностию [1866] жизни и своею силою в обществе. Он и со мною связан телесною дружбою, и за нее-то вознаграждая его, оказываю милость сыну, знакомя его с тобой, что составляет предмет усильнейших желаний для умеющих ценить твои доблести.

336. Ливаний к Василию Великому [1867]

По прошествии некоторого времени прибыл к нам молодой каппадокиец. И первая выгода в том, что он каппадокиец. Однако он к тому же еще каппадокиец знатного рода. Это вторая выгода. Но он ко всему прочему прибыл, принеся нам письмо великолепного Василия, – что можно назвать более важным? Ведь я, который, как ты полагаешь, забыл о тебе, давно знал тебя еще юношей, наблюдая, как ты в благоразумии соперничал со старцами (а ведь это происходило в том самом городе,[1868] изобиловавшем удовольствиями!) и уже приобрел большую известность как оратор. И когда ты решил, что тебе необходимо повидать также и Афины, и убедил Цельса [1869] в том же, я поздравил Цельса с тем, что он стал близок твоему сердцу. Когда же ты вернулся и обосновался в родных краях, я часто говорил себе: чем же теперь занимается [1870] у нас Василий и к какому образу жизни обратился? Не проводит ли он время в судах, подражая ораторам древности? Или он обучает ораторскому искусству детей богатых родителей? Но когда пришли некоторые люди и известили, что ты обратился к пути, лучшему, чем все эти, и более озабочен тем, чтобы угодить Богу, чем накапливать себе состояние, прославил я и тебя, и каппадокийцев. Тебя я прославил за то, что ты пожелал стать таким человеком, а их за то, что смогли явить в своей среде такого гражданина.

Что же касается Фирма,[1871] – я знаю, что он все так же повсюду пользовался влиянием, и по этой причине таким весом обладают его слова. И хотя он и получал многочисленные похвалы, однако сомневаюсь, чтобы они были такими, какие я прочитал в твоем письме. Что же могло бы быть для него более важной рекомендацией, как не то, что ты сам пишешь, будто никто не смог бы превзойти его в добром мнении!

Мне кажется, что ты отослал ко мне этих людей еще до того, как встретился с Фирмином,[1872] иначе ты не смог бы не упомянуть его в письме. Так чем же теперь занимается или собирается заниматься Фирмин? Мечтает ли он все еще о браке? Или все это уже давно оставлено и его теперь тяготит сенат и крайняя необходимость заставляет его не отлучаться из него? Или есть надежда на то, что он вскоре снова приобщится к ученым изысканиям? Пусть он что-нибудь нам ответит, и пусть это будет чем-нибудь достойным; если же оно нас и опечалит, – по крайней мере, заставит нас более не приглядываться к воротам. А если бы Фирмин оказался теперь в Афинах, что бы сделали ваши сенаторы? Прислали за ним «Саламинию»?[1873] Как видишь, меня обижают только твои сограждане. Тем не менее я не перестану любить и восхвалять каппадокийцев, однако прошу их относиться лучше ко мне; но если они продолжат в том же духе, смирюсь с этим. Фирмин пробыл с нами четыре месяца, и ни одного дня не истратил даром. Сколько он успел за это время составить сочинений (τὸ συνειλεγμένον), ты узнаешь сам и, пожалуй, не найдешь повода для упреков. А в том, что ему следует снова прибыть сюда, кого нам призвать в союзники? Ведь если сенаторы благоразумны, как и полагается людям образованным, они окажут мне честь во втором случае, если опечалили в первом.

337. Василий Великий к Ливанию [1874] (327)

Вот идет к тебе и другой каппадокиец, и этот мне сын, потому что сан, в который облечен я теперь, усыновляет мне всех. Посему в этом отношении пусть будет он братом пришедшему прежде него и заслуживающим ту же попечительность, как у меня – отца, так и у тебя – учителя, если только возможно, чтобы приходящие от меня вообще имели какое-нибудь преимущество. Говорю же это не в том смысле, чтобы твоя ученость не могла старых друзей подарить чем-либо большим, но в том, что доставляемая тобою польза предлагается всем без всякой скупости.

Для сего же молодого человека достаточно будет и того, если, не подвергая долговременному испытанию, включишь его в число близких к тебе, а потом и к нам пришлешь его достойным и наших желаний, и собственной твоей славы, какую имеешь в словесных науках. Он ведет с собою и сверстника, у которого столько же усердия к наукам, который также и родом знатен, и ко мне близок, и, как уверен я, ничем не будет хуже других, хотя и много уступит им по скудости в деньгах.

338. Ливаний к Василию Великому [1875]

Знаю, что часто еще ты будешь мне писать: «Вот, прибыл к тебе еще один каппадокиец»! Ведь, как я полагаю, ты многих будешь присылать ко мне, поскольку, прославляя меня всегда и повсюду, ты приводишь в волнение и отцов, и их сыновей.

Но было бы неправильно не упомянуть того, что произошло в связи с твоим прекрасным письмом. Восседали со мной довольно многие мужи, занимающие государственные должности, и среди них во всем достойнейший Алипий,[1876] родственник самого Гиерокла. Итак, когда посланцы передали письмо, я, прочтя его целиком в молчании, сказал с радостной улыбкой: «Мы побеждены!» «В чем же тебя победили, – спросили они, – и почему ты не печалишься, потерпев поражение?» Я ответил: «Побежден я в красоте письменного слога, а победитель – Василий. Этот человек мне друг, и поэтому я радуюсь». Когда я это сказал, они захотели сами убедиться в твоей победе по самому твоему письму. Итак, Алипий читал, а присутствующие слушали. И единогласно было решено, что я ни в чем не солгал. А человек, который держал и читал письмо, ушел, как я полагаю, чтобы показать его другим, и лишь с большим трудом вернул его мне. Так что продолжай писать подобные письма и одерживать победы, то есть побеждать меня.

Ты совершенно верно полагаешь, что мои услуги не оцениваются деньгами,[1877] напротив, для меня достаточно того, чтобы позволить получить человеку незначительному желаемое. Ибо если я узнаю, что кто-либо небогатый предан любви к наукам, такой для меня предпочтительнее богатых. Хотя мы сами и не встречали таких учителей, однако ничто не препятствует нам быть лучше них в этом отношении. Таким образом, пусть ни один бедный человек не колеблется в том, чтобы придти сюда, если только он обладает одним качеством – умением трудиться.

339. Василий Великий к Ливанию [1878] (328)

Чего не в состоянии сказать софист, и такой софист, которого искусство, по общему признанию, в том и состоит, чтобы великое, когда хочет, делать малым, а малое облекать величием?[1879] Подобное нечто доказал и ты в рассуждении меня; потому что письмо это, как назвали бы вы, требующие отборности в словах, – пачканное и не более сносное, как и то, которое теперь у тебя в руках, – до того превознес ты словом своим, что признаешь себя побежденным и за него уступаешь мне первенство в искусстве писать, подражая в этом отцам, когда они в шутку дозволяют детям гордиться над ними победою, не терпя чрез то вреда сами и питая тем любочестие детей.

И действительно, сколько неизъяснимой приятности в этом слове, в котором ты забавляешься надо мною, как Полидамант [1880] или Милон [1881] какой-нибудь, увертывающийся от меня при состязании в кулачном бою или в борьбе? Ибо сколько я ни всматривался, не нашел и признака слабости;[1882] посему требующие в слове превосходства еще более удивляются здесь силе твоей и тому, что мог ты столько снизойти ко мне в своих шутках, как будто плывущего варвара взялся провести за Афон.[1883] А я теперь, чудный мой, беседую с Моисеем, с Илиею и с подобными им блаженными мужами, которые пересказывают мне свои мысли на грубом языке,[1884] – и что у них занял, то и говорю; все это верно по мыслям, но не обделано по слогу, как видно и из сего самого письма. Ибо если и выучился я чему у вас, то забылось это со временем. Но ты пиши ко мне, содержанием писем избирая что-нибудь другое, чтоб и себя показать, и меня не изобличать. Я представлял уже тебе Анисиева сына, как собственного своего. А если он мой, то по отце чадо, нищий по нищем. И что говорю, то понятно человеку мудрому и софисту.

340. Ливаний к Василию Великому [1885]

Если ты в течение долгого времени размышлял, как тебе лучше всего ответить на то мое письмо, которое было о твоем письме, то, как я полагаю, ты не мог ничего сделать лучше, как написать то, что теперь написал. Ведь ты называешь меня софистом, а такому человеку свойственно, как ты утверждаешь, делать малые вещи великими и, напротив, великие малыми.[1886] Следовательно, ты утверждаешь, что намерением моего письма было показать твое прекрасным, хотя оно и не было таковым, и что оно ничем не лучше того, что ты прислал сейчас; а также что у тебя совершенно отсутствует способность к составлению речей, поскольку те книги, которыми ты сейчас владеешь, этому не способствуют, а тот навык, что был у тебя раньше, теперь потерян. Пытаясь меня в этом убедить, ты написал настолько прекрасно и это письмо, о котором говоришь уничижительно, что при чтении его присутствующие не смогли удержаться от того, чтобы вскочить на ноги! Так что я был немало удивлен тем, что, попытавшись с помощью этого письма уничижить предыдущее через указание на то, что оно подобно первому, ты лишь сделал первое еще более прекрасным.

Если ты хотел сделать то, о чем говорил, то следовало для оклеветания первого письма написать второе хуже, чем первое. Но, как я полагаю, для тебя было невозможно погрешить против истины. А погрешил бы ты в том случае, если бы умышленно писал хуже, чем обычно, и не пользуясь присущими тебе талантами. Таким образом, следовало бы такому человеку и не порицать того, что заслуживает похвалы, чтобы при таких обстоятельствах ты не стал в один ряд с софистами, желая великое сделать незначительным.[1887] Пользуйся теми из книг, у которых, как ты говоришь, плохой стиль, но хорошее содержание, и никто тебе не будет препятствовать. Что же касается тех навыков, которые есть у меня и были ранее у тебя, их основы у тебя остаются и останутся до конца твоей жизни, и никакое время их не сможет исторгнуть, даже если ты и не будешь их возделывать.

341. Ливаний к Василию Великому

Ты все еще не отказался от своего неудовольствия по отношению ко мне, так что я дрожу в то время, как пишу. А если отказался, – отчего не присылаешь мне писем, дорогой друг? Но если ты еще удерживаешь его, что недостойно всякой образованной души, в том числе и твоей, почему ты, убеждая всех в том, что не следует давать прибежище своему раздражению до заката солнца (см. Еф. 4:26), сам столько дней давал ему прибежище? Или, быть может, ты предпочел наказать меня, отлучив от твоих исполненных меда речей? Не поступай так, благороднейший, но прояви кротость и позволь мне насладиться золотом твоей речи.

342. Василий Великий к Ливанию [1888] (329)

Охотники до роз, как и свойственно любителям красоты, не изъявляют негодования и на шипы, среди которых вырастает цветок. А мне довелось слышать, что кто-то в шутку или в правду говорил о розах нечто подобное, а именно: как воспламененным любовью какие-то уязвления любви, так и розе придала природа тонкие иглы, колючими этими шипами в срывающем цветок раздражая большее к нему вожделение.

Что же значит это упоминание о розе в письме моем? Конечно, нет нужды толковать это тебе, который помнишь собственное свое письмо. Оно было точно розовый цветок, в своем сладкоречии развернувшийся предо мною в целую весну, но, как иглами, укололо меня некоторыми упреками и обвинениями. Впрочем, в удовольствие мне и шипы твоих писем; они воспламеняют во мне большое желание твоей дружбы.

343. Ливаний к Василию Великому [1889]

Если то, что ты написал, сказано языком неискусным и нерадивым, то каков был бы ты, если бы упражнял его? Ведь в твоих устах заключены источники речей более могучие, нежели потоки вод; в свою очередь нам, если не орошать себя ежедневно, остается лишь умолкнуть.

344. Василий Великий к Ливанию (330)

Не часто писать к твоей учености убеждают меня страх и неведение. Но что избавит от упрека тебя, который упорно хранишь молчание? А если кто разочтет, что ты, целую жизнь посвятив словесности, ленишься написать письмо, то скажет о тебе, что забыл ты меня. Ибо у кого за словом дело не стоит, тому есть что и написать; а кто владеет сим дарованием и при этом молчит, тот, очевидно, делает сие или из презрения, или по забвению. Но я за твое молчание воздаю приветствием. Итак, будь здоров, досточестнейший, и пиши, если хочешь, и не пиши, если тебе и это угодно.

345. Ливаний к Василию Великому [1890]

Я полагаю, что мне скорее следует принести извинения за то, что я не начал писать тебе давно, чем оправдываться в том, что приступил к этому сейчас. Поскольку я тот самый человек, который стремится к тебе всякий раз, когда ты появляешься, с величайшим удовольствием обращает свой слух к потоку твоей речи, радуется, когда ты говоришь, кому большого труда стоит расстаться с тобой и который говорит своим друзьям: «Этот муж настолько прекраснее дочерей Ахелоя,[1891] что зачаровывает так же, как и они, но, в отличие от них, не приносит никому вреда.[1892] Само то, что они не приносят вреда, еще неважно, однако тот, кто внимает напевам его речей, получает очевидную пользу». Таким образом, то, что я, придерживаясь такого мнения, полагая, что ко мне относятся с любовью, о ком ходит молва как об искусном ораторе, не решался написать письмо, объясняется крайней леностью и вместе с тем свойственно человеку, наказывающему самого себя. Ведь очевидно, что ты ответишь на мое письмо, краткое и неискусное, прекрасным и обширным и, конечно, будешь остерегаться, как бы не оскорбить меня во второй раз. Но я полагаю, что многие громко возмутятся против слова «оскорбить» и обступят меня, с криком выражая свое несогласие: «Разве Василий кого-либо оскорбил, пусть даже в чем-то незначительном? В таком случае, то же сделали Эак, Минос и брат последнего»[1893].

Я согласен с тем, что в другом своем письме ты одержал победу – и кто же, увидев тебя, не стал бы тебе завидовать? Но если я тебе напомню об одном деле, в котором ты провинился передо мной, убеди негодующих не кричать на меня. Ни один из тех, кто приходил к тебе с просьбой о благосклонности, которую так легко оказать, не уходил опечаленным. Так вот, я из тех, которые просили у тебя благосклонности, но не получили. О чем же я просил? Часто встречаясь с тобой в стратегии,[1894] я желал при помощи твоей учености погрузиться в глубины гомеровского неистовства. «Но если в полноте это и невозможно, по крайней мере, представь мне толкование того отрывка, в котором идет речь о метании жребия.[1895] Ведь я всегда желал понять еще и тот отрывок, в котором, когда положение эллинов ухудшилось, Агамемнон принялся ублажать дарами того, кому он нанес оскорбление»[1896]. И когда я это говорил, ты рассмеялся, не смея отрицать, что мог бы это сделать при желании, но при этом не желая оказать мне свою благосклонность. Итак, неужели не покажется тебе и возмущающимся тем, что я назвал тебя провинившимся, что я и в самом деле был оскорблен?

346. Ливаний к Василию Великому

Смог ли я передать юношам, посланным тобою, что-либо, касающееся искусства красноречия, ты сможешь судить сам. Я же надеюсь на то, что само это дело, пусть оно и незначительно, благодаря твоей любви к нам приобретет славу великого. Что же касается тех предметов, которые ты восхваляешь превыше красноречия: воздержность и отвержение неполезных для души удовольствий, следует сказать, что они выказали величайшую заботу о них и соблюдали себя, как и следовало, непрестанно вспоминая о том, кто их послал. Итак, прими обратно то, что принадлежит тебе, и прославь тех, кто своим нравом послужил украшением и для тебя, и для меня. Однако побуждать тебя оказать им поддержку было бы схоже с тем, чтобы призывать отца оказать поддержку своим детям.

347. Ливаний к Василию Великому

Всякий епископ – человек невероятно цепкий;[1897] что же касается тебя, то ты настолько превзошел всех прочих в красноречии, что тем более доставляешь мне беспокойство, как бы ты не решил отказать мне каким-либо образом в просьбе. Тем временем я нуждаюсь в стропилах. Какой-либо другой софист сказал бы «в жердях» или «в кольях», не потому, что они ему нужны, а из тщеславного желания употребить изящное словечко или даже по привычке. Я же, если ты мне их не доставишь, буду вынужден провести зиму под открытым небом.

348. Василий Великий к Ливанию (331)

Если извлекать эту выгоду называется поддевать и такое значение имеет слово сие, которое софистика твоя отыскала нам в Платоновых тайниках, – то смотри, чудный, о ком вернее сказать, что его не подденешь? О нас ли, которые приведены в такую засаду письмотворною силою, или об этом поколении софистов, которым обратилось в искусство барышничать словами? Кто из епископов облагал пошлиною слова? Кто учащихся делал данниками? Это вы, которые выставляете слова на продажу, как медовары – пряники. Видишь ли, и старика взманил ты брыкаться?

А я тебе, который гордишься своим произношением речей, велел отпустить брусьев – по числу воинов, сражавшихся в Фермопилах;[1898] все они длинные, или, как выражается твой Гомер, длиннотенные;[1899] священный же Алфей обещался их доставить.

349. Ливаний к Василию Великому [1900]

Не перестанешь ли ты, Василий, превращать это святилище Муз в хлев, наполненный каппадокийцами, причем каппадокийцами, благоухающими чесноком,[1901] снегом и прочими прелестями своей родины? Они едва и меня самого не сделали каппадокийцем, постоянно обращаясь ко мне со славословием «Кланяюсь тебе»![1902] Впрочем, следует с этим смириться, поскольку Василий просит об этом. Знай же, что я в точности соблюдаю обычаи этой страны, однако взамен облеку этих мужей в благородство и изящество моей Каллиопы, чтобы вы увидели их уже не вяхирями, а ручными голубями.[1903]

350. Василий Великий к Ливанию (332)

Огорчение твое миновалось. Пусть это будет предначатием письма. А ты осмеивай и черни все наше – или в шутку, или вправду. Что из того, если напомнил ты о снеге и о шубе, лишь можно было бы позабавиться тебе насмешками над нами? А я, Ливаний, чтоб возбудить в тебе больше смеха, закрывшись снежною завесой, писал и это письмо, и ты, получив его, едва коснешься руками, тотчас узнаешь, насколько холодно и как верно изображает, что пославший сидит в норе и не может выглянуть из дому, потому что домы наши стали гробами, – разве наступит весна и возвратит к жизни нас, настоящих мертвецов, как растениям, подарив нам новое бытие.

351. Василий Великий к Ливанию (333)

Многие из здешних, приходя ко мне, изъявляли удивление твоему превосходству в речах. Ибо рассказывали, что представлен тобою один весьма блистательный опыт, и, как говорили они, было самое величественное зрелище, так что все собрались, в городе никого не было видно, кроме одного действующего Ливания и слушающих его людей всякого возраста. Никто не соглашался не быть при этом, ни носящий на себе бремя власти, ни отличающийся в воинских списках, ни занимающийся рукодельным искусством, даже и женщины спешили прийти туда. Что же это за зрелище? Что была за речь, побудившая к такому всенародному стечению? Она, как извещали меня, изображала человека своенравного. Не премини же прислать ко мне эту речь, возбудившую такое удивление, чтоб и я стал хвалителем твоих речей. Ибо я, который хвалю Ливания, и не видав произведений его, каким сделаюсь хвалителем, нашедши теперь повод к похвалам?

352. Ливаний к Василию Великому

Вот послал я речь, обливаясь сам потом. Да и как было не обливаться, посылая речь к такому человеку, который своею ловкостью в составлении речей в состоянии доказать, что напрасно превозносятся и Платонова мудрость, и Демосфенова стремительность? А моя речь то же, что комар в сравнении со слоном. Почему прихожу в ужас и трепещу, представляя себе тот день, в который взглянешь на речь, и даже едва не теряю ума.

353. Василий Великий к Ливанию (334)

Читал я речь, велемудрейший, и в крайнее пришел удивление. О музы! О науки! О Афины! чем дарите вы своих любителей! Какие приносят плоды даже и на краткое время сблизившиеся с вами! О преизливающийся источник! Сколько явилось у тебя почерпателей! Мне представлялось, что вижу в речи перед собой, как этот человек живет вместе [1904] с говорливой женою. Ибо одушевленное слово написал на земле Ливаний, который один вложил душу в речи.

354. Ливаний к Василию Великому [1905]

Теперь я знаю, что являюсь тем, кем меня называют: так как Василий похвалил меня, я одержал победу надо всеми. И поскольку ты отдал мне свой голос, мне теперь позволено расхаживать с самодовольным видом, словно хвастуну, презирающему всех. Итак, поскольку и ты написал речь в обличение пьянства,[1906] мы желаем ознакомиться с ней. Однако я вовсе не желаю говорить какую-либо вежливость: ведь эта речь, когда я ее увижу, обучит меня искусству красноречия.

355. Ливаний к Василию Великому

Не проживаешь ли ты, Василий, в Афинах, сам не зная об этом? Ибо не могли дети кесарийцев быть слушателями такой речи. Ведь мой язык не привык к такой речи; более того, словно бы принадлежа человеку, спускающемуся с крутого утеса, пораженный новизной твоих слов, он говорил мне, своему отцу: «Отец, ты так не учил! Этот человек – Гомер, или даже Платон, и скорее даже Аристотель, или Сузарион;[1907] этот человек, знающий все»! Так говорил мой язык. О, если бы и ты, Василий, смог воздать мне похвалу такого же рода.

356. Василий Великий к Ливанию (335)

Получать написанное тобою – для меня радость, но отвечать по требованию на письмо твое – трудный подвиг. Ибо что могу сказать в ответ на такую аттическую речь? Разве то, что я ученик рыбарей,[1908] в чем признаюсь и чем дорожу.

357. Ливаний к Василию Великому [1909]

Какое чувство заставило Василия прогневаться на наше письмо, признак нашей любви к мудрости? Подшучивать мы научились от тебя, но все же сами шутки были умеренными и скорее подошли бы старцу. Тем не менее, ради самой нашей дружбы и тех ученых занятий, которые мы проводили вместе, освободи меня от того уныния, в которое меня повергло твое письмо [...][1910] ни в чем не различаясь.

358. Ливаний к Василию Великому

О времена, когда мы были всем друг для друга! Теперь мы печальными обстоятельствами разлучены, однако вы имеете друг друга, а у меня вместо вас никого нет. Как я слышал, Алким,[1911] находясь в преклонном возрасте, отваживается на поступки, свойственные юности, и стремится в Рим, оставляя тебе труды по уходу за своими детьми. А ты, являясь во всех отношениях мягким человеком, и это перенесешь без ропота, поскольку ты и по отношению к нам никогда не испытывал раздражения, посылая письма первым.

359. Василий Великий к Ливанию (336)

Ты, заключив в уме своем все искусство древних, до того молчалив, что не дашь мне попользоваться чем-нибудь и в письмах. А я, если бы безопасно было Дедалово искусство, прилетел бы к тебе, сделав себе Икаровы крылья. Но как воска нельзя поверять солнцу, то вместо Икаровых крыльев посылаю к тебе слова, доказывающие мою дружбу. Свойство же слов таково, что они выражают сердечную любовь. Таковы слова! А ты можешь вести их, куда хочешь, и при таком могуществе молчишь! Но обрати и ко мне источники слов, льющиеся из уст твоих.

360. Из его письма к Юлиану Отступнику [1912]

Согласно непорочной вере христианской, завещанной нам от Бога, я исповедую и признаю то, что верую в Единого Бога Отца Вседержителя, Бога Отца, Бога Сына, Бога Духа Святого, Единому Богу-Троице я покланяюсь и славлю. Исповедую я и Домостроительство Воплощения Сына, и святую Марию исповедую Богородицей, родившей Его по плоти. Принимаю также святых апостолов, пророков и мучеников и призываю их для умилостивления Бога, чтобы через них, то есть через их посредничество, Человеколюбец Бог был милостив ко мне и было мне даровано прощение грехов. По этой причине я почитаю и поклоняюсь также и изображениям их на иконах, в особенности тех, что были переданы от святых апостолов и не были запрещены, но изображены во всех наших церквах.

361. Василий Великий к Аполлинарию [1913]

Господину моему почтеннейшему Аполлинарию от Василия. Прежде мы тебе писали о некоторых неясных местах Писания и радовались твоим ответам и данным тобой обещаниям.[1914] Теперь же нас захватили размышления о более важных предметах, привлечь к которым нам некого из нынешних людей, кто был бы нам столь близок и вместе с тем так бы выделялся, кроме тебя, кого даровал нам Бог, – и в разумении, и в учении точного и вместе с тем доступного.

Итак, поскольку те, кто все приводят в смешение, наводнив всю вселенную своими сочинениями и изысканиями, отвергли слово «сущность» как чуждое Божественным Писаниям, удостой нас указания, как святые отцы им пользовались, и не находил ли ты его в Писании. Дело в том, что однокоренные выражения – «хлеб насущный» (ὁ ἄρτος ἐπιούσιος – Мф. 6:11) и «народ особенный» (ὁ λαός περιούσιος – Тит. 2:14), а также и прочие такого рода они в данном случае отвергают, как совершенно не относящиеся к делу.

А в том, что касается выражения «единосущный» (ради которого они, как я думаю, и построили рассуждение таким образом, чтобы выражение «сущность» оставить вовсе в стороне и тем самым исключить возможность употребления слова «единосущный»), то соизволь дать нам о нем более полное разъяснение в том, какое оно имеет значение и как его можно было бы правильно применять по отношению к предметам, у которых не видно ни общего высшего рода, ни предсуществующего вещественного подлежащего, ни уделения какой-либо части первого в пользу второго.[1915] Итак, постарайся нам растолковать, как следует применять выражение «Сын единосущен Отцу», чтобы не впасть ни в одно из перечисленных представлений.

Разумеется, мы понимаем: все то, что предполагается о сущности Отца, то с совершенной необходимостью должно полагаться и относительно сущности Сына. Так, если кто назовет сущность Отца «светом умным, вечным, нерожденным», то точно так же назовет и сущность Единородного Сына «светом умным, вечным, рожденным». Но мне кажется, для такого понимания больше подходит выражение «неотличительно подобный» (ἀπαραλλάκτως ὅμοιος), чем выражение «единосущный» (ὁμοούσιος). Ведь свет, не имеющий никакой разницы в освещении ни по степени уменьшения, ни по степени увеличения с другим светом, хотя и не является тождественным с ним, поскольку и тот и другой свет находятся в собственных пределах освещенного пространства, но, как я думаю, справедливо можно было бы называть его «точно и неотличительно подобным по сущности» (ὅμοιος δὲ κατ’ οὐσίαν ἀκριβῶς καὶ ἀπαραλλάκτως).[1916]

Итак, следует ли пользоваться такими понятиями или заменить другими, более значительными, – ты, как опытный врач (ибо мы действительно тебе открыли то, что у нас на сердце), исцели больное, укрепи немощное и вообще окажи нам всяческую помощь. Приветствую также братьев, разделяющих с тобой благочестивое учение, и прошу помолиться за нас, чтобы нам спастись. Наш друг Григорий,[1917] решивший жить со своими родителями, находится у них. Сохрани же себя для нас сколь возможно долго в добром здоровье, помогая нам своими молитвами и мудростью.

362. Аполлинарий к Василию Великому

Ты боголюбиво веруешь и рассуждаешь весьма основательно, так что и с нашей стороны ответное рвение есть долг любви, даже если и не будет в нашем наставлении должной силы по причине нашей ограниченности и величия самого предмета. Как ты и говоришь, сущность называется единой не только по числу и не только как то, что пребывает в одних пределах, но и в собственном смысле, когда по одному роду объединяются два человека или что-либо иное. Так что таким образом и два человека, и больше суть одно по сущности, как и все люди, мы, будучи едины, суть Адам, и как сын Давида, будучи тождественным с ним, есть Давид, точно так же, как ты прекрасно говоришь, Сын по сущности есть то же, что и Отец. Ведь в противном случае Сын не был бы Богом, если бы одним единственным Богом признавался Отец, как и Адам есть единственный родоначальник человечества, а Давид – единственный основатель царского рода.

Таким образом будут отброшены возможные подозрения о существовании единого рода в отдельности от видов, или о едином вещественном подлежащем в Отце и Сыне, возникающие в случае применения родового признака высшего начала и происшедших от родоначальника родов к единородному порождению, происшедшему от единого начала. Действительно, такое понимание в определенном смысле ведет к понятию подобия. Ведь если Адам создан рукой Бога, а мы рождены людьми, то не может существовать никакого рода, существующего в отдельности от видов, но сам Адам есть начало рода человеческого. Точно так же не существует общего вещественного подлежащего для нас и для него, но он сам есть основание бытия всех людей. И так же точно ничего не мыслится до Давида и рода Давидова как о самом Давиде, поскольку то, что свойственно Давиду, начинается от него самого и он сам есть основание для всех произошедших от него потомков. Однако, когда эти признаки оставляются в стороне, остаются другие признаки, в равной мере общие всем людям по отношению друг к другу, как, например, признаки, присущие братьям.

По отношению же к Отцу и Сыну дело обстоит иначе: Отец есть начало в абсолютном смысле, а Сын происходит от начала. Стало быть, речь идет не об уделении второму того, что присуще первому, как у тел, но о порождении. Ибо собственный признак Отца никоим образом не переносится на Сына, но признак Сына проявился благодаря свойству Отца, – а именно, тождество в различии и различие в тождестве, поскольку говорится, что Отец в Сыне и Сын в Отце. Ибо ни понятие различия как таковое не сохранит истину сыновства, ни понятие единства в свою очередь не сохранит неделимость ипостаси, но то и другое состоит в сочетании с другим и одновременно в собственной определенности. Тождественное дается в различии и различное берется тождественно,[1918] – если силой заставить сойтись слова, сами по себе не дающие ясного представления, ведь и Господь укрепляет наше представление, когда в выражении «бόльший» он указал на Отца, бόльшего в равенстве, и на Сына, обладающего равенством, хотя по порядку мéньшего, поскольку Он научил нас мыслить о Сыне, хотя и в том же свете, но меньшем по порядку, так чтобы нам не изменить сущности, но созерцать то же самое все превосходящее существо, усматриваемое во внутреннем подчинении.

Одни, не допустив в понятии сущности никакого тождества, придают Сыну внешнее подобие, что можно распространить даже на людей, созданных по подобию Божию. Другие же, учитывая только то подобие, которое соответствует сотворенным существам, сводят Сына с Отцом к тождеству, но тождеству ослабленному, чтобы нельзя было представить Сына как самого Отца или как часть Отца, что вполне проявляется в выражении «Сын – инаков», что означает, что Он есть Бог не так, как Отец, но как происходящий от Отца, иными словами, не первообраз, а подобие. Так что называют Его «иным Сыном», не Тем, Кто как Тот, но Тем, Кто от Того, не первообразом, но образом. [Мы же говорим, что] Сын единосущен в исключительном по сравнению со всем остальным и особенном смысле, не как сродное, не как разделенное, но как единое от одного рода и вида Божества, как единственное порождение в неразличимом и бестелесном происхождении, сообразно которому порождающее, будучи способно к порождению, проявилось в свойстве порождения.

363. Василий Великий к Аполлинарию

Господину моему, почтеннейшему брату Аполлинарию от Василия. Мы упустили представившийся нам случай свидеться лично с твоим благочестием, тем охотнее мы отвечаем на твое письмо. Ведь даже если бы ты сохранил молчание при нашей встрече, мы все равно остались бы совершенно довольны твоим письменным изложением. Ты в самом деле оказался для нас настолько сведущим, чтобы, когда развеется первоначальная неясность объясняемых предметов, суметь привести толкование к надежному пониманию. Теперь же моей душой еще больше овладело рвение к познанию Священного Писания.[1919] Однако я все-таки не решаюсь предложить тебе что-либо из моих недоумений, боясь, как бы не показаться человеком, перешедшим границу дозволенного в прямом обращении. В то же время не могу молча сдержать своих терзаний, надеясь получить от тебя что-либо еще. Поэтому почел за лучшее узнать у тебя, досточудный отец, позволишь ли ты нам задать тебе еще что-нибудь из волнующего нас, или уж попросишь оставить тебя в покое. Что бы ты нам ни ответил, – этому мы будем следовать и в дальнейшем. Оставайся же для нас всегда в крепости, добром расположении и молитве о нас!

364. Аполлинарий к Василию Великому

Господина моего и желанного брата Василия Аполлинарий приветствует о Господе. Скажи, любезный, когда я был [у вас], где звучал твой дорогой для меня голос и где было твое столь привычное письмо?[1920] Что же ты, коли находишься поблизости, не становишься на нашу защиту, а если пребываешь вдали, не удостаиваешь нас своими наставлениями, в то время как разразилась столь тяжелая война против православного учения и мы, встав, как посреди боевого строя, зовем на помощь своих друзей из-за жестокости нападения неприятеля? А тебя даже не знаем, как и найти, поскольку не ведаем места, где тебе приходится бывать. Тем не менее искал я тебя и в Каппадокии, поскольку те, кто видел тебя в Понте, сказали, что ты вскоре вернешься, но не нашел тебя там, где надеялся. А теперь, едва лишь услышал, что ты все еще там, тотчас поручил передать письмо сообщившему мне об этом. Как только ты его получишь, не замедли с ответом под предлогом того, что посыльный будет тебя лично сопровождать [в твоем путешествии].

Итак, знай, что тем временем из Египта прибыли епископы, а также получили распространение сочинения, согласные как с самим Священным Писанием, так и с Никейскими отцами, составившими [определение веры] в соответствии с Писанием. В самом деле оказалось необходимо повторить их учение с разъяснением, поскольку в обращении содержалось превратное толкование этих писаний, записанное теми, кто еще прежде им открыто противоречил, а теперь под видом истолкования изобрел их опровержение. Отсюда произошло злонамеренное отвержение понятия «единосущный» как не подлежащего уяснению в духе какого-нибудь отрицательного определения в языческой философии.[1921] Выражение «единосущный» было заменено выражением «подобный по сущности» (τὸ ὅμοιον κατ’ οὐσίαν), которое употреблялось в расхожем смысле и понималось недолжным образом, поскольку подобие наблюдается в отношении тех предметов, которые относятся к одной сущности, но не являются носителями этой сущности. Очевидно, это выражение было введено в употребление, чтобы представить уподобленную сущность таким образом, как статуя императора может быть подобна императору. Сведущие в православном богословии и ревнующие о нем письменно ответили на это, сказав, что выражение «единосущие» указывает не на то, что Сын подобен Богу, но на то, что Он Сам есть Бог, как бы какое родное дитя, обладающее той же сущностью, что и его родитель. К этому также присоединялось [определение] и о Святом Духе, что Он пребывает в том же Божестве, как святые отцы говорили о Нем в самом Символе веры наряду с Отцом и Сыном.

Кому же как не тебе, как человеку исключительно ревностному, подобает быть провозвестником этого благочестивого учения наряду с господином моим Григорием, который ни разу ни из какой страны не отправил нам ни единой весточки? Будь же здоров, желаннейший господине!

365. Василий Великий к императору Феодосию Великому [1922]

Беда постигла нашу страну, но не от телесных страданий, а от разлившихся вод. Но я покажу тебе, отчего это произошло. В наших заболоченных местностях выпало значительное количество снега. И еще до того, как он затвердел, поднимается теплый ветер и вместе с ним выпадает южный дождь. Итак, когда растаяло почти все, ринулись бурные воды, смешались с неиссякающей рекой Галис и стали стремительным потоком, превосходящим всякое описание для языка и никогда доселе не виденным. Эта река досталась нам от судьбы в соседство; стремительно вытекая из Армении, она впадает в священнейшее озеро Севастийское, в которое, когда поднялся жестокий северный ветер, были ввержены сорок знаменитых и благородных воинов Христовых.[1923] И с тех пор (поверь, что я говорю правду, владыка) эта река, окружающая нас словно варварский народ, доставляет нам немало тревог. И поскольку теперь ее не перейти пешком никаким образом и ни в какое время, она не позволяет доставлять необходимые товары для продажи из наших важнейших и плодороднейших областей. Именно, я имею в виду земли галатов, пафлагонян и геллеспонтийцев, благодаря которым и от которых мы получаем необходимое, в первую очередь – множество хлеба, поскольку окружающая нас земля подвержена холодам и скована как присущим ей климатом, так и сокрушающей яростью молний, грома, града и наводнений. Немало угрожает и причина здешних несчастий, гора Аргей, с презрением взирающая на нас.

Итак, ты, владыка, тронутый нашими страданиями, возжелай почтить подвластную тебе землю, и, таким образом, наладив через реку надежные мосты для переправы, ты явил бы ее новым Чермным морем, доступным для пешего шага. Ведь и Господь, сжалившись над полной страданий жизнью иудеев, соблаговолил им пройти немокнущими ногами в Чермном море, будто по суше, дав им в предводители Моисея. Нрав нашей реки жесток, и для людей она стала гибельной; когда же она поднимается и становится морем, разрушая всю плодородную почву, и пахотная земля покрывается грязью, быки, впрягаемые в плуг, неизбежно начинают голодать, равно как и все подъяремные животные в окрестных землях. И если бы так некий человек нас обидел, мы тотчас обратились бы в суд. Но какие меры предпринять для укрощения реки, не подчиняющейся законам? Нам приходится молить тебя, владыка, способному в одночасие отвратить сию угрозу для путников.

366. Василий Великий к монаху Урвикию о воздержании [1924]

Ты правильно поступаешь, определяя для меня строгие границы, чтобы могли увидеть не только само воздержание, но и его плоды. Ибо плод его – причастие Богу. Ибо быть свободным от порока значит быть причастным Богу, равно как подвергнуться пороку значит быть причастным миру. Ибо воздержание – отречение (ἄρνησις) от тела и исповедание (ὁμολογία) Бога. Оно устраняется от всего смертного, словно имея телом Духа Божия, и становится причиной соединения с Богом, не имея ни зависти, ни ревности. Ибо любящий тело завидует другому, но тот, кто не воспринял в сердце болезни порока в дальнейшем укрепляется на всякое дело, и хотя он умер телом, он жив в нетлении. И для меня, пытающегося точно исследовать этот вопрос, воздержание кажется Богом, поскольку Он ничего не желает, но заключает в Себе все, Он ни к чему не стремится, не имеет страстей ни свойственных глазам, ни свойственных ушам, но, ни в чем не имея нужды, Он во всем целостен. Вожделение – это болезнь души, в то время как воздержание – ее здравие.

Но мы не должны рассматривать воздержание как нечто, относящееся к одному виду, например к сладострастным устремлениям плоти, но ко всему, чего душа неправедно желает, не довольствуясь необходимым. Так рождается порок из-за сребролюбия, а также десятки тысяч [прочих пороков] из-за других вожделений. Воздержанием является и отказ от пьянства, и отказ от чрезмерного пресыщения. Воздержанием является и способность управлять своим телом, равно как и обладание господством над дурными помыслами, ибо всякий раз, когда помысл смущает душу, не являясь ни добрым, ни истинным, он разделяет сердце, заставляя его думать о многом неверно. Вообще воздержание дает свободу, являясь одновременно и лекарством, и силой; ибо оно не обучает целомудрию, но украшает его.

Воздержание – дар Божий. Иисус явил Собою воздержание, становясь невесомым и на суше, и на море. Ибо ни земля не чувствовала Его веса, но, подобно тому как Он ходил по водам, так Он и не отягощал земли. И если от порока происходит смерть, а от беспорочности бессмертие, тогда Иисус проявлял Божественность, а не смертность. Он ел и пил обычным способом, не извергая [переработанной] пищи, такова была сила Его воздержания, что и пища не разлагалась в Нем, поскольку Он Сам не имел порока.

Если воздержание присутствует в нас хотя бы в самой малой мере, мы возвышаемся надо всеми. Ибо мы слышали, что и Ангелы, став невоздержными, были низвергнуты с неба из-за своей похоти. Они были охвачены [вожделением], но не исторгнуты из своего состояния, ибо откуда было взяться на небе болезни невоздержания, если не было подходящего для нее глаза? Поэтому я сказал: «Если мы приобретем воздержание хотя бы в небольшой степени и возлюбим не мир, но горней жизни, мы там обнаружим, куда направить око разума». Поскольку нам кажется, что это око способно видеть невидимое. Ибо пословица гласит: «Ум созерцает и ум слушает».[1925] Все это, кажущееся тебе немногим, я написал многими словами, поскольку каждое выражение – это мысль, и я знаю, что ты, прочтя это, поймешь.

367. [Григорий Богослов] к Василию Великому

Тот, кто для тебя всего лишь мимический актер, в наших глазах является благочестивым человеком. Он попросил моего письма, чтобы ты внимательно его выслушал.

368. Василий Великий к Григорию Богослову

Тот, кто для нас всего лишь мимический актер, а в ваших глазах человек благочестивый, посетив нас в погожий и светлый день, скончался, как подобает истинно благочестивому человеку.