По кабинету директора будто бы прошёлся смерч. Бумаги разбросаны по столу, одно кресло для посетителей валяется на полу в перевёрнутом виде, другое — непривычно стоит в углу. На столе лежит фотография в рамке и осколки стекла. На фото изображена смеющаяся кудрявая женщина. Предположительно, мать Стеллы.
Ли бегло осматривается по сторонам, а я слежу за Антоном Николаевичем. Вместо того чтобы занять свое кресло, он прислоняется к столу и сжимает руками края деревянной столешницы. Взгляд его снова затуманивается.
Я прочищаю горло, чтобы напомнить о нашем присутствии. Директор поднимает глаза.
— Присаживайтесь, — он указывает в сторону упавшего кресла.
Ли послушно поднимает его и неуверенно садится. Я бреду за другим креслом, чтобы поставить его на место и тоже сесть, а директор начинает рассказывать.
— Не знаю, что с ней произошло, она сама не своя. Мы поругались, и она убежала. Вы ведь ее друзья. Я подумал, что вы должны знать, что у неё случилось.
Ли задумчиво трёт щеку.
— Да, сегодня она явно была не в духе. Но я даже не знаю…
— Я умудряюсь держать под контролем всю школу, но не могу контролировать свою дочь! — сокрушается Антон Николаевич и на секунду закрывает лицо руками.
Я тяну время и зачем-то делаю вид, что пытаюсь поднять кресло, но оно никак не поддаётся, хотя на меня даже никто не смотрит. Мне не хочется рассказывать отцу Стеллы о нашем с ней разговоре. Во-первых, в очередной раз мне придётся выставить себя жалким неудачником. А, во-вторых, наверняка, возникнет вопрос, с какой стати я сразу после того, как меня отвергла одна, держу за ручку другую. Я и сам пока в этом на разобрался.
Да и Стелла не в себе не из-за этого. Это она меня отшила, а не наоборот. Причина ее плохого настроения может быть вообще любая. Она же девчонка. Они все ненормальные!
— С утра она была странной, на себя не похожей, — произносит Ли задумчиво. — Но, к сожалению, я не знаю, что у неё случилось. Она мне не рассказывала ничего такого.
Она поглядывает на меня, пока говорит. Я уже оставил кресло в покое, просто стою в углу и смотрю на них молча. Ли задерживает на мне взгляд и поднимает брови. Хочет, чтобы я рассказал директору о том, как его дочь дала мне от ворот поворот. Я опускаю глаза.
Директор — хороший мужик, но надо ли ему знать о таких вещах?.. Я долго мысленно оправдываю своё молчание.
— Может быть, дело во мне. После ухода Нины я не знал, как вести себя с дочкой. Наверно, я не был ей хорошим родителем. Я отдал своё разбитое сердце этой школе. А надо было ей.
— Вы не правы, — резко говорит Ли, и я удивленно смотрю на неё: так говорят не с директором собственной школы, так говорят с раздражающим младшим братом, который опять напортачил. — Вы — чудесный отец. Возможно, чересчур суровы иногда, но отец таким и должен быть. Вы заботитесь о ней, проверяете, сделала ли она домашнее задание, следите, чтобы она одна не бродила по ночам. Вы любите ее, и, надеюсь, она это знает. А если нет, скажите ей это. И побыстрее.
Я слушаю самозабвенную речь Ли, и мне становится невыносимо тоскливо. Потому что я знаю, что о ней самой так никто не заботится.
Краем глаза я замечаю какое-то движение. Аккуратно поворачиваю голову в сторону двери и встречаюсь глазами со Стеллой. Она стоит в дверном проеме. На ее щеках яркие чёрные подтеки от туши для ресниц. Она делает мне знак молчать.
— Хотел бы я, чтобы ты была моей дочерью, — проникновенно отвечает Антон Николаевич. — Все было бы гораздо проще!
Я в ужасе смотрю на то место, где только что стояла Стелла. Я выскальзываю из кабинета директора и бегу за ней. Догоняю ее только на улице, хватаю за плечо, поворачиваю к себе. Она рыдает и даже не пытается сдерживаться.
— Ты не так все поняла, — шепчу я. — Все не так. Он… Твой отец, он любит тебя. Только тебя, слышишь?
Я знаю, какие проблемы у неё с отцом. И то, что она сейчас услышала, могло разбить ее сердце вдребезги. Она размазывает чёрные слёзы по щекам и смотрит на меня. И я понимаю, что она не слышала ничего из того, что я только что сказал.
— Именно поэтому, — говорит она гортанным голосом и всхлипывает, — именно поэтому я общалась с ней! У нее так легко это получается: все ее любят. Даже мой отец. А на меня он даже смотреть не может. Ничего…
Я хочу ей сказать, что ее отец после ссоры первым делом побежал искать ее друзей, чтобы выяснить, что у нее случилось. Хочу спросить, стал бы так делать равнодушный отец. Но она не даёт мне и слова сказать. И говорит она, похоже, не со мной, а с каким-то невидимым собеседником за моей спиной. Выглядит жутко, если честно.
— …ничего. Теперь все изменится. О, теперь все будет иначе.
Она стряхивает мои руки и, пошатываясь, идёт в сторону улицы. Я предпринимаю ещё одну попытку поговорить и снова нагоняю ее, но она резко поворачивается ко мне, и ее лицо искажается в гримасе:
— Ты! Не смей за мной ходить! Ты — последний, кого я хочу видеть!