Сидим в “Готе”. Сосед Уотсон ставит ребром охуительно важный, философский, я бы сказал, вопрос:
– Не понимаю, – говорит, – чего телки так прутся от трусняковых резинок, торчащих из-за пояса? Вот девка такая… ну, вообще никакая, и думает: “Ха, раз у меня из штанов торчит этикетка от Кельвина Кляйна, значит, я – секс-бомба!”
– Во, во, бля, дело говоришь! Видел я Лару на Алом Шуте над барьером, у нее из-под белых штанов черные трусняки так и светились! Я уже тыщу раз на дивидюке посмотрел.
– А кто снял-то?
– Да сам, бля, кто ж еще? – поворачиваюсь я к нему. – На турнире в Перте в прошлом году. Шекивзял камеру в тамошнем колледже дополнительного образования. В главном корпусе на Холбит-роуд в Данфермлине, а не в этом позорном сарае здесь, в промзоне; тоже мне, настроили, пидоры! – заявляю на весь кабак.
Тут заходит Дюк Маслбери; видит, гад, что у меня в кружке почти пусто, но молча усаживается. Ну ладно, сука, бля, я припомню.
– Слыхал, она с Дженни Кахилл едет куда-то на юг, в Хоик, что ли. На большой турнир.
Рассказываю, а сам вспоминаю: она ведь мне вообще-то вчера жизнь спасла. Если бы не Дженни с машиной… Эх, хорошая девочка. Все мои бредовые объяснения приняла без вопросов. Сразу чувствуется: порода.
А Дюк смотрит на меня, как на идиота.
– И ты, что ли, едешь?
Ну да. Ну а че? Две хорошие местные девочки едут настучать по пизде мешалкой пертширским кошелкам. Да это мой долг патриота и посла доброй воли Файфа, вот так, бля!
Хорошо тут в «Готе», спокойно. Старик дома просто заебал, крутит «Сколько вас, (желающих мне смерти)» по сто раз на дню, и все громче и громче. Сидит на разбитом стуле, пьет «Стеллу» из банки, а из глаз текут слезы.