Тяжело в учении, легко в бою

19. Похороны

Воскресенье стало днем расплаты: боли, ломота по всему телу, крапивные ожоги и жуткий депрессняк. Вот это был самый пиздец: словно целый день возил на спине жирного слона. Мой старикан притащил виндалу с креветками из «Шимлы» – отпраздновать возвращение из больницы, однако на сердце висела муть. Вроде отлегло, когда заскочила малышка Дженни, хотя заебала она уже спрашивать, куда я подевал голову Крейви. Я-то помалкиваю, но Дженни дико настырная. Теперь вот ушла, а я сижу такой измотанный, что и дрочить не тянет. Хоть и накрасила она губки так ярко… Порадовала меня только прогулка на рынок – нашел там в палатке здоровенную коробку для бутербродов и пива, чтоб не нагревались, значит.

– В самый раз для летних пикников, – говорит миссис Макпейк мне вслед, когда я ухожу с добычей.

– Это точно, – соглашаюсь.

В понедельник полегчало: да и куда деваться, надо организовать похороны Крейви. Дженни обеспечила мне компьютер, и полетела почта его друзьям в Испанию. Крейви оставил дома у матери записную книжку, в ней – куча адресов. Я особо-то и не надеялся, что они все приедут – времени оставалось маловато, но ведь кореша имеют право знать, да? Раздобыть пару граммов кокаина и «спида» почище, чтобы устроить парню достойные проводы тоже оказалось делом не пяти минут. Пришлось идти в центр города, а я пиздец как не люблю ходить через мост на ту сторону. То есть центр-то еще куда ни шло, но стоит выйти за его пределы в поисках ганджубаса, и все, попадаешь хер знает куда. Кругом одни психопаты, и каждый на выстрел чует, что тебя можно наебать.

Однако с поставленной задачей я справился. И во вторник утром в крематории Керколди прошли похороны. Его мама хотела, чтобы все прошло в Данфермлине – те же самые триста десять фунтов этим сукам за кремацию, да и на панихиду в «Майнерз Вэлфер» добираться проще. Но я настоял на кремации в Керколди. Я бы себе никогда не простил, если бы пришлось провожать Крейви в стане предателей.

Людей на панихиду собралось прилично. Крейви, может, и плюнул на Кауденбит, уехав отсюда, но Кауденбит пришел отдать ему дань памяти. А кому понравится, когда уходит юный хер во цвете лет? Никто из испанцев, конечно, не приехал, зато они прислали кучу трогательных писем Дженни на почту. Она их все распечатала, вложила в папку с испанским и шотландским флагами на обложке и вручила папку миссис Форсайт. Дженни вообще вела себя молодцом, нужно отдать должное. Представляю, каково ей было подойти к Джеки Анструтеру, особенно сейчас, когда у нее лошадь только-только копыта откинула. Но она себя пересилила и уговорила старого священника прийти.

А проповедь, между прочим, стала гвоздем программы. Пришлось старикану слегка налить. Когда Джеки на заплетающихся ногах побрел к аналою в часовне, где отпевали Крейви, я приготовился к худшему.

– Здрасте… – скомканно начал он. – Рад видеть всех собравшихся. Вижу и старых знакомых… и новые лица…

Настала гробовая тишина. Я поймал на себе взгляд миссис Форсайт. Она все еще не смирилась с тем, что голову не нашли и доступа к открытому гробу не будет. Мне пришлось скрыть от нее находку – не мог же я допустить, чтобы мать увидела червей, кишащих в черепе у сына. Но Джеки быстро собрался и настроился.

– Стареешь и понимаешь, что все эти религиозные бредни рассчитаны на слабоумных. Ведь движет всем на свете лишь страх. Нам страшно, что мы недостаточно постарались в этой жизни и отправимся не с теми, кто сорвет банк, а только перейдем из одной ночлежки в другую; а в той, другой, всем будет править дьявол. А вот Элли Крейвиц никогда не жил страхом. Говорят, он был свободен духом, только я ни черта не знаю о свободе духа. Я так скажу, он был духом Файфа, – ревет Джеки с аналоя во всю глотку. Такое ощущение, что он никогда и не бросал проповедовать. Даже у миссис Форсайт слеза по щеке прокатилась.

Аудитория одобрительно закивала, и тут Джеки низверг на паству потоп ораторского красноречия:

– Только вдумайтесь, что дала миру наша родина. Здесь появился капитализм, и здесь же люди первыми поняли, какая это мерзость, и первыми встали на бой с ним. Пусть помнят все эти городские, насмехающиеся над провинцией, все эти снобы англичане со своими лживыми политиканам и королями, что наша земля, наша родина – родина истинного духа Шотландии. И Алистер Крейвиц, отважный паренье огнем в груди, парень, для которого целый свет был без границ, он, скажу я вам, – соль нашей проклятой земли, хранящей ключи к спасению и всего мира, и самой себя.

Смотрю, мать Крейви уже улыбается сквозь слезы, да и вообще все кругом расчувствовались.

– А теперь помолитесь о душе Элли Крейвица, особенно это касается тех, кто молитву в грош не ставит. Потому что мой Бог как раз вас-то и услышит. Моего Бога достали одни и те же голоса с одними и теми же просьбами. Пошли мне, Боже, новую тачку; хочу новый дом, яхту. Боже, давай развяжем очередную злоебучую войну со всем миром!

По часовне разносится одобрительный гул, и – бля буду! – даже у Железного Дюка сверкнула слезинка. Не вижу ренегата Комортона, но чую: опустил этотжополиз-консерватор сейчас свою наглую рожу ниже змеиной задницы. А Джеки продолжает разоряться:

– У моего Бога чешутся руки изменить этот мир. Мой Бог хочет услышать голоса не тех, кто алчет, но лишь просит о малом: о свободе, справедливости и равенстве!

Он сипит и прикладывается к бутылочке «Баки» – чтобы сбросить обороты. И, улыбнувшись, продолжает:

– Боже всеебучий, я уж и забыть забыл, как здорово стоять у аналоя с бодуна, укрепивши себя каплей огненной воды. Только тогда, на волоске от когтистых лап злого духа, чувствую: здесь Наш Спаситель. Нет, не этот распиздяй Иисус, ебать его в рот, а настоящий Бог. Ну и еще добавлю в адрес столичных эдинбургских долбоебов: вот перед нами Джейсон, ему-то я и благодарен за возможность встать здесь и отдать дань памяти прекраснейшему из сынов этой земли Алистеру Грэму Крейвицу.

Нехуевому Человечищу с большой буквы, вот так, бля.

С этими словами он спускается с кафеды под громовые аплодисменты, переходящие в продолжительную овацию; все аплодируют стоя, пока Джеки идет к выходу, а гроб опускается.

Мы выходим из церкви, миссис Форсайт и я принимаем соболезнования. Я слышу, как она говорит моему старику:

– Какой же молодец ваш Джейсон! Кто еше смог бы так подготовить церемонию?

Мы возвращаемся в «Велфэр», где пройдут поминки. Сосиски в булочках, бутерброды с яйцом и кресс-салатом, какие-то навороченные пирожные, чай, виски; короче, всего до хуя, мы постарались накрыть стол по-богатому. Пустили шапку по городским кабакам и собрали на поминки. Джеки чувствует себя как рыба в воде, все потчуют его выпивкой, советуют открыть свой приход, приход истинной шотландской церкви. Надо ска-зать, он привел себя в полный порядок и готов к такому пред-приятию. От него не пахнет ничем, кроме выпивки да лосьона после бритья. Я по-приятельски кладу руку ему на плечо:

– Ты сказал слово в слово, о чем я думал. Как так получилось?

А он подмигивает.

– Знаешь, парнишка этот мог быть и вруном, и преступником, и развратником, но есть один нюанс…

И мы хором заканчиваем:

– Он был нашим вруном, преступником и развратником!

Я опять похлопываю хохочущего Джеки по плечу.

– Чем заниматься-то будешь, Джек? Нельзя же торчать на лавке до конца жизни.

– А я не жалуюсь, Джейсон. – Он пожимает плечами. – Пенсия от церкви у меня есть. Хотя, должен признаться, все пошло наперекосяк, когда меня лишили пасторской должности.

– Ебать-колотить, но ведь прошло уже десять лет!

– Одиннадцать лет и три месяца, и летели они, как портки с веревки на мартовском ветру. А что делать, если кальвинисту в шотландской церкви нынче нет места?

– Может, если бы ты верил в Иисуса, все бы изменилось?

Вряд ли им могли понравиться твои идеи.

– Вздор! Мало кто из проповедников признает, что верит в брехню про непорочное зачатие. Конечно, когда припрешь их к стенке один на один, – сердито бухтит Джеки. – Ганс Христиан Андерсен и Льюис Кэрролл отдыхают в сторонке, их сказки – ничто по сравнению с чушью, которую приходится без ропотно терпеть. А все лишь для того, чтобы безмозглые не хныкали. В большинстве своем проповедники – достаточно грамотный народ, понимают: Христос – это бредятина для малолеток. К тому же из церкви меня поперли за конкретное блядство, а совсем не потому, что я не верю в какого-то там прихиппованного плаксу.

Во, бля! Я уж хотел было заступиться за Кэта Стивенса, как вдруг понял, о каком плаксе он говорит. Тут пришлось извиниться и свалить на самом интересном месте – Джеки разорался и стал привлекать внимание. И вообще, меня ждали дела.

Миссис Форсайт, как и положено, слегка обожралась и расквасилась, и мой старикан повел себя как настоящий джентльмен – или просто как мужик? – и вызвался проводить ее домой; на ступеньках он помогал ей особенно усердно, крепко поддерживая.

Чуть позже я привел домой всю компанию: Дженни, Дюка, Соседа и прах Крейви в урне, – во всяком случае, большую часть Крейви. Да, с открытым гробом ничего бы не получилось.

Лара почему-то заявиться не соизволила, Дженни предположила, что та отрывается с пиздкжом Монти.

– Ну, ты и извращенец, – говорит Сосед Уотсон, а я знай себе мешаю пепел с кокаином и каликами, да укладываю “дорожки” на лазерном диске.

– Извращенцы – друзья твоей лохматой жопы, – отвечаю.

Малышка Дженни сексуально так хихикает, и мне ее смех как бальзам надушу. – Крейви был свободен духом; и мы все сейчас приобщимся к философии нового времени.

– Это же так прекрасно! – говорит Джен н и и, чувствую, сжимает мою ягодицу. Шары в штанах ответили перезвоном. – Жаль, я не могу устроить бедняге Миднайту такие же проводы.

– Разве можно сравнивать животное и человека? – замечает Дюк.

Но Дженни не соглашается, энергично качает головой.

– Мы ценим душу, прекрасную, бессмертную душу, и не важно, в какой сосуд она облачена.

Прелесть, а не девочка! Ну, может, чуть-чуть чокнутая. Я понял, что пора уходить в полный отрыв, и поставил новый, только купленный диск Мерлина Менсона.

– Да пребудет он вечно с нами, – говорю. И прохожу первую дорожку.

Пошло не хреново, хотя, думаю, было бы лучше, не будь в этой смеси Крейви. Жестковато он отдается на клюв и в легкие. Это я не в упрек ему, а так.

Протягиваю вторую порцию Дженни, она честно и глубоко всасывает все до крупинки. Запрокидывает голову, морщит носик; вижу, глаза слезятся, но Дженни выдерживает.

– Ну, как? – спрашиваю.

– Ням-ням, – лыбится моя прелесть и глубоко вдыхает. – Офигенное ощущение: он внутри нас. – Она чихает и снова хватает меня за ногу.

Задело берутся Дюк и Сосед. Мы хорошо посидели, и я им говорю:

– Значит, так, друзья. Придется мне вас выпереть. Всех, кроме Дженни, нам с ней есть что обсудить.

Недовольные парни сваливают, наверняка направляясь в «Гот», чтобы успеть пропустить по кружечке перед закрытием.

Как только они исчезают, я открываю шкаф и достаю пенопластовую коробку для пива. Открываю, и перед нами снова Крейви, спасенный из зарослей высоченной крапивы. Мертвенно-бледное лицо с синими кругами под глазами, мертвыми губами – словно пластилиновая маска. От него нехило воняет.

– А с ним что делать будем? – спрашивает Дженни.

– Есть мыслишка. Только надо торопиться, он совсем хреново выглядит. К тому же, я уверен, в шее еще полно червей.

Но для начала еще по одной, в знак уважения.

Дженни наклоняется, чтобы втянуть дорожку. Вижу, ее торкнуло.

– Я кокаин уже сто лет не нюхала. С тех самых тор, как мы с Ларой, еще в Сент-Андрусе, пытались разбить на машине ворота во время выпускного принца Уильяма. У нее знакомый в это же время выпускался. До принца мы, однако, не добрались.

– Да уж, хорош поступочек, – отвечаю ей, а сам смотрю в мертвые глаза Крейви, и голова смотрит на меня из красного шлема.