Тяжело в учении, легко в бою

Мисс Аризона

Я уже не чувствую холода и отчаяния. Мое время пришло, но мне нет до этого дела. Да и с чего мне беспокоиться, Господи? Без нее я не уеду, а взять ее с собой, черт побери, тоже не могу.

Я не чувствую вообще ничего: ни рук, ни ног, я даже не могу точно сказать, закрыты у меня глаза или открыты. Наверное, это не так уж важно. Мне остались лишь мысли. Они ни хрена не стоят, но не уходят ни на миг. Фишка в том, что здесь мороз, и я от него сдохну, а снаружи, за толстыми каменными стенами, люди плавятся от жары. Наверное, все мы когда-то уйдем. Это та самая загадка, в которую и за тысячу лет не въедешь.

Думаю, я заплатил за свое высокомерие, как и он. Я наконец-то понял этого сбрендившего пьянчугу: он просто еще один придурок, напоровшийся на острие собственного тщеславия. Начинаешь думать, что ты крутой чувак: хладнокровный пиздобол с большим хером, художник, короче. А все остальные – да просто гребаные манекены. И вот ты решаешь, будто можешь творить, что пожелаешь. Это дает тебе какие-то права. А на самом деле прав у тебя ни хрена нет.

С чего же все началось?

Все началось с Иоланды и ею же закончилось.

Мисс Аризона.

Она производила впечатление классной тетки, казалось, будто ее хорошенько оттрахали и оставили еще мокрую. «Ага, – говорила она, – я как-то была «Мисс Аризоной». Разрази меня гром, по ней этого не скажешь. Она крепкая бабенка; я повидал девчонок на дальнобойных парковках в Луизиане, у них задницы и то были не такие мясистые, как руки у Иоланды, которые вечно тянулись за выпивкой. Рыжие волосы старушки Иоланды когда-то, наверное, привлекали внимание, но теперь давно забыли о краске и взбиты в залитую лаком башню над свинячьими глазками хозяйки. Кожа – белее парного молока, солнце такую не жалует, но в наших местах это распространенное явление.

Иоланда солнца сторонилась. На улице держалась в тени и любила сидеть на крыльце у задней двери, которая выходила в садик, поросший сухой коричневатой травой, по цвету точно такой же, как и окружавшие дом полуразрушенные хозяйственные постройки. Обшарпанные сараи разительно контрастировали с бирюзовым бассейном. Иоланда частенько сидела у бассейна, надев закрытый купальник в карамельную полоску, закрыв плечи накидкой, а голову – широкополой соломенной шляпой и обмахиваясь большущим веером, но в воду никогда не заходила. Наверное, боялась прическу испортить. Бассейн содержался в чистоте, по-моему, не пользоваться им – настоящее преступление, особенно в тех краях. Короче, с такой кожей Иоланде было самое место посреди этой чертовой пустыни, от Феникса добрых три часа ехать. Иоланда сидела в кресле под зонтиком, по ее бледным дряблым ляжкам сбегали синие вены, становившиеся угольно-черными под худыми коленями. Мисс Аризона, ни дать ни взять. Титул она свой завоевала, наверное, еще в те времена, когда штат за Мексикой числился.

Помню, как я впервые припарковался возле здоровенного ранчо. Я тогда подумал, что кто-то строит ковбойский дом посреди пустыни, по виду ранчо было ясно: во-первых, денег у этого чувака куры не клюют, а во-вторых, не больно-то ему нужна компания.

В этом вся старушка Иоланда. Но поскольку это, кажется, моя последняя история, пора и о себе сказать. Меня зовут Рэймонд Уилсон Батлер. Тридцать восемь, в разводе, коренной западный техасец. До того как встретил Иоланду, я жил почти в центре Феникса на съемной квартире за тысячу долларов вдвоем с подружкой – Пен. Кто она такая? Я мог бы говорить о ней бесконечно. Но сейчас в голову приходит только то, что она пела прекрасные песни, когда не работала в книжном отделе городского супермаркета. Я повстречал ее, и моя жизнь изменилась к лучшему. Она – самое потрясающее, что у меня было.

Иоланда другое дело. Она изменила жизнь не только мне, а всем и каждому. Каждому сукиному сыну, которому довелось с ней общаться. Я познакомился с ней по работе, через день катался к ней на ранчо.

Чтобы добраться до Иоланды, мне приходилось из Феникса ехать на запад. Я не переставал поражаться, как резко обрывался город и начиналась пустыня, граница между ними растягивалась не дальше, чем пьяный сумел бы нассать. Проезжаешь мимо парочки фермерских хозяйств, которые только-только взялись достраивать, а до этого они почти двадцать лет трескались на солнце – бетон, стальные каркасы. Люди считали, что земля тут – основное богатство, вот и скупали как очумелые. Да хрен-то – с нашими-то пятнадцатью миллиметрами осадков в год. Строительство возобновилось только после того, как запустили систему каналов, принесшую со Скалистых гор драгоценную воду.

Но вот последнее ранчо позади, а до дома Иоланды через пустыню еще пилить и пилить. По дороге к ней меня всегда мучила чертова жажда. Такая местность не по мне. В этом приграничье всегда чувствуешь искушение остановиться и глотнуть чего-нибудь холодненького – «Миллер», «Будвайзер», «Курз», еще чего пригодного для питья. Да, жара стояла адская.

В день, который мне вспоминается, состоялся мой второй визит к Иоланде; сразу после того как мы договорились насчет сотрудничества. Стоял полдень, солнце в это время палило нещаднее всего, и даже старый техасец вроде меня, немного поживший в Лос-Анджелесе, порой забывает, на что оно способно. Чертово отродье выжигало всю свежесть воздуха, оставляя в легких частички железа. Горло пересыхало, бронхи барахлили, а сам ты потел как одинокая шлюха после ватаги дальнобойщиков, последний из которых как раз натягивает потертые джинсы.

Первая вылазка к Иоланде напомнила мне, как классно рассекать по пустыне на «лендкрузере». Я сворачивал с главной магистрали и петлял по дорогам, пока не возвращался снова на грязный проторенный путь, врезался в то, что казалось нетронутым песком, но на самом деле было раскрошившейся глиной, продирался по пустыне, как влажная тряпка по столу. Во вторую поездку я убедился, что не стоит выбираться из машины надолго. Мне хотелось минут пять постоять, прислушиваясь к похрустыванию песка под ногами, к отдаленному клекоту канюков над дорожной падалью. В этом пустынном краю больше ни хера не услышишь, и куда ни повернись, чистое небо все так же сливается с землей. Я смотрел на северо-восток, но не заметил даже намека на складчатые зубцы гор, которые должны были находиться в нескольких милях.

Вбирая в себя пустоту и уединение, можно отстраниться от всего на свете. Пропуская мысли через мембрану одиночества, я вспоминал о Джилл и о тех чудовищных ошибках, которые мне пришлось совершить. Я приободрился, подумав, что у меня есть второй шанс – Пен, и я обязательно его использую.

Я не доверял Фениксу, как не доверял всем этим обшарпанным и опаленным солнцем городишкам с возникающими из ниоткуда деловыми районами, бездушными дорогами на окраинах, торговыми центрами, выходящими на автостоянки, гаражами по продаже подержанных автомобилей и плохонькими домишками, неумело спрятавшимися за пальмами. И люди – они высыхали на солнце, словно фрукты, мозги плавились от жары и ежедневной рутины. Люди уже не помнили, зачем они вообще сюда приехали. Это относится исключительно к бедноте. Богатых можно увидеть только за стеклом: в торговых центрах и машинах они вдыхают кондиционированный воздух, который отдает лекарством от кашля. К жаре я привык, но тут настолько сухо, что деревья прячутся в тени собак.

В тот день, отправившись на первую серьезную встречу с Иоландой после того, как она приняла мое деловое предложение, я задумался и слишком долго блуждал по пустыне. Я не замечал, как сильно палило солнце, пока не обернулся и не увидел, как далеко отошел от тачки, лучше бы мне вернуться. «Ленд-крузер» в колышущемся от жары воздухе походил на мираж; невозможно было определить, далеко он на самом деле или близко. Я запаниковал, но тут моя рука коснулась обжигающего металлического корпуса. Я скользнул в сладкую прохладу автомобиля, черт бы ее побрал, и почувствовал, что в висках колотится кровь. Пришлось растянуться на пассажирском сиденье и включить кондиционер на максимум. Прошло несколько минут, прежде чем я почувствовал себя лучше и сумел снова перевалиться на задницу. Взял газету. Уровень террористической угрозы – низкий. Время безопасного пребывания на солнце – шестнадцать минут.

В этот самый моменту меня зазвонил мобильник. Это была Марта Кроссли, мой агент из Лос-Анджелеса. Обычно она не звонит мне на сотовый. Нет такого важного известия, которое не могло бы подождать, пока я не доберусь до городского.

– У меня отличные новости, – визгливо пропела она. – Ты в списке претендентов на съемки рекламы «Фольксвагена».

– Здорово. Но сама знаешь, заказ отдадут кому-нибудь вроде Тейлора или Уорбертона.

Обычно я предпочитаю думать, что запросто поймаю удачу за хвост, но на этот раз я отлично знал, что в списке претендентов полно всяких говнюков с опытом и связями.

– Хвост пистолетом, ковбой! Прорвешься! Я буду держать тебя в курсе, – подбодрила меня Марта. – Чао!

Я вытащил из морозильника заледеневшую бутылку; пива мне больше не видать, хотя чудовищная жажда никуда не денется, она затаится и будет поджидать черную полосу. Но сейчас Рэй с этим дерьмом возиться не станет. Я не собирался заливать кишки газировкой или колой – это пойло доведет до жирной задницы и тромбов в сосудах. Нет, по воспаленному от жары горлу бежала прохладная, чистая вода. Немного погодя я завел «лендкрузер» и поехал по растрескавшейся глине обратно к шоссе.

Как всегда, я повернулся к пассажирскому сиденью и представил, что рядом со мной сидит Пен – аккуратный макияж, сладкий аромат духов наполняет салон, ногти накрашены, а пальчики поигрывают кнопками радио, пока не найдется та самая, правильная мелодия. У меня отыскать правильную мелодию никогда не получалось, наверное, без этой девчонки правильных мелодий попросту не было. Вечером пойду послушать, как Пен играет и поет свои прелестные песенки. Но для начала надо уладить дело с Иоландой. Дело, которое касалось Глена Хэллидея.

Глен Хэллидей – моя навязчивая идея, американский антигерой. Легендарный режиссер провел последние годы жизни в уединении, здесь, и провел он их с этой женщиной. Иоланда его вторая жена, первой была Мона Зиглер, девчонка из его родного городка Коллинз, штат Техас. Этот город послужил источником вдохновения для многих (и, на мой взгляд, лучших) фильмов Хэллидея, в особенности для «Лжецов из гнилой бухты».

С Моной я несколько раз встречался в прошлом году. Она снова вышла замуж и жила теперь в скучном райончике Форт-Уорт. Об отношениях с Гленом вспоминала вежливо, но с прохладцей. Воспоминания Моны сводились к тому, что Глен много работал, а когда не работал, то пил и матерился. Поскольку Глен Хэллидей был моим героем и источником вдохновения, я такую информацию воспринял в штыки. Я все списал на жизненные неудачи Моны и оставил ее в покое. К сожалению, после смерти режиссера недолюбливали и в Коллинзе. Это был маленький консервативный городишко, и многие жители возмущались, что Глен изобразил их тупыми провинциалами. Но я приехал из такой же дыры, и, черт возьми, Хэллидей ухватил самую суть этих мест. Ничего из того, что я увидел и услышал в Коллинзе, не смогло убедить меня в обратном.

Пустыня оборвалась еще одним городком с глухими заборами и воротами. Именно такие городки и поносил Хэллидей в своих фильмах и книгах. Его непрестанно терзало, что жизнь здесь загнивает: бетон, проповедники, тупое телевидение, скаредность улыбчивых толстосумов, которые делают деньги на всем этом дерьме. А эти затраханные бабуины только улыбались, пока всякие мерзавцы снова и снова унижали их. Несмотря на то, что Глен Хэллидей уже умер, он все еще бесил придурков из Коллинза.

Городок походил на бесконечное множество других, через которые я проехал. В застывшем пустынном воздухе болтался американский флаг, вялый, как член старикашки из теснящихся на обочине домов престарелых. Городок закончился, и я снова поехал по пустыне, такой необъятной, что в зеркале заднего вида ей не было ни конца, ни края. Наконец я добрался до фермы Иоланды, где воду использовали, только чтобы наполнять бассейн, а земля по цвету сравнялось с бурой медвежьей задницей.

Дом был низенький и оштукатуренный. Довольно просторный, но по размеру не сравнить с огромной каменной стеной, которая окружала его по периметру, и со здоровенными железными воротами. Все строения выкрашены в белый цвет, а во дворе виднелись деревья и редкие кактусы.

Н-да, старушка Иоланда не больно-то жалует гостей. Единственный, кого я встретил, был чистильщик бассейна. Содержанию бассейна здесь всегда уделялось особое внимание. Это казалось мне чистым безумием, тем более что хозяйка никогда его не использовала. Хотя, наверное, трудно жить в таких местах и оставаться в здравом уме.

Я проехал мимо бассейна, и парень наверняка меня заметил, но виду не подал, он продолжал снимать грязную пену с поверхности воды. Лицо у него было довольно гнусное. Глазки-щелочки, узенький рот, плотная складка под носом. Иоланда встретила меня в дверях, на ней был купальник. Она поцеловала меня в щеку, и я слегка поморщился; от Иоланды исходил странный прогорклый запах, которого в прошлый раз я не учуял. Она пригласила меня в дом. Гостиная была выкрашена в белый, два больших вентилятора изо всех сил гоняли воздух. Тем не менее прохлада больше исходила от сланцевой плитки на полу. Иоланда пошла приготовить мне лимонад, и я слышал, как она разговаривает с кем-то: «Эсмеральда, ну что ты так на меня смотришь…»

Поначалу я решил, что в доме есть кто-то еще, затем подумал, что она, должно быть, болтает с кошкой или с собачонкой. Только потом я понял, что слова адресовались чучелу кошки, которое стояло на старом буфете красного дерева. Иоланда – да, она настаивала, что я должен называть ее именно так – была странной бабенкой, этого у нее не отнять, но по крайней мере она с охотой помогала мне в исследовании, касавшемся ее покойного мужа.

Иоланда вернулась с напитками: мне – лимонад, себе – джин; я снял ботинки и почувствовал, что ступни мокрые от пота. Приятно было ступить на холодный сланцевый пол.

– У вас тут здорово, – сообщил я.

– Это все подземное охлаждение. Холодильная система остужает воду, которую выкачивают из водоносного слоя. В бассейн идет та же вода, но, несмотря на фильтр, там все равно хватает минеральных солей и отложений. Потому-то Барри так часто и приезжает.

Она махнула рукой в сторону бассейна, где трудился парень-чистильщик.

Я не знал толко.м, что такое водоносный слой, но в этом сукином сыне воды, наверное, хватало. Я хотел было спросить Иоланду, потом понял, что распространяться она может долго, а мне пора переходить к делу.

– Мадам, итак, я хотел бы узнать про Глена как можно больше. Он ведь был вашим четвертым мужем?

– Точно, – улыбнулась она, поднося к губам стакан с джином.

– Как вам кажется, вы были близки? – Понимая, как тупо прозвучал мой вопрос, я тут же извинился: – Простите. Кажется, я говорю как какой-нибудь окружной прокурор. Просто мне хотелось бы понять суть ваших отношений.

Иоланда улыбнулась и уютно устроилась в кресле, словно большая кошка, которая вот-вот замурлычет от радости.

– Дорогуша, ты же сам сказал, он был номер четыре. Я выходила замуж по любви, ради секса, ради денег, но к четвертому браку особенно ничего не ждешь.

– А дружба?

Иоланда поморщилась:

– Господи, терпеть не могу это слово. Впрочем, оно не хуже любого другого, – признала она.

Впервые в ее голосе и выражении лица я уловил горечь. И эта горечь явно была связана с Гленом Хэллидеем.

– Что вы знали о его работе в кино?

– Не так уж и много. – Она сделала еще глоток и посмаковала джин, как завзятый выпивоха. – Сам знаешь, Глен всегда снимал независимое кино, а мне больше по душе Берт Рейнольдс. У Хэллидея ни гроша за душой не было, на каждый фильм еле наскребал. Наверное, решил, что я богатенькая дамочка.

Трудно было поверить, что Глен Хэллидей, мистер Честность-воплоти, мог выступать в роли альфонса. Я был на его лекции в Нью-Йоркском университете, и еще раз, в Санденс, в тот же вечер выступал Клинт Иствуд. Нелегко было представить Глена в качестве жиголо, который торгует своей потасканной задницей, чтобы снять еще один фильм.

Наверное, все мысли отразились у меня на лице, потому что Иоланда незамедлительно подлила масла в огонь:

– Он прямо с катушек слетел, когда я отказалась продать этот дом.

Местечко неплохое, если у вас к таким местам сердце лежит. Но если бы у меня были ее деньги, вряд ли бы я остаток жизни жарился в пустыне. Я решил сменить тему:

– Вы тут надолго обосновались, Иоланда?

Наверное, выпивка делала свое дело, мне показалось, что улыбнулась хозяйка уже искренне:

– Думаю, да. Не пойми неправильно, с этим место меня связывают воспоминания. Ферма принадлежала Хэмфри. Это мой первый муж и единственная настоящая любовь, – пояснила она, слегка зарумянившись. – Когда я умру, дом отойдет нашему сыну. Он живет во Флориде. О, Хэмфри Марстон… Я так и не подыскала ему замену… – Иоланда мечтательно улыбнулась. – Остальные с ним и рядом не стояли.

Ее губы обхватили кусочек лимона. Иоланда пососала его и словно бы поцеловала, прежде чем бросить обратно в стакан. Меня начало обуревать нетерпение. Я не сомневался, что Хэмфри был отличным парнем, но к моим делам он отношения не имел.

– Давайте вернемся к Глену. Он что, был банкротом, когда женился на вас?

Иоланда бросила на меня скучающий взгляд, затем отхлебнула из стакана, и это, кажется, придало ей сил.

– Сам знаешь, какие он фильмы снимал, – раздраженно заговорила она, но потом немного смягчилась. – Он работал ради любви к искусству, а не за деньги. Все, что получал, спускал на выпивку. Страшный алкаш, а пить совсем не умел. Вот мой третий муж, Ларри, Ларри Бриггс, он как раз до Глена был, вот тот умел пить. – Иоланда почти кричала. – Надерется, и давай покупать подарки, тискать… – Она умолкла, рука взметнулась ко рту. – Что я болтаю…

Кажется, она смутилась.

Должен признать, представление задело меня за живое, и я не собирался этого скрывать:

– Не волнуйтесь, мадам, как говорят у нас в Техасе, мне на родео не впервой.

Иоланда хлопнула себя по бедрам, и я приложил все силы, чтобы не пялиться на сотрясения, которые вызвало это движение. А она уже хохотала во все горло:

– Это уж точно, парень! У тебя это на лбу написано! Хочешь знать, что мы с Гленом выделывали в койке, а?

– Мадам, я бы никогда… – запротестовал я, но потом пошел на попятный. – Раз уж вы об этом заговорили…

Как только эти слова вырвались у меня, я осознап всю глубину своего предательства. Что, черт возьми, я творю? Это же один из величайших мастеров американского независимого кинематографа. Человек масштаба Кассаветиса или Сэйлза. Я хотел отдать дань памяти значительному, почитаемому и вдохновенному таланту, который вытащил меня из убожества, а теперь снова тону в похабщине, от которой бежал пять лет назад. Тогда я снимал порнушку в долине Сан-Фернандо – не место, а настоящая кутузка, но счета надо было оплатить.

Два долгих года, проведенных в долине, разрушили наши отношения с Джилл. Помню, как-то по пьяни она сказала: «Ты столько времени снимаешь пизду, что ебать ее у тебя уже нет желания».

Бедолага, в какой-то мере она была права. Трахаться-то мне хотелось, но этого дерьма по горло хватало. Ко времени возвращения домой норму свою я уже набирал, хотя всегда ведь можно попробовать другую выпивку. Может, я слишком упрощаю, но искренне верю, что подобное дерьмо вытягивает из тебя душу. Знаю, бывают люди, которые в этом деле работают подолгу и каждый вечер смывают с себя вонь, только я не из таких. Плюс был один – я научился ставить свет и ловить хороший кадр.

Я жил в Долине – глупый юнец, который должен вести себя как ребенок в кондитерской, но на деле я чувствовал себя шакалом с геморроем и перебитыми лапами. Как-то в период затишья я пришел в засиженный блохами кинотеатр на Голливудском бульваре – там-то я и посмотрел «Лжецов из гнилой бухты». Хэллидей написал портрет городка в западном Техасе, так похожего на тот, в котором я вырос. Я попался на крючок. Вышел из задрипанного кинотеатра и понял: хочу делать то же, что делал Хэллидей. Это стало для меня спасением и мукой.

– В начале у Глена все шло как по маслу, настоящий техасский бычок, как сейчас помню. – Иоланда улыбнулась, но улыбка вскоре сменилась кривой ухмылкой. – Но, как водится у мужиков, надолго его не хватило.

Не думаю, чтобы она пыталась меня задеть; я не много успел рассказать о своей жизни, но в ее голосе отчетливо слышались горькие нотки Джилл в последние месяцы наших отношений. Я постарался сохранить спокойствие и ждал продолжения.

– Мне с мужиками не везло, – пожаловалась Иоланда. На нее явно нашло то же настроение, что и на меня. – Хэмфри Марстон был гораздо старше меня, но он единственный, кто оставил мне на память хоть что-то, кроме долгов. Этот дом – прямо над водоносным слоем – принадлежал как раз ему.

Снова это словосочетание. Я несколько опешил, и, видимо, это отразилось у меня на лице, потому что Иоланда вскинула брови.

– Мадам, простите мое невежество, но что такое водоносный слой? Я так понимаю, что-то типа подземного озера?

– В самую точку, – кивнула она, подливая в стакан джина. – Застройщики вечно барабанили к нам в дверь с чеками на огромные суммы, но Хэмфри решил, что вода – именно то, за что стоит держаться. Двадцать с лишним лет назад, пока от гор не провели трубопровод, ее здесь хватило бы на содержание нескольких хозяйств и поля для гольфа. Но Хэмфри на их деньги плевать хотел. Тогда застройщики и власти штата решились на грязную игру, все испробовали, лишь бы свои лапы на ранчо наложить. Хэмфри был довольно мягким человеком, но мог проявлять ослиное упрямство; он и глазом не моргнул, каждый раз в суде устраивал им показательную порку.

– За старину Хэмфри!

Я улыбнулся и поднял стакан.

Парень начинал мне нравиться.

Иоланда подалась вперед, чокнулась со мной, осушила стакан и налила себе снова. Пока она стояла ко мне спиной, я успел рассмотреть мягкую, жирную плоть, выплескивающуюся из-под цельного купальника. Когда хозяйка обернулась, я отвел глаза.

– Этот дом он унаследовал от отца, тот хотел, чтобы сын развивал ферму. Но Хэмфри интересовали только животные, – продолжала она. – У него степень бакалавра по зоологии…

Иоланда указала на чучело кошки, установленное на под-ставке. Я обратил внимание, что кошке придали классическую сидячую позу: задние лапы подогнуты под корпус, передние вытянуты, морда смотрит вверх, словно ожидая подачки.

– Вот чем он занимался. Это его работа.

Должен признаться, меня впечатлило. Большинство такси-дермистов, а я их в штатах, где охота была любимым делом, повидал немало, старались имитировать движение, даже если делали чучела домашних питомцев.

– Классно он ей придал обычную кошачью позу, не стал изображать, что она кидается на добычу.

– Да, Хэмфри всегда старался придавать животным анатомически верную позу. – Она указала на завешанную сертификатами стену и на шкаф, заполненный трофеями. – Он был лучшим во всем штате. Я ему частенько помогала. Вначале, правда, тошнило…

Иоланда застенчиво отмахнулась от ожидаемого возражения или комплимента.

Помимо собственной воли я вошел во вкус:

– Не возражаете, если спрошу – а что приключилось с вами и Хэмфри?

Иоланда грустно посмотрела на меня, потом выдавила кривую улыбку.

– Я тут ни при чем, приключилось все сним. Как-то днем я вернулась из магазина и нашла Хэмфри в мастерской. Он как раз набивал енота, когда случился обширный инфаркт. И вот я склонилась над ним, а он лежал такой же безжизненный, как и чучело, над которым он работал. – Иоланда смахнула слезу, будто горе постигло ее только вчера. – Об заклад могу биться, это чертовы застройщики из него всю душу вымотали. – В ее взгляде скользнула горечь, губы обнажили злой оскал. – Даже если обыгрываешь этих мерзавцев, все равно платишь слишком дорого.

Тут я не мог не согласиться. Старина Хэмфри тянул на героя в фильме Глена Хэллидея. Обычный парень противостоит денежным задницам и властолюбивым торчкам – потому что он должен, черт подери, это сделать.

– Еще и поэтому я никогда не продам ферму. – Иоланда отчаянно покачала головой. – Они мне твердили, что я сама себе яму рою, что вода скоро потечет с гор и надо делать деньги, пока платят. Да, вода потекла с гор, только несчастные ублюдки, которые пытались наложить лапы на воду моего Хэмфри, разорились раньше, насиживая свою бесполезную землю!

Она все говорила и говорила о старине Хэмфри, и черт бы меня побрал, конца-края не было этому ее рассказу. Но я ничего не мог поделать. Иоланда расчувствовалась, останавливать ее было как-то неловко. Она рассказала, как познакомилась с Хэмфри в тот день, когда ее выбрали мисс Аризоной, и что в отличие от всех остальных он всегда вел себя по-джентельменски и с ней обходился, как с леди. Они крепко любили друг друга, это ясно. Я многое узнал о Хэмфри и о таксидермии, но как бы я ни восхищался чуваком, который сидел себе на своей земле, набивал чучела и водил за нос застройщиков и власти штата, все же это был не Глен Хэл л идей. Мне понадобилось немало времени, чтобы Направить беседу в нужное русло, и когда это удалось, я заметил, что Иоланда разочарована.

– Глен Хэллидей жил ради работы, – печально сообщила она. – Поначалу мы были друзьями, потом как-то внезапно поженились. Полгода спустя он уже ни на что не годился. Мы почти не виделись. Он вечно мчался с одних съемок на другие или шатался по барам. – Иоланда усмехнулась, словно приглашая меня в сообщники. – Если у него и была большая страсть, так это, дорогуша, точно не я.

Я приободрился от ее откровенности.

– А кто был его страстью? – не задумываясь, спросил я.

– Да ладно тебе, дорогой, ты ведь отлично знаешь ответ, – пожурила меня Иоланда.

Она и впрямь расстроилась и имела на это полное право; я повел себя, как отличник ослиного университета. Должно быть, она решила, что у меня либо яйца из желе, либо мозги как у целки в борделе.

– Мисс Сандра Ньюджент, – протянула она.

Иоланда посмотрела на меня так, что я почувствовал себя девочкой из благополучной семьи, которая убегает из дома с воплями: «Идите вы все!», чтобы через полгода вернуться в слезах и с выросшим брюхом.

Я, как и любой студент, выбравший для изучения историю американского независимого кинематографа, прекрасно знал, что Сэнди Ньюджент обычно называют музой Хэллидея. Она играла главные роли в самых лучших его фильмах: «Гнилая бухта», «Молоток», «Холодная жара». Долгие годы между ними тянулось то, что в «Энтертеймент уикли» назвали бы «бурным романом». Сандра покончила с собой в 1986-м в засаленном мотеле заштатного райончика Флориды. Когда ее обнаружили, ее задница уже превратилась в ледышку, а в кишках все еще болталось содержимое полок ближайшей аптеки.

Я долго изучал жизнь Сэнди, еще до того как познакомился с Иоландой. Хэллидей расщедрился на один-единственный публичный комментарий после смерти Ньюджент, и этот комментарий стоил ему кучи друзей (как я потом узнал, в расставании с друзьями он вообще был большой спец). В интервью для лондонского журнала, во время Эдинбургского кинофестиваля 1990 года, Глен сказал: «Всегда досадно смотреть, как пропадает хорошая задница». К тому времени он, конечно, уже был хроническим алкоголиком. Понимаю, это вряд ли сойдет за оправдание, но, черт возьми, я на все сто уверен, что на причину потянет.

Глен Хэллидей был одним из самых одаренных и недооцененных деятелей кинематографа, о которых я слышал. Но чем больше я о нем узнавал, тем скорее развеивалось очарование. Казалось – и в этом впечатлении меня утверждала не только Иоланда, – что волшебство заключается в фильмах, а не в человеке. И хотя я лучше других знаю, что Золушка не всегда так скромна, как о ней рассказывают, мой герой стремительно превращался в человека, которого голова и жопа поменялись местами.

На Иоланде он женился через десять лет после смерти Сэнди, а шесть лет спустя и сам умер от сердечного приступа прямо здесь, в Фениксе. Ясно, что хоть Хэллидей так и не женился на Ньюджент, их отношения были довольно серьезными. Расспрашивать о них уже некого. Большинство их общих знакомых из мира независимого кино слишком хорошо охраняют чужие секреты.

Но не все. В Нью-Йорке я познакомился с Дженни Рэлстон, одной из лучших подруг Сэнди, которая здорово мне помогла. Дженни была ученицей Сэнди и могла похвастаться неплохим набором независимых театральных постановок и ролью в голливудской малобюджетке. Эта темноглазая красавица не гонялась за деньгами, и, возможно, оглядываясь на нее, я поначалу счел Иоланду Хэллидей последним пристанищем безумца, где упившийся Глен мог преклонить голову в период темного упадка. Но теперь я ощущал, что меня что-то гложет. Будь я проклят, но голос какого-то сумасшедшего нашептывал прямо мне на ухо, что именно связь с Иоландой, мисс Аризоной во плоти, станет ключом к загадке Глена Хэллидея. Эта странная женщина постепенно увлекала меня, и мало-помалу я освобождался от чар ее не так давно почившего мужа.

Мы болтали, я поддерживал ее интерес рассказами о своей прошлой жизни и о жизни нынешней, с Пен, причем настоящее, кажется, заинтересовало ее куда больше. Иоланда боролась с усталостью. Не знаю, сколько джина она выпила до моего приезда, но алкогольное опьянение одолевало ее. Вскоре я пришел к выводу, что пора сворачиваться.

– Мне нравится с тобой болтать, Рэймонд, – заплетающимся языком пробормотала Иоланда. – Мы с тобой определенно нашли общий язык.

– Мне тоже нравится с вами беседовать, – честно ответил я, хотя и пребывал в некотором смущении от беспрестанно направленного на меня безумного взгляда.

Я поблагодарил Иоланду за гостеприимство и собрался уезжать, меня еще ждали дела. Мы договорились встретиться еще раз, и я направился к машине. Бассейн сиял все такой же океанской синевой, а парень-чистильщик – худой, но довольно мускулистый, в желтоватой майке без рукавов – кинул на меня тяжелый подозрительный взгляд, но тут же снова принялся выгребать пену с поверхности воды.

Я сел в машину и осушил вторую бутылку воды. Потом позвонил Пен на мобильник, который, как обычно, оказался выключен. Сунул еще одну бутылку в держатель на приборной панели. Дорога была мертвой, как и кошка Иоланды, и я неплохо прокатился до придорожной закусочной «У Эрла», той самой, где должна была играть Пен. Было еще чертовски рано, но я чувствовал, что выпивка теребит меня и тянет к стойке бара, словно мальчишка, который клянчит у мамки в магазине конфеты. Я сова, но, как ни странно, на спиртное меня сильнее всего тянет как раз днем. Впрочем, когда ты, трезвый как стеклышко, заваливаешься в бар, полный выпивох, то наиболее отчетливо чувствуешь, что сделал в жизни правильный выбор.

Я заказал содовую с лаймом у барменши по имени Трейси. Она мне нравилась. С посетителями бара она обходилась как мужеподобная лесбиянка. Мужиков это привлекало, и они еще старательней с ней заигрывали. Неудивительно, одевалась девчонка на миллион долларов. Это не бросалось в глаза, но выглядела она стильной штучкой. Я ей тоже нравился, и нравилось то, как я веду себя с Пен. Трейси мне в этом как-то призналась, когда выпила. Я нравился ей не в смысле полудетского заигрывания, а в смысле зрелого и искреннего одобрения. Трейси возносила Пен на пьедестал. Я этот пьедестал знал неплохо и как-то сказал Пен, что Трейси кажется падкой на девочек.

Пен рассмеялась мне в лицо:

– Малыш, гетеросексуальнее Трейси не бывает. Не мальчик уже вроде, а в женщинах до сих пор не разбираешься.

Она была недалека от истины. Практически все женщины в моей жизни рано или поздно говорили одно и то же. Джилл меня в этом упрекала чаще и болезненней, чем Пен. Марта, мой агент, недавно раскритиковала Джулию, главную героиню первой редакции моего сценария под названием «Шумиха». Правда, она выразилась резче: “Это у тебя даже на картонный стереотип не тянет. Толщины там только на лист бумаги”.

Ну конечно, через несколько дней мы застукали Трейси в “Боулинге Большого Баки” с каким-то красавчиком, по виду преуспевающим агентом по недвижимости. Парень был скорее всего женат, но определенно трахал барменшу. Я почувствовал себя еще большим кретином, чем он.

Дело не только в женщинах. Парню с моими амбициями вообще стоило бы получше разбираться в людях. А я, как последняя долбанутая, зацикленная на себе скотина, считал, что мне достаточно написать про Хэллидея книгу, да еще, может, снять про него документальный фильм, чтобы познать логику мастера, раскрыть своего внутреннего писателя и стать столь же великим, как он. Все это оказалось напыщенным пустословием, и Иоланда Хэллидей служила тому доказательством. После пары встреч я так и не сумел ее раскусить.

Бар постепенно заполнялся, в основном приходили работяги, которые вкалывали с девяти до пяти: водители погрузчиков, автомеханики, торговцы из розничных магазинчиков, офисные клерки. Они приходили в поисках того, что люди ищут с тех самых пор, как впервые присели пожевать вместе какое-нибудь дерьмо.

Пришла Пен. На ней кожаная куртка и тесные джинсы, волосы перехвачены синей резинкой. Прям крутая рокерша. Пен моложе меня на семнадцать сладких лет, и мне нравится вдыхать аромат ее духов, когда она приветствует меня неуловимой улыбкой и обнимает. Мы поцеловались – жадно и страстно, потом чуть спокойнее, и это было прекрасно. В сладчайших каплях влаги с ее полных алых губ я чувствовал радость жизни. Я знал, что мне повезло, ведь каждый, любой из этих пропахших потом работяг в паршивом баре мечтал бы сейчас оказаться на моем месте, а тому, кто не мечтал, стоило бы над этим поразмыслить.

Трейси заметила Пен и поставила ей пива.

Ну, разумеется, один из парней засмотрелся на божественную попку, затянутую в джинсы, и чуть было не расплескал свою кружку. Затем заметил мою потрепанную физиономию и, увидев, что она ненамного моложе, чем та рожа, которая каждое утро приветствует его в зеркале, послал мне горький и хмурый взгляд. Я ухмыльнулся в ответ, мол, да, знаю, может, я и староват для нее, может, я и не лучший для нее вариант, но сегодня она уйдет со мной, так что пошел на хер, чувак.

Я плюнул на старого идиота и в шутливом упреке повертел у Пен перед носом сотовым телефоном.

– Да… Знаю. – Она склонила голову набок. – Черт, забыла его зарядить.

– Милая, я домашний тиран, мне бы хотелось иметь возможность дозваниваться до тебя двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю.

Пен расстегнула две кнопки у меня на рубашке и просунула под нее руку, лаская волоски на моей груди:

– Знаю. И это мне нравится.

– Но я ведь тебе нравлюсь еще больше, малышка.

Она вскинула идеально правильную бровь:

– Да, но в твоей жизни появилась другая женщина, и все свое время ты проводишь с ней, – поддраанила она меня. – Ну и как эта Хэл л идей? Красавица?

– Все повторяет, что как-то была мисс Аризоной.

– До Всемирного Потопа, а? – Пен рассмеялась и отхлебнула “Пабст”.

Я почувствовал, как внутри поднимается какое-то раздражение, но взял себя в руки и холодно улыбнулся. Пен не имела в виду ничего плохого, у этой девчонки вообще не бывает на уме ни одной плохой мысли. Она всего-навсего повторяла мои неудачные шуточки. Просто мне не нравилось, когда кто-то неуважительно отзывался об Иоланде.

Странно, но я будто бы к ней привязался. Иоланда была со мной любезна и гостеприимна, но между нами не вспыхнуло желание, чего нет, того нет, и не канифольте мне мозги. Да что там, мисс Иоланда была лет на тридцать меня старше и на добрых восемьдесят фунтов тяжелее. Она подверглась всем ныне известным пластическим операциям, и от этого ее лицо оказалось почти парализованным. Квазимодо из собора Парижской Богоматери просто отдыхает.

К своему стыду, примерно это я и сказал Пен после первой встречи с Иоландой, попросту поднял ее на смех. Не знаю уж зачем. Наверное, как обычно, перестарался в попытке показаться самым хитрожопым, а потом раскаялся, потому что человек, которого я облил грязью, оказался не таким уж плохим. От размышлений меня оторвало мерное постукивание по микрофону.

Эрл был парнем крупным и вспыльчивым, он всегда носил парчовые жилеты на двух пуговииах, настолько тесные, что непонятно, как они постоянно не расстегивались. Кроме того, я ни разу не видел Эрла без неизменной ковбойской шляпы. Он поднялся на сцену и, к общему одобрению, представил Пен. А потом вышла она и снесла всем крышу. Малышка свое дело знает. Да, сегодня она играет в зачуханном придорожном баре. Если тут оставить дверь приоткрытой, то ворвется столько жары и пыли, что всем посетителям придется по-быстрому пропустить еще по одному холодненькому стаканчику; но впереди у Пен отличное будущее, это ясно. Больше всего мне нравилось, когда она откладывала “Гибсон”, брала двенадцатиструнную акустику, усаживалась своей сладенькой попкой на барную табуретку и пела сладкие-пресладкие баллады. Эти песни разбивали мое искореженное сердце и настойчиво предлагали выплакаться в одну, всего в одну кружку пива. Но я-то знал, к чему все идет. Пока Пен в моих объятиях, выпивка мне на хер не нужна.

Мне нравилась эта грязная забегаловка, и только, черт возьми, из-за Пен. Впервые я попал к Эрлу полгода назад, я тогда только переехал в Феникс, чтобы начать наконец эту гребаную книгу про Хэллидея. В холостяцкой квартирке ни черта не выходило, так что я вышел на улицу, поколесил по окрестностям и в итоге попал за город, сюда. Мне всегда больше нравилось притворяться, будто я пишу в каком-нибудь баре, чем в пустой квартире. Иногда случайно увиденное лицо или подслушанная реплика могла коренным образом изменить героя, сдвинуть с мертвой точки диалог или дать наметки для сюжета. Несмотря на то, что я бросил пить, от этой привычки мне избавиться не удалось.

Довольно быстро ко мне подсела Пен, попросила закурить. Я сказал, что, к сожалению, не курю, не удержался и добавил, что сейчас жалею об этом больше всего на свете. Она рассмеялась и предложила вместо сигареты угостить ее выпивкой, что я с удовольствием и проделал. Заметив, что сам я ничего пить не стал, она заглянула мне в глаза: “Так… Ты не куришь, не пьешь, а интересно… – она сделала паузу и затянулась сигаретой, которую дала ей Трейси, в карих глазах плясало озорство,- ты слушаешь рок-н-ролл?”

Когда я ответил, что, разумеется, слушаю, она вернулась на сцену и сыграла для меня несколько песен. Наверное, именно тогда я в нее и влюбился, так все и началось. Я стал заглядывать к Эрлу и еще в пару баров, где Пен играла, мы начали встречаться. Когда ей пришло время платить за аренду своей квартиры, Пен просто собрала вещи и переехала ко мне. Как-то ночью, когда мы после отличного секса лежали в постели и глядели в потолок, она сказала:

– Знаешь, а жизнь у меня налаживается. Может, взрослею.

Вот, нашла себе нормального парня.

Я тут же сострил:

– Просто добавь алкоголя, детка.

Но, улыбаясь ей в темноте, я все думал, может, это у старины Рэймонда Уилсона Батлера жизнь налаживается. Потому что, черт побери, с алкоголем я завязал.

Я вел исследование для книги про Глена Хэллидея, кропал сценарий “Шумихи”, это отнимало немало времени, но все равно мне нравилось ездить с Пен на ее выступления. Некоторые забегаловки не отличались хорошей репутацией, и хоть Пен и могла за себя постоять, я все равно волновался, в голову лезли мысли про домогательства, извращенцев и психов-поклонников.

Но тем вечером Пен сидела рядом со мной в “лендкрузере”, немного усталая после выступления, может, чуть опьяневшая от шести «Пабстов» и четырех бокалов виски с колой. (Я теперь вечно выпивку считаю, ничего не могу с собой поделать.) Пен сказала:

– Знаешь, если бы я раньше так с парнем домой возвращалась, меня бы это жуть как напрягало. А теперь это именно то, что мне нужно, и не напрягает.

Мы легли в постель и уснули, обнявшись. Любовью можно заняться и утром.

На следующий день Пен ушла в книжный, а я засел за «Шумиху» и прикинулся, что весь из себя настоящий писатель. Составил список недочетов первой редакции. Главная проблема, к которой в итоге сводились и все остальные, была связана с Джулией, моим твердолобым техасским матриархом. Определенно Марта Кроссли, мой агент, права. Персонажу меня вышел хреновый. Беда в том, что я понятия не имел, что эта Джулия собой представляет. Поначалу я выстраивал ее характер на основе характера собственной матери, потом – как вариацию на тему Джилл, а под конец даже подумал, что прототипом могла бы послужить Марта. Каждый раз, когда я касался клавиш ноутбука, меня не оставляло ощущение, что дела не клеятся. Я корпел над сценарием, пока голова не начала раскалываться, потом включил DVD и в сотый раз посмотрел «Гнилую бухту».

Время уже обеденное, а я так ничего и не сделал. Я набрал Пен, хотел предложить пообедать вместе, но ее мобильник, как обычно, был выключен, так что я пошел прямо к ней в магазинчик. Мы обедали во второсортной забегаловке в торговом центре, где ребята с микроскопическими зарплатами источали яд в адрес своих коллег и случайных домохозяек. Мне нравилось смотреть, как Пен движется, как копна волос силится высвободиться из-под бархатной резинки, а на запястьях, на пальцах и в ушах колышутся подвески, браслеты, кольца. Мне было необходимо с кем-то поговорить, а лучшей кандидатуры, чем Пен, не сыскать.

– Милый, ты слишком строг к себе; закончи сначала книгу про Хэллидея, а уж потом займись «Шумихой», – увещевала меня она, пока мы поглощали дерьмовые сандвичи. – Конечно, ты не можешь сосредоточиться. Последуй совету, который сам мне вечно даешь: заниматься надо чем-то одним. Ну что?

– Наверное, ты права, – улыбнулся я. – По крайней мере если напишу сегодня еще одну главу, день не пропадет зря. А может, мне достанется заказ на ролик этой крутой тачки. – Я рассмеялся. – Тогда бабки появятся, да и работать придется по расписанию. Да уж, достанется мне этот ролик, как же, после дождичка в четверг.

Пен подмигнула и прищелкнула языком:

– Ты получишь этот заказ. У меня предчувствие.

– Про клип «Королевских рептилий» у тебя тоже было предчувствие, а заказ я так и не получил.

– Но ведь был на втором месте, – усмехнулась она. – С каждым разом ты все ближе к цели.

– Только вот победителем никогда не стану. Я каждый раз попадаю в список претендентов; как чертова подружка невесты, которая наездилась по чужим свадьбам, а сама все в девках.

Пен встала и отряхнула джинсы от крошек:

– Придется мне покинуть мою любимую подружку невесты и вернуться к работе.

Она наклонилась, поцеловала меня, собралась уходить, но вдруг оттянула мой воротник и высыпала мне за шиворот остатки льда из стакана.

– Какого хрена!.. – заорал я и рассмеялся, чувствуя, как ледяная вода стекает по спине на задницу.

– Ты же знаешь, я та еще сучка! – Пен улыбнулась, послала мне воздушный поцелуй и процокала каблуками по отполированному гранитному полу. – Но я тебя люблю.

Я поднялся и вышел на парковку. К тому моменту как я забрался в «лендкрузер», палящий жар уже осушил спину и задницу. Я вернулся домой и занялся, как мне показалось, единственной писаниной, на которую был способен: простой расшифровкой интервью с Иоландой для книги про Глена.

На другой день я снова приехал на ранчо Хэллидея, или, лучше сказать, на ранчо Марстона. Выходило, что старина Глен был там случайным гостем, так, отсыпался с похмелья: отдыхал между съемками и клянчил деньги. Его жизнь с Иоландой теперь представлялась мне похожей на конец наших с Джилл отношений; хлопающие двери и долгое молчание, прерываемое шумными пьяными ссорами с неизменным горестным рефреном: «Где мы сделали ошибку?»

Иоланда встретила меня кувшином домашнего сидра. Приятно было после уличной топки шагнуть в прохладные комнаты. Хозяйка, похоже, нетвердо стоит на ногах. Глаза у нее покраснели, а купальник сменился красным топом и белыми брюками. Хотя в доме вовсе не жарко, на лице у Иоланды выступили бисеринки пота, и дышала она как раскормленная псина после пробежки.

– А вот Спарки, – пояснила она, указывая на чучело кота на подоконнике.

Этого зверя я раньше не замечал. К старушке Эсмеральде я уже как-то попривык, но новый котик выглядел, черт бы его побрал, облезлым и довольно страшным.

– Я его принесла с тобой познакомиться.

– Очень мило, – отозвался я, разглядывая напружинившегося кота. Он был таким же окоченевшим, как и Эсмеральда, но далеко не столь милым. Потом я заприметил чучело небольшой собачки, наверное, терьера, стоявшее на страже у дверей гостиной.

– А это Пол, – подсказала Иоланда. – В честь Пола Маккартни из «Битлз».

Пол казался настоящим задирой. Глядя на блеск его стеклянных глаз и оскаленные клыки, я порадовался, что чучельник успел набить его маленькую задницу.

– Работа Хэмфри?

– Нет, этих я сама сделала, – отозвалась хозяйка, обходя вокруг бара, в котором смешивала себе джин с тоником. – Образования я, конечно, в данной области никакого не получила, но это для таксидермистов обычное дело. Я помогала Хэмфри и многому научилась. И когда вышла замуж за Денниса, формы не теряла, – одышливо продолжала Иоланда, опустившись в кресло и приглашая меня сесть напротив. Я сел и положил диктофон на столик подле нее. – Он был страстный охотник, член Национальной стрелковой ассоциации, вот и приходилось мне его трофеи набивать. Я много чучел для него сделала, но когда он от меня свалил, всех повыкидывала. – Иоланда плотно сжала губы. – Не нравилось мне, что диких животных убивают ради забавы. Я предпочитала работать с теми, кого я любила, это как бы дань памяти им.

Она объяснила, что обе кошки и собачонка когда-то были ее домашними любимцами. Как и два неразлучника в бамбуковой клетке над входом на кухню.

– Понимаешь, не могла я с ними расстаться. Я ведь их так любила. – Кажется, воспоминания расстроили Иоланду. – Мне немного неловко тебе их показывать. Верно, думаешь, что я ненормальная, а, Рэймонд Уилсон Батлер?

Странно, но меня это ничуть не волновало:

– Вовсе нет. Я прекрасно вас понимаю. Кто-то хоронит своих любимцев, кто-то кремирует. А вы сохранили их останки как память.

Похоже, Иоланда меня не слышала:

– Рэймонд, я ведь с ними все еще разговариваю, – настойчиво продолжала она. – И могу поклясться, иногда они тоже со мной говорят. Очень странно звучит?

– Да нет же, мадам, – заверил я ее. – Все мы так или иначе ищем успокоения.

Я улыбнулся, подался вперед и легонько накрыл ладонью ее мягкую белую руку. Видно было, что Иоланда хватила лишку, бутылка с джином на барной полке была уже давно початой.

Наверное, многие сочли бы странным ее откровения, но Иоланда просто чувствовала себя одинокой. Я так понимаю, у нее были деньги и все необходимые навыки, вот она и нашла себе хобби – занятие, которое делила с горячо любимым Хэмфри, которое, наверное, давало ей возможность хоть немного оживить воспоминания. Иоланда производила впечатление очередной эксцентричной особы, которая порхала в сумерках и изо всех сил пыталась сделать что-то, что поможет ей обрести спокойствие. В этом штате их хватает – тех, чей мозг расплавился от жары и осыпается пылью пустыни.

Мисс Аризона.

Я думал о Деннисе. Если Хэмфри Добрый был мужем номер один, а Грязный Ларри – номером три, то Деннис, наверное, был вторым.

– А что случилось с Деннисом?

– Вот с ним я сама порвала. – Иоланда покачала головой и бросила на меня почти обвиняющий взгляд. – После того как он сломал мне челюсть.

Я почему-то решил, что Деннис тоже был пропойцей, причем худшим из возможных вариантов.

– Деннис пил?

– Нет, самое странное, что к бутылке он нечасто прикладывался. Ему это и ни к чему было, и так ублюдок полный. С этой своей идиотской ухмылочкой и хождением в церковь, со своей трезвостью… Можно подумать, у него в жопе свечка бы не растаяла, – пробормотала Иоланда.

Выпивка определенно делала свое дело.

Я натянуто улыбнулся.

В глазах Иоланды что-то промелькнуло.

– К трезвой жизни у меня с тех пор вкус начисто отбило, – горько бросила она, потянулась к бокалу и снова его наполнила. – Забавно, но меня с ним познакомил Хэмфри. – Иоланда улыбнулась, воспоминания придали ей загадочный вид. – Деннис был одним из его лучших клиентов. Строил из себя настоящего джентльмена, наверное, все его таким и считали. Я потом узнала, что до меня у него уже было две жены, одна в Альбукерке, другая – здесь же, в Фениксе. Он их выжал досуха и бросил, оставив только кипу больничных счетов.

К сожалению, это воспоминание спровоцировало очередную обличительную речь. Такой пьяной я Иоланду еще не видел. Голос стал еще визгливее; распинаясь о Деннисе, она пищала, словно кот в жаркий день, и упорно противилась моим попыткам перевести разговор на Глена Хэллидея. Интересно, насколько хорошо они друг друга знали? Я вспомнил про нас с Джилл: долгие годы мы были любовниками, а расстались незнакомцами. Когда уходит любовь, в памяти остается только незнакомец.

Я попрощался и приготовился отправиться в неблизкий и одинокий путь до Феникса. Тут-то Иоланда и выкинула номер. Она с трудом поднялась из старого кресла и проковыляла ко мне.

– Рэймонд, останься ненадолго, – попросила она. – Мне так приятно с тобой болтать…

Она покачнулась, так что мне пришлось подхватить ее и удержать на ногах, иначе, бьюсь об заклад, расплывшаяся королева красоты сползла бы на прохладную плитку.

– Ну что вы, Иоланда. Просто вы немного перебрали и устали к тому же. – Я улыбнулся, стараясь свести все к шутке. – Может, вам стоит прилечь? А завтра я снова заеду.

Лицо ее стало пунцовым, как у ковбоя на родео, а большие влажные глаза налились кровью.

– Привезешь мне кассету своей девушки – где она поет и играет?

– Конечно, если хотите.

– Было бы здорово. – Иоланда выпрямилась. – Как хорошо, что вы оба – талантливые люди. Талант не та вещь, чтобы им разбрасываться.

– Мы стараемся.

Я улыбнулся, снова попрощался и вышел.

К тому времени как я выбрался на дорогу, уже стемнело, но мне это было только на руку. Я ехал в ночной тиши и чувствовал порой, как по нервам проносится прошлое – пролетает сквозь меня, словно завывающий призрак по пустыне. Захотелось остановиться, и я вышел из машины, чтобы полюбоваться на серебряную луну. Остановка помогла собраться с мыслями и сосредоточиться на том, что было для меня важно: Пен, работа и в особенности сценарий «Шумихи» и книга про Хэллидея – именно в таком порядке. Штука в том, что книга должна быть про Глена, а не про старуху с четырьмя мужьями, которая засела доживать свой век у черта на куличках.

Когда я вернулся домой, Пен еще не ложилась, ждала меня. Я устал, но она чувствовала себя вполне бодрой, и «нет» не принималось. После у меня зашумело в голове, а Пен тут же уснула.

– Проверь автоответчик, – пробормотала она перед тем, как провалиться в сон. – Я буду по тебе скучать, подружка невесты… Или невеста?

Я посмотрел на нее, легонько потряс за плечо. Пен перевернулась на другой бок и прошептала, не открывая глаз:

– Проверь… автоответчик…

Я проверил. К моему восторгу, звонила Марта из Лос-Анджелеса, чтобы сказать, что заказ на рекламу тачки все-таки достался мне. Работа сулила большие бабки и три недели отсутствия: неделя на подготовку, неделя на съемки и еше одна – на монтаж. А потом смогу полгода спокойно писать книгу про Хэллидея. К минусам можно было отнести то, что со следующей редакцией «Шумихи» придется немного повременить. Но вот уж кто ждал сценария меньше всех, так это мои агенты.

Я подумал, что старина Глен Хэллидей рассмеялся бы им в лицо и прочел выпускникам из Остина или Чепел-Хилл лекцию о профессиональной этике художника – за пару сотен баксов, бензин и несколько ночей в «Холидей-инн» с оплаченным мини-баром. По крайней мере мне так казалось. Или, скорее, он бы развел Иоланду на очередной чек. В такого Хэллидея я превращаться точно не собирался. Пен целыми днями работала в книжном магазине, а по вечерам играла в занюханных барах. Садиться ей на шею я бы в жизни не стал. За три недели работы мне выпишут долбаный шестизначный чек. Тут не до выпендрежа.

Я не мог уснуть, поэтому сел и пробежался по наброскам про Хэллидея. Что, черт возьми, этот сукин сын собой представлял? Техасец, который любил Техас, но ненавидел то, чем славился этот штат: выпускники из Лиги плюща и религиозные фанатики поднимают флаг, а мы следуем за ними и сражаемся в бессмысленных битвах за нефть. А может, Глен был очередным мерзавцем и лицемером, который использовал людей – особенно женщин – на полную катушку: беззащитная актриса, которой он ебал в основном мозги, а не другие места, и сбрендившая старуха с разбитым сердцем на своих золотых приисках в пустыне.

Утром я попрощался с Пен и собрал вещи в долгую дорогу до Лос-Анджелеса. Пути туда два дня. Я решил навестить Иоланду, а потом выбраться на шоссе. На заправке купил газету, проверил уровень террористической угрозы (выше среднего) и время безопасного пребывания на солнце (четырнадцать минут).

Проезжая мимо бара Эрла, я увидел, как туда заходит чистильщик бассейнов, как его там, Барри, с приятелем. Что-то заставило меня остановиться, выйти из машины и последовать за ними в забегаловку. Я еще обратил внимание на пикап Барри на парковке: «шевроле» 1988 года со стикером на заднем стекле – «Трах, топливо или травка – бесплатно не катаем».

В помещении пришлось сощуриться: после слепящего солнца бар казался темным и мрачным. Чистильщик Барри с приятелем играли на бильярде в углу. Я присел на высокий табурет, раскрыл газету и стал наблюдать за игроками, которые задержались еще с предыдущего вечера. Через некоторое время подошел чистильщик и взял два пива.

– Привет, – окликнул его я. – Это ты у миссис Хэллидей работаешь?

– Я много где работаю, – огрызнулся он.

И без того несимпатичное лицо исказил уродливый оскал.

Я пожал плечами и вернулся к газете. Парень просто козел. Я допил большой стакан содовой, вышел из бара, сел в «ленд-крузер» и отправился по пыльной дороге к Иоланде. Меня грызла перепалка с пареньком в баре; все это ерунда, особенно по сравнению с историями, в которые я влипал по пьяни, но меня бесило, что я так подставился.

От злости я не больно-то смотрел на дорогу. Послышался шелест, потом глухой стук и неизменный толчок – значит, кого-то сбил. Я остановился и увидел на дороге очертания какого-то животного, похожего на собаку. Койот. И, судя по всему, матерый. Я осторожно приблизился к засранцу, но тот, видимо, уже сдох. Я пнул его. Точно, сдох. Но серо-желтоватой шкуре столкновение не причинило ни малейшего вреда: ни ран, ни крови изо рта, ушей или глаз. Зверь словно бы уснул, он походил на старую собачонку, которая растянулась у камина, разве что глаза полуоткрыты.

Тут сзади донесся гул мотора. Сердце у меня ушло в пятки, я сразу понял, что это полиция. Из машины вышел патрульный и направился ко мне развязной походочкой Джона Уэйна. Кажется, его задело, что я не принял его за первоклассного засранца, так что обратился он ко мне, не снимая темных очков:

– Превышаем?

– Сэр, я не заметил…

– Ваши права и документы на машину.

Я понял, что спорить бесполезно и достал бумаги. Коп снял очки, чтобы лучше разглядеть все сведения и улыбнулся. Сельское быдло – ничтожный мутант со свинячьими глазенками и куриным сердечком, а сойти пытается за своего парня.

Он обернулся на оставшегося в машине напарника, толстяка, который что-то жевал, кажется, тако (я вспомнил, что через пару миль у дороги есть забегаловка «Тако-Белл»). Тот бросил на меня взгляд, который красноречиво пообещал: «Если мне придется оторвать свою жирную задницу от сиденья, ты, парень, влип».

– У нас тут, похоже, проблемка. – Джон Уэйн осклабился, выставляя напоказ крупные зубы в коронках. – Койот, понимаете ли, в списке охраняемых животных. Значит, бумагомарания не оберешься, все эти зеленые на уши встанут. Куда едете, мистер?

– Недалеко, в Локсбридж. Я…

– Отлично. Это в соседнем округе, вне моей юрисдикции.

Вы, скажем, возьмете койота, запихнете в багажник вашей чудесной просторной машины и потом, когда пересечете границу округа, ну, можете для порядка несколько миль проехать, скинете его на обочину. А я вернусь к исполнению своих обязанностей, чего и ждут от меня честные граждане.

– Я…

– На том бы и порешили. Что скажете?

Я сглотнул, и ненависть отозвалась в желудке вкусом дешевого виски.

– Хорошо, сэр. Спасибо.

Засранец херов. Ни один штат койота в список охраняемых животных вносить не станет; с тех пор как всех волков перебили, в этих местах койоты кишат что твои белки в Центральном парке. Разумеется, мы оба это знали; гребаный ублюдок попросту решил на мне оторваться.

Спорить было бесполезно, я бы только на ночь в кутузку загремел, так что я подошел к койоту и ухватил его одной рукой за передние лапы, а другой – за задние. Я не самый слабый парень: пять футов десять дюймов роста, сто восемьдесят фунтов живого веса, но на жаре с неудобной ношей мне пришлось нелегко. Мерзавец-коп украдкой оглянулся и, убедившись, что свидетелей нет, помог мне запихнуть тушу в багажник.

Вернувшись к машине, в которой толстяк, тряся головой от омерзения, продолжал набивать кишки жратвой, Джон Уэйн издевательски отдал мне честь:

– Поосторожнее на дороге. Приятного пути.

– Большое спасибо. – Я стиснул зубы и улыбнулся.

В багажнике у меня труп, и на такой жаре он начнет вонять еще до того, как я доберусь до границы округа. Я был вне себя от ярости. Интересно, как поступил бы Хэллидей? Может, как настоящий стоик, мятежный герой собственных фильмов, провел бы ночь в местной тюрьме, чтобы выйти, бросив напоследок чертовски умное замечание? А может, поступил бы также, как и я? И тут меня осенило. Посмотрим, что выйдет у Иоланды.

Я ехал очень медленно, еще не отошел от стычки с копом. Граница округа осталась далеко позади, но я не останавливался до самого ранчо. Ворота были открыты, и я подъехал к крыльцу как можно ближе. Настоящее пекло. Иоланда открыла дверь, я шагнул на порог, оперся о косяк, и тут из ниоткуда шмыгнула ящерка, пронеслась у меня по руке и вылетела на стену. На мгновение застыла, качнулась на жаре и юркнула в щель в стене, будто втянулась в вакуум.

Сегодня меня встречала куда более трезвая Иоланда.

– Рэй, мне так стыдно за тот вечер…

– Это ваш дом, здесь вы можете вести себя, как вам заблагорассудится, на меня внимания не обращайте. Я вам рассказывал про свои проблемы со спиртным, так что не мне судить, – успокоил я ее.

Это правда; мне порой не верится, что я выбрался из Лос-Анджелеса живым и невредимым, разве что печень немного пострадала. И вот теперь возвращаюсь – трезвый и готовый работать не покладая рук.

– Но это было невежливо с моей стороны. – Она коснулась моей руки, и здесь, в потоке холодного воздуха, я поежился от этого прикосновения. – А из-за всех моих чучел ты наверняка решил, что я со странностями.

– Ну что вы. Кстати, я вам кое-что привез.

Я пригласил Иоланду следовать за мной. Мы шагнули за дверь, и жара в два счета выпила из меня прохладу. Сквозь обжигающее марево я с трудом добрел до «лендкрузера» и открыл багажник. Койот уже начал вонять, но Иоланду это не смутило.

– Красавец! Просто красавец! – восхитилась она. – Если хочешь, помоги мне его освежевать. Живо, надо перенести его в дом.

– Простите?

Я стоял, почесывая задницу, а Иоланда нажала на кнопку, и двери огромного гаража распахнулись. Она схватила тележку, которая больше походила на больничную каталку – легированная сталь, крупные колеса с резиновыми шинами. Высота тележки регулировалась: с помощью специальной рукоятки Иоланда опустила ее до уровня багажника, чтобы мне легче было перекинуть койота. Туша размякла на жаре и еще не успела окоченеть.

– Освежевать – значит снять шкуру с трофея, – пояснила хозяйка, пока мы вкатывали тележку в дом.

Пока я остывал, Иоланда сбегала в подвал и принесла отрез белого льна, который расстелила прямо на кухонном столе. Следуя ее указаниям, я с трудом перетащил койота с тележки на стол.

– Самая тонкая работа вокруг глаз, носа, губ и ушей, эти места лучше оставить профессионалу.

– Я и не претендую, мадам, будет лучше, если вы сами все сделаете.

Я поднял ладони к лицу и почувствовал исходивший от них запах мертвого животного.

Иоланда снова спустилась в подвал и вернулась с алюминиевым ящичком для инструментов.

– Беда в том, что охотятся часто на жаре, и не всегда удается правильно охладить шкуру. Многие трофеи портятся в первые несколько часов. Как только животное погибает, бактерии тут же принимаются за работу. – Она открыла ящик: там обнаружились бензопила, несколько острых ножей, смахивающих

на хирургические скальпели, а также пластиковые бутылочки с какой-то жидкостью, причем от некоторых исходил запах спирта. – Жаркая и влажная среда идеально подходит для бактерий. Шкура портится – так же как и мясо. Поэтому внизу у меня большой холодильник. Давно он погиб?

– Час с четвертью, около того. Я его сбил в округе Кейн.

– Значит, придется поторопиться, – пробормотала Иоланда.

Она вытащила нож, и на мгновение мне показалось, что она собирается засунуть его мертвому койоту в задницу.

– Это дорсальное свежевание, – пояснила она, делая разрез от основания хвоста до самой шеи.

Черт побери, она умудрилась одним движением освободить от шкуры почти всю тушу, внутри остались только голова и лапы. Крови почти не было. Послышался кошмарный хруст ломающихся костей, и я вздрогнул, когда Иоланда отделила голову от тела инструментом, больше всего похожим на гигантские щипцы для орехов. Я отшатнулся, а она все продолжала возиться с койотом, словно чистила апельсин, попутно меня просвещая:

– Эта методика применяется для длинношерстных животных. Теперь надо быстренько отнести его вниз и заморозить.

Иоланда взяла зверя за голову, и он напомнил мне плюшевого мишку, который был у меня в детстве: весь наполнитель вывалился, и вместо туловища от шеи свисал длинный, похожий на головастика кусок ткани.

– Помочь вам отнести его в подвал?

Я рассеянно окинул взглядом оставшуюся на тележке груду мяса и костей.

– Нет, попозже доделаю. Отнеси тушу к мусоросжигательной печи, это за домом. Мимо не пройдешь, такая здоровая ржавая штуковина. Надо сжечь останки, а то канюки налетят.

Просто забрось в печь, я потом сожгу.

Врать не стану, меня подташнивало, когда я взвалил освежеванного шакала на тележку и покатил свою ношу к печи. Дом милосердно заслонил меня от неистового солнца, хоть я и чувствовал, как пот заполняет все поры. Я открыл металлический заслон, пристроил тележку на нужную высоту и столкнул провонявшего засранца в печь. Откуда ни возьмись кругом зажужжали огромные грязные мухи. Они кишели в воздухе как летучие мыши. Меня замутило. Я уже подходил к кухне, когда Иоланда окликнула меня из подвала:

– Рэй, дорогуша, смешай мне джин-тоник, ладно? Льда побольше!

Я только того и ждал. Смешал ей коктейль, потом налил себе лимонада из кувшина, но, отпив, почему-то ощутил горький привкус. Тогда я вернулся на кухню и налил себе большой стакан воды из кулера на холодильнике.

– Вниз принести? – крикнул я.

Жара настолько меня измотала, что я улегся на холодный пол и раскинулся, как спаситель на кресте, боже, это было прекрасно. Я посмотрел на старину Спарки, перевел взгляд дальше и тут наткнулся на новую деталь интерьера: огромная немецкая овчарка лежала, вытянув перед собой лапы.

Иоланда быстро вернулась и схватилась за напиток.

– Набью попозже, – объяснила она.

Я неохотно оторвал собственную тушу от прохладного пола и взгромоздился в кресло рядом с ней. Потом указал на собаку.

– Это Марко, – сказала Иоланда. – Настоящий шедевр.

Он был просто ангелом. Честное слово, Рэймонд, такого милого щенка еще поискать надо. Его кто-то отравил. Не знаю кто, но подозрения у меня есть.

Она задумчиво сплюнула. Наверное, вспоминала о несостоявшихся соседях-застройщиках.

Понятно, отношения у них были не лучшие, но я мог с уверенностью сказать, что когда Марко угодил на тот свет, его щенячьи годы остались далеко в прошлом.

– А, не важно. – Иоланда повеселела. – Просто я решила притащить его из подвала, чтобы показать тебе.

Это, без сомнения, было невероятно познавательно, но с учетом маячившего на горизонте Лос-Анджелеса и рекламы «Фольксвагена» мне пришлось поторопить события. Я уселся поудобнее и принялся расспрашивать хозяйку о муже, который шел прямо перед Гленом Хэллидеем.

– Ларри Бриггс был членом городского управления. Дважды баллотировался в сенат штата. Трахался как черт, – с удовольствием проговорила Иоланда, но потом в ее голосе послышалась горечь. – Дело в том, что с этой стороны его знала не только я. Разница между Ларри и Гленом заключается в том, что меня не удивило, когда я выяснила, что Ларри гонялся за водой на ранчо.

– И что с ним стало?

Я поднял прохладный, прозрачный бокал с расплавленным золотом, мгновение посмотрел на него, а потом поднес к губам.

– Кто знает. Наверное, сбежал с какой-нибудь шлюшкой, которая повелась на его треп. С этим у него проблем никогда не было. Девиц хватало. Но когда он два раза провалился на выборах в сенат штата, никто уже не рвался ему помогать. Я не собиралась давать ему деньги на девок и выпивку, вот он и смылся. Последний раз я вроде слышала, что он подался в Мексику. Жизнь – забавная штука, та еще карусель. С Гленом я познакомилась благодаря Ларри. – В голосе Иоланды послышалась мечтательная грусть. – Глен снимал фильм про водную политику в Аризоне и хотел пообщаться с Ларри и другими потенциальными застройщиками. Приехал ко мне, чтобы найти Бриггса, а того и след простыл. Мы с Гленом подружились. Отношения были платоническими… если честно, сначала все основывалось на выпивке. – Она потянулась к бутылке, чтобы снова наполнить бокал. – Я сразу просекла, что он пьянчуга, но тогда он казался мне забавным парнем. Думаю, ему тут нравилось, он ведь вырвался из Лос-Анджелеса – его Глен терпеть не мог, хотя и приходилось постоянно на встречи летать.

– А Нью-Йорк? Как ему духовная отчизна американского независимого кинематографа?

– Не намного лучше.

В какой-то мере я его понимал. Все жители Лос-Анджелеса только и жалуются, как там погано, хотя половина из них не всерьез. В Нью-Йорке только и слышишь, как там классно, но половина говорящих не больно-то в этом уверены.

– Мне казалось, там понимали, чего он хотел добиться.

– Когда-то, может, так оно и было. – Иоланда покачала головой. – У меня сложилось впечатление, что ему пришлись не по душе эти новые режиссеры, которые взялись за независимое кино. Они занимались делом, а у него перед носом захлопывались двери – одна задругой, – объяснила она и впервые, наконец, заговорила о работе Глена и его стремлениях.

Койот отобрал немало времени, но встреча вышла довольно плодотворной, я получил отличный материал. А потом вдруг все переменилось – когда я рассказал про автомобильную рекламу и поведал, что пройдет несколько недель, прежде чем мы снова увидимся.

Иоланда взглянула на меня так, будто я только что сообщил ей о гибели первенца. Черт подери, да у нее кровь от лица отхлынула.

– Но мы ведь еще увидимся, правда? – проныла она.

Признаться, я не ожидал такой реакции.

– Конечно, увидимся… Ну, то есть, если вы считаете, что не зря тратите на меня время. Вы и так уже многое мне рассказали. Я…

– Приезжай еще, Рэймонд, – попросила Иоланда, поднимаясь с кресла. Я тоже встал. – Мне кое-что надо рассказать тебе про Глена, кое-что показать.

– Конечно, приеду… Но может, сейчас расскажете?

– Нет, нет, нет. – Она резко замотала головой. – У нас нет времени, надо тебя отпустить, а самой заняться нашим приятелем койотом.

Я никак не мог отделаться от мысли, что, пока Иоланда ходила в подвал, она успела распустить волосы. Меня не оставляло ужасное подозрение, что сделано это ради меня. Мои опасения подтвердились, когда она недвусмысленно встряхнула шевелюрой. В былые времена такое движение, сопровожденное улыбкой, могло бы разбить парню сердце на части, но сейчас от него веяло только нелепостью и отчаянием. Я не смог сдержаться, и у меня на лице, должно быть, отразилось отвращение.

– Мне так одиноко, Рэй. Черт, мне так одиноко. Мне было одиноко даже с Гленом. – Она всхлипнула и горестно покачала головой.

– Иоланда…

– Но ты ведь ко мне вернешься, Рэй? – спросила она, довольно крепко ухватив меня за руку. Иоланда стояла так близко, что я разглядел волоски у нее над верхней губой и на подбородке. – У меня еще столько историй осталось.

– Какие могут быть сомнения?

Я привлек ее к себе, и мы обнялись. В прикосновении Иоланды чувствовалось отчаяние, мне было ее чертовски жалко. Впрочем, когда пришло время прощаться, она уже отвлеклась и смотрела в пространство, будто находясь за сотни световых лет отсюда. Я вышел.

На улице я повернул кепку с надписью «Доджерс» так, чтобы козырек прикрывал шею от поднимающегося над домом солнца. Прикатил поганец Барри, на спине он тащил серебристый бак, который, казалось, ежесекундно взрывался в ярких лучах. Барри шагал прямо по кромке бассейна, и нам не удалось бы разминуться. Наши глаза встретились, мы недружелюбно оскалились, и я не отвел взгляда. Чистильщик потупился и вперился хитрыми глазенками прямо в землю.

Хреновая победа, но я все равно преисполнился гордости. Залез в машину, и, пока выруливал на шоссе, «лендкрузер» затюлнила песня Брэда Пейсли «Я жду женщину». На заправке я залил полный бак и направился прямиком в Лос-Анджелес. Я гнал, чтобы проехать по магистрали как можно быстрее, а потом всласть поколесить по проселочным дорогам. Передо мной простиралась алая полоса заката, а над ней неслись голуби на юг, к реке. Мне нравилось проезжать через крошечные городишки, слушать треск и постукивание экскаваторов, а ночью – лай собак и пение насекомых в ветвях низеньких деревьев.

К Лос-Анджелесу я уже порядком подустал, но еще держался. Съемки прошли как по маслу. Я снова взялся за камеру, уже и забыл, насколько мне это по сердцу. Концепт был простой – такое дерьмо я, да и миллионы других режиссеров выдали бы стильно и по-щегольски, даже не вспотев. Мы сыграли на автомобильной погоне по высохшему руслу реки – как в фильме «Жить и умереть в Лос-Анджелесе». Камера врывается на улицу возле больницы. Из машины выскакивают актер с внешностью педика и его глубоко беременная «подружка». Заканчивается все подписью: «Мелочи, которые не ждут». Мы не обманывались, никто и не считал, что мы придумали нечто оригинальное, но это ведь всего-навсего гребаная реклама тачки. Разница была в другом: на этот раз я не просиживал штаны за барной стойкой, разглядывая по телевизору чужую работу и болтая, какие козлы эти рекламщики, а ведь платят им сумасшедшие деньги. На этот раз работу делал я. Дай чек они выписали вовремя. Что ни говори, это было, черт возьми, здорово.

По ночам, на съемной квартире в Санта-Монике, когда я не вспоминал о Пен, а вспоминал я о ней почти все время, я думал об Иоланде и ее неутолимом голоде. Она так стремилась к общению и все же влачила отшельническое существование, замыкалась в своем одиночестве. А теперь, когда кто-то вошел в ее,жизнь, она вылила на этого человека все обуревавшее ее отчаяние.

В голову мне все чаще приходили мысли о «Шумихе», в особенности о Джулии. Она казалась антиподом Иоланды. В том-то и беда: Джулии ни от кого ничего не было нужно, но несмотря на это, общения в ее жизни хоть отбавляй. Как-то вечером, разглядывая с балкона Тихий океан, который был всего в нескольких кварталах, но мне казалось, будто до него добрых двадцать миль, я подумал: а что, если бы Джулия была уже увядшей, нервной старухой, если бы она не умела держать себя в руках…

В порыве вдохновения я встал, подошел к кухонному столу и застучал по клавишам ноутбука, создавая последнюю редакцию. Я уселся, и пальцы заработали, как бешеные – я только диву давался. В писательстве я всегда был тружеником, честным работягой. Теперь я пылал и лучился, я погрузился в собственное подсознание, и страницы рождались одна за другой. Дрожа от адреналина и огромного количества крепкого черного кофе, я выдал новую редакцию всего за три вечера.

Не кривя душой, скажу, что я дрожал от предвкушения, когда привез диск в местное отделение «Кинкос» и распечатал сценарий. Перечитал – и глазам не поверил, настолько этабыло классно. Я постарался успокоиться, потому что прекрасно знал, что авторы склонны к самообману. Я понимал, стоит отложить работу на пару недель и перечитать, когда взгляд будет уже не таким замыленным. Но почему-то делать этого не стал, просто перечитал лишний раз и остался при своем, а текст тут же отослал Марте.

Наутро агент перезвонила мне и заговорила сбивчиво и торопливо. Я горел от нетерпения, но вскоре пришлось спуститься с небес на землю.

– Прости, милый. Рада, что ты сделал еще одну редакцию «Шумихи», рада, что ты мне ее отправил, но я еще не проверяла почту. Просто у меня для тебя хорошие новости.

И она выложила, что мне предлагают снимать клип, пробы на который раньше я не прошел. Предложение от представителя клевой популярной британской команды – «Королевские рептилии», они будущей весной приедут в Америку в рамках турне. Парень, которого они присмотрели, попал в аварию и вроде как выбыл. Деньги, кстати, неплохие обещают. Конечно, не так много, как за рекламу тачки, но тоже неплохо, да и в резюме мне такая работка не повредит, чтобы под грифом «сексплуатация» не проходила. Вероятно, заказ я получил только потому, что на тот момент находился в Лос-Анджелесе. Дела определенно шли на лад, но мои мысли были заняты совсем другим.

– Марта, ты глянешь новую редакцию?

– Обещаю сейчас же ее прочитать, если ты мне пообещаешь взбодриться и отпраздновать успех. Идет?

– Идет.

Слово я сдержал. Я пригласил двух друзей из Лос-Анджелеса – Бретта и Эвана – выпить в «Шато-Мармон». Совсем как в старые добрые времена, разве что теперь я был трезвенником. Ну и разношерстная у нас подобралась компания. Специалист по порносъемкам, мечтающий стать писателем и режиссером в стиле арт-хаус. Обычный лос-анджелесский парень, который жаждет заделаться актером, а работает барменом. И музыкант, который колесит по низкопробным забегаловкам, совсем как Пен, но надеется писать саундтреки к фильмам, притом такие, чтобы Манчини от зависти обоссался. Наша жизнь была полна ежедневных забот, а мы все воображали, как снимем собственные фильмы, рассматривали и отвергали кандидатуры всех, кто попадался нам на глаза: Киану, Кирстен, Вэл, Боб, Колин. Когда Бретт и Эван хорошенько набрались, я особенно остро почувствовал, что я тут – единственный идиот, который посасывает минералку. Мои друзья унеслись на другую планету, и я ощущал, как их недовольство вспенивает тихую поверхность вечера. Они с неприкрытой враждебностью принялись поносить чужой успех, а я весь вечер скучал и рта не раскрывал. Поэтому почувствовал благословенное облегчение, когда пришло время ссать в огонь и прекращать разборки. Я отвез приятелей по домам – в Вествуд и в Венис-Бич. В ушах звенели пьяные мечты и крушения надежд. Похоже, в жизни этих двоих мне отведена роль неизменного водителя. Иначе говоря, мне в их жизни не досталось вообще никакой роли.

На следующее утро перезвонила Марта. Богом клянусь, мы за последнюю неделю общались больше, чем за все пять лет совместной работы. Но когда она заговорила, я усомнился, кто из нас охвачен большим благоговением.

– Милый, поверить не могу, ты такое из «Шумихи» сотворил… Просто шедевр… Да какой там шедевр, это гениально!

Я ушам не поверил. Марта никогда не была склонна к преувеличениям. С другой стороны, я никогда и не выдавал ничего, что могло бы вызвать подобную реакцию.

– Я рад, что тебе понравилось…

– Понравилось? Настолько цельный сценарий… А Джулия… Да ее по сравнению с первым вариантом просто не узнать. Слушай, я отсылаю текст Дону Феннелу в Нью-Йорк с пометкой «очень срочно». Вот такие дела!

Я позвонил Пен, чтобы обрадовать новостями, и она решила взять отгул на несколько дней и прилететь в Лос-Анджелес. Тут я вконец развеселился. Каждую свободную минутку, которую мне удавалось урвать, мы проводили в Санта-Монике: занимались любовью, смотрели телевизор, ели пиццу и китайскую еду навынос, подставляли лица подсолнечные лучи и любовались на океан. Однажды днем мы бродили по пляжу, глядели, как серферы выделывают свои трюки, и так уж получилось, что в разговоре всплыло слово на букву «с». Не знаю, кто из нас первым завел шутливый разговор, но в итоге я спросил: «Ты выйдешь за меня замуж?». А она ответила: «Ну, естественно». Мы бродили по Санта-Монике, пока не нашли подходящее кольцо. Мы балдели от счастья, и даже то, что Пен пора было возвращаться в Феникс, не стирало дурацких улыбок с наших лиц.

Мы были на седьмом небе – строили планы или, скорее, писали сценарии счастливой жизни. Вот переедем в Лос-Анджелес, подыщем себе домик на берегу, Пен познакомится с моей родней, они будут рады свежей крови в семье. Жизнь была прекрасна. Потом позвонила Марта, попросила встретиться с ней за ужином. Не призналась, о чем пойдет речь, но говорила довольно взволнованно. Мы договорились встретиться в ресто-ранчике на улице Уилтшир, и впервые Марта пришла раньше меня. Довольная, как кошка, которая слопала целую миску сметаны.

– Даже не знаю, как сказать. Дону Феннелу настолько понравился твой сценарий, что он решил сам продюсировать «Шумиху». Он уверен, что деньги найдутся. Ты говорил, четыре с половиной миллиона долларов, так ведь?

Я был настолько уверен, что Марта водит меня за нос, что от таких «новостей» даже рот не разинул. В конце концов, кто такой Дон Феннел? Всего-навсего один из самых крутых продюсеров независимого кино в Америке. А может, и не «один из», а попросту самый крутой.

– Марта, не гони…

– Я ему сказала, что ты сам хотел бы быть режиссером, его это устраивает.

Примерно в этот момент я понял наконец, что она не шутит, и мне пришлось хорошенько взять себя в руки, чтобы не потребовать во весь голос водку или мартини. Марта указала на свой бокал «Дом-Периньон».

– Знаю, ты не пьешь, но я просто обязана. Дорогуша, Феннел в восторге от твоего резюме. Если снимешь фильм за четыре с половиной миллиона…

– Сниму, о чем речь!

– Тогда все в ажуре!

– Да как он может быть в восторге от моего резюме? Я только и снимал, что рекламные ролики и короткометражки, которые если и попадали на экран, тотолько на затраханных второсортных фестивалях. С ума сойти! Это невероятно.

– Говорю же тебе! В жизни не видела, чтобы Дон Феннел на сценарий такую стойку делал. Я ему говорю: «Мне это напоминает работы Хэлл идея». А он мне: «Где ты видела, чтобы Хэллидей так писал?»

Вот тут я чуть со стула не свалился! Мир сошел с ума! На целом складе Библий клянусь жизнью собственной матери, это лучшая неделя в моей жизни! Когда я вернулся в Санта-Монику, Пен уже собирала вещи. Я подпрыгнул и радостно рубанул рукой воздух – она вытаращила глаза. Я сгреб ее в охапку и мигом выложил все новости. Мы прыгали на кровати, дурачи-лись, а потом наши взгляды скрестились в первобытном понимании, и мы помогли друг другу освободиться от одежды.

После Пен села на кровати и закурила:

– Милый, а вот теперь мне и правда пора.

Клип собирались снимать два дня, но занял он все четыре. Все из-за вокалиста, который, как и большинство его собратьев по ремеслу, был мрачной, гадкой и эгоистичной задницей. Сначала он заявил, что не будет сниматься. Я объяснил ему, что не стоило ташиться из Лондона только для того, чтобы позагорать и поесть приличное суси, которое он, впрочем, не оценил. Потом ему приспичило нацепить идиотскую кожаную куртку с охотничьей шляпой и прыгать с кучкой моделей, выряженных под группу поддержки. Мои акции резко возросли в цене, и это придало мне храбрости, так что я припер к стенке менеджера группы, довольно приятного парня по имени Асад и заявил:

– Скажи этому англосаксу, что мы снимаем по-моему, или я пас.

К чести Асада надо заметить, что он так и передал. В итоге на собрании группы порешили считать меня главным. Гребаный вокалист, все остальные звали его Томми Воробей, сначала бесился, а потом резко переменился и остаток съемок бегал за мной по пятам, как собачонка, повторял, какой я клевый, и все звал надраться на пару. С этой своей назойливостью он мне подошел и объяснил, что моя подруга сегодня не выступает. Да и просто так не заходила.

Я огляделся, но Трейси тоже не увидел. Ну конечно, по субботам у нее выходной, они с Пен частенько ходили пропустить по стаканчику. Это был их вечер: девчонки перекусывали, брали пива, и кто я такой, чтобы на них сердиться; с тех пор как я заделался трезвенником, в моей компании им наверняка скучновато. Я решил оставить девушек в покое и поехать прямиком к Иоланде, но сначала позвонил удостовериться, что это ее не затруднит. Кажется, она выпила, но обрадовалась моему звонку. Сказала, что у нее сейчас гость, от которого она предпочла бы избавиться, так что придется немного подождать.

Я был только за. Вернулся домой, перечитал последний вариант «Шумихи». Именно ради этого, сказал я себе, мы с Иоландой и познакомились. Я увлекся и, кажется, потерял счет времени. Прошел целый час. Я снова набрал Пен, ни на что особо не рассчитывая. Когда они с Трейси выбирались поразвлечься, то отрывались по полной. Я вышел на улицу, сел в «ленд-крузер» и поехал за город. Темное небо казалось бесконечным, а я все мчался по шоссе и думал об Иоланде. Это интервью станет последним. Я все переживал, как бы у нее снова крыша не поехала, но такой спокойной и умиротворенной я ее ни разу не видел. В глазах мерцал дикий огонек, а губы искривила улыбка. Иоланда встретила меня в дверях, на ней были белая блузка и черные брюки.

– Рэймонд, в последнее время мне что-то часто приходится перед тобой извиняться. Прости, в прошлый раз я вела себя недостойно. Но уверяю, больше просить прощения мне не придется.

– Не вопрос, Иоланда. – Я махнул рукой, отметая ее сомнения. – Но должен тебя предупредить: это наша последняя встреча. С работой все здорово сложилось: сначала еду в Лос-Анджелес, а потом в Техас снимать кино.

– Я это предчувствовала, – с мрачной улыбкой ответила она. – Ты целеустремленный парень, Рэймонд Уилсон Батлер. Высоко метишь.

Я постарался, чтобы улыбка вышла не слишком самодоволь-ной. Иоланда была совершенно права. Метил я действительно высоко. Она принесла напитки: себе -джин, мне, как обычно, лимонад. Может, потому что больше мы встречаться не собирались, а может, потому что недавний успех сделал из меня самонадеянного придурка, я решил спросить про пластические операции.

– Вы… – Я прикоснулся к своему лицу. – Вы над ним поработали?

– Это что, констатация факта? – рассмеялась Иоланда, мой вопрос ее нисколько не покоробил.

Я хотел возразить, но она остановила меня царственным жестом.

– Не переживай. Дело давнее, да и хирург был не самым лучшим в Беверли-Хиллс, – усмехнулась она. – Вообще-то он был даже не из Беверли-Хиллс, так, какой-то недоумок с окраины Хьюстона. – Иоланда усмехнулась.

Сейчас ее лицо как никогда походило на морду горгульи: нервы застыли, покореженные неправильными разрезами и натяжением старческой кожи.

– Почему вы решили лечь под нож?

– Меня уговорил Ларри Бриггс. Думал, если я снова буду похожа на королеву красоты этого долбаного штата, ему голосов больше достанется. Если честно, особенно настаивать ему не пришлось. – Она грустно улыбнулась. – Кому же не хочется сохранить красоту.

Я посмотрел на старину Спарки: свет отражался в его стеклянных глазах, от этого пес казался живым и диким. А у двери покорно ждал Марко – навеки верный и преданный.

Иоланда заметила, что я смотрю на собак. Кивнула – неторопливо, понимающе, и от этого кивка я вздрогнул.

– Койот уже готов. Я чуть попозже тебе покажу, он в подвале. Кстати, Рэймонд, надо придумать ему имя. Ты сам выбери.

Я подумал, что подлая зверюга преследует меня повсюду, не отстает ни на шаг, а потом мне вспомнился Томми Воробей, вокалист «Королевских рептилий».

– Спасибо, мадам. Что, если назвать его Томми?

– Томми, значит, Томми. – Она оскалилась в улыбке, широкой, как Миссисипи. – За койота Томми.

Хозяйка засмеялась и подняла бокал. Я тоже расхохотался.

Когда мы умолкли, воцарилась нервная тишина. Иоланда, казалось, охладела и отстранилась. Я честно признался, что в книге решил сосредоточиться на работе Глена, а не на его личной жизни. Иоланда зло зыркнула на меня, у меня даже мурашки побежали по спине. Потом задумалась и принялась неторопливо кивать, словно призывая меня рассказывать дальше.

Мне уже точно не хотелось тут задерживаться. Оставалось прояснить только одну вешь:

– Я должен вас спросить… когда Глен покинул нас…

– А кто тебе сказал, что он нас покинул?

Меня пронзила дрожь, дом уже не казался мне прохладным, он был ледяным, как смерть. Я натянуто рассмеялся:

– Иоланда, я видел надгробие. Его могилу на семейном кладбище в Коллинзе.

– Пойдем, дружок, – резко бросила Иоланда.

Она поднялась и двинулась к двери, ведущей в подвал. Я последовал за ней по металлическим ступеням. Мы зашли в небольшую комнатку; она явно не занимала всей площади дома. Бетонный пол, каменные беленые стены. Укрепленная стальная дверь с круглым запотевшим окошком. Иоланда отодвинула засов и подтолкнула меня к двери.

– Входи, только тихо, очень тихо, – прошептала она.

Я заколебался, но только на мгновение. Мне было жутко интересно, что, черт возьми, тут творится.

Мне вдруг померещилось: Хэллидей жив! Воображение нарисовало фантастичную картину: вот он склонился над столом в тайном подвальном кабинете и монтирует очередной шедевр. Я настолько в это поверил, что даже попытался придумать подходящее приветствие.

Мистер Хэллидей… Вот так сюрприз…

Я перешагнул через металлический порожек, и по глазам ударила дымка. Тут было морозно, словно в огромном холодильнике. Я быстро обернулся, но дверь захлопнулась у меня за спиной. Я навалился на нее и услышал, как с той стороны щелкнул засов. Я изо всех сил бился о дверь, а холод жалил мои голые руки.

– Иоланда! Ты свихнулась! Мать твою! – Я чувствовал, как вместе с холодом мной овладевает страх, а ярость отступает. – Ладно тебе, выпусти… – просил я. – Слушай, мы будем общаться…

И тут в окошке я увидел ее лицо: страшное, обрюзгшее, белое. Из колонок надо мной разнесся дребезжащий голос:

– Они все хотели уйти, но у них не вышло. Мы останемся вместе. Навсегда.

– Иоланда, это безумие…

Я повернулся и оглядел комнату, мои глаза уже приспособились к дымке – я увидел их: все четверо смотрели на меня. Стеклянные глаза, неподвластные времени, пялились в пространство.

Глен Хэллидей с угольно-черными точками, въевшимися в подловатое лицо. Рубашка в синюю и красную полоску, потертые джинсы, ставшие его визитной карточкой. Зализанные назад густые седые волосы. В руке он сжимал бутылку пива – «Курс-лайт». Позади теснились остальные. Сосредоточенный Хэмфри Марстон. Так он, должно быть, смотрел, когда приходилось работать с маленькими животными. Рядом – Деннис Андерсен с винтовкой на плече. Лучится широкой самодовольной улыбкой, которая, верно, никогда не сходила у него с лица, даже когда палец ложился на курок, даже когда он протягивал руки, чтобы облапать женщину. И Ларри Бриггс, у пюпитра, в безукоризненном костюме – лихой щеголь и продувная бестия, даже после смерти.

Четыре всадника ее личного апокалипсиса. Чокнутая ведьма. Я вытащил из кармана мобильник.

– Ах ты, чертова старая дрянь…

– Телефон тут не принимает, дорогуша. «Чертова старая дрянь» заизолировала стены. Ни сигнал, ни звук не пройдет.

Так что не опускайся до того, чтобы истошно звать на помощь.

Бедняжка Глен, какой же он ребенок. В последние годы так цинично относился к своей жизни, а как до дела дошло – на коленях умолял. Странно, как думаешь?

Я проигнорировал спятившую кошелку. Должен быть еще какой-то выход…

Ее голос все рокотал в колонках:

– Что ты о себе возомнил, Рэймонд Уилсон Батлер? Писатель недоделанный, думаешь, можно влезть в мою жизнь, хватать, хватать, хватать, как и все остальные, выворачивать меня наизнанку, а потом уйти – ты-то свое получил?! Нет уж, дорогуша! Со мной этот номер не пройдет!

Я заметил дверь в кладовку и двинулся к ней. Там стоял койот вздыбленный, готовый броситься сквозь туман.

– Туда не войдешь. Видишь ли, я поставила на охрану Томми.

Голос Иоланды звучал издевательски.

Я осторожно шагнул вперед, но, подойдя поближе, понял, что койот мертвее мертвого. Ну конечно, это тот самый, которого я сбил; искусство долбанутой старухи придало ему движение. Я пинком отбросил чучело и схватился за холодный металл дверной ручки.

– На твоем месте, ангелочек, я бы туда не заглядывала, – проворковала Иоланда.

– Иди на хуй, жирная сука!

Я распахнул дверь и, завидев, что находится внутри, упал на колени. Я кричал – нет, нет, нет! – снова и снова, и все глядел на химический серый оттенок, который кожа приобрела в тусклом электрическом свете. В руках девушка держала гитару, рот был открыт, выпевая беззвучную мелодию. Пен застыла в этой позе навсегда.

– Такая милашка! Я пошла ее послушать, а потом пригласила в гости. Думаю, ты много про меня рассказывал, вот ей и стало интересно. У меня на нее немало времени ушло, пришлось попотеть, чтобы успеть за ночь. Барри помог. Он, понимаешь ли, мне сыном приходится – большой ее поклонник. Мы хотели сделать тебе сюрприз. Вот вам и гнездышко, голубки.

Холод пронизывает меня до костей, Иоланда понизила температуру. Я только и могу, что бессильно сидеть, ведь я повержен. Голова кружится, а я все слышу ее голос. Мисс Аризона говорит мне: – Вы навсегда останетесь вместе, Рэй. Мы все останемся вместе.