Тяжело в учении, легко в бою

4. Сеф

Давно пора навестить Пита Уорта, моего старого приятеля, который держит «Герб Камбрии» на Лансароте. Ясным субботним утром сажусь за руль – надо успеть к парому, переправиться на соседний остров. Мы договорились встретиться с Сеф в небольшом уютном баре в старой гавани Пуэрто-дель-Кармен. Приятная увеселительная прогулка, никаких осложнений не предвидится.

Не тут-то было.

Проезжаю мимо станции техобслуживания, оглядываюсь – и очко у меня сжимается, как клешня букмекера. Бандюги, что вчера торчали у нас в пабе… стоят и разговаривают с Эмили и Синтией!

Торможу и пулей вылетаю из машины. Пока шагаю через двор, парочка успевает смыться. Меня они не заметили.

Синти удивленно таращит глаза.

– Ты разве не уехал?

– Да нет… время еще есть. – Я оглядываюсь. – Что им надо было, тем двоим?

– Познакомиться с ней хотели, – смеется Эм.

Синти смущенно отводит взгляд, только старину Микки на мякине не проведешь.

– Глупости, ничего подобного! – А сама прическу поправляет, сучка. – Про заведение расспрашивали, вот и все.

Дело пахнет керосином. Я имею в виду не трусики Синти, хотя и здесь, похоже, утечка имеется.

– Что значит, про заведение?

– Они тут вчера зашли к нам выпить… – начинает она, невинно округляя глаза.

– Да-да, я помню.

– …ну и говорят, мол, какой славный паб ваш «Герефордский бык», прямо как дома, и все такое. Спрашивали, давно ли он открылся… больше ничего. – А у самой вид что у нашкодившей кошки.

Цапаю подружку за пухлый локоток и отвожу подальше от Эм.

– Насчет хозяина выведывали, да? – спрашиваю шепотом, тыкая пальцем в себя.

– Да нет… – мнется Синти, – ну, разве только… англичанин ли, откуда приехал… Обычная болтовня.

Она выдергивает руку, потирает ее, морщась, и глядит на меня с опаской, будто я зверь какой.

Вопросы и ответы, вранье из лучших побуждений. Остынь-ка, Микки, сынок. Подумай, чтобы сделали при таком раскладе Роджер Мур, Кеннет Мур, Бобби Мур. Держи удар. Спокойствие и порядок.

– Прости, солнышко, я что-то сегодня на взводе.

Целую ее в щеку и, не отстраняясь, гляжу в глаза. Синти таращится, силясь что-то понять. Она вообще-то не дура; просто, как все бабы, не тем местом думает.

Оглядываюсь на Эм, которая со скучающим видом уставилась на витрину, и снова смотрю в лицо Синти.

– Послушай, – говорю тихонько, – если эти типы снова будут тут вынюхивать, сразу звони мне на мобильник!

Она отшатывается.

– Неужто полиция?

– Хуже, родная, – шепчу я еще тише, – таможенное и акцизное управление. – Хитро подмигиваю. – Так что, малышка, ни слова, поняла?

– Хорошо… – испуганно кивает она, – а что случилось?

– Пока ничего страшного, разгребем. – Снова гляжу на Эм, потом отхожу к палатке и беру три больших рожка шоколадного мороженого. – На, держи.

Прямо как в былые годы, когда мы втроем выбирались летом в Гастингс, к морю – я, Эм и Трез. Хорошее было время…

Хотя у Эм что-то не слишком довольный вид. Синти тоже кривится.

– Мы только что съели по одному.

Ничего, пускай поправляется. Набрать лишний жирок для Синти не проблема, сохранить его гораздо труднее. Меньше полутора тысяч калорий вдень – и пиши пропало, начнет худеть. Сладкого нужно побольше, всяких фастфудов, ну и выпивки, само собой.

– Хорошего не может быть слишком много, – авторитетно заявляю я. – Не будь у нас этого добра во Вторую мировую, янки ни за что бы не встряли, и мы бы сейчас все строем ходили. – Я снова подмигиваю, затем оглядываюсь на машину. – Ладно, я сваливаю. Старина Уорти терпеть не может, когда опаздывают.

Считает это неуважением, и, если разобраться, – я с профессорским видом поднимаю палец, – он совершенно прав.

– Ты надолго? – жалобно спрашивает Синти.

– Как повезет. – Пожимаю плечами. – Нет мира нечестивым… Пока, принцесса! – машу рукой Эм.

Я снова за рулем, и на первом же повороте рожок летит за окошко. Пичкать сладостями телку – это одно, многие втайне предпочитают товар попышнее, но себя любимого приходится беречь. Толстопузому хрен кто даст.

Подкатываю к пристани, въезжаю на паром. Лансароте мне не нравится, слишком много там коммерции, хотя наш Фуэрте тоже недалеко ушел. Опять же, отдадим должное старине Уорти, бабки он в своей «Камбрии» гребет лопатой. Ну и пусть засунет их себе в задницу – каждому нужно от жизни свое, если вы меня понимаете.

Подъезжаю к бару. Сеф уже пришла, ждет за столиком на улице, одинокая как девственница в Валентинов день. Темные очки, вокруг соломенной шляпы обмотан шарф, под ногами белая кожаная сумочка. Платьице цвета морской волны не слишком много скрывает, длинные волосы завязаны голубой лентой и перекинуты через плечо. Ленту с волос первым делом сдеру – я просто тащусь, когда пряди рассыпаются по подушкам.

Видит меня и, понятно, выпендривается, холодность изображает. Целует в обе щеки, на европейский типа манер. Я-то рассчитывал на горячий прием, на поцелуи с язычком… Ничего, меня такими штучками не собьешь. Поперлась бы ты в такую даль, если бы не зудело!

Зато, что приятно, никаких больше усиков! То ли воском, то ли лазером свела, не пойму. Короче, присаживаюсь рядышком, и Сеф с места в карьер начинает жаловаться. Папаша-полицейский совсем затрахал, заставляет поступать куда-нибудь в колледж. Она подумывает об Англии, вот и решила посоветоваться, где там лучше учиться.

Не знаю, может, из-за недавней встречи с теми, кого не хочется называть, картину я ей рисую не слишком привлекательную. Север мрачный, центр унылый, в деревне вообще со скуки помрешь, кругом одни жертвы инцеста – не говоря уже о Лондоне, где плюнуть некуда, сплошные шлюхи и шпана.

– А вот, к примеру, Брайтон, университет Сассекса… – начинает Сеф.

Слушаю и жду, когда подействует водочный коктейль с лимонадом, который я ей заказал. Я сторонник старых испытанных методов. Как сказал один великий человек, «демократия – худший вид правления, не считая всех прочих».

Однако упоминание Брайтона я проигнорировать никак не могу. Даже мой либерализм не беспределен.

– Нет-нет, Брайтон исключен! Там одни гомики… – начинаю объяснять, а сам думаю: а вдруг она сама того – греческая любовь и все такое… Эта грязь не для меня – в каких только дырах я ни побывал, но все они были передние. – Ехать можно только в Уэльс, там еще куда ни шло. В Абер… черт, забыл… в общем, у моря, довольно престижное местечко, кстати. Сеф приподнимает очки, ее огромные черные глаза щурятся на ярком солнце.

– Значит, в Уэльсе хорошо?

Хорошо? Хрен его знает, что такое «хорошо». Слишком я увяз в болоте морального релятивизма, как выразился один мудозвон на канале «Дискавери». Я тогда крикнул прямо в экран: «Мне можешь не рассказывать, я в пабе работаю!»

– Да, но в Уэльсе есть одна большая проблема: там слишком много местных жителей. Они себя англичанами не считают, да и мы, в общем, их тоже за людей не держим, хотя формально пока в Англии.

Сеф качает головой и лезет в сумочку за куревом.

– Хотелось бы быть поближе к Лондону.

Понятное дело. Овец и в Греции хватает.

Вообще мозговитая нация, эти греки. Все о них слышали. Гомер, Аристотель, Сократ, Платон… какую науку ни возьми, основной состав. Однако сейчас у меня на уме вовсе не науки.

– Ну так что, – спрашиваю, – чем займемся?

Как будто я не знаю ответа. Из Греции лететь далековато, а пляжей и там навалом.

Сеф внезапно расплывается в улыбке, глаза ее сияют.

– Я пришла сказать тебе, что влюбилась!

Гляжу на нее и, несмотря на все осложнения, которыми грозит эта новость, испытываю в душе странное волнение.

– Ты, конечно, еще совсем молодая… но я понимаю…

Беру за руку.

Она вырывается.

– Очень рада, что понимаешь – после того, что было между нами…

«Что ж, старый конь борозды не испортит», – думаю я, но молчу, уж очень она расчувствовалась. Совсем девчонка, идеалы и прочее. Впрочем, я и сам в душе такой же.

Краснея, Сеф продолжает:

– Его зовут Костас, он из Афин, снимается в кино…

Я больше не слушаю.

Сеф трещит без умолку, размахивая у меня перед лицом пачкой «Мальборо лайт». Я не реагирую. В голове сумбур, мысли путаются. Сижу как пень и таращусь на лапчатых гусей, которые толкутся на набережной у самой воды. Расселись на асфальте, будто в гнездах, целая стая. С виду как индюки, только клювы утиные и лапы с перепонками. Странные твари, в общем, но никому не мешают, все равно как старики на скамейке или туристы в баре… Черт.

Я и сам – гусь лапчатый. Облапошенный.

– Слушай, зачем ты сюда приехала? – спрашиваю. – Поделиться чудесной новостью с верным другом Микки?

Может, она решила вспомнить старые добрые времена, прежде чем окончательно сойтись с этим занюханным актеришкои? Последний глоток свободы и все такое…

– Я с Костасом, он снимается здесь и у тебя на Фуэртевентуре. Играет итальянского полицейского из Интерпола.

Ах ты, сучка, весь день псу под хвост! Чтоб они провалились со своим кино! Вечно здесь трутся -- погода, мол, хорошая. Уорти хвастает, что «Мунрейкера» снимали чуть ли не у него во дворе, во всяком случае, сцены на Луне.

В общем, дело швах. Я сейчас вроде одного из тех «неудач-ников», и не надо меня выкапывать, потому что никаких ковриков мне не сегодня не видать, как своих ушей.

– Эй, сеньорита, еще два! – кричу официантке.

А Сеф все щебечет о своем:

– Папа консультировал Костаса, как играть детектива, вот мы и познакомились…

Качаю головой, что китайский болванчик, и через силу улыбаюсь. Сеф глядит на меня пристально.

– Ты такой славный, Майкл, верный и преданный! Как тогда сказал твой друг в Афинах? «Водопадный»?

– Отпадный, -- поправляю я. – Да, Билли Гатри – настоящий друг. – Водка начинает действовать, я поднимаю бокал и чокаюсь. – Так-то, девочка, я настоящий водопад любви.

Надо бы проведать Билли. Интересно, как он там. Одно время ему жутко не везло: сначала с выпивкой завязал, потом яйцо отстрелили на пейнтболе. Ни хрена себе, безопасный спорт!.. Хотя еще неизвестно, чем он там занимался. Чего только не бывает, когда бросаешь пить.

Ну, нам-то это не грозит. Сеф уже хорошая. Вытаскивает сигарету из пачки, долго думает, хочет ли курить, потом сует ее обратно.

– Ты годишься в мужья, но в твои годы у мужчин обычно семя истощается, – изрекает она. – Так говорит отец, а я должна подарить ему внука. У моих трех сестер все девочки.

– Да ладно!.. – Что-то мне эта информация насчет семени не нравится.

– И у тебя девочка.

– Ну и?

Она кидает на меня оценивающий взгляд, от которого кровь шибает в голову.

– Значит, ты настоящий мужчина, так считает отец. Он такой же. Говорит, что все мужское впитал в себя, на потомство не осталось. Внук согреет его сердце.

Я совсем не прочь принять участие. Может, жара виновата, может, выпивка, но трахнуться сегодня нужно позарез.

– Мы будем жить в Англии, рядом с Лондоном. – Сеф закуривает, бросает в сумку сигареты и зажигалку. – Костас подучит английский, найдет актерскую работу, а я буду учиться.

Нарожаю ему сыновей, здоровых маленьких греков.

Светясь улыбкой, Сеф поднимает бокал, лезет чокаться. Я ерзаю на стуле – если она не прочь покувыркаться, пора бы и задело, – но тут выясняется, что сейчас придет Костас. Какой облом!.. Делаю знак официантке повторить.

Похоже, Бейкеру-пекарю сегодня не светит засунуть булочку в печь.

Костас не заставляет себя ждать – хлипкий блондинистый фраер, весь какой-то дерганый, больше смахивает на шведа, чем на грека. По первому впечатлению судить трудно, но как-то мне не верится, что он намерен осесть и влиться в ряды торговцев шаурмой в Финсбери-парке.

Нас представляют нас друг другу. У парня бегают глазки. Что-то тут нечисто.

– Привет, Костас, как дела в кинобизнесе?

Сеф внезапно решает пробежаться по магазинам.

– Мальчики, я отлучусь ненадолго, а вы тут пока познакомьтесь, – щебечет она, счастливая, как муха в куче дерьма.

Ну и, ясное дело, все мигом выплывает наружу.

– Девка просто спятила, – морщится Костас. – Хочет, чтобы мы поженились. Вот еще! Ее папаша меня прищучил – я у них на островке кокс туристам толкал, – и пригрозил, что засадит, если я не соглашусь. Мол, у него дружки в полиции по всей Греции, и, чуть что, жизнь моя кончена. Вообще-то Лондон – неплохо для карьеры, да и девчонка ничего, только одной красотой сыт не будешь, пойми меня правильно.

Тяжело вздыхая, Костас разом осушает свой ром с колой. Лицо напряженное, на лбу капли пота. С громким стуком ставит бокал на стол и показывает официантке два пальца. Потом продолжает:

– Как говорят в Греции, хорошее стадо, да овец мало.

Я понимающе киваю. Парню не позавидуешь, попал как кур в ощип.

Он снова вздыхает.

– Папаша стал расспрашивать о семье, есть л и у меня братья. Я говорю, у меня шестеро, и ни одной сестры – он от радости так оскалился, думал, сожрать хочет. А потом…

Костас передергивает плечами, словно на морозе, и выхватывает у официантки новый бокал. – Что?

– Потом щупает меня… ну, ты понимаешь… как женщину.

– А ты?

– Оттолкнул, конечно! А он и говорит: «Это хорошо, ты настоящий мужчина». Они просто психи, вся семейка. Поскорее бы от них отделаться! Съемки сегодня закончились, но я ей пока не сказал. Завтра уеду в Лондон к дяде, подальше от этой идиотки и ее папаши-фашиста. Гомик старый. Ты знаешь, он даже кольцо мне дал, сам выбрал, чтобы я ей подарил. Бриллианты с сапфиром. «Как глаза моей дочурки», – говорит. Вот пускай сам ее и трахает!

Выслушав тираду, я задумчиво барабаню пальцами по столу.

– Да, неважные у тебя дела, надо сваливать, пока не поздно. Как говорят янки, делать ноги.

Грек наклоняется ко мне, изо рта несет табачным перегаром, водкой и чесноком.

– Я и собираюсь. Только как же девчонка? Говорю тебе, она психованная!

Я глубокомысленно киваю.

– Положись на меня, приятель. Здесь требуются британское хладнокровие и трезвый расчет. Вспомни Джона Миллза и Кеннета Мора, – подмигиваю я, выстукивая по столу марш Разрушителей плотин.

Короче, наша подружка возвращается, и старина Костас врет, что его срочно вызвали по телефону на съемочную площадку. Сеф разочарованно надувает губки, но он успокаивает ее поцелуем, а уходя, незаметно передает мне записку, которую я должен подсунуть ей позже. Подсуну, и заодно кое-что еще, но это уже мои личные планы.

Мы с Сеф направляемся в заведение Уорти; я сильно под градусом, она тоже тепленькая, язык заплетается.

– Актеры так преданны своему делу!

– Да, – соглашаюсь я, придерживая дверь «Камбрии». – Работенка непростая. Никем их, пожалуй, не заменишь, если устроят забастовку. Вся мировая экономика навернется. Что с нами со всеми будет без ребят вроде Тома Круза, страшно подумать!

Она шутливо толкает меня в плечо.

Мы заходим в бар. Пит Уорт, здоровенный как бык и продубленный солнцем настолько, что смахивает на кожаную куртку, тут же выходит из-за стойки.

– Смотри-ка, да ты брюшко отрастил! – хохочет он, тыкая меня пальцем в живот.

– Не всем же круглые сутки прохлаждаться в спортзале.

Стероиды глотаешь? – Я щупаю его раздутый бицепс. – Яйца-то небось уже с горошину?

– По крайней мере могу разглядеть их без зеркала, – парирует он, хохоча еще громче.

Вот так, и хрен ответишь. Вот что значит жить рядом с Синти. Пассивное потребление калорий не лучше пассивного курения.

– А что тут у нас за новая красотка?

Сеф меряет его взглядом.

– Меня зовут Персефона.

– Ее старик – большая шишка в Греции, – объясняю я. – Правда, дорогая?

Она надменно кивает.

– Он начальник полиции на острове, где я выросла.

– Всей полицией острова командует, верно? – Я подмигиваю Питу.

Уорти приносит пива и по рюмочке крепкого. Они продолжают петь дифирамбы папаше, а я незаметно сую записку грека в белую сумочку Сеф. Мина замедленного действия, рано или поздно сработает. А в ожидании фейерверка стоит, пожалуй, немного подкрепиться.

Гостеприимный хозяин приносит еще, потом еще. Все как в тумане. Уорти ставит греческую музыку, мы с Сеф пьем и пьем. Какой-то жирный качок говорит что-то с лондонским акцентом, мне почему-то обидно. Слышится звон стекла, меня толкают. Голоса доносятся будто издалека, такое впечатление, что уши у меня забиты ватой. Я качусь вниз по каким-то ступенькам, потом наступает полная тьма.

Просыпаюсь я на кровати, полностью одетый. Под боком кто-то храпит. Это Сеф, тоже в одежде, немного растрепанная, но белые хлопчатобумажные трусики на месте. Мой взгляд скользит по ее гладким загорелым бедрам, упираясь в райский уголок. Если мне не изменяет память, эти трусики слишком малы, чтобы скрыть пышные заросли; между тем никаких признаков растительности вокруг не наблюдается. Вот дела, решила выпендриться по-бразильски!

Судя по всему, вчера я ей так и не вдул. Отворачиваюсь, чтобы зря не мучиться. Голова просто раскалывается. Теперь я узнаю обстановку – это обиталище Уорти. Маленькая гостиная, спальня, кухня и балкон. Хозяина не видно, трахается небось на стороне.

Гляжу на часы. Чесать-молотить, уже утро! Я оставил Эм с Синти одних на всю ночь!

Тащу из кармана мобильник – семь пропущенных звонков да сообщений без счета. Все от Синти, и с каждым следующим паника нарастает. Но самое последнее посылает в нокаут меня самого. Эм пропала!

На телефонном дисплее – старая фотография дочери: девчушка со щербатой узнаваемой улыбкой смотрит мне в глаза, и дыхание застревает у меня в горле. Только собираюсь набрать номер Синти, но она наносит упреждающий удар.

– Микки! У тебя все нормально? Ты где?

– Я в порядке, что с Эм?

– Она вчера не вернулась. Познакомилась с мальчиком, его зовут Юрген, немец, очень приличный с виду. Пошла с ним на дискотеку, и все. Я пыталась ей дозвониться, но ее провайдер здесь не действует… А ты как?

– Я тут задержался, встретил старых друзей… – Оглядываюсь на Сеф, которая храпит на всю Грецию. Открываю раздвижную дверь и выхожу на балкон. Гладкое спокойное море упирается в горизонт, рассеянный солнечный свет слегка успокаивает. – Мой приятель Уорти поставил выпивку, знает же, урод, что я не выношу его бурду… В общем, я вырубился. Такие дела.

– Тереза недавно звонила, спрашивала Эм…

Меня словно бьет током, ноги подкашиваются; опускаюсь в кресло из литого пластика.

– Ты ничего ей не рассказывала?

– Нет, конечно. Объяснила, что вы с Эм пошли прогуляться и позавтракать. Она позвонит позже.

Если эта облезлая стерва узнает…

– Умница. Я вернусь следующим паромом. Держи меня в курсе.

– Наверное, Эм пошла на какую-нибудь вечеринку и осталась ночевать – может, выпила слишком много. Ты же знаешь, как бывает у подростков. Эм – девочка разумная.

Вдоль набережной проезжает большой черный «мерседес», и в голову сразу приходят те двое проклятых отморозков.

– Она еще ребенок, Синти… – К горлу подкатывает комок. – Короче, держи меня в курсе, скоро приеду.

Паника накатывает волнами, но я изо всех сил ее подавляю. Вспомни о Черчилле, как он вел себя, когда фрицы бомбили Лондон. С трудом тащусь в комнату, и сердце снова подпрыгивает: на столе лежит записка. С облегчением узнаю почерк Уорти.

Микки! Эхты, слабак, больше не пытайся перепить меня, легковес хренов! Я решил дать тебе проспаться. Между прочим, ты вчера меня очень огорчил, когда ударил головой бармена. Я спим все уладил, но с тебя причитаются извинения.

Пит

Да что за херня! Этот бармен, наверное, псих! Ладно, с Уорти я как-нибудь разберусь, ну перепил, с кем не бывает. Сейчас самое главное – время. Вспомнить бы, когда ближайший паром. Вроде бы еще не скоро. В ванной замечаю, что подмышки у меня воняют. Скидываю одежду, лезу в душ, расслабляюсь под горячей водой… Вдруг из комнаты раздается дикий вопль, от которого кровь стынет в жилах. Выскакиваю из душа как есть, весь мокрый, обмотавшись полотенцем. Сеф корчится на полу и орет во всю мочь, комкая в кулаке записку. Рядом – разбитый вдребезги стеклянный поднос.

– Он ушел! Коста-а-ас!

Нашла, наконец. Помню, успел сунуть в сумочку, пока не отрубился. Как бы она тут все не расколотила, а то Уорти совсем взбеленится.

– Что с тобой, девочка? Успокойся.

– Свинья! Мерзавец! – вопит Сеф, поднимая голову. – Майкл, милый, обними меня!

Опускаюсь рядом на пол, она прижимается к моей груди. Глажу ей волосы, успокаиваю.

– Как хорошо, что ты рядом, – всхлипывает она.

Все мои мысли – об Эм. Впрочем, до парома еще два часа…

Платье у Сеф расстегнуто, а мой дружок совсем истомился взаперти. Откидываю полотенце, словно занавес. Акт, во всех отношениях, первый.