Тяжело в учении, легко в бою

XV

Слухи о возможном приезде артистов распространялись со скоростью лесного пожара, добавив головной боли батальонному комиссару Рачкевич. А ведь вместе с артистами прибудет и прямое начальство в лице Мехлиса. В общем, Евдокия Яковлевна ходила раздраженная и уставшая, с красными от недосыпа глазами. Правда, справедливости ради, следует заметить, что и остальные командиры были в таком же состоянии, только по иной причине. Вот что доложил Тихонов по итогам разведке на совещании у Никитина:

— В деревне Липка мирного гражданского населения не замечено[i], сама деревня превращена немцами в сильно укрепленный рубеж, с хорошо оборудованными огневыми точками, — во время рассказа Алексей, чувствующий себя не в своей тарелке из-за того, что приходится докладывать такой большой аудитории во главе с целым генерал-майором, показывал указкой на карте, те самые укрепления, о которых говорил. — Подвалы разрушенных кирпичных строений укреплены деревом и обсыпаны землей, здесь, здесь и здесь — пулеметы, здесь — минометные позиции. Все огневые точки зарыты в землю и замаскированы.

— Как деревня укреплена со стороны Ладоги? — сухо спросил Никитин.

— ДЗОТы — здесь, здесь и здесь, траншеи, ходы сообщений, «лисьи норы», древесно-земляные валы и проволочные заграждения. Готовы они нас встретить со стороны озера, товарищ генерал-майор. Точнее не скажу, надо «языка» брать. Но не подступишься. Настороже немчура.

— Вы пытались взять «языка»?! — вскинул брови генерал-майор.

— Не то чтоб, прям, пытались, — замялся Тихонов, — но полазили по передку. Близко не подойти, минные поля и проволочные заграждения. Рисковать не стали, приказа такого не было.

Никитин кивнул:

— Продолжайте!

— А вот здесь, рядом с кладбищем — Тихонов показал указкой на окраину деревни, — у них батарея тяжелых минометов. Или 81 или 105 миллиметров, не понятно. Замаскировались хорошо. Да и вообще деревня превращена в крепость. 16 ДЗОТов, связанных ходами сообщения, проволочные и минные заграждения. Схема расположения траншей противника в районе Липок до Рабочего поселка № 8, включая поселок № 4, с указанием выявленных огневых точек на глубину до трех километров, мной составлена. Оборона сильно насыщена пулеметными, минометными и артиллерийскими позициями. Разветвленная сеть траншей по фронту и вглубь позиций.

— И когда успели только?! — восхищенно произнес кто-то из командиров, на что Алексей только пожал плечами.

— Что со средствами ПВО? — уточнил Коротков, подняв руку и получив разрешающий кивок Никитина.

— В Липках и восьмом рабочем поселке по роте Флак 38[ii] на гусеничном ходу, за передовыми позициями Флаки тридцать[iii]. Схема расположения средств ПВО так же имеется.

— Крупные калибры есть?

— Нет. 88-ми миллиметровые дальше стоят, в районе высот.

— Отлично! Спасибо, — улыбнулся Виктор, — всю эту информацию он знал и так, а вопросы задавал, чтобы присутствующие командиры лучше вникли в обстановку и потом более внимательно прислушались к предложениям летчиков.

— Есть у кого-то вопросы к товарищу младшему лейтенанту госбезопасности? — генерал-майор оглядел задумчивых командиров.

— Нет вопросов, товарищ генерал-майор, — за всех ответил полковник Цукарев, командир 741-го полка.

— Тогда хочу услышать Ваши предложения по прорыву обороны противника.

— Подкрепления, артиллерия будут? — опять за всех спросил Цукарев.

— Не будет. Вон, летчиков нам дали в помощь.

— Летчики это хорошо. Только такую эшелонированную оборону рвать, артиллерия нужна, а иначе только зря людей положим, — покачал головой подполковник Кубеко[iv], - у меня итак от полка… — Сергей Федорович обреченно махнул рукой.

— Личным составом нас пополнят, — обнадежил командиров генерал.

— Толку-то, товарищ генерал-майор, — дернул щекой подполковник, — необстрелянное и необученное пополнение опять придет?

— Раз Вас пополнение не устраивает, товарищ подполковник, отдам людей Цукареву с Бронниковым[v], - резко сказал Никитин.

— Ну, уж нет, что положено, заберу!

— Тогда перестаньте ныть, товарищ подполковник, и перейдем к делу. Кто еще хочет высказаться?

Командиры молчали. Сашка выждал паузу и поднял руку, как в школе:

— Разрешите, товарищ генерал-майор. Никитин кивнул. Сашка встал, смущаясь под взглядами командиров и продолжил: — Мы хотим предложить следующие действия…

Все, что сейчас собирался сказать Стаин, было подробно разобрано с генерал-майором до совещания. Сашка озвучивал только то, что касалось его действий, дальше задачи своим людям будет ставить уже генерал-майор. А предлагалось следующее. Ночники перед самым наступлением наносят бомбовые удары ФАБами и ампулами с КС по выявленным командным пунктам и штабам. Сразу после этого вступает в действие 292 артполк, проведя тридцатиминутную артподготвку, на большее в дивизии просто-напросто не было снарядов. И завершающим аккордом по позициям в Липках наносят ракетно-штурмовой удар объемно-детонирующими и осколочно-фугасными боеприпасами Сашкины вертолеты. Ну а дальше вертолетчики будут работать точечно, по заявкам с передовой. Преимущество в точности вооружения и связи грех не использовать. Тут уже удары будут наноситься в режиме висения с предельной дальности, чтоб не подставляться под уцелевшие средства ПВО. Людьми и техникой Сашка рисковать не намерен.

Связь обеспечат люди Тихонова. Их мало, но должно справиться. Правда, такие совместные действия были для всех в новинку, но другого выхода не было. Может быть, нормальные вертолетчики и нашли бы иное, более эффективное решение, но Сашку не учили воевать. Ему просто нравилось летать, нравилось чувствовать, как огромная мощная винтокрылая машина подчиняется движению руки, видеть, как проносится внизу земля, а как замирает в восторге сердце на виражах во время выполнения сложного пилотажа. А то, что придется идти в бой… Кто мог подумать об этом, там, в убежище, когда весь мир лежал в руинах?

После доклада Стаина люди оживились. Никто не знал возможности вертолетов, и командирам слабо верилось, что три непонятные машины способны сильно помочь в предстоящем деле. Но очень уж хотелось надеяться, что этот лейтенант госбезопасности говорит правду, что он способен помочь и уберечь и так потрепанные батальоны от лишних потерь, чтобы не пришлось тяжелой рукой писать похоронки, чтоб не выли потом в тылу бабы, страшным, горьким криком пытаясь прогнать боль, страх и ненависть.

Если б не Коротков, Сашка бы не справился. А так Виктор, как начштаба корпуса, переключил на себя обсуждение, толково и развернуто отвечая на порой заковыристые вопросы командиров. Стаину оставалось только слушать и мотать на ус, как надо вести подобные совещания. Ну, а дальше пошло обсуждение действий дивизии. В наступлении, в обороне при контратаках врага, рубежи атаки, рубежи обороны, обходной маневр. Тут парень вообще поплыл, хоть и старался изо всех сил вникнуть в обсуждаемые детали. Вроде и понятно все в общих чертах, но в то же время смысл в целом уплывал. Коротков, украдкой бросая взгляды на Сашку, улыбался, прикрывшись рукой. Уж больно потешно выглядел юный командир, с осоловевшими глазами внимающий армейские премудрости и делающий какие-то записи у себя в блокноте. Виктор знал, что после совещания парень не слезет с него, пока досконально не разберется во всех непонятках. За что и уважали своего командира в корпусе. Недостаток опыта и знаний, парень компенсировал невероятной трудоспособностью и жаждой знаний.

Вернулись с совещания уставшие, выжатые, как лимон, но довольные. План наступления был утвержден, оставалось только действовать. Хоть точной даты никто и не знал, но в воздухе просто витало, что времени до наступления осталось всего ничего, а сделать предстояло очень многое. Надо наметить передовые пункты[vi], обеспечить их средствами ПВО, перебросить туда ГСМ и боезапас. Туда же должна заранее выехать бригада техников, им там трудиться во время боя. А еще предстояло пролететь вдоль переднего края на У-2, наметить огневые рубежи для работы с висения. Ну и концерт с посещением Мехлиса. И что им в Москве не сидится?!

— Командир, едут! — ворвалась в кабинет Зинаида. Глаза ее блестели восторгом и предвкушением. Кончики коротких волос ей каким-то образом удалось завить, впрочем, этим утром с подобными прическами ходил весь женский личный состав. И даже старенькая, поношенная форма сегодня на них смотрелась как-то особенно франтовато. Как девушкам в суровых условиях фронта удалось так быстро и хорошо привести себя в порядок, осталось загадкой.

Стаин надел шинель, шапку и, подпоясавшись, вышел из штаба. У КПП стояла колонна машин. Впереди броневик БА-10, следом полуторка с бойцами, эмка, по всей видимости, Мехлиса, автобус и в хвосте еще одна полуторка с бойцами и броневик. Хоть на аэродроме прекрасно знали, кто приехал, но порядок есть порядок. Старшина войск НКВД проверял у прибывших документы. В это время пулеметчики из охраны аэродрома взяли на прицел полуторки, чем жутко нервировали бойцов сопровождения Мехлиса. Сашка поспешил к КПП, пока не случилось какое-нибудь ЧП.

Знакомый по Москве адъютант Мехлиса нервно выговаривал старшине:

— Вы что, не понимаете, кого задерживаете?! Быстро поднял шлагбаум, пока я не приказал тебя арестовать!

Старшина, потея от страха, тем не менее, проверял документы, предоставленные прибывшими:

— Никак не могу, товарищ полковой комиссар! У меня инструкции!

— Да я тебя!!! — полковой комиссар зашарил по кобуре.

— Прекратить! — дверь эмки открылась, и показался Мехлис. — Выполняйте свои обязанности, товарищ старшина войск НКВД. Старшина вытянулся еще сильнее, хотя казалось бы, куда уж больше. Полковой комиссар со злостью посмотрел на бойцов НКВД и встал за спиной у Мехлиса, всем своим видом показывая свою значимость и желание услужить руководству. Стаин подходя к КПП поморщился, ну не нравился ему адъютант Льва Захаровича. Было что-то в этом человеке неприятное.

— Старшина, пропусти колонну! — скомандовал Сашка и, шагнув к Мехлису, вскинул руку к шапке, — Товарищ армейский комиссар первого ранга…

— Перестань, — перебил его Лев Захарович, — садись в машину, там доложишь. Полковой комиссар подскочил к эмке и открыл дверь. — Соин, когда ты уже эти свои холуйские привычки оставишь?! — недовольно высказал Мехлис и, обернувшись к Сашке, продолжил, как будто Соина рядом и не было: — Вот хороший политработник, знающий. Но перед начальством выслуживается, смотреть противно. Не большевик, а лакей какой-то! Если б не был полезным, давно на фронт бы отправил. Полковой комиссар обиженно надулся. — А может тебе его оставить? У тебя как раз комиссара в корпусе нет, — усмехнулся Лев Захарович, обращаясь к Сашке. Стаин промолчал. И нахрена ему такое счастье?! Видимо прочитав ответ на лице у Сашки, и заметив кислую рожу Соина, Мехлис рассмеялся: — Не переживай, не оставлю. Он мне самому нужен. Буду мучиться с ним, перевоспитывать. А ты, Соин, бросай это подхалимство, а то точно в два счета на фронте окажешься!

В машине поговорить не получилось. Да и какой разговор может быть за те несколько минут, которые понадобились для того, чтоб доехать до штабного барака. Сашка только показал водителю куда ехать и все. Эмка рванула вперед, а за ней уже пристроился броневик и все остальные. У входа в штаб их ждали Бершанская, Матвеев, Коротков и батальонные комиссары Рачкевич и Сясин. Поздоровавшись с командирами, Мехлис сразу перешел к делу:

— Товарищи политработники, займитесь размещением артистов и моего сопровождения, а мне с товарищем лейтенантом государственной безопасности поговорить надо. Веди! — приказал он Сашке. Проходя мимо вскочившей Зинаиды Стаин бросил:

— Зина, чаю нам занеси, — девушка кивнула, а Мехлис резко остановился, пристально уставившись на Воскобойникову:

— За что медаль получила?! — выстрелил он вопросом. Девушка растерянно моргала. И куда только делась ее бесшабашность? — Ну?! — нетерпеливо поторопил ее с ответом Лев Захарович, подозрительно зыркнув на Сашку.

— Она у меня вторым пилотом была, когда нас сбили над Ладогой, — пришел ей на выручку Сашка. Зина лишь кивнула. — Ранили ее сильно. Врачи летать запретили, пришлось в штаб писарем взять.

— Извините, — искренне извинился Мехлис, — неправильно подумал о Вас. Были, знаете ли, прецеденты… Лев Захарович по-хозяйски открыл дверь в Сашкин кабинет: — Сюда? Стаин кивнул:

— Да.

— Пойдем!

Они зашли в кабинет, а бледная Зина мешком осела на стул. Этот человек, зашедший к командиру, вызывал у нее какой-то неосознанный панический ужас, буквально подавив своим тяжелым гипнотическим взглядом. Когда он был рядом, Зине показалось, что воздух стал густым и тяжелым, невыносимо давя на плечи. И даже сейчас эта подавляющая атмосфера чувствовалась в помещении. Девушка неосознанно вцепилась руками в волосы, безнадежно испортив прическу. Именно это привело ее в чувство, вызвав злость:

— И что это я?! Стыдоба! Испугалась, как девчонка! Чуть не описилась! — буркнула она себе под нос и испуганно оглянулась, не слышал ли кто. Достав из ящика стола маленькое зеркальце, Зина посмотрелась в него и расстроенно протянула: — Ну, вот! Всю прическу испортила! Курица! — вместе со злостью к Зинаиде возвращалась ее боевитость.

Мехлис с интересом оглядел Сашкин кабинет. Стол с письменными принадлежностями, простой деревянный стул, железный сейф. На столе стопка книг: Уставы, «Наставление по эксплуатационно-технической службе ВВС Красной армии», «Наставление по производству полетов Военных воздушных сил РККА, часть 1 Сухопутная авиация» и среди спецлитературы затерялись «История Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков), краткий курс» и брошюра «Устав ВЛКСМ». Лев Захарович удовлетворенно улыбнулся и уселся на стул для посетителей, пододвинув его ближе к Сашкиному рабочему столу. Над столом в углу плакат «Силуэты основных самолетов фашистской Германии и схожих с ними по форме советских самолетов», рядом две агитки «Бей фашистского гада!» и «Защитим город Ленина!». Прямо над Сашкиным стулом фотография товарища Сталина, судя по формату, вырезанная из какого-то журнала. Ее буквально вчера к Сашке в кабинет принесла и повесила Евдокия Яковлевна. На стене завешанная шторками карта. Под картой длинный сколоченный из оструганных досок стол с лавкой. И изумительный запах дерева.

Лев Захарович устало прикрыл глаза.

— Садись, что ты как не у себя дома, — приказал он тихим голосом. Сашка сел на свое место и затих, ожидая, когда Мехлис заговорит. — С Валей я все решил, — неожиданно начал он, — приедешь с фронта, заберем ее. Записал вас, как усыновленных. Смотри, чтоб не пришлось мне краснеть за вас.

Парень радостно кивнул:

— Спасибо, Лев Захарович. Не придется! Обещаю!

— Ты зачем с товарищем Сталиным поругался?! — Мехлис открыл глаза и тяжелым взглядом уставился на парня.

— Не ругался я с ним! — Сашка поморщился. — А вот с теми, кто товарищу Сталину предложил тактику использования ОДАБов, я бы поговорил! Они сами ее опробовали?! Бершанская чуть не погибла, при учебном бомбометании.

— Поговорили и без тебя. Поэтому мы с тобой здесь беседуем, а не у Лаврентия Павловича. — Мехлис не стал уточнять, что испытания боеприпасов проводили совсем по-другому. Бомбы сбрасывали Су-2, а эрэсами работали штурмовики, которые гораздо быстрее и тяжелее «уточек». Только вот решение заменить илы ночными бомбардировщиками исходило лично от Верховного, так что виноватых тут не было. Вернее был один, но в этом Лев Захарович не признался бы даже самому себе. — Товарищ Сталин на тебя не обиделся. Наоборот, хвалил. Но ты все равно не рискуй так больше.

— Буду! За людей буду! — упрямо набычился Стаин.

Мехлис усмехнулся:

— Товарищ Сталин так и сказал, что ты упрешься.

— Лев Захарович, а что за история с корпусом?

— А что не так?

— Два полка и вертолетное звено на корпус не тянут. Даже на дивизию не тянут.

— Покомандовать захотелось?

Сашка удивленно уставился на Мехлиса:

— Нет. Просто люди спрашивают.

— Кто спрашивает?! Зачем?! — насторожился армейский комиссар.

— Да все мои командиры. Мы же не дети. Просто, как дальше будет? Вместе воевать будем или раскидают нас?

— Корпус формируется. Правда, немцы думают, что вы вовсю воюете, только не здесь, а на Северо-Западном фронте. Но об этом молчок, — Лев Захарович пристально посмотрел на Сашку, — услышал и забудь. А как дальше, от тебя зависеть будет. Хорошо себя покажешь, пополнят вас, и дальше воевать будешь на своей должности.

— А может другого кого?! Я и с двумя полками еле как справляюсь! — жалобно попросил Сашка, — Если б не Матвеев с Коротковым, да не Бершанская с Рачкевич, уже натворил бы дел.

— Ну не натворил же! — пресек споры Мехлис. — Раз люди тебе помогают и дело делают, значит, командовать можешь, а остальному научишься. Все, прекратили! Не нам с тобой решать, кто командовать будет! На, распишись, — Лев Захарович достал из планшета знакомые Сашке заявления о передаче гонораров в помощь фронту. Парень не глядя на суммы расписался и вернул бумаги Мехлису, который тут же убрал их обратно в планшет.

— Лев Захарович, а можно с этих гонораров мой корпус переобмундировать. А то девчонки ходят, как пугала. Да и истребители с ноября на фронте, пообтрепались. Я товарищу Берия докладывал, но он молчит что-то!

— Лаврентию Павловичу больше заняться не чем, как вашими тряпками! Блокаду прорвете, будет вам новое обмундирование. Совсем новое. Новую форму вводить будем. С погонами, — Лев Захарович недовольно поморщился. А Сашка расплылся в улыбке:

— Это же супер!

Мехлис хотел было вспылить, но увидев горящие восторгом глаза сидящего напротив него мальчишки, передумал и только махнул рукой.

— Ты к концерту готов?

— Готов, — поморщился Сашка, — а без меня никак?

— Никак. Тебя должны знать и узнавать.

— Я же не артист, товарищ армейский комиссар первого ранга!

— А там все не артисты будут, — усмехнулся Мехлис, — все первое отделение самодеятельность от фронтовых частей, вот там и выступишь. Давай показывай, что петь будешь, а то знаю я тебя, отчебучишь еще чего-нибудь. Сашка залез в стол и передал листки с текстами. Тот внимательно вчитывался в слова, хмурясь и кивая головой. Потом поднял на Стаина взгляд: — Ты мне их не пел!

Сашка кивнул.

— Не пел. Я их, когда на базу летали, выучил. Слушал там, пока учебные программы писал, военные, да про Ленинград. Вот, запомнились, — парень покраснел. Ну не сознаваться же перед Мехлисом, что он специально искал, что можно спеть Насте. Про любовь стыдно, а про войну можно. Все-таки Сашка оставался мальчишкой, немного робким, немного хвастливым, желающим нравится девушкам и думающим о том, как привлечь их внимание. Только вот именно эти песни запомнились сами собой. Слишком близкими они были, слишком хватающими за душу, особенно сразу после Ленинграда и госпиталя. Лев Захарович еще раз внимательно вчитался в тексты:

— Эта же женская, — ткнул он пальцем в листок. Сашка пожал плечами:

— Автор мужчина.

— Ясно, — Мехлис задумался, — вот эту споешь, — он пододвинул Сашке листок. — Сейчас споешь. Я послушаю.

— Так не на чем играть, а я без гитары не умею, — попытался отбрыкаться Сашка.

— Решим, — Лев Захарович встал и, открыв дверь, скомандовал Зинаиде, — Там где-то артисты, найди и приведи сюда Гаркави и Русланову[vii]. И пусть гитару захватят! Воскобойникова тут же подскочила и ринулась выполнять приказ. От ее храбрости и злости не осталось и следа. Жуткий человек — товарищ армейский комиссар первого ранга, и как его командир не боится?!

Артисты нашлись в столовой. Ну а где же еще? Не вести же их в казармы! Люди сидели за столами и весело перешучивались, зал был наполнен гомоном и смехом. А в двери окна то и дело заглядывали любопытные девичьи лица летчиц из ночного бомбардировочного, но тут же скрывались, напоровшись на строгий взгляд Рачкевич.

— Товарищей Гаркави и Русланову к армейскому комиссару первого ранга! — ворвалась своим пронзительным голосом в эту веселую суету Зинаида. Она чуть ли не приплясывала от нетерпения. Неужели та самая Русланова?! И сейчас она познакомится с ней! Когда-то, в той другой, мирной жизни у нее дома была пластинка с песнями в исполнении Лидии Андреевны. Как любили они с мамой и сестренкой слушать ее глубокий, задорный, цепляющий за душу голос. Нет больше мамы и Люси, а то она бы похвасталась, написала им, что знакома с великой певицей. Мама бы порадовалась, а вот Люська фыркнула. От девчачьей зависти. Но то добрая зависть, светлая. На самом деле Люська хорошая, добрая… Была… Глаза наполнились слезами.

— Девушка, с Вами все в порядке? — на Зинаиду смотрел не очень высокий кругленький мужчина с лицом веселого прохиндея. Почему-то именно такая характеристика первой пришла в голову Зинке. Она быстро смахнула рукой слезы.

— Да-да, в порядке. Здравстуйте. Вы товарищ Гаркави?

— Здравствуйте. Она самый. Михаил Наумович, прошу любить и жаловать, — улыбнулся мужчина обаятельной улыбкой. — А это Лидия Андреевна Русланова, — представил он стоящую рядом с ним женщину с таким узнаваемым, некрасивым, но наполненным ярким внутренним светом лицом.

— Здравствуйте, — первой поздоровалась с девушкой Русланова.

— Ой, здравствуйте, Лидия Андреевна! — всплеснула руками Зина и улыбнулась — а у меня ваша пластинка была, мы с мамой так любили ее слушать!

— Я рада, — тепло улыбнулась в ответ певица, — маме привет от меня передавайте. Зинкино лицо исказила гримаса боли, Лидия Андреевна всполошилась: — Что с Вами, девушка? Вам плохо?

— Ничего, — выдавила Зина, беря себя в руки, — нормально все. Просто нет у меня мамы.

— Прости меня, девочка, я не знала, — Русланова шагнула к девушке и крепко ее обняла. Зинка с всхлипом втянула воздух.

— Ничего, я привыкла. Спасибо Вам. Пойдемте, нас товарищ армейский комиссар первого ранга ждет. Он еще просил гитару захватить.

— Василий! — тут же крикнул Михаил Наумович, — гитару принеси. Из-за стола выскочил невысокий черноглазый живчик и метнулся к куче музыкальных инструментов сваленных в углу столовой. Гаркави в это время помог надеть Лидии Андреевне роскошное пальто и накинул на себя дубленку и шапку. Взяв у Василия гитару, он кивнул Зинаиде: — Ведите.

Мехлис со Стаиным пили чай. Наливать пришлось самому Сашке, так как Зинаиду Лев Захарович отправил за артистами. Разговаривали ни о чем. О том как обустроились на фронте, о людях с которыми служит Сашка, Мехлис рассказал, что видел Валентину и что с ней все в порядке. В общем, просто убивали время. Было видно, что Лев Захарович немного расслабился, стал похож на себя домашнего, а не на стального и несгибаемого начальника ГлавПУРа. Но все тут же изменилось когда в кабинет зашли артисты. Опять перед Сашкой появился жесткий армейский комиссар, а не просто Лев Захарович.

— Михаил Наумович, Лидия Андреевна, проходите, садитесь, — распорядился Мехлис. И дождавшись, когда артисты рассядутся, придвинул к ним листки с текстами песен. — Лейтенант государственной безопасности Стаин. Александр Петрович. Командир части, в которой вам сегодня предстоит выступать. А это Лидия Андреевна Русланова и Михаил Наумович Гаркави, — представил их друг другу Мехлис.

— Здравствуйте, — спокойно поздоровался Сашка. Ему эти имена ничего не говорили.

— Здравствуйте, — а вот артисты смотрели с любопытством и удивлением. Слишком молод был этот командир и для звания и для наград у него на груди.

— Вот, посмотрите, новые песни. Блокадные, — Мехлис пододвинул к Русланвой и Гаркави листки с текстами. Артисты погрузились в чтение. Первым закончил Михаил Наумович, но говорить ничего не стал, дожидаясь Русланову. Лидия Андреевна подняла на Мехлиса взгляд:

— А можно послушать? Или музыка еще не написана?

— Написана. Саша? — и Мехлис посмотрел на Стаина.

— Разрешите гитару? — Сашке было опять не по себе. Ну, не артист он. А вот напротив него сидели настоящие артисты. И судя по тому, какие обожающие взгляды бросала на них Зинка, замершая в дверях, подстегиваемая любопытством, которое оказалось выше страха перед армейским комиссаром.

— Да-да, конечно, — Гаркави протянул Сашке гитару. Да что ж это такое! Опять семиструнка! Надо свою с собой везде возить, судя по тому, как часто ему приходится в последнее время петь. Пришлось перестраивать.

— Какую сначала? — спросил он.

— Давай мужскую, — распорядился Мехлис. И Сашка начал:

В пальцы свои дышу —

Не обморозить бы.

Снова к тебе спешу

Ладожским озером.

Долго до утра

В тьму зенитки бьют,

И в прожекторах

«Юнкерсы» ревут.

Пропастью до дна

Раскололся лёд,

Чёрная вода,

И мотор ревёт:

«Вправо!»

…Ну, не подведи,

Ты теперь один

Правый.

Он там был, он это видел. Не раз пролетал над «Дорогой жизни». И от того звучала песня в его исполнении особо пронзительно.

Фары сквозь снег горят,

Светят в открытый рот.

Ссохшийся Ленинград

Корочки хлебной ждёт.

Вспомни-ка простор

Шумных площадей,

Там теперь не то —

Съели сизарей.

Там теперь не смех,

Не столичный сброд —

По стене на снег

Падает народ —

Голод.

И то там, то тут

В саночках везут

Голых.

А перед глазами стояли детишки. Те на санях, которые даже идти сами не могли. И Валя рядом с мальчишкой в нарядном пальто. Сашка пел, закрыв глаза, не глядя на людей, сидящих перед ним. Он не видел, как заиграли желваки на скулах у Мехлиса, как резко почернело и осунулось веселое лицо Гаркави, как налились слезами глаза Руслановой, и она вытирала их кончиком головного платка. А Зина стояла, вцепившись побелевшими пальцами в косяк и смотрела пустыми глазами без слез в никуда, кусая губы.

Не повернуть руля,

Что-то мне муторно…

Близко совсем земля,

Ну что ж ты, полуторка?..

Ты глаза закрой,

Не смотри, браток.

Из кабины кровь,

Да на колесо —

ала…

Их ещё несёт,

А вот сердце — всё.

Встало.[viii]

Затих последний аккорд, и наступила тишина. Никто не хотел ничего говорить. Все переваривали только что услышанное. Наконец Мехлис севшим от волнения голосом спросил:

— Что скажете, товарищи артисты?

— Это… Это… Сильно! Необычно, непривычно, но сильно! Очень! Только, товарищ Мехлис, разве можно такое бойцам? — ожил Гаркави. Мехлис ожег его злым взглядом, от которого Михаил Наумович поежился.

— Нужно! Чтобы знали, за что они в бой идут! Чтоб цену понимали каждого дня блокады! — и не делая паузы скомандовал Сашке, — Давай вторую!

Скрип, скрип, саночки…

Ледяные кочки…

Ох, да по Фонтаночке

Мать везет сыночка.

Скрип, скрип, саночки…

— Спи, сыночек милый!

Ждет тебя, мой Санечка,

Братская могила.

Как судьба твоя страшна!

Рос бы мне отрадой!

Эх, кабы, милый, не война,

Кабы, милый, не война,

Кабы, милый, не война,

Не блокада.

Скрип, скрип, саночки…

Мать везет сыночка…

— А было тебе, Санечка,

Только пять годочков.

Скрип, скрип, саночки…

Старые салазки…

— Подрастал бы, Санечка,

Ты в любви и ласке,

Все отдать тебе сполна

Я была бы рада!

Эх, кабы, милый, не война,

Кабы, милый, не война,

Кабы, милый, не война,

Не блокада.

Скрип, скрип, саночки…

Белые сугробы…

— Ты прости уж, Санечка,

Что ни венка, ни гроба.

Скрип, скрип, саночки…

Снежные иголки…

— Помнишь, милый Санечка,

Леденцы на елке?

Помнишь, как была вкусна

Плитка шоколада?

Будь же проклята война!

Будь же проклята война!

Будь же проклята война

И блокада!

Скрип, скрип, саночки…

Тук, тук-тук, сердечко…

— Как же это, Санечка?

Ты ж сгорел как свечка.

Скрип, скрип, саночки…

— Ведь хлеб свой отдавала

Весь тебе я, Санечка,

Да, выходит, мало.

Скрип, скрип, саночки…

— Ой, что-то грудь сдавило!

Ох, присяду, Санечка,

Нету больше силы…[ix]

— Что скажете, Лидия Андреевна? — после молчаливой паузы спросил Мехлис.

— Гениально! Я так понимаю, автором является Александр? — Сашка густо покраснел, присваивать чужое ему было стыдно. Но под сердитым взглядом Льва Захаровича промолчал, лишь пожав плечами.

— Он самый, — ответил за него Мехлис. — Но речь не об этом. Вы споете ее?

Русланова задумалась, комкая в руках мокрые от слез уголки сползшего на плечи платка. Лев Захарович ее не торопил.

— Нет, — неожиданно для всех отказалась Лидия Андреевна.

— Почему? — удивленно спросил Мехлис.

— Не моя песня, — видя непонимание в глазах Начальника ГлавПУРа пояснила: — Я работаю с народной песней, а здесь совсем другой жанр. Я просто боюсь испортить хорошую песню. Пусть лучше Александр поет, у него хорошо получается.

— А можно я попробую? Все четверо удивленно уставились на Зину. Глаза ее были красные и распухшие от слез, но вызывающий взгляд излучал уверенность. Подавив страх, она посмотрела на Мехлиса: — Я в музыкальной школе училась, я смогу.

Лев Захарович кивнул. И Зина смогла! Она пела, вкладывая в каждое слово в каждую ноту боль и горе, пережитые там, в блокадном Ленинграде. Для нее это была не песня, для нее это была жизнь. Несправедливая, жестокая жизнь. И смерть. Война, лишившая ее самых близких, самых дорогих людей. И дома. И любви. Надежд, мечтаний. Всего. Она видела эти саночки. Она ходила по улицам замерзающего города, не обращая внимания на мертвых людей. Она пела, а во рту сам собой появился мерзкий вкус клея. Одно было непонятно Зине. Как командир мог написать ТАКУЮ песню? Ну, вот как? Хотя, что тут непонятного? Это же их Командир! Он такой! Он может!

— Девочка, ты талант! Тебе учиться надо! — восхищенно произнесла Русланова

— Спасибо, — тихо поблагодарила Зина. Глаза ее загорелись. Какая девушка не мечтает стать известной певицей или актрисой?! Но этот огонь быстро погас: — Из корпуса не уйду! — испуганно воскликнула она. — После войны если только!

— Еще одна, — проворчал Мехлис, — Прикажут, уйдешь! И учиться будешь и петь! — но в голосе его не было присущей ему принципиальной жесткости, скорее это была обычная констатация факта. — Значит так. На концертах поете вдвоем. А там видно будет. Все свободны. Александр, пойдем, покажешь мне, как тут устроился.

[i] Согласно «Акту расследования злодеяний немецко-фашистских захватчиков (1944)», жители деревни Липка еще в сентябре 1941 г. были вывезены оккупантами в Шлиссельбург, где умерли от голода.

[ii] 2 cm Flak-Vierling 38 — зенитное орудие вермахта времён Второй мировой войны, состоящее из четырёх синхронизированных стволов зенитных орудий 2 cm Flak 38. Рота — 12 орудий.

[iii] 2.0 cm FlaK 30 — немецкие 20-мм автоматические зенитные орудия.

[iv] Кубеко Сергей Федорович, — в указанное время командовал 533-им стрелковым полком 128 СД.

[v] Бронников Александр Семенович, подполковник, командир 374 стрелкового полка 128 СД.

[vi] Передовые пункты назначаются на удалении 20–25 км от переднего края по распоряжению командира бригадной (батальонной) тактической группы для каждой роты в целях пополнения боеприпасами и топливом. Сашке придется делать передовые пункты ближе к переднему краю.

[vii] Михаи́л Нау́мович Гарка́ви (14 [26] марта 1897, Москва — 14 сентября 1964, Москва) — русский и советский конферансье, актёр, юморист, автор коротких комедийных сценок. Был одним из самых известных советских конферансье. Первый Дед Мороз на первом всесоюзном детском утреннике новогодней ёлки 1936 года, проходившей в Доме Союзов. Ли́дия Андре́евна Русла́нова (при рождении Прасковья Андриановна Ле́йкина-Горшенина; 14 [27] октября 1900 год, село Чернавка, Сердобский уезд, Саратовская губерния (по другим данным село Александровка)— 21 сентября 1973, Москва, СССР) — советская певица, заслуженная артистка РСФСР (1942). Основное место в репертуаре Руслановой занимали русские народные песни. На момент повествования Русланова еще была женой Гаркави, но их брак уже был на грани распада.

[viii] Песня Александра Розенбаума «Дорога жизни»

[ix] Песня ленинградского автора-исполнителя Игоря Кормановского «Саночки». Больше известна в исполнении Саши Курневской.