Тысяча и одна ночь. В 12 томах

ИСТОРИЯ ЮНОГО НУРА И МУЖЕСТВЕННОЙ ФРАНКСКОЙ ДЕВУШКИ

Благословенный царь, до меня дошло, что был в древности времен и в прошлом веков и мгновений в стране Египетской некий человек из числа именитых людей, по имени Корона, который всю жизнь свою провел в странствованиях по морям и землям, по островам и пустыням, в странах знакомых и незнакомых, не боясь ни потерь, ни утомления, ни тревог и смело встречая опасности, столь ужасные, что при одном повествовании о них поседели бы волосы даже у малого ребенка. Но, снискав богатство, счастливый и всеми уважаемый купец Корона отказался от путешествий, чтобы благодетельствовать в своем дворце и спокойно сидеть на диване, покрыв свое чело чалмой из девственно-белой кисеи.

И не было у него недостатка ни в чем, и он всегда мог удовлетворить все желания свои. Ибо покои его, его гарем, шкафы и сундуки его были полны сокровищ: одежд из Мардина, тканей из Баальбека, шелков из Гомса, оружия из Дамаска, парчи из Багдада, кисеи из Мосула, плащей из Магриба и вышивок из Индии, — и не было им равных по великолепию даже во дворцах султанов и царей. И он имел также во множестве невольников чернокожих и невольников белых, турецких мамелюков, наложниц, евнухов, чистокровных коней и мулов, двугорбых верблюдов из Бактрианы и одногорбых ездовых верблюдов, молоденьких мальчиков из Греции и Сирии, юных дев из Черкесии, маленьких евнухов из Абиссинии и женщин всех стран. И он был, таким образом, самым состоятельным и самым уважаемым купцом своего времени.

Но самое драгоценное благо и самое дивное сокровище из всех, которыми обладал купец Корона, был его собственный сын, отрок четырнадцати лет, который был, несомненно, много прекраснее луны в четырнадцатый день ее появления. Ибо ничто: ни свежесть весны, ни гибкие ветви банана, ни роза в чашечке своей, ни прозрачный алебастр — не могло сравниться с нежной прелестью его счастливой юности, легкой поступью его, нежными красками лица его и безупречной белизной его чудного тела. Да и поэт, вдохновленный совершенствами его, воспел его в следующих стихах:

И другой поэт сказал:

И третий сказал:

И еще один сказал так:

И еще один сказал:

Еще один воспел его следующим образом:

Наконец, еще один из тысячи поэтов, воспевавших его красоту, сказал так:

Но вот однажды, когда очаровательный юноша, сын купца Короны, сидел в лавке отца своего, к нему подошли несколько отроков, товарищей его, и предложили ему…

На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что наступает утро, и с присущей ей скромностью умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Но вот однажды, когда очаровательный юноша, сын купца Короны, сидел в лавке отца своего, к нему подошли несколько отроков, товарищей его, и предложили ему отправиться вместе с ними погулять в саду, принадлежавшем одному из них, и сказали ему:

— О Нур, ты увидишь, как прекрасен этот сад!

И Нур ответил им:

— Я-то очень хочу! Но я должен сначала спросить позволения у отца.

И он пошел просить позволения на это у отца своего. И купец Корона не стал особенно колебаться и, дав ему разрешение ехать, снабдил его также кошельком, полным золота, дабы он не был в тягость своим товарищам.

Тогда Нур и другие юноши сели на мулов и ослов и скоро подъехали к саду, заключавшему все, что может ласкать глаз и услаждать вкус. И они вошли туда через сводчатые ворота, прекрасные, как врата рая, выстроенные из чередующихся рядов разноцветного мрамора и обвитые виноградными лозами, отягченными гроздями винограда, красного, черного, белого и золотистого, о которых сказал поэт:

И, входя, они увидели над этими воротами следующую надпись, начертанную чудными лазоревыми письменами:

Войдя в ворота, они увидели сторожа сада, сидящего в тени, в беседке из виноградных лоз, прекрасного, как ангел Ридван[19], сторожащий сокровища рая. И он поднялся в честь их, и пошел им навстречу, и после обычных приветствий и гостеприимных пожеланий помог им соскочить на землю, и пожелал быть их проводником, чтобы показать им красоты сада во всех подробностях. И они увидели тогда прекрасные воды, струящиеся среди цветов и как будто с сожалением расстающиеся с ними; растения, отягченные ароматами; деревья, изнемогающие под бременем плодов, певчих птиц; цветущие рощи, пряные растения, и все, что делало этот сад похожим на сады Эдема. Но что пленяло их превыше всяких слов, так это ни с чем не сравнимый вид чудесных плодовых деревьев, воспетых поочередно всеми поэтами, как видно из следующих нескольких стихотворений, выбранных из тысячи подобных:

Таковы некоторые из тысяч других подобных же стихотворений о плодах. Но не хватило бы и целой жизни, чтобы пересказать стихи обо всех цветах, какие находились в этом чудесном саду, — о жасминах, гиацинтах, водяных лилиях, миртах, гвоздиках, нарциссах и розах во всех их разновидностях.

Но сторож сада скоро провел юношей по различным аллеям к крытой беседке, утопающей в густой зелени. И он пригласил их войти отдохнуть, усадил на парчовых подушках вокруг бассейна, наполненного водой, и попросил юного Нура занять место посредине. И он поднес ему, чтобы освежить лицо, опахало из страусовых перьев, на котором были начертаны следующие строки…

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

И он поднес ему, чтобы освежить лицо, опахало из страусовых перьев, на котором были начертаны следующие строки:

Затем отроки, сняв плащи и чалмы свои, принялись болтать и беседовать между собой и не могли оторвать глаз от прекрасного товарища своего Нура. И сторож сам подавал им трапезу, которая была великолепна и состояла из цыплят, гусей, перепелок, голубей, куропаток и барашков с начинкой, не говоря уже о корзинах плодов, сорванных прямо с деревьев.

После еды юноши вымыли руки мылом, смешанным с мускусом, и вытерли шелковыми салфетками, затканными золотом.

Тогда сторож принес великолепный букет роз и сказал:

— Прежде чем приступить к напиткам, надлежит, о друзья мои, расположить душу свою к наслаждениям чудными красками и ароматами роз.

И они воскликнули:

— Ты верно говоришь, о сторож!

Он сказал:

— Хорошо. Но я отдам вам эти розы только в обмен на хорошие стихи в честь этого восхитительного цветка.

Тогда юноша, которому принадлежал сад, взял корзину с розами из рук сторожа, погрузил в цветы голову свою, долго вдыхал аромат их и затем, сделав знак, чтобы все замолчали, произнес следующие стихи, сочиненные в эту же минуту:

Услышав эту восхитительную похвалу розе, юноши не могли удержать своего восторга и издали тысячи восклицаний и повторили хором, качая головами:

— И ты остаешься возлюбленной, которая никогда не наскучит!

И тот, который сочинил эти стихи, тотчас же опорожнил корзину и осыпал розами гостей своих. Затем он наполнил вином большой кубок и пустил его вкруговую. Но когда черед дошел до юного Нура, то он принял кубок с некоторым смущением, ибо он еще никогда не пил вина, и нёбо его не ведало вкуса крепких напитков, так же как тело не знало прикосновения женщины. Ибо он был еще девственен, и родители его ввиду юного возраста его еще не подарили ему наложницу, как это принято у знатных, которые желают еще до женитьбы дать знания и опыт в этих вопросах сыновьям своим, достигшим половой зрелости.

И товарищи его знали о девственности Нура и решили, приглашая его в эту поездку, расшевелить и пробудить его в этом отношении.

И вот, увидев, что он, держа кубок, колеблется прикоснуться к нему, как к чему-то запрещенному, юноши принялись нарочно громко хохотать, так что Нур, слегка задетый и раззадоренный, наконец решительно поднес кубок к губам своим и сразу осушил его весь до последней капли.

И юноши, увидев это, испустили крик торжества, а владелец сада приблизился к Нуру с вновь наполненным кубком и сказал ему:

— Как хорошо делаешь ты, о Нур, не лишая себя долее этого драгоценного напитка, дающего опьянение! От него рождаются все добродетели, это — лучшее средство против всех печалей, лекарство от всех недугов, телесных и душевных. Бедным дает оно богатство, малодушным — мужество, слабым — силу и могущество! О Нур, прелестный друг мой, и я, и все мы здесь прислужники и рабы твои! Но возьми же этот кубок, умоляю тебя, и выпей это вино, которое опьяняет меньше, чем глаза твои!

И Нур не мог отказаться и одним духом осушил кубок, который поднес ему хозяин.

Тогда легкий хмель опьянения стал бродить в голове его, а один из молодых людей воскликнул, обращаясь к хозяину:

— Все это хорошо, о щедрый друг! Но ведь наслаждение наше не может быть полным без пения и музыки женских уст.

На этом месте своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

А когда легкий хмель опьянения стал бродить в голове его, один из молодых людей воскликнул, обращаясь к хозяину:

— Все это хорошо, о щедрый друг! Но ведь наслаждение наше не может быть полным без пения и музыки женских уст. И разве не знаешь ты слов поэта:

Услышав эти стихи, молодой человек, владелец сада, улыбнулся в ответ и, тотчас поднявшись, вышел из залы пиршества, и мгновение спустя он возвратился, ведя за руку молодую девушку, одетую в синий шелк. Это была стройная египтянка, восхитительного сложения, прямая, как буква «алеф», с вавилонскими глазами, волосами, черными, как ночная тьма, и кожей, белой, как самородное серебро или как очищенная миндалинка. И была она так прекрасна и так ослепительна в своей темной одежде, что можно было принять ее за луну летней поры среди темной зимней ночи. И притом разве не были груди ее белы, как слоновая кость, а живот не был сложен гармонично?! И ягодицы ее напоминали две подушки, а бедра были так славны, а между ними был как будто гладкий розовый пакетик, сложенный в пакет побольше.

И не об этой ли именно египтянке сказал поэт:

И юный владелец сада сказал девушке:

— О прекрасная повелительница светил, знай, что мы призвали тебя сюда, в этот сад наш, лишь для того, чтобы угодить гостю и другу нашему Нуру, которого ты видишь перед собой и который впервые почтил нас сегодня своим посещением!

Тогда юная египтянка подошла и села возле Нура, бросив на него взгляд необычайной выразительности; затем она достала из-под своего покрывала мешок из зеленого шелка и, развязав его, достала оттуда тридцать два кусочка из дерева, которые она соединила по два, поскольку мужчины соединяются с женщинами и женщины с мужчинами, и в конце концов сложила из всего этого прекрасную индийскую лютню.

Затем, приподняв рукава до локтей и обнажив руки свои, прижала она лютню к груди, как мать прижимает ребенка, и стала щекотать ее ногтями пальцев своих. И лютня вздрогнула, звучно застонала от этого прикосновения и вспомнила вдруг о своем происхождении и обо всей судьбе своей: вспомнила землю, где была она посажена, когда была деревом; воды, которые омывали ее; ту местность, где жила она в неподвижности ствола; птиц, которым давала кров; дровосеков, которые ее срубили; искусного мастера, который обделал ее; лакировщика, придавшего ей блеск; корабль, который привез ее, и все прекрасные руки, в которых она перебывала. И при этих воспоминаниях она застонала и запела стройно и звучно, и, казалось, отвечала на своем музыкальном наречии вопрошавшим ее ногтям следующими стихами:

После этого вступления без слов, в котором лютня говорила на языке, доступном лишь пониманию души, прекрасная египтянка на минуту перестала играть; затем, обратив взгляд свой на юного Нура, она запела, подыгрывая себе на лютне, следующие стихи…

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что приближается рассвет, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

И прекрасная египтянка, обратив взгляд свой на юного Нура, запела, подыгрывая себе на лютне, следующие стихи:

Услышав эти стихи, юный Нур, опьяненный вином и любовью, устремил пламенный взгляд на прекрасную невольницу, которая ответила ему поощрительной улыбкой. Тогда он склонился над нею, увлеченный желанием, и она тотчас подвинула к нему свои заостренные груди, поцеловала его между глаз и полностью отдалась в объятия его. И Нур, уступая волнению крови и охватившему его пламени, прильнул губами к устам девушки, вдыхая аромат ее, как благоухание розы. Но она, пробужденная взглядами других молодых людей, освободилась из объятий юноши и, вновь взяв в руки лютню, запела:

Услышав это пламенное признание, Нур, вдохновленный любовью, ответил ей следующими стихами, которые тут же сочинил:

Когда молодой человек, владелец сада, увидел, в каком состоянии находится Нур, он решил, что настала минута предоставить прекрасной египтянке дать ему вкусить радости любви. И он сделал знак другим юношам, которые поднялись один за другим и вышли из залы пиршества, оставив Нура с глазу на глаз с прекрасной египтянкой.

И как только молодая девушка осталась наедине с прекрасным Нуром, она поднялась во весь рост, сбросила с себя все украшения и одежды, чтобы полностью обнажиться, оставив лишь единственную вуаль — волосы свои. И она опустилась на колени к Нуру, поцеловала его между глаз и сказала ему:

— Знай, глазок мой, что дар всегда равноценен щедрости дарителя! Я же за красоту твою и за то, что понравился ты мне, отдаю тебе все, что имею! Возьми уста мои, язык мой, грудь мою, возьми живот мой и все остальное!

И Нур принял ее чудный дар и дал ей взамен другой, еще более чудесный. И молодая девушка, очарованная и в то же время удивленная его щедростью и его знаниями, спросила его, когда они закончили:

— Как это удивительно! И все же, о Нур, твои спутники сказали, что ты девственник!

И он ответил, что это правда.

Она же сказала:

— Как здорово! И каким ты оказался знатоком с первой попытки!

А он засмеялся и сказал:

— Когда ударяют о кремень, всегда сыплются искры!

И так, среди роз и веселья, юный Нур впервые узнал радости любви в объятиях египтянки, прекрасной и здоровой, как глаз петуха, и белой, как очищенная миндалинка…

В эту минуту Шахерезада заметила, что уж близок рассвет, и с присущей ей скромностью умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Так, среди роз и веселья, юный Нур впервые узнал радости любви в объятиях египтянки, прекрасной и здоровой, как глаз петуха, и белой, как очищенная миндалинка.

Ибо так было предопределено судьбой относительно первых его объятий. Ибо как иначе можно было бы понять еще более изумительные происшествия с отметинами шагов его, что легли на ровном пути счастливой жизни?!

Но вот, насладившись объятиями, юный Нур поднялся, ибо звезды уже заблестели на небе и дыхание Божие пронеслось над землею с ночным ветром. И он сказал молодой девушке:

— С твоего позволения!

И, несмотря на все ее мольбы удержать его, он не захотел долее медлить и расстался с нею, чтобы взлезть на своего мула и поспешить домой, где в тревоге ожидали его отец и мать.

И лишь только он переступил порог, мать его, встревоженная непривычным отсутствием сына, бросилась ему навстречу, крепко обняла и сказала:

— Где был ты, дорогой мой, что так запоздал домой?

Но лишь только Нур открыл рот, мать его заметила, что он под хмельком и услышала запах его дыхания. И она сказала ему:

— Ах, злосчастный Нур, что ты сделал? Если отец твой услышит, чем пахнет от тебя, то ведь какое будет несчастье!

Ибо Нур, не поддававшийся хмелю в объятиях египтянки, теперь на свежем воздухе окончательно ослабел, сознание его помутилось, и он качался и шатался то вправо, то влево, как настоящий пьяница. И мать поспешила подвести его к постели и, уложив, тепло закутала, накрыла его.

Но в эту минуту в комнату вошел купец Корона, который был строгим блюстителем заветов Аллаха, запрещающего правоверным хмельные напитки. И, увидав, что сын его лежит весь бледный, с утомленным лицом, он спросил супругу свою:

— Что с ним?

Она ответила:

— У него ужаснейшая головная боль, явившаяся вследствие сильного ветра в том саду, куда ты отпустил его гулять вместе с товарищами!

И купец Корона, весьма расстроенный этим упреком супруги своей и нездоровьем сына, наклонился к Нуру, чтобы спросить его, как он себя чувствует. Но, услышав запах его дыхания, он в негодовании потряс Нура за руку и крикнул ему:

— Как, распутный сын! Ты преступил закон Аллаха и пророка Его и дерзаешь входить в дом мой, не омыв от скверны уста свои!

И он продолжал жестоко бранить его. Тогда Нур, находившийся в состоянии полнейшего опьянения, не зная сам, что делает, поднял руку и залепил отцу своему, купцу Короне, удар кулаком, который попал ему по правому глазу, с такою силою, что свалил его с ног. И старик Корона, возмущенный до последней степени возмущения, поклялся разводом, трижды произнесенным на следующий же день, выгнать из дому сына своего Нура, предварительно отрубив ему правую руку. Затем он вышел из комнаты.

Когда мать Нура услышала эту грозную клятву, против которой бессильны были все мольбы, раскаяния и заклинания, она разодрала одежды свои от отчаяния и всю ночь провела в причитаниях и слезах у постели сына своего, погруженного в опьянение. Но так как дело было спешное, ей удалось наконец, заставив его хорошенько пропотеть и облегчиться вволю, рассеять винные пары. И так как он не помнил ничего из всего происшедшего, она сообщила ему о совершенном им проступке и о страшной клятве отца его. Затем она сказала ему:

— Увы нам! Сожаления теперь уже бесплодны! И единственное, что тебе остается сделать в ожидании, когда судьба изменит положение вещей, — это как можно скорее, о Нур, покинуть дом отца твоего. Уезжай, сын мой, в город Аль-Искандарию; вот тебе кошелек с тысячей золотых динаров и еще сто динаров. Когда деньги у тебя выйдут, через кого-нибудь попросишь у меня еще, не забыв при этом сообщить что-нибудь о себе.

И она принялась плакать, обнимая его.

Тогда Нур, в свою очередь, пролив немало слез раскаяния, привязал кошелек к поясу своему, попрощался с матерью и тайком вышел из дому, чтобы, не теряя времени, добраться в гавань Булак и, сев на корабль, спуститься вниз по Нилу до Аль-Искандарии, где он и высадился в полном здравии и благоприятно. И юный Нур нашел, что Аль-Искандария — чудный город, населенный удивительно милыми людьми и обладающий чудным климатом, садами, полными плодов и цветов, прекрасными улицами и великолепными базарами. И ему нравилось бродить по различным кварталам города и по всем базарам, переходя с одного на другой. И в то время как он осматривал особенно понравившийся ему базар цветов и плодов…

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

И в то время как он осматривал особенно понравившийся ему базар цветов и плодов, он увидел персиянина, который ехал на муле и вез за седлом очаровательную девушку, с чудной осанкой и станом, подобным пяти сросшимся пальмовым стволам. И она была бела, как желудь в скорлупе своей, как рыбка уклейка в бассейне, как тушканчик среди пустыни. Лицо ее было ослепительнее солнечного света, и под крутыми дугами бровей, словно под охраной натянутого лука, блестели ее большие черные глаза, глаза вавилонянки. И за легкой тканью, окутывавшей ее, скрывались несравненные сокровища: щеки, гладкие, как самый гладкий атлас; зубы, как два ряда жемчужин; груди, возвышающиеся, как грозные укрепления; волнующие бедра; ляжки, подобные бурдюкам из шкуры сирийских баранов и поддерживающие круп, белый, как жемчуг, и напоминающий и розы, и жасмины. Слава ее Создателю!

И когда молодой Нур увидел эту девушку, превосходившую красотою смуглую египтянку, виденную им в саду, он невольно последовал за мулом, имевшим счастье нести ее. И шел он за ней до тех пор, пока не прибыли они на невольничий рынок.

Тогда персиянин слез с мула, помог слезть девушке, взял ее за руку и передал ее глашатаю, чтобы он начал торги. И глашатай, раздвинув толпу, посадил девушку на украшенное золотом седалище из слоновой кости, стоявшее в центре площади. Потом, окинув взглядом окружавших ее, он закричал:

— О купцы! О покупатели! О обладатели богатств! Горожане и бедуины! О присутствующие, стоящие и близ меня, и вдали, открывайте публичный торг! Да не коснется порицание открывающего торг! Оценивайте и говорите! Аллах всесилен и всеведущ! Открывайте торги!

После этого подошел прежде всех старик, бывший синдик[23] того города, раньше которого никто не смел возвысить голос. Он медленно обошел седалище, на котором сидела девушка, и, осмотрев ее с большим вниманием, сказал:

— Открываю торги, даю девятьсот двадцать пять динаров!

И тотчас же глашатай закричал громким голосом:

— Торги открыты! Дают девятьсот двадцать пять динаров! О открывающий торги! О всеведущий! О великодушный! Девятьсот двадцать пять динаров за несравненную жемчужину!

Потом, так как никто не хотел надбавить цену из уважения к почтенному синдику, глашатай обратился к девушке и спросил ее:

— Согласна ли ты, о царица светил, принадлежать нашему уважаемому синдику?

А девушка ответила из-за своих покрывал:

— Не сошел ли ты с ума, или просто заплетается у тебя язык, о глашатай, что решился сделать мне такое предложение?

Озадаченный же глашатай спросил:

— А почему же, о царица красавиц?

А девушка, улыбнувшись и обнаружив жемчужины рта своего, сказала:

— О глашатай, не стыдно ли тебе перед Аллахом и перед собственной бородой отдавать девушек моего достоинства таким старикам, как этот дряхлый слабак и которых не раз ругали жены за их неспособность!

И разве не знаешь ты, что именно к этому старику применимы такие стихи поэта:

Когда присутствующие услыхали такие слова, они чрезвычайно оскорбились таким неуважением к синдику. А глашатай сказал девушке:

— Клянусь Аллахом, о госпожа моя, ты заставила почернеть лицо мое перед этими купцами! Как можешь ты говорить такие вещи о нашем синдике, человеке уважаемом, мудреце и даже ученом?!

Но она ответила:

— Ах! Если это ученый, то тем лучше! Пусть послужит это ему уроком. На что они, ученые, без зебба?! Пускай лучше спрячется куда-нибудь!

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

На что они, ученые, без зебба?! Пускай лучше спрячется куда-нибудь!

Тогда глашатай, чтобы девушка не продолжала оскорблять старого синдика, поспешил продолжить торги и изо всех сил закричал:

— О купцы! О покупатели! Торги открыты и остаются открытыми! Царица красавиц тому, кто больше предложит!

Тогда приблизился другой купец, не присутствовавший при только что происшедшем, и, ослепленный красотою невольницы, сказал:

— Мне, за девятьсот пятьдесят динаров!

Но, увидев его, девушка громко рассмеялась; а когда он подошел к ней поближе, чтобы рассмотреть ее, она сказала ему:

— О шейх, скажи мне, нет ли у тебя в доме хорошего тесака?

Он ответил:

— Есть, клянусь Аллахом, но на что он тебе?

Она ответила:

— Разве не видишь, что следует отрезать порядочный кусок баклажана, который заменяет тебе нос? И разве тебе неизвестно, что именно о тебе более, чем о ком-либо другом, сказал поэт:

Когда толстоносый купец услышал такие слова девушки, он так рассердился, что чихнул изо всей силы, а потом схватил глашатая за ворот, дал ему несколько ударов по затылку и закричал:

— Проклятый глашатай! Да ты привел сюда эту бесстыдную невольницу только для того, чтобы она оскорбляла и осмеивала нас?!

Огорченный всем этим глашатай обернулся к девушке и сказал ей:

— Клянусь Аллахом! За все время, что я занимаюсь своим ремеслом, не было у меня такого злополучного дня! Не можешь ли ты сдерживать свой дерзкий язык и не мешать нам зарабатывать себе хлеб?

Затем, чтобы заставить умолкнуть шумевшую толпу, он продолжил торги.

Тогда подошел третий, имевший необычайно длинную бороду купец и пожелал купить прекрасную невольницу. Но не успел он открыть рта и предложить что-нибудь, как девушка засмеялась и воскликнула:

— Посмотри, о глашатай! На этом человеке природа нарушила свои порядки: это баран с толстым хвостом, но хвост вырос у него на подбородке! Ты, конечно, не уступишь меня человеку с такой длинной бородой, а следовательно, с коротким умом! Ведь ты знаешь, что ум всегда бывает в обратном отношении к длине бороды!

При этих словах глашатай пришел в полное отчаяние и не захотел уже продолжать торги. И воскликнул он:

— Нет, клянусь Аллахом, не могу продолжать! — И, взяв за руку девушку, он с ужасом передал ее хозяину, персиянину, говоря: — Нам не продать ее! Да откроет тебе Аллах двери продажи и покупки в другом месте!

А персиянин, нисколько не смущенный и не встревоженный, обратился к девушке и сказал ей:

— Аллах великодушнее всех! Пойдем, дочь моя! В конце концов мы найдем подходящего покупателя!

И увел он ее и ушел, ведя ее одной рукой, между тем как другой вел за повод своего мула, а девушка бросила на всех, кто смотрел на нее, взгляд, пронзавший, как черные острые стрелы.

И вот теперь-то заметила ты молодого Нура, о дивная, и, увидав его, почувствовала, как желание уязвило твою печень, а любовь перевернула твои внутренности! И ты внезапно остановилась и сказала хозяину своему, персиянину:

— Вот тот, кого я желаю! Продай меня ему!

А персиянин обернулся и, в свою очередь, увидел юношу, украшенного всеми чарами молодости и красоты и изящно завернувшегося в плащ цвета сливы. И сказал он девушке:

— Этот молодой человек также был в толпе присутствовавших и не принимал участия в торгах. Как же ты хочешь, чтобы я предложил ему тебя помимо его воли? Разве не знаешь, что это до крайности понизило бы на тебя цену?

Она ответила:

— Не беда. Я желаю принадлежать только этому прекрасному юноше. И никто другой не будет обладать мною.

И с решимостью подошла она к молодому Нуру и сказала ему, бросив на него взгляд, полный соблазнов:

— Разве я не хороша, о господин мой, что ты ничего не предложил за меня на торгах?

Он отвечал:

— О царица моя, есть ли на свете красавица, которую возможно было бы сравнить с тобою?

Она спросила:

— Почему же ты не захотел взять меня, когда меня предлагали тому, кто больше даст? Вероятно, потому, что я не пришлась тебе по вкусу?

Он ответил:

— Да благословит тебя Аллах, о госпожа моя! Если бы я был в своем крае, я купил бы тебя ценою всех богатств и всех имений, которыми располагаю. Но здесь я только чужеземец, и все мое богатство заключается в кошельке с тысячей динаров!

Она сказала:

— Предложи их за меня, и ты не пожалеешь о своей покупке!

И молодой Нур, будучи не в силах противостоять чарам устремленного на него взора, распустил свой пояс, в котором хранилась тысяча динаров, и пересчитал и взвесил золото перед персиянином. И заключили они торговую сделку, после того как пригласили кади и свидетелей, для того чтобы договор получил законную силу. И чтобы подтвердить акт, девушка сказала:

— Я согласна на продажу мою этому прекрасному юноше за тысячу динаров, данных хозяину моему, персиянину!

И все присутствующие сказали:

— Йа Аллах! Они созданы друг для друга!

А персиянин сказал Нуру:

— Да послужит она для тебя благословением! Радуйтесь вместе молодости вашей! Вы оба равно заслуживаете ожидающего вас счастья!

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Наслаждайтесь вместе молодостью вашей! Вы оба равно заслуживаете ожидающего вас счастья!

Тогда молодой Нур, сопровождаемый девушкой с волнующими бедрами, направился к большому хану этого города и поспешил нанять там комнату. И извинялся он перед девушкой, что не может предложить ей ничего лучшего, говоря:

— Клянусь Аллахом, о госпожа моя, если бы я был в родном городе моем Каире, я поместил бы тебя во дворце, достойном тебя! Но повторяю тебе, здесь я только чужеземец. И имею я при себе лишь ровно столько денег, сколько нужно для уплаты за эту жилье!

Она ответила, улыбаясь:

— Не беспокойся об этом, — сняла с пальца кольцо, в которое вставлен был дорогой рубин, и сказала ему: — Возьми вот это и продай на базаре. И купи все, что нужно для того, чтобы пировать вдвоем; и не скупись, купи все, что есть лучшего по части съестного и напитков, не забывая о цветах, плодах и благовониях!

И поспешил Нур исполнить ее приказание и не замедлил возвратиться, нагруженный всякого рода припасами. И, засучив рукава одежды своей, он разостлал скатерть и заботливо приготовил пиршество. Потом сел он рядом с девушкой, смотревшей с улыбкой на все, что он делал; и начали они с того, что стали есть и пить. И когда они насытились и напитки стали оказывать свое действие, молодой Нур, немного оробевший от блестевших глаз своей невольницы, не пожелал поддаваться волновавшим его бурным желаниям, не осведомясь сперва о родных и происхождении девушки. Он взял ее руку, поцеловал и сказал ей:

— Именем Аллаха, о госпожа моя, не скажешь ли мне теперь, как твое имя и откуда ты родом?

Она же ответила:

— Вот именно об этом, о Нур, я и сама хотела заговорить. — И, помолчав немного, она сказала: — Знай, о Нур, что зовут меня Мариам и что я единственная дочь могущественного царя франков, царствующего в городе Константинии. Поэтому не удивляйся, что я с детства получила прекраснейшее образование и что меня обучали всякого рода учителя. Научили меня также управлять иголкой и веретеном, ткать шелковые ткани, вышивать, ткать ковры и пояса и изготовлять ткани из золотых нитей по серебряному полю и из серебряных — по золотому. И научилась я также всему, что может украсить ум и увеличить красоту. И росла я таким образом во дворце отца моего, вдали от всех. И придворные женщины, глядя на меня с нежностью во взгляде, говорили, что я чудо века. Поэтому множество царевичей и царей, владевших разными странами и островами, не замедлили просить моей руки; но царь, отец мой, отверг все эти предложения, не желая расставаться с единственною дочерью, с той, которую любил более жизни своей и многочисленных детей своих мужского пола, моих братьев. Между тем я заболела и дала обещание, что, если здоровье вернется ко мне, я отправлюсь на богомолье в монастырь, весьма чтимый всеми франками. И когда я выздоровела, я пожелала исполнить свое обещание и села на корабль с одной из придворных дам, дочерью вельможи из вельмож, находившегося при дворе царя, отца моего. Но как только мы потеряли из виду землю, на наше судно напали и овладели им мусульманские морские разбойники; и меня и всю мою свиту увели в рабство, отвезли в Египет и продали там персидскому купцу, которого ты видел и который, по счастью для моей девственности, был евнух. Судьбе было угодно, и также на мое счастье, чтобы хозяин мой тотчас после того, как привез меня в свой дом, опасно заболел продолжительною болезнью, во время которой я ходила за ним самым заботливым образом. Поэтому, как только он выздоровел, он захотел выразить мне свою благодарность за все знаки внимания, оказанные ему мною во время болезни его, и просил меня требовать от него всего, чего бы ни пожелала душа моя. Я же вместо всякой милости просила продать меня кому-нибудь, кто мог бы воспользоваться тем, что было во мне хорошего, но уступить меня только тому, кого выберу сама. Персиянин тотчас же согласился и поспешил отвести меня на рыночную площадь, где я и могла остановить мой выбор на тебе, о глаз мой, и отвергнуть всех старых и дряхлых мужчин, желавших приобрести меня!

И, сказав это, молодая франкская девушка взглянула на Нура очами, в которых пламенело золото соблазна, и сказала ему:

— Могла ли я, такая, какая есть, принадлежать кому бы то ни было, кроме тебя, о юноша?

И быстрым движением она сбросила покрывало и полностью разделась, чтобы оказаться в наготе своей. Благословенно чрево, носившее ее! Тогда только мог судить Нур о благословении, снизошедшем на его голову! И увидел он, что царевна была кроткой и белой, как льняная ткань, красавицей, и шел от всего ее тела сладкий аромат амбры, как роза, источала она свое природное благоухание.

И сжал он ее в своих объятиях и нашел в ней, исследуя ее в глубокой глубине, все еще нетронутую жемчужину. И он обрадовался этому открытию, и велика была его радость, и был он на вершине ликования.

И начал он гладить рукою ее нежную шею, и терялась его рука в волнах и завитках ее кудрей, и раздавались его поцелуи, как звук падающих в воду звонких камешков, и пил он сладость с губ ее и звонко хлопал ладонями по подпрыгивающей нежности ягодиц ее! Поистине, все это было!

Она же, со своей стороны, не преминула показать значительную долю своих дарований и дивных способностей, которыми обладала, так как в ней соединялись: сладострастие гречанок с любовными добродетелями египтянок, похотливые движения арабских девушек с горячностью эфиопок, искренность и робость франкских девушек с необыкновенною осведомленностью индианок, опытность дочерей Кавказа со страстностью дочерей Нубии, кокетливость женщин Йемена с мускульной силой женщин Верхнего Египта, миниатюрность членов китаянок с пламенностью дочерей Хиджаза, мощность женщин Ирака с нежностью персиянок. И объятия следовали за объятиями, поцелуи — за ласками, и совокуплялись они в течение всей ночи, пока, немного утомленные от таких многократных занятий любовью, наконец не заснули, обняв друг друга и опьянев от удовольствия.

Слава Аллаху, Который никогда не создавал более чарующего зрелища, нежели зрелище двух счастливых любовников, которые, опьяненные прелестями друг друга, отдыхают на своей постели, сплетя руки, соединив свои бьющиеся в гармонии сердца!

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

Шахерезада продолжила:

О слава Аллаху, Который никогда не создавал более чарующего зрелища, нежели зрелище двух счастливых любовников, которые, опьяненные прелестями друг друга, отдыхают на своей постели, сплетя руки, соединив свои бьющиеся в гармонии сердца!

Когда же они проснулись на следующий день, то не преминули снова начать многократно заниматься любовью с еще большей интенсивностью, жаром, энергией и опытом, чем прежде. Поэтому франкская царевна, чрезвычайно изумленная тем, что в сынах мусульманских соединяется так много дарований, сказала себе: «Без сомнения, если религия внушает и развивает у людей, ее исповедующих, так много мужества, героизма и добродетелей, такая религия есть, бесспорно, лучшая, наиболее человечная и единственно истинная из всех религий».

И тотчас же она пожелала облагородить себя исламом. И потому она обратилась к Нуру и спросила:

— Что должна я сделать, о глаз мой, чтобы облагородить себя исламом? Я хочу стать такой же мусульманкой, как и ты, исповедовать твою веру, так как не могла найти покоя в душе своей у франков, которые почитают за добродетель крайнее воздержание и считают высшим совершенством лишенного мужских достоинств священника. Это люди превратных понятий, не знающие неоцененную стоимость жизни! Это несчастные, которых солнце не согревает своими лучами! Поэтому душа моя хочет остаться здесь, где расцветет она всеми своими розами и запоет всеми своими птицами! Скажи же мне, что я должна сделать, чтобы стать мусульманкой?

И Нур, преисполненный радости, что содействовал таким образом по мере своих сил обращению франкской царевны, сказал ей:

— О госпожа моя, наша вера проста и не знает внешних усложнений. Рано или поздно все неверные признают преимущество наших верований и сами направятся к нам, как идут из тьмы к свету, от непостижимого к ясному, от невозможного к естественному. Тебе же, о благословенная царевна, нужно только произнести эти несколько слов, чтобы окончательно смыть с себя христианскую грязь: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед — пророк Его!» — и тотчас же сделаешься ты правоверной, мусульманкой.

При этих словах царевна Мариам, дочь царя франков, подняла палец и произнесла:

— Признаю и свидетельствую, что нет Бога, кроме Аллаха, и что Мухаммед — пророк Аллаха! — И в тот же миг облагородилась она исламом.

Слава Тому, Кто простыми способами открывает глаза слепым, возвращает чувствительность устам глухих, развязывает язык немым и облагораживает сердца испорченных, — Господину добродетелей, Дарителю милостей, Благому для своих верных! Аминь.

Совершив это важное дело (слава Аллаху!), они оба покинули ложе наслаждений и удалились в кабинеты удобств, чтобы затем приступить к омовениям и предписанным молитвам. Затем они пили и ели, а потом вели занимательную дружескую беседу. И Нур все более и более восхищался многочисленностью знаний царевны, ее умом и проницательностью.

После полудня же, когда наступил аср, час молитвы, молодой Нур направился к мечети, а царевна Мариам пошла погулять по ту сторону, где стоит Помпеева колонна[25].

Вот и все, что случилось с ними.

Что же касается царя франков в Константинии, отца Мариам, то, когда он узнал, что дочь его взята в плен мусульманскими морскими разбойниками, он огорчился беспредельно и пришел в смертельное отчаяние.

И разослал он во все стороны всадников и патрициев, чтобы искали они царевну, выкупили ее, спасли из рук похитителей полюбовно или силой. Но все, кому он поручил эти розыски, возвратились через некоторое время, ничего не узнав. Тогда призвал он своего визиря, маленького старичка, кривого на правый глаз и хромого на левую ногу, но истинного дьявола среди соглядатаев; этот человек способен был распутать, не порвав даже нити паутины, вырвать зубы у спящего, не разбудив его, и поиметь негра три раза подряд так, что этот негр даже и не обернулся бы. Этому-то человеку велел царь объехать все мусульманские страны и не возвращаться до тех, пор пока не найдет он царевны. И обещал ему царь всякого рода почести и преимущества по его возвращении, но дал ему понять, что в случае неудачи он будет посажен на кол.

Кривой и хромоногий визирь поспешил уехать. И стал он путешествовать по дружественным и вражеским странам, не нападая нигде на след, пока наконец не прибыл в Аль-Искандарию.

И именно в день своего приезда он с сопровождавшими его рабами направился на прогулку к Помпеевой колонне. И судьбе было угодно, чтобы он встретил царевну Мариам, которая прогуливалась в том же месте.

Как только визирь узнал ее, он затрясся от радости и бросился ей навстречу. И, подбежав к ней, он стал на одно колено и хотел поцеловать у нее руки. Но царевна, которая уже успела приобрести все мусульманские добродетели и научилась пристойному обращению с мужчинами, отвесила здоровую пощечину столь безобразному франкскому визирю и закричала:

— Проклятая собака! За каким делом приехал ты в мусульманские края? И неужели ты думаешь, что я покорюсь тебе?!

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что приближается утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Царевна, которая уже успела приобрести все мусульманские добродетели и научилась пристойному обращению с мужчинами, отвесила здоровую пощечину столь безобразному франкскому визирю и сказала ему:

— Проклятая собака! За каким делом приехал ты в мусульманские края? И неужели ты думаешь, что я покорюсь тебе?!

Франк же ответил:

— О царевна, я ни в чем не виноват. Это воля отца твоего, пригрозившего мне колом, если я не найду тебя. Поэтому ты должна вернуться с нами волей или неволей, чтобы избавить меня от этой страшной казни. К тому же отец твой умирает от горя, зная, что ты в плену у неверных, а мать твоя не осушает слез, думая обо всех оскорблениях, которым ты подвергалась в руках этих разбойников и насильников.

Но царевна Мариам отвечала:

— Нисколько! Я нашла здесь покой душе моей. И не покину я эту благословенную страну! Возвращайся туда, откуда приехал, а не то велю посадить тебя на кол здесь же, на вершине этой колонны!

При этих словах хромоногий франк понял, что царевна не последует за ним добровольно, и сказал ей:

— С твоего позволения, о госпожа моя!

И подал он знак своим невольникам, которые тотчас же окружили ее, заткнули ей рот платком и, несмотря на то что она сопротивлялась и жестоко царапала их, понесли ее, а с наступлением ночи доставили на корабль, отправлявшийся в Константинию.

Вот и все, что было с кривым визирем и царевной Мариам.

А что касается молодого Нура, напрасно ждавшего возвращения в хан царевны Мариам, то он не знал, чему приписать ее отсутствие. А так как уже становилось темно и тревога его возрастала, то он вышел из хана и стал бродить по пустынным улицам в надежде встретить ее, и наконец дошел он до гавани. Здесь лодочники сказали ему, что только отплыло какое-то судно и что они доставили на него девушку, приметы которой вполне совпадают с теми, которые он давал им.

Узнав об отъезде своей возлюбленной, Нур застонал и заплакал, прерывая свои рыдания только криками:

— Мариам! Мариам!

Тогда какой-то старик, тронутый его красотою и отчаянием, подошел к нему и ласково осведомился о причине его слез. И Нур рассказал ему о несчастье, которое только что постигло его. Тогда старик сказал ему:

— Не плачь, дитя мое, и не отчаивайся! Судно, которое только что ушло отсюда, направилось в Константинию, я же сам морской капитан и сегодня ночью отправляюсь именно в этот город с сотнею мусульман на своей палубе. Значит, тебе стоит только сесть на мой корабль, и ты найдешь предмет своих желаний.

И со слезами на глазах Нур поцеловал руку морского капитана и поспешил на его корабль, который на всех парусах полетел по морю.

Аллах даровал им благополучный путь, и после пятидесяти одного дня плавания они подошли к Константинии, куда и не замедлили пристать. Но их немедленно окружили франкские воины, охранявшие берег, обобрали и бросили в тюрьму по приказу царя, желавшего мстить всем чужеземным купцам за оскорбления, причиненные его дочери в мусульманских краях.

Царевна же Мариам действительно прибыла в Константинию накануне того дня.

И как только весть о ее возвращении распространилась по городу, жители украсили все улицы в ее честь и все население вышло ей навстречу.

Царь и царица верхом на конях и вместе со всеми вельможами и придворными встретили ее на берегу. И царица, нежно обняв дочь, прежде всего с тоской и тревогой спросила ее, девственница ли она еще или же, к несчастью и позору своего имени, лишилась неоценимого сокровища.

Но царевна, расхохотавшись при всех, ответила:

— О чем ты спрашиваешь, о мать моя? Разве ты думаешь, что можно остаться девственницей в мусульманских краях? Разве тебе неизвестно, что в мусульманских книгах сказано: «Ни одна женщина не состарится девственницей в исламе»?

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

О мать моя, разве тебе неизвестно, что в мусульманских книгах сказано, что ни одна женщина не состарится девственницей в исламе?!

Когда царица, всенародно задавшая этот вопрос своей дочери лишь для того, чтобы немедленно по ее прибытии распространить слух о том, что она сохранила свою непорочность и что честь царского дома спасена, услышала такой непредвиденный ответ и к тому же в присутствии всего двора, она в ту же минуту вся пожелтела и без чувств упала на руки своих служанок, взволнованных таким чудовищным скандалом. Царь же, также взбешенный приключением, а в особенности откровенностью, с какою дочь его признавалась в случившемся с нею, почувствовал, что желчный пузырь лопается у него в печени, и, негодуя до последней степени, увел царевну и поспешил вернуться во дворец посреди всеобщего уныния сановников с вытянутыми носами и угрюмых лиц старых матрон, задыхавшихся от негодования. Во дворце немедленно созван был Чрезвычайный совет, и царь спросил, что по этому поводу думают визири и патриархи. Визири же и патриархи ответили:

— Мы придерживаемся того мнения, что есть только одно средство для очищения царевны от мусульманской скверны, а именно: омыть ее в мусульманской крови. Поэтому следует вывести из тюрьмы сто мусульман — ни одним более, ни одним менее — и отрубить им головы. Потом пусть соберут их кровь и выкупают в ней царевну как будто в виде нового крещения.

Вследствие такого решения Совета царь велел привести сто мусульман, только что отведенных в тюрьму и среди которых, как было уже сказано, находился и молодой Нур. Начали с того, что отрубили голову капитану. Потом отрубили головы всем купцам. И каждый раз собирали в большой таз кровь, которая текла из обезглавленных тел. И настал черед молодого Нура. И отвели его на место казни, завязали глаза, поставили на окровавленный ковер, и уже палач занес меч над его головою, как вдруг какая-то старуха подошла к царю и сказала ему:

— О царь времен, сто голов уже отрублено, и таз полон крови. А потому следует пощадить этого молодого мусульманина и лучше отдать его мне для служения в церкви!

Царь воскликнул:

— Клянусь Мессией, ты сказала правду! Сто голов уже есть, и таз полон. Возьми же этого и воспользуйся им на благо церкви!

И старуха, бывшая главной охранительницею церкви, поблагодарила царя, и, в то время как он со своими визирями удалялся, чтобы приступить к кровавому крещению царевны, она увела с собою молодого Нура. И, восхищенная его красотой, она немедленно отвела его в церковь.

Там старуха приказала ему переодеться и дала длинную черную хламиду, шапку священника, большую черную вуаль, которая закрывала эту шапку, и широкий пояс. И одела она его сама, чтобы научить, как он должен носить все это, и она дала ему указание, что он должен отправлять службы в церкви по мере необходимости. И в течение семи дней подряд наблюдала она за тем, как он исполняет это, и поощряла его способности, между тем как он скорбел своим правоверным сердцем о том, что принужден исполнять такую службу у неверных.

Вечером же седьмого дня старуха сказала Нуру:

— Знай, сын мой, что через несколько минут царевна Мариам, очищенная кровавым крещением, придет в церковь, чтобы провести всю ночь в молитве и вымолить себе таким образом отпущение своих прежних грехов. Предупреждаю тебя о ее приходе для того, чтобы, когда я уйду спать, ты остался у дверей и мог услужить ей, если понадобится, или позвать меня, если она лишится чувств от печали по причине своих прежних грехов. Понял ли ты?

И Нур, глаза которого сверкали, ответил:

— Я понял, о госпожа моя!

Между тем царевна Мариам, одетая во все черное с ног до головы и с покрытым черным покрывалом лицом, взошла на церковный порог и, низко поклонившись Нуру, которого она приняла за священника из-за его одежды, прошла в церковь, двери которой отворила ей старая охранница, и медленными шагами направилась к чему-то вроде внутренней часовни, весьма мрачной на вид. Тогда старуха, не желая мешать ее молитве, поспешила удалиться и, напомнив Нуру, что он должен сторожить у дверей, ушла спать в свою комнату.

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

И ушла спать в свою комнату.

Когда Нур убедился, что старуха заснула и храпит, как людоедка, он проскользнул в церковь и направился к тому месту, где находилась царевна Мариам; то была часовня, освещенная маленькой лампадой, горящей перед безбожными образами (да погубит их огонь!). И вошел он в эту часовню и дрожащим голосом сказал:

— Я Нур, о Мариам!

И царевна, узнав голос своего возлюбленного, подумала сперва, что это сон, а потом бросилась в его объятия. И оба, взволнованные до крайности, долго и молча целовались. А когда наконец они нашли силы заговорить, то рассказали друг другу обо всем, что случилось с ними со дня разлуки. И вместе возблагодарили они Аллаха за то, что дозволил Он им снова встретиться.

Затем царевна, чтобы радостно отпраздновать эту минуту их свидания, поспешила сбросить траурные одежды, которые заставила ее носить царица, мать ее, для непрестанного напоминания об утраченной девственности.

И, полностью раздевшись, села она на колени Нура, который, со своей стороны, сбросил одежду христианского священника. И начались у них необычайные ласки, и такие, каких это место разрушения душ неверных никогда и не видало. И они не преминули предаться самым разнообразным удовольствиям без каких-либо ограничений, всю ночь даря друг другу самые совершенные знаки горячей любви. И Нур в это время чувствовал, что в него вливаются такие силы, что мог бы он убить, не останавливаясь, одного за другим тысячу священников со своими патриархами. Пусть Аллах истребит этих нечестивых и даст силу и мужество Его истинным верующим! Когда же на рассвете церковные колокола прозвенели первый раз, призывая верующих и неверующих, принцесса Мариам поспешила, хотя и со слезами сожаления, облачиться в траурную одежду; и Нур также облачился в нечестивые одежды (пусть Аллах, Который видит совесть каждого до ее самой глубокой глубины, простит его за эту вынужденную необходимость!).

И, поцеловав его в последний раз перед своим уходом, царевна сказала ему:

— Нур, ты уже семь дней находишься в этом городе и, вероятно, хорошо знаешь окрестности этой церкви.

Нур ответил:

— Да, о госпожа моя!

Она же сказала:

— Хорошо, выслушай внимательно и запомни мои слова. Я придумала способ навсегда вырваться из этого края. Для этого тебе стоит только отворить ту церковную дверь, которая выходит на море, и немедля выйти на берег. Там увидишь ты небольшое судно с десятью людьми экипажа; заметив, что ты подходишь, капитан этого судна поспешит протянуть тебе руку. Но подожди, чтобы он назвал тебя по имени, а главное, не торопись! Обо мне же не беспокойся: я сумею встретиться с тобою беспрепятственно. И Аллах избавит нас из их рук! — Затем, перед тем как покинуть его, она добавила: — О Нур, и не забудь также сыграть славную шутку со священниками — укради из церковной сокровищницы все, что ты найдешь важным с точки зрения цены и легким по весу, и, прежде чем уйти, возьми сундук, в который неверные складывают золотые приношения главарям собственного обмана.

И, заставив Нура повторить слово в слово свои наставления, царевна вышла из церкви и с печальным лицом явилась во дворец, где ожидала ее мать, чтобы говорить ей о раскаянии и воздержании. Да будут навеки избавлены правоверные от нечестивого воздержания и да будут они раскаиваться лишь в прегрешениях, содеянных против ближнего! Аминь.

С наступлением ночи Нур, заслышав храп старой церковной людоедки, не преминул забрать все драгоценности, хранившиеся в подвале, и спрятать в свой пояс все золото и серебро из сундука священников. И, нагруженный этими трофеями, он поспешил выйти на морской берег в указанную ему дверь.

И увидел он судно, о котором говорила ему царевна, капитан которого, протянув ему руку и назвав его по имени, принял его со всяким радушием. И тотчас же был дан знак к отплытию.

Но матросы, вместо того чтобы повиноваться приказу своего капитана и отвязать судно, привязанное к столбам на берегу, стали роптать, а один из матросов возвысил голос и сказал:

— О капитан, тебе известно, однако, что мы получили совершенно иной приказ от господина нашего царя, который завтра же хотел послать на нашем судне своего визиря, чтобы напасть на след мусульманских разбойников, о которых донесли, что они грозили похитить царевну Мариам.

Но капитан взбесился до последней крайности и закричал:

— Кто смеет ослушаться моих приказаний?!

И, выхватив свою саблю, он одним ударом снес голову тому, кто говорил. И окровавленная сабля засверкала среди ночи, как факел. Но этот решительный поступок не помешал остальным матросам, людям закаленным, продолжать роптать. А потому все они в один миг разделили участь товарища под быстрою, как молния, саблей, и у всех десяти по очереди слетели головы с плеч. Капитан же столкнул ногою их тела в море.

В эту минуту Шахерезада заметила, что брезжит утро, и со свойственной ей скромностью умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Капитан же столкнул ногою их тела в море.

После этого он обернулся к Нуру и начальственным голосом, не допускавшим возражений, закричал ему:

— Йа Аллах! Идем! Развязывай канаты, ставь паруса, управляй такелажем, а я стану к рулю!

И, подчиняясь страшному капитану, не имея к тому же никакого орудия для сопротивления и никакой возможности бежать, Нур исполнил его приказания как только мог лучше. А маленькое судно, управляемое твердой рукой капитана, полетело на всех парусах в открытое море и, подгоняемое попутным ветром, направилось к Аль-Искандарии.

Между тем бедный Нур сокрушался в душе свой, не смея открыто жаловаться перед бородатым капитаном, смотревшим на него сверкающими глазами; и говорил он себе: «Какое бедствие обрушилось на мою голову в ту минуту, когда я уже думал, что кончились мои злоключения! И каждое новое несчастье еще хуже предыдущего! И если бы я хоть что-нибудь понимал во всем этом! И что станется со мною и этим свирепым человеком? Не выйти мне живым из рук его». И всю ночь предавался он этим скорбным мыслям, присматривая за парусами и снастями.

А наутро, когда перед ними был какой-то город, к которому они должны были пристать, чтобы взять несколько новых людей экипажа, капитан вдруг встал в сильной тревоге и бросил тюрбан к ногам своим. Потом, между тем как Нур, остолбенев, смотрел на него, ничего не понимая, он громко расхохотался, сорвал свою бороду, усы и внезапно превратился в молодую девушку, прекрасную, как луна, когда она встает над морем. И Нур узнал царевну Мариам. И, немного успокоившись, он бросился к ее ногам, беспредельно восхищенный и обрадованный, и признался ей, что сильно боялся ужасного капитана, который с такой легкостью сносил головы с плеч. А царевна Мариам много смеялась над его страхом, и, после того как они обнялись, каждый поспешил заняться снова своим делом, чтобы направить судно в гавань. На берегу они наняли несколько матросов и опять пустились в море. Царевна Мариам, превосходно изучившая мореплавание, знавшая морские пути и игру ветров и течений, продолжала отдавать необходимые приказания в продолжение целого дня и во все время пути. Но ночью она не забывала ложиться около своего возлюбленного Нура и вкушала с ним всю сладость любви среди морской свежести, под открытым небом. Да хранит их Аллах и да умножит Он над ними милости Свои!

И даровал им Аллах беспрепятственное плавание, и скоро увидели они Помпееву колонну. Когда судно было привязано в гавани, а люди экипажа сошли на берег, Нур сказал царевне Мариам:

— Наконец-то мы на мусульманской земле! Подожди меня здесь немного, пока я пойду купить для тебя все, что нужно, чтобы ты могла прилично войти в город, ведь у тебя нет ни платья, ни покрывала, ни туфель.

И Мариам отвечала:

— Да, ступай купить мне все это, но возвращайся поскорее.

И Нур сошел на берег за покупками.

Вот и все, что было с ними.

^{Но ночью она не забывала ложиться около своего возлюбленного Нура и вкушала с ним всю сладость любви среди морской свежести, под открытым небом.}

А о царе франков в Константинии скажу вот что. На другой день после ночного побега царевны Мариам ему доложили, что она исчезла, но не могли сообщить никаких подробностей, кроме только того, что она ушла молиться в большую патриаршую церковь. В ту же минуту старуха, сторожившая церковь, объявила, что исчез и новый служитель церкви, и сейчас же вслед за тем пришли объявить об отплытии судна и о смерти десяти матросов, обезглавленные тела которых были найдены на берегу. Царь франков, кипя бешенством в душе своей, раздумывал с час и потом сказал:

— Если мое судно исчезло, то нет сомнения, что его похитила дочь моя! — И тотчас же велел он призвать начальника гавани и хромоногого, кривого визиря и сказал им: — Вы знаете, что случилось! Дочь моя, без сомнения, уехала в мусульманские края к своим насильникам! Если вы не привезете ее сюда живой или мертвой, я велю посадить вас обоих на кол, и ничто не спасет вас! Ступайте!

Тогда старый, хромоногий и кривой визирь и начальник гавани поспешили снарядить корабль и немедленно отплыли на нем в Аль-Искандарию, куда и прибыли одновременно с беглецами. И тотчас же узнали они небольшое судно, привязанное у берега. Заметили они также и царевну Мариам, сидевшую на палубе, на куче каната. И, не медля ни минуты, посадили они в лодку вооруженных людей, которые неожиданно напали на судно царевны, схватили ее, заткнули ей рот и перенесли на свой корабль, а маленькое судно подожгли. И, не теряя времени, они уплыли в открытое море и направились в Константинию…

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что приближается утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

И посадили они в лодку вооруженных людей, которые неожиданно напали на судно царевны, схватили ее, заткнули ей рот и перенесли ее на свой корабль, а маленькое судно подожгли. И, не теряя времени, они уплыли в открытое море и направились в Константинию, куда и прибыли без помех. И поспешили они передать царевну Мариам царю, отцу ее.

Когда царь франков увидел входившую дочь свою и встретился с нею глазами, он не мог сдержать сильного гнева и, наклонившись на своем троне, грозя ей кулаком, закричал:

— Горе тебе, проклятая дочь! Ты, конечно, отреклась от веры предков твоих, если покинула таким образом жилище отца и вернулась к обесчестившим тебя неверным. Без сомнения, и сама смерть твоя не может смыть вполне позор, которым ты покрыла имя христианское и честь нашего рода! Ах ты, проклятая, готовься к смерти, тебя повесят у дверей церкви!

Но царевна Мариам, нисколько не смутившись, отвечала:

— Тебе известна моя прямота, о отец мой. Я не так виновна, как ты думаешь. В чем же преступление мое, если я захотела вернуться в край, который солнце согревает своими лучами и где мужчины добродетельны и крепки здоровьем? И что делала бы я здесь, среди священников и евнухов?

При этих словах гнев царя дошел до крайних пределов, и закричал он своим палачам:

— Уберите с глаз моих эту гнусную дочь и уведите ее, чтобы казнить самой жестокой смертью!

Когда палачи уже собирались схватить царевну, старый кривой визирь, хромая, дошел до трона и, поцеловав землю между рук царя, сказал:

— О царь времен, позволь рабу твоему выразить просьбу раньше, нежели умрет царевна!

Царь сказал:

— Говори, о старый преданный визирь мой, опора христианства!

И визирь сказал:

— Знай, о царь, что недостойный раб твой давно уже очарован прелестями царевны. И вот почему я пришел просить, чтобы ее не казнили, а как единственную награду за многие доказательства моей преданности твоему престолу и христианству выдали бы за меня замуж. К тому же я так безобразен, что этот брак, который для меня будет милостью, в то же время может послужить карой царевне за ее ошибки. Сверх того, я обязуюсь держать ее взаперти во дворце моем, и отныне ей невозможно будет убежать, и будет она защищена от попыток со стороны мусульман выкрасть ее.

Выслушав эти слова своего старого визиря, царь сказал:

— Твоему желанию нет препятствий! Но что будешь ты, бедный, делать с этой головней, зажженной адским огнем? И разве ты не боишься последствий такого брака для головы своей? Клянусь Мессией! На твоем месте я немало бы подумал, прежде нежели решиться на такое важное дело.

Но визирь ответил:

— Клянусь Мессией! Не обольщаю себя ничем и вполне понимаю всю серьезность положения. Но я сумею действовать так осмотрительно, что супруга моя не будет предаваться предосудительным излишествам.

При этих словах царь франков затрясся от смеха на своем троне и сказал старому визирю:

— О хромоногий, желаю, чтобы на голове твоей выросло два слоновых клыка! Но предупреждаю тебя, если ты выпустишь мою дочь из своего дворца или не помешаешь ей прибавить лишнее приключение к столь позорным для нашей фамилии прочим приключениям, то голова твоя немедленно слетит с плеч! С таким только условием даю тебе мое согласие!

И старый визирь принял условие и поцеловал ноги царя.

Немедленно извещены были о предстоявшем браке священники, монахи и патриархи, а также все христианские сановники. И по этому случаю во дворце давались большие празднества. По окончании же церемоний отвратительный старый визирь вошел в комнату царевны. Да не допустит Аллах, чтобы безобразие оскорбило ослепительную красоту! И пусть эта вонючая свинья издохнет прежде, нежели загрязнит чистое!

Но мы еще встретимся с ними.

Что касается Нура, отправившегося на берег, чтобы купить необходимую для царевны одежду, то, возвращаясь с платьем, покрывалом и парой туфель из лимонно-желтого сафьяна, он увидел в гавани толпу чем-то взволнованного народа. И спросил он о причине этого волнения, и сказали ему, что экипаж франкского корабля неожиданно напал на привязанное неподалеку судно и сжег его, похитив с него перед тем молодую девушку. При таком известии Нур изменился в лице и без чувств упал на землю.

Когда же некоторое время спустя он пришел в себя, то рассказал присутствующим о своем печальном приключении. Но повторять этого нет надобности. И все принялись осуждать его и осыпать упреками, говоря:

— Так тебе и надо! Зачем ты оставил ее одну? Очень нужно было уходить и покупать ей покрывало и новые туфли лимонно-желтого цвета?! Разве не могла она сойти на берег в старом платье и закрыть пока лицо куском полотна или другой какой-нибудь ткани?! Да, Аллах свидетель, ты получил только то, что заслужил!

Между тем подошел шейх, которому принадлежал хан, где жили Нур и царевна после своей первой встречи, и узнал он бедного Нура, и, увидав его в таком жалком положении, спросил о причине, и, узнав, в чем дело, сказал ему:

— Разумеется! Покрывало было совершенно лишним, а равно новое платье и желтые туфли. Но еще менее полезно — говорить об этом. Пойдем со мной, сын мой! Ты молод, и, вместо того чтобы плакать о женщине и приходить в отчаяние, ты должен лучше пользоваться своею молодостью и своим здоровьем. Пойдем, род красивых девушек еще не угас в нашей стране! И мы сумеем найти для тебя египтянку, прекрасную и опытную в любви, которая, без сомнения, вознаградит тебя за потерю этой франкской царевны.

На этом месте своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

И мы сумеем найти для тебя египтянку, красивую и опытную в любви и которая, без всякого сомнения, вознаградит тебя за потерю этой франкской царевны. Но Нур, не переставая плакать, ответил:

— Нет, клянусь Аллахом, добрый дядя, ничто не вознаградит меня за утрату царевны и не заставит забыть о моем горе!

Шейх спросил:

— Так что же ты будешь делать теперь? Судно уплыло с царевной, и слезами ты делу не поможешь.

Нур же ответил:

— Вот поэтому-то я и хочу возвратиться в город царя франков и вырвать оттуда мою возлюбленную!

Шейх же сказал:

— Ах, сын мой, не слушай внушений своей безумно смелой души! Если тебе и удалось увезти ее в первый раз, то остерегайся второй попытки и не забывай пословицу: «Не каждый раз, как его бросят, остается цел кувшин».

Однако Нур ответил ему:

— Благодарю тебя, дядя, за благоразумные советы, но ничто не испугает меня и не помешает мне идти отвоевать мою возлюбленную, даже подвергаясь опасности положить за это драгоценную жизнь души моей!

А так как волею судьбы в гавани именно в это время находилось судно, готовое к отплытию на острова франков, то молодой Нур поспешил сесть на него; и тотчас же снялось судно с якоря.

Шейх же, хозяин хана, был совершенно прав, предупреждая Нура об опасностях, которым он шел навстречу самым необдуманным образом. Действительно, царь франков со времени последнего приключения своей дочери поклялся Мессией истребить мусульман на земле и на море; и велел он снарядить сто военных кораблей, чтобы преследовать мусульманские суда, опустошать берега и повсюду сеять разорение, резню и смерть. Поэтому в то самое время, когда судно, на котором находился Нур, вступило в воды франкских островов, его встретил один из этих военных кораблей, взял в плен и отвел в гавань царя франков именно в тот самый день, когда давался первый праздник по случаю бракосочетания кривого визиря и царевны Мариам. И чтобы отпраздновать должным образом это событие и удовлетворить свое желание мести, царь приказал посадить на кол всех взятых в плен мусульман.

Это зверское приказание и было исполнено, и все пленники один за другим были посажены на кол перед воротами дворца, в котором справляли свадьбу. Оставался один только молодой Нур, когда царь, присутствовавший со всем своим двором при казни, внимательно взглянул на него и сказал:

— Не знаю, но, клянусь Мессией, мне кажется, что это тот самый молодой человек, которого я недавно уступил церковной сторожихе. Каким образом он оказался здесь после побега своего? — И прибавил царь: — А пусть его посадят на кол за то, что убежал!

Но в эту минуту кривой визирь приблизился к царю и сказал:

— О царь времен, я также дал обет. Я обещался умертвить у дверей моего дворца трех молодых мусульман, чтобы призвать благословение на брак мой. Прошу тебя, дай мне возможность исполнить мой обет и позволь мне выбрать трех пленников из тех, что были взяты на мусульманском судне!

Царь же сказал:

— Клянусь Мессией! Я не знал о твоем обете! Иначе я уступил бы тебе не троих, а тридцать пленников. Теперь у меня остался только этот, возьми его, пока не наберется еще!

И визирь увел с собою Нура с намерением полить его кровью порог своего дворца; но, сообразив, что обет его не был бы в точности исполнен, если бы не принес он в жертву разом троих мусульман, он велел бросить закованного в цепи Нура в дворцовую конюшню, где в ожидании казни собирался мучить его голодом и жаждой.

В конюшне же кривого визиря стояло два коня-близнеца дивной красоты, благороднейшей арабской крови, история происхождения которых была положена в небольшой мешочек, висевший у них на шее на золотой с бирюзой цепочке. Один из коней был бел, как голубица, и звали его Сабик, а другой — черен как ворон, и звали его Лагик. Эти дивные кони славились и у франков, и у арабов и возбуждали зависть и у царей, и у султанов. Но у одного из этих коней было бельмо на глазу, и не удалось свести его искуснейшим из мудрецов. Сам кривой визирь пробовал лечить его, так как был сведущ по части медицинских наук, но он сумел только усилить болезнь, и бельмо сделалось еще менее прозрачным.

Когда визирь привел Нура в конюшню, тот заметил бельмо у лошади и стал улыбаться. Визирь же заметил это и сказал:

— О мусульманин, почему ты улыбаешься?

А Нур ответил:

— Я смотрю на это бельмо.

А визирь сказал:

— О мусульманин, я знаю, что твои единоплеменники хорошо умеют обращаться с лошадьми и лучше нас умеют лечить их. Не потому ли ты улыбаешься?

Нур же, прекрасно знавший ветеринарное искусство, ответил:

— Вот именно! Во всем христианском царстве нет человека, который сумел бы вылечить эту лошадь! Я же могу! Что дашь ты мне, если завтра глаз этой лошади будет здоров, как глаза газели?

Визирь ответил:

— Я обещаю тебе жизнь и свободу и тотчас же назначу тебя начальником моих конюшен и придворным ветеринаром!

Нур сказал:

— В таком случае развяжи меня!

И визирь развязал Нуру руки; и сейчас же Нур взял сала, воску, извести, чесноку, смешал все это с густым соком, выжатым из луковиц, сделал пластырь и приложил его к больному глазу лошади.

После этого он лег на неудобную кровать, стоявшую в конюшне, и предоставил Аллаху заботу об излечении…

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

А после этого он лег на неудобную кровать, стоявшую в конюшне, и предоставил Аллаху заботу об излечении коня.

На другое утро кривой визирь, прихрамывая, сам пришел в конюшню снимать пластырь. И удивился он и обрадовался до крайности, когда увидел, что глаз у лошади был ясен и чист, как свет дня. И пришел он в такой восторг, что надел на Нура свой собственный плащ и тотчас же назначил его начальником своих конюшен и старшим дворцовым ветеринаром. И отвел он ему жилье над конюшнями, против дворца, где находились его собственные покои, отделяемые от конюшен только двором. Затем он вернулся на празднество, даваемое по случаю его бракосочетания с царевной. И не знал он, что человек никогда не может избежать своей судьбы, и не знал, какие удары готовит судьба тем, кто заранее предназначен служить примером для грядущих поколений.

И вот наступил седьмой день празднеств, и вечером того дня безобразный старик должен был войти в комнату царевны и обладать ею (да бежит прочь лукавый!). В это самое время царевна сидела у окна и слушала смолкающий шум празднества и последние возгласы, которыми вдали приветствовала ее толпа. Она сидела печальная и думала о своем возлюбленном Нуре, мощном и прекрасном юноше-египтянине, который сорвал цвет ее невинности. И душа ее погружена была в печаль при этом воспоминании, от которого слезы подступали к глазам ее. И говорила она себе: «Ни за что не позволю противному старику подойти ко мне! Я лучше убью его, а потом сама выброшусь из окна в море!»

И в то время как она предавалась этим горьким мыслям, под окном раздался прекрасный молодой голос, певший среди вечерней тишины арабские стихи о разлуке любовников. То был Нур, который, покончив с уходом за двумя конями, пришел в свою комнату и также сел у окна, чтобы вспоминать о своей возлюбленной. И пел он такие стихи поэта:

Когда царевна Мариам услышала эту песню, в которой друг сердца ее выражал свою любовь и верность, она сейчас же узнала его голос и беспредельно взволновалась. Но так как она была благоразумна и догадлива, то сумела овладеть собой, чтобы не выдать себя перед окружавшими ее служанками, и начала с того, что отпустила их всех.

Потом взяла она лист бумаги и калям и написала: «Во имя Аллаха Милостивого и Милосердного!»

И затем: «Да будет над тобою, о Нур, милосердие и благословение Его! Я хочу сказать тебе, что раба твоя Мариам кланяется тебе и горит желанием соединиться с тобою! Слушай то, что она скажет тебе теперь, и исполни ее приказание! В первый час ночи, время благоприятное для любовников, возьми коней, Сабика и Лагика, отведи их за город, за ворота Султанийе[26], и жди меня там. И если спросят у тебя, куда ведешь лошадей, отвечай, что ты ведешь их прогуляться немного».

Затем сложила она это письмо, завернула в шелковый платок и помахала этим платком в ту сторону, где был Нур. И когда она увидела, что он заметил и подошел поближе, она бросила платок в окно.

Нур поднял, развернул, нашел письмо, приложил его к губам и ко лбу в знак согласия. И поспешил он в конюшню, где с величайшим нетерпением стал ждать наступления ночи. Тогда он оседлал благородных животных и отправился за город, и никто не беспокоил его на пути. И ждал он царевну за воротами Султанийе, держа в поводу двух коней.

В это самое время, по окончании свадебных празднеств и с наступлением ночи, кривой и безобразный старик вошел в комнату царевны, чтобы совершить то, что должен был совершить. И царевна Мариам задрожала от ужаса, до такой степени отталкивала его наружность. Но так как у нее был замысел и она не хотела, чтобы ей не удалось его выполнить, то попыталась она подавить свое отвращение и, встав в знак уважения, пригласила его сесть рядом с нею на диван.

А хромой старик сказал ей:

— О госпожа моя, ты жемчужина Востока и Запада, и я скорее должен бы лежать у ног твоих!

И царевна ответила:

— Прекрасно, но не будем терять времени на пустые приветствия! Где ужин? Я очень голодна, и прежде всего нам следовало бы поесть!

Старик тотчас же позвал рабов, и в мгновение ока были поданы подносы, заставленные самыми редкими яствами, изготовленными из всего, что летает по воздуху, плавает в морях, ходит по земле и растет на деревьях и кустарниках плодовых садов. И оба принялись за ужин; и царевна принуждала себя подавать ему куски, старик же был восхищен ее вниманием, и грудь его расширялась от радости при мысли, что ему будет гораздо легче добиться цели, нежели он ожидал.

Но вдруг он упал на спину головою вперед и лишился чувств. Царевна ловко всыпала ему в кубок щепотку марокканского банжа, способную свалить и смять слона. Слава Аллаху, не дозволяющему безобразию осквернять красоту!

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Тут он упал на спину головою вперед и лишился чувств. Царевна ловко всыпала ему в кубок щепотку марокканского банжа, способную свалить и смять слона. Слава Аллаху, не дозволяющему безобразию осквернять красоту!

Когда визирь скатился на пол, как нажравшаяся свинья, царевна Мариам встала, взяла два мешка, которые наполнила драгоценностями, сняла со стены меч, омоченный в крови львов, привязала его к поясу, закуталась в широкое покрывало и при помощи веревки спустилась из окна во двор, а потом, никем не замеченная, вышла

и направилась к воротам Султанийе, куда и прибыла без помех. И как только увидела она Нура, тотчас же побежала к нему, не дав ему времени даже поцеловать ее, вскочила на Лагика и закричала Нуру:

— Садись на Сабика и следуй за мною!

И Нур, ни минуты не колеблясь, в свою очередь, вскочил на коня и пустил его галопом, чтобы нагнать возлюбленную свою, которая была уже далеко. И скакали они так всю ночь до зари.

Когда же царевна рассудила, что расстояние между ними и теми, кто мог бы гнаться за ними, довольно велико, она согласилась отдохнуть немного и дать передохнуть благородным животным. А так как место, где они остановились, привлекало своими зелеными лугами, тенистыми и плодовыми деревьями, цветами и чистой водою, а утренняя свежесть приглашала к тихой радости, то они с восхищением сели рядом среди тишины этих мест и рассказали друг другу обо всем, что претерпели во время разлуки. И, утолив жажду водой из ручья и освежившись плодами, сорванными с деревьев, они совершили омовения свои и растянулись на траве, обняв друг друга, свежие, бодрые и влюбленные. И вознаградили они себя за потерянное в разлуке время. Потом, убаюканные мягкостью воздуха и тишиною, они заснули под лаской утреннего ветерка.

И спали они до середины дня и пробудились, лишь услышав, что земля дрожит от топота тысяч копыт. И открыли они глаза и увидели, что солнце затемнилось от громадного облака пыли, и из этого облака сверкали молнии, как среди грозового неба. И скоро различали они топот конских копыт и бряцанье оружия — целое войско гналось за ними!

Действительно, утром того дня царь франков поднялся очень рано, чтобы самому навестить царевну, дочь свою, и успокоиться на ее счет.

Дело в том, что он далеко не был спокоен относительно ее брака со стариком, давно утратившим силы. Но как же велико было его удивление, когда он не нашел дочери и увидел визиря, распростертого на полу и без чувств! А так как он прежде всего хотел узнать, что случилось с его дочерью, то велел впрыснуть уксуса в нос визирю, который тотчас же пришел в себя. Царь же громовым голосом закричал ему:

— О проклятый, где дочь моя Мариам, твоя супруга?

Визирь отвечал:

— О царь, я не знаю.

Тогда взбешенный царь обнажил саблю свою и одним ударом разрубил надвое голову визиря своего — и душа его, сверкая, вылетела из челюстей. Да поместит навеки Аллах его нечестивую душу в самом низком ярусе геенны огненной!

В то же время конюхи, дрожа всем телом, пришли объявить царю об исчезновении нового ветеринара и двух коней, Сабика и Лагика.

Тогда царь уже не сомневался в том, что дочь его убежала с начальником конюшни, и сейчас же призвал трех своих военачальников и приказал им стать каждому во главе трех тысяч войска и следовать за ним в погоне за его дочерью. И присоединил он к этому войску патриархов и сановников, и сам взял главное начальство, и поехал впереди всех за беглянкой, которую и настиг на том лугу.

Когда Мариам увидела приближающееся войско, она вскочила на коня и закричала Нуру:

— Хочу, о Нур, чтобы ты оставался позади, так как я одна нападу на наших врагов и буду защищать и тебя и себя, хотя они бесчисленны, как песок морской!

И, взмахнув мечом, сымпровизировала она такие стихи:

Сказала — и бросилась вперед на войско отца своего.

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Как только царевна произнесла эти стихи, она бросилась на войско отца своего.

И у царя, когда он увидел ее, глаза забегали в глазницах, как ртуть. И воскликнул он:

— Клянусь верой в Мессию! Безумная нападает на нас!

И остановил он войско свое, и один стал приближаться к дочери, и кричал ей:

— О развращенная дочь! Ты смеешь восстать против меня и делаешь вид, что хочешь напасть на франкское войско?! О безумная! Неужели ты забыла всякий стыд и отреклась от веры отцов?! И разве не знаешь, что тебя ждет верная смерть, если ты не отдашь себя моему милосердию?!

Она же ответила:

— Что прошло, то прошло безвозвратно, и такова тайна мусульманской веры! Я верую в Единого Аллаха и в пророка Его Мухаммеда, благословенного сына Абдаллаха! И никогда не отрекусь я от своей веры и от привязанности к египетскому юноше, хотя бы пришлось мне увидеть погибель свою!

Сказала и прогарцевала на своем покрытом пеной коне перед фронтом войска франков, и запела она такие воинственные стихи, потрясая в воздухе сверкающим мечом:

Так пела героическая царевна. И наклонилась она над конем своим, поцеловала его в шею, приласкала рукою и шепнула ему на ухо:

— Сегодня, Лагик, день славы твоего рода!

И сын аравийских степей затрепетал, заржал и ринулся быстрее северного ветра, извергая пламя из ноздрей. И, издав ужасающий крик, царевна Мариам атаковала правое крыло франков и, мчась на коне, по пути сразила девятнадцать голов их всадников. Потом вернулась она на середину арены и стала громким голосом вызывать франков. Увидав это, царь подозвал одного из военачальников, по имени Барбу. То был искусный воин, живой, как огонь; он был лучшей опорой престола франкского царя и первый из вельмож царства и двора своею доблестью и силой; и был он истинным воином. Барбу, отвечая на призыв царя своего, приблизился, кипя отвагой, на благородном коне с могучими поджилками; на рыцаре была золотая кольчуга с узкими и тонкими, как крылья саранчи, петлями и покрытая украшениями. Оружием ему служила острая губительница-сабля, длинное, подобное корабельной мачте, копье, четыре острых дротика и страшная палица, усеянная гвоздями. И, вооруженный таким образом наступательным и оборонительным оружием, он казался целой башней.

И царь сказал ему:

— О Барбу, ты видишь опустошение, произведенное этой недостойной дочерью! Тебе победить ее и привести ко мне живой или мертвой!

Затем его благословили патриархи, одетые в разноцветные одежды, и подняли они кресты над его головою, читая Евангелие в своем заблуждении и нечестии, и умоляли они своих идолов решить поединок в его пользу. И военачальник Барбу тотчас же бросился в битву, крича, как взбешенный слон, и осыпая на своем языке гнуснейшими ругательствами религию правоверных. Да будет он проклят!

Царевна, со своей стороны, ждала его и зарычала, как львица, защищающая своих львят; и, издавая рев и рычание, быстрая, как хищная птица, она ринулась на коне своем Лагике навстречу противнику.

И оба сшиблись, как две движущиеся горы, и бешено давали отпор друг другу, вопя, как демоны. Затем они разошлись и делали разные движения на своих конях, а потом снова бешено сшиблись, отражая взаимно удары с такою дивной ловкостью и быстротою, что все остолбенели от удивления. И пыль, поднятая копытами, скрывала их по временам от взоров; и томительный жар был так силен, что камни загорались, как кустарник. И борьба продолжалась час с равным геройством с обеих сторон.

Но Барбу ослабел первым и захотел закончить бой; он переложил свое оружие из правой руки в левую, схватил один из четырех дротиков своих и метнул им в царевну, испустив крик, подобный раскату грома. И дротик полетел из его руки, как ослепляющая глаза молния. Но царевна следила за ним, она подождала немного и быстро отклонила его саблей наотмашь — и дротик со свистом воткнулся вдали в песок. И все войско видело это и дивилось.

Тогда Барбу взял второй дротик и бешено метнул его, крича:

— Пусть поразит он и убьет ее!

Но царевна избежала и этого удара, он оказался напрасным. И такая же участь постигла и третий, и четвертый дротик. Немедля взбешенный и пристыженный Барбу снова взял свою палицу в правую руку, зарычал, как лев, и изо всех сил руки своей бросил ее, прицелившись в противницу. И огромная палица тяжело рассекла воздух и, долетев до Мариам, сгубила бы ее без возврата, если бы героиня не схватила ее на лету и не удержала в руке (Аллах наделил ее ловкостью, хитростью и силой). И в свою очередь, потрясла она ей в воздухе. И взоры всех преисполнились восхищением. И, как волчиха, побежала она на военачальника и закричала ему, между тем как дыхание ее шипело, как шипит ехидна:

— Горе тебе, проклятый! Приходи учиться управлять палицей!

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Так взоры всех преисполнились восхищением. И, как волчиха, побежала она на военачальника и закричала ему, между тем как дыхание ее шипело, как шипит ехидна:

— Горе тебе, проклятый! Приходи учиться управлять палицей!

Когда военачальник Барбу увидел, что противник его схватил таким образом палицу на лету, ему показалось, что из глаз его исчезают небо и земля. И, растерявшись, утратив всякую храбрость и присутствие духа, он повернул спину и побежал, защищаясь щитом своим. Но героическая царевна следовала за ним по пятам, она прицелилась и, покружив в воздухе тяжелой палицей, метнула ее ему в спину. И, загремев, ударила в щит палица, тяжелее большого камня, брошенного военной машиной. И сбросила она военачальника с коня, переломив ему четыре ребра. И покатился он в пыль, и корчился он, плавая в крови своей и раздирая землю ногтями. И смерть последовала быстро, потому что ангел смерти Азраил подошел к нему в последний час и взял душу его, которая полетела отдавать отчет в своих заблуждениях и неверности Тому, Кому известны все тайны и Кто проникает в глубину всех чувств.

Тогда царевна Мариам подскакала во весь опор на своем коне, подняла громадное копье своего убитого противника и удалилась на некоторое расстояние. И здесь глубоко всадила она копье свое в землю, и, повернувшись лицом к войску отца своего, внезапно остановила она покорного коня, прислонилась спиной к длинному копью и осталась неподвижной в этом положении, высоко и вызывающе подняв голову.

И в таком виде, составляя одно целое с конем и воткнутым в землю копьем, она стояла непоколебимая, как скала, и непреложная, как судьба.

Когда царь франков увидел гибель военачальника Барбу, он от горя стал ударять себя по лицу, разорвал одежды свои и вызвал второго военачальника, которого звали Барту и который был героем, известным между франками своею неустрашимостью и доблестью в единоборстве.

И сказал ему царь:

— О Барту, тебе отомстить за смерть Барбу, товарища твоего по оружию!

И военачальник Барту, поклонившись, ответил:

— Слушаю и повинуюсь!

И поскакал он на арену, прямо на царевну.

Но героиня оставалась в прежнем положении и стояла неподвижно; и конь ее стоял твердо, упираясь в землю, как мост. И вот бешеным галопом налетел на нее военачальник, опустивший поводья коня и нацелившийся копьем, железное острие которого походило на жало скорпиона.

И сшиблись они в бурной схватке.

Тогда все воины сделали шаг вперед, чтобы лучше видеть страшный и дивный бой, какого никогда не приходилось им еще лицезреть. И трепет восхищения пробежал по рядам.

Но противники, окутанные уже густою пылью, свирепо сшибались и раздавали друг другу удары, от которых стонал воздух. И долго бились они так, с бешенством в душе и бросая один другому ужасающие ругательства. И скоро военачальник признал превосходство своего противника и сказал себе: «Клянусь Мессией, настал час выказать всю мою мощь!»

И схватил он пику, предвестницу смерти, взмахнул ею и бросил ею в противницу, закричав:

— Вот тебе!

Но не знал он, какой несравненной воительницей Запада и Востока была царевна, всадница степей и пустынь, долин и гор!

Она следила за движениями военачальника и угадала его намерение.

И когда пика полетела к ней, она дождалась, чтобы она коснулась груди, схватила ее внезапно на лету и, повернувшись к остолбеневшему от удивления военачальнику, ударила его этим оружием в самую середину живота его и проколола насквозь, так что конец пики вышел, сверкая, из позвонков. И упал он, как обрушившаяся башня, — и эхо повторило звон его оружия. И душа его встретилась с душой его товарища и осталась навеки в неугасимом пламени, зажженном гневом Верховного Судьи.

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Упал он, как обрушившаяся башня, — и эхо повторило звон его оружия. И душа его встретилась с душою товарища и осталась навеки в неугасимом пламени, зажженном гневом Верховного Судьи.

Тогда царевна Мариам снова прогарцевала на коне своем Лагике вокруг войска, закричав:

— Где рабы? Где воины? Где герои? Где кривой визирь, хромоногая собака? Пусть выходит доблестнейший из вас, если у него хватит мужества! Стыд вам всем, трепещущие перед рукою женщины!

Услышав и увидев все это, царь франков, чрезвычайно огорченный и доведенный до отчаяния потерей двух военачальников своих, призвал третьего, по имени Фассиан, то есть Пердун, поскольку славен он был испускаемыми ветрами, а также тем, что был знаменитым содомитом, и сказал ему:

— О Фассиан, твой черед сражаться с этой развратницей и ее смертью отомстить за гибель товарищей твоих!

Военачальник Фассиан выслушал, повиновался и поскакал галопом, издавая из своих внутренностей гром таких страшных пуков, что от них могли поседеть волосы на голове грудного младенца и вздуться паруса корабля.

Но уже, со своей стороны, Сетт Мариам не теряла времени и ринулась на своем коне Лагике быстрее молнии сверкающей и падающего града. И сшиблись они, как два барана, и с такою силою, что, казалось, сшиблись две горы. И с громким криком бросился военачальник на царевну и хотел нанести ей бешеный удар, но она проворно увернулась, ловко ударила по копью своего врага и переломила его надвое. Потом, в ту минуту, как Фассиан скакал мимо нее, увлекаемый конем, она внезапно сделала быстрый поворот к неприятелю и наконечником копья ударила противника между плеч с такою силою, что выбила его из седла. И, сопровождая это движение страшным криком, она бросилась на него в ту минуту, как он лежал на спине, и одним ударом пригвоздила его к земле копьем, проткнув ему рот.

Тут воины онемели от изумления. Потом они почувствовали, что панический ужас овладевает их головами, так как не знали, человеческое ли существо героиня, совершающая такие подвиги, или же это дело какого-нибудь демона. И, повернув спины, искали они спасения в бегстве, и засверкали их пятки. Но за ними помчалась Сетт Мариам, уничтожая расстояние между ними. И она настигала группы или отдельных воинов, разила их своей кружившеюся в воздухе саблей и одним ударом погружала их в океан небытия. И радость так наполняла сердце ее, что целый мир казался ей тесным. И убила она тех, кого убила, и ранила тех, кого ранила, и усеяла землю убитыми вдоль и поперек. И царь франков, в отчаянии подняв руки к небу, бежал вместе со своими воинами, бежал среди их беспорядочной толпы, среди своих патриархов и священников, как бежит преследуемый бурей пастух среди стада своих баранов. А царевна не переставала преследовать их таким образом и рубить без пощады до той минуты, пока солнце не скрылось из глаз.

Только тогда остановила победоносный бег свой царевна Мариам. Она повернула коня и возвратилась к возлюбленному своему Нуру, который начинал уже сильно тревожиться о ней, и отдохнула в эту ночь в его объятиях, забывая среди разделенных ласк и наслаждений любви усталость и опасности, которым только что подвергалась, чтобы спасти его и навсегда избавиться от преследователей своих. А на другой день они долго обсуждали, в каком месте им приятнее всего было бы поселиться, и решили испробовать климат Дамаска. И пустились они в путь, направились к этому прелестному городу.

Вот и все, что было с ними.

А о царе франков скажу вот что. Когда, сильно потрясенный смертью троих своих военачальников — Барбу, Барту и Фассиана, — а также и поражением своего войска, повесив нос вернулся он во дворец свой в Константинии, то созвал Совет и, изложив во всех подробностях свою неудачу, спросил, что ему теперь делать. И прибавил он:

— Не знаю, куда ушла эта бесстыднейшая из дочерей! Но полагаю, что она отправилась в мусульманские края, туда, где, по ее словам, мужчины сильны и неутомимы! Эта развратница — головня, зажженная адским огнем! Христиане, по ее мнению, не могут удовлетворить ее неутолимых желаний! И прошу я вас, о патриархи, сказать мне, как должен я поступить в таких трудных обстоятельствах?

И патриархи с монахами думали целый час, а потом ответили:

— Мы полагаем, о царь времен, что тебе остается только одно после всего, что произошло, — послать письмо и подарки могущественному главе мусульман, халифу Гаруну аль-Рашиду, который царствует в странах и землях, куда прибудут беглецы; в письме, которое ты напишешь ему собственноручно, дай ему всякого рода обещания и уверения в дружбе, чтобы он согласился задержать беглецов и под конвоем прислать их к тебе в Константинию. И это не свяжет тебя и не обяжет нас ничем перед этим предводителем неверных, ибо, как только он согласится и мы повесим беглецов, мы поспешим убить мусульман сопровождения и позабудем наши клятвы и наши обязательства, как мы и привыкли поступать, заключая договоры с этими неверными, последователями Мухаммеда.

Так говорили патриархи и советники царя франков. Пусть они будут прокляты в этой и следующей жизни за неверие свое и тяжкие преступления свои!

В эту минуту Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Они же, патриархи и советники франкского царя, пусть будут прокляты в этой и следующей жизни за неверие свое и тяжкие преступления свои!

И царь франков в Константинии, чья душа была столь же низка, как и у его патриархов, не преминул последовать этому коварному совету. Но не знал он, что коварство рано или поздно обращается против тех, от кого оно исходит, и что глаз Аллаха постоянно следит за правоверными и охраняет их от козней их зловонных врагов.

И взял царь бумагу и калям и написал греческими буквами письмо халифу Гаруну аль-Рашиду, в котором, выражая почтение и восхищение, сообщал: «О могущественный эмир братьев наших мусульман, у меня есть бесчеловечная дочь по имени Мариам, которая допустила соблазнить себя молодому каирскому египтянину, похитившему ее и увезшему в края, тебе подвластные. Поэтому молю тебя, о могущественный эмир мусульман, повели разыскать ее и прислать ее как можно скорее под верным конвоем.

Я же, со своей стороны, осыплю почестями и знаками уважения конвой, который ты пришлешь с моею дочерью, и сделаю все, что может доставить тебе удовольствие. Так, в доказательство моей благодарности и дружбы я обещаю тебе построить в моей столице мечеть и предоставляю тебе самому выбрать для этого зодчих. И сверх того, я пришлю тебе неописуемые сокровища, подобных которым не видал ни один человек: молодых девушек, подобных гуриям, безбородых юношей, прекрасных, как луны, драгоценности, неистребимые огнем, жемчуг, самоцветные камни, лошадей, кобыл и жеребят, верблюдов, старых и молодых, и мулов, нагруженных прекраснейшими дарами стран наших. И если ты найдешь, что всего этого мало, я сокращу предел своего царства и расширю границы твоих собственных владений.

И обещания эти я скрепляю своей печатью, печатью цезаря, царя поклоняющегося Кресту».

И, запечатав это письмо, царь франков отдал его новому визирю, назначенному на место кривого и хромого старика, и сказал ему такие слова:

— Если получишь аудиенцию у этого Гаруна, то скажешь ему: «О могущественнейший халиф! Я пришел требовать у тебя нашу царевну, — в этом заключается наше важное поручение. Если ты примешь благоприятно наше требование, можешь рассчитывать на благодарность царя, господина нашего, который пришлет тебе богатые дары».

Затем, чтобы еще более поощрить усердие своего визиря, отправляемого в качестве посла, царь франков обещал ему в случае счастливого успеха его посольства выдать за него замуж дочь свою и осыпать его богатствами и всякими преимуществами. Потом отпустил его и наказал непременно отдать письмо халифу в собственные руки. И визирь, поцеловав землю между рук царя, пустился в путь.

После долгого путешествия прибыл он со своей свитой в Багдад, где прежде всего отдохнул три дня. Затем спросил он, где находится дворец халифа, и, когда ему указали место, отправился туда просить о допущении к эмиру правоверных. Когда же ввели его в приемную залу, он три раза поцеловал землю между рук его, в нескольких словах изложил предмет порученной ему миссии и вручил письмо своего господина, царя франков, отца царевны Мариам.

И аль-Рашид распечатал письмо, прочитал и, оценив его содержание, благоприятно отнесся к заключавшемуся в нем требованию, хотя и исходило оно от басурманского царя. И немедленно велел он написать всем наместникам всех мусульманских областей, чтобы сообщить им о приметах царевны Мариам и ее спутника и наказать им разыскать их, грозя страшными карами в случае неуспеха или небрежности, по разыскании же немедленно прислать беглецов ко двору под надежным конвоем. И посланные на верблюдах и на конях отправились по всем направлениям, и у каждого было письмо к губернатору провинции. А халиф пока удерживал у себя во дворце франкского посланника и всю его свиту.

Вот и все об этих царях и переговорах, которые они вели между собою.

А о двух любовниках скажу вот что. После того как царевна одна обратила в бегство все войско отца своего, царя франков, и отдала в добычу коршунам трех военачальников, мерившихся с ней силами, она вместе с Нуром направилась в Сирию и благополучно прибыла к воротам Дамаска. Но так как путники часто останавливались для отдыха, делали привалы в красивых местностях, чтобы предаваться утехам любви, и нисколько не заботились о кознях врагов своих, то и прибыли они в Дамаск несколько дней спустя, после того как быстрые гонцы халифа успели передать вали того города касавшийся их приказ. А так как они не знали, что их ожидает, то без всякого опасения назвали имена свои шпионам, которые тотчас же узнали их и велели страже арестовать их. И, не теряя времени, стражники заставили их повернуть, не позволив даже войти в город, и, окружив грозным оружием, принудили следовать за ними в Багдад, куда и прибыли после десяти дней пути ускоренным шагом по пустыне, измученные усталостью.

И ввели их в залу Совета, окруженных дворцовой стражей.

На этом месте своего повествования Шахерезада заметила, что восходит утренняя заря, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Так и ввели их в залу Совета, окруженных дворцовой стражей.

И когда они предстали пред лицом халифа, то распростерлись перед ним и поцеловали землю между рук его. И старший придворный сказал:

— О эмир правоверных, вот царевна Мариам, дочь царя франков, и похититель ее, Нур, сын каирского купца. Их обоих арестовали в Дамаске по приказанию местного вали.

Тогда халиф взглянул на Мариам и был восхищен стройностью ее стана и красотою лица ее; и спросил он ее:

— Ты ли именуемая Мариам, дочь франкского царя?

Она же ответила:

— Да, я царевна Мариам, я только твоя раба, о эмир правоверных, опора веры, потомок государя, происходящего от посланников Аллаха!

Удивленный ответом, халиф обернулся затем к Нуру и был очарован его молодостью и приятной наружностью, и сказал он ему:

— А ты? Ты Нур, сын каирского купца?

Тот отвечал:

— Да, это я, раб твой, о эмир правоверных, опора царства, защитник веры!

А халиф сказал ему:

— Как смел ты похитить эту франкскую царевну, нарушая тем закон?

Тогда Нур, воспользовавшись тем, что ему позволяют говорить, рассказал во всех подробностях свое приключение халифу, который прослушал его рассказ с большим интересом. Но повторять его нет надобности.

Тогда аль-Рашид обратился к царевне Мариам и сказал ей:

— Знай, что отец твой, царь франков, прислал ко мне вот этого посланника с собственноручным письмом. Он обещает мне свою благодарность и выражает намерение построить мечеть в своей столице, если я соглашусь отправить тебя к нему, в его царство. Что скажешь ты на это?

Мариам же подняла голову и твердым и прелестным голосом ответила:

— О эмир правоверных, ты представитель Аллаха на земле и охраняешь закон Его пророка Мухаммеда (мир и молитва навеки над ним!). Я же приняла мусульманство, верую в Единого Аллаха, исповедую эту веру и в твоем царском присутствии говорю: нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед — пророк Его! Так можешь ли ты, о эмир правоверных, отослать меня обратно в страну неверных, которые, отдавая должное Аллаху, верят в божественность Иисуса, Сына Человеческого, почитают крест, поклоняются идолам и различным мерзостям, кои Аллах уничтожает пламенем гнева Своего? Если же ты поступишь так, предав меня этим христианам, то я в Судный день, когда всякое земное величие не будет считаться ни во что и когда зачтется единственно чистота сердца, обличу твой поступок перед лицом Аллаха и нашего пророка, твоего родственника (мир и молитва над ним!).

Когда халиф выслушал эти слова Мариам и ее исповедание веры, душа его пришла в восхищение, оттого что такая героиня — мусульманка, и воскликнул он со слезами на глазах:

— О Мариам, дочь моя, да не допустит никогда Аллах, чтобы я выдал неверным мусульманку, верящую в единство Аллаха и в пророка Его! Да хранит и оградит тебя Аллах и да прольет Он на тебя Свое милосердие и благословение, усилив крепость веры твоей! А теперь за свое геройство и за свою храбрость требуй от меня всего, чего только пожелаешь; и я клянусь не отказывать тебе ни в чем, хотя бы ты попросила у меня полцарства! Радуйся же, и веселись, и изгони из сердца своего всякую тревогу! И скажи мне, чтобы я мог приготовить все, что нужно. А не желаешь ли ты выйти замуж за этого молодого человека, сына каирского купца?

И Мариам ответила:

— Как мне не желать этого, о эмир правоверных?! Не он ли купил меня?! Не он ли первый обладал мною?! Не он ли столько раз ради меня подвергал жизнь свою опасности?! И не он ли, наконец, дал мир душе моей, открыв мне чистоту мусульманской веры?!

И немедленно велел халиф призвать кади и свидетелей и в тот же час составить брачный договор. Потом велел он приблизиться визирю, посланнику царя франков, и сказал ему:

— Ты видишь собственными глазами и слышишь собственными ушами, что я не могу исполнить требование твоего господина, ибо принцесса Мариам, сделавшись мусульманкой, присоединилась к нам. И этим я совершил бы проступок, за который должен был бы дать ответ Аллаху и пророку Его в день Страшного суда. Ибо написано в книге Аллаха: «Никогда не будет дано неверным одержать верх над правоверными». Возвратись же к господину твоему и сообщи ему о том, что видел и слышал.

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Написано в книге Аллаха: «Никогда не будет дано неверным одержать верх над правоверными». Возвратись же к господину твоему и сообщи ему о том, что видел и слышал.

Когда посол понял наконец, что халиф не хочет выдать ему дочь царя франков, он в своем высокомерии и негодовании осмелился дать волю гневу своему (ибо Аллах ослепил его относительно последствий слов его), и он воскликнул:

— Клянусь Мессией! Будь она еще в двадцать раз более мусульманкой, я все-таки должен отвезти ее к отцу ее, господину моему. В противном случае он придет и завоюет твое царство и покроет войском своим твою страну, от берегов Евфрата до Йемена!

При этих словах халиф, взбешенный до последней степени, воскликнул:

— Как?! Этот христианский пес смеет грозить нам?! Отрубить ему голову и выставить ее при въезде в город, распяв его тело на кресте, дабы это навсегда послужило уроком всем посланникам неверных!

Но царевна Мариам воскликнула:

— О эмир правоверных, не оскверняй славную саблю свою кровью этой собаки! Я хочу сама расправиться с ним так, как он заслуживает!

И, проговорив эти слова, она сорвала саблю, которую визирь франков носил на боку, и, взмахнув ею, одним ударом отрубила ему голову и выбросила ее за окно. И затем она оттолкнула тело его ногой, сделав знак рабам, чтобы они унесли его.

Увидев это, халиф был восхищен быстротою, с какой царевна покончила с этой казнью, и он окутал ее собственным плащом. И велел также дать почетную одежду Нуру, и осыпал их обоих богатыми подарками, и, согласно выраженному ими желанию, дал им великолепную свиту, которая сопровождала бы их в Каир, и дал им рекомендательные письма к вали Египта и улемам[28]. Нур и царевна Мариам возвратились, таким образом, в Египет, к престарелым родителям. И купец Корона, увидав, что сын его привел в дом его невестку-царевну, был до крайности польщен в своей гордости и простил ему его прежнее поведение. И он устроил в его честь большое празднество и пригласил всех именитых людей Каира, которые осыпали молодых супругов богатыми подарками, один другого лучше.

И юный Нур и царевна Мариам прожили много лет в величайшем спокойствии и счастье, не отказывая себе решительно ни в чем: хорошо ели, хорошо пили и совокуплялись страстно, жарко и долго. И жили они так в почете и благоденствии, жизнью самой безмятежной и самой восхитительной до тех пор, пока не явилась к ним разрушительница всех наслаждений, разлучница друзей и обществ, та, что обращает в прах и дома, и дворцы и наполняет жертвами разверстую пасть могил, — смерть.

Но да будет прославлен Единый Живой, вовеки не ведающий смерти и держащий в руках Своих ключи ко всему видимому и невидимому! Аминь.

Когда царь Шахрияр выслушал эту историю, то внезапно приподнялся на ложе своем и воскликнул:

— Ах, Шахерезада, эта история, полная доблести, поистине восхищает меня!

И, сказав это, он снова облокотился на подушки, говоря самому себе: «Мне кажется, что теперь у нее нет больше новых историй, которые бы она могла рассказать мне, и мне нужно подумать, как поступить с головой ее».

Но Шахерезада, видя, что он хмурит брови, подумала: «Нельзя терять ни минуты!»

И она сказала:

— Да, о царь, эта славная история восхитительна, но можно ли сравнить ее с теми, которые я собираюсь еще рассказать тебе, если только ты позволишь!

И царь спросил:

— Что говоришь ты, Шахерезада? И какие еще истории, удивительнее и восхитительнее этой, можешь ты рассказать мне?

А Шахерезада улыбнулась и сказала:

— Пусть царь сам рассудит. Но до конца этой ночи, чтобы завершить наше бдение, я хочу рассказать тебе лишь коротенькую историю из тех, которые нетрудно слушать! Она почерпнута из книги «Уроки великодушия и житейской мудрости».

И она тотчас начала: