У БѢЛЫХЪ

Глава III.

Выждавъ два дня, я направился въ Судебно-слѣдственную комиссію. Помѣщалась она на Крещатикѣ, противъ большого крытаго базара, и занимала длинную, высокую гостинницу. На второмъ этажѣ, въ самомъ концѣ коридора, противъ четырехъ дверей, я увидѣлъ четыре группы ожидавшихъ. Я сталъ туда, гдѣ было меньше народа. Дѣло тутъ шло скорѣе, чѣмъ въ контръ-развѣдкѣ, и къ концу занятій я былъ принятъ молодымъ привѣтливымъ блондиномъ съ университетскимъ значкомъ.

Мой — не знаю, какъ его назвать — судья, слѣдователь, адвокатъ, предложилъ мнѣ сѣсть, потомъ спросилъ мою фамилію. Я отвѣтилъ.

— Вы ошиблись дверью, — сказалъ онъ, — у меня дѣла тѣхъ лицъ, фамиліи которыхъ начинаются на буквы отъ А до И. А ваше дѣло должно находиться у моего коллеги рядомъ.

— Мнѣ никто ничего не сказалъ, — отвѣтилъ я, — а ждать пришлось цѣлый день.

— На двери есть записка.

— Но я близорукъ, и въ корридорѣ совершенно темно.

Блондинъ подумалъ и поднялся.

— Я пойду, возьму ваше дѣло. Подождите меня.

Черезъ минуту онъ вернулся, сѣлъ, прочиталъ обросшее бумажками мое curriculum vitae и заявилъ, что мнѣ надо привести двухъ свидѣтелей, которые удостовѣрили бы истинность всего того, что мною сообщено.

На томъ мы и разстались.

Я шелъ и думалъ, кого бы мнѣ пригласить въ свидѣтели. Но, кромѣ хозяина и студента, я не имѣлъ въ Кіевѣ знакомыхъ. Оба сни охотно согласились помочь мнѣ.

На другой день я отправился въ комиссію съ хозяиномъ. Дожидаться очереди пришлось довольно долго. За это время изъ одного кабинета вышелъ подъ конвоемъ высокій плечистый человѣкъ, уже довольно пожилой. Какъ говорили, это былъ интендантъ прежняго времени, служившій затѣмъ по хозяйственной части у большевиковъ. Явившись къ добровольцамъ, интендантъ былъ арестованъ и посаженъ въ тюрьму.

Въ полдень слѣдователь пригласилъ моего хозяина въ кабинетъ, а я остался ждать у дверей. Прошло томительныхъ минутъ десять-пятнадцать. Наконецъ, изъ кабпыета вышелъ хозяинъ и, такъ какъ моего присутствія больше не требовалось, мы вдвоемъ пошли домой. Дорогой, онъ разсказалъ, что сначала его заставили дать свѣдѣнія о самомъ себѣ и показать свой паспортъ. И уже послѣ этого слѣдователь сталъ допрашивать обо мнѣ: давно-ли онъ меня знаетъ, и правда ли все то, что я сообщилъ о себѣ.

На другой день я сводилъ тѣмъ же порядкомъ и студента.

Когда и тотъ далъ свои показанія, слѣдователь позвалъ меня и прочиталъ постановленіе. Въ немъ сообщалось, что, на основаніи свидѣтельскихъ показаній такихъ-то и такихъ-то лицъ, установлено, что въ дѣятельности такого-то ничего не было вреднаго и противнаго интересамъ Добровольческой Арміи. Заключенія не помню:

не то считать по суду оправданнымъ, не то что-то въ этомъ родѣ.

Подъ этимъ постановленіемъ слѣдователь расписался.

Я внимательно слушалъ, какъ слѣдователь читалъ постановленіе, смотрѣлъ на его университетскій значокъ, на него самого и думалъ, какой онъ еще молодой.

И вдругъ, изнутри, на поверхность сознанія выплыло новое, чуждое, никогда еще мной невиданное и вмѣстѣ съ тѣмъ мое-же собственное «я»; отъ всего остального сознанія оно отграничивалось твердымъ, рѣзко-очерченнымъ желаніемъ, о которое разбивались всѣ зарождавшіяся мысли, слова и образы. Мнѣ казалось, что я даже вижу это свое «я». Оно походило на маленькаго коричневаго человѣчка, бившагося въ моемъ тѣлѣ, какъ бьется дробинка въ закупоренной и встряхиваемой бутылкѣ. И это новое, безглазое и безголосое «я» заявило, что оно воевать не желаетъ.

Вотъ къ какому душевному сумбуру привела унизительная, долго длившаяся и еще не кончившаяся реабилитація.

Дѣло шло еще на утвержденіе къ коменданту города и отъ него снова возвращалось въ эту же комиссію. На основаніи этого утвержденія, комиссія выдавала бумажку, очищавшую отъ подозрѣній въ большевизмѣ.

Я вздохнулъ свободнѣе: моя активная роль кончилась; теперь надо было только ходить и подталкивать.

Я вышелъ со студентомъ на улицу. Теперь уже можно было подумать, что бы предпринять дальше. Въ душѣ былъ темный, но все-таки опредѣленный зовъ на югъ: страшилъ надвигавшійся холодъ, при недостаткѣ топлива, хотѣлось поѣхать въ Ростовъ или Таганрогъ, гдѣ я надѣялся встрѣтить знакомыхъ, но какъ это устроить? На дворѣ стояла уже вторая половина сентября, но погода была ясная, теплая, хорошая. На тополяхъ и кленахъ золотились опадавшіе листья.

Черезъ нѣсколько дней я отправился въ Комендантское Управленіе. Находилось оно на Левашовской улицѣ и занимало громадный бѣлый особнякъ. Комендантомъ въ это время былъ какой-то генералъ, не то изъ армянъ, не то изъ грузинъ. Парадный ходъ былъ закрытъ. Стоявшій у боковыхъ дверей караульный, узнавъ, зачѣмъ я пришелъ, безъ всякихъ препятствій пропустилъ меня внутрь. Помѣщеніе поразило меня и роскошью, и запустѣніемъ.

Въ громадной пріемной, вдоль стѣнъ, стояли длинныя деревянныя лавки и кухонныя табуретки. Около мраморнаго камина, украшеннаго кружевной лѣпкой, стоялъ простой досчатый столъ, за которымъ сидѣлъ дежурный офицеръ. Передъ нимъ лежало нѣсколько листиковъ бумаги для записи лицъ, желавшихъ видѣть коменданта. Когда я вошелъ въ пріемную, тамъ было два генерала, три полковника, двѣ дамы съ покорными, словно запуганными лицами, и грузный мужчина съ толстой багровой шеей, похожій на подрядчика. Вся эта компанія сидѣла вдоль стѣнъ и молчала.

Я направился къ дежурному навести справку. Въ этотъ моментъ онъ былъ занятъ отдѣлкой нарисованной имъ головы съ необычайно длиннымъ носомъ. Съ самаго кончика носа, который былъ украшенъ большой, волосатой бородавкой, свѣшивался на веревочкѣ сахаръ, сапоги, хлѣбъ, кредитные билеты и прочія жизненныя необходимости. Сама-же голова далеко вытянувъ впередъ нижнюю губу напрасно старалась схватить всѣ эти блага. Подъ рисункомъ была подпись: «мечты кіевскаго офицера».

Почувствовавъ, что за нимъ кто-то стоитъ, дежурный обернулся.

— Вамъ что, коллега?

Я объяснилъ.

— Дѣла изъ судебно-слѣдственной комиссіи поступаютъ въ военно-полевой судъ при комендантѣ. Ступайте наверхъ, тамъ вамъ покажутъ.

Я отправился наверхъ. Послѣ долгихъ поисковъ и безполезныхъ спрашиваній у встрѣчныхъ, въ самомъ концѣ длиннаго и извилистаго, какъ путь грѣшника, коридора я нашелъ группу офицеровъ, молча созерцавшихъ дверь съ вывѣской: «Военно-полевой судъ».

Я уже занесъ руку, чтобы постучать, но въ этотъ моментъ мнѣ бросилась въ глаза надпись: «просятъ не безпокоить» и рядомъ другая — «входъ строжайше воспрещается». И неволыю, словно обожженная, рука опустилась. Я сталъ къ стѣнкѣ и рѣшилъ ожидать дальнѣйшихъ событій.

— Я уже стучалъ, — сказалъ сосѣдъ, увидѣвъ мой жестъ, — сначала никто не выходилъ. А потомъ кто-то открылъ дверь, что-то буркнулъ и снова заперся.

— Да, — вздохнулъ капитанъ, сидѣвшій на корточкахъ противъ двери и уныло созерцавшій надписи, — я съѣлъ свой портсигаръ, продалъ на вѣсъ Владиміра и обручальное кольцо. Какъ быть дальше?

Всѣ промолчали. Прошло нѣсколько минутъ. За дверью было тихо, какъ въ могилѣ. Наконецъ, капитанъ поднялся, чертыхнулся и постучалъ въ дверь. Послѣ нѣсколько-кратнаго стучанія изнутри послышался шорохъ, и дверь начала открываться. Благоговѣйный страхъ охватилъ насъ и заставилъ всѣхъ склониться въ почтительномъ поклонѣ. Дверь дѣйствительно открылась и, пробывъ въ этомъ положеніи нѣсколько мгновеній, снова закрылась.

Но, какъ бы тамъ ни было, сношенія съ потустороннимъ міромъ были завязаны. Посредствомъ стуковъ еще разъ удалось вызвать скрытое за дверью таинственное существо, но въ видѣ уже болѣе гнѣвномъ и осязательномъ. Оно объявило, что дѣла будутъ докладываться коменданту, по мѣрѣ ихъ поступленія изъ комиссіи. А списокъ лицъ, дѣла которыхъ комендантомъ разсмотрѣны, утверждены и отосланы обратно, будетъ вывѣшиваться на дверяхъ.

Давъ всѣ эти свѣдѣнія, супра-натуральное существо, принявшее форму жандармскаго полковника, рѣшительно исчезло.

Сеансъ со стуками кончился. Что-же намъ послѣ этого оставалось дѣлать, какъ не разойтись.

И мы разошлись.

Нѣсколько дней спустя, я вышелъ послѣ обѣда пройтись по городу. Артиллерійская стрѣльба, которая была слышна уже съ самаго утра, стала, какъ будто, еще отчетливѣе и ближе. Но, не придавъ этому значенія, я пошелъ къ Большой Владимірской. Не успѣлъ я сдѣлать и половины пути, какъ раздались, разъ за разомъ, два тяжелыхъ разрыва. Потомъ еще и еще. Шедшій впереди меня господинъ въ сѣромъ элегантномъ костюмѣ вдругъ остановился, повертѣвъ испуганнымъ лицомъ во всѣ стороны, крикнулъ:

«большевики» и пустился бѣжать назадъ. Другіе тоже останавливались, смотрѣли растерянно другъ на друга и бѣжали, кто въ дома, кто въ ближайшіе переулки.

По одной изъ боковыхъ улицъ я свернулъ на Подолъ, откуда доносились разрывы. А съ Подола уже мчалась встревоженная толпа. Мужчины несли тюки, женщины — дѣтей. Лица были перепуганныя, висѣло въ воздухѣ одно слово — «большевики».

Оказалось, что большевики пытались ворваться въ городъ со стороны Днѣпра. Всю картину отчетливо можно было видѣть отъ храма Андрея Первозваннаго. Нѣсколько большевицкихъ парохо- довъ стояли у верхняго желѣзнодорожнаго моста и стрѣляли по Подолу. Имъ отвѣчали добровольческія батареи съ другого берега Днѣпра. Продолжалось это съ полчаса. Когда добровольцы уже взяли было пароходы въ вилку, большевики сочли за болѣе благоразумное отретироваться.

Все дѣло на этотъ разъ кончилось артиллерійской перестрѣлкой. Но это событіе показало всѣмъ, что большевики были не такъ далеко отъ города, и что большевицкая угроза — не пустой звукъ. Кромѣ того, насколько можно было замѣтить въ моментъ нападенія, въ самомъ Кіевѣ, никакихъ войскъ не оказалось.

Прошла еще недѣля. Я исправно ходилъ въ комендантское управленіе, надѣясь найти въ спискѣ свою фамилію. Но комендантъ, видимо, не торопился, и не только своей фамиліи, а зачастую я не видѣлъ и самого списка. Стучать же въ дверь, въ виду явной безполезности, я не хотѣлъ.

Однажды, это было въ концѣ сентября или въ самомъ началѣ октября, мы встали съ хозяиномъ раньше, чтобы занять мѣсто въ очереди за хлѣбомъ. Утро было промозглое, туманное. Очередь, несмотря на ранній часъ, собралась большая. Пекарня была еще закрыта. Мы заняли мѣста и ежились отъ сквернаго, сырого вѣтра.

Со стороны Святошина доносилась артиллерійская стрѣльба. Никто ею не интересовался: вниманіе всѣхъ было сосредоточено на дверяхъ булочной. Наконецъ, послѣ долгаго ожиданія, ихъ съ грохотомъ раскрыли. Очередь пришла въ движеніе; передніе скрылись въ пекарнѣ. Черезъ нѣсколько минутъ счастливцы уже несли теплый, бѣлый хлѣбъ, вкусно пахнувшій на холодномъ воздухѣ. Вокругъ велись разговоры, по-сколько отпускаютъ хлѣба на человѣка, и многіе тревожились, хватитъ-ли его на всѣхъ, такъ какъ нѣкоторые уносили изъ пекарни большіе мѣшки, туго набитые карасями. На этихъ спекулянтовъ ожидавшіе глядѣли съ враждой. Благодаря имъ, двери могли закрыться подъ самымъ носомъ. А всѣ были такъ голодны. До насъ очередь могла дойти не раньше, какъ черезъ часъ. Мой хозяинъ рѣшилъ воспользоваться этимъ временемъ, чтобы пойти и продать кому-то захваченное съ собой одѣяло. Понемногу двигаясь, я вошелъ, наконецъ, въ самую пекарню. Тутъ было тепло и еще сильнѣе пахло свѣже-выпеченнымъ хлѣбомъ. За стойкой суетился хозяинъ, брюнетъ восточнаго типа; онъ взвѣшивалъ караваи, рѣзалъ ихъ, принималъ деньги и увѣрялъ, что хлѣба хватитъ на всѣхъ, и что нечего торопиться и ломиться въ двери.

Получивъ свою долю, я съ облегченнымъ сердцемъ вышелъ на улицу и направился домой.

Я шелъ и прислушивался къ стрѣльбѣ: мнѣ казалось, что за два часа моего стоянія въ хвостѣ, она стала гораздо ближе. Но на улицахъ тревоги не замѣчалось. Попадавшіеся на встрѣчу прохожіе спѣшили по своимъ дѣламъ и съ завистью посматривали на мою ношу.

Явившись домой, я засталъ Анну Егоровну на кухнѣ; она колола щепки, собираясь ставить самоваръ. Я положилъ хлѣбъ на столъ и принялся помогать ей.

— А гдѣ же братъ? — спросила она.

Я разсказалъ, что, не дождавшись очереди, онъ куда-то исчезъ съ одѣяломъ и больше не появлялся.

— Соня и мама спятъ. Будемъ пить чай одни.

Мы сѣли за столъ вдвоемъ. Я былъ очень голоденъ и съ большимъ удовольствіемъ принялся за горячій чай и теплый хлѣбъ. Жизнь сразу показалась болѣе привлекательной. Но наше мирное чаепитіе неожиданно было прервано тяжелымъ гуломъ, отъ котораго задребезжали всѣ окна.

Я схватилъ фуражку, накинулъ шинель и выбѣжалъ на дворъ.

Артиллерія била еще ближе; пулеметы строчили во всю. Я выглянулъ на улицу. Прохожихъ было мало. Тѣ, которые шли съ Крещатика къ Еврейскому базару, были болѣе или менѣе спокойны;

они иногда только останавливались, прислушивались, но все-таки продолжали свой путь. А на встрѣчу имъ снизу бѣжали другіе.

Эти были уже въ паникѣ. Они говорили, что большевики заняли окраину Кіева.

Я стоялъ и думалъ: что-же дѣлать? Еще наканунѣ вечеромъ всѣ учрежденія, штабы, контръ-развѣдка были на своихъ мѣстахъ и не помышляли эвакуироваться.

Я рѣшилъ пойти на Крещатикъ и узнать, въ чемъ дѣло. Проходя мимо контръ-развѣдки, я ничего особеннаго не замѣтилъ: былъ какой-то праздникъ, и двери были закрыты. Я побѣжалъ дальше, расчитывая, что многочисленныя вербовочныя канцеляріи, находившіяся на Крещатикѣ, могли лучше знать положеніе дѣлъ, благодаря близкому сосѣдству со штабомъ генерала Бредова.

На бѣду, чортъ меня занесъ въ канцелярію не то Конно-Гвардейскаго, не то Кирасирскаго полка. Въ большой комнатѣ я увидѣлъ трехъ здоровыхъ корнетовъ. Одинъ изъ нихъ, стоя передъ зеркаломъ, дѣлалъ проборъ на головѣ, а два другихъ играли въ шахматы.

— Вамъ что угодно? — спросилъ меня одинъ изъ шахматистовъ.

Я разсказалъ, въ чемъ дѣло.

— Какіе тамъ большевики, — отозвался корнетъ, дѣлавшій проборъ, — тамъ гдѣ-то стрѣляютъ, а тутъ сѣютъ панику. Откуда вы выдумали, что большевики въ Кіевѣ.

— Я не выдумалъ: во-первыхъ, артиллерія близко стрѣляетъ, во-вторыхъ, сами жители говорятъ, что окраина Кіева уже занята большевиками...

— Они шагъ пройдутъ, а ихъ агенты кричатъ, что версту сдѣлали, — сказалъ второй шахматистъ.

— Странно, странно, — разсуждалъ корнетъ съ гребенкой, — у насъ-то никакихъ нѣтъ распоряженій, хотя генерала Бредова я лично знаю, и вчера еще только его видѣлъ. А вотъ у васъ есть какіе-нибудь документы?

— Никакихъ.

— Регистраціонная карточка, если вы офицеръ.

— И карточки нѣтъ. Мое дѣло у коменданта.

— Ахъ, вотъ какъ... Василій! — крикнулъ онъ въ другую дверь.

Вошелъ широкоплечій мускулистый солдатъ.

— Возьми вотъ этого господина, — и корнетъ указалъ на меня, — и постереги его, да хорошенько, смотри. Понялъ?

— Понялъ, господинъ корнетъ...

Василій провелъ меня въ небольшую комнату, гдѣ были сложены старые тюфяки. Я былъ до такой степени ошеломленъ, что сдѣлался покорнѣе барана. Мой сторожъ, съ порога, съ любопытствомъ глядѣлъ на меня.

— Большевикъ вы, ай нѣтъ? — дружелюбно спросилъ онъ.

Я махнулъ рукой.

— Надысь какъ-то зашелъ сюда записываться одинъ. Стали съ нимъ говорить, а на дѣлѣ выяснилось, что большевикъ онъ.

Ну, арестовали его, въ контръ-развѣдку направили.

Я молчалъ, сидя на старомъ измочаленномъ матрасѣ.

Василій заперъ дверь и ушелъ. Мелькнула мысль — нельзя ли убѣжать. Комната представляла собой небольшой чуланчикъ съ узкимъ окномъ. Дверь была жидкая; стоило тонко упереться въ нее спиной, и она слетѣла бы съ петель. Но безъ шума этого сдѣлать было нельзя. Меня могли схватить и пристрѣлить безъ дальнѣйшихъ разговоровъ. Я рѣшилъ немного подождать. Сперва въ чуланчикѣ ничего не было слышно. Потомъ, минутъ черезъ пятнадцать, послышались гдѣ-то шаги, разговоры, торопливый топотъ ногъ. Затѣмъ все смолкло. Я подошелъ къ двери и сталъ ее разглядывать, отыскивая болѣе податливыя мѣста. Въ этотъ моментъ снизу донесся звонкій, быстро-приближавшійся топотъ.

Кто-то бѣжалъ по мраморной лѣстницѣ въ подкованныхъ гвоздями сапогахъ. Мелькнула мысль, что это за мной. Я не ошибся. Топотъ остановился у моей двери. Застучалъ о замокъ ключъ. Дверь открылась. Передо мной былъ Василій. Сбоку у него висѣлъ наганъ, а на ногахъ красовались тяжелые «танки», какъ назывались у добровольцевъ англійскіе солдатскіе сапоги.

— Бѣги, товарищъ, — крикнулъ онъ, — большевики подходятъ. Наши-то приказали тебя докончить, да чортъ сь ними.

Всякій жить хочетъ. Они уже на автомобилѣ, на улицѣ. Ты туть подожди съ минутку, пока мы не уѣдемъ.

И такъ же бѣгомъ онъ ринулся внизъ.

Я сдѣлалъ, какъ говорилъ Влсилій. Минутъ черезъ пять я уже снова былъ на улицѣ. На Крещатикъ, со стороны Фундуклеевской и параллельныхъ ей улицъ, вливалась паническая волна. «Большевики» — носилось вокругъ. Къ проходившимъ и проѣзжавшимъ небольшимъ группамъ военныхъ ошалѣвшіе отъ страха жители кидались съ вопросами — что дѣлать, бѣжать или оставаться?

Но военные сами ничего не знали; и толпа, густѣвшая съ каждой минутой, не довѣряя уже больше никому и ничему, брала направленіе къ Цѣпному мосту.

Я стоялъ и думалъ — что же дѣлать дальше?

Въ это время показался автомобиль и, слѣдомъ за нимъ, — верховые кубанцы. Проѣзжая, автомобилисты и кубанцы во множествѣ разбрасывали около себя какіе-то листки. Одинъ изъ этихъ листковъ упалъ около меня. Я подобралъ его. Это было воззваніе отъ Кіевскаго губернатора, обращенное къ жителямъ.

Губернаторъ сообщалъ, что ночью большевики сдѣлали небольшой прорывъ, но этотъ прорывъ уже удалось ликвидировать, около четырехъ тысячъ большевиковъ взято въ плѣнъ, и жители спокойно могутъ возвратиться къ себѣ.

На нѣкоторыхъ это воззваніе подѣйствовало успекоительно, и они тутъ же, съ листками въ рукахъ, повернули обратно.

Повѣрилъ и я. Но вмѣсто того, чтобы отправиться домой, я поднялся наверхъ въ Липки посмотрѣть, что дѣлается на тѣхъ улицахъ, которыя вели къ Цѣпному мосту.

Когда я проходилъ мимо генералъ-губернаторскаго дворца, гдѣ помѣщалась комендантская рота, меня остановилъ ходившій по тротуару поручикъ-дневальный.

— Вы кто такой? — спросилъ онъ меня.

Я назвалъ свою фамилію.

— Вы военный?

— Да.

— Офицеръ?

— Офицеръ, теперь я въ періодѣ реабилитаціи.

— Это ничего; я самъ такой же.

— Но въ чемъ дѣло? — не понималъ я.

— Намъ приказано задерживать всѣхъ военныхъ, какъ офицеровъ, такъ и чиновниковъ. Идите въ роту, явитесь къ коменданту зданія и назовите себя.

Я вошелъ въ низкія парадныя двери и очутился въ вестибюлѣ.

Тутъ толкалось, видимо, безъ всякой цѣли, много офицеровъ. Одни прохаживались, другіе сидѣли на подоконникахъ и смотрѣли на улицу. У стѣнъ грудами лежали и стояли русскія, французскія, нѣмецкія, австрійскія винтовки, всѣ уже довольно изношенныя, съ побѣлѣвшими прикладами. Было душно, накурено, но спокойно. Я обратился къ низенькому прапорщику, который сидѣлъ на деревянномъ ящикѣ и вертѣлъ въ рукахъ цѣпочку отъ часовъ.

— Коллега, гдѣ тутъ комендантъ?

— Не знаю, а вамъ на что?

— Я шелъ по улицѣ; меня остановили и сказали, чтобы я пришелъ сюда и явился коменданту.

— Меня тоже такъ поймали. Но никто не знаетъ, гдѣ комендантъ.

Я спросилъ еще двухъ человѣкъ, никто не зналъ. Въ недоумѣніи я отправился наверхъ. Здѣсь было еще больше народу, и, что тутъ происходило, трудно было понять съ перваго взгляда. Только приглядѣвшись, я разобрался, наконець, въ чемъ дѣло. Здѣсь наспѣхъ формировали взводы и роты; сформированныя роты выстраивались въ большомъ залѣ, получали винтовки и, стуча прикладами по паркету, уходили туда, гдѣ гремѣли выстрѣлы. А выстрѣлы были совсѣмъ близко, иногда по темнымъ стволамъ деревьевъ пробѣгалъ огненный отблескъ гдѣ-то близко стрѣлявшей пушки. Я подошелъ къ окну. По улицѣ, по обоимъ тротуарамъ, катился живой потокъ. Всѣ спѣшили къ Цѣпному мосту. Среди пѣшеходовъ странно выдавались своей формой два французскихъ офицера;

они шли быстро, съ растерянными лицами, безъ всякихъ вещей, даже безъ пальто. Они иногда останавливались, пытались что-то спросить, но потокъ обтекалъ ихъ, и, не получивъ отвѣта, они снова бѣжали съ толпой.

Очевидно, иностранныя миссіи также не были предупреждены добровольцами.

Я сидѣлъ на подоконникѣ и не двигался. Брать въ руки винтовку мнѣ не хотѣлось. Вѣры во мнѣ уже больше не было.

У стѣны, недалеко отъ меня, сидѣли артиллерійскій офицеръ и интендантскій чиновникъ въ буркѣ. Наклонившись къ офицеру и оглядываясь вокругъ, чиновникъ вполголоса говорилъ, что дверь, выходившая на задній ходъ, не охраняется, и этимъ путемъ можно выйти въ садъ, а оттуда, черезъ боковыя ворота, и на улицу. Я смотрѣлъ на нихъ и невольно прислушивался къ ихъ разговору.

Оба имѣли видъ звѣрей, пойманныхъ въ капканъ. Увидѣвъ, что я наблюдаю за ними, чиновникъ замолчалъ. Посидѣвъ съ минуту, они встали и пошли къ двери налѣво; ихъ никто не задерживалъ.

Оба благополучно скрылись.

Черезъ минуту ко мнѣ подошелъ саперный поручикъ, съ инженернымъ значкомъ на кителѣ. У него было спокойное и пріятное лицо. Въ темной бородкѣ уже проглядывала сѣдина.

— Вы уже записались? — спросилъ онъ.

— Нѣтъ еще.

— Не хотите ли поступить въ мой взводъ? Мнѣ не хватаетъ трехъ человѣкъ.

Я согласился. Найдя еще прапорщика и поручика, мой новый командиръ выстроилъ взводъ въ залѣ, пересчиталъ людей и записалъ ихъ имена и фамиліи. Потомъ стали раздавать оружіе. Мнѣ попалась старая однозарядная французская винтовка системы «Gras», стрѣлявшая тупоконечной пулей въ мѣдной оболочкѣ. Въ оба кармана шинели я положилъ по десятку патроновъ. Потомъ раздалась команда, и мы вышли на улицу. Около подъѣзда стояло нѣсколько телѣгъ, нагруженныхъ винтовками и патронными ящиками. Телѣги тронулись первыми, наша рота пошла за ними.

Артиллерія била гдѣ-то около Крещатика; иногда изъ оконныхъ рамъ со звономъ вылетали стекла. Улица во всю ширину была запружена стремительно мчавшейся толпой. Весь Кіевъ сорвался съ мѣста. Уходили всѣ — рабочіе, чиновники, торговцы, люди хорошо одѣтые и плохо одѣтые, молодые, старые, женщины, дѣти. Бѣжали даже собаки. Это уже было не бѣгство, а исходъ. Нѣкоторые ѣхали въ экипажахъ, другіе — на извозчикахъ, а кто — и на крестьянской подводѣ. Но большинство шло пѣшкомъ. Попадались и собственные автомобили. Ихъ владѣльцы съ членами своихъ семей сидѣли среди вороховъ всего того, что удалось схватить дома на скорую руку:

тутъ были одѣяла, шубы, пальто, чемоданы и коффры разныхъ размѣровъ. А съ боковыхъ улицъ все время вклинивались въ толпу длинные военные обозы. Приходилось останавливаться и ждать.

Передъ спускомъ къ мосту насъ обогналъ роскошный автомобиль Бенца. На немъ, закутавшись въ мѣховую шубу, среди груды чемодановъ и теплыхъ вещей, сидѣла старуха, совсѣмъ сѣдая, со злыми, холодными глазами. На колѣняхъ она держала облѣзшую бѣлую собачонку въ теплой, застегнутой попонкѣ. Собачонка лаяла и бросалась на толпу. Шедшій впереди меня и немного ковылявшій капитанъ неожиданно взбѣленился.

— Мадамъ, угодно вамъ унять вашего пса, или я его выброшу на улицу.

Старуха надменно посмотрѣла на него, но ничего не сказала.

Капитанъ хотѣлъ уже вскочить на подножку; сосѣдъ удержалъ его за руку. Въ этотъ моментъ дорога освободилась, и автомобиль покатилъ впередъ.

— Ну, что ты дѣлаешь? — сказалъ капитану сосѣдъ.

— Ничего не нашла лучшаго взять, какъ эту собачонку — отвѣтилъ тотъ.

Я понималъ раздраженіе капитана. Я самъ искалъ глазами накричавшаго на меня офицера изъ контръ-развѣдки и товарища прокурора, взявшаго съ меня подписку о невыѣздѣ. Гдѣ они были въ эту минуту? Почему не они, а мы должны защищать городъ и рисковать своей жизнью?

Спускъ къ Днѣпру былъ трудный и скользкій. У самаго моста надвинулась новая волна бѣглецовъ со стороны Подола. Насъ отвели въ сторону и остановили. Ждать пришлось долго — полчаса, а, можетъ быть, и весь часъ. На мостъ мы вошли уже послѣдними. Но идти все-таки приходилось медленно, на каждомъ шагу огибая остановившіеся автомобили. Ихъ шофферы съ испуганными лицами возились у моторовъ. Пройдя второй мостъ, который соединяетъ Трухановъ островъ съ черниговскимъ берегомъ, мы были остановлены толпой, собравшейся на шоссе. Въ серединѣ толпы вертѣлъ головой во всѣ стороыы длинный, худой человѣкъ со страшнымъ сине-блѣднымъ лицомъ; въ его глазахъ былъ безумный ужасъ. Въ толпѣ кто-то истерически кричалъ, что это чекистъ, что онъ убилъ отца и брата. А тотъ, кого называли чекистомъ, вылъ нечеловѣческимъ голосомъ, клялся, что это ошибка, что онъ — не чекистъ. Къ толпѣ подошелъ офицеръ въ свѣтломъ пальто и съ большимъ Кольтомъ въ кобурѣ. И стало ясно, что это онъ убьетъ человѣка съ посинѣвшимъ лицомъ. Почуявъ въ офицерѣ союзника, голосъ изъ толпы сталъ еще тоньше, еще настойчивѣй. Сине-блѣдное лицо заметалось во всѣ стороны. Жизнь была только въ страшныхъ бездонныхъ зрачкахъ. Въ этотъ моментъ мы свернули на песчаный берегъ Днѣпра, и конца этой сцены, къ счастью, видѣть не пришлось. До насъ только поочередно долеталъ то визгъ, то прерывавшійся удушьемъ вой. Потомъ раздался выстрѣлъ. Вой оборвался. Все было кончено. Повозки тронулись, и толпа разошлась.

На берегу насъ собралось человѣкъ четыреста. Кромѣ офицеровъ и военныхъ чиновниковъ, было человѣкъ сорокъ въ штатскихъ костюмахъ. Они явились вскорѣ послѣ насъ, въ строю, подъ командой высокаго брюнета въ соломенной шляпѣ и въ брюкахъ въ полоску. Эта курьезная компанія, видимо, хорошо знала военный строй и шагала съ большимъ усердіемъ.

Скомандовавъ своей дружинѣ «вольно», брюнетъ подсѣлъ къ моему взводному командиру, который расположился у берега на камнѣ. Они сейчасъ же заговорили. Оказалось, что прибывшіе въ штатскомъ, — офицеры, сидѣвшіе въ тюрьмѣ по распоряженію контръ-развѣдки. Ихъ выпустили въ самую послѣднюю минуту;

они уже боялись, что ихъ захватятъ большевики. Но многимъ бѣжать все-таки не удалось; въ суматохѣ стража растеряла ключи и нѣсколько дверей не смогли открыть.

— Долго пришлось сидѣть? — спросилъ его взводный.

— Съ тѣхъ поръ, какъ появилась контръ-развѣдка. И по сейчасъ никакого обвиненія не предъявлено, и на допросъ даже не вызывали. Да и обвиненія никакого нельзя предъявить; никогда большевикомъ не былъ и дѣлъ съ ними не имѣлъ. Я самъ юристъ, мой отецъ юристъ, въ Кіевѣ съ испоконъ вѣка живемъ, у большевиковъ же три мѣсяца въ чрезвычайкѣ просидѣлъ. Пришла контръ-развѣдка, — снова пожалуйте въ тюрьму.