У друкарей и скоморохов

Глава десятая, в которой Васке не удаётся увидеть, как заряжается настоящая пищаль, а ещё рассказывается в ней о беспримерной доброте и справедливости путивльского воеводы

Прислушиваться было поздно, потомy что проснулись птицы и подняли такой галдеж, что себя трудно стало расслышать.

Скоморохи протолкнули телегу туда, где лес переходил в кустарник, и виден уже был туман над Семью. Васка отправился на разведку. Выставил голову из кустов и поглядел влево — чисто, прямо — в тумане проступил такой же дубняк на чужом, польском берегу, повернул голову направо — и увидел в двух шагах безусого пешего стрельца с пищалью в руках, во все глаза разглядывающего его, Васку. Стрелец, не изменив изумленного выражения лица, растянул губы в улыбке и поманил паренька пальцем. Тот, опомнившись, бросился в чащу, успев увидеть, как стрелец дернул ствол пищали кверху и что лицо его исказилось…

Грохнул выстрел. Птицы умолкли на мгновение и засвистели снова. Бажен, метнувшись, вернул к телеге пустившегося было бежать Томилку и вернулся спокойно на свое место.

— Наши хоть?

— Стрелец, — дурацки ухмыляясь, отвечал Васка.

— Наши. Службу несут — хоть то утешно.

Кусты затрещали, и новый Васкин знакомец появился в них, держа руку на головке сабли. Второй стрелец, бородатый, с пищалью наготове, держался сзади.

— Кто таковы?

— Да скоморохи мы походные, люди князя Ивана Борисовича Хованского. На Путивль идем, да чтой-то заплутали. Указали бы вы нам, служивые, дорогу…

— Хорош Путивль… — начал было задиристо первый стрелец, однако второй оборвал его:

— Глянь-ка, Шестачок, что в телеге у них.

Тот подошел вразвалку, спихнул с телеги Ваську и заглянул под рогожу.

— Оружия не видать. Ух ты, машкары-то какие! Волынка, гудок… Похоже, что вправду скоморохи. А смотри, дядя Иван, у этого вот — рожа и впрямь разбойничья!

Томилка, не обидившись на такую похвалу, скривился преуморительно. Шестачок захихикал. Бородач велел ему взять мерина под уздцы и выводить к броду. Сам вжался в кусты, пропустил телегу и пошел сзади, не опуская пищали.

— Дядя, убрал бы ты свою пушку, а? — попросил лениво Бажен, — зачем тебе нас, весёлых, страшиться?

— Послужи, красавец, с мое в порубежных городах, и тогда я твои советы выслушивать стану.

Телега выкатилась на отмель, скоморохи огляделись, и тут Бакен заскрипел зубами: песок на обоих берегах Семи оказался изрыт копытами и исполосовал колеями, а справа от той просеки, по которой они пробирались к реке, спускалась к броду битая, разъезженная дорога. Атаман вместо тайного брода вывел ватагу на охраняемый Макошевицкий перевоз!

Тут же, на отмели, бородач приказал развязать воз и ещё раз, теперь дотошно, осмотрел поклажу. Постоял, подумал, потом свистнул два раза. Из кустов выехал стрелец с карабином за плечами и двумя конями в поводу.

— Садись, Шестачок, в седло. Отведи этих пташек перелётных в приказную избу. Расскажи там подьячему, как поимали иx. И смотри мне, заряди прежде стрельбу и держись, как учил тебя, всю дорогу сзади, чтобы, не дай Бог, какого озорства над тобою не учинили. Скоморохам пальца в рот не клади… Про смену там нашим напомни.

— Сыро тут заряжать, дядя Иван, — пожаловался Шестачок. — Пусть лучше Тренка даст свой карабин, набитый — хорошо, дядя Иван?

Старший повернулся к нему спиною. Третий стрелец, подъехав, безропотно поменялся. Васка горько вздохнул: он уже решил, что увидит, как заряжается настоящая боевая пищаль.

Через два часа скоморохи, сопровождаемые бдительным Шестачком, въехали в Путивль через Конотопские ворота. Посад, хотя и был защищен крепкою стеной, напомнил однако Васке украинские села, о которых рассказывал ему батя: тут покрывались уже первым по теплу зеленым пухом яблони в садах, чернели вспаханные огороды. Попетляв, улица уперлась в ворота острога, как и посад, окруженного рвом, на этот раз поглубже, да и стены были мощнее и выше. Из бойниц в три ряда торчали жерла пушек.

Снова копыта простучали по мосту, и путники оказались среди высоких, в три и четыре жилья, пестро расписанных яркими красками теремов, над которыми вздымали свои цветные купола церкви, деревянные и каменные, с гульбищами и переходами. Васка начал было ещё на посаде считать церкви, однако сбился… Глаза его, оголодавшие зa зимнее сидение в Райгородке, всё не могли насытиться.

— Что, по нраву тебе? — скучно промолвил Бажен. — Недаром здешние бахвалятся: «Путивль-городок — Москвы уголок».

Шестачок, в городе выехавший наперед, пересёк маленькую площадь, держа к деревянным хоромам, и спешился под высоким крыльцом, у которого томились два стрельца в лазоревых кафтанах и с бердышами.

— Здорово, братцы! Петруха, господа наши воеводы на месте ли? — подбоченившись, вопросил Шестачок.

— Господин воевода Лександра Матвеевич в приказной избе, а князь Владимир Прокофьич в отъезде, — отвечал один из караульных, с равнодушным любопытством разглядывая скоморохов.

— Вечная мне, сиротинушке, невезуха! Куда ж денешься, пойду доложусь, а ты присмотри, брат, за этими вот.

Молодой стрелец снял шапку, перекрестился и поднялся на крыльцо. Томилка звонко зашептал Бажену:

— Поездка наша коту под хвост! Посадят, дело ясное, в тюрьму. А пока отсидим, раскрадут снасти; о мерине же и подумать больно…

— Ну виноват я, Томилушка, что не на тот брод ватагу вывел, так прикажешь мне теперь на коленки пред тобою стать? А? Если оно поможет тебе, давай стану.

Услышав такой разговор, Васка с новой жадностью завертел головою: что увидишь потом из тюрьмы? Вначале знакомая фигура не остановила его внимания, потом он снова нашел глазами того мужика, уже поворачивающего в переулок…

— Дядя Андрей! Бубенист!

Прохожий обернулся, просиял и рысцой подбежал к скоморохам.

— Вонá! Весёлые с Зыбковской ярмарки! А я гляжу: вроде и они, да только медведя нет…

— Дядя, некогда растабарывать. Мы в передрягу нечаянно попали, выручи нас. Возьми к себе, пока суд да дело, телегу и мерина нашего! За нами не пропадёт.

— Это что ж… Дело такое… Сторожа ваша где?

Караульный Петруха молча отвернулся и протянул ковшиком узловатую ладонь. Бажен, срывая пуговицы, выдернул из-за пазухи кошель и щедро отсыпал; Петруха кивнул и пальцем указал на товарища. Бажен добавил, выхватил из-под рогожи мешок со съестным и хлестнул вожжами Голубка. Андрюша Бубенист поймал вожжи и исчез в переулке, успев крикнуть:

— Тут же, в Спасском, и живу!

Дверь, выходящая на крыльцо, распахнулась. Шестачок очумело скатился по лестнице, оглянулся и заорал:

— Держи, держи их!

— Чего вопишь, парень? Тут мы, — взял его за локоть Бажен.

— Тут… А телега где?

— Твоя правда… Ребята! — оторопело озираясь, закричал атаман. — Телегу спёрли!

— Живо, живо! Воевода гневен, — от усердия стрелец больно подталкивал Васку дулом пищали.

В просторной горнице за столом восседали воевода и дьяк, а когда скоморохи до земли поклонились воеводе, малый, чуток замешкавшийся, успел рассмотреть и плюгавого приказного, который, поставив правую ногу на скамеечку и держа на колене четвертку бумаги, был в готовности.

— Кто такие? — грозно спросил молодой, густобровый и, судя по всему, очень деловой воевода.

Бажен ответил, и подьячий сноровисто записал его слова.

— Лазутчики? — проревел воевода.

— Нет, государь воевода, — глядя ему в глаза, тихо ответил Бажен. — Мы, как сказывал я уже, скоморохи. Хотели вот в Путивль попасть, горожан и стрельцов повеселить, да в Черном бору заблудились.

— Что ж вы тогда заповедною тропою пробирались? Да ещё в глухую пору… Пиши, подьячий: «В воровстве своем запирались…». А теперь кликни Оську-палача, и чтоб клещи готовил. Будем к огню приводить.

Толстый дьяк, задремавший было, открыл глаза:

— Государь мой Александр Матвеевич! Второй уже раз за сегодня тебе напоминать осмеливаюсь: всемилостивейшим государем нашим до Фоминой недели пытать не велено. Подожди дней с десяток.

Воевода крякнул и надолго задумался. Потом спросил уже поспокойнее:

— Откуда ехали, молодцы?

— Зимовали мы, государь воевода, в деревне Райгородке сына боярского Ивана Федоровича Жирова-Засекина.

— В добром ли здоровье оставили сына боярского? — оживился воевода.

— Иван Федорович второй год с посольством в немцах.

— А как зовут его супружницу?

— Анной Васильевной, государь воевода.

— Чай, не слышит уже ничего сия старушка?

— Какая старушка, государь воевода? Госпожа Анна Васильевна молода ещё, как это… кровь с молоком, красавица.

Воевода молодецки крякнул и снова задумался. Дьяк зевнул и брезгливо промолвил:

— Государь мой Александр Матвеевич! Не жги ты порох понапрасну. Какие с них, с этой рвани, польские лазутчики? Ты погляди хоть на этого вот: слабоумен вовсе, слюни пускает. — Томилка скорчил рожу ещё жалостней. — Батогами для чину выгладить, пеню с них выправить — и в шею…

— Погоди, Фрол Никитич… Ты, Филатка, оставь все снасти свои на столе и пойди прогуляйся. И не сметь подслушивать — харю на сторону сдвину!

— Напрасно собираешься бисер перед свиньями метать, государь…

— На безрыбьи и рак рыба, Фрол Никитич… Слушайте, ребята, вот вы из болота выбрели, из лесу вышли, что на свете белом делается, не знаете… Вам и так сойдёт. А государю царю и великому князю Михайле Федоровичу в его царском чину необходимо знать, что в окрестных государствах делается, для наиважнейшего его, государя нашего, тайного дела… Понятно ли говорю?

Бажен поклонился, а за ним и Томилка с Васяткой.

— Я отправляю вас на Украину, в Киев, проведать вести подлинно и, вернувшись, доложить либо оттуда письмом донести. Грамотный есть?

Бажен вытолкнул вперед Васку.

— Добре. Значит, донести письмом… Запоминайте накрепко. Разведать подлинно, тайным делом, по таким статьям. Первая. Правда ли, что поляки готовятся с казаками-черкасами воевать? Статья вторая. Где стало обозом польское войско? Третья статья. Белорусцы к казакам не пристают ли? Четвертая статья. Не хотят ли поляки, черкасов повоевав, приходить на нас воинскими большими людьми? Так, вроде бы всё… Запомнили? И ещё одно наиважнейшее поручение. Разыскать в Киеве купца-гречина Настаса Петрова, взять у него на письме или в расспросе все ведомости и выспросить, отчего он, Настас, не приехал в Путивль и отчего не прислал вести листом? Того, что Настас в Варшаве прознает, вам самим в жизнь не разузнать.

— Вот и шпига самонужнейшего этим глумотворцам выдал. Не по мне сие, государь мой…

– À ты, дьяк, никак перечить мне, воеводе, вздумал?! Что нам с твоих купцов корысти? Где Настас? Почему Андрюшка Бубенист не ушел за ним по сию пору?

Дьяк встал со скамьи.

— Государь воевода, да они, шпыни эти убогие, не токмо по-польски, и по-черкаски не понимают.

— Малый наш родом из Киева, — опять вытолкнул вперед Васку атаман. — Отец у него был в полку Сагайдачного.

— Слышишь, дьяк? Да ведь они и сами собирались в Киев на промысел — верно, ребята?

— Ты, государь воевода, на сажень сквозь землю прозираешь, — сокрушенно вздохнул Бажен. — Не вели казнить, вели миловать!

— Видишь? Вот они и пойдут себе промышлять. Поляки привыкли, что мы купцов и чернецов на проведывание отправляем, а на скоморохов никак не подумают!

— И все ж, мыслю, их одних, ненаученных, отпускать не можно. Токмо деньги пропадут.

— Так пошлю с ними Андрюшку Бубениста. У меня он отказаться не посмеет! Послать стрельца за ним, а второго за спасским протопопом, чтобы этих ребят к присяге привести. Вроде всё… Да, вот что ещё. Выдай им на подъем… три рубля.

Дьяк поднял редкие брови, грузно встал со скамьи, подошел к кованому сундуку, кряхтя, снял с шеи ключ… Воевода принялся повторять задание, потом сам пошел погнать стрельца за протопопом.

Когда Бажен принял деньги, и все повторили за важным протопопом слова присяги, грозящие страшными карами на том и на этом свете за выдачу государевых великих тайных дел, и целовали на том крест с Евангелием, воевода приказал:

— Выехать заутра же, до света. Руку, руку целуйте за великую за милость и доверие! Фрол Никитич, вели сейчас же послать за Андрюшкой.

— Государь воевода, он нам знаем. Сами тебе Андрюшку покличем, — почтительно отозвался Бажен.

— А ты, дьяк, говорил… Да это же орлы!

Когда скоморохи, за полчаса превратившиеся в разведчиков-шпигов, вышли, кланяясь, поскучневший воевода сказал дьяку:

— Чтоб не запамятовать… Ты, Фрол Никитич, запиши, что дал я весёлым пять рублей, да возьми ещё два рубля из казенных денег и отдай подьячему своему, Филатке. Шапка на нем до того паскудная, облезлая вся — смотреть не могу уже… Пускай новую справит.

— За что ему, Фильке, такой подарок?

— А так. Войны с Польшею не избежать. Смекаю, что за Смоленск воевать придется, а ежели бунт на Украине забурлит не на шутку, а казаки с митрополитом киевским снова попросятся под высокую царскую руку, тогда в поход ещё раньше доведётся выступить. В поле сабля чинов не разбирает… «Копите, — сказал Златоуст, — на исход добрыя дела». К часу смерти своей, то есть. Я сегодня, дьяк, добрых дел и прикопил: вот ещё и скоморохов на прощанье не высек.