У пристани

XXXIV

Небольшая банда поселян, вооруженных копьями, косами, вилами и ножами, выбралась из хустского леса и стала осторожно врассыпную пробираться перелесками да оврагами, придерживаясь дороги, ведущей к Корцу. Никто, конечно, из этой нестройной, разношерстой толпы и не думал нападать на укрепленный замок князя Корецкого, где, кроме княжеской семьи и хорошо вооруженной команды, было много отрядов и других польских магнатов, съехавшихся в это недоступное гнездо, но всякий надеялся встретить под Корцом загоны Морозенка или Чарноты, о которых сообщали в монастыре.

После вчерашнего проливного дождя всюду стояли огромные лужи, а в долинах — целые озера, через которые приходилось брести почти по пояс в воде, но зато гроза очистила воздух и наполнила его освежительною, ароматною прохладой. Дорога шла все лесом; иногда он разрывался, и путники выходили на широкое поле густой, нескошенной травы или полегшего жита.

Но такие перерывы встречались очень редко, лес снова смыкался за полем, и путники вступали опять под его прохладную тень.

Усталые, измокшие, они тащились молча и осторожно, стараясь производить как можно меньше шума.

Дальше можно было держать себя смелее, но здесь, вблизи от Гущи, в которой сосредоточивались такие силы пана воеводы и к которой отправился отец Иван с поселянами, надо было соблюдать большую осторожность.

Солнце уже стояло над самою головой и показывало полдень, а путники до сих пор еще не делали привала. Оксана, впрочем, не ощущала никакой усталости, она не чувствовала ни тяжести своего тела, ни страшных пузырей, натертых на ногах; она ощущала в своем сердце только такой безграничный прилив радости и счастья, который все эти физические страдания делал ничтожными и легко переносимыми. Силы ее утроивались от этого необычайного подъема духа. Ей казалось, что люди двигаются невыносимо медленно, хотелось бежать, на крыльях лететь туда, где ждет он, дорогой, так мучительно любимый, так бесконечно долго жданный!

— Олексо! Олексо! Жизнь моя, счастье мое! — шептала она, прижимая руки к сердцу, будучи не в силах подавить свое волнение.

Но вдруг восторг ее сменялся отчаянием и сомнением. Она уже так привыкла к горестям и разочарованиям, что боялась верить этому близкому счастью. Воспоминания о мнимом спасении ее Комаровским, о побеге с Ясинским смущали ее сердце предчувствиями какого-то несчастия и горя. Ей начинало казаться, что это обман, что сообщение о Морозенке принес какой-нибудь лядский шпиг для того, чтобы вовлечь их в западню; то ей казалось, что сама она ослышалась, что никто не упоминал имени Олексы; то ей казалось, что он уже пойман, замучен, четвертован.

Наконец ее треволнения достигли такой степени, что она решилась обратиться к деду. — Диду, — произнесла она как можно тише, — да это правда ли, что Морозенко здесь недалеко?

— Что ты, что ты, хлопче, — повернулся к ней дед, — я вот расспрашивал опять людей... сами его видели, говорят все, что здесь он передохнет с день, не больше, потому — спешит к батьку Богдану.

— Свите божий! А мы так ползем! — воскликнула Оксана.

— Тише ты, дурной! — дернул ее дед за рукав сорочки. — Да мы и так гоним без передышки, словно дети, забавляясь игрой в гусей. Я уж давно ног не слышу, и то пора бы сделать привал, а то понатужимся сразу, а потом не хватит сил.

Но Оксана словно не слыхала его предостережения.

— Господи! Когда бы скорее! — вырвался у нее такой горячий возглас, что шедший с ней рядом угрюмый крестьянин спросил с изумлением:

— А тебе чего это, хлопче, так больно Морозенко понадобился?

Оксана сразу смешалась.

— Брат он ему, видишь ли, старший, — поторопился объяснить дед. — Семью их всю вырезали, осталось их только двойко, да вот и то его, — указал он на Оксану, — уволок пан Чаплинский с собою, а мы с ним выкрались да и спешим теперь к брату.

— Ага, вот оно что! — произнес крестьянин. — Ну, это в наше время не диковина, хлопче! Сиротят они так и отцов, и детей! — И, подавивши короткий вздох, он погрузился снова в свои, очевидно, невеселые думы.

Это маленькое происшествие заставило Оксану быть осторожной: до самого привала она не проронила ни слова, повторяя только в мечтах имя Олексы и прилагая к нему все нежные, дорогие названия, какие только могло подсказать ей нежное, переполненное любовью сердце.

Уже солнце начало склоняться к горизонту, когда решено было остановиться для привала.

Усталые путники размотали свои измученные ноги, закусили хлебом с огурцами и прилегли заснуть, чтобы быть в силах ночью снова продолжать свой путь.

Уже давно в воздухе носилась какая-то желтоватая мгла и слышался запах гари, но путники, подавленные своими думами, не замечали этого во время своего пути и, расположившись на покой, заснули сразу. Но когда начало темнеть и сумрак сгустился в лесу, один из поселян, поставленных на — страже, обратил внимание всех на край неба, начавший светиться из-за леса алым заревом.

— Горит, братцы, горит в той стороне что-то! — крикнул он тревожно.

— Горит, и здорово, — поднялся дед, — видимо, далеко, а сколько захватило неба.

Все вскочили.

— А влезь-ка, кто помоложе, на дуб, — обратился к Оксане первый угрюмый крестьянин, — где именно пожар, не в нашем ли селе?

Оксана не заставила повторять просьбы и бросилась карабкаться на дуб, но делала это неумело и все скользила ногами.

— Да как ты лезешь? Ты обхвати ногами дерево да и двигайся! — ворчал угрюмый мужик. — Гай-гай, а еще хлопец! Мало разве надрал на своем веку сорочьих да вороньих гнезд?

— Да он больше возле чертовых панов козачком был, — вступился дед, — а вот я подставлю плечо, — подсадил он Оксану на первую ветку, с которой уже легко было выкарабкаться на верхушку.

— Ну-ну?.. Ну что, где горит? — заинтересовались все путники, разбуженные тревогой.

— Вон там за лесом, будто у речки...

— Так и есть, что у нас в Гуще, — потревожились некоторые.

— В Гуще, в Гуще, нигде как в Гуще, — подтвердили другие.

— Что это, жгут, верно, наших ляхи? — вскрикнул гневно угрюмый мужик.

— Ну нет, — заговорил уверенно дед, — Кисель свое добро жечь не станет, это, должно быть, отец Иван поблагословил молодцам распалить люльки.

— Верно, верно! — подхватили многие. — А если это наши, — помогай им бог, пусть и наше добро все прахом пойдет, лишь бы проклятым ворогам добре икнулось!

Все заговорили на эту тему, сон и утомление прошли сразу; решили двигаться дальше, боясь, чтобы не настигли всполошенные поляки, которые, наверно, станут удирать из Гущи.

Вскоре взошла луна, и идти стало еще лучше. Покинувши извилистые и тенистые тропинки, путники решили пойти ночью большою дорогой.

Было уж пройдено еще верст пять-шесть, когда первая Оксана заметила мелькнувший вдали между дерев огонек.

— Панове, огонь, огонь! — вскрикнула она, указывая рукой по направлению светящегося пятнышка.

— Тс... тише! — схватил ее за руку дед.

— Где, где огонь? — начали осматриваться окружающие.

— Да вот, вот... — показывала Оксана.

Но огонек, мелькнувший вдали, скрылся вдруг куда-то, словно провалился сквозь землю. Несколько минут путники напрасно колесили вокруг, отыскивая его, но огонек скрылся.

— Уж не показалось ли тебе, хлопче? — спросил наконец с сомнением дед.

— Да нет же, нет, видел! Крестом святым клянусь! — уверяла, чуть не плача, Оксана.

Несколько хлопцев разбежалось в разные стороны, и вскоре послышался радостный, громкий шепот:

— Есть, есть, панове, и не один, несколько... Это костры горят, версты две отсюда, рукой подать.

— Морозенко, Морозенко! Он, дидуню! — вскрикнула радостно Оксана.

— Да молчи ты с своим Морозенком! — дернул ее сердито за руку дед. — Тут, панове-браты, надо поступить осторожно. Быть может, на Морозенка будем целить, а к ляхам попадем в зубы.

— Какие тут ляхи? Нет никого! Да это тот же и есть Волчий лес, где Морозенко должен отдыхать, а он уж поблизу себя не потерпит лядского духу! — раздались кругом восклицания.

Но дед остановил всех:

— Э, нет, панове, поверьте уж моей седине, послушайте меня: осторожность нам не помешает. Положим, что оно и вернее то, что это Морозенко, ну, а что, как вдруг ляхи? Все может статься. Быть может, это какие беглые паны перекрываются, а у них ведь с собой и мушкеты, и пистоли, а у нас на всю братию не найдется и двух. Так не лучше ли будет, когда мы станем подвигаться понемножку, а вперед лазутчиков пошлем? Убытку нам от этого никакого не будет, а добро большое: уж недаром старые люди говорят, что береженого бог бережет.

Решено было выслать вперед несколько лазутчиков, которые должны были подползти к самому лагерю и разузнать, кто это такие, и в благоприятном случае выстрелить два раза из мушкета.

Как ни уговаривал Оксану дед, чтобы она не шла вместе с ними, хлопец настаивал на своем.

— Ну только ж смотрите, дети, осторожно, тихо подползайте, — наставлял их еще раз дед, — а мы будем понемногу подвигаться вперед.

— Да не бойся, диду, — ответил угрюмый мужик, вызвавшийся тоже идти вперед, — не выдадим.

— Ну, с богом, дети, а коли что, так спешите назад, мы будем недалеко.

Парубки перекрестились и двинулись вперед.

Все шли воровски тихо, не произнося ни слова. В лесу было глухо и сыро, как в могиле, набежавшие тучи закрыли луну. Каждая треснувшая ветка заставляла вздрагивать всем телом. Слышалось только учащенное дыхание движущихся без шума фигур. Оксана шла рядом с угрюмым мужиком. От волнения ей захватывало дух, ей казалось, что стук ее сердца разносится по всему лесу. Так прошло четверть часа. Вдруг один из передовых парубков шепнул едва слышно:

— Огонь.

Все вздрогнули, — насторожились и повернулись в ту сторону, куда указывала его рука.

Действительно, среди стволов деревьев мелькнул, как звездочка, огонек. Парубки, удвоив осторожность, двинулись торопливо вперед. Вскоре можно было уже ясно различить четыре больших огня, по-видимому, четыре костра.

— Ну, панове, теперь ползком, разобьемся по двое, — заговорил едва слышным шепотом угрюмый мужик, — вон где они, в долине.

Парубки разделились на три группы и поползли по земле. Лезть было тяжело и неудобно. Несколько раз Оксана натыкалась в темноте на острый сучок или еловую шишку, но она не замечала ничего.

— Слышишь, лошади храпят! — раздался над ее ухом шепот соседа.

Оксана прислушалась и действительно услышала лошадиный храп.

— Конные... — прошептал снова мужик. — Либо козаки, либо паны, но не наш брат, серяк.

Они подвигались дальше. Почва начала понижаться.

— Обрыв, хлопче, — прошептал снова мужик, — будь осторожен, не кувыркнись...

— Не бойтесь, дядьку, — едва могла ответить задыхающаяся от волнения Оксана.

Но вот деревья начали редеть, и наконец лазутчики очутились почти на самом краю обрыва.

— Ты дальше не лезь, хлопче, посмотрим: видно и отсюда, — удерживал ее за плечо мужик.

Оксана замерла на месте и, вытянувшись, из-за дерева начала всматриваться в то, что происходило внизу.

В долине, окруженной со всех сторон лесами, горели ярко четыре больших костра с установленными на них котелками. Вокруг них сидело душ сто козаков в синих жупанах, смушевых шапках, а между ними мелькали и хлопские серяки.

— Наши, наши, дядьку! — вскрикнула громко Оксана. — Смотрите, козацкие шапки, жупаны!

— А почему ж их душ сто, не больше? — заметил ещё нерешительно мужик.

— Кто знает, они нам расскажут... быть может, это передовой отряд... идем, идём скорее, — задыхалась Оксана, дергая крестьянина за рукав.

— Стой, — остановил он ее, — мне послышалось какое-то лядское слово.

— Да нет же, нет! — вскрикнула нетерпеливо Оксана. — Ведь видите же вы — козаки... козаки! — и с этими словами она бросилась вперед.

Крестьянин поспешил за ней. Через две минуты они уже стояли на краю обрыва.

Появление их было замечено среди козаков и вызвало сильное волнение.

— Эй, кто там? До зброи! — закричали некоторые из них, подымая ружья.

— Стойте, стойте, братове! — замахала Оксана и крестьянин шапками, спускаясь с обрыва.

— Свои, свои, свои!

Последний возглас, казалось, не произвел особенно приятного впечатления на козаков, но они остановились, не спуская мушкетов.

Оксана не сбежала, а слетела с обрыва.

— Вы от Морозенка, от Морозенка, панове? — бросилась она к ним с вопросом.

— Гм... вот что! Да, от Морозенка, — ответили ей некоторые; другие переглянулись.

— Где же он?

— А тут близютко... А вы куда?

— Мы с загоном... нас выслали вперед разведать, чтобы не налететь на поляков... — С загоном? — переспросил встревоженно один из козаков, казавшийся старшим. — А много ли вас?

Нет, всего тридцать.

Козак шепнул что-то другому и продолжал свои распросы:

— Куда же это вы шли?

— Да к Морозенку, спешили соединиться... говорили, что он недалеко.

Да это он нас выслал вперед, а где же ваши товарищи?

Здесь, в лесу, — ждут гасла, — ответил крестьянин.

— Ну так давайте ж его скорее... чего же вы ждете? — зашумели кругом козаки. В это время из опушки показались и другие четыре парубка. Крестьянин, пришедший с Оксаной, поднял пистолеты и дал один за другим два выстрела.

Оксана засыпала вопросами давно желанных друзей, но они большей частью отмалчивались или произносили какое— нибудь односложное слово.

Не прошло и получаса, как из опушки начали показываться вооруженные ножами, дрекольями, самодельными мечами крестьяне; козаки приветствовали их громкими радостными восклицаниями.

— Ну что же, теперь все, диду? — спросил старший из козаков деда, когда последние группы спустились с обрыва.

— Все, все, сынку! — ответил старик.

— Ну так пойдем к атаману, оставьте только тут дреколье, — скомандовал козак.

Крестьяне побросали наземь оружие и тихо, поснимав шапки, последовали за козаком. Остальные козаки двинулись полукругом за ними. Но не успели они сделать и нескольких шагов, как вдруг раздался чей-то визгливый, шипящий голос:

— На пали их всех, на виселицы быдло!

Если бы в это время земля провалилась под ногами поселян, они не так бы испугались и поразились, как от этого возгласа; они даже сразу не поняли, что случилось, как это козаки начали кричать по-польски и ругать их быдлом? Но им не дали опомниться. С гиком, с дикими криками набросились на них со всех сторон переодетые ляхи.

— А что, поймались, псы, схизматы, быдло! — раздались со всех сторон яростные польские возгласы, и, выхвативши кинжалы, ножи и сабли, ринулись на крестьян разъяренные ляхи.

— Зрада! Зрада! За ножи, братове! — раздались крики среди крестьян.

Некоторые схватились за ножи, но так как они против сабель и копий оказались ничтожными, то защищаться было нечем.

Произошла какая-то безобразная свалка: поляки набрасывались на крестьян, валили их на землю, скручивали веревками, прикалывали кинжалами.

Почти никто не сопротивлялся.

И неожиданность, и ужас, и беспомощность парализовали совершенно крестьян.

А чей-то визгливый голос все выкрикивал:

— Оставьте несколько псов для потехи, шкуру с живых сдерем, на колья посадим. Гей, готовьте пали и веревки, мы им покажем Морозенка! А вы, бестии, подумали, что это и вправду козаки? Ха-ха-ха, только вашу шкуру надели, чтобы лучше ловить вас и карать за бунтарство! — кричал и шипел голос, разражаясь какими-то дьявольскими проклятиями.

Когда Оксана услыхала этот голос, он ей показался знакомым, но из всех его проклятий она поняла только одно: что она снова попала в ловушку к полякам. Охватившее ее отчаяние было так велико, что Оксана почувствовала вдруг, как всякая энергия, всякая жажда жизни покидает ее.

«Ох, смерть, скорее бы только!» пронеслось в голове ее, и она безропотно дала связать себя, когда очередь дошла до нее.