Убийство по лицензии

Глава 12

Справедливости ради надо сказать, что функции фирмы «Нескучный сад» закончились еще на этапе съемок фильма «Ее обратная сторона». Режиссеру, бедному итальянскому эмигранту, никогда не снимавшему ничего более значительного, чем роды собственной кошки, была выплачена контрактная сумма. Набранные по объявлению в бульварной газете актеры разъехались по домам, а съемочная группа продолжала заниматься постановкой й оформлением детских праздников, коими она и была призвана служить десятой музе — музе кино.

Все изменила случайность. Она не была запланирована госпожой Резник, но поскольку очень удачно вписалась в жизненный сценарий героини, то получила блестящее развитие. Монтирующийся в студии фильм просмотрел какой-то продюсер из тех, что отбирают репертуар к второстепенным кинематографическим фестивалям, — Эрик Фихтер считал себя тонким ценителем киношных изысков. Фильм ему не понравился.

— Отвратительно, — сказал он. Выдержав паузу, добавил: — Безобразно, — потом помолчал и еще раз не сдержался: — Говноподобно.

— Почему? — спросила любопытная подруга продюсера, которая тоже давно и безуспешно баллотировалась в актрисы.

Такая тройственная оценка ее приятеля была достаточно необычна и поэтому нуждалась в разъяснении. Обычно Эрик Фихтер просто выбрасывал фильмы в мусорную корзину, не удостоив их даже своего царственного осуждения, за которое ему платили крупные суммы.

— Дурная смесь из Тарантино, Спилберга и Фредерико Феллини.

— Чем она дурна? — поинтересовалась его любопытная подруга. — Ведь составляющие по отдельности приносят неплохой доход.

— Безвкусица, смешение жанров, эклектика, претензия на русскую духовность, которая уже сидит в печенках у всей Европы, плюс еврейская сентиментальность на фоне американского тупого хамства.

— Ну и что? — не отставала подруга.

(Именно ее любопытству и должна быть обязана Марушкина своей внезапно вспыхнувшей славой.)

— Сценарист туп, режиссер бездарен, оператор без рук, звукорежиссер откровенно и бесповоротно глух. У актрисы до отвращения стандартная внешность и задатки балаганной клоунессы. Герой-любовник, кажется, никогда не имел женщины, кроме как на сцене, и никогда не играл нигде, кроме церковных пьес в колледже для слабоумных.

— Ну и что? — удивлялась подруга. Ей казалось, что все вышеперечисленные недостатки плавно перетекают в достоинства. Так оно и оказалось.

— …Бессвязные картины, хаотический калейдоскоп, животные инстинкты… — пробормотал Эрик Фихтер. Потом задумался и добавил: — Хотя…

Это робкое «хотя» решило все. Просмотрев картину еще не менее пяти раз, он наконец вынес свой окончательный вердикт:

— Почти гениально!

Он все же добавил для подстраховки слово «почти», хотя был уверен на все сто в своей оценке. Он разыскал где-то на периферии Европы режиссера Мадзини (тот предавался порочным наслаждениям на всю сумму, выплаченную ему неизвестным русским агентством) и за смешные деньги купил у него права на демонстрацию киноленты в течение десяти лет. Дальше фильм плавно влился в число картин, отобранных для просмотра на Берлинский кинофестиваль. Началась самостоятельная жизнь «Ее обратной стороны».

Ожидаемого чуда не случилось. «Ее обратная сторона» не завоевала никаких призов на фестивале, однако все же была признана самыми утонченными эстетами культовой картиной девяностых. Ее смотрели высоколобые киноведы и узколобые актеры, жадные до денег продюсеры и расчетливые дельцы, желающие сделать бизнес на съемках.

Все ее признавали ужасной, бестолковой, разрушающей все каноны, порочащей святое искусство, но — гениальной. Некоторые с трудом сдерживали зевоту в темноте просмотрового зала, но потом, выходя на свет, восхищенно закатывали глаза и глубокомысленно вздыхали с «ученым видом знатока». Гурманы от кино находили в фильме пряную остроту угасания человечества и холодное дыхание небытия. Возможно, они выдумали все это, стыдясь признаться самим себе, что картина бездарна. А может быть, в ней действительно было что-то такое, что выделяло ее из общего ряда. Может, режиссер Мадзини в первый и последний раз в жизни выложился на все сто, ведь в кои веки нашелся безумец (пожелавший, впрочем, остаться неизвестным), который вручил ему дорогую камеру и несколько километров качественной пленки.

Эрик Фихтер огреб круглое состояние и удалился от дел, предпочитая вечный отдых у моря просмотру новинок из мира кино. А прыткие отечественные журналисты пронюхали, что актриса, снявшаяся в главной роли нашумевшего фильма, — безвестная русская, и отныне не давали Марушкиной покоя ни днем, ни ночью.

На фоне всеобщего восторга только господин Марушкин был недоволен случившимся. Если бы он мог заранее предполагать, что картину ждет такой сумасшедший коммерческий успех! Бешеные деньги текли мимо него, а он вынужден был оставаться в стороне — это раздражало его. Но сделать было уже ничего нельзя — с юридической точки зрения прыткий Эрик Фихтер безукоризненно оформил свою сделку с Мадзини. У Марушкина еще оставалась значительная часть капитала — его жена. Он стал подумывать пустить ее в оборот.

Теперь уже режиссеры отечественного разлива приглашали Марушкину сниматься в фильмах, но она раз за разом отвергала все сценарии, вспоминая тот самый английский курятник, где в ее нежные коленки впивались куски сухого птичьего помета. Также ей грезились ночные купания в море и темная, с серебристыми прядями на висках голова страстного Мадзини, мирно покоящаяся на плече рыжего флегматичного Стива. Она не хотела больше сниматься. Она создавала себе имидж утонченной натуры, страдающей от грубости мира, — такие выдуманные страдания ее очень устраивали.

Жизнь в кои веки казалась ей упоительной. Немного расстраивал лишь тот факт, что скептическая подруга Лолита, так расстроившая Марушкину перед поездкой в Лондон, исчезла в неизвестном направлении. Причем никто из прежних знакомых не знал ее адреса. С истинно женским ехидством Лидии хотелось встретиться с ней и продемонстрировать толстенную пачку восторженных рецензий — хвалебных отзывов о фильме «Ее обратная сторона» и об актрисе Марушкиной лично. У нее просто руки чесались, так страстно хотелось увидеть перекошенное лицо подруги. В это время «Лолита» продолжала скромно трудиться в отделе технического сопровождения фирмы «Нескучный сад» и не подозревала о мстительных желаниях своей бывшей подопечной.

Теперь, когда Лидия в сопровождении супруга посещала рестораны или престижные вечеринки для артистической элиты, она гордо шла, рассекая грудью пространство, а ее муж мелко трусил сзади, оставаясь в тени жениной славы. Во время интервью, которые Лидия давала только в исключительно важных случаях, ее спрашивали:

— Кто ваш супруг, чем он занимается? — ожидая услышать, что он или режиссер, или что-то в этом роде.

Но Лидия смущенно хмурилась, давая понять, что эти вопросы ей неприятны, и, небрежно махнув рукой, отвечала, вертя на пальце кольцо:

— Так… Торгует бензином, — говорила она с таким презрением, как будто Марушкин всю жизнь торговал гнилой картошкой на базаре. Теперь она была бы уже не прочь получить развод от собственного супруга и устроить свою дальнейшую жизнь по своему усмотрению.

Лидия устала от всей этой шумихи, поднятой вокруг нее. «Слава утомительна», — лицемерно вздыхала она, забыв, как еще недавно выла от тоски, сидя в своей спальне перед полупустой бутылкой дешевого портвейна. Закономерным итогом ее похождений стала книга воспоминаний, идею которой подкинул супруг, давно мечтавший о расширении собственной деятельности в смежных нефтебизнесу областях. Например в литературе.

Но эту книгу она не успела дописать. Ей помешала фирма «Нескучный сад». В высших эшелонах руководства разрабатывался необыкновенный сценарий, который обещал перекрыть своей занимательностью все прочие. Дело оставалось за малым — подготовить главное действующее лицо. Между тем главное действующее лицо в это время было, как говорится, ни сном ни духом.

Андрей Губкин очнулся, когда его начали молотить прикладами и сапогами. Он поднял окровавленное лицо. Сквозь розовую пелену, застилавшую глаза, едва различались безликие фигуры в пятнистой форме. Они что-то кричали на незнакомом языке, суетились, пытаясь поднять пленных с земли и заставить их двигаться. Парень с глубокой дырой вместо живота стонал, пытаясь опереться на локоть, его рвало. Запах крови смешивался с удушливой вонью обувной кожи, пороховой гари и с незнакомыми запахами чужой земли. В смутном предрассветном тумане плавно скользили силуэты машин, зубцы поросших лесом гор сжимали поляну со всех сторон.

«Это только сон, — думал Андрей, пытаясь подняться с земли, — это все кончится, как только я проснусь». Но он все не просыпался… Он не мог проснуться, потому что это была явь…

Как он очутился во французском Иностранном легионе, Андрей сам не мог понять. Началось все с того, что он по совету Гарри отправился в развлекательное путешествие, которое ему организовала фирма «Нескучный сад».

Поначалу все складывалось прекрасно: новые города, новые знакомства, соблазнительные подружки всех цветов кожи и всех национальностей, готовые выполнить любое его желание. Он даже посетил Дрезденскую галерею, где персональный экскурсовод тщательно просвещал его относительно различий в колористике живописи раннего и позднего Рафаэля. Все это, конечно, было исключительно познавательно, но довольно скучно. Губкин равнодушно жевал жвачку, тоскливым взглядом окидывая сумрачные лица святых с древних полотен. Он совсем не так представлял себе долгожданную поездку.

В тот вечер Андрей быстро заснул на мягкой кровати в роскошном номере гостиницы. Он спал долгим, глубоким сном без тревожных сновидений, а проснулся на жесткой подстилке, которая мерзко воняла козлом. Было сумрачно. И как-то холодновато, зябко. Подстилка, кажется, валялась на голой земле — пучки сухой травы щекотали мятое со сна лицо. Огромный номер гостиницы сузился до размеров старого «Запорожца», и в нем было темно, как в утробе. И тихо. Только где-то вдалеке глухо позвякивал тоненький колокольчик.

Андрей протер глаза и сел на подстилке. Сквозь смутный треугольник сбоку серел дождливый день. Чтобы окончательно прийти в себя, пришлось высунуть голову через отверстие, и тут Губкину стало нехорошо. Оказывается, он сидел в продуваемом всеми ветрами шалаше, а шалаш стоял на зеленой лужайке посреди грозно шумящего елового леса. Склон горы, плавно спускавшийся вниз, внезапно обрывался над гремящей среди камней горной рекой.

— Где это я, черт подери? — изумился Губкин. Он оглядел себя.

Вместо его любимого чудесного кожаного костюма в духе североамериканских индейцев на нем было надето какое-то полотняное тряпье, в котором дыр было намного больше, чем ткани. Вместо классных шузов на ногах были рваные опорки. У входа в шалаш лежал заскорузлый кнут с гладкой ручкой, отполированной руками до блеска.

Андрюша вылез из шалаша и тут же угодил стоптанным ботинком в коровью лепешку.

— А-а, ось дэ ты, поганец! — откуда-то с небес пророкотал громовой голос, и на спину Андрея обрушился град чувствительных ударов. — Ось як ты дывышься за моею козою! Зараз я тоби всыплю горячих!

Дюжий седовласый детина, подхватив с земли пастуший кнут, в сердцах охаживал ничего не понимавшего певца. Андрей испуганно корчился под градом ударов и только жалко прикрывал руками голову.

— Нэ чипай его, Охрим, — вступился за избиваемого мягкий женский голос. — Цэ ж зовсим нерозумна дытына. Пожалий його, вин же зовсим ума решився, як того неньку вовкы задэрлы.

Это была женщина в меховом гуцульском жилете, цветастом платке и с острой косой-литовкой в руке. Мимоходом вступившись за избиваемого, она прошла по тропинке, скрипя сапогами, и растворилась среди деревьев. Совсем близко послышался глухой топот копыт и мелодичный звон колокольчика — подоспело стадо, состоявшее из коз, овец, коров и двух овчарок, деловито сновавших вокруг скота.

Седовласый сунул в руки Андрею кнут и знаками показал ему, что нужно направлять стадо на выгон — зеленую лужайку, огороженную от леса почерневшими от дождей кольями.

Андрей не мог сообразить, что происходит. Нет, он понимал, что его принимают за полоумного деревенского пастуха, кем он и являлся, судя по одежде. Но почему? Опасаясь кулаков мощного старика, Губкин не решился протестовать, надеясь, что сейчас откуда-нибудь появится его продюсер Гарри и недоразумение быстро разрешится. Он считал, что все это дурацкая неумная шутка каких-то неведомых друзей.

Пока же Андрей лишь осторожно помахивал кнутом и опасливо косился в сторону леса, откуда доносился глухой стук топора, — тот самый ненормальный старик, кажется, неподалеку рубил дрова и одновременно наблюдал за ним из-за деревьев. Гарри почему-то все не появлялся.

Начало постепенно темнеть, и стадо самостоятельно двинулось по грунтовой дороге в деревню, видневшуюся внизу, в долине. Коровы медленно помахивали хвостами и, задирая головы, мычанием предупреждали о своем приближении. Андрюша тупо следовал за коровами, робко оглядываясь на черную громаду леса, откуда еще доносилось тюканье топора.

В деревне, состоящей из нескольких чисто побеленных домиков, коровы разбрелись по дворам, и Губкин остался стоять в дурацкой одежде один посредине дороги. На него никто не обращал внимания, к нему никто не подходил. И Гарри почему-то тоже не появлялся. Быстро темнело.

Пора было от молчаливого изумления переходить к действиям. Андрюша постучал в первый попавшийся дом, извинился и хриплым от волнения голосом принялся интеллигентно объяснять, что он, очень известный певец, отстал от своей гастрольной группы и ему нужна помощь. Столетняя карга с глазами опытной ведьмы молча сунула ему в руку плошку с творогом и недовольно бросила:

— Йды, спы на синовали, нэма чого по ночах дверьмы гупать!

Дверь захлопнулась. Андрей остался стоять с глиняной миской в руках, заботливо прикрытой марлей от мух.

Пришлось попытать счастья в другом доме. После робкого удара дверь хаты гостеприимно распахнулась, и молодая девушка в национальной одежде, расшитой крестиком, приветливо улыбаясь, сунула ему в руки казанок с еще теплой картошкой. В ответ на его путаные объяснения о том, что он певец, соболезнующе произнесла, нежно проведя мягкой рукой по его всклокоченным волосам:

— Бидный наш, Андрийко, дурачок… Зовсим сверзился з розуму.

В третьем доме повторилось примерно то же самое, но там ему дали ломоть черного хлеба и пару еще теплых от солнца огурцов. Очевидно, в этом горном селении все сговорились не принимать его всерьез. Делать было нечего, дальше ходить бесполезно, желудок Андрея уже бунтовал от голода. Губкин сел на ступеньки хаты и поел картошки, с тоской размышляя над тем, что же теперь делать.

Когда совсем стемнело и на небе зажглись крупные хрустальные звезды, стало холодно. В мозгу внезапно всплыли слова старухи о сеновале. «В конце концов, не погибать же на улице от холода, — решил он и полез по приставной лестнице наверх. — Надо выспаться. Завтра приедет Гарри и вся эта белиберда закончится. Скорее бы приехал Гарри», — думал он, засыпая.

На рассвете его разбудил чувствительный пинок. Это был тот самый могучий дед, накануне выбранивший пастуха из-за своей козы. Сквозь прорехи в крыше виднелось чистое, умытое небо, и яркое солнце жизнерадостно скалилось сквозь ветки высоких груш.

— Вже шисть годын, а вин спыть! — с негодованием заключил преследователь Андрея.

Пастуха безжалостно сволокли вниз и, не дав очухаться ото сна, вновь отправили на полонину пасти стадо. На его жалкий лепет о том, что он певец, что это недоразумение и что ему нужно позвонить по телефону, никто не обращал никакого внимания.

Целый день Губкин провел в уже знакомом ему шалаше. Постепенно он стал осваивать нехитрую профессию пастуха, опасаясь очередных рекламаций со стороны того самого опасного деда. Под вечер он уже кое-как научился справляться со стадом. Теперь певец бодро кричал «эй», размахивая кнутом, и бегал вокруг коров, стараясь во всем подражать собакам, которые, видно, не один год занимались этой работой. Целый день он прокручивал в уме возможные варианты случившегося. Гипотеза о неожиданном провале в памяти казалась ему наиболее вероятной. Но вот чем был вызван этот самый провал, было решительно неясно. Андрея очень угнетало то, что он не мылся уже второй день, от него несло навозом.

А Гарри все не ехал. Что такое? Может быть, он не знает, где его подопечный, и тоже бегает, волнуется, сходит с ума? Придется, наконец, жить своим умом. За день Андрей продумал линию поведения и решился действовать.

Вечером на деревенской площади под одинокой лампочкой, размеренно колебавшейся от порывов ветра на электрическом столбе, Губкин со всей силы стал вопить: «Люди! Люди! Спасите!» Мало-помалу возле него собралась изрядная кучка народу. В основном здесь были старики с темными, загорелыми лицами и босоногие дети. Несколько молчаливых мужчин равнодушно смолили цигарки поодаль, обсуждая виды на урожай картошки в этом году. К этим-то слушателям и обратился с речью новоявленный пастух.

Первым делом он поведал о том, что на самом деле он не пастух, а известный российский певец Андрей Губкин, волею судеб оказавшийся в их захолустье. Он (без лишней скромности) довольно обеспечен материально и за оказанную помощь отблагодарит местное население крупной суммой в свободно конвертируемой валюте. А сейчас ему нужен телефон или машина, чтобы добраться до ближайшего города.

Люди слушали его молча и только неодобрительно покачивали головами. Ему явно не верили. Тогда Андрюша выдал свой последний железобетонный аргумент, на который он надеялся больше всего.

— Давайте я вам спою, — заявил он дрожащим от обиды голосом и тут же без разрешения затянул: — «Милая девчонка, задери юбчонку… А-а-а…»

Тяжелый, соболезнующий вздох, вырвавшийся из уст двух десятков людей, был ему единственным ответом.

Тогда с ним случилась истерика. Он рыдал, топал ногами, брызгал слюной, рвал на груди лохмотья, бросался на людей и вообще вел себя как последний идиот. Кончилось это представление тем, что его связали вонючими веревками, окатили ледяной водой из ведра и отнесли на сеновал отдыхать. После того как его бросили в душистое сено, та самая девица, которая угощала его вчера картошкой, с нежностью в голосе удивленно произнесла:

— А и вправду наш Андрийко на того Губкина трохы схож…

В ответ раздался лишь полузадушенный мучительный стон.

На следующий день, визжа тормозами на крутой горной дороге, прикатила раздолбанная «скорая» с врачом и санитарами. Не тратя времени на лишние разговоры, на пастуха надели смирительную рубашку, сунули в рот какие-то распорки, чтобы, значит, не кусался, и повезли в психиатрическую больницу.

Андрей натужно мычал и вращал глазами. В его мычании угадывалась сакраментальная фраза «я известный российский певец», а глаза безумно шарили по сторонам. В них теплилась последняя надежда различить среди однообразных белых халатов коренастую фигуру Гарри в дорогом костюме.

В больнице Губкина с усердием мордовали целый день, допрашивая на предмет того, кто он такой. Сначала с упорством, достойным лучшего применения, Андрей честно твердил, что он знаменитый певец, и требовал телефон, чтобы позвонить продюсеру. Как ни странно, телефон ему дали и позволили позвонить в Москву, и даже Гарри (страшно повезло!) оказался дома. Но на все жалобы своего подопечного и его законное возмущение тот холодно отвечал, что это или самозванец, или психбольной, а настоящий Губкин сейчас находится рядом с ним и может лично ответить этому сумасшедшему. После этого Андрей услышал свой собственный голос, который небрежно посоветовал ему не валять дурака и продолжать пасти овец.

После такого удара Губкин сдался. Он признал себя пастухом Андрийко из горного села и согласился с тем, что окончательно спятил. Оставалось погибать в неизвестности. Санитары смерили одобрительным взглядом обмякшую фигуру певца и, вкатив ему пару уколов, от которых голова делалась тяжелой и тупой, как будто ее заполнили цементом, бросили бесчувственное тело в палату.

Ночью Андрей покорно лежал на кровати, глядя в потолок мутными от слез глазами. Сосед по палате (страдавший тяжелой формой шизофрении) соболезнующе наблюдал за его мучениями и многозначительно молчал.

Ближе к утру он неожиданно разбудил Губкина, крепко тряхнув его за плечо.

— Слушай, у меня есть ключ, — заговорщически прошептал он. — Бежим? Я один не смогу, не справлюсь с замками.

Губкин в последнем приступе надежды приподнялся на кровати и с трудом кивнул. Он не сомневался, что судьба подарила ему удивительный шанс.

Им удалось стащить у санитаров цивильную одежду и, преодолев множество дверей и несколько отвесных стен, выбраться из больницы. Кошелек, захваченный из кармана дремлющего санитара, оказался беглецам как нельзя кстати. Утро они встретили в вагоне дальнего поезда, посапывая на третьей полке. Новый приятель из психушки назвался Сашей Чекало и предложил направиться в Одессу, где живут его хорошие друзья, которые помогут им прорваться в Россию. Это был черноволосый кудрявый паренек с воровато бегающими глазами, смуглый и подвижный как ртуть. Андрей почувствовал к нему непонятное доверие.

«Хорошие друзья» в Одессе в конце концов оказались шайкой отпетых бандитов, которые промышляли нападениями на сберегательные кассы и обменные пункты, а также не брезговали мелкими разбоями.

— Нашего полку прибыло, — с удовлетворением констатировал появление двух новичков гигант с сизым бритым черепом, которого звали ласково — Голубь.

Он оказался главарем шайки и с удовольствием продемонстрировал пополнению свою огромную финку, еще, кажется, дымившуюся теплой кровью, и небрежно бросил:

— А, так, ерунда… Рыжий хотел нас заложить ментам… Вот мы его и пришили, — и любовно обтер бумагой холодно сверкнувшее при свете настольной лампы лезвие.

Дальше сценарий развивался как по писаному. Естественно, никто денег новичкам давать не собирался.

— Заработайте, — равнодушно пожал плечами Голубь, — а там посмотрим… Может, мы вас и отпустим. Может быть… Вааще-то нам люди нужны…

Андрей ощутил предательский холод внизу живота. Из огня да в полымя — вот как это называется, подумал он, с тоской вспоминая, как ему было хорошо в глухом карпатском селе. Его там кормили, все относились к нему по-доброму, как к безобидному идиоту. Целый день он мог слушать жизнерадостный колокольчик медленно бредущего по зеленому склону горы стада, рев горной речки и шелест деревьев, а ночью его ждал сеновал с мягким пахучим сеном. И там его никто не собирался убивать, разве что били немного, чтобы он лучше глядел за скотиной.

«А может быть, я и вправду не Андрей Губкин, — засомневался он, вспоминая далекое прошлое как странный, неправдоподобный сон. — Может быть, я не Губкин? Но кто тогда?»

То, что он все-таки певец и никто иной, косвенно подтверждали тексты песен, еще сохранившиеся в голове. Однако действительность твердила ему совершенно иное. Все же перед бандитами Андрей не решился выступать с сольными концертами, опасаясь, что его могут не так понять.

Его товарищ по несчастью, Саша, довольно спокойно воспринял необходимость участвовать в воровских операциях. Приятели поселились у бандитов и покорно участвовали в их спонтанных пирушках, драках и прочих небогатых развлечениях. Выходить из дома им пока не разрешалось.

— Через два дня идем на дело, — однажды вечером сказал Голубь. — Будем брать банк. Пойдут все.

Андрей замер. Противный пот заструился по спине между лопатками — певец никогда не испытывал влечения к криминалу.

Несколько дней подряд, сидя за сальным кухонным столом, бандиты разрабатывали план операции. План был как будто заимствован из американского детектива категории В. Основная роль в нем отводилась Андрею и Саше.

— Вот что, мазурики, — опрокинув в горло стакан водки, добродушно начал Голубь и любовно оглядел друзей. — Вы у нас более-менее на фраеров похожи, вам и карты в руки. Пойдете первыми.

Гениально сложный и оттого, очевидно, невыполнимый план заключался в следующем. Двое прилично одетых молодых людей должны были в рабочее время войти в офис банка, взять какую-нибудь девицу или парня габаритами поменее, из служащих, в заложники, затем потребовать для разговора представителя дирекции и изъять у него ключи от хранилища ценностей. Пока неофиты Андрей и Саша будут таким образом отвлекать основную массу людей и, возможно, милицию, другая часть шайки проникнет в хранилище со служебного входа и, обезоружив охранников, примется потрошить сейфы.

Затем после условного выстрела в воздух, когда все денежки перекочуют в мешки нападавших, Андрей и Саша должны проследовать в машину вместе с заложником, держа того под прицелом, и потом самостоятельно заметать следы по городу, отвлекая ментов от настоящих бандитов. Убедившись, что за ними погони нет, они должны на первом же повороте выкинуть заложника из машины и дальше действовать по обстоятельствам. Если за ними будет слежка — отрываться, нет — следовать в условленное место. Там-то и состоится дележ добычи.

— А после этого дуйте на все четыре стороны, — милосердно заявил Голубь. — Если, конечно, сами не захотите остаться. Каждый получит по сотне кусков самых что ни на есть зеленых гринов!

Сто тысяч долларов! Ради этого, пожалуй, стоило рискнуть! Андрей и Саша переглянулись — куш неплохой, что и говорить, но жизнь, однако, дороже денег. Но деваться им было некуда — или идти на дело, или под нож Голубя.

— Ну и затащил ты меня, Сашок, — вздохнул Андрей.

— Разве ж я знал, — печально отозвался друг. В стане бандитов, похоже, он совершенно излечился от шизофрении, от которой еще недавно так сильно страдал, и теперь демонстрировал ясный ум и великолепные коммуникативные способности.

В бандитском плане ограбления было множество изъянов. И все они отчего-то имели отношение исключительно к Андрею и Саше. Зеленые новички постоянно находились под ударом, в то время как основная масса бандитов пребывала в относительной безопасности. С самой первой минуты приятелей могла задержать милиция, они были вынуждены возиться с заложниками (работа грязная и неблагодарная), потом удирать от погони, тогда как Голубь со товарищи могли в это время преспокойно покопаться в сейфах, а затем, смотавшись «огородами» с места ограбления, без суеты поделить добычу между собой и слинять в неизвестном направлении.

А вдруг все-таки… с замиранием сердца думал Губкин. Оставалось надеяться на невероятное везение.

Новичкам выдали по два заряженных пистолета. Голубь, идиотски хохотнув, предупредил: «Стреляет!» Пистолеты оказались холодными и тяжелыми. Их стальной холод приникал даже сквозь одежду.

Рассчитанный по минутам план, как и ожидалось, оказался никуда не годным.

В банке в это время было немного народу, в основном пенсионеры. Дрожащей в коленке ногой Андрюша открыл дверь и завопил дурным голосом: «Это ограбление!» Бледный, как белая поганка, Саша скомандовал: «Все на пол!» Далее все раскручивалось как в крутом полицейском боевике. Народ, толпившийся у окошка коммунальных платежей (в основном небогато одетые пожилые люди), послушно повалился на кафельный пол. Служащий в окошке покорно поднял руки, испуганно блестя очками. Дело было, кажется, на мази, но свежеиспеченные грабители не помнили, что делать дальше. Саша ждал инициативы от Андрея, а тот лишь хватал пересохшим ртом воздух и затравленно озирался. Минуты две приятели в растерянности переминались с ноги на ногу, помахивая пистолетами, которые забыли снять с предохранителя.

Наконец какая-то молодая и красивая служащая, не выдержав напряжения, робко спросила их:

— Вам, наверное, денег?

— Да-да, — обрадованно закивал Андрей и, вспомнив свою роль, отведенную ему Голубем, добавил: — И того, как это… Нам бы заложницу.

— Пожалуйста. — Девушка с поднятыми руками приблизилась к грабителям и встала рядом с ними, ясно показывая, что она согласна быть заложницей.

— И еще нам, если можно, директора, — робко попросил Андрей и вежливо добавил: — Если вас не затруднит.

Это было бы совершенно культурное ограбление, если бы посетители банка вели себя прилично. Но нашелся, как всегда, тип, которому оказалось больше всех надо. Расслабленный вежливостью нападавших, какой-то старичок неумело бросился под ноги грабителям, истошно крича: «Девушка, бегите, я их задержу!» — хотя девушка совсем не стремилась убегать. По ее виду казалось, что она всей душой рада посетителям и хотела бы остаться с милыми молодыми людьми, зашедшими к ней на огонек.

Поскольку старый придурок повис на руке Саши и стал выдирать у него пистолет, нападавшим пришлось применить силу. В звенящей от напряжения тишине Андрей видел все словно со стороны, как в замедленной съемке. Вот он плавно нажимает на спусковой крючок, раздается грохот, старичок падает, и на полу расплывается лужа крови. Губкин еще не понимал, что убил человека — просто его палец зачем-то нажал на собачку, и просто какая-то темная жидкость потекла по полу. Истерический крик девушки вывел грабителей из оцепенения.

— Всем лежать! — дурным голосом заорал Саша, держа под прицелом помещение. — Директора быстро, а то сейчас все… Быстро, я сказал!

Потекли бесконечные секунды ожидания. Пистолет опасно дрожал в напряженных руках.

Наконец в кассовом зале появился бледный директор банка. Замогильным голосом он пробормотал, что согласен на все условия, но только пусть грабители отпустят людей.

Пока велись бесцельные переговоры, где-то вдалеке прозвучали три условных выстрела, и Андрей облегченно выдохнул:

— Уходим!

Забыв, что по инструкции им нужно взять с собой заложницу, они наперегонки бросились к машине. Едва «девятка» деловито зафырчала, готовясь рвануть с места, как вдалеке противно завыла полицейская сирена.

Грабители в машине рванули по узкой улице, мощенной брусчаткой. Вслед беглецам запели одиночные выстрелы.

После короткой, но довольно веселой погони тихими улочками, где вслед им растерянно оглядывались мирные граждане с авоськами, полными сизых рыбьих хвостов и кудрявых пучков петрушки, грабителям пришлось бросить машину с простреленным колесом и, петляя, как зайцы в зимнем лесу, уходить дворами. Кстати, Саша в этих условиях показал высший класс скоростного вождения по городу, и, если бы не его искусство, грубые милиционеры с характерным одесским выговором уже давно снимали бы показания с друзей.

Они залегли на чердаке какого-то полуразрушенного дома, полного голубиных перьев и мокрого белья на протянутых между стропилами веревках. Никто не беспокоил беглецов в их душном логове. Было тихо, только со двора доносился щебет детей и крики матерей, зовущих своих чад ужинать. Ноздри бередил острый запах рыбных котлет. Зверски хотелось есть.

— Что будем делать? — с тоской спросил Андрей. — В аэропорт нельзя, заметут. На железку тоже нельзя, там ментов полно…

— Тогда надо морем, — решил Саша. — Проберемся на какое-нибудь иностранное судно — и ищи ветра в поле! Будем добираться до России окольными путями. Да с такими бабками нас в любой стране примут с распростертыми объятиями!

Андрей тяжело вздохнул. Он не верил в благополучное окончание операции. Единственным сокровенным его желанием было вернуться домой и найти Гарри. И понять наконец, что происходит. Но это желание было почти невыполнимым.

Поздним вечером приятели отважились спуститься с чердака. Они представляли собой жалкое зрелище — помятые, испуганные, в грязной одежде и с голубиными перьями в волосах.

Хотя Андрей почти не сомневался, что Голубь давно смотался с добычей в неизвестном направлении, но, как ни странно, на хазе их поджидали довольные подельники.

— Что, фраера, струхнули? В штаны наложили? — хихикал Голубь, оглядывая потрепанные фигуры друзей. — Ну, получайте свою долю, сявки…

И вывалил на стол целую кучу украинских карбованцев.

— А как же наши сто тысяч долларов? Где наша доля? — выступил Саша.

— А это и есть ваша доля. В виде карбованцев, — хмыкнул Голубь. — Не нравится — вали отсюда, нам больше достанется.

Стало ясно, что новичков нагло обманули. Заставили выполнять самую тяжелую и самую грязную часть работы, а вместо денег подсунули кучу резаной бумаги. Бороться вдвоем против шестерых бандитов, готовых на все, было бы чистой воды безумием. Пришлось покорно сгрести деньги в мешок и отправиться восвояси.

Выйдя из дома, Андрей робко спросил:

— Может, в милицию заявим? Может, простят, если явимся с повинной?

Саша отрицательно покачал головой:

— Да ты что! Ты же того старикашку укокошил! Знаешь, что тебе за это будет? Надо сматываться.

С большим трудом они выменяли по бешеному курсу восемьсот долларов возле светящегося синими огнями казино и решили бежать из города, где на каждом углу им грезились вооруженные до зубов милиционеры.

Путь был один — через порт, на любой корабль, в любую страну. Желательно в Россию.

В тот же вечер приятели незамеченными проникли по швартовочным канатам на темное иностранное судно под неизвестным флагом, пробрались в трюм и затаились там между деревянными ящиками с каким-то оборудованием. Всю ночь они лежали на жестких досках и слушали, как в железный борт судна равномерно била штормовая волна. Утром, дав прощальный гудок, судно вышло в открытое море — шум бортовой волны сменился равномерным гулом двигателей. Беглецы не знали, куда их везут.