Убийство по лицензии

Глава 20

Тихо скрипели колеса инвалидной коляски, блестели спицы, пуская по траве солнечных пугливых зайчиков, шелестел гравий дорожек под осторожными шагами гуляющих. Даже некрасивое лицо Раисы Александровны в этот превосходный летний денек выглядело почти симпатичным, глаза ее светились особым внутренним светом, и улыбка ее была не той приклеенной, которая появляется перед фотообъективом, когда фотограф просит сказать «чиз», а искренняя и радостная. Улыбка была вызвана последним отчетом об одном важном клиенте.

— Дела идут прекрасно, — начал Константин Вешнев, ближайший друг и помощник госпожи Резник, вышагивая рядом со своей директрисой вдоль тенистой аллеи канадских кленов. — Фирма процветает, клиенты валят валом, мы вынуждены все чаще отказывать, ссылаясь на нехватку сотрудников. Появились даже иностранцы. Контингент, конечно, сложный, что и говорить, привыкли к качественному сервису, приходится тщательно прорабатывать договора на обслуживание. Кто бы мог подумать еще четыре года назад, что мы так быстро и так широко развернемся…

— Рано еще почивать на лаврах, — заметил голос с хрипотцой, на свежем воздухе звучавший непривычно тихо. — Вот Губкина чуть не потеряли, со Стеценко неизвестно что происходит… Да и Батырин, боюсь, тоже найдет повод для недовольства. Знаю я этих политиков, народ капризный, избалованный, склочный, хлебом его не корми, дай повозмущаться. Он оплатил счет?

— Батырин?.. Да, оплатил. Точнее, не он, а его партия, ПНЕ. Оплатили безоговорочно. Что ни говори, подарок шефу на юбилей — это святое.

— Что сам юбиляр?

— Вполне доволен, за малым исключением…

— Что еще такое?

— Очень волновался насчет СПИДа. Африка, говорил, антисанитария, отсутствие средств гигиены…

— Однако никто же его не заставлял сразу с тремя африканскими женами жить, — заметила Раиса Александровна. — Надо было до того бояться, а не после.

— Ну, в общем, я переслал ему по факсу справки о прививках и результаты анализов на ВИЧ-инфекцию всего племени, и он остался удовлетворен. Спрашивал, нельзя ли ему полюбившуюся жену Ньяму выписать в Россию. Естественно, обещал оплатить все расходы плюс крупную сумму премиальных лично фирме. За внеплановую услугу.

— Ну и что ты ему ответил?

— Сказал, что Ньяму съели аборигены сразу после его отлета — чтобы не разрушать впечатления.

— А он? Поверил?

— Расстроился… Наверное, действительно очень понравилась девушка. Пожалел, что сразу ее с собой в вертолет не захватил.

Помолчали. В тишине стал слышнее оголтелый щебет птиц в густой кроне деревьев, далекий гул Ленинского проспекта сливался с шелестом ветра и хрустом гравия.

— Вот что, Костя, — первой нарушил молчание хрипловатый голос. — Я давно хотела с тобой поговорить…

Компаньон изобразил на своем лице максимум внимания.

— Знаешь, у меня достаточно денег. Много мне не надо… Мечтаю о тишине, спокойствии, о тихом домике с камином и с верандой, увитой диким виноградом и хмелем где-нибудь на берегу спокойной величавой реки. Мечтаю завести собаку или кошку — чтобы приходили ко мне в комнату, когда им вздумается, и уходили через окно прямо в сад… Мечтаю болтать с соседями по вечерам, обсуждая цены на муку и колбасу, виды на урожай капусты… Короче, я устала, я хочу отойти от дел…

Вешнев принялся было горячо возмущаться, уверять директрису, что невозможно вот так, с бухты-барахты бросить процветающую фирму, прекрасный коллектив, живущий только работой, но узкая рука предупредительно поднялась в воздух, и поток слов затих.

— Я все это знаю. Я не собираюсь закрывать фирму, лишь хочу передать ее в надежные руки…

Лицо Вешнева напряглось.

— …В твои руки, — прозвучало окончание фразы, и пытливые глаза пристально уставились в лицо Вешнева, наполовину закрытое темными очками.

— Какая честь… — пробормотал компаньон, не зная, как реагировать на слова директрисы. В голове его барахталась одна крамольная мысль: а что, если это проверка на вшивость?

— По человеку и честь, — спокойно произнес голос с хрипотцой, и коляска остановилась в тени раскидистого дерева, бросавшего резную тень на желтоватое костистое лицо. — Дай договорить… Ты не хуже меня знаешь дело. Многое понимаешь даже лучше меня. Буквально спас фирму в деле с Губкиным… Я этого не забуду. Однако без некоторых условий фирму, естественно, я тебе не отдам, не надейся. А условия очень и очень непростые…

— Какие условия?

— Во-первых, сохранить «Нескучный сад» в том виде и в том составе, в каком он существует сейчас, — я вовсе не хочу, чтобы самое большое и самое удачное дело моей жизни пошло прахом, как только я перестану переступать, точнее, переезжать, — иронически усмехнулись бесцветные губы, кивая на коляску и на ноги, даже в июльскую теплынь прикрытые толстым пледом, — порог этого особняка.

— Это понятно, — кивнул Вешнев.

— Во-вторых, ты должен навещать меня хотя бы раз в три месяца, поболтать о том о сем, чтобы я не совсем закисла в своей глуши… Видишь, я хочу сохранить твою дружбу, хотя впредь не смогу ее оплачивать…

— Обязательно, Раиса Александровна, да я… — начал было Вешнев.

— Не говори гоп… — немного устало прозвучал голос. — И третий пункт нашего неофициального договора, который волнует меня больше всего… Я хочу заполучить одного знакомого тебе клиента и с твоей помощью сделать ему такой сценарий, который бы он до конца жизни не забыл. Считай, что это мой бзик, начало шизофрении, острый приступ старческого маразма или необратимые последствия климакса — мне все равно. Короче, я так хочу!..

— Хорошо, — слегка дернул плечом Вешнев, что выражало у него крайнюю степень недоумения. — Что я должен делать?

— Ничего, пока ничего. Пока только думать, как нам его заполучить. Только думать.

Солнце внезапно зашло за тучку, и сразу повеяло свежестью, дождем, запахом реки.

— Могу я задать вопрос? — нарушил молчание Вешнев.

— Да, можешь. Но нужен ли этот вопрос, если ты и так знаешь на него ответ?

Тогда он полувопросительно-полуутвердительно произнес:

— Это муж клиентки 67 ФВ!

— Кажется, будет ливень, — озабоченно пробормотала женщина под пледом, поглядывая на жемчужное небо над головой. — И я забыла свою трубку в кабинете…

Коляска, нещадно скрипя колесами на крупных камнях, развернулась и, сверкая спицами, медленно покатилась к особняку, смутно белевшему среди изумрудной листвы. На разгоряченную солнцем землю упали первые крупные капли дождя.

Они встретились в сквере возле Киевского вокзала, как и договаривались. Оба пришли на встречу, как говорится, в растрепанных чувствах, хотя причины «растрепанности» были совершенно разные.

Слава Воронцов был смущен оттого, что ему приходилось обманывать этого немолодого, благообразного человека, очевидно испытывавшего к нему лучшие чувства, чувства, которых он ничем не заслужил. Немного ободряла мысль, что он совершает этот обман во благо самого же человека, а это, как ни крути, цель весьма благородная и достойная. Ложь во спасение — вот, кажется, как это называется.

Парнов также испытывал волнующие чувства, правда, по другой причине. Он был смущен тем, что не знал, какими словами и в какой форме сообщить симпатичному юноше, который стоит перед ним, что он является его отцом и готов сделать для него все на свете и даже намного больше. Он боялся закономерного вопроса своего обретенного отпрыска — «почему», но надеялся на пресловутый «голос крови», ведь на него авторитетно ссылаются все семейные романы.

Он смотрел на молодого человека с соломенного цвета шевелюрой, которую по-свойски ворошил ветер, на розоватое от смущения лицо, спортивную фигуру, широкие плечи, узкие бедра и был доволен — сынок не подкачал. Такой же красавец, каким был и он в молодости. И даже лучше, намного лучше…

— Я не насчет работы, я вас обманул, — с места в карьер ринулся Алексей Михайлович. — Может быть, нам лучше на «ты», все-таки как-то… Лучше на «ты», а?

Воронцов молча пожал плечами. Он то и дело выразительно посматривал на часы, давая понять, что время обеденного перерыва у него ограничено.

— Я знал твою маму в молодости и вот решил встретиться… Как, кстати, она?

— Ее нет, — лаконично ответил Слава, и непонятно было, что подразумевалось под этим «ее нет», — то ли, что ее здесь нет, то ли, что она умерла.

Парнов с искусственной печалью кивнул:

— А как жена, как дочка?

— Нормально.

— Поздравляю тебя с отцовством. Не рано ли только, а? Ведь я в твои годы…

— Нормально, — сухо ответил Воронцов.

— А, ну да… Ладно, лучше раньше, чем никогда, как говорится. — Короткий смешок прикрыл натянутость и катастрофическое смущение новоявленного папаши. — Когда из роддома будешь забирать?

— Когда разрешат.

— Ты знаешь, я могу помочь, машиной там, деньгами… Если что нужно купить… Не стесняйся, Вячеслав, говори, что нужно.

— Спасибо, у нас все есть, — отказался Слава.

Они замолчали. Воронцов напряженно подергивал носком ботинка, чтобы снять нервное напряжение, «отец» вертел в руках автоматическую ручку.

— Ты, наверное, думаешь, Вячеслав, — осторожно прервал молчание Парнов, — чего этот тип пристает…

— Что-то вроде того…

— Ты же ничего не знаешь… Я был близко знаком с твоей мамой в молодости… Кстати, как она? Ах да, ты говорил… Ну вот… Теперь у меня есть свое дело, я, можно сказать, уверенно стою на этой земле и мог бы помочь своему… Э-э-э… — Парнов замялся.

Они снова замолчали. Слава взглянул на часы. Эта мука продлится еще минимум десять минут, а потом он со спокойной совестью может слинять на работу — просьба Раисы Александровны будет выполнена. Скорей бы все это кончилось! Ну и работка у этих ребят из фирмы «Нескучный сад», не позавидуешь. Ерзай тут, как мышь под метлой, выкручивайся…

— Я мог бы устроить тебя на престижную работу, помочь материально.

— Зачем? — холодно прервал его Слава. — У меня есть работа, я неплохо зарабатываю. Вот, недавно телевизор купили… И кроме того, Людмилины родители помогают.

— Да разве ж это деньги! — взвился Парнов. — Да я мог бы тебя… Да я мог бы тебе!

— Не нужно.

Опять замолчали. Слава глянул на часы — три минуты. Да еще и бесконечные сорок пять секунд.

— Ну, короче, нет у меня больше сил скрывать, — как в омут головой ринулся Парнов. — Я твой отец. Я…

Слава взглянул на него с облегчением.

— Мой отец был летчик и погиб при испытаниях самолета, — выдал он заготовленную легенду.

— Нет, ты не знаешь… Тебе это сказала твоя мать, чтобы ты не чувствовал себя обделенным… Где она, кстати, сейчас? Ах да, я уже спрашивал… Она живет в Москве? На самом деле твой отец — я! И я, как видишь, жив… Просто, понимаешь, так сложилась жизнь и… Жизнь, сынок, это сложная штука, знаешь ли…

— Мне не нужен отец, — почти радостно произнес Слава, вставая и беря в руки свой потрепанный портфель с черновиками статей. — Я не нуждаюсь в новых родственниках.

— Но послушай, Слава…

— Извините, у меня заканчивается обед.

— Но ты не можешь вот так уйти! Ведь я твой отец!..

— Почему не могу? Вот я уже ухожу. — Воронцов сделал шаг в сторону от скамейки. — Вы же ушли когда-то от моей матери. Вот и я ухожу.

Слава понимал, что поступает с чужим человеком по-садистски жестоко, но именно такую жестокость прописала Парнову лечащий врач по фамилии Резник. Молодой человек размашисто зашагал, на ходу расслабляя узел галстука, — наконец-то это мучение закончилось. Вечером он позвонит Раисе Александровне и доложит, что ее задание выполнено.

Парнов остался сидеть на скамейке, будто у него отнялись ноги. Такого поворота разговора он не ожидал.

— Учтите, Слава, скорее всего, он так просто не сдастся, — предупредил голос с хрипотцой по телефону. — Будет за вами следить, звонить, преследовать. Этот человек не привык получать от ворот поворот. Запретный плод сладок. Будьте готовы!

И действительно, Парнов проявил настойчивость, редкую у папаш, внезапно ставших отцами. Он звонил Славе домой, предлагал встретиться, по-приятельски болтал с его женой Людмилой, докучая ей своим вниманием. Он подходил к ней во время прогулки во дворе, сюсюкал с ребенком, недоуменно таращившим на него свои мутно-синие младенческие глаза, короче, постепенно надоел всему молодому семейству хуже горькой редьки.

— Пойми, Славка, мучается же, — сердобольно говорила Мила. — Прямо места себе не находит…

— Раньше надо было мучиться, — раздраженно замечал Слава, утомленный ночным дежурством возле дочери и обилием пеленок с желто-зелеными пятнами в ванной. — Два десятка лет просвистел по свету, а теперь мучается…

— Смотри, отец все же твой…

— Да какой он отец! — взвился Слава как укушенный. — Да я его в первый раз вижу!

— И он тебя в первый… Но все-таки, если это твой отец и он тебя отыскал, что же в этом плохого, — удивлялась Мила. — Он мог бы помочь нам… Ты видел, какая у него машина? Наверное, он очень обеспечен… Он мог бы предложить тебе хорошую работу…

— А если бы он был гол, как церковная крыса? — запальчиво спрашивал Слава. — Если бы он был бомж и пришел бы к нам жить, а? Что бы ты тогда сказала?

— Это не аргумент, — парировала Людмила. — Он же не бомж. И не церковная крыса. Правда, мне он кажется слишком сладким, кажется, скоро совсем изойдет на патоку, но в общем-то вполне приличный человек.

— Да не отец он мне! — взмолился Слава. — Говорю тебе, не отец! Может быть, конечно, он отец, но не мой. Или мой, но не отец… Короче, отстань от меня со своим отцом, чего ты ко мне пристала!

— Это я-то к тебе пристала! — в свою очередь заводилась Мила. — Это твой отец ко мне пристал!

— А ты прекрати с ним болтать на улице!

— А зачем он подходит ко мне и спрашивает! Не могу же я молчать! Это невежливо!

— Молчи! Пусть это невежливо! Скажи ему, что ты занята, и уходи!

Подобные семейные перебранки заканчивались всегда одинаково — примирением. Спустя несколько часов, когда повод ссоры, казалось, был окончательно погребен под ворохом ежедневных забот, Мила, вспомнив фигуру в представительном светлом костюме, выходящую из темной машины, глянцево блестевшей на солнце пухлыми боками, роняла как бы невзначай:

— Ты бы у мамы своей спросил…

— О чем?

— Ну, насчет отца…

— Я и так все знаю. Он был летчик, летал на истребителях, погиб во время тренировочного полета.

— Ты знаешь, — скептически замечала Людмила. — В нашем классе были шестеро детей без отцов, и почему-то все они говорили, что у них отцы — летчики, летавшие на истребителях. Тебе не кажется, что это чудовищно высокий процент для отдельно взятого класса?

Через пару дней Слава нашел способ, как отвадить свою жену от общения с новоявленным родственником.

— Он псих, — заявил он, вернувшись после работы.

— Кто псих?

— Ну, этот… Который пристает к тебе. Я узнал, он сдвинулся по фазе на этой почве. Тихий, безобидный сумасшедший…

— И у психа такая машина с шофером? — не поверила Людмила.

— Ну и что? В остальном-то он нормальный! Недавно, говорят, даже лечился в психоневрологическом диспансере. Как увидит какого парня, на себя похожего, так кидается к нему с распростертыми объятиями и кричит: я, мол, твой папа родный, бедняга…

— Ну да… — не поверила жена.

— Да точно тебе говорю. Его вся округа знает. Спроси у кого хочешь! И мать тоже говорит, что мой настоящий отец абсолютно на него не похож. Карточка от него осталась, можешь сама посмотреть, когда на выходные к ней поедем. Короче, будет приставать — гони его в шею!

— Еще укусит, — испуганно сказала Мила и перешла на сторону супруга.

— Как насчет кандидатуры Стеценко? — сказал Вешнев. — По-моему, он нам подходит.

— В последнее время он кажется мне опасным, — с сомнением произнес голос с хрипотцой. — Он решителен и неуравновешен. Боюсь, как бы он не вышел за рамки.

— Какие же в этом деле рамки… Зато он профессионально пользуется оружием и в случае чего сможет защитить остальных, — настаивал Костя.

— Если, конечно, захочет защитить. — В голосе директрисы звучало сомнение. — Сначала нужно с ним встретиться, поговорить. Он очень самостоятелен, своенравен. Может отказаться.

— Я попробую лично провентилировать этот вопрос.

— Да, Костя, возьми это на себя…

Вешнев вписал золотой ручкой фамилию Стеценко в ежедневник.

— Кого возьмем из женщин? — осведомился негромкий голос.

— Женщин?! Да вы что, Раиса Александровна! Побойтесь Бога! — чуть не вскричал Костя. — Они-то там зачем?

— Во-первых, в Бога я не верю, — сердито каркнул голос. — А во-вторых, без женского пола мужчины превращаются в зверей.

— Не этого ли мы хотим в данном случае?

— Нет, не этого. Иначе мужчины перестреляют друг друга. Нет, женщина нужна обязательно. Или женщины.

— Из молодых хорошо бы подошла ваша любимица, Дубровинская, — предложил Вешнев.

Темные глаза с сомнением уставились на стену, по которой разбежались яркие пятна кислотных цветов — живописный «шедевр» дочки миллиардера еще не успели снять со стены после прошлого ее посещения.

— Да, пожалуй, Дубровинская подойдет… Пожалуй, это будет ей даже полезно… Еще кто из дам?

— Может быть, Марушкина?

— Да вы что, эта истеричка? Она завизжит, как только увидит червяка на рыболовном крючке!

— Она не истеричка. И к тому же находится в отличной форме — ты видел ее вчерашнее интервью по телевидению?

— Значит, Марушкина, — со вздохом черкнул Вешнев на листе бумаги. — Итого трое. Еще кто?

— Ну конечно, Губкин! Ему это развлечение понравится. Пусть мальчик порезвится.

— Хорошо, Губкин. — Костя поставил номер четыре напротив фамилии певца. — Да, надеюсь, в Иностранном легионе его научили держать оружие в руках…

— Нам не это важно. — Желтые пальцы принялись набивать трубку. — Нам важно, чтобы не было огласки.

— С Губкиным огласки не будет. Он предпочитает помалкивать о своих одесских приключениях и о том пенсионере в банке. Я не стал его разочаровывать. Боюсь, он думает, что только пролитая кровь, а не пролитый томатный сок делает мужчину мужчиной.

— А как ты смотришь на кандидатуру Батырина?

— Никак, — отозвался помощник. — Немолод, труслив, в критических ситуациях может дать сбой.

— Зато умеет держать язык за зубами.

— Да, это он умеет. Даже своей любимице Ньяме не проговорился о том, что он простой депутат, а не лицо божественного происхождения…

— Она бы все равно не поняла по-русски… Зато у него связи, он прикроет если что… Итак, Батырин. Запиши его пятым. Как ты думаешь, он согласится?

— Конечно, если такие развлечения покажутся ему частью политического этикета… Так, записал… И еще конечно же наш журналист?

— Да, надо отблагодарить мальчика за его помощь, — равнодушно кивнула Раиса Александровна. — К тому же его участие — это очень эффектный ход.

— Да, исключительно эффектный, — согласился Костя. — Ну и, конечно, он…

— Да, он, — согласилась женщина, только что раскурившая ароматную трубочку, и глухо добавила: — Он будет седьмым.