ДОБРОТА НЕ ЗАБЫВАЕТСЯ

Время между тем шло необычно быстро.

Прошла осень, зима… Наступило лето, и новый учитель со своим классом выехал в лагерь.

Виски его все больше покрывались сединой, а Илья, казалось, все молодел. С оживленной ватагой своих учеников уходил в глубь леса, в те самые места, где стоял с полком в первые дни войны и где получил боевое крещение. Он нашел окопы и землянки, поросшие бурьяном и зеленым мхом, обнаружил ржавые гильзы патронов, осколки снарядов и бомб, которые торчали из земли и в стволах искалеченных сосен. И хоть он уже снова был штатским человеком, но ни на минуту не забывал прошлое. И ребята изучали войну по его рассказам и этим извилистым траншеям, разбросанным старым окопам, которые не давали забыть о страшной войне.

С каждым днем школьники проникались к нему все большим уважением и любовью. Им нравились походы по местам минувших боев, длительные прогулки и поиски, незабываемые военные игры.

Так и протекало время — осенью и зимой в школе, а летом в частых прогулках и походах с учениками, в поездках в родной край к Бугу, к старому пасечнику и пекарю, к могилам погибших…

Давно уже расстался он со своим офицерским мундиром и все больше преображался в штатского человека. Никто не представлял себе, какой путь прошел он в тяжкие годы войны! Плохо залечивались его старые раны, давали себя чувствовать все больше и больше, напоминали о себе перед каждым дождем и любой переменой погоды, начинали ныть.

Но с этим состоянием он уже свыкся и терпел, зная, что только время может утихомирить его боль.

Годы шли все быстрее. Скромный учитель из Меджибожа не любил, как другие, рассказывать о былом. Даже жене и детям не поведал и сотой доли того, что пришлось ему пережить! Трое ребят росло у него; они страстна любили читать книги и смотреть кинофильмы о боевых подвигах наших воинов во время войны. Чем больше отдалялись эти годы, тем больше хотелось знать о них.

Частенько школьники приставали к Илье, чтобы он им подробнее рассказал, как воевал, где был. А он пожимал плечами, — что, мол, может поведать? На фронте занимал скромный пост и выполнял свой священный долг перед Родиной, как и миллионы таких же бойцов. В самых страшных условиях оставался верным своей солдатской клятве. Делал добро людям, как только мог, пожалуй, даже больше. А время упрямо шло вперед. Люди уже, наверное, давно позабыли его и его добрые дела. И это тоже закономерно. Нельзя же вечно жить прошлым. Надо думать и о будущем. Часто он мечтал побывать в тех местах, где воевал, повидать людей, с которыми сталкивала его судьба.

Учитель жил скромно, тихо, как и все бывшие воины, жил своей работой, школой. Он любил веселых и задорных ребят и радовался, когда удавалось сделать для них что-либо хорошее. Был предан людям, с которыми шагал по жизни.

А когда раны стали досаждать сильнее, он распрощался со школой и перешел работать на большой завод. Быстро сдружился с коллективом, и его скоро полюбили за веселый нрав, за жизнерадостность, за веселые шутки и добрый смех. Довольно легко Илья сходился с людьми, а они отвечали ему в свою очередь любовью и преданностью.

На земле стояли тишина, спокойствие. Чувствовалось, что ни ему, ни добрым людям по работе, ни его детишкам, которые росли с завидной быстротой, не доведется больше пережить того, что пережили отец и миллионы таких, как он.

Да, ничто, видимо, не нарушало его тихой, мирной жизни, крепкой дружбы с рабочими завода, рядом с которыми теперь трудился. Мир и согласие царили в доме.

Рита хозяйничала, воспитывала детей, помогала мужу в работе, любила его.

Но где это слыхано, чтобы в небе не было ни облачка? Мудрые личности утверждают, что даже на солнце появляются пятна. И немалые!

И люди не бывают ангелами.

Подчас в них пробуждаются глубоко скрытые инстинкты, и ты их, таких людей, перестаешь узнавать…

Вот и произошло в доме Ильи непредвиденное. Казалось, взорвалась бомба замедленного действия. И совсем нежданно-негаданно. Беда свалилась на него как снег на голову в предвечерний летний час, когда человек после тяжелого рабочего дня возвратился домой.

Не успел помыться, стряхнуть с себя пыль дальней дороги, как вдруг увидел, что жена, сидевшая на диване и вязавшая ребятам рукавицы на зиму, посмотрела на него отчужденным взглядом и не ответила на приветствие.

Хотя Рита не была по природе такой же веселой и шутливой, как ее муж, но и мрачной ее не видели. Всегда его встречала радостной улыбкой, расспрашивала о делах на заводе, спешила в кухню, чтобы подогреть обед, хотя и сама незадолго до этого вернулась с работы.

А сегодня ее словно подменили!

Все, кажется, знают, что он, — «наследник Гершелэ из Острополья», — человек, которому противопоказано жить без улыбки, шутки, веселой истории. Илья сразу помрачнел, глядя на жену. Он ненавидел людей, которые хандрили, ходили постоянно мрачные, недовольные, надутые. Что же сегодня нашло на его супругу? Почему она такая сердитая? Отчего смотрит на него глазами, полными злости? Что случилось?

Он подошел к ней, взял за руку, заглянул в глаза, попробовал было рассмешить ее шуткой. Но она ни в какую! Разозлилась.

— Послушай, родненькая моя, что сегодня с тобой? На работе у тебя неприятности или, может, заболела? Я врача вызову…

В ее больших светлых глазах сверкнули слезы. Тут он совсем растерялся.

— Интересно, — пожал он плечами, — может, в самом деле откроешь мне секрет, какая кошка тебе дорогу перебежала. Почему ты такая странная сегодня?

Она резко поднялась с места, уставилась на него каким-то отрешенным взглядом и дерзко бросила:

— Не думала, Илья, что ты такой…

— Какой? — громко рассмеялся он.

— Бедненький, несчастный мой теленок… Не знаешь?

— Нет, не знаю…

— Никогда ты мне ничего не рассказывал о своих веселых похождениях во время войны, о любовницах… Дорогой мой муженек…

— Ничего не понимаю… Поточнее ты можешь говорить?

— Могу… Могу… — едко перебила она его. — Недаром люди говорят, что в тихом омуте черти водятся…

— Ну, знаешь, это уже что-то новое… — рассмеялся он. — Не помню за тобой такого, чтобы ты говорила загадками. Начну думать, что не я наследник Гершелэ из Острополья, а ты, моя роднуля… Отколе стала разговаривать ребусами?.. Так, пожалуй, и наш великий земляк не умел…

— С меня достаточно, что ты умеешь! — грубо оборвала она его. — Загадки, говоришь, ребусы? Ничего себе загадки! Небось, не знаешь ничего? Там, где ты находился во время войны, по тебе даже через столько лет соскучилась одна важная дамочка… Разлюбезная ждет тебя не дождется… Беги! Покупай билет и езжай к ней немедленно! Только не забудь надеть новые тапочки… А еще лучше будет, если к ней на самолете полетишь…

Она подошла к столу, выдвинула ящик и достала оттуда конверт.

— Возьми и радуйся!.. Ангелочек! Разве не знаешь, что все тайны всплывают в конце концов, как масло на воде? И все тайное становится явным… Почему ты мне о ней ничего не рассказывал? Было бы не так обидно…

Она опять заплакала и убежала в соседнюю комнату.

Илья недоумевающе смотрел на дверь, за которой исчезла его оскорбленная жена. Подняв с пола скомканное письмо, он рассеянно пробежал первые строки. И вдруг лицо его озарилось радостью, просияло.

— Если б ты мне все честно рассказал с самого начала, не было б так обидно, — донесся к нему ее голос. — Я, может быть, тогда простила бы тебя, мало что могло случиться на войне. Да ты тогда и не был моим мужем. Но теперь… Нет, нет, ни за что не прощу!

Но Илья никак не мог сообразить, что она должна была ему прощать. Недаром Гершелэ из Острополья говорил: «Черт его знает, столько хороших, красивых и умных девушек на свете, они ласковы, милы, хоть к ране прикладывай. Но как быстро превращаются после свадьбы в злющих жен, господи милосердный!»

Он перевел взгляд на последнюю строчку и чуть не подпрыгнул от радости.

— Глупая моя, посмотри, — воскликнул он и, распахнув дверь, влетел в ее комнату, обхватил крепко рассерженную жену, весело засмеялся. — Так ведь это письмо от Клавы! Нашлась! Жива! Клава отозвалась!..

Тут уже Рита вовсе растерялась и взглянула на мужа, как на сумасшедшего. Оттолкнув, вырвавшись из его цепких рук, бросила:

— Ну да, сперва Клава… А потом будет Дуня, а там Соня! Очень красиво!

— Да погоди ты! Это Клава! Из Ростовской области… Из Николаевки!.. — пытался он успокоить ее, объяснить.

Рита испуганно посмотрела на него, не понимая, чего так радуется.

Но он уже больше не обращал внимания на жену. Присел к столу и углубился в чтение письма.

Лицо просветлело, глаза блестели, искрились радостью.

«Клава, Клава…» — шептали его губы. Он тут же вспомнил лютую зиму сорок третьего года… Большое село Николаевка в Ростовской области. Недалеко от Таганрога… Форкоманда… Ганс, шофер… Сколько лет прошло с тех пор? Двадцать, а может, и чуть больше! И как эта женщина разыскала его? Какая сила — людская память! Какая это силища! Значит, живет она, Клава!..

Такое ему даже не могло присниться — письмо от Клавы! Жена возмутилась, подозревает в глупых грехах… Ну и пусть!..

Рита тем временем немного успокоилась, осторожно приоткрыла дверь, посмотрела на вдохновенное лицо мужа. Боже, с каким упоением читает! И вдруг подумала: здесь явно что-то не так. Может напрасно в чем-то заподозрила, прочитав только обратный адрес на конверте и слово «Клава»? Рита подумала, что поспешила с выводами, напрасно обрушилась на Илью. Укоряла себя, а главное, соседку, которая до прихода Ильи с работы принесла ей это письмо, ехидно подмигнула и шепнула: «Твой-то муженек, оказывается, не был монахом на фронте… Какая-то милашка откликнулась. Видать, ищет его… Полюбовница, что ли, Клава… Все они, мужчины, на фронте были такими…» — И убежала, заронив в душу Риты тень сомнения…

И подмигивание старой карги, известной во всем доме сплетницы, болтухи и ханжи, неожиданно подействовало.

Рита сперва думала, что он постарается спрятать это письмо, будет читать наедине, а затем наговорит ей всякого вздора, начнет оправдываться. Но Илья читал письмо вслух, отчетливо, громко. Жена растерялась, присела поближе и, затаив дыхание, стала слушать.

И странное превращение! Ее будто в один момент подменили! Еще минуту назад готова была обрушиться на него, а сейчас…

Увидав, с каким интересом присмиревшая жена прислушивается, смотрит на него, Илья, притворившись, что не замечает ее, начал читать с самого начала, не пропуская ни слова!

«Здравствуйте, Илья Исаакович!

Пишу Вам из той самой деревни, вернее, села Николаевки. Помните разгром гитлеровской армии под Сталинградом? После разгрома осталось их очень мало — человек 150–200. Одна какая-то команда расположилась у нас в Николаевке. Вы, — если это вы, — жили у бабушки Ульяны… А к нам иногда приходили. Зовут меня Клава. Должны вы помнить, когда вы носили имя Эрнст Грушко…

Мой брат Вася тяжело болел, и Вы его спасли. Большое Вам спасибо за это!

Мы Вас вспоминаем очень часто. Мама жива, но болеет. У Васи уже два сыночка — Боря и Ваня. Если бы не Вы, он бы погиб тогда. Он потом был тоже на фронте, приобрел военную специальность — стал воздушным стрелком-радистом.

Вы мне тогда оставили два письма. Из них я узнала, кто Вы такой. Я их передала в штаб, как Вы просили. Сделала это с большим удовольствием.

Из этих писем узнала, что Вы за человек, — до сих пор помню. Одно письмо отправили в Москву, в Генеральный штаб РККА, а другое в штаб Юго-Западного фронта…

Я чудом узнала о Вас. Вы много сделали для людей. Напишите мне — как Ваше здоровье, как Вы живете? Передайте привет своей семье от всех нас.

Я как вспомню, как было радостно на Вас глядеть, когда Вы заходили к нам и на Вас была форма советского офицера — гимнастерка и ремень с пряжкой, на которой пятиконечная звезда. Нам было любо-дорого смотреть на все русское. Вы знали и видели, как немцы издевались над народом. Вскоре после того, как Вы уехали, Вася еще был болен тогда, лежал в постели, пришел к нам полицай и забрал больного, угрожая винтовкой, и погнал, — Вы должны помнить, — в Санбак, на передовую к немцам. И держали его там больше месяца, пока он не убежал. Ему повезло. А одного человека, нашего, николаевского, повесили за то, что убежал из Санбака. Фамилию того человека забыла. А мы Васе справку достали, что он чесоточный (он действительно был жуткий). После такой тяжелой болезни страшно было на него смотреть.

Илья Исаакович! Меня тоже гнали под винтовкой на работу. Кто-то донес, что я комсомолка. На самую тяжелую работу гоняли. Знали бы Вы, сколько всего пережито!

Если только Вы помните наш двор и нашу летнюю кухню. Сколько я в этой летней кухне прятала наших военнопленных. А потом собирала одежду, переодевала и провожала ночами или на рассвете кого куда. Все, все пережили. Только бы не повторилось такое несчастье!

Отзовитесь, и я тогда опишу вам свое горе и свои радости. Привет от мамы. Вы ее должны помнить, от Васи — моего брата. И от меня большой привет. Жду Вашего письма. А помните, Вы обещали заехать.

Я все время считала, что Вас нет в живых. Приезжайте к нам в гости. Ждем с нетерпением.

От всех людей села низкий поклон. Клава».


Илья оторвал взор от листа, укоризненно посмотрел на жену, взволнованно покачал головой, усмехнулся и снова взял в руки письмо. Из конверта выпали еще два листка, густо исписанные каракулями, которые он с трудом разобрал. Это письмо-копия было уже адресовано не ему, а в какую-то центральную газету, главному редактору…

Пробежав глазами эти строки, Илья усмехнулся. Его тронула простота обращения в редакцию, задушевность и благородство людей, с которыми свела его судьба двадцать лет тому назад. И он медленно стал читать, с трудом разбирая каракули:

«Нас, советских людей, всегда волновало и еще долгие годы будет волновать, и мы с большим интересом и вниманием будем читать о подвигах советских людей в тылу врага. Любимыми книгами для нас стали „И один в поле воин“, „Молодая гвардия“ и еще много…

Я хочу рассказать о подвиге советского офицера, свидетелями которого были и другие жители нашего села Николаевки Ростовской области.

Это было в 1943 году, зимой. В нашем селе расквартировалась немецкая часть. Как и все немцы, они с нами жестоко расправлялись. В квартире у Ульяны Ильиничны, село Николаевка Ростовской области, стояло несколько немцев. Среди них один, который хорошо говорил по-русски и называл себя Эрнстом. Эрнст успокаивал нас, говорил, что никто из жителей не пострадает. Так оно и получилось. Никто из жителей не пострадал тогда, когда в селе был Эрнст. Он имел влияние на немцев. Кроме того, благодаря ему, люди были ограждены от грабежа и разбоя других проходящих частей, а также и от полиции. Так он подчинил их своей власти.

Вскоре, как только Эрнст познакомился с людьми и вошел с ними в контакт, начал проводить беседы. Немецкие газеты и радио сбивали с толку людей, мы не знали, что делается по ту сторону фронта. В беседах рассказывал о разгроме немцев под Сталинградом, о том, что настало другое время, что русские перешли в наступление, что победу обязательно одержат русские, что скоро и наши районы будут освобождены.

Он умел так красочно и убедительно рассказывать, так просто доказать о непобедимости Советской Армии и социалистического строя, что мы с нетерпением ждали возвращения наших отцов и братьев. Из его бесед узнали о ходе событий. Со слезами на глазах слушали его беседы. Слушать правду в такое время было большое дело, и для этого нужно было большое мужество со стороны Эрнста. Он призывал нас быть бдительными, любым способом не уходить с немцами, не верить немецкой пропаганде, будто русские жестоко расправляются с теми, кто остался на оккупированной территории. Много и других советов он давал, нужных и важных.

В лице Эрнста я увидела нашего друга. Мы уверовали в скорую победу и наше освобождение. Многие были сбиты с толку немецкой пропагандой и ложью русских провокаторов. Эрнст умел опровергать их, в пух и прах разбивая геббельсовскую пропаганду. Эрнст стал бесстрашным агитатором. Однажды он вел беседу в одной из хат. Ему стало жарко. Он расстегнул немецкую куртку — и что же я увидела? На нем была советская коверкотовая офицерская гимнастерка и широкий ремень со звездой на пряжке. Очень радостно было смотреть на все это, что так напоминало русское, дорогое, близкое. Вот тогда я поняла, что Эрнст наш родной человек и что он в тылу у врага по заданию.

Таким я его запомнила на всю жизнь.

Эрнст пользовался доверием у некоторых немцев. С этим доверием умел открыто и бесстрашно нести людям правду о нашей родной партии. Особенно хорошо обрисовывал он нам жизнь после победы над гитлеровской ордой. В условиях оккупации Эрнст был символом надежды на скорую победу. Иногда в беседах со мной Эрнст говорил: немцы начинают задумываться и задавать мне вопросы, что будет дальше. Кто, по-твоему, одержит победу? Они все больше пристают ко мне, чтобы я рассказал, как русские обращаются с военнопленными. Он просвещал немцев. Одним словом, Эрнст зарекомендовал себя с наилучшей стороны.

Мы его полюбили. Моя мама Мария Васильевна говорила: „Дай бог этому немцу доброго здоровья и долгих лет жизни!“ Мы остались на всю жизнь ему благодарны. Он спас моего брата Васю от гибели. Просто вырвал его из рук смерти. Ныне мой брат Василий Максимович жив, у него своя семья. Работает на одном из заводов города Таганрога.

Кто же такой Эрнст? Этот хороший немец? Ведь он жив в настоящее время! Я его нашла спустя 18 лет после нашей встречи!

Настало время, когда немцы, стоявшие у нас в деревне, собрались в дорогу, вместе с ними уезжал и Эрнст. Перед отъездом Эрнст мне говорил: „Клава, обещай, что ты выполнишь одну мою просьбу, тебе одной доверяю очень секретное дело. Об этом даже родная мать не должна знать“. Я обещала, что выполню все, если даже это будет стоить мне жизни. Эрнст вручил мне два письма. Одно письмо было адресовано в Москву, в штаб РККА, другое — в штаб Юго-Западного фронта. Из этих писем я узнала, что он за человек, что он советский офицер, что он не немец, только умел хорошо говорить по-немецки, и узнала его настоящую фамилию. В письмах он писал, какую работу проводил, при каких обстоятельствах очутился у немцев. Не все я запомнила. Под письмами стояла подпись: лейтенант Илья Исаакович Френкис, военный переводчик.

На всю жизнь запомнила я этого человека и его настоящую фамилию.

Все годы после войны ломала себе голову — как найти его, как узнать, жив ли этот бесстрашный офицер… И если да, то как его найти?

Откуда он, я не знала. И тут произошло чудо!

22 июня 1961 года, в 20-летие со дня начала войны, я, как и миллионы советских людей, сидела у телевизора и смотрела передачу из Москвы. Об очень многих героических подвигах было сказано. Мне стало обидно: почему я ничего не слышу об „Эрнсте“? Вернее, о лейтенанте Френкисе? Читая книгу „И один в поле воин“, я представляла себе, что Илья Френкис тоже так действовал. Я написала в Министерство обороны СССР письмо. Написала все, что я о нем знала, о письмах, которые он у нас оставил, сообщила его настоящую фамилию. И что вы думаете? Спустя несколько дней я получила ответ. „Илья Исаакович Френкис, офицер запаса, проживает в гор. Киеве, улица…“. И подпись.

Радость мою не описать. Но я все еще сомневаюсь: тот ли это Эрнст или это ошибка? Я написала ему письмо и просила ответить, если это тот самый Эрнст, который жил у нас зимой 1943 года.

Дорогая редакция, вот что я хотела рассказать о подвиге советского офицера. Но после Николаевки он еще долго жил в логове врага. Хотим знать о дальнейшей его жизни. Пусть об этом подвиге знают все. На страницах любимой нашей газеты прошу напечатать повесть с продолжением об Ильи Френкисе, который жил у нас под именем Эрнста Грушко.

Люди, которые помнят Эрнста Грушко (подписи)».


Илья отложил письмо. Взглянул на заплаканную жену и сказал:

— Ну, вот тебе, родная моя, наши солдатские любовницы… Они, как видишь, соскучились и ищут меня…

Рита совсем растерялась, не зная, куда деваться от стыда. Она чувствовала горькую вину перед этим добрым человеком. Смотрела на него, словно видела его впервые. Как удивительно тепло и трогательно пишут о нем!

Она подбежала к нему, обняла.

— Родной мой, прости меня, глупую! Но ты сам виноват. Ведь ты никогда мне не рассказывал о том, что с тобой на фронте было… И ребята наши ничего об этом не знают… Как же так?

Но Илья смотрел на нее невидящим взглядом. Он все еще был под впечатлением только что прочитанного и полон воспоминаний о тех днях. «Сколько лет прошло с тех пор, целая вечность, а все еще живет в их памяти добро, что ты для них сделал!» — думал Илья.

И, заметив, что жена ждет от него ответа на вопрос, почему он ей и детям о себе так скупо рассказывал, молвил:

— Ничего такого я не совершил… Просто был на войне солдатом, воевал, как совесть мне подсказывала…

— Разве можно такое забыть? То, что ты там пережил, должны знать все, особенно наша молодежь… Эта Клава права.

Добродушная улыбка промелькнула по его лицу:

— Ну вот, теперь ты уже знаешь… Клава немного написала…

— Но это, как я понимаю, не все! Это ведь только в одном селе…

— Ого, если все описать, бумаги не хватит! Обыкновенная история на фронте… Там всяко бывало…

— Они просят тебя приехать, Ильюша, — сказала Рита. — И мне кажется, что ты должен все бросить и побывать там. Это интересно. Такие славные люди!..

— Как, — с укоризненной усмешкой взглянул на нее Илья, — и ты разрешаешь мне ехать к любовницам?..

— Ну, ты уж прости!.. И не повторяй этого никогда!.. Была глупость.

— Как же, непременно всем расскажу! Встречному и поперечному! Я и не знал, что ты у меня такая ревнивая…

Успокоившись немного, он уже серьезно продолжал:

— Вот видишь, дорогая, о людях никогда нельзя плохо думать… Они не такие уж плохие, как о них говорит и думает твоя милая соседушка…

— Да пусть она сгинет! Не напоминай мне об этой карге! Разве не знаешь, что такое старая дева?!

И боясь, что он снова поднимет ее на смех, поспешила на кухню.

Илья вышел на балкон и взволнованным взором окинул предвечерний город, море зелени, бушевавшее вокруг. С высоты третьего этажа после недавно прошумевшего дождя мир был сказочно прекрасен в своем свежем наряде.

Сердце сильно колотилось. Илья чувствовал себя на седьмом небе. Хотелось все бросить и немедленно выполнить давнишнее обещание, поехать к тем людям, с которыми его свела солдатская судьба. Завтра же он попросит у директора отпуск. Ему крайне необходимо встретиться и поговорить со своими добрыми друзьями.

Илья стоял на балконе, глядел пристально и восхищенно на родной город, словно видел его очарование впервые в жизни. Все ему было мило, весь мир теперь мерещился его глазам совсем иным, не таким, как час или два назад.

Он, видно, не найдет сегодня покоя и всю ночь не уснет. Вот только передохнет немного и засядет писать ответ Клаве.

Наследник Гершелэ из Острополья, как известно, никогда за словом в карман не лез. А теперь он призадумался. Собирался писать Клаве первое письмо за столь долгий срок молчания, а уж тут, пожалуй, шуткой, остротой не отделаешься.

Загрузка...