Удивительные истории о врачах

Галя

Частному предпринимателю Гале Кармановой запретили вставать с постели. Но Карманова чихать хотела на запреты. «Чихать я хотела!» – так и сказала. И выругалась.

Сиделка Таня, устав уговаривать свою подопечную, подняла решетчатые бортики кровати. Но и на бортики Карманова чихать хотела. Как только количество никотина внутри организма убывает, Галя перелезает через боковые решетки и убегает в курилку, прихватив мобильный телефон. Она не верит врачам и не слушает уговоров. Единственное, что ее беспокоит, – это ее магазинчик. Галя очень раздражительна и постоянно орет в телефон на помощников, членов семьи и складских работников. Крик разносится из курилки на весь этаж.

Сиделка, отчаявшись удержать Карманову в постели, нажаловалась врачам. Приходил Илья Вениаминович, уговаривал. Потом приходил Андрей Семенович. И тоже уговаривал. Все это время Карманова лежала молча, насупившись. Врачи, решив, что запугали Галину страшными последствиями, ушли.

– Пошшшли бы вы! – зашипела она им в спины.

Вот это новость – что ж она так шипеть-то начала?

К вечеру у резвой Кармановой пропала связная речь. А затем исчезла и несвязная.

– Сссссс… Шшшшшш… Сссссссс… – шипит она, пытаясь ответить на звонок мобильника, и с раздражением отбрасывает бесполезную теперь вещь.

– Ну все, заметалась. Бессонная ночь гарантирована, – вздыхает сиделка Таня.

Потеря речи не насторожила Галю Карманову. Вечером она упрямо перебирается через решетки и идет в курилку, злобно сверкнув глазами на предложение сиделки Тани отвезти ее покурить на каталке, лежа.

Ночь, вопреки ожиданиям, проходит спокойно. Карманова, получив необходимые уколы и очередные запреты-наставления, мирно проспала всю ночь.

Утром, померив обязательную температуру, она пытается перелезть через бортик. Но левая рука за бортик не хватается, а левая нога не поднимается.

Эх, тетка… К чему тебе теперь срочная оптовая закупка по выгодным ценам?

Резвая женщина – частный предприниматель сорока трех лет, наполовину парализована. Но пока еще может контролировать естественные отправления, то есть ходить на судно – с облегчением обнаруживает сиделка Таня.

К вечеру оказывается, что ее парализовало уже полностью. Карманову увозят в реанимацию.

На следующий день узнаем от сиделки Тани, что ночью Галя умерла.

* * *

Мои стекла со срезами (гистология которые) отправились на исследование в место с более совершенной аппаратурой. В этот… как его… помню, что на букву «бэ». Блохин? Бакулев? Бурденко? Боткин?.. Мнемонический метод в помощь: «Туда, где бурда, запомнила? – говорю я себе. – Туда, где бурда». В лабораторию института им. Бурденко.

Со дня на день определится качество дальнейшей жизни… а может быть, и сама возможность продолжения этой жизни.

Каждый вечер, лежа в темной палате, я смотрю сквозь потолок в небо. Как со дна колодца. Туда, где из града золотого наблюдает за созданным Им миром Сущий Вседержитель.

«Я знаю, Господи, что моего мнения никто не спрашивает. Я знаю, что все происходит так, как надо. Причем всегда.

Я все равно хорошо себя чувствую. И даже очень хорошо себя чувствую. Голова, конечно, болит. И швы, конечно, тянут. Но в легких ведь чисто? Там же нет метастазов. Ну вот! А еще – у меня внуки будут. Скоро. И белый цветник на даче не сделан. А? Как думаешь, Боже? А впрочем, воля Твоя…»

Дальше меня срубает снотворное – в отделении феназепам выдают каждому желающему. Филемон и Бавкида

В нашей палате живет мужчина. Здесь он ест, спит, умывается, бреется, помогает, чем может, сиделкам и делится с курящими сигаретами.

Это – Георгий, муж Антонины. Отставной военный и его жена, заслужив небольшие пенсии от государства, уехали жить в деревню. Там они завели хозяйство и приготовились наслаждаться свежим воздухом и натуральными продуктами.

В один черный день Антонина нагнулась за ведром и свалилась.

Врачи уложили Антонину в палату на неделю – для симптоматического лечения и подготовки к операции. Вставать запретили.

Георгий остался с ней – вместо сиделки. Первые три ночи он НЕ ЛОЖИЛСЯ СОВСЕМ. Спал сидя, облокотившись на спинку стула и положив голову на руки. В дальнейшем, вняв уговорам сиделок, Георгий стал спать не вертикально на одном стуле, а лежа на трех, выстраивая их в рядок в проходе между кроватями.

Антонина – почти в себе, понимает речь, связно разговаривает. Иногда у нее бывают короткие громкие заскоки – тогда она плачет или кричит. На кого? Конечно, на своего мужа. Георгий переносит ее крики с поистине ангельским терпением. «Ведь это же не она, не Тонечка, бунтует, – говорит он мне, иногда присаживаясь рядом. – Это болезнь».

Каждое утро он умывает свою жену, причесывает ее и начинает урок памяти. Георгий спрашивает: как ее зовут, как зовут детей от первого брака, заставляет вспоминать сегодняшнее число, день недели, сколько лет детям, когда их дни рождения. Антонина послушно отвечает – помнит почти все. Несколько раз в день она начинает распевать революционные песни про молодого бойца, про каплю крови густой и про орленка. После смерти Кармановой я слушаю Тоню с удовольствием – какое счастье, что она не порывается встать, как хорошо, что она не шипит, а внятно и громко поет.

Когда Тоня хочет в туалет, она либо смеется, либо плачет. Георгий хватает судно и начинает уговаривать жену облегчиться. Антонина капризничает, но потом затихает, делает все – как надо, и все – довольны.

После недели, проведенной в постели на медикаментозной поддержке, Антонину забрали на операцию.

Сама операция вроде бы прошла успешно – пациентку разбудили, выкатили из операционной и начали не давать спать. А она взяла – и умерла. А врачи взяли – и оживили. А она взяла – и «выдала» инфаркт миокарда. И лежит теперь вся в трубках. Живая. Но без сознания.

Все это нам поведал серо-белый Георгий, придя за вещами. «Ничего-ничего, – сказал он напоследок дрожащим голосом. – Вот теперь все будет хорошо. Я это чувствую. Я верю. Очнется Тонечка, поправится. Я ее к травнику хорошему отвезу. И все будет в порядке».

Больше Георгий к нам не возвращался. А на кровати Антонины поменяли белье и поселили туда новую больную.

* * *

Наконец-то. У меня в руках долгожданная Главная Бумажка с окончательным приговором.

«Следы… фрагменты… реактивные изменения… Убедительных данных за наличие злокачественного опухолевого процесса не выявлено, однако 100 % отрицать вероятность дальнейшего развития опухоли нельзя».

Далее приписка: «Возможна попытка иммуноцитохимического исследования».

Проще говоря, не сделать ли еще пункцию мозга?

Не могу, используя общепринятые штампы, сказать, что «у меня внутри все заледенело», «я почувствовала себя опустошенной», «стали путаться мысли», «опустились руки» и проч. Нет. Мне стало уныло-уныло. Как внутри пыльного мешка.

Зажав в руке бумажку с надписью: «микроскопическое исследование», я вышла в коридор. Десять кругов быстрым шагом. Пока больно не застучало в голове. Пока серая унылость не пропала.

Отдышавшись, я отправилась в ординаторскую к палатному доктору. Химиотерапия желательна, конечно, но не обязательна. И я отказалась.

– Ну и хорошо, – сказал доктор. – Я думаю, что все будет в порядке. Пойдемте на перевязку.

На перевязку я всегда иду с готовностью. Как приятно хотя бы несколько минут покрутить разбинтованной головой и почесать в затылке. Правда, в этот день я как-то вяло покрутила и без особого удовольствия почесала.

Я готовилась к приговору, но оказалось, что болезнь, которой боятся все, отодвинулась куда-то вне. Превратилась в отбежавшего шакала, в гиену. И будет теперь пожизненно следовать за мной, изредка напоминая о своем гнусном облике. Напоминая о том, что рак – он здесь. Не со мной. Но неподалеку.

Я ложусь на постель. Место справа пусто – там недавно лежала Карманова.

Слева оживляется Анна Иванна 72-х лет, провожая взглядом моего мужа, уходящего в курилку:

– Это к тебе черт приходил?

– Анна Иванна, не беспокойтесь, это мой муж.

– Да это же черт! А что это за бабочки черные летают?

Ну-у, начинается…

– Что вы, бабулечка?

Сиделка Алина просит сиделку Галю приглядеть несколько минут за своей подопечной, а сама идет сообщить врачу, что у бабки очередной заскок.