Украинская зима

Странная тошнота

Мы сидели в кухне в квартире моего университетского друга. За столом нас было пятеро: Тарас и Андрей были со своими жёнами — Наташей и Людой. Пили водку. Тарас — хозяин дома — добавлял в тарелки горячий борщ собственного приготовления.

Тарас стал кулинаром, в списке его талантов приготовление еды занимало явно не последнее место. Помню, он и раньше умел и любил готовить: когда мы отдыхали на дачах или ездили в палатки на Днепр, он тоже брал на себя полную ответственность за шашлыки, уху, запечённую рыбу и картошку, и всё это у него получалось отменно.

Но, как я сейчас узнал, его талант кулинара развернулся во всю мощь после того, как он перенёс обширный инфаркт пять лет назад. Его тогда еле спасли, восемьдесят процентов сердечной мышцы было смертельно поражено. После двух операций Тарас несколько лет восстанавливался, был на инвалидности, страдал тяжёлой депрессией, гипертонией, одышкой и прочими негативными последствиями, сопровождающими послеинфарктное состояние. Разумеется, потерял работу преподавателя в гимназии. Последние пару лет, восстановившись, жил «на малых скоростях», без больших физических и психологических нагрузок и в своё удовольствие: чаще отдыхал, ловил рыбу и собирал грибы. Тогда-то Тарас и развернул кулинарную деятельность на радость своей жене Наташе, которая охотно передала «папочке» (так она его называла) всю кулинарную часть их семейного быта. Их два взрослых сына жили за границей в Европе, один учился там в колледже, а другой уже работал.

Полтора года назад с Тараса сняли инвалидность, посчитав его здоровым. Вот как он прокомментировал это событие: «Собаки, захотели на вольного казака набросить ярмо». На работу «вольный казак» всё-таки вернулся, ярмо надел, правда, уже не учителя, а сторожа. Охранял по ночам ту же гимназию, где перед этим когда-то работал учителем. Сейчас, во время войны, подвал той гимназии превратили в бомбоубежище, поэтому «вольный казак» Тарас стал ещё и начальником бомбоубежища. Когда город бомбят и воют сирены воздушных тревог, Тарас «принимает гостей» и отвечает за порядок внутри помещения во время бомбёжек.

— Ну що, хлопци, ще по одной? За нашого, так сказать, американського козака Юрковича. За то, що вин прийихав на Неньку у такый важкый час. Хоч вин и жидовська морда, але я його люблю як самого щирого на свити козака, — Тарас дёрнул ноздрями, сурово взглянув на меня, и вдруг расплылся в мягкой широкой улыбке, отчего его мясистое лицо всё будто бы растаяло. — За тэбэ, друже, — повторил он, приподняв рюмку с водкой в руке, и с театральной почтительностью слегка наклонил голову в мою сторону.

— Дякую, батьку, — ответил я, опрокидывая свою рюмку.

Как и двадцать пять лет назад, мы сразу перешли с Тарасом на шутливо-иронический язык «Тараса Бульбы», где Тарасу всегда принадлежала роль «батьки», «отамана», «гетьмана», а всем остальным — обычных «рядовых казаков». Впрочем, в натуре Тараса, на первый взгляд, не было ничего грозного, строгого и сурового, в душе он был добрым человеком, можно даже сказать, чрезвычайно добрым и мягким. Однако в нём же сильно была выражена и национальная украинская широта чувств, и в то же время угадывалась глубинная стойкость, прочность и… даже какая-то странная древняя дикость.

Борщ у него получился отменный, не берусь описывать всю вкусовую гамму этого неповторимого красного борща с большой белой плямой сметаны, наполнявшего густым и пьянящим ароматом кухню, всю квартиру, весь дом и… всю Украину, от края до края. Не менее вкусны были и белые грибы, собственноручно собранные Тарасом этим летом в черкасских лесах и сегодня пожаренные в сметане с луком и перцем, специально к моему приезду.

— Ты молодец, что приехал, — сказала Наташа, его жена. — Мы уже думали, что ты нас совсем забыл и больше никогда не приедешь в Киев.

— Я тоже так думал, — признался я. — Проклятая война всё изменила.

— Что, совесть загрызла? — спросил Тарас в шутливо-ироничной манере.

— Да, что-то вроде.

— Видишь, ты привёз нам свет. Сегодня целый день есть свет и связь. Давно такого не помню, — сказала Люда, жена моего второго друга Андрея, который тоже с нами сидел сейчас за столом и что-то рассматривал в телефоне.

— Ты, Юрко, не спеши, ешь медленно. Еды я наготовил много, не переживай, голодным не останешься. Сейчас доедим борщ и приступим к индейке. А то как? Или ты думаешь, що мы тут лапу сосём? Не дождётесь. Вот им всем, — Тарас поднял руку с распрямлённым средним пальцем.

— Папочка у нас кулинар высшего разряда. Ты видишь, как я выгляжу? Из-за его блюд я растолстела, как бочка, что аж самой стыдно, — пожаловалась Наташа. Краска смущения проступила на её лице.

Она и в самом деле располнела. А когда-то была в чудесной форме, правда, не худенькая, не балерина с осиной талией, зато очень ладно скроенная и фигуристая.

Изменилась не только Наташа. Изменился и Тарас, и Андрей, и Люда — все они сейчас выглядели смертельно уставшими, какими-то постаревшими, что ли. Впрочем, ждать, что люди за двадцать пять лет помолодеют, тоже не приходится, всем уже далеко за пятьдесят, а Андрею несколько месяцев назад стукнуло шестьдесят.

И всё равно, несмотря на возраст, на двадцать пять лет разлуки, меня сейчас не покидало чувство, что все они — сидевшие за столом — постарели совсем недавно, за последние месяцы, вернее, за последний год.

— Папочка у нас не только отменный кулинар, — продолжала Наташа, ласково потеребив мужа за щёку. — Он у нас ещё и настоящий военный стратег. Если бы не он, неизвестно, что с нами было бы. Знаешь, как мы встретили войну?

— Как?

— Тарас накануне напился с Владом у нас дома до поросячьего визга. Я вызвала Владу такси, упаковала его в машину, потом вернулась домой. Затем уложила папочку на диван, он всё ещё кричал: «А где Влад? Мы з ным ще на коня не выпылы!» Короче, уложила его спать. Ночью вдруг слышу — ба-бах! ба-бах! Вскочила, подбегаю к окну, — пылает за многоэтажками! Ну вот, думаю, пипец. Война, блядь. Бегу к Тарасу, а он храпит себе на кровати. Он, пьяный, всегда храпит так, что вся мебель в доме трясётся. Бужу его: «Тарас! Милый! Вставай! Война!» А он брыкается, отталкивает меня и бормочет: «Где Влад? Мы з ным на коня ще не выпылы». А я его трясу и ору: «Вставай! Вставай! Война!» В общем, насилу его растолкала. Он сел, продрал глаза. А за окнами опять грохот такой, что дом сотрясается. А ему говорю: «Побежали в Ирпень». У меня там, в Ирпене, мама живёт. «Или бежим в Бучу, к твоей тётке, подальше из Киева». Он помолчал, почухал затылок и каже: «Нет, кыця. Остаёмся здесь, в Киеве. В Киеве три миллиона жителей, город просто так не сдадут. А Бучу или Ирпень русские могут взять намного легче, чем Киев». Ты помнишь, как это было? — обратилась она к мужу и, не дождавшись его ответа, продолжала: — И он оказался прав. Если бы мы тогда уехали в Бучу или Ирпень, мы бы там застряли, когда туда вошли русские. И нам был бы пипец. Папочку они бы убили, а меня бы изнасиловали в первый же день. Я даже не сомневаюсь в этом.

Тарас в это время сидел, корча рожицы. Он то сильно наморщивал лоб, то надувал щёки, не сводя глаз с бутылки водки на столе.

— Папочка очень рациональный человек. На первый взгляд он как будто шут гороховый, но когда доходит до дела и ситуация критическая, он очень, очень рациональный, умеет собраться, сосредоточиться и спокойно принять единственно правильное решение. Не то, что я, — сказала Наташа. Затем строго посмотрела на мужа. — Ты что, опять наливаешь? Сколько можно? Вы уже выпили почти литр! Всё! Я тебе запрещаю открывать вторую бутылку, перестань спаивать Юру, он ведь устал, двое суток в дороге.

Тарас закивал, но при этом всё равно разливал из бутылки остатки.

— Андрею больше не наливай, он за рулём.

Андрей оторвался от телефона — он что-то читал в Фейбуке или просматривал новости. Пригладил свои густые усы.

— Да, я за рулём. Под Бахмутом, пишут, ночью шли тяжёлые бои. Нехорошо.

Возникла недолгая пауза.

— Ну то, друзи, за пэрэмогу над клятыми московськими ворогами! — Тарас опрокинул рюмку и, поднявшись, пошёл к плите, где в чугунке ждала своего «выхода» запечённая индейка.

— А у меня, когда началась война, возникла странная тошнота, — неожиданно признался Андрей. — Да, какая-то тошнота. Как только я услышал первый взрыв за окном и понял, что война, вдруг так подступило к самому горлу, что думал — сейчас вырвет. Непонятно, почему такое. Эта сильная тошнота длилась несколько дней.

— Он и не спал тогда, по ночам стонал, ворочался и хрипел так, будто задыхается, — подключилась Люда.

Все умолкли, устремив глаза на Андрея.

— И как же это прошло? — спросил я.

— Всё прошло в один день, сразу. Я приехал в военкомат, чтобы вступить в тероборону, но там была такая очередь желающих, что можно было стоять хоть месяц и ничего не выстоять. Тогда я позвонил Максиму (сыну), он к тому времени уже был в теробороне. Он сказал: «Папа, приезжай сюда к нам, в Голосеево. Я поговорю с нашим ротным, попрошу за тебя». Короче, я приехал в Голосеево, мне там сначала отказали, сказали, что мне уже 59, мол, старый, тут молодым места нет, все отряды уже сформированы, и оружия нет. Но я стал упрашивать того ротного, сказал ему, что я — из семьи военных, что когда-то занимался спортивной стрельбой, что мой сын сейчас в вашем отделении. Короче, уломал его. Потом мне дали автомат и два рожка патронов. Как только я взял автомат, вставил рожок, передёрнул затвор, — сразу выздоровел, тошноту как рукой сняло.

— А я в первые две недели войны вообще не ел ни фига. Не хотел. Вот не ел вообще ничего, даже хлеба, — признался Тарас. — Сбросил, наверное, килограммов пять, — он похлопал себя по животу.

— А я наоборот — поправилась. С начала войны ем как не в себя. На меня иногда находит такой панический страх, что не могу с собой справиться и начинаю есть всё подряд. Полный пипец, — пожаловалась Наташа. — Вдобавок папочка балует меня своими блюдами. Змей-искуситель, — пошутила она, глядя, как на стол опустилась большая тарелка с запечённой индейкой, принесённая Тарасом.

В кухне благоухало, аромат борща, медленно растворившись в воздухе, уступил место аромату запечённой индейки в яблоках и черносливе.

— Ну що, друзі, ще по чарці? За перемогу. Щоб усі москалі повиздихали.