Украинская зима

Зона повышенной турбулентности

В самолёте всегда легче и приятнее размышлять о своей жизни. Почему? Ответ, в общем-то, прост. Самолёт выводит тебя из круга повседневности в буквальном смысле, удаляет тебя физически на невероятное расстояние ещё и отрывает от земли на тысячи километров. И у тебя уже нет никакой возможности немедленно вернуться назад. Зато такой процесс полного физического удаления побуждает человека посмотреть на свою жизнь более объективно и объёмно, в различных измерениях времени и пространства. Могут открыться и новые грани, и ответы на давно назревшие вопросы, станет понятно, как в цепочке событий прошлое привело к настоящему. И что делать дальше.

Зачем же я летел в Киев? Воевать? Нет, этого и в мыслях не было. У меня семья — жена и сын, есть работа — даже две, учёба — докторская диссертация, планы. Живи я всё это время в Киеве, не стань я гражданином Америки, кто знает, как сложилась бы моя жизнь. Гадать нечего, что было бы. Может, я с Давидом пошёл бы в тероборону, как поступил мой друг Андрей, — вместе со своим 20-летним сыном с первых дней войны записался в ТРО. После того как русских отогнали от Киева, Андрей вернулся домой, а его 20-летний Максим остался в армии. Недавно Максимку отправили под Бахмут — там, говорят, сейчас самое пекло.

Иногда я думаю, останься я в Украине и если бы там родился мой сын, тогда он сейчас собирался бы не со своей гёрлфренд Лорейн кататься на лыжах в горах на севере штата Нью-Йорк, а ехал бы на войну под Бахмут.

Но судьба давно увела меня из Украины, и я не чувствовал за собой долга идти и проливать кровь за ту страну.

Зачем же я ехал в Киев в середине декабря 22-го года, когда русские каждую неделю, а то и несколько раз в неделю обстреливают ракетами и дронами всю территорию Украины и Киев в первую очередь? В Киеве близких родственников ни у меня, ни у моей жены не осталось.

Ехал ли я затем, чтобы повидать друзей? Да, безусловно. В последний раз я виделся с ними 15 лет назад, когда Давид был пятилетним ребёнком и я привёз его на лето к родителям жены, которые тогда ещё жили в Киеве. Но, с другой стороны, с киевскими друзьями я могу поговорить и повидаться и по Фейсбуку, и по Вотсап. Правда, у них сейчас из-за обстрелов не всегда есть связь, но при желании возможность всё-таки можно изыскать.

Чувствовал ли я какую-то вину перед ними — они ведь там, в военном Киеве, а я здесь — в мирном Нью-Йорке? Да, это правда: в последние месяцы, особенно с наступлением холодов и с тех пор, как русские стали уничтожать гражданскую инфраструктуру по всей Украине, я стал всё сильнее испытывать моральный дискомфорт от своего бытового комфорта. Утром по дороге на работу, выйдя из дому и ощутив лёгкий морозец в воздухе, я сразу думал о том, каково же им там, в Киеве, без отопления. Без горячей воды? Без света? Моё воображение рисовало мрачные картины нынешней киевской жизни, и это представление усиливали новости, которые сообщали об очередных ракетных обстрелах украинских городов, новых жертвах и новых угрозах Путина стереть Украину с политической карты мира как государство.

Это представление о мрачной киевской жизни, мрачные предсказания аналитиков и военных экспертов, мрачные новости отравляли мне жизнь до того, что не хотелось испытывать никаких удовольствий ни от чего: ни от еды, ни от спортзала, ни от чтения книг или какого-либо другого отдыха. С женой, кстати, мы почти не занимались сексом по этой же причине, жена тоже испытывала похожее чувство, что и я. И не мы одни: некоторые мои сотрудники на работе — и в компании парамедиков, и в колледже, коллеги по работе моей жены, те, кто родом из Украины, — признавались, что испытывали нечто похожее. Поэтому добровольно налагали на себя «аскетические вериги», ограничивая себя в удовольствиях и развлечениях. Это — известное в психологии чувство вины, которое испытывает выживший человек перед погибшим или пострадавшим.

Однако такое чувство вины и сострадания перед теми, перед кем ты не виноват, может внести некоторые изменения в привычный образ жизни, но вряд ли сподвигнет человека на какой-то серьёзный поступок.

Умостившись в кресле самолёта, летевшего в Краков, вытянув под сиденьем ноги и закрыв глаза, я снова спросил себя, правильно ли я сделал, решив поехать в Киев, и каков же главный побуждающий мотив этой поездки.

Как ни странно это прозвучит, на такой поступок меня в большей степени подвиг сугубо профессиональный интерес. Я понял, что обязан увидеть своими глазами, что такое ВОЙНА. Мы, профессиональные историки, анализируем, читаем студентам лекции, объясняем, как на ход истории повлияли те или иные события: различные эпидемии, глобальные экологические или технологические катастрофы, войны. Но зачастую мы сами-то мало или вообще не представляем себе суть вопроса.

Ещё в Украине, в составе небольшой группы студентов университета, я когда-то три месяца работал ликвидатором аварии на Чернобыльской АЭС. Мы помогали там издавать специальную газетку «Ликвидатор». Эта поездка и работа в газете для меня оказались не напрасны и поучительны: в чернобыльской «зоне», как в капле воды, отразились многие изъяны советской империи, доживавшей свои последние дни.

Уже в Нью-Йорке, относительно недавно, я неожиданно оказался в гуще чумы Ковид-19, когда мы с бригадой парамедиков со всех концов Нью-Йорка отвозили в больницы десятки тысяч пациентов в критическом состоянии. Я тогда получил возможность увидеть пандемию «изнутри», осмыслить её глубину и размах, осознать не только её медицинские, но и полико-социальные аспекты.

Теперь я решил, что должен хоть краешком глаза увидеть войну. Пусть не на фронте, так в тылу. Пусть хотя бы в течение всего лишь двух недель. Хоть в таком «урезанном» виде. Я посчитал, что это — мой профессиональный долг и выпавший редкий шанс для историка, который я не имею право упускать.

Открыв глаза, я долго смотрел на большой монитор, наблюдая за траекторией полёта нашего самолёта: вылетев из Нью-Йорка и преодолев океан, мы приближались к Берлину. Правее по карте — Краков. А ещё дальше, на восток — Киев.

Лайнер вдруг сильно затрясло, всё зашаталось. «Пиу! Пиу!» — раздался громкий звук в динамиках. Свет погас. «Уважаемые пассажиры, леди и джентльмены. Мы входим в зону повышенной турбулентности. Пожалуйста, займите свои места и пристегните ремни. Не покидайте своих мест до специального разрешения».

В салоне стало тихо. А снаружи монотонно ревели двигатели, и стучали крылья.