Украинская зима

Лишённый крыльев

Мы стояли с Тарасом неподалёку от автобусной остановки, когда наконец, мигнув фарами, подъехал джип и остановился возле нас.

— Привет, путешественник! Почему ты не сообщил заранее, что приезжаешь? Мы бы тебе организовали встречу по-человечески. А ты — как Ленин в немецком вагоне, инкогнито, — вышедший из машины Антон раскрыл мне свои объятия.

— А где Влад? В машине? — спросил я, выпуская Антона из объятий.

— Да, вон сидит, спереди.

Подойдя, я открыл переднюю дверцу:

— Привет, казак.

— Привет, — ответил сидевший на переднем сиденье Влад, слабо улыбнувшись. Его правая ладонь лежала на его груди.

Я сразу обратил внимание на неестественно бледное, с каким-то сероватым оттенком худое лицо Влада.

— Живой?

— Да живой, живой, — ответил он.

— Ладно, поехали. Дома поговорим, — сказал Тарас.

Мы все сели в машину — я с Тарасом сзади, Антон за руль.

И джип покатил на Теремки.

С любопытством я смотрел в окно, по-прежнему поражаясь значительным изменениям в архитектуре города, старался узнавать районы, где когда-то стояли старенькие домишки, а теперь на их месте красовались новые дома модерновой конструкции. Тем не менее некоторые районы оставались почти в том же первозданном виде, какими были и четверть века назад, перед моим отъездом. Вообще, несмотря на все перемены, город хранил свою старинную прелесть, как её хранит мебель, и камины, и гобелены в средневековых замках.

Пока мы ехали, друзья разговаривали. Я тоже порой подключался к их беседе. В центре внимания сейчас был Влад — один из нашего тесного круга университетских друзей.

Признаться, с Владом у меня никогда не было таких тёплых отношений, как с Тарасом или Андреем. У нас с Владом были слишком разные темпераменты и эстетические вкусы. Мы всегда чувствовали скрытую конкуренцию между собой и какую-то взаимную зависть. Не знаю точно, в чём он завидовал мне. Я же завидовал его эрудиции, а ещё его безразличию к чужому мнению. Влад говорил то, что думает, нравилось это кому-то или нет. Смею предположить, что для него своё личное мнение действительно было дороже аплодисментов миллионов. При этом он вовсе не принадлежал к категории героев, готовых идти на баррикады и вести за собой массы. Он был человек-одиночка, малообщительный, себе на уме. И не боец. Вероятно, он хорошо знал это о себе, поэтому и вёл себя соответственно: никогда не лез на рожон, никому ничего не доказывал с пеной у рта, быстро отходил в сторону, избегая конфликтов.

После окончания университета Влад работал в различных издательствах, выпускавших книги по истории, много пил, развёлся с женой. В общем, в биографии ничего примечательного.

Ещё меня в нём раздражала его вечная ирония, постоянный скепсис, граничивший с цинизмом. На мой взгляд, Влад умел «обгадить» любое высокое чувство, любую возвышенную идею. О таких людях говорят: «он лишён крыльев, не способен летать».

Так вот, когда началась война и русские танки прорывались к Киеву, Влад пошёл в военкомат, чтобы записаться в тероборону. Но в военкоматы Киева тогда стояли километровые очереди желающих получить оружие и стать на защиту города. Многим тогда отказывали потому, что для всех желающих не было оружия и некуда было их отправлять, — отряды теробороны были в основном сформированы в первые дни.

Влад — худой как щепка, сутуловатый, со слабо развитой мускулатурой и впалой грудью. Ему уже 58 лет.

В Нью-Йорке, случайно узнав, что Влад пытался вступить в ряды ТРО, я был сильно озадачен. Влад? Это тот Влад, который никогда не уважал украинцев и даже не сильно это скрывал? Это тот Влад, «лишённый крыльев»? Влад, который, несмотря ни на что, открыто воздавал должное способности русских адаптировать западную культуру, чего Влад напрочь не видел в украинцах, считая их «шароварным сельским народом»? Это тот Влад, который в Фейсбуке всегда находил возможность запостить какую-нибудь картинку или видео, где украинцы выглядели какими-то недоумками, придурковатыми «хлопцами из гоголевской Диканьки»? И вдруг этот Влад идёт в военкомат, просит дать ему автомат и приписать к какому-нибудь отряду городской теробороны!

Но ему тогда отказали, пообещав «о нём не забыть». Через несколько месяцев, когда русские войска уже оставили и Киевщину, и Черниговщину, и Сумщину и убрались «освобождать» Донбасс, Влад получил повестку из военкомата. О нём действительно не забыли. Он пошёл в военкомат уже по повестке, готовясь к скорой мобилисации и отправке на фронт.

Но случилось непредвиденное. В военкомате во время медкомиссии врач обратил внимание на то, что у Влада что-то с сердцем. Причём возникло подозрение, что дело серьёзно до такой степени, что даже вызвали «скорую». Влада прямо из военкомата отвезли по «скорой» в кардиологический диспансер, там сделали тесты и обнаружили, что пару месяцев назад он на ногах перенёс инфаркт, а сейчас такая ситуация, что вот-вот может случиться ещё один сердечный удар, который, не исключено, будет последним. Потребовалась срочная операция; три бэйпаса, разрезанная грудь, вшитый катетер в шею… в общем, спасли.

И вот сегодня, неделю спустя после операции, Влад благополучно выписался из больницы. Вернее, не совсем благополучно: медики настоятельно рекомендовали ему полежать на реабилитации ещё хотя бы недельки две. Но денег на такое «лежание» у Влада нет, особенно теперь, во время войны, когда работы нет, халтуры нет, а цены на медицину подорожали едва ли не втрое. Поэтому Влад решил выписаться из больницы раньше срока и «проходить реабилитацию» уже дома.

— Ты теперь на фронт не попадёшь, ты теперь инвалид, мий друже. Можешь прийти в военкомат и подарить им цветы за то, что они тебя вызвали на медкомиссию. Тебе повезло. Иначе ты бы помер, не доехав до фронта, — сказал Тарас со знанием дела, как человек, перенёсший обширный инфаркт и две операции на сердце.

— Возьми справку из больницы, что тебе сделали операцию, и отнеси её в военкомат, чтобы не было проблем. А то ещё прицепятся, мол, уклоняешься от мобилизации, потом будешь иметь головную боль. Ты же знаешь, какие там, в военкоматах, встречаются козлы, — посоветовал Антон.

Влад молча кивнул.

— Как же ты, друже, теперь собираешься справляться один? Тебе же нужна будет помощь, особенно в первые пару недель, — спросил Тарас.

— Дочка приедет. Обещала побыть у меня неделю. Не знаю, выдержит ли она неделю со мной. И выдержу ли я её целую неделю.

— Она что, вернулась из Бельгии?

— Да, на прошлой неделе. Она сначала жила там у моего знакомого, в Брюсселе, потом её переселили в деревню, в какой-то лагерь для украинских беженцев. Она там потыкалась, помыкалась, не пошло, обломалась и приехала обратно. Как раз кстати, к моей выписке.

Я слушал их беседу и вдруг поймал себя на мысли, что мне сейчас стыдно. Стыдно, что когда-то думал о Владе так плохо, считал его гнилым человеком, спрятавшимся в скорлупу-броню своей непробиваемой иронии.

— Давай мы тебе сейчас купим еды на неделю, чтобы тебе самому не ходить и не таскать всё на своём горбу, — предложил Антон.

Как раз в этот момент мы подъехали к дому, где в одной из панельных двадцатидвухэтажных коробок жил Влад. Он начал было отказываться, уверяя, что у него дома полно жратвы, но Антон заявил, что не желает слышать никаких возражений и сейчас скупит для друга полмагазина.

Благородное намерение Антона, однако, оказалось невыполнимым. В районе отключили свет, все магазины перед домом Влада были закрыты.

— От сука, света нет, всё закрыто. Может, давай съездим куда-нибудь в другое место, поищем, где есть свет и магазины работают?

— Нет, нафиг. Света может не быть по всему городу, а у меня полно жрачки дома. Паркуй машину и пошли, — попросил Влад.

Нам стало ясно, что он устал и хочет поскорее попасть к себе в квартиру. Мы вышли из машины и подошли к подъезду.

— Блин, как же ты пойдёшь на десятый этаж сейчас, если лифт не работает? — спросил Антон.

— Потихоньку. Как-нибудь.

— Давай мы тебя понесём? Тебе же нельзя сейчас напрягаться. Сердце может не выдержать — и хана. Отбросишь копыта. И не доживёшь до победы, — предупредил Тарас.

— Не переживай, доживу, — твёрдо ответил Влад, открывая дверь подъезда.

Очутившись рядом, я невольно обхватил корпус Влада опытной рукой парамедика.

— Идём. Я помогу.

Влад сделал движение, желая освободиться из моих рук, но, видимо, почувствовав, что он — «в руках профессионала», что ему так удобно и спокойно, согласился.

Так, придерживая его, не спеша, с передышками, мы поднялись на десятый этаж. Когда преодолевали последний лестничный пролёт, я чувствовал, что Влад уже до того ослабел, что я его почти нёс.

В подъезде, естественно, было темно, и мы светили фонариками мобильников.

Затем мы вошли в его тёмную квартиру. Передохнув пару минут, Влад подключил к стоявшему на столе аккумулятору провод, и загорелась гирлянда лампочек.

Мы помогли ему переодеться в домашнее. От него исходил сильный запах медикаментов и пота. Когда он снял свитер, нашим глазам открылся белый широкий пластырь, наложенный крестом на худую грудь Влада.

— Да-а… Порезали казака, — промолвил Тарас погрустневшим голосом. Видимо, он сейчас припомнил и себя после операции.

— Не спеши хоронить, — ответил Влад, осторожно надевая футболку. — Хотите кофе? У меня есть бутылка коньяка. Правда, я сейчас с вами бухать не буду, но кофе выпью. Целую неделю жил без кофе, чуть с ума не сошёл.

— У тебя плита газовая или электрическая? — спросил Антон.

— Газовая, всё нормально.

Мы достали из бара бутылку коньяка, заварили кофе. Пили, болтали.

— О, бля! Свет! — воскликнули мы все вчетвером, когда во всех комнатах, и в кухне, и в коридоре вспыхнул свет. — Наконец-то.

Антон с Тарасом остались в комнате, включив музыку. А мы с Владом отправились в кухню заваривать по второй чашке кофе. И оба почувствовали, что впервые за все годы нашего знакомства-полудружбы можем поговорить напрямую, по душам.

— Узнав, что ты пытался записаться в тероборону, я, честно сказать, удивился, — признался я. — А теперь оказывается, ты ещё и едва на фронт не попал.

— А что тебя удивляет?

— Ну-у… В моём представлении люди, которые добровольно идут воевать, имеют героический склад натуры или, по крайней мере, любят общественное внимание. Они пишут об этом в Фейсбуке, ставят видео. Имеют на это право, всё-таки идут на фронт, а не на пляж.

— Наверное, ты прав. Знаешь, что в этой истории для меня было самым мерзким? То, что мои знакомые, которые изображают из себя патриотов и горланят на каждом перекрёстке и в каждом посте Фейсбука о своём патриотизме и «смэрть ворогам», когда узнали, что я по повестке пошёл на медкомиссию в военкомат и был готов ехать на фронт, стали крутить пальцем у виска. Мол, ты что, идиот? Ты что, не можешь отвертеться от военкомата? Пусть идут воевать молодые селюки, а тебе-то какого хрена? Вот это — настоящие жлобы. Никогда таких не переваривал. Сейчас таких расплодилось полно, вокруг одни «патриоты».

Я хотел спросить у Влада, зачем же и за что он всё-таки готов был идти воевать? Но не знал, как формулировать этот, казалось бы, простой вопрос.

Простой вопрос предполагает простой ответ. А на кону — жизнь. Ни много ни мало.

— И всё-таки зачем ты… это… ну, на войну хотел идти? — наконец я выдавил из себя.

И тут же понял, что этот мой вопрос настолько глупо и нелепо сейчас прозвучал, что мне стало неловко.

Влад будто бы понял моё смущение и ничего не ответил, пожав худыми плечами.

Яркий свет лампочки освещал его осунувшееся бледное лицо; седые прямые волосы спадали, прикрывая его лоб и уши. Он сильно сутулился, вероятно, от боли. Короче, имел вид человека, который недавно либо чудом вернулся с того света, либо туда направляется.

Я вспомнил, что у меня с собой двести долларов, которые я, по поручению жены, должен был передать сегодня вечером её подруге.

— На, бери, они тебе пригодятся, — я достал из кармана джинсов деньги и сунул их в руку Влада.

— Не надо, перестань. Мне Антон дал денег и на операцию, и обещает взять на своё полное содержание на пару месяцев, пока очухаюсь.

— Нет, возьми. Пожалуйста, возьми.

— Окей. Дякую, — Влад взял деньги. Затем, улыбнувшись, посмотрел мне в глаза. — Я не знаю, как долго проживу, — сказал он тихо. — Мне кажется, что недолго. Но я хочу дожить до смерти Путина, хочу увидеть эту тварь в гробу, а лучше повешенным, — он прикрыл глаза, потёр ладонью свой лоб и вдруг покачнулся. — Помоги мне.

Я помог ему добраться до кресла.

Мы стали собираться. Антон предложил Владу остаться у него на ночь, «для подстраховки», пока не придёт его дочка, но Влад отказался, — он устал и, судя по всему, хотел побыть один.

* * *

— Ты, кажется, жил где-то в этих краях, да? — спросил Антон, когда, покинув Влада, мы все вместе ехали обратно.

— Да, правда. Здесь неподалёку.

— Хочешь, заедем ненадолго?

— Конечно хочу.

Мы развернулись на кольце, выехали на эстакаду, а потом помчались по бульвару под гору нижнего Печерска.

— Если не ошибаюсь, этот дом? Или следующий? — уточнил Антон.

— Следующий.

Вот она — знакомая дорога, по которой мы с братом Сенькой долгие годы спускались в школу и возвращались домой. Эта дорога прошла и сквозь все мои университетские годы, и потом и первые годы после получения диплома, когда я работал преподавателем истории в школе. По этой дороге когда-то я привёл в дом свою будущую жену, чтобы представить её родителям. По ней мы уезжали в Америку.

— Если можно, сверни и остановись здесь, в переулке. Я быстро — туда и обратно.

По моей просьбе Антон остановил машину в узком переулке, ведущему к пятиэтажной «хрущёвке». Я вышел из машины и, обогнув дом с тыльной стороны, остановился возле невысокого забора, ограждавшего небольшой сад.

Сад! Сад! Яблони темнели за его оградой, раскинув свои крепкие извилистые ветви. Деревья были такой же высоты, как и двадцать пять лет назад, когда я уезжал. Наверняка это были уже новые деревья. А может, и нет! Может, это те же яблони, которые каждой весной цвели бело-розовым цветом; над цветками кружили пчёлы и бабочки, в кронах прятались птицы. С ранней весны и до глубокой осени я спал на раскладушке вон на том балконе этого дома, на втором этаже. Летом и ранней осенью, помню, листья деревьев так сильно шелестели по ночам, что мне казалось, будто бы нахожусь в каком-то таинственном саду, стоит лишь протянуть руку — и можно сорвать яблоко.

В квартире, которая когда-то была нашей, свет сейчас не горел, и балкон был по-новому застеклён.

Вдохнув полной грудью морозный воздух, я направился обратно к машине, где ждали друзья.

Но перед этим я сделал ещё небольшой «крюк» и подошёл к невысокому холмику неподалёку от дома.

Когда-то здесь, на этом месте, стояла деревянная скамейка. Рядом росла берёза. Мама часто выходила сюда, она любила здесь посидеть, в тени берёзы. В последние годы перед отъездом в Штаты у мамы часто и сильно воспалялись суставы ног из-за хронического остеохондроза, ей было трудно ходить, но до этой скамейки от дома расстояние было небольшим, можно было преодолеть. Здесь мама сидела с соседкой бабой Катей, о чём-то с ней разговаривала, наверняка обо мне с Сенькой, о том, как бы мы поскорее женились, чтобы ей было спокойно.

Мамочка, мамочка…

Смахнув слезинку, чтобы никто не видел, я развернулся и вскоре сидел с друзьям в машине.

— Кстати, Юрась, хотел тебя спросить, как поживает твой брат Сенька? Если не ошибаюсь, он в Германии, да? — спросил Антон.

— Нормально поживает. Работает. Жена, взрослая дочь, любовница. Короче, полный комплект.

По правде, мне было досадно оттого, что у нас так сложилось с братом. Он мне несколько раз писал и звонил, искал «перемирие», называя нашу ссору «недоразумением». Но я ему не отвечал. Мама этого бы не одобрила, мама всегда искала мира в семье, для неё мир и согласие в нашей семье были высшей целью её жизни. Мама, прости, я не прав, что разорвал контакты с Сенькой, и не уверен, помиримся ли мы с ним когда-нибудь.

Я решал, стоит ли рассказать сейчас друзьям о том, что я разругался с братом из-за войны. Нет, наверное, не стоит. Каждый человек, родившийся в Украине, независимо от национальности и нынешнего места своего пребывания, независимо от своих политических взглядов, своего возраста и своего характера — каждый, кто из Украины, — сегодня что-то теряет. Так или иначе. И в фигуральном смысле, и — увы — в буквальном. По сравнению с другими, разрыв отношений с родным братом — моя утрата — не самая большая. Можно сказать, чепуховая…

— Я не знаю, как долго эта война продлится, — говорил Антон. — Но уже ежу понятно, что это не на один день и, видимо, не на один год.

Антон тоже был одним из нашего круга «историков», однако после окончания университета по специальности почти не работал. Он выгодно женился, его жена раскрутила фирму по продаже недвижимости, быстро вывела её на широкую бизнес-орбиту, и Антон стал ей помогать. Они с женой теперь принадлежали к разряду бизнесменов-«крутэлыкив», то есть жили на широкую ногу, имели роскошную загородную виллу, с озером и бассейном, колесили по миру, часто меняли дорогие машины.

— Да я не против жить в Киеве. Но как долго такое может продолжаться? Русские разрушают нашу инфраструктуру, теплостанции. Они уничтожили уже почти половину энергосистемы Украины. И продолжают ракетные обстрелы. Да, мы что-то сбиваем, но даже те немногие ракеты и дроны, которые долетают до цели, наносят нам колоссальный ущерб. А ведь наши ресурсы не бесконечны. Если такими темпами будет продолжаться, что останется от нашей энергетики через месяц, через полгода, через год? Мы же превратимся в пещерных людей, будем жить как дикари. Наверное, Путин этого и добивается. Поэтому я убеждаю Валю купить дом где-нибудь в Португалии или в Испании, но лучше всё-таки в Португалии, там недвижимость дешевле, и у нас там есть контакты. Будем жить там, а когда война закончится и всё восстановится, вернёмся в Киев, дом у нас здесь, слава богу, есть.

Антон любил комфорт. Мы все это знали. Он не был трусом. Не был подлецом. Он был милейшим и добрейшим человеком. Его кошелёк всегда был открыт для друзей, а кошелёк тот был не худеньким.

Но Антон очень любил бытовые удобства. Война привнесла большой дискомфорт в его жизнь. И этот дискомфорт Антон не мог устранить, несмотря на все усилия и затраченные баснословные деньги. Поэтому он хочет уехать в Португалию, тем более ему уже 60 лет, уже не военнообязанный, имеет полное право.

Антон предлагал поехать сейчас к нему, на виллу за городом, где можно будет поиграть в бильярд или теннис. Не говоря уже про «хорошо выпить и закусить». Купание в бассейне и сауну из-за ситуации с электричеством он предложить, увы, не мог. Но на завтра у меня были другие планы.

Мы проезжали по городу, одни районы которого были погружены в темноту, и вооружённые солдаты патрулировали мосты. Зато в других районах ярко горел свет, были открыты магазины, бары и супермаркеты, светилась реклама, нёсся поток дорогих машин. Сейчас в салоне машины было так уютно, тепло и спокойно, что, казалось, течёт нормальная обычная жизнь, и никакой войны нет, и никто в эту минуту не погибает.