Лжец на троне 3. Укрепить престол.

Глава 1

Глава 1


Москва

13 марта 1607 года


— За деяния, порочащие честь дворянского достоинства, дворянин Норбеков Платошка лишается дворянского имени, дабы не позорить род дворян Норбековых, верой и правдой служащих государю-императору и Отечеству нашему, Российской империи. За убийство с особливой жестокостью, за грабеж имущества митрополита Филарета, мещанин Платошка приговаривается казни, через усекнение главы, — зачитывал подьячий Акинфий, по прозвищу Разумник, приговор.

Козьма Минич Минин постепенно, но собирал себе людей в команду, на что я только качал головой. Ну как? Где? Откуда он берет этих людей? Я понимал, что людей разумных, активных, смекалистых, на Руси всегда было много, может и чуть больше, чем в иных странах, ибо при плохом или отсутствующем напрочь образовании, все равно пробивалось на вершины административного аппарата и науки немало гениальных людей. Но как искать таких самородков? Понятия не имел. Мыслей на этот счет много, но слишком круг моих обязанностей размыт и обширен, чтобы всемерно концентрироваться на одной проблеме.

А вот Минин понятие имел и как искать и к какому делу того, или иного человека приставить. Акинфий Разумник был из таких людей, которые чуть ли ни сами выучились грамоте и стали златоустами, прочитав, в лучшем случае две книжки за свою прежнюю жизнь. Нельзя стать оратором без чтения и образования? Нельзя… Но как-то такие люди появляются.

Если Минин мог воззвать к тонким материям души и любви к родине, то Разумник формулировал официальные сообщения, приговоры, воззвания. Делал он это таким образом, что хоть законы издавай. Нужно обязательно его привлечь к подготовке к изданию Соборного уложения, которое планирую принять если не осенью этого года, то по весне следующего. Все завит от того, как пойдут дела на войне, и вообще буду ли я жить к осени.

Пусть Акинфию и не хватало экспрессии своего начальника — Козьмы Минича, но Разумник был мастером собрать воедино много информации, порой сложной в понимании и восприятии обывателей, и выдать всего несколько предложений и все… всем понятно. В какой-то момент я даже хотел забрать Акинфия к себе, скажем в помощь Луке, но передумал. Во-первых, Лука и так уже оброс тремя помощниками и претендует на роль что-то вроде «главы императорской администрации», во-вторых, — умные люди должны быть везде и в деле идеологической пропаганды и формирования информационной повестке, в том числе. Но в комиссию по созданию Соборного уложения он войдет, пусть и на завершающем этапе, когда все решения будут приняты и останется их грамотно сформулировать.

— Есть кто, дабы оспорить сий приговор? — спросил собравшуюся толпу Акинфий. Люди безмолвствовали.

Подобный вопрос, прежде чем приступить к казни, был спровоцирован мной. Дело в том, что я так же не сидел без дела на протяжении зимы и в том числе исследовал народное мнение. Зима оказалась сложная, во многих местах может и не голодная повсеместно, но на жестокой экономии элементарной еды, а иные регионы и голод ощутили. Люди ждут траву, чтобы ей питаться, а пока кору деревьев обдирают, сглатывая слюну на то, что скоро пойдет березовый сок, и можно будет вкушать лакомство — кашу из, подслащенной соком, березовой коры.

И я предполагал, что может начаться: «царь не настоящий», «это Господь гневается на то, что государь не природный» и всякое в этом роде. И тут уже будет не обойтись, как в известном фильме, разбрасыванием в стрельцов царской еды, тут из меня могут еду сделать.

Поэтому, укреплял силовой блок, покупая стрельцов премиями-хлебными пайками. Это может выглядеть, как кощунство, почему не выдать хлеб голодающим? Один довыдавался — Борька Годунов. И где он? Нельзя давать людям хлеб за просто так, нужно хотя бы придумать дурную работу, иначе в итоге христианская благодетель превратится в погибель. Вот за строительство дорог, или за заготовку леса — пожалуйста, но не бесплатно. Но и нельзя, чтобы люди продолжали уходить с земель. Так и крепостничество никогда не отменю и земли не засею.

Так что, где только можно, я разделяю ответственность. Вот и сейчас. Может, будут те, кто явно недоволен казнью Норбекова. Так никто же не встал на защиту. Нужно было набраться смелости и защитить, если правосудие того позволяет. Но, нет, знают люди, что все по правде, пусть и поверхностной, но правде. Были случаи, когда защищали приговоренных. И сменялся либо вид казни, или вовсе — казнь заменялась ссылкой в Сибирь и на Урал. Знаю, что два поезда из людей и повозок, с казаками отправились к Байкалу. Может и сгинут там от рук ойратов-джунгар, или кайсаков, но шанс жить все же был, как и возможность добывать отличного соболя.

— А коли нету никого, кто слово свое скажет и сможет оспорить приговор, то он будет приведен в исполнение немедля! — выкрикнул Акинфий и палач, обрушил топор на голову, может быть и верного мне, человека.

Да, я вот так убиваю человека, который, казалось, мне беззаветно служит, хотя одним из мотивов, побудивших Нобекова сделать то, что он сделал — нажива и попытка через шантаж добиться возвышения. Да я и так бы выдвинул Норбековых, после недавишних казней некий вакуум образовался и можно было подтянуть какой дворянский род, чтобы тот был лично мне верен.

После того, как Платошка прибыл с умирающим Михаилом Романовым — у того, кто в иной реальности стал первым царем династии Романовых, был сильнейший жар и уже беспамятство. Я не стал «рубить с плеча», а сперва заинтересовался родом и пришел к выводу, что там вполне себе служаки. Нобековы плодовиты, немало из них сотники, что уже для дворянского рода сильно, есть и десятники, полусотенные. Выполняют работу, не вмешиваются в политические дрязги, а несут гарнизонные службы. На таких можно было опереться, дать те же гарнизоны, но уже в более значимых городах.

Но то, что отчибучил Платошка… Да я, собственно, только за то, чтобы Романовых под корень вырезать, трон только укрепится от этого. Кто там останется, кто сильно родовитее иных? Скопин-Шуйский? Не рационально его убирать, но будет иметься основание — уберу. А так, все… Рюриковичам досвидос! Хотя я сам Рюрикович!

Ну так вот. Еще до того, как Платошка Норбеков прибыл, с полными штанами надежд и мечтаний, в Москву, я уже знал в общих чертах, что именно произошло, и как этот поступок будет выглядеть в глазах общественности.

По факту что имеется? Некий дворянин убил митрополита и его жену, это, если не брать в расчет перебитых до ста человек сопровождения их мамок, кухарок, обозников, охранников и так далее, злейшее преступление. В живых никого не оставили, кроме, как оказалось позже, мальчика Михаила Федоровича. Это уже порицаемое обществом, как ни кричи о том, что, дескать, Романовы козни строили и вообще к ляхам бежали. Мало кто поверит, а людям свойственно жалеть, особенно уже умерших. Учитывая то, что богатства Романовых, неминуемо, перейдут в руки убийцы, Норбекова возненавидели раньше, чем он въехал в Москву, завистливые люди, чего уж.

И вот этот олух, вместо того, чтобы где-нибудь остановиться, да как-то выйти на меня, чтобы приватно поговорить, решить проблему, без привлечения лишнего внимания, прется в Кремль. Естественно, москвичи быстро все узнали, особенно они смотрели на сани, которые чуть тянулись лошадями, уж больно тяжелый груз тащили лошадки, вырабатывая у жителей столицы фантастические гипотезы, сколько богатств в этих санях.

Заявляется Норбеков в Кремль и сходу шепчет мне о тайне. Мол, я знаю, кто ты есть, потому вот, только половина от того, что украл у Филарета, а еще хочу чуть ли не в воеводы. Шантаж чистой воды.

И что мне делать? Конечно же… в холодную, там самолично отрезал язык идиоту, кстати, не приятное действие, ну, а в дальнейшем показать общественности, как я тоскую и скорблю по митрополиту Филарету. После молиться за выздоровление Михаила и действительно его лечить и взаправду молиться за него. В этом времени убийство детей в угоду политическим амбициям — это страшенный грех, но и максимальное порицание от народа. Сколько проблем смерть Димитрия в Угличе принесла Годунову? Да этот убитый царевич стал тенью царя Бориса. Но… убитого ли?

Я изучил бумаги, которые изъял у Норбекова, и они меня не впечатлили. Это при условии свидетельства самого Филарета можно состряпать историю о том, что я грехом зачатый сын Грозного царя. Да и что за свидетельства — только лишь два листа, один из которых — свидетельства о крещении. Не доказательства вовсе, хотя концы нужно будет подчистить.

Теперь у меня есть железный сейф, но, главное, есть потайное место в новом столе, куда я и положил бумаги от Нобрекова.

Как по мне, так версия с тем, что я в теле сына Стефана Батория и Марии Ливонской-Старицкой более правдоподобна.

Когда состоялась встреча с женщиной, которая ранее была Марией Ливонской, а нынче инокиней Марфой, кстати, так и не пойму, почему это имя для монахинь столь популярно, я, сперва, улыбнулся и подумал, что женщине, что назвала меня своим сыном, нехорошо. Не то, чтобы она сумасшедшая, но некоторое нарушение психики у монашки я диагностировал. Однако в голову то и дело, но приходила мысль: «а что, если…». В начале января я посетил свою «матушку» Нагую-Марфу, где проживала и другая Марфа-Старицкая.

После протоколированных псевдонежностей с той, что признала во мне своего спасшегося сына Димитрия, я посетил и инокиню Марфу, но другу Марфу, не ту, что Нагая, и уж точно не ту, что Ксения Романова, а другую — королеву Ливонскую. Вот и как с этими «Марфами»? Запутаешься!

Болезненная женщина в этот раз показалась мне более вменяемой, и уже больной физически.

— Сын, я скоро оправлюсь на суд Божий и оттого… — говорила тогда Марфа-Мария Старицкая, королева Ливонская [четких сведений о смерти Марии Старицкой нет, но есть вероятность, что она дожила до 1612 года]. — Ко мне приезжал Стефан. Он не мог оставить Анну Ягелонку, тем более, когда еще не усилился на польском престоле. Я не устояла перед напористым трансильванцем… у него не было детей и он готовил тебя, чтобы ты взошел на русский престол… грешна я, так как через тебя Стефан хотел перекрестить Русь в католиков. Тебя учили иезуиты, и ты… хорошо они выучили, раз смог ты стать царем.

— Ты, Марфа говори, но не заговаривайся! — растеряно я тогда отвечал.

— Вот! — сказала Мария Старицкая и передала мне четыре бумаги.

Я не стал тогда читать, лишь положил листы в тайный, недавно пришитый, внутренний карман в кафтане. Но, когда я уже прибыл в Кремль, любопытство взяло верх, и я жадно впился в строки бумаг…

— С сыном нашим все хорошо! Он активный мальчик, непослушный, но те люди, что его обучают, умеют усмирить любой норов… Я переехал в Гродно и думаю посетить тебя при случае, как получится отправить Анну в Краков… — писалось в письме.

Там же было и другое письмо, где Баторий сообщает, что я порыжел. Раньше уже думали, что мальчик больше похож на польского короля, но начали проступать черты лица и, главное, волосы, схожие с Иваном Грозным. Ну так одна порода: что Старицкие, что правящие Рюриковичи.

Вот вам версия! Есть некоторые свидетельства и о том, что я — это Гришка Отрепьев, так как во мне его узнали, то тот же Шуйский приказал молчать, так как хотел использовать этот факт против меня.

Так что меня не особо затронула версия и Филарета. Мог быть не один мальчик. Кто-то умер, кто-то жив, то есть я, который ничего не знает о своем происхождении. И хватит на это обращать пристальное внимание. Я у власти, у народа, если и есть сомнения, кто есть такой Я, то молчат в тряпочку. Буду слабым, то и наличие железных доказательств того, что я сын Грозного, лишь отсрочит падение. Мало ли монарших особ травили? В России, не то, чтобы и много, но вероятность подобного решения проблем с заигравшимся монархом присутствовала всегда. Вон, у Грозного в будущем нашли и свинца в организме, словно он киборгом был и какие-то яды. Может папочку и отравили.

Возникает еще один вопрос — почему я не убил Михаила? Во-первых, и самый главный ответ — он наследник большого состояния. Я не могу забрать вотчинные земли Романовых, у них найдутся родственнички, путь опальные, до и у опальных я могу конфисковать лишь поместья, но не вотчины. А Мишка — наследник и под моим контролем. Я же казнил убийцу его отца. А что там было между Филаретом и мной… так мальчонке не обязательно знать. С учетом моих вотчин, да Романовых, да конфискованных поместий у казненных и опальных… Очень много земли. Если только на этих площадях навести порядок и ввести максимально возможное для периода прогрессивное сельское хозяйство, то половину Руси накормлю.

Во-вторых, Михаила Романова Норбеков засветил и умри мальчик, так я детоубийцей становлюсь. И так есть дети казненных, которых я отправил в Сибирь, но у тех, хотя бы есть шансы выжить, а у Михаила отсылать в ссылку, вроде бы и не за что. Не начинать же обвинять Филарета! Тем более, что многие обвинения голословны и мало доказуемые.

— Тебе нравится смотреть на казни? — спросила Ксения, подошедшая на стену Кремля, откуда я и наблюдал за тем, как палач, торжествующе, поднял голову Платона Норбекова и показывал всем собравшимся на «шоу».

— Нет, — сказал я, приобнимая правой рукой жену, но та резко отпрянула.

— Нас увидят! — игриво возмутилась Ксения.

У нас все в порядке, даже более того. Есть у меня опасение, что стал слабее — появилась существенная уязвимая точка, надавив на которую, я могу повести себя неадекватно. Когда я это понял, что еще более усилил охрану, пароноидально. Порой, поедая очередную порцию вареной курицы с тушеной капустой, я думал, сколько именно человек поковырялось в моей еде. Был бы чуть более брезгливый, так пришлось туго, но для меня еда была всегда лишь топливом для организма и редко наслаждением. Простая пища, но составлена на основе знаний из будущего о белках-жирах-углеводах, витаминов и клетчатки, — вот царский стол. И это не экономия, а здравый смысл и забота о здоровье.

Не вижу я смысла есть что-то этакое, дорогое, но при этом менее полезное, чем та же курица. Не хватало только морепродуктов. Некогда я любил креветки, кальмары и других гадов. Но тут, чтобы царь вкусил устриц, нужно отправить целый корабль к берегам той же Дании. Зачем? Исключение из правил составляли только цитрусовые — гранаты и апельсины, которые в небольшом количестве пришли из Персии и все венценосное семейство вкушает фрукты, чтобы избежать весеннего авитаминоза. Телохранители питаются схожим образом и уже выгодно отличаются и внешне и энергией от многих людей, даже военных. Мы то, что едим!

— Пошли!.. — сказал я и попытался как-то потрогать супругу за филейную часть.

Не удалось. Ладно — соболиный полушубок, он был длиной по аппетитную попу. Но одежды… тяжеленные юбки, не предполагали никакого тактильного контакта. Вообще, в этом времени с тактильными контактами сложно: при людях нельзя, возле церкви нельзя, а купола церковные видны практически отовсюду. То пост, то постные дни, то женские дни… Многие условности мы с Ксенией уже побороли и, помолясь, любим друг друга и в постные дни, но можно быть раскованным только наедине и в запертой горнице, да и жена все сдерживается, отказывает себе в удовольствии постонать, лишь одеяло погрызть может, в особые моменты нашего общения.

— Охальник! — проворковала Ксения, но ускорила шаг, чтобы побыстрее добраться до нашей новой спальни.

Кремлевские палаты преображались, и уже во многих комнатах-горницах появлялась новая мебель. Уже были три дивана, мягкие стулья, шкафы и шифоньеры. На удивление, причем и для меня, человека из будущего, работу с деревом хроноаборигены осваивали моментально. Лишь подай идею, коряво нарисуй, что нужно — через неделю уже притащат экземпляр. Конский волос взлетел в цене, ткани подорожали — мебельная фабрика скупала все или почти все.

При этом создалась такая тенденция, что, как только, я продемонстрирую, иногда исподволь, что-то новенькое в мебели, приказчики бояр, наперегонки бегут заказывать и себе такое же, при этом деньги имеют посредственное значение, боярство платит немало, от чего не возникает проблем с тем, где изыскать средства на покупку новых материалов.

Это с одной стороны создавало некоторые проблемы, так как сукно к лету должно взлететь в цене столь высоко, что станет малодоступно большинству людей. Нарастить же производство сукна — отличное решение, да и в чертежах готов уже станок-самолет, чтобы прясть пряжу, думаю и над ткацким станком. Но где взять шерсть? Не говорю уже о хлопке. Было бы неплохо покупать его в Персии, но с этой страной только налаживаем отношения и пока они представляются спорными. Ну а до собственного производства хлопка… долго и пока и негде.

Наладить бы отношения с кайсками, чтобы они поставляли хлопок, но этот вопрос только рассматривается. Сложно там все, в Средней Азии и не сказать, что нас ждут с распростертыми объятьями. Нет еще серьезной проблемы с джунгарами, так называемого «второго монгольского нашествия», от того и не будут стремиться кочевники заручаться поддержкой сильно государства. Да и Россия пока не такая держава, чтобы вселять страх и трепет на соседей.

Так что мебельная фабрика работает и уже приносит прибыль, а рабочие, которые умудрились устроиться на работу, гоголями ходят, ибо платят им в два раза больше, чем получают стрельцы. Пока, со всякими премиями, выходит в среднем по десять рублей на человека — это, действительно, много.

Организация мебельной фабрики натолкнула меня на мысль, как частично решить вопрос с кадрами управленцев. Грамотных людей, которые смогли бы руководить новаторским предприятием, было не то, чтобы мало, их не было совсем. Но вот люди, которые могли хоть чем-то управлять и имели управленческий опыт, пусть и в иных сферах, были. И места обитания таких людей были в боярской среде.

Нет, конечно, я не предлагал боярам управлять производствами, как открытыми, так и теми, что планируются, но уже подбираются кадры. Хотя, как по мне, так могли бы, но мое мнение противоречит всем принципам и системе и местничества и феодального устройства страны. Однако, у каждого боярина есть люди, которые управляют их хозяйствами и часто и некоторыми производствами. Вот я и предложил, еще в январе, чтобы находили мне таких управленцев.

Расчет простой — если твой управленец, тот, которого ты привел, устроен управлять предприятием, что организует государь, да работает достойно, приносит прибыль, то я этой прибылью готов делиться. Ежели управляющий сделает что-то существенное и выведет производство на новый уровень, то могу продать, за адекватные деньги, все производство. Создавай, на здоровье, продукт, торгуй им, ну а мне, как государю, хватит и налогов.

Это своего рода, видоизменённый подход, который использовался японцами во время «реставрации Мейдзи» в середине XIX века того мира, из которого я эмигрировал. Тогда японское правительство просто строило заводы, фабрики, не без помощи англичан, ну и отдавала феодалам в управление уже готовые предприятия. Стоит ли говорить, что Япония показала тогда «экономическое чудо»? Сравнивать периоды, менталитеты людей, условия и технологии сложно, но я был уже уверен, что и такое решение кадрового вопроса имеет право на существование.

К Луке приходят разные приказчики то от Телятевских, то от Милославских, Ляпуновых. Опыт мебельной фабрики, где заправляет приказчик от Головиных — заставил завидовать других бояр. Так что, есть с кем работать, и это хорошо!

— Ты уедешь? — спросила Ксюша, когда уже отдышалась после трудоемкой работы над созданием наследника.

— Да, — спокойно отвечал я.

— Мне страшно без тебя, — сказала жена, поудобнее пристраиваясь головой на моей груди.

— Твой дядя не допустит, да и Кремль перейдет на особый режим и тут будет достаточно охраны, чтобы сдержать и натиск армии, — отвечал я. — Ты только смотри за Машкой. Вон, опять приболела.

— Она и так менее иных детей хворает, — возразила Ксения, принимая мои слова, словно упрек.

— Менее, то слава Богу. Токмо с правильным питанием, да уходом за ней, может и вовсе не хворать, — сказал я.

Как не хотелось вот так нежиться с желанной женщиной, но дела не будут решаться без меня, такова система. Потому уже через час я открывал Военный Совет.

Боярская Дума — это не есть Военсовет. Не каждый боярин входит в этот орган управления военными действиями. С другой же стороны, в Военном Совете много персоналий, которые не входят в Думу. Тут я постарался максимально уменьшить влияние местничества, приглашая на совещание и казаков. Говорить имели право все, единственно, что люди сидели за столом сообразно положению местничества.

— Государь-император! — мужчины встали и синхронно поклонились.

— Садитесь, — сказал я.

Все расселись и смотрели решительными глазами на своего государя. Да, это я заварил кашу, от меня сейчас и ждут, что каша будет наваристой и вкусной. Был бы еще я в этом уверен. Судя по тем сведениям, что приходят, война будет уровня Ливонской. И, если тогда Россия выдержала долгие годы военных действий, которые все же подкосили экономику страны, то у нас год, а, на самом деле, только лето. Если в начале осени не закончить военные действия достойным мирным договором, то Россия получит жесточайший кризис и вероятную оккупацию многих русских земель.

— Послушаем боярина Василия Петровича Головина и государева дьяка Луку Мартыновича, — я решил открыть Военный совет не с обсуждения планов операций, или докладов о подготовке Смоленска и Брянска в войне, но с финансовых вопросов.

Головина я утвердил на должности казначея. Он показывал себя с лучшей стороны, пусть и видение экономической и финансовой системы было в моем понимании ретроградное, ну а по местным меркам, — сверхпрогрессивное. Скажем так, мои предложения в перспективе создать биржу и торговать на ней и акциями и товарами, Василий Петрович воспринял не просто в штыки, а попросился в отставку, если я буду настаивать. Не столь очевидны для Головина были выгоды от торговли, к которой он относился, как некоему придатку к сельскому хозяйству и ремеслу.

Это я знал из послезнания, насколько важна будет торговля с той же Англией в будущем. В постпетровские времена англичане оставляли в России и три и пять миллионов полновесных серебряных рублей. Пусть Англия пока еще не та, но Голландия становится именно, что «той» и нужно как-то, но привлечь голландцев своей пенькой и канатами, лесом, пушниной и вообще торговым путем в Мангазею и дальше, скормить им проход в Америку. Насколько я знал Северный путь стал реальным только после создания ледоколов. Вроде бы можно по нему пройти, но риски столь велики, что перспективы никакой.

Но пока голландцы не выходят на связь. Может Гумберту удастся что-то сделать, он сейчас должен быть в Амстердаме.

— Доходы оказались менее тех, что ожидались, — спокойным тоном сообщал Василий Петрович Головин.

Я вообще замечал, что когда этот человек начинает говорить о деньгах, он становится даже как-то… медлительным, если не сказать: заторможенным. Уж не знаю, как это расценивать, но отношение к деньгам у Головина-старшего какое-то особое, чуткое. Он, как будто опасается испугать деньги, от того никаких эмоций и не выказывает.

— Чего у нас не будет? — спросил я.

Наверняка, сейчас казначей внесет свои предложения по тому, где и что нам сокращать. Не хочется пробуксовывать в своих проектах, ибо это только старт. Если вначале так замедляться в прогрессе, то, как выйти на тот уровень в развитии, когда прибыль станет покрывать траты на новые проекты?

— Вот грамота, государь-император, — подал бумагу Василий Петрович.

Я всмотрелся, что он там написал. И как прикажете вовсе работать? Или вообще жить?

Первым пунктом под запрет попадала экспедиция на Дальний Восток. Я собирался встать на Амуре сразу и сильно с шестью-семью острогами, пушками, пусть и полевыми. Чтобы выдержать вероятный натиск маньчжуров, которым, может и не особо дело будет до русских, они уже на Китай нацелились, так что окно возможностей имеется. Но… экспедиция оценивается в сто двадцать тысяч рублей, с пятью тысячами человек, оружием, сельскохозяйственным инвентарем, скотом и еще много чем. Представить, что они будут добираться до места не меньше года, и нужно подгадать с месяцами, чтобы по рекам часть пути сплавляться, то оттягиваем важнейшее мероприятие еще на год.

Далее мне, государю, отказывалось в строительстве новой резиденции. Я не хотел жить в Кремле. Тут может быть казна, работать Боярская Дума, место для приема послов и, может и работы. Но я хотел более уютный дом, чуть в стороне от бунтарских центров. Скажем… на Воробьевых горах, или где выше на Яузе, за Немецкой слободой. И мне предлагают отказаться от строительства, которое оценить пока вообще сложно, но не менее ста тысяч рублей только на первом этапе.

Тут можно было явить свою волю и сказать, что ХОЧУ. Однако, в России уже голодают люди и даже исключая гуманизм, а включая политика-прагматика, нельзя строиться, пока народ не накормлен, если нет желания после давить бунты того самого народа. Я же хороший царь, думаю о народе, что именно такой образ должен складываться у людей.

Еще мне крайне рекомендовалось в этом году больше не делать закупок вооружения, коней и пороха, заморозить производство пушек, бронзу на которые приходиться задорого покупать. Конечно! Церковники «под шумок» межвластия выгребли всю бронзу на колокола, как и самих литейщиков. Но не забирать же! Я еще не обладаю своеволием Петра Великого, не по характеру, но по обстоятельствам и самой системе.

Была рекомендация от Головина завязывать с обучением гвардии и строительством военных городков. Но вот что я не готов делать, так это.

— К чему все это, от чего Василий Петрович первым говорит? Дабы мы уразумели, что воевать нужно быстро. Коли мира до осени не будет, мы потеряем Россию, — говорил я, пытаясь по выражению лиц понять, не обвиняют ли меня собравшиеся в том, что я подвел страну к таким рискам.

Да, я сам себя обвиняю, что не нашел обходных путей. Что не подговорил запорожских казаков на волнения и не пригрел на груди своей царской гетмана Сагойдачного. Что не нашел возможным подмешать яд Сигизмунду и ввергнуть Речь Посполитую на пару лет в пучину магнатских распрей и поиска короля. Может и еще что иное можно сделать, но я выбрал тот путь, когда «все или ничего».

— Снеди и порохового запаса не ждать более? — спросил Скопин-Шуйский.

Не сказать, что вопрос прозвучал с обидой, или с обвинением. Скорее, Михаил Васильевич спрашивал с неким разочарованием. Но не ему говорить о провизии. Военные склады под завязку набиты, в каждом городе, даже в селах есть свои амбары и с зерном и сараи с животными на убой. Перестарались мы с «продразверсткой», оставляя крестьян голодать.

— Пока рано бить в колокола и сумневаться. Склады полные. Более того, жду от вас предложений, как бы нам чуть долю со складов забрать. Люди у Брянска, те, что еще остались после набегов, да у Чернигова голодают. Как бы не вышло так, что встречать станут ляхов с хлебом-солью, — сказал я, при этом мой взгляд, я прямо это ощущал, непроизвольно стал жестким и требовательным.

То, что приходят сведения из Чернигова, Брянска, Стародуба от том, что люди голодают — это еще было как-то объяснимо — все-таки там была война, и Лжедмитрий Могилевский с поляками и казаками так порезвились, что не только людей повырезали, но и оставили их без урожая вовсе. Чернигов мог бы прокормиться за счет торговли с ближайшими регионами Речи Посполитой, однако после всех событий даже для контрабанды возможностей сильно поубавилось.

Голод ощущался также и на Смоленщине и частью на Псковщине, задело и Новгородчину. И в этом также была виновата предстоящая война. Военные, тот же Скопин-Шуйский, не церемонились в выборе средств, как именно пополнить даже сверх нужного свои склады. Поэтому у местного населения часть урожая забиралась, часть шло на налоги либо помещикам. Ну, а остатка явно не хватало не то, что до следующего урожая, но и до первой травы, когда появится хоть какая-либо возможность варить, к примеру, «нисчимницу» [название супа в восточной Беларуси, части западных русских земель, состоящий из травы: крапивы, щавеля и пр.].

Вот и выходило, что склады полные, армия готова воевать, при этом сытно кушать, а крестьяне вот-вот снова побегут подальше от голода к тем же казакам, как это было в 1600–1603 годах.

— Государь-император, ты повелеваешь нам отдать часть припасов? — спросил Скопин-Шуйский, как бы давая мне шанс одуматься.

— Михаил Васильевич, ты же воевать собрался с помощью земляных и деревянных укреплений, так ведь?

Скопин-Шуйский оглядел всех присутствующих несколько недоуменно, не ответил, но кивнул, соглашаясь.

— Так возьми крестьян, пусть копают, и стрельцам легче, и более крепкое укрепление поставишь, — предложил я, как мне казалось, неплохой вариант.

Можно взять из крестьянской семьи одного мужика, дать семье продовольствия, а мужик этот поработает с месяц на укреплениях. Тогда и семья никуда не убежит, и поля будут засеиваться, так как крайне редко бывает, что в семье только один работоспособный мужчина. Условно: и волки сыты, и овцы целы. Чего нельзя делать, так это давать продукты просто так, по доброте христианской.

— Государь-император, с крестьянами замедлится движение войск. Появится скученность, так ты сам называешь. Могут и хвори какие приключиться, — озвучил головной воевода и негативную составляющую моего решения.

И все-таки я настаивал, чтобы крестьян привлекали.

— Дмитрий Михайлович, ты из Смоленска прибыл? Готов город к обороне? — спросил я Пожарского после того, как все же удалось убедить Скопин-Шуйского в моей правоте.

— Государь, никто не возьмет Смоленск. Нынче никто, — жестко, с некоторой зловещей ухмылкой, сказал князь Пожарский. — До холодов поспели выкопать еще один ров, подвезли бочки с земляным маслом, все, что нашли в Москве и Нижнем Новгороде от купцов астраханских. Наготовили рогатки, чеснока [железные шипы против конницы]. Такоже подвезли пушек, порохового запасу, новых шведских пищалей. Так что, Государь, не было еще на Руси столь крепкой твердыни, яко же нынче Смоленск, — пафосно закончил свой сумбурный доклад князь Пожарский.

Впрочем, я от него не требовал цифр, уточнений, деталей. Все, что мне нужно было, прописано в докладе, составленном Пожарским, Шейном и Федором Конем. Вот, куда еще ушло немало средств, но Смоленск, я более, чем уверен, уже является крепостью мощнее, чем было в иной реальности. Как минимум голода в городе в ближайшие два года случиться не должно.

Склады полные, а население (всякого рода купцы, лишь частью ремесленники, ростовщики и обыватели) по весне отправятся в Можайск, где как раз будут освобождаться дома, в которых сейчас зимуют пленники. С другой же стороны, весной в Смоленск прибудет подкрепление числом в три полка стрельцов и еще пять сотен служивых дворян и детей боярских. Гарнизон города будет составлять чуть более десяти тысяч человек при большом количестве орудий и с использованием разных хитростей, в том числе и горючих смесей. Так что есть надежда, что крепость устоит, а поляков получится разбить.

— Иван Исаевич, — Обратился я уважительно к донскому атаману. — А ты с Захарием Петровичем расскажите, что измыслили, и как будете брать Ригу.


* * *

Гродно

13 марта 1607 года


Король Речи Посполитой Сигизмунд III Ваза не мог скрыть своего раздражения. Само присутствие Станислава Жолкевского, польного гетмана, вызывало бурю негативных эмоций у короля. Негодование венценосной особы еще более усиливалось пониманием, что Жолкевский не любит короля, может, еще больше, чем король презирает гетмана. Но есть моменты у политика, когда нужно переступить через собственные эмоции для общего блага. И Сигизмунду становилось противно от того, что с Жолкевским ему приходится переступать через себя уже который раз [обоюдное неприятие между Станиславом Жолкевским и Сигизмундом III Вазой было известно всем современникам, между тем гетман всегда был на стороне короля].

Станислав Жолкевский смог удивить Сигизмунда тем, что после объявления Зебжидовским рокоша королю, польный гетман встал на сторону коронного войска. Этот поступок Станислава в значительной степени повлиял на то, что у Сигизмунда оказалось в распоряжении более подготовленное и организованное войско, которое не должно было оставить шансов бунтарям. Но Сигизмунд признателен не был. Жолкевский не следил за тем, что говорит в адрес короля, не стеснялся критиковать Сигизмунда, пусть и оставался верен Короне.

И теперь на Военном Совете, где принималось окончательное решение по вопросу, не то — объявлять ли войну, это уже принятое решение, а, как именно победоносно ее провести. Жолкевский оказывался той фигурой, которая устроила и приверженцев рокоша, и соратников короля, поэтому Станислав и был назначен командующим сводного войска. Пусть польного гетмана и подпирали своим авторитетом условные его заместители Ян Петр Сапега и Януш Радзивил, но Жолкевский вел себя как возвысившийся над всеми.

На совещании присутствовал также и Иван Михайлович Воротынский, под началом которого собралось две с половиной тысячи обиженных на московского царя русских людей и казаков. Король рассчитывал, что в России будет много недовольных правлением Дмитрия Ивановича и им будет под чьи знамена становится, чтобы выкинуть самозванца из Кремля.

— Итого, шановное панство, — Жолкевский, с усмешкой, стал подводить выводы своему докладу, намеренно не упомянув короля. — Я считаю, что основной удар не может быть нанесен на Смоленск. Гарнизон города усилен, русские накопали ям и холмов. Столь беспорядочно, что непонятно, как они помогут при обороне. Мне бы самому посмотреть на те фортеции, но боюсь, что уже некогда. Целесообразно будет ударить основными силами по одному из трех направлений. Первое — Псков. Считаю, что Псков сходу взять не получится, и должна быть такая же история, как и со Смоленском. Тем более, что там базируется двадцатипятитысячный корпус Делагарди. Следующее направление — Чернигов. Этот город мы возьмем, выйдем на Новгород-Северский. Но, что это нам даст? Считаю, что решительно ничего. Третье направление считаю наиболее перспективным — удар по Брянску. Сведений о крепости в этом городе мало, но ясно одно, что летом ее изрядно расстреливали. Гарнизона там серьезного быть не должно, и мы имеем возможность с успехом еще до подхода русских неорганизованных частей завладеть крепостью. Далее, либо строить планы, опираясь на Брянск, как на опорный пункт, либо ударить на Вязьму, перекрывая пути снабжения Смоленска. Ну, и на Москву будет открыта дорога. Противник будет в замешательстве, потому станет распылять свои силы и, что скорее всего, направит большую часть войск на защиту столицы, мы же тогда имеем возможности либо бить русских по частям, либо заняться осадой уже Смоленска, взять который сможем только с помощью осадной артиллерии.

— А пан понимает, что со стороны Смоленска, когда мы будем под Брянском, если будет хотя бы две недели проволочки, ударит гарнизон Смоленской крепости? — с ухмылкой спросил Ян Сапего.

— Так, пан, я понимаю. Оттого часть войск и пойдет к Смоленску демонстрировать свое присутствие, как будто ожидая подкрепление. Если десять тысяч наших славных воинов укроется за повозками, выкопают рвы, то смогут сдержать атаки смоленского гарнизона и не допустить их на выручку к Брянску.

— Шляхта будет копать, словно крестьянин, землю? — презрительно, четко разделяя каждое слово, глядя прямо в глаза Жолкевскому, говорил Януш Радзивилл.

Жолкевский набрал полную грудь воздуха, выдохнул и постарался не высказать все, что он думает по поводу многих из шляхты, и то, как шляхтичи воюют. Храбрости и личного мастерства у каждого шляхтича хватит на двух-трех русских воинов. Но, чего еще в избытке у шляхетского воинства, так это спеси и гонору. Немецкие наемники будут копать столько, сколько нужно и воевать меньшим числом против большего, если это рационально и будет способствовать победе. Ну, а шляхтич с саблей наголо устремится на врага, не думая о том, что укрыться от неприятеля будет просто негде. Тем не менее, и в этой ситуации польный гетман Жолкевский нашелся.

— А что мешает нам взять нужное количество мужиков, чтобы они выкопали все, что нам нужно? — сказал, усмехнувшись, Станислав Жолкевский.

Воротынский не говорил на собрании. Его познаний в польском языке едва хватало на то, чтобы понимать все сказанное. И от этого понимания у Ивана Михайловича вспотела спина, и струйка пота потекла по позвоночнику. Воротынскому было противно осознавать, что он находится в стане врага православной веры и русского государства.

Да, он поддался всеобщему увлечению принудительной смене хозяина русского престола, и Иван Михайлович, не задумываясь, выстрелил бы в того, кого считал самозванцем на Московском троне. Но прошло время, пришло разочарование от далеко неласкового приема поляков, от того, что он, боярин, перед которым гнули спину и дворяне, и боярские дети, теперь видит, с каким пренебрежением к нему относится самый худородный шляхтич. Воротынский видел и другое, — как на самом деле поляки начали бояться и уважать русского царя. Димитрий Иоаннович знатно дал пощечину возгордившимся «сарматам» [сарматизм — явление в Речи Посполитой, когда шляхта считала себя потомками сарматов, которых превозносила как воинов]. И гордость брала за то, что его государя начали воспринимать всерьез, что собирают большое войско против царя, которого ни в грош не ставили ранее, как и все русское государство… империю.

«Осталось только придумать, как послать весточку воеводе Шейну», — подумал запутавшийся русский князь Иван Михайлович Воротынский.

Загрузка...