Укрепить престол

Глава 6

Глава 6

Базавлуцкая Сечь

20 апреля 1607 года

Сечь волновалась. От гула, который создавался возмущениями, выкриками и переговорами казаков, казалось, что идет сражение, лишь не хватало звона оружия и грохота выстрелов. Хотя, нет, выстрелы, то и дело, случались, да и сабельная сталь сверкала на солнце. Казалось, что вот-вот и начнется схватка, сцепятся казаки в чубы друг другу, но нет — обычное дело, казаки пришли на Раду.

Оттого и молчали кошевой атаман, судья, куренные атаманы. Ждали, когда казаки накричатся, и уже после наиболее авторитетные казаки, обряженные властью, пойдут в дом, чтобы спокойно поговорить.

— Все! — выкрикнул кошевой атаман Петр Кононович Сагайдачный. — На Раду пойдем!

Степенно, надменностью мало уступая польской шляхте, четыре десятка богато одетых мужчин входили в дом, где и будут обсуждаться главные вопросы.

Первым входил Сагайдачный, недовольный, нервный. Первого октября прошлого года на традиционном заседании Рады с кошевого атамана, который успел назвать себя гетманом и быть поддержанным нереестровыми казаками, лишили неограниченной власти, что давалась атаманам во время походов [реестровые казаки — те, которые признавались властями Речи Посполитой, с сопутствующими выплатами, правами и обязанностями].

Он, гетман, взял Варну, совершил столь лихой набег, о котором ранее было страшно подумать. Много чего и кого привел Сагайдачный, людей, золота, вина, масла, тканей, но… вынужден был подчиниться законам Сечи. Петр Кононович и сейчас имеет немало власти, больше, чем кто-либо из запорожцев. Но большинству тех, кто возле власти, не нравится усиление Сагайдачного.

Но гетман не так, чтобы сильно расстраивается. Во время походов, власть кошевого атамана вновь становится абсолютной, поэтому в самое ближайшее время будут походы, и он возложит на себя бремя почти неограниченной власти.

— Кошевой атаман, говори! — сказал Богдан Олевченко.

Сагайдачный внутренне скривился, но при этом доброжелательно кивнул своему сопернику. Петр Кононович испытывал неприязнь к Олевченко, предполагая, что тот также не пылает любовью к Сагайдачному. В прошлом году, перед самым походом на Варну, Богдана Олевченко избрали гетманом нереестровых казаков, которых значительно больше тех, кто официально считается казаком и записан в реестр. Потом Сагайдачный вернулся с большой добычей и вновь завоевал признание у казаков. Могут ли в такой ситуации быть симпатии? Конечно, нет.

— А что от меня услышать хотите? — спросил Сагайдачный, обводя глазами казаков.

— А ты ответь перед обществом, почему не поддерживаешь в полной мере поход короля на Московию? — в язвительной форме, ища поддержки у казаков, которые частью кивали головой, спросил Григорий Изапович.

Еще один претендент на главенство среди казаков. И понятно было, почему именно этот вопрос прозвучал — Изапович ставленник короля и считается главой у реестровых казаков. Между тем, Григорий оспаривает славу взятия Варны с Сагайдачным. Король присылал призыв к казакам не просто поддержать его в войне с Московией, но выставить всех, кого только можно, а возможности Сечи нынче весьма большие.

— Отчего же? Послали казаков Сигизмунду, и ты, Григорий, о том знаешь не хуже меня! — отвечал Сагайдачный.

— Три тысячи казаков под командованием Каленика Андриевича? Это все, на что способны казаки? — выкрикнул Изапович.

— А с чем, Григорий, отбивать ты собрался набег крымских татар? Али не знаешь, что они уже собирают людоловов? — Сагайдачный парировал выпад Изаповича.

— То еще не ведомо! — неуверенно отвечал Изапович.

На самом деле, сечевая разведка работала исправно, и уже не было никакого сомнения в том, что крымцы в этом году выбрали для себя именно направление Речи Посполитой. Что стало тому виной, было понятно. Такой щелчок по носу Османской империи, как взятие Варны, не мог пройти бесследно. Вот только Сагайдачный рассчитывал, что османы и крымцы все еще в ссоре, и крымский хан Гази II Гирай продолжает из себя строить обиженного. Видимо, сечевая разведка не всесильна и что-то упустила во взаимоотношениях между султаном и ханом.

Но то, что крымцы решили пограбить юг Речи Посполитой, было на руку Сагайдачному, у него созрел план: лихой и простой, как он любит.

— Говори, кошевой атаман, что удумал! — сказал еще один авторитетный казак Дмитрий Богданович Барабаш.

— И скажу. Нужно нам дать пройти татарве погулять по селам, да самим войти в Крым и там показать свою удаль. Крымцев много не будет в Крыму, а те, кто и останется, сидеть будут по городам разным. Бахчисарай, может, и не возьмем, но погуляем знатно. А после возьмем татар, что возвращаться будут с набега. Так сильно ослабим крымцев, да и добычу возьмем знатную, — описал свой план Сагайдачный.

Наступила тишина, слишком много было спорных моментов в плане атамана, чтобы принять план без размышлений. Да, план предполагает максимальную добычу. Во-первых, казаки возьмут трофеи в Крыму, а после, подловив возвращающихся с набега татар, смогут еще больше обогатиться, так как никто не будет возвращать награбленное татарами, даже, если и земли Острожских или Вишневецких пострадают. Ну, и люди… те, кого словили татары, не все вернуться в свои края.

— Не время для таких походов, — вновь высказался Изапович.

— А ты предлагаешь отправиться на войну, в то время, как Сигизмунд нам ничего не пообещал? Он даже не увеличил реестр, чтобы казаки отправились за него умирать. Или нам в этом году дали порох? Серебро? Мы сами купили то, что требуется, и половину у тех же татар, да донских казаков. Предлагай дело, Григорий, а не противься моему слову! — говорил Сагайдачный, чувствуя, что его план большинством казаков принимается благосклонно.

— Реестровые должны уйти на войну с Москвой! Еще две тысячи к тем трем! — сдал заднюю Изапович, тонко чувствуя настроения казаков, собравшихся на Раду.

— На том и порешили! — Сагайдачный подвел итог под вопросом и повелел рассказать собравшимся у дома казакам о принятом решении, но только о том, что реестровые отправляются на войну.

Не будет во всеуслышание говориться, в чем именно план кошевого атамана. Есть татарские глаза и уши и в среде казаков. Не раз уже выявляли предателей, польстившихся на серебро крымское, сам Сагайдачный приказывал четверых таких казнить только за полгода. И вот, что странно, казнят, а шпионы не выводятся. Впрочем, что-то подобное и в Крыму, где шпионят прикормленные казаками видаки.

— Второй вопрос давай, атаман! — ухмылялся Изапович.

Казалось, что Григорий Изапович ждал больше именно второго вопроса, из-за которого первоначально и собиралась Рада. Так-то казачье начальство встречается только два раза в год — в январе и первого октября.

Прибыл человек от донских казаков, но с грамотой от русского царя. Появление брата-казака, да еще и полковника — нормальное явление. Бывало донские приходили в Сечь, чтобы участвовать в казачьих набегах. Запорожцы так же активно участвовали в делах донских. Порой, было невозможно разобрать кто откуда, если только не реестровые королевские казаки.

В этот раз прибыл небезызвестный среди казаков Андрей Тихонович Корела. Этот атаман уже отличался при купировании набегов крымцев у Бахмута. Но вот то, что говорил Корела, не нравилось многим запорожцам.

Мужчина невысокого роста, чуть сгорбленный, стоял перед казачьей Радой. Никто не заблуждался в том, что этот казак умеет воевать и отменный поединщик. Сабля у Корелы была забрана еще раньше, когда его взяли под стражу. Сейчас же его привели даже со связанными руками. И уже этот факт не давал надежды на успешное завершение миссии Андрея Тихоновича.

— Говори, Андрейка! — сказал Сагайдачный, особенно подчеркивая обращением, что никто с донским казаком и посланником царя церемониться не будет.

— Что же вы, казаки, встречаете меня, словно басурманина какого? Али я враг вам? — спрашивал Корела, стараясь, насколько мог из-за своего немного скривленного позвоночника, держаться гордо и прямо.

— А в чем ты друг? Или твой царь друг? Или названный Дмитрием Ивановичем слово держать умеет? Обещал много казакам запорожским и мы его поддержали, поставили на московский престол. Так где та благодарность? — роль главного обвинителя взял на себя все тот же Изапович.

— Али не дал вам, казаки, государь-император серебра, когда взошел на стол московский, али не обласканы вы были бронями и добрыми саблями? А сколь много соболей, да лисьих шкур привезли вы из Москвы? А вы после, часть из вас, пошла войной на моего государя, признала самозванца могилевского, — с вызовом говорил Корела.

— А ты не стращай нас! Казак ли ты, что, словно раб, говоришь? Признал на себе волю государя, охолопился? Донские казаки решили продать волю свою замест чего? Миски кулеша безмясного? — говорил Богдан Олевченко.

— Ты донское казачество не трогай, не по Сеньке шапка, кабы так говорить! Али донцы не приходили на выручку, не привечали сечевых у себя? Может, запорожцы в веревках ходят, когда приезжают на Дон? Или вы не следуете воле карлы Жигимонта? Под Смоленск отправили своих воинов, чтобы они православных резали! Король и не общал ничего, а вы за него руду лить? — Корела шел на обострение [руда — кровь].

Андрей уже не видел для себя спасения. Светлый ум казака говорил, что запорожцы уже не отпустят его. Непонятно только было, почему сечевые так плохо относятся к России. По его сведениям, Дмитрий Иванович выплатил казакам и немало, а еще не отбирал награбленное в русских городах и деревнях.

— А мы и так честь тебе выказали, слушая твои обвинительные речи. Понять же нужно тебе и тем, что так же думает, что это Мы поставили Дмитрия, а он прогнал, ляхам сперва отдавшись, а после и тех обманул. Мы не терпим обмана. Если на Дону обман царствует, то плохо для казачества. Отчего твой царь, словно татарин набегами жить стал? Быхов, Брагин? Вишневецкие не враги нам, они немало пороха дают, да оружием с нами торгуют, — объяснял ситуацию Дмитрий Барабаш.

— А ты отчего, Дмитро, разъясняешь ему? Смерть москальскому холопу! — выкрикнул Изапович.

Сагайдачный не сдержался и проявил эмоцию, зло посмотрев на своего конкурента. Петр Кононович понимал, зачем Изапович так нагнетает. Григорий Изапович является агентом влияния короля среди казачества, и, потом, ему очень важно, чтобы королевские войска получили больше казаков в войско. На самом же деле, запорожцы, посылая лишь три тысячи воинов, отмахивались от королевских дел. Казаки могут прислать и тридцать тысяч воинов, что очень много, и может сильно изменить все расклады на войне, но не сделало это, в том числе и по причине сопротивления подобному Сагайдачного. И смерть Корелы — это поступок, который практически объявляет войну России.

— Чего молчишь, кошевой атаман? Какое решение нам принять? — поддерживал Изаповича его соратник полковник Олевченко.

— Что предлагал царь? — спросил Сагайдачный у Корелы.

Петр Кононович читал письмо-послание, но он давал шанс донскому казаку заявить всем собравшимся о предложении русского государя. Пусть услышат. Да, не примут, это уже ясно, но ситуация может же измениться, и тогда всплывут слова русского царя, в пересказе атамана Корелы.

— Я не желаю это слушать! — выкрикнул Изапович.

— Так я и не держу тебя! — спокойно сказал Сагайдачный, ставя Григория Изоповича в неловкую ситуацию.

Уйдет — слабость и истерика, останется — подчинится и будет принужден слушать. Изопович остался.

— Многое государь предлагает. Помощь вам, совместные походы — то малое, что может быти. Мы уже строим струги на Дону, готовы на следующий год хоть бы и на Константинополь, чтобы пощипать его пригороды, Трапезунд, Кафа, Синоп. Государь хотел сладить соглашение по людям, чтобы покупать у вас православных, да хоть и татар, но за тех меньше по деньгам. Или обмен на пушки. На что вам, казаки, влезать в свару государей? Не говорю, чтобы стали на сторону России, говорю, что не лезьте ссориться с Россией! О чем ином можно говорить уже тогда, как руки мои заживут от пут, что вы навешали, — высказался Корела.

— А пусть все казаки выскажут свое разумение! — предложил Изапович и Сагайдачному ничего не оставалось, как согласиться.

Голоса разделились, но все же казаки были не на стороне Корелы. Были те, кто спрашивал, сколько уже завтра подвод с серебром пришлет русский царь, чтобы купить нейтралитет. И величина стоимости невмешательства казаков была запредельной для России. Пятьсот тысяч и казаки чуть ли не готовы ударить по ляхам с юга.

Не сделали бы этого — те, кто хотел подобного, были в отрядах Северина Наливайко и сложили свои головы во время восстания. Ну или еще не пришло время и для этого поколения казаков сказать свое слово против засилья польского, которое временно ослаблено внутренними и внешними проблемами Речи Посполитой.

Донского атамана увели. Уже было готово помещение — хлев со свиньями, где и будут держать Корелу, для того, чтобы на следующий день, при скоплении казаков казнить.

И вот, подвешенный к потолку Корела, ожидал, когда придут его убивать. Нет, никто не пытал, больше и не спрашивали, но и рассчитывать на то, что отпустят, было нельзя. Да ему прямо сказали о том, что будет и Андрей с достоинством принимал свою участь, до того попытавшись освободиться от пут.

— Что, Андрей Тихонович, тоскуешь? — раздался голос с боку, где находился вход в сарай.

— Да, что ты, какая скука! Вот размышляю, какую еще песню спеть. Жаль, что станцевать не могу, ноги висят над землей грешной. Но и так весело! — ерничал Корела.

— А ты не был таким! Угрюмым сычом ходил, шуток не понимал, да и сам не шутил! Это так служба на Дмитрия Ивановича влияет? — Сагайдачный встал напротив донского казака.

— Добрый он царь! Можно с ним казачий кулешь сварить! — отвечал Корела.

— Я не хочу войны меж нами. Мне могут понадобиться донские казаки, да и с государем русским можно замахнуться на великие дела. Может, и крымцам перья выщипать, — говорил Сагайдачный, медленно, словно ожидая чего-то.

— На словах говорили мне передать, что Гетманщина может быть. Не сейчас, позже, под рукой царя, но с гетманом, кабы сами решали, как жить, но помогали воинами и привечали русских. Все обсуждать можно, — сказал Корела именно то, что и хотел услышать Сагайдачный.

Петр Кононович лелеял мечту стать правителем и не только Запорожья, но и ряда территорий, которые считал Гетманщиной. Можно сделать переворот на Сечи, частью казаков подкупить, частью убедить, стать тем, кем может быть только во время походов. Вот только без поддержки из вне, не быть Гетманщине и не стать Сагайдачному гетманов. А так… с царем…

— Бери нож, саблю! Не робей! У входа три мертвяка, то казаки охраняющие тебя, твой побег выглядел правдоподобно. Вытащишь тела во двор, одного можешь оставить тут. Думаю, руки выкрутить себе сможешь, чтобы разрезать путы. За хлевом два коня, добрые они. Уходи. Погоня будет, но время тебе дам. И помни, что я сделал, мне войны не надо! А то, что предлагает государь… может время и придет для того, — сказал Сагайдачный и спешно вышел из сарая.

— Все правильно! Доброе теля двух мамок сосет! Будет доброе от царя, да испугается Сигизмунд, так и оттуда и отсюда получим, а там подумаем, к кому под крыло идти, — сказал Дмитрий Богданович Барабаш, когда Сагайдачный вышел из хлева. — Ты убил людей Изоповича, которые сторожили донца? Отомстил Григорию? Мудрено, что подложил Кореле. А если вскроется?

Сагайдачный улыбнулся. Не будет же Петр Кононович сообщать даже своего соратнику Дмитру Барабашу, что с Григорием Изоповичем собирается разделаться кардинально, иначе тот жизни не даст.

*……………*………….*

Москва

20 апреля 1607 года

Ксения Борисовна — царица и, если соответствовать титулу, который был утвержден государем, императрица, принимала в кабинете своего мужа людей. В старом кабинете, так как мастера мебельной фабрики, вместе со строителями-отделочниками, готовили Дмитрию Иоанновичу новое помещение для работы со всевозможными, а для многих, так и невозможными, новинками.

Вчера, когда Ксения Борисовна была под воодушевлением своей деятельности, царица была уверена, что делает все правильно. Сегодня она хорошо выспалась, голова по утру была светлой, а за завтраком пришла мысль, что нельзя что-то менять в своей жизни без одобрения мужа. Существует риск не только не снискать признание и радость Димитрия, но и потерять хорошее отношение. Вот и стоял вопрос: действия Ксении — это начала конца ее семейной жизни, или начала новой?

— Я рада приветствовать вас, — собравшись с мыслями, поняв, что отступать поздно, обратилась Ксения Борисовна к собравшимся.

Перед царицей стояли шесть лекарей. Двое соплеменников, и остальные немцы. Приходилось в разговоре делать большие паузы, чтобы переводчик мог сообщить суть сказанного немцам. Ксения могла говорить и на немецком языке, ее готовили быть королевой Дании, либо другой страны германоговорящей, потому обучали хорошо и на европейский манер. Но двое русских иностранными языками почти не владели. Почти… так как оба учились у немцев-лекарей, что практиковали в России и нахватались немецких слов, пусть обучение и было на русском языке.

Сама Ксения знала одного из присутствующих мужчин. Царица некогда и сама училась лекарской науке. Был при дворе отца один из лучших медиков Европы, живущий и ныне — Марк Ридли. Чего стоило Борису Федоровичу Годунову выписать заслуженного ученого и практикующего лекаря из Англии, никто не знал. Но явно такое приглашение обещало очень много серебра и для самого Ридли, не обошлось и без налоговых льгот для английской торговой компании. Ридли многое успел сделать, а Луке Мартыновичу удалось кое что из трудов сохранить, посредством примитивной кражи. Ну и Ксения была носителем мудрости Ридли.

За три года, прилежно учащаяся Ксения Борисовна смогла усвоить многое из науки врачевания, могла составлять взвары и снадобья… яды. Но боялась применять свои навыки. Речь не о ядах, тут все понятно — это во все времена это запрет и обвинение в колдовстве и грехопадении. Но и остальное, что нормально для лекарей в Англии или Неметчине, все еще не принято в России.

— Знаете ли вы, для чего собрала я вас? — спросила Ксения.

— Государыня-императрица! — обратился слишком льстиво, на грани, Иван Чернов, тот самый, который имел возможность учиться у самого Ридли. — Смею догадаться, что лечебное училище будем открывать.

Ксения с интересом посмотрела на мужчину. Мало того, что он назвал ее императрицей, да еще и государыней, за что можно и попасть в опалу, если не на дыбу, так и догадлив.

— С чего ты решил? — с интересом спросила Ксения.

— Так известно, что в Преображенском открывают цареву школу и будут научать наукам. Думал я, что туда требуются наставники, но нас много пришло. Так что отдельная школа, стало быть, открывается, — объяснил свои умозаключения Чернов.

— Так вот, лекари. Так и есть, задумала я лекарскую школу, да не только. Лекарню открыть думаю. Сперва хотела в Новодевичьем монастыре, но там мыслю школу поветух основать. Каждая третья баба помирает от первых родов, и каждая вторая от частых родов. И детки часто рождаются мертвыми. Нужно понятие, как уменьшить сие, — говорила Ксения, и сомнения, что она делает что-то неугодное мужу, отступали на второй план и там растворялись, постепенно рассеиваясь.

Ксения Борисовна далее говорила, не давая никому вставить слово. Воодушевилась. Лишь через час монолога с благодарными, главное, молчаливыми слушателями, царица утомилась и сделала паузу, давая переводчику вздохнуть воздуха и вытереть проступивший на лбу пот. Он не успевал переводить и, казалось, дышал через раз, напрягаясь передавать не слова, а лишь суть слов царицы.

— Что скажете? — спросила Ксения.

— Так можно, богоугодно сие, — отвечал все тот же активный Чернов. — А что, царица по оплате, да и семьи у нас. Вон у Гришки семья в десять человек. Где жить будем? Сколь серебра положат?

Иван Чернов показал на лекаря, который ну никак не мог быть «Гришкой». От того смутил Ксению.

— Кто есть Гришкас семьей в десять душ? — спросила царица.

— То я, вашье вельичество! Генрих Шнаубе, — сказал один из немцев.

Ксения не знала, что ответить на фамильярность Чернова. В принципе, наверное, Генриха можно на русский манер называть «Григорием», вот «Гришкой» — нельзя.

— Не заговаривайся Иван Чернов, а то и прикажу отбелить тебя на Лобном месте! — серьезным тоном сказала после недолгой паузы Ксения.

Чернов «побелел», Ксения Борисовна могла и быть и казаться серьезной, человеком, который слов на ветер не бросит.

— Прибудет Лука Мартынович, и остальные вопросы с ним. Но уже сейчас поговорите меж собой, и жду от вас соображения, как должна выглядеть лекарская школа, что для того потребно, чему учить и все остальное. Еще при школе должна быть аптека с лекарствами, и определите, кто станет за ней приглядывать. А лекарства могут готовить в будущем и сами ученики, те, что год-два проучатся, то простое снадобье изготовит, — сказала Ксения и, определив две недели для создания проекта лекарской школы, отправила ученых мужей работать, облагодетельствовав каждого десятью рублями, чтобы думалось сытнее.

— Царица, прибыли… сеньор Караваджо, немец фрязский, — сообщила Фрося, которую Ксения от себя так и не отпустила, думая о том, что если что, так на нее и спихнет вину за свою активность.

— Слышу в твоих словах недовольство, — Ксения пристально посмотрела на Ефросинью.

— Так злой он. Ругается… все кацо, да фанкуло, порка… Толмач его, Тимофей Листов красный, как рак, не хочет переводить. Сказывает, что синьор лается и зело скверно, — объяснила свое сомнение Фрося.

Фрося, действительно, боялась итальянца, и что тот может сказать поганства. Потому и привела еще двух телохранителей. Тем более, что фряз отказывался отдавать свою шпагу, насилу отобрали.

— Зови! — решительно потребовала Ксения.

Микеланджело ди Караваджо тяжело дышал, не забыв поклониться, пусть и не в русской манере, а так, отдав свое не слишком то и почтение, с маханием рукой, да шарканьем ноги. Хотя Ксения и знала, что это так в европах приветствуются. Выглядел человек для русского взгляда странно, хотя в Москве все больше иностранцев и странности все меньше вызывают интерес. Усы, аккуратная «козлиная» бородка, сальная копна темных волос, а еще воинственный вид, сменяющийся на какой-то… дикий.

— Ты, царица, достойна кисти художника, — перевел Листов слова художника, внимательно осматривающего Ксению.

Маэстро поглаживал свою куцую бороду и махал правой рукой, как будто рисует. Потом Караваджо обошел Ксению со спины, чем еще больше смутил женщину.

— Мадонна нуова, — заявляет художник.

— Свят! Свят! — крестится Ксения и ей творят и Фрося и Листов, лишь двое телохранителей невозмутимы и пристально следят за действиями Караваджо.

— Сказал он, что ты, царица, новая Мадонна, то есть… — пояснял толмач Листов.

— Молчи! И не святотатствуй! Поняла я, что он сказал. Переведи, что так нельзя говорить, — потребовала царица, на что Караваджо улыбнулся, но не проявил понимания.

— Какова его судьба? Спрашивает, что ему ожидать, — сказал Листов.

— Фроська, а найдешь место ентому художнику? Пусть живет в Кремле. Чует мое сердце, что ему нужно обжиться, а то худое случится. А тут, под присмотром государевых телохранителей, так и добре, — сказала Ксения.

— Царица, а как это? Мужчина тут, когда государь в походе? — посмела возразить Фрося.

— А ты его ко мне не води, подалее от женской половины сели, а лучше, так и рядом с собой, — усмехнулась царица.

— Так я… мужняя. Как это? — смутилась Ефросинья.

— Реши сие! — строго сказала Ксения.

— Царица! Он спрашивает, настаивает… нет, просит… сказать, для чего же его звали в Россию, да много золота платили? А еще говорит, что на все золото купил кисти, краски, да холсты, — Листов осуждающе посмотрел на итальянца.

Караваджо говорил не совсем то, что переводил Листов. Да, и Тимофей не то, чтобы специалист в итальянском языке, некоторые слова не знал, но догадывался и добавлял от себя, по смыслу.

На самом деле, художник был недоволен, очень, негодовал. Много натерпевшись во время путешествия, он долго не писал, более того, мастеру не предоставили помещения для его творчества. Несколько сюжетов родилось у художника и он хотел творить. Караваджо уже был готов совершить что-нибудь эмоциональное, например, направится в Архангельск в поисках корабля, чтобы переправится куда-нибудь подальше, как поступил вызов к царице. При этом художник не был в Москве и недели, а уже рвался подальше от нее.

— Скажи ему, что должно сперва показать свое мастерство. Я говорила с патриархом, чтобы не было у фриза особых сложностей работать, и владыко дал несколько старинных византийских икон времен чуть ли не Юстиниана Великого. Им нужно вернуть цвета, а кое где и вовсе додумать и дорисовать. Далее он должен нарисовать три канонических православных иконы, что должны быть выставлены на Лобном месте, чтобы люд московсий оценил. Оценит народ, так и рисуй себе далее, уже и церковь не скажет супротив. Москвичи умеют быть благодарными… некоторое время, а после еще икону напиши. После посмотрим. Нуждаться ни в чем не будет, жить станет в Кремле, пока. Государь приедет решит, — сказала Ксения и указала на дверь. — Более не держу.

Караваджо выслушал все и кивал по мере перевода. Листову пришлось тяжело, перевод слов царицы был долгим и сам итальянец помогал Листову перевести, в том числе и при помощи жестов.

— Он говорит, что хочет тебя… — пауза затягивалась и по с каждой секундой менялась пигментация кожи на лице Ксении, когда лицо царицы уже багровело, то ли от смущения, то ли от злости, толмач нашел слова. — Написать, нарисовать.

Фрося, видя не совсем типичный вид и настроение царицы, поспешила увести художника и его странного толмача, что язык итальянский знает плохо, но при этом в нем несложно определить воина.

*…………….*……………*

Копенгаген

21 апреля 1607 года

Группа мастеров-лютнистов творила чарующие звуки. Лучшие в мире, ну, или на равных соперничавшие с английскими музыкантами, мастера каставали волшебство по средствам ударов о струны инструментов. Король Кристинан IV, кроме как в своем дворце Копенгагена, слышал лютнистов только лишь в Англии, от того и думал о исключительности своего двора, вот только именно в Риме, или в Мадриде были настоящие виртуозы.

— Милочка пойти в сад! — ласково, но безальтернативно, сказал король Дании Кристиан IV.

Очередная любовница-однодневка стремительно поднялась со стула, поправила нижнюю юбку, и упорхнула прочь. Она знала свое место.

Король мог лишь казаться ласковым, возвышенным, изнеженным любителем ренессанса, но это было в корне не так. Кристин может под звучи лютни наблюдать, как четвертуют человека. Впрочем, это было нормальным для времени, и музыка не размягчала характеры.

— Ваше величество, вы готовы принять адмирала сэра Роберта Мэнселла? — спросил королевский помощник.

— Пожалуй, можно, — небрежно сказал Кристиан.

Король уже в достаточной степени промурыжил агента влияния английского короля. Кристиан продемонстрировал, что больше компании английского адмирала, пусть и условно друга, предпочитает времяпровождение с любовницей-однодневкой. Дания достаточно сильна, чтобы не лебезить перед Англией, которая только начинает свой путь к возвышению.

Вместе с тем, именно Англия была главным союзником Дании, так считал датский король Кристиан, также думал и английской монарх Яков I, но в этом не были уверены парламенты стран. Все-таки именно Голландия становилась флагманом европейского протестантизма, победу же Англии над «Непобедимой армадой» испанского флота, считали Божьим промыслом. Голландцы же могут своими деньгами выиграть любую войну… чужую. Вот так, не воюя, но выигрывать, при этом, все еще находясь в жестоком противостоянии с Испанией.

И пусть нынче Англия и Голландия либо дружат, либо нейтральны, но вот уже скоро, может и через лет пятьдесят, страны станут непримиримыми соперниками. Дания же хотела играть на противоречиях. Кроме того, Кристиану Датскому были известны сношения англичан и шведов. Шведов!.. Еще не так, чтобы и давно — подданных датского короля.

— Мой друг! Как же я рад вас видеть. Встретился сразу же, как только освободился, — галантно унижал король английского адмирала.

Английский агент влияния находился за дверью, когда датский король, под громкие стоны девицы и скрип половиц, словно зверь какой, зачал очередного байструка. Английский адмирал слышал звуки страстного соития, а король это знал, может потому и выбрал самую крикливую из своих любовниц.

— О, ваше величество, не беспокойтесь, мои ожидания были столь скоротечны, что я не успел заскучать, — адмирал так же умел колоть словами.

— Вы считаете, что слишком мало времени ждали? — короля задели завуалированные слова о том, что он слишком быстро «общается» с дамами.

Кристиан считал себя непревзойденным любовником. Крайне редко, когда он не осчастливит женщину очередной беременностью. Женщины содрогаются от одного его прикосновения, королева не успевает разродиться, как уже беременная, а тут… быстро.

— Ваше величество, будет ли мне позволено направить наш разговор, немного в иную сторону, боюсь, если дело дойдет до обсуждения женщин, то мне станет стыдно, ибо с вами в этом вопросе не поспорит ни один монарх, ни в южной Европе, ни на… Востоке, — адмирал льстил королю, ранее не удержался и «вставил шпильку», но сейчас Роберт Мэнссел направлял внимание датского короля на вопросы, что привели его к датскому монарху.

Мэнссел логически выделил слово «восток», чтобы Кристиан перенаправил свое внимание к делам Швеции и… как это ни странно, к редко обсуждаемой, в последнее время, России.

— Не трудитесь, Роберт, я уже понял зачем вы пришли, уж точно не для того, чтобы выпить со мной пива, как тогда, на борту корабля «Авангард». Помните, Роберт, как напился мой зять Яков, ваш король, — Кристиан притворно засмеялся, выдавливая из себя звуки веселья.

Казалось бы, говорят старые приятели, пусть один из них и король. Так оно было на поверхности, но далеко не так являлось на самом деле. К примеру, только что датский король, упоминая, как он напился с английским королем, все-таки перепив своего зятя, как король Яков обгадил палубу английского галеона. Это не могло вызвать раздражение у адмирала, как верноподданного. Хорошо еще, что датский король не ерничает на тему любовных предпочтений английского короля, который лишь изредка наведывается в спальню сестры Кристиана, но чаще мнет простыни на постели своих министров.

— Это было весело, — поддержал Мэнссел датского короля, иначе можно было пикироваться намеками очень долго и адмирал все-таки чаще уступал в этом деле, несмотря на то, что Роберт постоянно берет уроки риторики у лучших учителей.

— Конечно же мне не нравится то, что английские корабли, в торговле с Россией обходят мои проливы. Неужели, вы не можете вести торговлю через польскую Ригу или шведский, пусть горят они в аду, Ревель? — резко перешел к делу датский король.

— Зундская пошлина велика, и ластовая так же немаленькая, — локанично ответил англичанин [зундская пошлина — налог за проход кораблей из датских проливов в Балтийское море; Ластовая пошлина — уплата за пребывание в портах иностранных кораблей].

— Большая! — воскликнул Кристиан. — А ходить по северным морям с риском терять корабли, это стоит того, чтобы англичане не платили в мою казну пошлину?

— Я не хотел вызвать ваш гнев, ваше величество, но для того, чтобы торговать с Россией в Балтийском море, нам приходится платить вам зундскую и ластовую пошлины, после платить ластовую пошлину полякам в Риге, или шведам в Нарве и Ревеле. У русских нет добротных портов на море, потому придется торговать через шведские порты, где свои пошлины. Вот и выходит, что лучше рисковать и идти по северным морям, чем платить столь много, что и торговля не слишком выгодна. Тем более, что и проход через ваши проливы сложен в навигации, и то и дело, но корабли получают повреждения, часто и тонут, — разложил все расклады адмирал.

— И я понижу пошлины, а шведы свои оставят? Нищая Швеция, которая могла богато жить только лишь под моей рукой, будет иметь шанс на то, чтобы оплатить обучение и оснащение своих войск? — выкрикнул король, до того спокойно слушающий Мэнссела, от чего адмирал уверился, что крики короля — напускное, игра.

— Но вы увеличили в разы зундскую пошлину на ряд товаров? — добавив в свои слова нервозности, но в меру, чтобы не вызвать действительное раздражение короля, сказал Роберт Мэнссел [перед Кальмарской шведско-датской войны и в ходе ее зундская и ластовая пошлины увеличивались в четыре раза].

— Что предлагает Англия? Мне нужны доходы, потому предложения, чтобы просто уменьшить пошлины, не принимаются, — король сложил на груди руки замком.

— Да, король, пусть Господь продлит его дни, прислал мне письмо. Наш посол в Московии — Джон Мерик предоставил королю Якову доклад, где указывается на то, что торговля с Московией может быть крайне выгодной. Мой король позволил мне сказать об этом и вам, — адмирал сделал паузу, ожидая реакцию короля.

— Пусть мой зять и ваш король способствует приведению шведов под мою руку, вот тогда я открою любую торговлю, — сказал король, оставшись равнодушным к словам адмирала.

Кристиан уже знал и о Мерике и о том, что в окружении английского короля есть как приверженцы расширения торговли с Московией, как и те, что ратует за то, чтобы не распыляться на другие направления, а сконцентрироваться на процессе создания колоний. Летом отправляется большая английская экспедиция в Северную Америку, а это десятки кораблей с людьми, инструментом, солдатами, животными. Англия не столь богата, чтобы сразу поддерживать несколько направлений экспансии, пусть и экономической.

При этом в Московию отправились три корабля и планировалось еще не менее шести кораблей отправить до завершения навигации. Это не много, но шпионы короля Кристиана сообщали, что в зависимости от выгод торговли в этом году, ряд английских промышленников и торговцев готовы вложиться и сильно оживить Московскую торговую компанию. Там еще была непонятна ситуация со строительством кораблей, но судя по всему, все же англичане решили создать небольшой флот, принадлежащий Московской торговой компании, при этом лесом и такелажем строящиеся корабли русские могут обеспечить, а корабельная артиллерия может прибыть из Англии.

Как думал Кристиан, такой подход дает ряд возможностей для Англии. Само собой, голландцы, да и датчане, французы, даже испанцы, следят за количеством кораблей друг друга. Еще не заложен на лондонской верфи очередной галеон, а все интересанты знают и количество пушек будущего корабля и даже то, для чего именно он строится. То же самое было и с верфями испанцев в Кадисе. Сложнее ситуация с Голландией, у которой уже слишком много кораблей, чтобы даже помнить их названия.

Поэтому, строительство кораблей в далекой Московии, да еще и руками самих русских при правильной организации опытных английских корабелов, местными материалами — очень выгодное решение. Можно даже подумать, что таким образом англичане готовятся к усилению пиратской деятельности в Северном, голландском, море, да и на испанских торговых коммуникациях можно увеличить количество каперов.

И тогда возникает вопрос, как много товаров у московитов и насколько они дорогие и выгодные для англичан и русских, что Англия готова даже передавать свои технологии кораблестроения, которые с большим трудом сама добывала у испанцев и голландцев. Это очень ценный ресурс, чтобы кому-то передавать, да и опасно плодить конкурентов. Хотя… какой конкурент из Московии, которая имеет только весьма спорный выход к Балтике?

— Что еще обещали московиты? — спросил Кристиан.

— А выгодной торговли мало? — ответил вопросом на вопрос адмирал

— Мало! — раздраженно говорил король, уже не играя нервозность.

Для Кристиана становилось очевидным, что возросший интерес к Московии слишком подозрительный, чтобы Дания могла это игнорировать.

Буквально две недели назад у датского короля был голландский посланник. И он также говорил о необходимости понизить зундскую пошлину, обещал большой поток кораблей, такой, что на количестве проходящих суден, ластовый сбор, как и зундский, не только не снизят прибыль Дании, но и увеличат ее. Москва? В нее все стремятся?

На самом деле, Голландия смотрела в будущее и ей нужен был цепной пес, который за брошенную мясную косточку поставит на место врагов или соперников голландцев. Более всего, из претендентов, на эту роль подходила именно Швеция, которая уже становилась фактором европейской политики.

Для многих было понятно, что близится война, большая, религиозная война. Французскому королю Генриху IV, которого многие все еще называют Наваррским, осталось не так чтобы и долго пребывать на троне в Париже и сдерживать католиков и гугенотов от резни, лавируя между ними. Габсбурги так же проводят последовательную политику на противление протестантам, даже в таких веротерпимы городах, как Прага. Они же смогут, в случае чего, опереться и на Речь Посполитую.

И кто поможет Голландии? Англия? Может быть, но противоречия с ней усиливаются. Немецкие протестантские княжества, да герцогства? Не смешно! Швеция и Дания — вот главные помощники. Но Кристиан слишком самостоятельный и амбициозный король. А вот шведский узурпатор трона, Карл — да. И Голландцы решили обеспечить поддержку шведам, вооружить, дать денег на набор армии. Теперь складывается весьма удачный случай, особенно с вероятным ослаблением Речи Посполитой. Россия — непонятный игрок, но в купе со шведами…

— Если Дания уменьшит пошлины, то могут открыться и иные перспективы, — сказал Роберт Мэнссел, не обращая внимания на истеричность датского короля.

— Я подумаю! — сказал король и встал, давая тем самым знак, что аудиенция закончилась.

Обычно Менссел, встречаясь с датским монархом, пил с ним вино и даже пиво, могли обсудить и очередную любовницу короля или поспорить о родах войск, в чем адмирал всегда проигрывал, на радость Кристиану. Но сегодня все закончилось тем, что король, действительно, задумался. Ему казалось, что он упускает что-то важное, его обходят. А, ведь именно Дания могла бы стать центром торговли с Московией, если бы не сложные отношения со Швецией. И Дания торговала ранее с Московией…