Укрепить престол

Глава 10

Глава 10

Рига

30 апреля 1607 года

Иван Мартынович Заруцкий был сам не свой. Не случалось еще такого, чтобы он тосковал по бабе. Вот бабы по нему сохли, но чтобы он?

— Ведьма! –буркнул атаман и хотел сплюнуть, но сдержался. — Пусть и ведьма, но моя!

— Атаман ты сказал что? — спросил Пронка Черный.

Заруцкий приблизил к себе сотника Пронку, который уже выполняет обязанности заместителя командира отряда, численность которого две с половиной тысячи лихих, проверенных казаков. Смышленый был малый, счет да письмо знал. Незаметно для себя, Заруцкий стал подражать государю. У того есть Лука и Ермолай? Ну а у Ивана Мартыновича есть Пронка — он заменяет атаману и умника и телохранителя.

— Да ничего я не казал! — Заруцкий усмехнулся, разгладил усы, и запел. — Не для меня придет весна, не для меня Дон разольется…

Эту песню, кажут казаки, сам император сочинил. Заруцкий не верил в это. Он услышал песню, когда пребывал в Тушино, где проходили учения и где самые лихие казаки некоторое время научали отроков биться по-казачьи, ну и менее охотно рассказывали, как биться против казака.

Это Егорка в Тушино пел казацкие песни, а от него уже все подхватывали мотив и учили слова казаки, прибывшие туда. На вопросы о том, откуда он знает такие песни, парень уклончиво отговаривался, что мол, слышал где-то. Казацкие песни знали и все царские телохранители, уже от них расходились волной и на столицу. Уже вся Москва плачет, тоскуя о том, что казака не дождется казачка. Такие песни, которые клещами цепляют казацкое сердце, несмотря на то, что часть слов была непонятна, уже летели и на южные украины России.

— Не для меня придет Пасха, за стол родня вся соберется… — подхватил песню своим зычным голосом Пронка Черный, через пару секунд не менее ста казаков разряжали тишину своими вокальными данными.

А Иван Мартынович уже не пел, он задумался о судьбе казака и о том, что он после себя оставит. Главное — Слава казацкая. Уже есть дела, о которых будут рассказывать старики казачатам. Ну а своего казачонка? Об этом атаман и не задумывался, пока не встретил Софию. Казак — он же такой же человек, умеет любить, а с широтой казацкой души — любовь казака и вовсе стихия бушующая.

— Атаман-воевода! — обратился к Заруцкому голова разведки Северин Захаров.

Вообще такого звания, как «атаман-воевода» не существует, но для казачества было непонятно, как атаман становится воеводой, если воеводой мог стать только боярин, записанный в местнические книги, край — дворянин или сын боярский. А казак — он же обедневший дворянин, сын боярский, не нашедший себя на службе государевой, но чаще — крестьянин. Пусть из десяти крестьян хорошо, если один путевый казак выйдет, но и сто казаков из тысячи бегущих крестьян — это немало. А Заруцкий получил чин младшего воеводы, чем гордился. Ему нравилось быть вровень какому боярину, фамилия которого записана в книги.

Вот и соединили воины и казацкую волю и государеву. Казаки на Круге избрали атаманом, государь назначил воеводой — получается атаман-воевода.

— Говори же, что замялся! — повелел Заруцкий своему начальнику разведки.

— От того, атаман и замялся я, что уразуметь не могу от чего, да как, — растеряно говорил Северин.

— Ты ли? — удивился Заруцкий.

— Я это, атаман-воевода. Прошлись, значить, казаки по лесам, да вдоль Двины до Динабурга… — разведчик вновь задумался. — Нет людей, атаман, никого. В деревнях пусто, ушли в леса. Мы выследили тропы, но не бегать же по лесу за крестьянами.

— И нет разумения почему? Даже когда война идет, люди остаются, а тут вообще никого? — спросил Заруцкий, скорее самого себя.

— Предупреждены они, более того, нас ждут, — сказал Северин и атаман с ним согласился.

— Идем на Ригу пятью сотнями, быстро, одвуконь, — принял решение Заруцкий.

Отступать он был не намерен. Рига — она должна была быть подарком государю. Иван еще не знал, не имел плана, как стать вровень той, что поедает его сердце, но понимал, что без ратных подвигов нужно смириться и забыть о Софии. А насильничать ее он больше не будет, как и в грехе жить.

— Ты, атаман-воевода, разумеешь, что в засаду можем попасть? — спросил Северин.

Плетка взметнулась и отточенным ударом обрушилась на спину разведчика. Боли не было, кольчуга его оберегала, но и Заруцкий ударил не для того, чтобы сделать больно Захарову, но обозначить, кто голова и что за иные слова наказание может быть куда как ощутимым.

— Благодарствую, батька атаман, за науку, — Северин поклонился.

А Заруцкий подумал о том, что баба делает мужика слабым. Чтобы ему указывали подчиненные? Да когда такое было? Чувствуют казаки, что теряет хватку атаман. Казак — это воин, который постоянно борется и доказывает, что имеет право на волю, жизнь которого всегда под угрозой, и нет того места, где можно было отсидеться в безопасности. И эти люди, словно звери чуют силу, и то, что вожак начинает ослабевать. Однако, Заруцкий продемонстрировал, что есть еще порох в пороховницах, а сабля заточена.

Сотня казаков нарядилась в гусарские доспехи, еще две сотни собрали из воинов, которые более иных можно было спутать с татарскими отрядами на службе короля. Благо, татарскими воинами в Речи Посполитой никого не удивишь уже с начала пятнадцатого века, когда в Литву переселился хан Тохтамыш со своей Ордой, получивший отлуп от Тимура Хромого. После еще многие татары селились в Литве.

До того, у Заруцкого, еще со времени набега на Быхов было три сотни комплектов гусарского снаряжения, а так же четыре сотни добрых коней. Однако, воле государя, железной царевой воли, пришлось подчиниться и часть трофеев отдать на формирование гусарского полка. Димитрий Иоаннович как-то лихо окрутил атамана, объяснил что-то, о чем Заруцкий уже и забыл, и пришлось передать в войско и большую часть коней и брони, даже пистоли гусарские. Царь пообещал дать позже денег за отобранное.

Шли ходко, останавливаясь на день только у Кокенгаузена. Были даже мысли взять город, но Заруцкий передумал. Город имел только земляные укрепления и казаки могли даже приступом его взять, тем более, что в Кокенгаузене было не более полуроты дробов-солдат. Город натерпелся во время Ливонской войны, потом его брали шведы, отвоевывали поляки. Так что и времени не было, чтобы выстроить серьезные оборонительные сооружения.

— Рига! — жестко сказал Заруцкий и подозвал к себе Михала Кржицкого.

Поляк Кржицкий, благодаря которому был взят Быхов, уже прочно занял свое место в отряде Заруцкого. Да, тип противный, да — проблемный! Казаки так же его не приняли. Но Михал неплохо знал тактику польского боя, был весьма неплохим фехтовальщиком-саблистом, а казакам нужно было вбить понимание, что есть такое поляки, как воины, и как с ними воевать. Чаще всего, станичникам приходилось иметь дело со степняками, потому нужно было знать, чего именно ждать от ляхов. Ливонская война прошла, уже подросло новое поколение, не воевавшее с ляхами, лишь некоторые имели опыт военных действий рядом с поляками во время победного шествия Димитрия Иоанновича на пути к трону.

— Зело странно там, — докладывал Северин, который самолично провел разведку на подходах к Риге. — Люди есть, даже бабы в посадском пригороде ходят, но мало. Детишек не видать — вот что еще насторожило. И мужики… может тут все такие, не привыкшие спину гнуть и прямо ходить, но они, большая доля, холеные, мужеские…

— Ты так говоришь мне об засаде? — Заруцкий улыбнулся, посчитав, что удар плетью, пусть и по кольчуге, но возымел эффект, Захаров уже и не думает указывать государю.

— Тебе решать, атаман-воевода, — разведчик поклонился.

— Говори! — повелел Заруцкий.

Одно дело указывать атаману, другое — это стороннее мнение. Одна голова хорошо, а две — лучше! Это народная мудрость, с которой не поспоришь. Вот в вопросе о том, сколько нужно голов, чтобы принять решение, Заруцкий оставался неуклонным. Решение должен принимать один человек!

— Тебе решать, но взять Ригу мы не сможем, — сказал Северин и, как будто приготовился получить плеткой по спине.

— Это я уже понял, но купеческие склады в посаде, там и ремесленники. Если кого возьмем из них, то уже не зря ходили, — чуть раздосадовано сказал Заруцкий, после оживился, его глаза зловеще засветились и он выпалил. — Но сперва, мы, обряженные в гусаров, попробуем пройти к замку.

Так и поступили.

Заруцкий шел вторым, следом за Михалом Кржицким, который, явно, переигрывал, куражась. Пан Михал отчитывал Заруцкого. То ряженый хорунжий, которого отыгрывал Кржицкий обзовет Заруцкого «курвой», то «псом». Атаман уже в мыслях снимал шкуру с зарвавшегося ляха, но Михал так глушил свой страх, звериный, пронизывающий, который влияет на разум и отказывает человеку в логике.

— Открытые ворота? — скорее констатировал Заруцкий.

Еще десять секунд и на атамана накатил страх. Это был не тот, который испытывал подставной поляк, нет. Атаман испугался ничего не сделать, погибнуть за зря, закончить свой боевой путь бесславно. Но что делать, если действительно похоже на засаду? Спасать свое самолюбие и гордыню, или людей?

Рука Заруцкого взмахнула вверх, и он два раза очертил в воздухе круг. Это был знак всем ряженым казака, говоривший: «спешно уходим». Сотни развернулись и Заруцкий с Кржицким оказались уже в хвосте конного строя.

Зазвучал рог, и из открытых ворот Рижского замка хлынули вооруженные люди. А еще на крепостной стене появились, висящие на веревке, тела пяти человек. Заруцкий не видел, кто это, но догадался, что русские агенты. Те люди, которые должны были предупредить, если что пошло не так, или даже ударить в спину защитникам ворот. Но где еще два? Предательство? Скорее всего, именно так, эти двое и предали.

— Засада! — закричал атаман, уводя своего коня в сторону, где была узкая улочка, но, как видел атаман, эта улочка должна была вывести из города.

Узкая дорога была перекрыта перевернутой телегой и еще наброшенными на нее бревнами и какими-то корзинами. Препятствие так себе. Но есть ли хотя бы три минуты, чтобы расчистить затор? Не было! Уже звучали первые выстрелы.

Сложись подобная ситуация в поле, то Заруцкий отдал бы приказ собраться всем вокруг его. После казаки быстро бы организовались и пошли в бой казацкой лавой, сокрушительной и решительной. Ну а гусарские пики пробили бы брешь в почти любой обороне. Пусть и не были казаки мастерами во владении пикой, но та сотня, что была обряжена в гусаров, лучше иных овладела тактикой гусарского удара.

Схватка на улицах города быстро становилась бескомпромиссной бойней, где главенство взяла не тактика групп, а индивидуальное мастерство. Тут казаки были наголову сильнее почти каждого вооруженного человека из тех, кто организовал засаду. Заруцкий не сразу осознал, что количество противника отнюдь не означает его качество.

Нужно было всмотреться в тех мужчин, которые пытались уничтожить наглых русских, решивших обманом взять их, почти вольный, город. Не было на это времени, да и мысли казаков были направлены на то, как удачнее изловчиться и рубануть очередного горе-вояку, а не на то, чтобы понять, что им противостоят отнюдь не воины.

— Выкрикивай, кабы бились по десяткам! — сказал Заруцкий своему помощнику и заместителю Пронке Черному.

Атаман увидел, что лучше всего в стесненных городских условиях биться не индивидуально, но и не всем отрядом, а именно десятками.

Через три минуты, когда некоторые казаки уже смогли объединиться и распределится по десяткам, дело уничтожение засады пошло споро. Настолько, что атаман, самолично уже изрубивший шесть рижан, стал засматриваться на все еще открытые ворота замка.

*……………*……………*

Когда рижский магистрат узнал, что к ним идет отряд ряженных под польских гусар русских казаков, обнаружилось, что сил в городе не достаточно даже для того, чтобы противостоять и пяти сотням профессиональных воинов. Все, чем располагала Рига — это сотня наемников-немцев, да еще сотня городской стражи. Ранее городу было крайне важно, чтобы коронных войск на улицах Риги не было, ведь город только номинально, как считали рижане, входил в состав Речи Посполитой. Да и то, что поляки-католики не слишком лояльны к местному населению, большинство из которых лютеране, не позволяло держать большой гарнизон. Хотя, чуть ранее в городе располагались две сотни воинов из коронного войска, но они были отозваны после объявления рокоша Зебжидовского.

Бургомистру города удалось продавить крайне неприятное для большинства населения решение: предполагалось оказать сопротивление казаками по средствам цеховых организаций, уже уходивших в прошлое, но все еще номинально существовавших. Каждый цех, будь то кожевенников, или кузнецов — это отдельное воинское подразделение. Раньше, о чем уже и не помнят старожилы Риги, цеха проводили регулярные тренировки своих мастеров и отряды ремесленников были вполне организованной силой, сейчас же… они умирали и те члены магистрата, что не полезли в сражение, наблюдая за бойней со стен Рижского замка, уже прикидывали расклады на предстоящих выборах бургомистра. Ведь, чем бы ни закончилась бойня, все равно — это ужасный удар по ремесленной составляющей города — умирали мастера и их подмастерья. Впрочем, гильдия купцов так же выставила от себя сотню бойцов. Эти воины были не мальчиками для битья, купцам нужна постоянная охрана даже в безопасных переходах по территории Речи Посполитой, но в профессионализме купеческие охранники все равно уступали казакам.

И многие понимали, что будь на месте русских шведы, город сдался бы на милость победителям. Но русские… их ненавидели.

— Господин Миллер, вы собираетесь что-либо сделать? — сорвался на писк бургомистр.

Командир наемников Клаус Миллер не спешил отвечать. Он всматривался в происходящее на улицах ремесленного района города, который в последнее четыре года только начал восстанавливаться, а теперь… да там просто некому будет трудиться после такой бойни.

Расчет при планировании операции, которой ротмистр Миллер мог гордиться, но только до начала осуществления плана, был на то, что русские не смогут ничего противопоставить явно большему количеству воинов. Пусть эти бойцы и были не профессиональными, но мужчин успели согнать и с Динабурга, с Кокенгаузена. Сейчас семь сотен вооруженных взрослых мужчин, которые, пусть и изредка, но тренировались, по всем подсчетам должны были уничтожить или принудить к сдаче казаков. Кто такие казаки? По мнению Миллера, никогда с ними не встречавшийся, — мужичье, взявшее в руки оружие, при чем беглые крестьяне. А тут ремесленники — сытые, неплохо вооруженные, мужчины. Однако, эти казаки дерутся, как профессиональные войны, на что расчета не было.

— Почему вы молчите? Выходите с ротой и бейтесь! — кричал бургомистр.

— И с кем вы останетесь в замке? — спокойно отвечал ротмистр. — Трубите отход, спешно!

Уже и так рижане и приданные им на усиление люди из Динабурга и Кокенгаузена, бежали к воротам замка, чтобы укрыться за их стенами. Так что звук рога, сигнализирующего отход, только добавил прыти бегущим горе-воякам.

— Господа, — к ротмистру Миллеру и бургомистру подошел коронный представитель в городе Рига. — Есть очень важное задание.

— Слушаю! — сказал Миллер.

На самом деле командир наемников сильно колебался в принятии решений. С одной стороны, его отряд — единственная стоящая сила в городе, которая может что-то противопоставить казакам. Да, у него в подчинении была только рота. Но, во-первых, это был отряд в сто пятьдесят опытных бойцов, во-вторых, ему же переподчинены пушкари и стража города. Всего получалось четыре сотни бойцов, и с этой силой можно выходить в город и биться. Проблема же была в том, что алебардщики сильны строем, сплоченным и концентрированным ударом, да под прикрытием аркебузиров. Но в стесненных городских условиях узких рижских улочек сложно было эффективно противостоять противнику. Алебарда тут сомнительный помощник. Но и просто так наблюдать, ничего не предпринимая — это уже на грани трусости, потому Миллер уцепился за идею выполнить задание, чтобы подчеркнуть свою полезность и уменьшить вероятность обвинения в бездействии.

— Выполните свой долг по найму и выйдете у ворот, позволив большинству людей укрыться за стенами крепости. Однако, вот это, — коронный представитель протянул свернутый в свиток лист бумаги с висящей печатью. — Должно оказаться у казаков, просто подложите в одежду любого убитого рижанина, но чье одеяние будет более-менее богатым.

— Исполню! — сказал Миллер и пусть без охоты, но лишь по необходимости, пошел готовить роту к выходу из крепости.

Казимир Любацкий — королевский представитель в городе Рига, наделенного правом на самоуправление, передал наемнику письмо, в котором содержались сведения, могущие рассорить Россию и Швецию. Шведы предоставляли сведения о том, сколько русских направились в Ригу, как именно они могут попытаться взять город, ну и еще ряд подробностей, как и размышлений на эту тему. Письмо было послано воспитателем Густава Адольфа господином Шютте с его же подписью.

Было ясно, что таким жестом шведы стремились купить лояльность рижских элит, которые и без того благосклонны к скандинавам, уже по фактору веры и потому, что поляки исподволь, но стараются распространять католицизм в городе. Не для кого не секрет, что шведы, если им удастся война, будут претендовать на Ригу, беря под свой контроль почти все побережье Балтийского моря.

Любацкому удалось первым перехватить письмо, как и самого шведского посланника. Если бы посыльный швед добрался до бургомистра, то коронный представитель мог и вовсе не узнать о письме, которое должно было быть уничтожено. Теперь же швед убит, компрометирующее письмо переписано с некоторыми добавлениями, подпись и печать подделаны. Может и коряво, но разве русские будут разбираться? Жаль только, что нет больших потерь среди казаков, которые могут, по причине своей горячности и отсутствия склонности к «политесам», обрушиться на шведов, ввергая русского царя в войну на два фронта.

*………….*……………*

Те, кто устроил засаду для казаков, сами же оказывались в западне. Заруцкий уже загонял своего коня в поисках бегущих, как зайцы от волка, защитников города. Сопротивление более-менее организованное было ровно до тех пор, пока не прозвучал сигнал к отступлению и, бросая оружие, люди побежали в крепость.

— Ко мне! — прокричал младший воевода Иван Мартынович Заруцкий и устремился к воротам замка, рассчитывая на спинах убегающих ворваться в крепость.

Через день, а скорее всего, даже сегодня к вечеру, должны были подойти основные силы, но и тогда взять замок не представляется возможным. Вести кровавые приступы Заруцкий не собирался.

— К замку! — выкрикнул Заруцкий и почувствовал, как сильно кольнуло в правом бедре.

Арбалетный болт впился в казацкую плоть, но Иван Мартынович посчитал это факт лишь досадным недоразумением, спеша взять свой главный трофей в жизни… хотя главный трофей он уже взял, симпатичный такой трофей с белоснежной кожей и милым лицом.

«Ну ведьма же!» — подумал атаман, прогоняя вновь накатившее наваждение.

Большая часть оставшихся в живых казаков устремилась к замку. Однако, у ворот стояли ощетинившиеся алебардщики, которые не только не позволили казакам прорваться к воротам, но даже начали их теснить.

— Построение! Впереди гусары, далее остальные! — командовал Заруцкий, понимая, что нахрапом опытных наемников не взять, но вот организованной конной атакой, а площадь перед воротами в замок позволяла провести удар отрядом, можно смести алебардщиков.

— Атаман-воевода! Пушки еще не стреляли! Может вороги что уготовили? — успел поразмышлять Пронка Черный.

— Но они по своим же бить не станут? Вона сколько бегут рижцев к воротам,– неуверенно говорил Заруцкий.

Под защиту замковых стен все еще бежали те, кто из охотников превратился в дичь.

Конная лавина двинулась к воротам. Алебардщики ощетинились, но, как только конные казаки начали разгон, наемники быстро побежали в замок.

Приказ развернуться, последовавший от атамана, немного запоздал. Две пушки, что были выкачены в воротах, ударили дробом. Смертоносные шарики устремились в казаков. Однако, хватало тех горе-вояк, кто еще бежали в крепость. Поэтому большинство людей, павших на мощенной булыжником площади торгового города, были как раз рижане.

Но и казаки получили свои смертельные подарки.

— Атаман! — закричал Пронка Черный, увидев, как конь Заруцкого спотыкается и падает на рижскую брусчатку, а сам воевода закатил глаза еще до падения.

*……………*…………….*

Москва

30 апреля 1607 года

— Ай, — вскрикнула София Радзивилл.

— Что случилось? — спросила Ксения Борисовна.

— Нешта сердце кольнуло, — отвечала София.

— К лекарю? Али все прошло! — участливо спрашивала русская царица.

— Добре все, государыня! — с улыбкой отвечала знатная пленница.

Ксения Борисовна, по совету мужа, решила поговорить с женой Яноша Радзивилла, одного из руководителей польского войска, что сейчас вторглось в пределы Российской империи. Первоначально Ксения отказывалась, не хотела использовать Софию. Не то, чтобы царица была вся такая «мягкая и пушистая» и не понимала, что политика — это грязь, кровь, ну и притворство, но не хотела лгать и играть на чувствах женщины, к которой испытывала сочувствие.

Не было для Ксении секрета, что атаман Заруцкий воспылал страстью к жене польского магната. Иван был статный красавец, на которого украдкой посматривали все женщины, да и Ксения, не для измены мужу, а эстетики для, то и дело поглядывала на Ивана Мартыновича Не как на мужчину, а словно на изваяние скульптора. Пусть история полонянки и казацкого атамана и была пропитана туманом романтизма, но одобрять такое нельзя. София венчанная, даже если неправильно, в костеле, а не в истинном храме, все равно мужняя жена.

Постоянного участия Ксении в деле организации лекарской школы не требовалось, и царица засела на вышивание, то и дело испытывая хандру. Вот однажды и сказал государь-муж, застав свою жену за вышивкой, что было бы неплохо открыть в России предприятие, что занималась бы вышивкой и кружевами, хотя бы и рассеянную мануфактуру [мануфактура без разделения ручного труда, с частым использованием и «надомников»]. Дмитрий посоветовал Ксении поговорить с Софией и узнать, как в Слуцке производят пояса, чтобы наладить такое производство и в России [Главный герой тут ошибается. Слуцкие пояса начали производить только в XVIII веке, несмотря на то, что мода на пояса уже была, но изделия приобретались персидской или османской выделки].

— Скажи, София, а какие ремесла развиты в твоем городе Слуцке? — перешла к деловому разговору царица.

— Как и в иных городах, многие. Есть скорняки, гончары, кузнецы, ткачи… — отвечала полонянка.

— А пояса твои мастера ладить умеют? — продолжала допрос Ксения.

— Есть в Слуцке ткачи, да все более иную одежду ткут. Бывало, что вышивали пояса, что из Туреччины привезут, но то редко, — сказала София, стараясь понять, к чему клонит царица.

Ксения Борисовна и сама знала, что дорогие материи, которыми мужчины опоясываются, привозят из Персии, реже из Османской империи, но женщина уже настолько верила своему мужу, считая того все знающим, что не стала перечить в том, что в Слуцке налажено производство поясов.

— Удумала я открыть производство поясов дорогих. Есть у нас ткани, что персы привезли, да и золотые и серебряные нити, вот и посчитала, что в этом деле ты мне помощницей станешь, — сказала Ксения.

— Как же это, царица? В полоне я, выкупить могут в любое время, — говорила София с нотками обреченности в голосе.

До сих пор ее муж, Янош Радзивилл, не проявил никакого интереса к судьбе жены. Хотя бы для приличия прислал переговорщиков. Но, нет. И пусть женщине в Москве даже больше нравилось, чем где-либо, но родной Слуцк София любила и хотела бы туда поехать.

— Ты хотела бы остаться тут, в России? — спросила Ксения, уже понимая, что дело не в России, или православии, к которому тянется София, а в мужчине.

В этом времени еще никто не знал о таком психическом расстройстве, которое в будущем назовут «Стокгольмский синдром». София влюбилась в своего похитителя. Эта страсть пугала женщину, ибо умом она понимала, что Заруцкий, сколько бы его к себе не приближал царь, ей не ровня, что любить похитителя и разорителя нельзя, что она может быть игрушкой в руках любвеобильного казака. Все разумом понимала, но… не могла ничего с собой поделать. Ждала его, когда казак ее… и не из-за боли — он брал ее силой, но женщина находила в этой силе и ласку, заботу. София в такие моменты кусала до крови свои губы, чтобы не показать собственную негу в его сильных руках, хотя стоны то и дело вырывались из женских уст.

А когда София представляла Яноша Радзивилла, то ей становилось так противно, что хотелось быстрее обтереться мокрыми полотенцами, как будто смыть с себя пот ненавистного мужа.

— Я мужняя жена, нельзя! — отвечала София.

Ксения перекрестилась, не обращая внимание на недоумение собеседницы. Все-таки дедова кровь, малютина, иногда, но рвется наружу. Царица, вдруг, подумала, что можно же Яноша Радзивилла убить и София станет свободной от любых обязательств. Мало того, нахватавшись циничного меркантилизма у мужа, в красивой головке Ксении Борисовны промелькнули и мысли, что вотчина Софии — Слуцк и окрестности, можно было обокрасть на людей. Пусть бы переехали крестьяне и ремесленники в Россию! А уже где нарезать земель для этих людей и какую вотчину отдать во владение Софии, в девичестве Олелькович, найдется. Много земель обезлюдело, города полупустые стоят. Всех может приютить Россия. Вот из-за таких мыслей греховных и перекрестилась царица, правда, думы об убийстве мужа Софии у нее из головы не выветрились.

— В России твое венчание не признается. Да и с патриархом поговорю, он найдет, что и как сделать. Да и сколь много ранее людей переходили их Литвы на службу к русским государям? Много! И людей с собой забирали, — привела свои доводы Ксения.

София промолчала. Будь Заруцкий боярином, но не новоиспеченным, а древнего рода, то она, скорее всего, пошла бы на то, чтобы стать его женой. А так… много неизвестных в этом деле: как относится сам Иван к ней, что предпримет муж, как может среагировать общество…

— А помоги мне, София Юрьевна, сладить мануфактуру кружевную, да вышивальную. Хочу я быть подспорьем мужу своему в делах их. Говорил государь-император, что кружева, кабы их наладить производство, зело много покупать станут, да расписные пояса, сколь не сделай, все купят. Нынче в Гишпании, да в Нидерландах, Франции многие кружевами украшают одеяния свои. А я способ знаю, матушка — царствия ей небесного — научила. Тайный! — Ксения приложила палец ко рту и улыбнулась.

— Коклюшками? Али спицами? — София чуть сдержалась, чтобы не рассмеяться, наблюдая реакцию царицы на то, что ее тайна раскрыта.

Ксения так же поняла, что выглядит смешно и две женщины, почувствовав некое родство, рассмеялись.

— А крючком? — спросила Ксения, решив все-таки оставить за собой первенство в понимании техник кружевного плетения.

— Нет, такого не ведаю, — отсмеявшись соврала София.

Пусть царица посчитает себя более сведущей в деле, тем более, что она, действительно, мастерица и ее вышивка достойна любования.

— Так что? Наберем женщин, да обучим их ремеслу? — спросила Ксения.

— Позволь царица спросить! — Ксения кивнула. — За чем тебе сие? Денег же хватает, али то не для продажи, а для себя? Так зачем много людей и вообще мануфактура?

— Муж мой ищет промыслы, что дадут державе нашей прибыток. Та держава, где каждый в достатке живет, завсегда богатая, — отвечала Ксения и не замечая, что говорит словами мужа.

София завидовала, не со злостью, но все же. Она так же хотела бы быть мужу соратницей, даже старалась некогда вести себя похожим образом, но не оценили. Одно только хорошее из того, что София Юрьевна занималась хозяйством — опыт. Теперь, как сказали бы в будущем, она опытный менеджер. И почему бы не попробовать и чем-то полезным заняться, пока в плену и пока… Иван на войне.

София посчитала, что не стоит говорить царице и еще об одном факторе, который подвигнул ее согласиться на помощь в организации кружевного производства. Можно же учесть опыт, который женщина приобретет в Москве, а после подобное, да с учетом допущенных ошибок, открыть и в Слуцке. Только как же не хотелось возвращаться одной…

— Поснедаешь со мной? — спросила Ксения.

Сегодня государь уехал в Преображенское инспектировать работу домны, чтобы отправлять часть мастеров, которые научились выплавлять чугун и сталь, на Урал, к Строгоновым. От того Ксении придется есть в одиночестве, ну или в компании дочери, которой уже стали давать безмолочные каши. Не Фроську же усаживать за один стол с собой.

— Да! Благорадствую, царица, — с радостью согласилась София, которая так же, даже в большей степени, ощущала себя одинокой, и побыть в компании отнюдь не против.

София удивилась, когда увидела «царский стол». Все было скромно, даже слишком скромно. Но вкусно, особенно похлебка, которую царица назвала «борщ». Нечто похожее она ела и в Слуцке, но тут были овощи, которые ранее София никогда не употребляла: картофель и фасоль.

— Что с тобой? — спросила Ксения, заметив, как бледнеет София.

— Не знаю… тошнит, — испугано отвечала София Юрьевна.

— Непраздна? — удивленно спросила царица.

София не ответила. Она уже неделю, как не может признаться сама себе, что забеременела. Это был такой страх — осознать, что ребенок зачат во грехе, потому женщина отметала даже мысль, что внутри ее зародилась жизнь. И что делать? Это позор, так как понятно же, что зачатие произошло в плену, от казака…

— Токмо не вздумай что дурное сделать! — строго повелела царица, расценив молчание Софии, как согласие.

— Что ты, царица! Грех то! — испуганно ответила София на намек царица, что она может избавится от ребенка. — Все, что со мной в России случилось — грех и гореть мне в аду.

— Атаман тебя снасильничал? Али ты по воле своей? — строго спросила Ксения.

— Не ведаю, что и ответить… по воле, — София поникла головой.

А Ксения уже не гнала от себя мысли о том, что нужно избавляться от Яноша Радзивилла. И она поможет подруге обрести свое женское счастье.

*…………….*……………*

Рига

5 мая 1607 года

— С кем я говорю? — спросил богато одетый шляхтич, брезгливо рассматривая стоящего перед ним козака.

— Пронка Черный я, — ухмыляясь, отвечал подручный атамана Заруцкого.

Пан не смог сдержать своего неудовольствия от того, что ему предстоит вести переговоры с мужичьем. Проговаривая мысленно имя казака, Казимир Любацкий, коронный представитель в торговом городе Рига, наделенного правом самоуправления по Магдебургскому образцу, так и не смог понять, от какого полного русского имя «Пронка» является производной. Поляк знал, что русское мужичье может именоваться на рабский манер уничижительными именами, но Пронка… не понять.

— Я желаю говорить с Иваном Заруцким, — голос шляхтича звучал требовательно и строго.

— А я желал бы с бабой на сене оказаться, а вот тут, с тобой приходится говорить, — издевался Пронка.

Казимир было дело схватился за эфес своей сабли, но неимоверным усилием воли остановил себя. Все равно нужно поговорить, но если представилась бы возможность, то он бы этого казака… больно, долго.

— Почему я не говорю с атаманом? — перефразировал свой вопрос пан Любацкий.

— Не может он, я за него, — отвечал Черный.

Больше Казимир не стал спрашивать о судьбе атамана, догадавшись, что с ним не все ладно. Может и убили Заруцкого. Конечно, данная информация помогла бы в переговорах. Все же, как знал Любацкий, у казаков лидер имел большое значение и при его потери возможен и разлад в отряде.

— Положение такое, что вам не взять замок, — говорил переговорщик от города, желая попробовать убедить казака, что осада бесполезна. — Уже скоро сюда придут войска, уже созывается Посполитае рушание [сбор шляхты на войну].

— Ты, пан, не принимай меня за сиволапого, не дурнее иных буду! Так что не надо петь про сбор шляхты, али о том, что осада бесполезна. У тебя тут нет помощников, все войско польское русскую землю топчет. У меня же более трех тысяч войск. Вот еще пушки жду, — казак Черный резко посерьезнел.

— Не верю, — сказал Казимир Любацкий.

— Хозяин барин! — сказал Пронка и развел руками.

— Чего вы хотите? — Любацкому надоели игры вокруг да около, ему было столь неприятно говорить с мужичьем, что пан поспешил перейти к делу.

— Всех людей, что мы взяли в полон, забираем с собой…- Черный начал перечислять условия ухода казаков, но Казимир перебил его.

— Людоловы! — зло прошипел шляхтич.

— И что же? А вы людей не выводите и ранее не выводили в свои земли? Али скажи, что не грабите, да баб не насильничаете? — отвечал Пронка Черный. — Все же я договорю, а далее ты сам решай. Нам нужны все кони, что в Риге, а так же пятьсот тысяч талеров.

Казимир Любацкий аж закашлялся.

— Ты хоть цифры такие понимаешь? А сколько это серебра по весу? — ухмыляясь спрашивал коронный представитель.

— Вот тут подумал, так еще мне нужно сто подвод с запряженными конями, кабы серебро вывезти, — спокойно сказал Пронка.

— Мы обсудим, — зло сказал шляхтич и поспешил удалиться обратно в крепость.

На самом деле, Пронка вел переговоры в такой манере, чтобы шляхтич оскорбился и сам отказался разговаривать. Так же и требования были таковыми, чтобы показались невозможными. А все из-за того, что казак хотел поквитаться за смерти шестидесяти трех побратимов. Его направили на переговоры, но Черный считал, что нужно биться. Может даже садиться в осаду, или брать город решительными приступами.

— Как атаман? — спросил казак Черный, подойдя к возку, на котором был уложен Заруцкий.

— Не приходил в себя! Но ты зубы не заговаривай, об чем договорились с ляхом? — спросил казачий сотник Николай Тетерин.

Подтянулись и другие командиры. Получался своеобразный военный совет у тяжелораненого атамана, ну или Казацкий Круг.

Вчера, когда казаки уже мысленно были внутри крепости, защитники смогли удивить. Ну не было видно пушек на крепостных стенах. Когда наемники скрылись внутри замка, а рижане, которые не смогли совладать с тремя сотнями казаков, так же бежали в замок. Вот тогда из проема ворот и грохнули орудия, выкашивая дробом и своих же рижан, и, причем в меньшей степени, казаков. Ну кто мог догадаться, что рижане решаться бить по своим же? Вероятность вбежать на плечах горе-вояк в замок была большая, а соблазн это сделать застил глаза.

Атаман распознал ловушку, успел отдать приказ развернуться. Однако, конь Заруцкого получил пулю, а сам атаман сильно ударился головой о булыжную мостовую. Но и не это стало причиной того, что атаман не приходит в себя, или не только это. Арбалетный болт, что попал в ногу вызвал серьезное кровотечение, Заруцкий же, не обращая внимание на кровь, бой не покидал.

*…………*…………*

— Ротмистр вы сделали так, чтобы письмо «случайно» попало к русским? — спрашивал, вернувшийся с переговоров, Казимир Любацкий.

— Да, пан, просто подложил одному из убитых рижан. Эти казаки не брезгуют даже грязными штанами, все снимают с убитых. Так что письмо обязательно окажется в руках русских, — отвечал Клаус Миллер.

Разговор с ротмистром состоялся сразу у крепостных ворот, по возвращению Любацкого с первого раута переговоров. А после Казимир Любацкий отправился к себе в покои. Нужно было пустить еще одного голубя в Варшаву с сообщением о том, коронный представитель затеял игру с русскими, передав им письмо от шведов о предупреждении об атаке Риги. Оттуда перешлют другого голубя, уже на королевскую голубятню. И в политических раскладах нужно учитывать фактор, что русские могут разругаться со шведами. Ну а больше всего, Казимир Любацкий хотел, чтобы со Швецией был заключен мир против русских. Может быть его уловка с письмом — это первый шаг к примирению Карла шведского и Сигизмунда, тоже шведского, но уже больше — польского.

— Вы почему, пан Любацкий, сразу ко мне не идете? — в кабинет коронного представителя ворвался бургомистр города Николай фон Экк.

— Вам нужно было самому идти на переговоры с мужичьем! — отвечал пан Любацкий.

— Если бы наш король озаботился лучшей защитой своих городов, то и мужичья под стенами не оказалось! — выпалил фон Экк и чуть сморщился, понимая, что его слова могут принять за крамолу.

— Не страшитесь! Я делаю вид, что не услышал ваших слов против короля. Да и благословенная Речь Посполитая — это не Московия какая, тут можно говорить. Но нужно не только говорить, но и делать. Они запросили пять сотен тысяч талеров, всех коней, сто повозок, ну и заберут с собой пленных, — говорил Любацкий, а у бургомистра расширялись глаза.

— Если мы сядем в осаду, то сколько сможем продержаться? — спросил Николай фон Экк.

— Я смотрю, как речь заходит о деньгах, то осторожный торговец становится неистовым воином, — усмехнулся поляк.

На самом деле, Любацкому были рижские деньги безразличны. Он знал, что обороты у города куда как больше, чем запрошенная казаками сумма. Ну а то, что город станет беднее, так и от этого ни холодно, ни жарко. Вольный город выгоден королю для того, чтобы цвела торговля и чтобы таможня приносила все больше денег. И в этом случае снятие осады, пусть и за очень большие деньги, выгодно королю. А он, Казимир Любацкий, служит не Риге, но королю Сигизмунду.

— Сбавьте сумму выплаты до ста тысяч, и договоритесь, чтобы за людей мы выплатили выкуп! — попросил бургомистр.

— Три доли из ста с того, что мне удастся скинуть, — озвучил свои условия переговорщик.

— Если вы скинете четыреста тысяч талеров, то город будет вам должен двенадцать тысяч? — быстро посчитал процент Любацкого за переговоры. — Не много ли?

У бургомистра промелькнула идея самому отправится на переговоры. Вон-то точно смог выторговать немало, но нельзя. Любой итог переговоров с русскими — это заведомо обвинение со стороны недоброжелателей рат будет против [рат — орган самоуправления в Риге]. А фон Экку нужно еще придумать, как обелить себя от того пушечного залпа, который был нанесен и по своим же людям.

*………….*……………*

— Что бы я еще раз пошел говорить с кем? Да ни в жизнь! — устало бурчал Пронка Черный.

— Даст Бог сил, я дале буду говорить! — усмехнулся Заруцкий.

Атаман очнулся на третий день после ранения, слабый, бледный. Но сейчас, уже лучше выглядит и даже говорит.

— Атаман-воевода, так пять дней говорить, торговаться, опять говорить… не мое это. Думал даже собрать круг казаков, да поговорить о штурме. Вот только два корабля в Ригу пришли, и нам их показали, а после так и рассказали. Там наемники прибыли, еще более роты. А рыги… рыжанцы, стали таскать корабельные пушки на стены. Уразумел я, что этот так… пужают… — рассказывал Пронка.

— Хватит уже! По пять раз на дню слышу одно и тоже. О чем в конце сговорились? Они пошли на наши последние предложения? — спросил Заруцкий, слова ему давались с болью.

— Как увидели, что мы стали ладить лестницы для приступа, да подпалили два дома, согласились. Две тысячи коней дадут, двести пятьдесят тысяч талеров, а еще и пятьдесят тысяч за некоторых пленных, да за мертвяков, — озвучил условия казак Черный.

— А не жид ли ты? Продать торговцам мертвяков! — попытался усмехнуться Заруцкий.

Казаки спешили договориться по своим причинам, рижане имели свои резоны, потому переговоры и прошли и стороны смогли прийти к консенсусу. Заруцкий посчитал, что стояние под стенами Риги — это не продуктивно. Многие казачьи отряды были отправлены на грабеж окрестностей. Как бы не прятались люди, случалось и выследить крестьян в лесах. Так что людей словили уже немало и в целом поход можно было бы условно считать успешным. Вместе с тем, король должен задуматься о том, куда дальше будет нанесен удар, может и по Варшаве. По Висле можно же и спуститься до польской столицы…