Укрепить престол

Глава 4

Глава 4

Торопец

17 апреля 1607 года

Я инспектировал войска, а порой инспекция выглядела, как «торговля лицом». Поздно что-то еще менять, за неделю-вторую переобучить и перевооружить войска невозможно даже в сказке. Потому я тут лишь гость, важный, перед которым склоняют головы все и каждый, но гость. Именно так, я не собирался брать на себя командование, несмотря на то, что кое-какое представление о войне имею, даже и о современной мне, в этом мире. Но зачем? Что мне даст то, что я, государь, стану во главе войска и поведу свои легионы к победе? Только лишь красивая картинка, которую отработать можно уже из того, что я вообще тут нахожусь.

Есть исполнители и, судя по разномастным источникам знаний, очень неплохие. Скопин-Шуйский в иной реальности проявил себя, как великолепный военачальник, с передовым пониманием ведения боя. Достаточно и того, что мы с ним обсудим, как уже не раз поступали, что и как делать, а исполнять ему. Я уже хочу домой, в Москву. Вот не знаю, почему, да от чего, но больше я хотел находиться не на войне, а на полях, которые засеиваются новыми для Руси культурами.

Для меня было вызовом то, что зима прошла не без голодных смертей и я искренне благодарен уже за то, что по весне не начались масштабные восстания. Мне дается еще один год, за который должны произойти решительные перемены, а люди, если не увидят, что шансы на лучшую жизнь есть и при моем правлении, найдут себе предводителей. Не будет Болотникова? Так будет какой-нибудь Разин или Пугачев. Если общественное недовольство имеет место, находятся и личности, способные оседлать ураган народного гнева.

Так что именно экономика играет главную партию в симфонии русского развития, что неизменно звучит на пути становления империи. И я не имею права не попадать в ноты. И даже не империя, как сама цель, она лишь та система, при которой возможно существование России. Демократия, авторитаризм, или даже олигархия — все это туман, завеса. А то истинно, что без Сибири не может быть развития России, без Урала, тем паче, без оседланной Волги, нет торговли, как и без Балтики, кроме упадка и становления колонией, у России нет иного пути. Пусть у руля империи будет президент, генсек, царь, кучка олигархов, главное, чтобы все территории, что создавали Россию были вместе. Иначе… феодальная раздробленность тому пример. Даже в нынешних условиях начала XVII века раздробленность приведет к выжженной земле.

Может быть, я ослабел, характер стал мягким, перестал быть воином? Нет, напротив! Если ранее, в иной жизни, я поступал в соответствии с приказом, выполняя достаточно узконаправленную работу. То теперь от меня зависит многое, очень многое. Легко ли получать доклады о том, сколько именно человек умерло от голода за последнюю зиму? Не так впечатляли цифры, и даже людские судьбы, которые стоят за сухими данными статистики. Я! Именно, что я, недоработал, и это вот главный удар по самолюбию.

Чтобы через год получить чистый лист бумаги, без единой цифры умерших от голода, я и стремлюсь оказаться на самом уязвимом участке моей работы. Но пока я здесь. Из того, что я вижу, ляхов выдюжить должны, а потом придут русские воины домой, увидят разруху в стране, голод родичей и спросят. Я буду казнить, вдоль дорог, на деревьях будут развешены буйные головы. А кто после станет на пути крымцев? Тех же ляхов, шведов? Только такие буйные головы и станут и, если будут знать, за что воюют, то сделают это с таким остервенением, что горе врагам.

Наши войска разместились полукругом, как бы беря Смоленск в полукольцо. Часть войск базировалась во Ржеве, частью в Торопце, в Хотшине формировались все еще прибывающие резервы. Старая Русса так же не была обделена вниманием, и этот город вспомнил, что такое истинный интернационал, но в этот раз уже союзный. Во время Ливонской войны Старая Русса была взята польско-литовскими войсками, наполненными всевозможными наемниками. Сегодня же тут союзные шведы, французы и иные немцы от пруссаков до саксонцев, финны, эсты, русские… даже башкиры. Так что еще не один русский город не знал такого сборища этносов.

В целом, из того, что я увидел, можно сделать вывод, что работа была проделана колоссальная. Созданы опорные базы с продовольствием и порохом. Для группировки, что стояла в Торопце и Ржеве — это Торжок, с традиционными для этого города многочисленными складами и амбарами, сегодня забитыми провизией и наполняемыми фуражом. Для Русско-шведского войска в Старой Руссе — Псков стал опорной базой.

Сами места расположения личного состава — это череда крепостиц, созданных так, чтобы иметь возможность открыть перекрестный огонь. Вот бы сюда атаковали поляки, получили бы так, что через два дня войны запросили бы мира.

Я знал, что многие ропщут. Капать и рубить лес приходилось неустанно и зимой и вот сейчас, когда сошла вода и земля немного подсохла. Это для войн двадцатого века, да и двадцать первого — окопы главное оружие. В этом времени такая тактика более чем инновационная и шла в разрез со всякими системами местничества. Заставить работать с лопатой дворянина? Это явно задача для гениального администратора, использующего и «кнут и пряник». И Скопин-Шуйский таковым оказался. Но большинство работ все же было выполнено руками наемных крестьян, которым отплачивали продовольствием. Мало давали, очень мало, но для людей, что едят кору деревьев, пару горстей муки самого грубого помола, да к ним еще и ячменя — манна небесная.

— Это что такое? — с усмешкой спросил я.

— Понимаю, государь, как то видится, но лучше так, чем и вовсе не иметь гусарию, — отвечал мне Михаил Васильевич Скопин-Шуйский.

Рядом заржал… нет не конь, но спутать можно было легко… Ермолай — мой личный киборг-убийца, или охранник, в зависимости от того, какие задачи стоят.

Картина, действительно была с одной стороны комичной, с иной же вызывала беспокойство. Русские гусары были сплошь бородатые, часто с изрядными щеками и животом, доспехи, взятые из трофеев, были лишь на двух третях всадниках, пика минимум на полметра укорочена. Ну а самыми смешными были конструкции «крыльев» сзади всадников, сделанные из абы чего и крайне коряво. Вот и Ермолай смеялся, приговаривая про петухов и куриц. Хорошо, что сами «гусары» не слышали, как о ни них отзываются.

Всем было понятно, что выучить профессионального конника-гусара быстро, за полгода, невозможно даже при условии интенсивных тренировок. Судя же потому, что некоторые воины имели явно лишний вес, сложно предполагать об каждодневных занятиях даже в течении последних месяцев.

— Государь! — с обидой в голосе обратился ко мне Скопин-Шуйский. — Посмотри на их лошадей — это явно не гусарские кони, а так, собранные из тех, что чуть выносливее крестьянской кобылы. Мы объединили этих людей и создали полк по примеру литовской хоругви. Уверен, что они могут провести одну атаку и устрашить врага.

— Понятно! — скупо ответил я, но виниться не стал, не царское это дело, признавать свою вину.

Отрадно видеть, что головной воевода смотрит на войну не прямолинейно. Действительно, если вот эти, почти что воины в доспехах польско-литовских гусар покажутся на каком-либо участке фронта, то эффект будет, как на немецкую пехоту во времена Великой Отечественной войны, вдруг, вышла рота советских тяжелых танков. И уже не столь важно, что механиками в этих машинах сидят только вчера набранные трактористы, которые и трактор видели пару раз за свою жизнь, или что у наводчиков поголовно нарушение зрения и вообще не могут сложить два плюс два. Сам вид тяжелых танков будет иметь такой психологический эффект, при котором немцы, скорее всего, растеряются и побегут. Гусария в этом времени — это тяжелый танк.

А Скопина-Шуйского сильно задело то мое пренебрежение увиденными, якобы, гусарами. Воевода поспешил расписать, как именно полгода тренировались те, кому были доверены лучшие кони, что можно найти в Восточной Европе. Да, у нас было меньше коней, чем доспехов поверженных гусар. Порой более эффективно убить лошадь профессионального воина, чем пробить доспех гусара и свалить его с седла. Вот, оставшиеся брони и натянули на это… воинство.

— В чем видишь проблемы? — переменил я тему, чтобы более не расстраивать, не лишенного самолюбия, Скопина-Шуйского.

Воевода все же молод и эмоционален более нужного. Он отдал всего себя в деле подготовки войны. Мне докладывали люди Захария Ляпунова, что Михаил Васильевич не провел праздно ни часа своего времени. Даже с женщинами ложился лишь пару раз… Сластолюбец этакий! Хотя, что ему, если только сговорен с Александрой Васильевной Головиной, а венчание назначено на осень.

Кстати, одна из причин, почему Головины не пошли следом за Долгоруковыми — это Скопин-Шуйский. Был дан этому двадцатилетнему мужчины кредит доверия и Головины метались, решая на что и на кого сделать ставку. А как окончательно срослось и Скопин был обласкан, а его родичи Татевы, несмотря на измену, частью были отправлены только лишь в Сибирь, а не на суд Божий, да и мать Михаила вовсе прощена, то Головины увеличили приданное и сговорились о свадьбе быстро.

Пока Михаил более чем оправдывал кредит доверия, отдавая его в срок, пусть пока и без процентов. Правы были предки, когда превозносили военные таланты Михаила Васильевича. Только и мне нужно проработать идеологическую линию, где не Скопин будет творцом побед, а «под чутким руководством» и «следуя генеральной линии партии… государя». Нужен Руси свой великий полководец, но идеологически, как и реально, я должен быть недосягаемым. А для этого хорошо бы улучшить экономику.

— Полевых пушек мало, — пожаловался воевода.

Я не стал ему указывать на то, что по нашим сведениям, только русских пушек вдвое больше, чем у поляков. И разрыв окажется еще большим, если прибавить полевую артиллерию шведов, при том в расчет не берутся крепостные орудия ни Смоленска, ни Брянска, даже Псков не сильно «ограбили» на артиллерию.

Но Михаил был прав — для новой концепции войны наших пушек, действительно, мало, но еще меньше пороха, на покупку которого уже пошло немало серебра. И пусть потом хитропопые шведу скажут, что у них мало пороха!.. У них закупались, но было оговорено, чтобы покупка была не в ущерб силе шведской группировки.

Артиллерией должны быть насыщены все фланги, именно она — основа ведения боя и возможность для быстрой перегруппировки. Не задался бой? Уйди под защиту земельных укреплений и артиллерии, перегруппируйся. И так можно воевать бесконечно, насколько позволяет оснащение порохом и ядрами. Да, это атака от обороны, но существует известное правило, которое и в этом времени, пусть и в немного иных пропорциях, но работает — атакующие теряют больше людей, чем обороняющиеся, если оборона хоть как, но выстроена.

— Плохая выучка пикинеров, при их взаимодействии со стрельцами или мушкетерами, — назвал следующую проблему головной воевода.

Тут, я бы сказал, проблема кроется не столько в выучке, сколько в опыте и психологическом состоянии. Когда конная лавина летит на тебя, сложно проявлять хладнокровие и оставаться в строю. Ну а побежит один и его примеру последуют десятки сомневающиеся, расстраивая построение и ослабляя внимание у остальных воинов. Когда я учился в военном училище, нас, курсантов, «обкатывали» танками. Вначале какими-то тракторами на гусеницах, а после и танками. Тут важнейшим было просто необосра… короче, устоять психологически.

— Учили на атаках конных? — спросил я.

— Мало кого, больше для обучения не пикинеров, а гусар, когда те шли в атаку на чучела с палками, — ответил Скопин-Шуйский и призадумался.

— Чего тут думать? Вот тех толстых бородачей с крыльями и направляй на пикинеров, пусть воины поймут, что выдержать и гусар можно! — посоветовал я.

Пикинеры выдержат атаки таких неумелых гусар, оттого посчитают, что и иные не многим лучше и не дрогнут в реальном бою. Тут главное — не побежать и крепко держать пику, находясь на своем месте в строю, тогда и есть шанс выстоять в атаке. Один раз выдержат — уже опытные, в следующий раз будут уверены, что так же выдюжат, да и другим уверенность вселят. И я знал, что такие уверенные пикинеры уже есть, из числа воинов, с которыми, под Брянском, Дмитрий Пожарский одержал спорную, но все же, победу. Так что ситуация явно лучше, чем была год назад.

— Как взаимодействие со шведами? — задал я вопрос, который более остальных касался моей зоны ответственности, в плоскости международной политики.

— Все действия согласованы, токмо… шведы — это не мы, и воевать за нас…- высказался Скопин и я понял, что именно он имел ввиду.

Надеюсь, что его приказы в бою более информативны и логичны, чем ответы на мои вопросы.

— Не принимай Делагарди за друга, он попутчик, но дорожки могут разойтись. К слову, Новгород они так полностью и не отдали, даже Псков используют. Что, если мы проиграем сражение? Уверен, что эти русские земли на северо-западе станут шведским, — я посмотрел на озадаченного воеводу. — Ты не проиграй, Михаил, иначе потеряем Россию!

— Понятно все то, государь-император. Якоб Делагарди — добрый малый, гоголем ходит вокруг меня, и я его другом называю. Но и я, как и он, мы верные своим странам. Надо, так и воевать станем, по меж собой, я и присматриваю за шведскими тактиками, — с сожалением говорил Скопин.

Я знал, что он уже неоднократно бражничал со шведом, докладывали. Этот момент я повелел взять на особый контроль и не только знать о встречах, но и какие слова звучали во время таких посиделок. Доверяй, но проверяй!

Кроме знатности рода, в чем они сильно отличались, у этих двух военачальников было и много общего. Они оба — молодые, да ранние. Пусть Якоб и старше на три с половиной года, но разве это критично? Считай ровесники. Им обоим монархи доверили войска. Делагарди, так и проявить себя успел на полях сражений с поляками, оттого и стал фигурой в Швеции. И риск, что мужчины договорятся до чего-то, что мне ну не как не в масть, имеется.

Пока между молодыми мужчинами доминировали разговоры про баб, да о войне. Но уже может складываться впечатление, что Делагарди выудил достаточно сведений о русском войске и преобразованиях в нем [можно много говорить о дружбе Делагарди и Скопина-Шуйского, но швед не забывал брать немалые деньги за свои услуги, и никогда не шел, даже в малом, в разрез политики своего короля].

— Спрашивал Якоб про гусар? Сколько их? — начал я сыпать вопросами, чтобы сам Скопин проникнулся ситуацией. — Про пушки узнавал? Так, с шуткой, не спрашивал, сколько орудий было нами взято в Быхове? Или сколько пушек досталось трофеями после битвы под Брянском?

— Я понял! — резко ответил Михаил Васильевич.

Конечно, не нравится выглядеть обманутым! А кому бы это понравилось?

— Обмануть можно и меня и тебя и Делагарди. Льстивые речи, хмельное вино или меда, небогатые дары. Ты разумник, каких поискать еще и не найдешь. Так что будь бдительным и никакие «Якобы Пунтуссоны» не свернут тебя с пути, — сказал я, а Михаил пристально посмотрел на меня.

— Государь, ты же сейчас, называя меня разумником, ведешь себя так же… словно смутить мои помыслы желаешь? — спросил Михаил.

— Быстро учишься! Это хорошо. Но и уразумей иное: слова от твоего государя, не лесть, не попытка тебя смутить, но лишь мнение царя. Будь рядом и многое сделаем, по рознь… и Россия застонет от горя и бед, — я жестко посмотрел на Скопина-Шуйского, самого родовитого боярина Российской империи и, возможно, одного из самых толковых, если только выветриться, свойственная молодости, наивность.

Мы объезжали места скопления моего войска, разговаривали с командирами, откушали солдатской каши, от чего я ввел в ступор и командиров и, собственно тех, кому эта каша предназначалась. Надеюсь, что истории разойдутся по солдатам и найдутся те, кто с моим именем будет умирать на поле боя. А лучше, чтобы были те, кто с моим именем выполнит все приказы командиров и победит, оставшись целым и невредимым. Слишком накладны для казны смерти обученных воинов.

— Государь! — ко мне приблизился Ермолай, чуть не задев кафтан своим кинжалом-протезом, что ему сладили лучшие кузнецы Москвы вместо потерянной кисти руки.

Глава телохранителей прошептал мне, что прибыл Захарий Петрович Ляпунов, которого я ждал еще раньше, и у него есть сведения, которые он хотел бы обсудить вначале со мной. Я недолго размышлял над тем, стоит ли демонстрировать свое недоверие Скопину-Шуйскому и провести разговор с главным армейским разведчиком Ляпуновым наедине. Стоит! Мало ли какие сведения будут у беспринципного Захария. Скопин еще летает в облаках гуманизма и понятий чести, он еще не проникся тем, что есть цель, достигать которою, лучше подлыми методами, чаще всего.

— Государь, прибыл посыльный от Воротынского. Он говорит, что ляхи сменили место удара. Это Смоленск…- Ляпунов замялся.

— И что тебя смущает? — мимо меня не ускользнула заминка в словах Захария.

— Воротынский казнен! — зло выпалил Ляпунов.

— Как быстро после того, как был отправлен вестовой с новостями о смене направления главного удара? — спокойно спросил я.

Это моя стихия, вот такая тайная война, дезинформация, поиск нелинейных путей, подлые удары и решение точечных задач. Сколько за свою бывшую историю военного специалиста приходилось играться с противником и запутывать его, где достоверная информация, а что и явная «деза». И я почувствовал, что и сейчас, в этом мире, имеет место такая подковерная война. Это не интуиция, это мой мозг уже понял ситуацию, но не успел донести до меня логическое объяснение выводам.

— Я не спрошу, государь, откуда ты узнал, что убили Ивана Михайловича Воротынского сразу после отбытия вестового… — противоречил себе же Ляпунов, задавая-таки вопрос. — Мне так же показалось, что дело неладное. Но слова тайные были сказаны, а до того, Воротынский говорил только правду.

— Он и сейчас сказал тайну, оттого его и убили. Ты спрашивал про Жолкевского, у тех же шведов, которые с ним уже сражались? — спросил я.

— Хитрый лис, людей чует, словно зверь какой! Так шведы говорили, которым так и не удалось заслать своего соглядатая в польский стан, — начинал размышлять вслух Ляпунов. — Они могли догнать вестового, который шел с конным полком и с одним конем. Посему… они не хотели его догонять.

— Я то же так думаю. Мы начинаем воевать с умным врагом и это нужно учитывать. И ты более думай. Но и послать нужно кого, чтобы сведений добыть более. Те вести, что приходят от твоих людей и тех, кого послал смоленский воевода Шейн скудны и часто противоречат, — говорил я, зная, что по моему распоряжению были созданы пока две группы, которые отданы в распоряжение Ляпунову.

В разведывательно-диверсионные группы уходили лучшие из лучших, некоторых из диверсантов я знал лично и даже успел передать некоторую толику своего понимания сложной и часто не слишком благодарной деятельности.

Кроме того, за зиму лишь для диверсантов были пошиты некоторые приблуды, что в этом мире еще не известны. Маскхалаты, наплечные мешки, малые топорики, малый котел, жилетки с карманами, плащ-палатки, рыболовные крючки и арбалеты. Я самолично собирал экипировку и нужные вещи для долгой диверсионной работы.

— Еще, государь есть новости, — сказал Ляпунов и выждал паузу.

Наверное, мое лицо выглядело задумчиво, и Захарий не решался прервать мои мыслительные процессы.

— И? — спросил я через некоторое время.

— Сюда едет Густав Адольф — сын шведского короля. С тобой хочет встретиться, — отвечал Ляпунов.

Не забыв выказать свое удовлетворение тем, что Захарий выполняет свою работу в достаточной мере, и что не поставил меня в неловкую ситуацию, когда нужно встречать шведского наследника неподготовленным, я пошел в свой шатер. Солдатская каша — это хорошо, но для моего рациона, мало. Три вареных яйца, квашенная капуста, кусок жаренной на углях осетрины и краюха свежего хлеба — полноценный обед.

Я озадачил мою повариху Лукерью и Ермолая, чтобы организовали ужин на двоих венценосных персон, ну и для свиты королевича. Никаких изысков, как для меня, я то объелся некоторыми блюдами, но в каждом деле нужно выжимать максимум. Вот и я продемонстрирую Густаву Адольфу, пока еще только становящемуся юношей, что некоторые русские блюда могут быть вкусными. В будущем от поступей сегодняшнего двенадцатилетнего мальчика, будет содрогаться Европа, а католические правители будут заказывать всеночные моления за избавление их от шведских солдат. Было бы правильным создать хорошее впечатление у будущего, причем, не так чтобы и не скорого, правителя Швеции.

— Ерема! И сделай «показуху», лучшую, на что способны, — отдал я последние распоряжения и пошел поесть и поспать.

Ночь я провел в пути, выспаться не удалось, а перед будущим королем воинственного соседа нужно быть в полной готовности.

Проснулся от шума и нездорового шевеления вокруг. Звукоизоляция шатра так себе, а от добротного дома, который к моему приезду поставили, я отказался. Там отличное место для того, чтобы работать военному совету, пока еще не утвердил такое явление, как штаб. Однако, именно в этом доме и будет моя встреча с пацаном, кому суждено быть воином и, вероятно, как и прошлой истории, погибнуть на поле боя.

Шум был связан с тем, что прибыли шведы. По уставу, при приближении большого количества войск, даже, если это заведомо союзники, нужно было подготовится к сражению. Вот и выходила внеплановая тренировка бдительности. И судя по той суете, что разворачивалась за пределами ткани шатра, условно, но проверка пройдена. Условно, так как мне, даже не видя происходящего, было понятно, что суеты и паники слишком много.

— Государь! Прибыли шведы, с королевичем, да с генералом Делагарди! — сообщил мне Ермолай.

— Все готово? — спросил я.

— Так мы это, завсегда готовые, и Лукерья уже мечет на стол, словно та рыба икру, — усмехнулся Ермолай.

— Ты прямо поэт! Образами сыплешь! — пробурчал я, нехотя одевая тяжелый мой парадно-выходной кафтан, урезанный выше колен.

Я одевался в одежды, являющие собой некий симбионт европейской моды и русской. Отказавшись от нескладного, как по мне, выпирающего воротника, да от шляпы, я все же выглядел больше европейцем, чем кто иной из, к примеру, бояр. Может только Скопин еще похожим образом одевался, да бороду брил. Но гладкое лицо Михаила — это еще и потому, что у него не шибко-то и росла борода, так, пушок подростковый. Я же был с аккуратно постриженной бородой, больше похожей на запущенную небритость.

Гости не пошли прямиком ко мне в шатер, да их бы и не пустили, оттого я, не слишком спеша, собрался, нацепил самые дорогие перстни, взял еще и свой посох, украшенный золотом и драгоценными камнями, и степенно пошел в сторону дома, где и собирался принимать гостей. По выходу меня сразу же оцепили все двадцать четыре моих телохранителя, а по дороге присоединился и Скопин-Шуйский, так же не обделенный охраной. Отчего образовался отряд, может и лучших воинов Руси.

Я стоял на крыльце большого дома, который впору можно было назвать то ли теремом, то ли коттеджем, и, сдерживая смех, наблюдал за гостями. Не дать, ни взять, а сцена из «Иван Васильевича», когда шведский постол отбивает поклоны с танцем. Но не меньше веселья моему игривому настроению выспавшегося человека прибавляла и рожица королевича. Мальчик силился быть взрослым, казаться таковым, серьезным, рассудительным. Он высоко поднял подбородок и стойко выдерживал стройную позу, с чуть выдвинутой вперед правой ногой.

Королевичу не во взрослые игры играть, а в футбол погонять, да в ножички порубиться… Хотя был в истории России один «любитель игры в ножички», имя которого я и ношу.

— Буль, шлег, свиз пук, царь, пук кук государь, — именно такими несвязными звуками для меня прозвучало приветствие мальчика.

Может я что-то и понял бы, все-таки английский знаю, немецкий, как говорили в будущем, «со словарем». Но смысла вслушиваться не было. Пусть Скопин потрудится, он шведский знал «на отлично».

— Королевич приветствует тебя, царь и государь! — перевел Михаил.

— Скажи и ты ему, что я, ГОСУДАРЬ-ИМПЕРАТОР, так же его приветствую! — повелел я, теряя толику своего веселья.

Даже союзники и те не признают во мне императора, а Россию империей. Ничего. Мы в начале славных дел, что изменят их отношение.

— Лукерья! — позвал я свою повариху, к которой даже приревновала и Ксения.

Это была смазливая девочка, имеющая явный талант управительницы и кулинарные способности, обученная на царской кухне у самой мегеры Евфросиньи. Фрося нынче приноравливается к роли матери Елисея Ермолаевича, иначе ее бы взял с собой. Привык я к простой, но качественной пище, что готовила Фрося, да и доверия к ней больше, чем кому иному.

Но жена Ермолая, все же стервь. Прислала такую симпатичную, да по моему вкусу, девицу. Черные, словно смоль волосы, темные глаза, стройная фигурка и смазливое личико. Когда случайно Ксения увидела девицу, так, как в зеркало посмотрелась, но лет так десять назад. И как не доказывал, что я не по детям, даже красивым девочкам, что она для меня, словно дочка, некоторую женскую истерику заполучил, от чего был даже рад. Значит, я точно не безразличен жене и семья такая, как и должна быть, где папа работает царем, а мама… красивая а ее работа — любить папу.

Лукерья вышла в красивом сарафане, явно не по погоде, с красочным платком на плечах — такая вот модница среднерусской равнины. Глазками «стук-стук», а результата нет, она голову отвернет и снова, уже с другой позиции, глазками «стук-стук», а королевич только и смотрит на мою шпагу. Блин… как же двусмысленно получается. Но так и есть — на оружие смотрит.

Я не знал, как там сложится у Густова Адольфа в личной жизни, знал только, что передо мной в будущем великий воин, который, наверняка, уже сейчас рвется в бой. Так что на мальчика русская красавица, семнадцати лет отроду, впечатления не произвела. А вот на меня… нет, я не стану вестись на поводу низменным желаниям, не то время, не тот возраст у Лукерьи, чтобы портить девку. Но откуда все берется, вся эта кокетливость у девы, что еще и мужика голым не видела?.. Наверное.

Закуски, что были предоставлены гостям, которые выносили парни, переквалифицированные из воинов в официанты, шведам явно понравились. Черная икра на пшеничном хлебе с маслом, неведомая ранее, рыба горячего копчения, да еще и какая — осетрина.

Ну и вискарь. Впервые проходит презентация напитка из моего самогоноварительного домашнего заводика. Перед отъездом была получена первая качественная продукция, которую страшно выносить на русский рынок, иначе и споить народ могу. Но вышло отлично, пробовал, есть с чем сравнивать. Ну а продавать шведам алкоголь — это было бы очень даже хорошо.

Я все же улыбнулся, когда из серебряного кубка, меньшего из всех, что нашли, Густав Адольф отпил и не смог сдержаться, поморщившись.

— Кирлык, курлык, — что-то сказал королевич.

— Он говорит, что таким напитком его угощали англичане, но тот был сильно хуже, чем то, что только что выпил. А рыба лучше всяких похвал и он взял бы на пробу еще и себе и отцу-королю, — перевел мне курлыканье королевича Скопин-Шуйский.

И не сомневался. Рыба столь вкусна и нежна, пикантна, с правильными специями, что и сам бы ел и ел, а я ни разу не чревоугодник. Насчет виски… да простят меня православные, но я «вискачник», а водку не очень предпочитаю, коньяк же могу пить только такой, что без слез и не выпьешь, ибо очень дорого. Так что, каким должен быть виски я знаю, как и процесс дистилляции. А сделаю большой аппарат, так и в промышленных объемах можно продавать.

Чуть пьяный мальчик расслабился и быстро закончил церемониал, направившись в дом сразу же после того, как я пригласил. Было дело, дернулся какой-то мужик лет чуть за тридцать, явно из свиты королевича, но пацан зыркнул на своего соглядатая, и тот отступил. Какая там статья про спаивание заведомо малолетнего? К слову, в этом мире, наверное, королевичу можно многое, тем более «лекарство». Это в Англии виски сейчас продается, как чудодейственное средство от всех болезней. Там же и запрет на производство виски.

В Шотландии напиток готовят в каждом втором доме, не взирая на запреты, но на экспорт напиток почти не идет, при том, что в Европе начинается эра крепких напитков. Так что и англичане, как контрабанду, так и остальные европейцы, будут брать мой алкоголь, тем более, что и ликеры и настойки, все можно делать, и дорого продавать, чтобы иметь возможность покупать дорогущий сахар. Мои зимние эксперименты со свеклой не привели ни к чему хорошему, так что тростниковый колониальный сахар — главный стопор для промышленных объемах. Но у нас много меда.

— Скажи ему, что рыбу, икру и напиток мы можем продать в любых количествах! — повелел я Михаилу.

Ответом было мне то, что королевич готов купить все, что у меня есть в лагере, если только это не будет превышать по стоимости сто серебряных монет. Куркуль! Вот же протестантская культура! Я куплю все, но сильно дешевле. Впрочем, ведь не обязательно говорить, что рыбы накоптили на рублей пятьдесят, икры примерно так же, ну а виски я бы продал не менее, чем рубль за кувшин. Дорого? Так походите по базару, приценитесь!

Поужинав, я пригласил Делагарди и королевича, чьи глаза то и дело подвергались ресинхронизации из-за выпитого, во двор.

Мои телохранители расстарались. Такого цирка тут еще не видели. Удары, падения, кувырки, красочные, но мало эффективные в бою, ухватки работа с ножом, и против ножа, броски сюрикенов-звезд — все это могло иметь успех и в двадцать первом веке, как шоу, естественно.

— Его высочество интересуется, много ли у Вас воинов, которые умеют так воевать? — спросил, почти что без акцента, Якоб Делагарди.

Ага! Именно что королевич интересуется! Да Густав Адольф нынче «не комильфо» и держится только на морально-волевых, чтобы не свалить в глубокий сон. Все же перебрал мальчик, способный в будущем стать палачом России. Может сразу его того? Был бы под рукой яд, что подействует через недельку… Нет, я могу быть беспринципным, но дети… они имеют шанс жить и стать хорошими людьми.

— Крым, штым, пук, — зло проговорил один из сопровождающих королевича.

Перевода не потребовалось, так как слова подкреплялись жестами и яркой, раздраженной интонацией. Мужик нервничает, что королевич уже закатывает глаза и чуть держится на ногах.

— Скажи ему, чтобы вели королевича в покои! — повелел я Михаилу.

— Я есть простить, но ваше величество, не будет ли так угодно, поговорить? — спросил Делагарди, и явно заданный вопрос был спровоцирован не только Якобом Пунтоссоном.

— Отчего и не поговорить! — сказал я, и панибратски ударил по плечу Делагарди.

Королевич, королевичем, но тут есть люди, которые имеют влияние на шведского короля. Как правило, воспитатели наследников зачастую весьма значимые люди и для государя и для государства.

— И Россия не будет более предпринимать попыток выйти к Балтийскому морю? — Михаил Васильевич перевел мне вопрос от мужика, который более остальных нервничал по поводу опьянения королевича.

Это был Юхан Шютте, назначенный главным сопровождающим в свите королевича, который закатил истерику отцу в своем желании изучить театр военных действий и посмотреть на русское войско. О данном персонаже я не знал ничего [один из сподвижников и политиков при Густаве II Адольфе и дочери короля Кристины]. А вот вторая фамилия, или третья, если считать Делагарди, резала слух и что-то в памяти всплывало.

Аксель Густавссон Оксеншерна! Он должен был сыграть видную роль в истории Швеции [ригсканцлер, смог победно закончить Тридцатилетнюю войну]. Сейчас же передо мной молодой мужчина, но с цепким взглядом профессионального военного и кого-то еще, может интригана.

— О чем вы хотели со мной поговорить? — спросил я, а Михаил Васильевич споро перевел.

Перевод нужен был больше для Оксеншерна.

— Есть главный вопрос — насколько ты, государь, собираешься использовать Швецию в своих интересах и когда планируешь начать войну уже со шведским королем, — растерянно переводил слова Акселя Густавссона Михаил.

Лихо начинает переговоры будущий второй человек в Швеции. Сразу показывает, что просчитал партию и знает все ходы. А это значит то, что нужно менять комбинации, или начинать новую партию, до того сметая все фигуры с доски. Можно играть и дальше по намеченному плану, но с большой вероятностью риска.

— Ха-ха! — демонстративно рассмеялся я, скрывая за смехом свою растерянность. — А ты откровенный!.. Нам суждено соседствовать и так или иначе, но решать многие проблемы, желательно переговорами.

— Переговоры возможны почти всегда, вопрос только в том, на какие уступки может пойти Россия, — Аксель изобразил притворную улыбку.

Делагарди делал вид, что он дерево и лишь случайно тут произрастает. Это было понятным, так как шведы воевать будут, и сейчас они на нашей стороне, потому генерал просто улыбнется, разведет руки и сошлется на несдержанность и излишнюю фантазию Оксеншерна.

— Переговоры, мой друг, это всегда взаимные уступки, или вынужденные уступки, если война проиграна. Вот сейчас, вы, шведы, решаете свои проблемы с помощью русской крови…- Аксель набрал воздуха в легкие и сделал попытку перебить меня. — Молчи, швед, да слушай русского государя-императора!

Я добавил, насколько только мог, металла в голос, и зло посмотрел на Акселя.

— Нынче мы нужны друг-другу, можно и далее жить в мире. Но ты мне скажи, швед, отчего Россия теряет каждый год более миллиона рублей, продавая Швеции зерно, которое после вы продаете дороже? Где Шуйский? Вы хотите его сделать фигурой и сыграть? Или Новгород? Отчего вы еще там, а, генерал Делагарди? — я посмотрел на Якоба Пунтуссона.

— Благодарю, государь, я узнал, все, что мне нужно. Дозволено ли мне будет откланяться? — Аксель встал по стойке «смирно».

Я тяжело дышал. Злость могла вот-вот выплеснуться. Меня эта скотина не ставит ни в грош, он уже сейчас хочет уступок. Каких еще? Москву отдать?

Я дал отмашку жестом, чтобы Оксеншерна убирался прочь. Как и прогнозировалось, Делагарди попытался сослаться на то, что была трудная дорога, все устали, вот и говорит Аксель не совсем то, что нужно и что слова этого человека точно не являются официальной позицией шведского короля. Вместе с тем, и генерал поспешил уйти, неловкость, повисшая в воздухе, не предполагала дальнейшей беседы.

— Михаил Васильевич, ты все понял? — спросил я Скопина-Шуйского, когда мы остались наедине.

— Нам нужно готовится к новой войне, не закончив еще эту? — ответил вопросом на вопрос головной воевода.

— Ты мне эту выиграй так, чтобы все заткнулись, чтобы два, а то и три года думали, да размышляли, стоит ли с нами связываться, а мы в это время войско будем тренировать. Я есть с деревянной миски стану, но деньги на войска найду! — говорил я в сердцах.

Не политик я, все же, не каждую эмоцию сдержать могу. Но и гнев, как по мне, был уместен. Меня качали и вывели на эмоцию. Будь иначе, то могли счесть за слабость. А так…

— Государь, можно ли? — спросил мой штатный киборг Еремей.

— Что еще и тебе? –спросил я.

— Так ты хотел напутствие дать… — не стал продолжать далее Ерема и правильно, не уверен, что Скопина-Шуйского порадуют те методы ведения войны, на которые я собирался дать свое «царское благословление».

— Выиграй мне эту войну, Михаил! — потребовал я и направился к своему шатру.

Внутри моего временного жилища, к слову сырого и мерзлого, уже поздний вечер и холод был более чем ощутимый, находились парни, которым суждено потрепать поляков. Я надеялся на то, что в этом времени о диверсионной работе у противника не так, чтобы много соображений и есть возможность изрядно похулиганить и на коммуникациях и где взорвать фугас, обрушить мост, отравить колодцы, подпалить конюшни. В общем — фантазия, а так же безумие и отвага.

И было все равно на то, что поляки могут узнать о моем напутствии, если кто из двенадцати парней, что стояли передо мной, попадется и начнет говорить. Пусть знают, кого обучает самолично государь русский и что не скрыться никому, хоть в Варшаве, хоть еще где.

— Егорка, нагадь ляхам так, чтобы они пожалели, что пошли на нас войной еще до того, как мы встретимся с ними в бою! — заканчивал я напутствие и обнял каждого из бойцов. — И пусть горит земля под ногами наших врагов!