Укрепить престол

Глава 2

Глава 2

Москва

17 марта 1607 года

Егор въезжал в Москву и с удивлением обнаружил внутри себя некую щемящую эмоцию. Никогда ранее у парня не было такого, чтобы он привязался к месту. У казака есть воля и его дом — степь. Так говорили товарищи Егора, между тем, сами старались вернуться в станицу после каждого рейда. Вот, вроде бы прожил в стольном городе всего ничего, да и зиму провел рядом с Москвой, а оно — вон как, соскучился.

Может не столько Егор скучал по городу, как по ощущению отдыха и по тому, что не надо рано вставать, бегать, тренироваться, стрелять, бодаться харизмами с мужиками и постоянно доказывать, что он имеет право командовать и указывать на место и тем, кто явно старше его, двадцатилетнего молодого мужчины. Добавлял нервозности и тот факт, что в военном городке, еще до конца не отстроенном, на сто пятьдесят мужиков всего-то пять баб, трое из которых кухарки и одна травница, ну и Милка, жена Егора.

Кухарки были дородными бабами и к ним относились, если не как к матерям, то с почтением, что может удостоится старшая родственница. К бабе Насте, травнице, вообще опасались обращаться, чтобы в жабу не превратила. А та и рада была пугать мужиков, правда, до тех пор, пока не прибыл священник и не была поставлена полковая часовенка, в которой, впрочем самой частой прихожанкой была баба Настя.

Ну а Милка превратилась в писанную красавицу. Повзрослев, молодая женщина, даже будучи беременной, приковывала взгляды всех и каждого. За сарафанами долго было не понять, что молодая женщина носит дите, и мужчины облизывались на иногда проходящую мимо женщину. От того, либо Милке сидеть дома и не показываться, либо Егору, ее мужчине, доказывать, что он единственный альфа-самец в этом обезьяннике.

Командиром формировавшегося Тушинского сторожевого полка был назначен немец-швейцарец Тео Белланди — ротмистр из наемников, который, по отзывам, был профессиональным военным и прекрасно знал и понимал, но, главное, умел применять, пикинерское построение. Его заместителем стал Антуан Анри, ранее отличный французский мушкетер, но бежавший из Франции по религиозным убеждениям. И вот в этой франко-швейцарской компании бездельников и пьяниц затесался русский казак Егор Иванович Игнатов.

Немецкое командование не то, чтобы полностью манкировало своими обязанностями, но тренировка раз в два дня стала нормой. И это не устраивало Егора.

Вообще, после истории с Колотушей, когда она, ценой своей жизни, спасла Демьяха, парень, словно с цепи сорвался. И до того был энергичным и целеустремленным, а после, так не может просто сидеть на месте и ничего не делать. Тогда, под эмоциями от случившегося и что жена ушла из дома, Егор даже «воспитывал» Милку, на радость женщине, поставив той синяк под глазом.

— Ну вот, Егорка, так мне бабе и надо… а я уже, грешным делом думала, что не люба тебе, — сказала тогда Милка, ввергая Егора в оцепенение.

Воспитание женщины было такое, что должна она уважать своего мужика, словно Исуса Христа, а фраза «бьет, значит любит» была нисколько не образной, а реально воспринимаемым индикатором искренности мужской любви. Коли баба безразлична, так разве будет мужик марать свои руки об нее?

И даже с таким раболепием, Милка стала причиной для конфликта между Антуаном Анри и Егором. Француз посчитал, что он неотразим и что женщина — она одинакова везде и только нужно правильно за ней ухаживать. Бузотёр Анри скучал в Тушино, где мог только тихо в своей избе пить и говорить с молчаливыми мужиками-крестьянами, которые обслуживали «немца-воеводу».

Пришлось показать Анри, что и в России есть умельцы. Пусть шпага и не была оружием Егора, он больше сабелькой, но и француз не являлся мастером клинка. Отделались парой порезов и, как следствие, выпили. Часто мужская дружба начинается с доброй драки. Так и сейчас — Анри стал приятелем Егора, и они вполне сработались, а у француза прошла хандра и он стал усердно обучать личный состав той науке, в которой был профессионалом — заряжанию мушкета и стрельбы из него. Оказалось, что боевого опыта французу не занимать. Он уже успел поучаствовать с религиозных войнах, где бился с Гизовской католической лигой, а после и в наемниках поучаствовал в заварушке во Фландрии. Потому и учил людей, исходя из собственного опыта, проигрывая сценарии сражений и вбивая понимание, что и как делать в различных ситуациях современного боя. Когда же Антуан Анри узнал о беременности Милки, то и вовсе повинился уже не только за действия, но и за помыслы.

И вот сейчас полторы сотни гвардейцев шли в Москву, чтобы там, а, скорее всего, в военном городке в Преображенском, показать, чему выучились за осень и зиму. Уже в одном показателе, устроенных государем соревнований, тушинцы победили — у них только две смерти за все время и на сегодняшний день баба Настя поставила всех хворых на ноги. Повезло им с «ведьмой», лечила и травами и словом, чаще добрым, но, если кто сопротивляется лечению, так и поганое словечко применит первостатейно, хоть записывай, как фольклор.

— Как думать, Егор, сильны ли Преаобра… женские? — спросил Тео Белланди.

Егор заполучил свой авторитет работой и тем, что был непревзойденным мастером подлого боя, и смог стать не просто наставником, но и фактическим заместителем командира полка, иногда и командиром. Белланди часто перепоручал проведение обучения Игнатову и Антуану Анри. Именно на этих двух сейчас и висит ответственность за исход испытания.

Егор не знал, как могли учить в Преображенском и Семеновском, но предполагал, что у тушинцев есть ощутимое преимущество. В Тушинский полк набирали из уже взрослых мужчин от восемнадцати до двадцать одного года, стараясь комплектовать подразделение либо из стрельцов, либо из стрелецких детей. То есть в полк приходили люди, которые уже имели представление о службе и о правилах обращения оружия.

Безусловное преимущество оборачивалось и сложностями. Переучивать людей, менять их взгляды на службу, в целом, крайне сложно. Оттого Егору часто, очень часто, приходилось применять «убедительные аргументы», чтобы через побои подчиненных, мотивировать тех на обучение.

— Уверен, друже, что не слабы. Годами преображенцы и семеновцы малыми, в рост не вошли, но и не было потрачено зазря время на то, чтобы объяснить нужность науки. Наши-то все были богатырями-витязями, так они считали. Вот и пришлось переубеждать. У семеновско-преображенцев таких сложностей быть не должно. Но ты не боись, выдюжим, — говорил Егор.

Ни Белланди, ни Анри не были столь убеждены, что все будет хорошо. Они знали, каким может быть воин и те парни, которых им дали на обучение, далеки от понимания профессионального воина.

Соревнования должны были состояться между полусотнями и с общекомандным зачетом. Семеновско-Преображенский полк при этом разбили на Семеновский и Преображенский пока условно, исключительно по территориальному принципу. Отдельно в соревнованиях участвовала полусотня телохранителей.

Тушинцы уже были в гостях В Преображенском, где построили за зиму еще домов, когда три командира: Белланди, Анри и Игнатов въехали в Кремль. Тут должно было состояться собрание всех «гвардейских» командиров.

— Государь-император отправился в войска, а мне повелел провести все, что удумано по чести, — открыл совещание Прокопий Петрович Ляпунов — сторожевой воевода. — Состязаться будете в военных знаниях и вы. Сразу опосля совета. После и покажете, что сами умеете.

Командиры стали роптать. К такому выверту судьбы никто не был готов. Теоретический экзамен для командиров и инструкторов был специально выдуман для того, чтобы окончательно определиться с должностями и назначениями. Для этого же и проводится соревнование. Летом гвардию нужно расширять до трех тысяч человек и многие командиры, как и нынешние рядовые гвардейцы, получат новые назначения и станут уже отвечать и за подготовку и за жизнь и здоровье значительно большего количества людей. Потянут ли? Вот это и покажут соревнования между инструкторами, ну а позже, между их подопечными.

— Не токмо в знаниях, но и сабельный бой, подлый бой, стрельба на время и меткость, — усмехался Прокопий Петрович.

До своего отъезда, государь провел экзамен с самим Прокопием Ляпуновым и… сторожевой воевода государеву проверку не прошел. Нет, Димитрий Иоаннович оставил Ляпунова командовать гвардией, но пожурил и пристыдил знатно, дав время до середины лета выучить все, о чем царь спрашивал, ну и многое из того, о чем государь спросить забыл. Ляпунов засыпался именно на теоретическом экзамене, так как только такой и был.

Егора ситуация позабавила. Девять мужиков сейчас будут выяснять, чьи «ухватки» лучше. А некоторые, как, к примеру швейцарец Тео Белланди, перешагнули за пятьдесят лет.

Теоретический экзамен состоял в основном из медицины. Именно ее хуже всего знали абсолютно все. Что делать при переломе? Как правильно оказать первую помощь при проникающем ранении в грудь и в том же роде. Лишь изредка проскакивали вопросы, касающиеся воинских званий в Российской империи, или ситуативные задания. К примеру, на вас летят крылатые гусары численностью в хоругвь, у вас рота мушкетеров и три сотни казаков. И ответ, что в таком случае лучше самоубиться, не принимается.

Спрашивали заранее подготовленные вопросы государевы телохранители, они же и оценивали ответы. Егору было сильно не по себе, что он выступает в роли сдающего экзамен, а атестовывает его какой-то новичок с сонме царских телохранителей. В то же время, Егора, вроде бы как повысили, когда он сам был телохранителем. К слову, результат теоретического экзамена никто не озвучивал.

Следующим испытанием была стрельба. У одной из стен Кремля уже давно был организован тир с различными фигурками, мишенями. И задача, которая была поставлена перед инструкторами аналогичная той, что будет и перед рядовыми гвардейцами уже послезавтра, так что командиры успеют вернуться к своим подопечным и погонять тех для лучшего результата, опираясь на собственный опыт.

Нужно было провести десять выстрелов на время, которое исчислялось весом песка, что ссыплется через тонкое горлышко. Стреляли из пищалей, или мушкетов, на выбор. Мало того, что нужно быстро разрядить оружие, выстрелить, но так же высчитывался и коэффициент попаданий по мишеням в человеческий рост. Деревянные силуэты располагались на 50−60- метрах относительно скученно, но не в линии.

Егор проникся мастерством Антуана Анри, который был наголову выше всех остальных и быстрее и точнее поразил семь из десяти мишеней. Игнатову Егору Ивановичу было стыдно признаться, но в этом искусстве он занял лишь шестое место среди девяти человек. Сильно увлекся молодой мужчина подлым боем и сабельным фехтованием и не оставлял достаточно времени, чтобы нарабатывать навыки владения огнестрельным оружием.

В следующем соревновании на клинках Егор отыгрался, остановившись лишь в шаге от победы. И то… еще один француз-гугенот Марсель Де Шантени сразу же попал в кисть Игнатова своей шпагой и пока бывший казак менял руку, успел провести атаку, и кольнуть затупленной шпагой в бок. В реальном бою, Егор стерпел бы такой укол, продолжая биться, имея все шансы на победу, но не в поединке, который судил сам Прокопий Петрович. Но второе место — это уже неплохо. К слову, Анри взял только четвертое, но, учитывая, что до этого французский мушкетер был лучшим в стрельбе, то, скорее всего, он и захватил лидерство.

Так и вышло и перед последним соревнованием в полом бое, Антуан Анри был лидером зачета, а Егор только лишь третьим. Но это, учитывая амбиции Игнатова, «только лишь», а так, к примеру, Тео Белланди расположился на шестом месте.

В подлом бое Егор выбил всех. Единственно, с кем он «побадался» с минуту, был Антуан. Совместные тренировки не прошли даром, и француз мог стать очень неплохим мастером подлого боя. Но француз — мастер, а Егор — талант, если не гений, от чего и был отправлен инструктором в Тушино.

В итоге пятьдесят рублей — а это премия за первое место, нашли свое место на поясе Антуана Анри. Пусть в теоретическом экзамене француз и не попал с ответом ни в единый вопрос о медицине, лишь достойно отвечая на боевые ситуации, но в остальном был на высоте.

Второе место занял Егор, он, как раз, получил второе место в теории. Тео Белланди поднялся до четвертого места. Оказывается, швейцарец ответил на все вопросы в теоретическом экзамене, а его рассуждения о ситуациях в бою оценить не мог и Прокопий Ляпунов, но было понятно, что мужчина понимает то, о чем говорит.

— Егр, ты не знать, за что нас оставить? — спросил Анри.

— Не только нас, Антон, — ответил Егор, не менее француза беспокоящийся происходящим.

Когда уже все командиры-гвардейцы были отпущены к своим подопечным, к Игнатову подошел дворянин, который был помощником Прокопия Ляпунова, и потребовал остаться. Потом Егора, как оказалось еще одиннадцать человек, привели в тренажерный зал, который был устроен рядом с царскими конюшнями. Это место Игнатов помнил очень хорошо. Тут палка с утяжелителями, камни для поднятия, но что больше врезалось в память — так запах. Даже ему, выросшему с конями, было некомфортно дышать во время тренировок спертым воздухом, в жаркую погоду вонь стояла жуткая.

— Думаете, с чего вас собрал? — усмехнулся Прокопий Петрович, не дождавшись ответа, воевода сторожевых полков задал следующий вопрос. — У кого есть дела? И он не может отлучиться?

Ляпунов смотрел на Егора и на еще одного мужчину, из телохранителей.

Игнатов догадался, что воевода знает о его семейном положении, что уже скоро Милка должна родить. Для мужчины это не должно быть проблемой — это дела, скорее бабьи. Но внутри Егора зерна сомнения были посеяны. Не задай Ляпунов этот вопрос, так выбора не было — служить и далее. А так… И как Милка с Демьяхом, и скоро родится еще ребенок? Но, терзаясь сомнениями, Егор промолчал.

— Вот и добре! — буднично говорил Ляпунов. — Государь задумал собрать десяток особливых воинов, чтобы решать, как император сказывает: особые поручения на войне и не токмо. Командиром станет Егор Иванович Игнатов, московский дворянин волей государя нашего Димитрия Иоанновича. Нынче вы уже не служите в своих полках, но получаете звания. Егор Иванович — порутчика, остальные — прапорщики. На то, чтобы сработаться у вас токмо три дня и отправляетесь в на войну, там пойдете в подчинение брату моему Захарию Петровичу Ляпунову, он и скажет далее что да как.

А потом начались тренировки. Догадавшись, что именно предстоит делать на войне, Егор выстроил систему подготовки. Еще ранее государь во время короткого отдых на тренировках, говорил, что в войсках должны быть воины, которые будут, как тогда выразился царь «заточены» на подлую войну: украсть или убить вражеского командира, взорвать какую особо надоедливую пушку, поджечь склад с порохом и иные подобные дела, которые сильно ослабят неприятеля. Телохранители даже иногда отрабатывали, под руководством самого государя, как правильно убрать часового, как и куда ударить, чтобы человек не мог кричать и много иной науки.

Вот потому и стал десяток Егора то проникать в кухарскую тайком, чтобы не быть замеченным, то подкрадываться к стражникам на стенах, ну и другие хулиганские действия проводить, от которых Ляпунову два дня нескончаемым потоком шли жалобы. Это немецкие наемники были предупреждены, чтобы ненароком не пальнули, что их будут использовать и они вполне это сочли за хороший опыт, остальным было не объяснить.

Егору не дали возможности проститься с женой, лишь позволили направить людей, чтобы помогли привезти семью в Москву. Игнатов послал только записку, где прощается и указывает жене взять потаенные деньги и тратить их, не боясь. Дворянка должна и выглядеть таковой и прислугу может иметь, как и быть с деньгами. Ну, а если поселиться вновь на той улице, где добрые соседи, то они помогут. Не могли там еще забыть ни Егора, ни Милку с Демьяхом.

Уже во время отправки к Вязме, Егору, да и Анри, было приятно узнать, что их подопечные взяли первое место в состязаниях, не оставив шансов никому даже в теории, за что спасибо Тео Белланди, который редко, но, как оказывается, метко, работал с личным составом. Первыми тушинцы были и в стрельбе, Антуан Анри натаскал ребят. Ну а то, как тушинские гвардейцы поваляли остальных в подлом бое… Приятно было мужчинам, гордились своей работой, оттого и Егор с Анри половину пути, то и дело, возвращались к теме состязания и к тому, как можно было еще больше усовершенствовать систему подготовки.

*………*………*

Пинск

22 марта 1607 года

Микеланджело ди Кораваджо стоял на обрыве и смотрел на мерно текущую реку Пину. В этом месте речка становилась вполне полноводной, так как рядом втекала в другую реку — Припять, а та уже в Днепр. Итальянец же искренне принял Пину за прославленный Днепр и удивлялся, почему об этой реке так много разговоров — всего-то шагов двести тридцать два. Художник, очень чутко видящий перспективу, точно определял ширину реки. Что же будет с Караваджо, когда он увидит Днепр, да еще и в разливе!

Но вопрос, который остро стоял перед художником — не то, когда он увидит Днепр, а увидит ли вообще что-нибудь, или его жизнь прервется в этом городке, где, оказывается, так много клятых иезуитов. А ему было еще более обидно заканчивать свой путь именно здесь, после такой тяжелой и морозной дороги. Привыкший к теплу, Микеланджело столько пришлось натерпеться при зимних переходах из Праги до Кракова, потом до Брест-Литовска и вот, до Пинска, что он возненавидел снег и метель и хотел свою ненависть к этим явлениям природы запечатлеть на холсте.

Когда Караваджо прибыл в Прагу, он был удивлен: никто его не трогал, католики проходили мимо, как будто до них и не дошла воля папы, как и заказ на убийство Микеланджело. В какой-то момент, Караваджо дал слабину и даже начал писать новую картину, уже отказываясь хоть куда бежать. Зачем, если и в Праге победил здравый смысл и до художника никому нет дела? А он, допишет свою картину и подарит ее королю Рудольфу, тогда и вовсе вновь войдет в фавор.

Русские пытались убедить творца быстрее уезжать, но творческий человек был себе на уме. Две недели… всего четырнадцать дней длилось спокойствие Караваджо, основанное на убежденности, что в Праге воли папы нет.

А после появились люди, что стали интересоваться художником. Ночью, чуть ли не в портках, Караваджо пришел в русский дом. Ему пришлось убить одного человека, который, скорее всего, прибыл зарезать художника и проник в трактир.

Тогда и началось путешествие, в ходе которого Караваджо сотни раз проклинал и свое решение уехать в Россию и тот день, когда он прирезал сынка папского сутенера. Холод, мороз, мороз и холод — вот два чередующихся слова, которые не выходили из головы теплолюбивого итальянца. И казалось, что уже скоро чуть потеплеет, в планах было зафрахтовать речной корабль и уже по реке добраться до России, но время шло, а они проделали лишь половину пути. В Пинске такая возможность появилась, нашелся торговец, который за весьма умеренные деньги был готов доставить русских по рекам в Чернигов.

Тут бы задуматься, отчего торговец так мало берет серебра, да столь сговорчив и готов, вместо того, чтобы заниматься своим непосредственным делом, торговлей, везти московитов на их родину. Это на Западе Речи Посполитой мало знали о том, что готовится война, тут, в Литве о предстоящем противостоянии знали все, тем более, что часть польско-литовского войска располагалось поблизости. Торговец заявил иезуитам о странных русских, представителей ордена в Пинске хватало, так как уже как полвека тут работал иезуитский коллегиум.

Когда стало ясно, что литовский город может стать западней, десять русских, а так же восемь мастеров и один итальянский художник попытались сбежать. Маршрут не был рассчитан на то, что Речь Посполитая и Российская империя практически в состоянии войны. Нет альтернативных путей в Россию, если только через море, но этот вариант Тимофею Листову, одному из ответственных за доставку мастеров из Праги, показался более затратным, да и было указание действовать максимально тайно и выбирать разные маршруты, чтобы в раз не перекрыли источник работников для будущей русской промышленности.

— Что вы решили, сеньор Караваджо? — Петр Скарга прервал любование рекой, обращаясь к художнику на итальянском языке.

— Я не буду служить папе! Он объявил меня вне закона, вы уже знаете об этом. Так что делайте что должно. Тут красивое место, чтобы умереть, хоть итальянские пейзажи мне нравятся больше, — ершился Караваджо.

— Из-за вас умрут все эти люди, — сказал иезуит и состроил страдальческое лицо, как будто ему, действительно, жаль московитов и мастеров.

— Они мне не родня! — выкрикнул экспрессивный художник.

— Всего-то вам нужно рассказывать нам, что происходит в семье русского царя. Вы же по любому будете приближены к Диметриусу. Нам стало известно, что царь московитов очень хотел именно вас пригласить. Уж не знаю, где Димитриус мог видеть ваши работы, что так воспылал любовью к убийце, — иезуит изобразил улыбку. — Вы спокойно доберетесь до России, умрут только ваши сопровождающие, так как между нашими странами — война.

— А вообще ваш орден может обходиться без смертей? — уже не столь эмоционально, несколько задумчиво, спросил Караваджо.

— Увы, во имя истинной церкви, мы, те, кто готов на все. Что касается московитов, то их участь предрешена. В вашей же воле спасти иных еретиков, что едут в Россию работать, иначе… костер, — Скарга покачал головой. — Ох, сеньор Караваджо, и выбрали же вы себе компанию для путешествий! Ортодоксы и еретики, лишь вы один истинной веры и должны послужить Господу Богу.

Караваждо хотел выкрикнуть, что в последнее время стал понимать тех еретиков, которые отринули от папы. Если так смердит в Ватикане, то где остается место для веры, искренней веры! Нет, художник не собирался менять веру, он надеялся, что есть еще праведные церковники, тот же монсеньор Коллона, пусть и не без греха, но человек более иных, честный.

Микеланджело устал бегать, скрываться. Его ломало от того, что он уже три месяца не берут кисти в руки и не имеет нормальной обстановки для того, чтобы творить. Хотело спокойствия, хотелось писать. Но как же противно было служить церкви по принуждению.

— Да поймите же! Вы можете спасти жизни! Только от вас и зависит то, доберутся ли еретики до Московии! Нам не с руки усиливать своего врага мастерами и они должны были умереть, но тогда и вы, будучи слишком впечатлительным человеком, предпочтете смерть. Так что спасайте жизни. Вы же христианин! — взывал иезуит. — Но учтите, что руки наши длинные и просто так отказаться от своих слов не получится. Смерть! За предательство смерть и не только ваша, но и тех людей, что будут рядом.

— Я согласен… — через некоторое время, обреченно сказал художник.

Петр Скарга кивнул и пошел в сторону коллегиума, где у него был временный кабинет. Иезуиту пришлось совершить невозможное, и в очень быстрое время, по размякшим дорогам, добраться до Пинска из Лиды. И не зря. Осталось только продумать легенду, почему все русские умерли, а Тимофей Листов остался жить.

Этот человек, русский дворянин, «весьма благосклонно» принял предложение работать на Орден Иезуитов. Резентуру в Московии нужно наращивать и даже такой человек, как Листов, может пригодиться в дальнейшем.

*………………*……………*

Сольвычегорск

1 апреля 1607 года

Максим Яковлевич Строгонов собирал всех родичей. После того, как он с крайне спорным результатом съездил к государю, нужно было многое переосмыслить, а с чем-то и смериться, как с неизбежным. Умом Максим Яковлевич понимал, что ситуация не так, чтобы и катастрофичная, но вот сердце требовало чуть ли не отмщение за то малодушие, что испытал старший из Строгоновых в Москве.

Крайне сложно воспринимать, что ты «всего лишь…», если у себя дома ты «всемогущ». Нет никого ни в Великой Перми, ни на Каме, ни за Камнем, кто бы не поклонился Строгонову. Не оставалось тех, кто не куплен или кто не работает на благо рода Строгоновых тут, вдали от стольного града. Сам Максим Яковлевич решал, сколько заплатить Москве, чтобы из нее не прилетели назойливые мухи и не портили настроение. Налоги — дело добровольное и Строгоновы считали, что и так облагодетельствовали всех тех, кто усаживался на царский стул.

И тут такая пощечина…

— Что делать будем? — спросил Максим Яковлевич.

— Ты вопрашаешь? А не разумеешь, что это все, конец нашему спокойствию и нашим прибылям? Отчего не поддержали Шуйского, когда это было можно? — в сердцах бросил Никита Григорьевич Строгонов.

— Ты успокойся! — прикрикнул Максим Яковлевич. — Что предлагаешь? Отложиться? Коли есть решения, так обскажи их, обсудим. А, нет, так и неча голос повышать!

Наступила пауза, все обдумывали расклады. Когда ехали в Сольвычегорск, то и Никита Григорьевич и братья Андрей и Петр Семеновичи были настроены решительно, вплоть до сопротивления. Но, чем больше думали о последствия, тем больше смирялись. Силовой вариант был безнадежен в средней перспективе, хотя власть на время можно взять не только во владениях Строгоновых, но и в Мангазеи.

— Нет! Не выдюжим! — констатировал двадцати шести летний Андрей Семенович Строгонов.

Его младший брат Петр Семенович кивнул в знак солидарности с братом. После подумал и насупился. Привык Петр соглашаться с братом, который был старше его только на три года. Но сейчас самый молодой из присутствующих на семейном совете, Строгонов, был более остальных воинственным. Молодость — она скупа на компромиссы!

— Вы что с ума съехали? Раздумываете еще? Воевать с Москвой? С этим царем? Я еще хорошо помню Грозного государя. Так этот отцу своему не уступает. Когда я с ним говорил, колени тряслись. А я никогда не был трусом, — Максим Яковлевич ударил кулаком по столу, и все присутствующие почувствовали вибрацию не только по столу, но и во всей комнате.

— Ты, Максимка, не шуми. А нужно нам обсудить все шаги наши, что нельзя делать, того не будем. А, где можно — так в то вложимся всеми силами, и должны быть заодно. Нам Иван Васильевич даровал эти земли, на то есть грамота. Не нынешнему государю ее отменять, — спокойно говорил сорокасемилетний Никита Григорьевич.

— Ты с ним не разговаривал! Хитрый лис! Он сразу зацепился за серебро, мол ведает, что оно у нас есть. Знает он и о том, что на Каме меди много. Пенял за то, что мы медь не плавим. А нам то на что? Дорого и людишек отвлекать от солеварен и с земель, — обращался к своему двоюродному брату Максим Яковлевич, глубоко вздохнул и махнул рукой. — А! Что говорить? Думал даже, что кто рассказал о нас государю. Вот же… словно в голову залез.

— И все же осмыслить то, сможем ли отложиться, должно. Мы можем выставить две тысячи войска, камских мужиков вооружить до трех тысяч, пусть с них и дрянные воины, а также нанять казаков. Яицкие казачки в нательных рубахах воюют. Они за серебрушку, хоть против кого пойдут, — увидев, как набирает воздух Максим, чтобы возразить, Никита поспешил объяснить своему растерянному родственнику. — Максим, я токмо считаю, а не говорю, что мы сдюжим. Разумею, что через год пятнадцать-двадцать тысяч московских войск сомнут нас. Но так же еще все понимают, что мы лишимся, коли пойдем под руку Димитрия Ивановича, и серебряного рудника, и торговли с англичанами. А царь узнает, что англичане ходили в Мангозею и там напрямую торг вели в обход казны.

— Он говорил, что мы можем начать все сызнова и заплатить откупное, дабы нас не повели на плаху, — сказал Максим Яковлевич.

— Да, о чем вы толкуете? — выкрикнул самый младший Строганов, Петр Семенович. — У нас серебра более, чем в казне! Согласится с царьком, да через англичан нанять войско, да обучить мужиков, подкупить кого из дворян. Биться нужно!

Какой иной момент эмоциональному Петру Семеновичу дядья поставили бы на вид, что не умеет сдерживаться. Так было раньше, но сегодня сложно было бы требовать спокойствия, когда вся выстроенная кровью и потом, обманом, предательством, империя Строгановых перестает быть семейным делом, но становится лишь частью государства.

— Что Нащекины, Булгаковы? Они будут с нами, коли что? — спросил Андрей Семенович Строганов.

— У нас много чего есть на рода и Нащекиных и Булгаковых, даже на этого… что строит из себя честного… Жеребцова, и то, как они воровали из казны, торгуя с англичанами, и то, что брали ясака более, чем докладывали в Москву. Да, и посмотреть терема, что выстроили в Мангазее, так и не понять, где бояре живут: в Москве, али в строящейся Мангазее, — говорил Максим Яковлевич.

— Нет, ни Нащекины, ни Федор Юрьевич Булгаков не пойдут супротив царя. Они послали Данилу Жеребцова на помощь царю, а с ним две тысячи воинов, — сказал Никита Григорьевич, который уже сам отрекся от идеи как-либо сопротивляться Государю. — Это поддержка, как они рассчитывают, смилостивит царя и они останутся в Мангазее воеводствовать, да ясак собирать.

— Все читали грамоту от Государя-императора? — спросил Максим Яковлевич, специально называя титул Дмитрия Ивановича, чтобы в очередной раз показать свое отношение к возможности сопротивления центральной власти.

Все Строгановы прекрасно знали, до каждой буквы, о чем именно говорилось в государевой грамоте, которую привез Максим Яковлевич. То, что там написано, конечно, не нравилось уже проникшимся свободой и вольницей Строгановым. Но, о подобном Аникей Федорович Строганов, создатель торговой и промышленной мощи рода, мог только мечтать.

По сути, те земли, которые были даны по грамоте Иваном Грозным, сохраняются за родом. Как и соледобыча. Хотя могут появиться конкуренты. Проблемой может стать река Кама, точнее земля вокруг ее. Ранее Строгоновы отписывали, что у реки не живет ни одного человека, от того и просили ее в свои владения [Строгоновы солгали Федору Ивановичу, утверждая, что по Каме нет людей вообще]. Если обнаружится, что была ложь…

Но, вот, что еще не нравилось Строгановым, так это необходимость начинать серьезнейшую работу и ставить медеплавильные и железоделательные заводы. И это был ультиматум от царя. Причем, государь вполне четко указывал на то, что в верхней Каме есть медь, а также имеются железные руды. Государь даже обещал прислать зодчих, которые построят домны для лучшей выплавки чугуна и железа. Но это же целый пласт работы, которой нужно плотно заниматься. И работа эта сложнее в разы, чем торговать в обход державы с англичанами, добывать серебро, или просто не пересылать весь собранный ясак в Москву

— Так, что,, дядья, с повинной предлагаете идти? — не сдержался Петр Строганов и даже презрительно осмотрел присутствующих.

Молчание брата Андрея было расценено Петром Семеновичем как предательство. Встав из-за стола, Петр сделал несколько быстрых решительных шагов в сторону выхода.

— А ну охолони! — выкрикнул Максим Яковлевич.

Петр остановился, тяжело дыша. Слезы стекали по лицу молодого мужчины.

— Брат, сядь на место! — попросил Андрей Семенович.

Вытерев лицо рукавом кафтана, Петр сел на место, потупив взор, и больше ничего не говорил. Кровь бурлила, но и Петр нервничал более от бессилия, что либо сделать.

Главным источником сверхприбыли Петра и Андрея Семеновичей был как раз-таки серебряный рудник. И, расставшись с ним, братья теряли большие деньги. А еще потеря поместий в Вологде, усадеб в Москве. Это все очень не нравилось Петру, воспитанному в духе вседозволенности. Строгановы в Перми на Каме и еще в ряде земель были полными хозяевами, и уже более сорока лет делали здесь все, что считали нужным. И даже Иван Грозный не трогал Строгановых.

— Предлагаю обсудить те придумки, что передал Государь, — перевел тему Максим Яковлевич.

— Ты про то, кабы добывать соль трубой деревянной, втыкая ее в землю, — усмехнулся Никита Григорьевич.

— Да, и про то, что государь просит на севере от Нижнего Новгорода в четырехстах верстах посмотреть соли, что можно шахтой добывать [Белбажское соляное месторождение, главный герой не знает, что залегание солей там на 150–200 метров и добывать сложно], — ответил Максим.

— Мало нам соли? Бери, да выпаривай, — словно обиженный ребенок, пробурчал Петр Семенович Строгонов.

— Никитка, а рудозавцы твои, те англичане, живы еще? — спросил Максим Яковлевич, не обращая внимание на бурчание племянника.

Никита Григорьевич засмеялся. Нет уже никаких англичан. Джон стал Иваном, а Уильям — Ильей. И боле русских, чем бывшие англичане, сложно было найти в имениях Никиты Григорьевича. Это были уже православные люди, любящие баню, филигранно матерящиеся, и непрерывно осеняющие себя крестом порой по десять раз за минуту. Бранное слово грешно, но говорить без поганых слов эти русские англичане не могут, а потому и крестятся так часто.

— Гляди сюда, — сказал Максим, достал из сумы на поясе бумагу и развернул ее.

— Это та карта, на которой Государь помечал места, где искать руды? — спросил Андрей Семенович.

Для него найти серебро или золото становилось навязчивой идеей. Если Строгоновы теряют серебряный рудник, то при нахождении новых месторождений, государь предлагал брать разработчику до сорока долей себе. Вот и можно было поправить пошатнувшееся финансовое положение.

— Ох, и как же ж мне, англичанину-Мерику, объяснить, как бы более не плавали они в Мангазею, — вздохнул Максим Яковлевич, двигая карту, составленную Государем, своим родичам.

Он-то, пока ехал в Сольвычегорск, так изучил каждый уголок карты, что ты хоть ночью его разбуди, нарисует ее не хуже, чем оригинал.

— Поторопимся, братья, а то иные все разведают, да заводы поставят! — сказал Никита Григорьевич.

Никто не стал возражать, так как поиск неизвестного, да еще с указаниями, где это неизвестное — интересное занятие, если от того еще и прибыль серьезная пойти может. Что-то просыпалось внутри Строгановых, какой-то огонек, что заставлял их предков срываться с мест и идти вглубь лесов и гор, когда они создавали промышленную империю. Расслабились ранее деятельные промышленники, почивали на лаврах былых заслуг, пользовались награбленным, как и честно заработанным, несметным богатством, при этом даже не исследуя земли, которые взяли под свой контроль, не то, что идти дальше. Они еще неоднократно будут и ругать царя, и прикидывать расклады, где и как можно будет урвать себе кусок от того, что принадлежит государству.

Но заводам быть! Поискам железа и других металлов также быть!