Урмель, который приплыл на льдине

Глава шестая Профессор Хабакук Тибатонг совершает роковую ошибку

Говоря о древнейших животных, мы обычно представляем себе исполинов. Размером с пароход или высотный дом. Во всяком случае, гораздо крупнее слонов. Но ведь были звери и поменьше. Просто мы о них забываем. Вымершие гиганты значительно интереснее.

Кое-какие создания достигали тридцати пяти метров в длину — другие были не больше петуха. Новорожденный Урмель оказался, как бы то ни было, размером с человеческого детеныша или, если угодно, с упитанного гуся. (Впрочем, видом своим он не походил ни на того, ни на другого.) Позже, достигнув солидного возраста, он перерос Тибатонга на целую голову. Но стать устрашающим великаном ему так и не довелось.

Впрочем, до этого момента произойдет еще много чего интересного…

Поначалу в доме царили мир и согласие. Разве что Хрюкве приходилось несладко. Как вы помните, пока она мыла младенца, тот разлепил свои глазки и принял ее за мать. И теперь стоило ей отойти от него хоть на шаг, как раздавались дикие вопли. Спотыкаясь и падая, он таскался за ней по пятам и, как только терял ее из виду, поднимал такой жалобный вой, в сравнении с которым Селифантовы песни казались жизнерадостными маршами. Тельце его начинало дрожать, из круглых глаз градом катились слезы. Что оставалось делать бедняжке Хрюкве?

Урмель едва научился ходить, и подняться на Высполпу было ему пока не под силу. Пинг предложил смастерить из веток и сучьев что-нибудь вроде носилок. Но ему хорошо говорить — нести-то все равно придется другим. И потом, Тибатонг не хотел подвергать малыша даже самой ничтожной опасности. Не дай бог, кто-нибудь из носильщиков споткнется, уронит ископаемого младенца, да и себе набьет шишку.

И профессор решил, что у подножия Высполпу, недалеко от берега — на опушке тропического леса, среди душистых цветов — надо разбить временный лагерь. И поставить там колыбель.

— Нет! — отрезала Хрюква. — Нет и еще раз нет! Голубчик профессор, я пекусь о твоем хозяйстве. Уф-уф. Готовлю еду. Пришиваю пуговицы. Уф-уф. Может, и есть двуногие, у кого получилось бы вкуснее. Но я делаю все, что в моих силах. Уф-уф.

— Да ты отменная кулинарка! — воскликнул профессор. — Твой картофельно-брюквенный супчик — просто объедение!

— Благодарю, — ответила Хрюква. — Но не это я хотела услышать. Отнюдь. Я говорю, что из кожи вон лезу. Даже класс убираю за твоими грязнулями! Ффу.

— Я не гггязнуля! — гневно проклекотал Башмак.

Хрюква пропустила реплику мимо ушей.

— Но никто не заставит меня — никто, профессор! — покинуть мое уютное гнездышко ради того, чтобы цацкаться с этим страшилкой еще и ночью!

Провозгласив это, она развернулась и потрусила прочь, гордо виляя задом, задрав закрученный штопором хвостик. Через миг она скрылась в бамбуковой роще.

Урмель, все это время не спускавший с Хрюквы глаз, вытянул шею, заглотнул, давясь, побольше воздуха и разразился воплями и причитаниями: «Ай-яй-яй-яй-яй… Ой-ой-ой-ой-ой… Ый-ый-ый-ый-ый…» Это было душераздирающе. Камнедробительно.

У Хрюквы по спине побежали мурашки. Она встала как вкопанная. Сердце ее так и колотилось. Постояв немного, она развернулась, потрусила обратно и, подойдя к противному крикуну, ткнула его пятачком. Жалобы немедленно смолкли. Урмель довольно захрюкал. А Тим готов был поклясться, что маленький плут весело ему подмигнул!

Как бы то ни было, Хрюква смирилась со своей материнской участью. Рядом с бамбуковой рощицей разбили лагерь для вскармливания малютки. Почивальную Бочку скатили с горы и волоком подтащили поближе. Сперва Хрюква кормила прожорливое ископаемое кокосовым молоком из бутылочки. Затем в рацион вошли фиги, бананы и ананасы. Не прошло и месяца, как у младенца появилась удобная люлька — гамак, натянутый меж двумя пальмами. Хрюква сидела рядом, с веревкой в зубах, и баюкала малыша.

Вскоре она была уже совершенно довольна своей судьбой. Вокруг постоянно вертелись звери, развлекая ее болтовней и поддразнивая крошку. Профессор редко когда уходил к себе наверх. Иными словами, вся жизнь сосредоточилась вокруг гамака.

Впрочем, когда Тибатонгу хотелось поработать над книгой, он всегда поднимался в хижину. И здесь он однажды обнаружил письмо, которое когда-то начал писать Цвенгельману. Листок был изрядно помят и разукрашен следами грязных Вавиных лапок. Тибатонг аккуратно его разгладил и приписал внизу такие слова:

Со злорадной улыбкой Тибатонг аккуратно сложил листок и написал на обороте:

Затем он скатал письмо в трубочку и просунул его в узкое горлышко стеклянной бутылки из-под малинового сока. Внутри свиток медленно развернулся, так что адрес прекрасно виднелся за стеклом.

Профессор вогнал кулаком в горлышко пробку, привязал веревочку и, посвистывая, неспешно направился к Океану.

Оглядевшись в поисках Шуша, он обнаружил, что тот сидит над люлькой. Китоглав усердно щекотал малыша своим грандиозным клювом.

— Прошу тебя, Шуш, — обратился к нему Тибатонг, — слетай к Океану с этой бутылкой. Зажми веревочку в клюве, так тебе будет сподручней. Брось бутылку в воду, подальше от берега. По моим расчетам, месяца через три ее прибьет к берегам Пумполонии.

— А это сгочно? — поинтересовался Шуш. — Мы так хогошо игггаем!

— Срочно! — сказал профессор.

И тогда Шуш полетел к морю и вверил бутылочную почту Северному экваториальному течению.

— А не свалял ли ты дурака сегодня, профессор? — пробурчала Хрюква.

Спустя какое-то время все согласились, что Хрюква была абсолютно права в своих опасениях. Но было уже слишком поздно…