В боях за Молдавию. Книга 4

Шел апрель тысяча девятьсот сорок второго года.

— Скажите матери, чтоб ждала. Скоро вернусь! — попросил Андрей соседских ребят и направился в военкомат.

Если б знал Андрей Петрович, что ни через день, ни через неделю, ни через месяц он не вернется… Как часто приходилось в те годы слышать неосторожные слова, вроде: «Я вернусь» или «Я скоро!..» «Я вернусь…» — говорил отец дочери и исчезал навсегда в дыму и грохоте атак. «Я — скоро!» — говорил парень девушке и где-то в далеком Заполярье, обвешанный гранатами, бросался под меченный крестами танк, чтобы не пропустить его к Мурманску.

Под Воронежом Юсин получил первое боевое крещение. Вышел он из боя без единой царапины, но война сразу перестала быть для него «приключением» — смертное дыхание ее опалило душу.

Нельзя сказать, что до этого боя Юсин ничего не видел. Он видел, как дрались, отступая, наши части. Видел самолет-разведчик, обстрелявший войска. Видел раненых. Но все же он был очевидцем, свидетелем, а не участником. Теперь он не только видел войну — он ее знал. Когда его полк разворачивался в боевые порядки, вместе со всеми занял свое место в строю не наивный парень, а боец, уже понимающий что к чему.

Шли дожди. Осенние, долгие. Им, казалось, не будет конца. В траншеях, как ни пытались отводить воду, роя канавки, стоки, все равно всегда было по колено. Случалось так, что солдат, заснувший в своей норке, выкопанной в стенке траншеи, просыпался от того, что вода заливала его с головой. Захлебываясь и чертыхаясь, он выбирался из укрытия и принимался каской или котелком отчерпывать проклятую воду, которая снова и снова просачивалась из траншеи. Работа, конечно, бесполезная, но таким образом хоть немного согревались. Все с нетерпением ждали наступления, чтобы выбраться наконец из этих вечно хлюпающих траншей, хотя и знали, что и по ту сторону линии фронта идут такие же бесконечные, серые, раскиселившие землю дожди.

— Может, потому и рванули мы так, когда получили приказ, — вспоминает Андрей Петрович. — Хоть куда-нибудь, только бы из этой осточертевшей хляби вырваться! Хуже, чем здесь, думалось, и быть не может… Оказалось, может… Прорвались мы по линии железной дороги да по шоссе, километра так в четыре «дырочку» сделали в ширину, вышли к железнодорожной станции. А на высотках — слева и справа — еще фрицы сидят, вся полоса простреливается насквозь…

— Мешок… — говорю я.

— Э, нет, — смеется Юсин, — это у тех, кто драпал, «мешком» называлось, а у нас это именовалось «плацдармом». Вот на этом-то «плацдарме» мы и хватанули лиха; траншеи — наскоро вырытые, воды в них еще больше, чем в старых. А высунуться из них днем нельзя — сразу пулю получишь. Местность вся ходами сообщения и траншеями изрезана: одна на другую похожи. Куда пойдешь? Пошлют, скажем, с донесением, — обратно возвращаться, так пока свою траншейку найдешь, десять раз заблудишься. Ну и немец блуждал тоже: такие встречи бывали!

Он задумывается, припоминая, а я представляю себе, каково им было на этом пятачке…

Весной сорок третьего Юсин, будучи уже младшим сержантом в разведке, воевал на Северном Донце.

— На задание все больше ночью ходили, да днем и пройти-то было невозможно — на плоской и голой земле негде было укрыться. Вот и тогда поговорили, покурили и пошли. Перед самой передовой остановились и стали ждать. За время пребывания на фронте уже накопился некоторый опыт: конечно же, передовая была пристреляна намертво. Ночами, с немецкой пунктуальностью, противник всаживал в нейтральную полосу снаряд за снарядом: через каждые десять минут — снаряд. Этой бюргерской аккуратностью и пользовались наши командиры, идущие с нами в разведку. Они подползали к передовой и ждали. Снаряд разрывался — и сразу ребята устремлялись на нейтральную полосу: мчались во всю прыть, чтобы успеть проскочить до следующего снаряда! Слышался нарастающий характерный шелест и-ах-х… — очередной снаряд рушился на нейтральную, и снова сквозь не успевшие осесть ошметки земли, гарь и дым, пригнувшись к земле, бежали ребята, используя коротенький перерыв… Вот так мы и преодолели нейтральную полосу, удачно проникли в тыл, добыли «языка».

Перед рассветом с Северского Донца наполз туман — низкий, стелющийся по земле. Под его прикрытием подошли вплотную к нейтральной полосе. Часто и нервно рассыпались слепые пулеметные очереди. Юсин выдвинулся чуть вперед, высматривая, не остался ли какой-нибудь «забитый» немец. Туман осел, стал плотнее, ниже. Юсин выпрямился, чтобы осмотреться, и голова его оказалась над уровнем дымящейся, качающейся белой мглы. И в этой белой мгле прямо перед собой он различил знакомые очертания немецкой каски. Очередь из автомата, и фашист плавно осел в туман.

Свою группу Юсин настиг на околице села. Разведчики остановились возле колодца, окруженного толпой женщин и стариков. Они поддерживали ослабевшую полураздетую окровавленную женщину. Было очень тихо. У сруба колодца лежал мальчик. С бескровным лицом, застывшими посиневшими губами. Лежал он вверх лицом, широко разбросав руки, точно в последний миг своей короткой жизни хотел обнять весь мир.

И Юсин сразу стал старше своих лет, руки крепче сжимали автомат.

Вместе с 37-й армией, в составе 181-го гвардейского стрелкового полка, 61-й гвардейской дивизии командиром отделения разведки пришел Андрей Петрович Юсин сюда, в Молдавию, в сорок четвертом году.

Закрепились, вгрызлись в землю в районе села Копанка, рядом с проходившим заливом Днестра.

— Гитлеровцы построили там, вокруг нашего плацдарма, глубоко эшелонированные оборонительные позиции. Кромешная тьма. И шквал огня с обеих сторон. Крики, ползущие люди, ругань, глухие удары. Вдруг я почувствовал тяжелый удар в спину. Автомат выпал из рук. Повернулся набок, но в темноте уже не увидел оружия. По контурам каски понял, что меня атаковал из-за спины фашист. Единственным оружием остался теперь у меня штык разведчика. Я схватил за ствол автомат немца, рванул в сторону и ударом штыка свалил его с ног. Когда стало тише, старшина Мальков собрал группу разведчиков и повел вперед. Только ракеты освещали черневшие перед нами боевые машины и вражеских солдат, которые двигались в стороне по дороге. Через наши головы пронеслись снаряды, просвистели автоматные очереди. Рядом со мной старшина Мальков приподнялся на мгновенье, осколок сразил его. Пришлось возглавить группу. Разведка продолжалась, когда я почувствовал, что какая-то сила оторвала меня от земли и высоко подняла вверх. Последнее, что я помнил, — желтая вспышка…

Он пришел в себя оттого, что по нему пробегали бойцы, устремившиеся в атаку. Он лежал вместе с убитыми немцами — неподвижный… Теперь даже боль воспринималась, будто нечто постороннее: она пробивалась в сознание словно сквозь вату… Санитар дал ему попить из своей вечно неиссякающей фляжки.

Очнулся Юсин на операционном столе. Очнулся от собственного крика. Принесли его потом в палату. А «палата» — одно название: не то сарай, не то амбар. Лежат на соломе раненые, и двигают их по кругу от одной двери до другой. Кому жить осталось немного, клали у тех — «на вынос» — дверей. А раненые прибывали и прибывали. И их двигали по кругу. Так добрался до «той» двери и Юсин. Он пролежал сутки, вторые. На третьи сутки врач отдал приказ санитарам, и понесли Юсина от «той» двери в обратном направлении. Так отступила смерть и на этот раз. Когда выяснилось, что помирать он не собирается, его отправили в госпиталь. Жажда жизни прибавила ему сил.

Да, война не выбирала время для сражений. И все же, несмотря на потери, наши разведчики смогли выполнить задание в этой ревущей, клокочущей тьме, доставить «языка».

А утром двадцатого августа сорок четвертого войска 2-го и 3-го Украинских фронтов, прорвав оборону врага, двинулись вперед, освобождая молдавскую землю от фашистских захватчиков.

За этот бой все разведчики, участвовавшие в операции, были награждены орденами. Старшина Мальков — орденом Красного Знамени, посмертно. Андрей Петрович Юсин получил орден Славы III степени.

В госпитале началось выздоровление. Конечно, шло оно не настолько гладко, как хотелось бы. И Юсин затосковал. И сбежал с госпиталя. Сбежал на фронт. Уже бои шли далеко в Румынии. Вместе с родным полком прошел дорогами Болгарии. В Югославии гвардии сержанта Юсина настиг приказ: выехать на учебу.

Тяжело было ему расставаться с любимым полком. Какая там, думалось, учеба, когда до Белграда рукой подать и когда уже вырисовывается «берлинское направление».

— Кицканский плацдарм не забывается, — Андрей Петрович протянул мне шкатулку. Открыл — ржавые осколки.

— Оттуда?

— Как-то, в очередной раз будучи в Кицканах, собрал… Осколки в земле. Даже в колокольне, которая служила в войну наблюдательным пунктом. Они не ноют так, как в теле, но о многом напоминают. И поэтому, наверное, кто бывает в тех местах, обязательно приезжает к обелиску близ Кицкан. Потому что война не только памятна для ветеранов. Она в крови тех, кто ее пережил ребенком, кто родился после Победы.

Я тоже стоял у памятника, высоко взметнувшегося над землей. А рядом могилы, могилы… Русские, украинские, белорусские, молдавские имена и фамилии… И с пожухлой травы падают на землю чистые, как слезы, капли…

Невыплаканные слезы войны.

Работнику Энергосетей в Комрате Андрею Петровичу Юсину молдавская земля по-своему дорога. Здесь он воевал, пролил свою кровь. Здесь, в Молдавии, и остался жить северянин Юсин.

На Варницком плацдарме

Шел сорок четвертый год. Как он был не похож на предыдущие фронтовые годы! Сокрушительным разгромом немецко-фашистских армий завершили советские чудо-богатыри Сталинградскую эпопею. От берегов Волги и Дона покатились на запад битые гитлеровские вояки.

Победоносным маршем шел на запад батальон капитана Силенкова, освобождая от врага города и села. Враг оставлял выжженную, залитую кровью землю. На месте утопающих в яблоневых садах домов сиротливо торчали остовы печных труб. Они, точно обугленные руки, поднимались к небу, взывая к мщению, к расплате с врагом.

— Глядите и запоминайте, — говорил коммунист Силенков своим бойцам, показывая на трупы замученных фашистами стариков, женщин и детей. — Не знайте пощады к врагу. Пусть не остывает в вас благородная ярость, пока он держит в руках оружие и топчет фашистским сапогом нашу священную землю…

Батальон шел по длинным фронтовым дорогам. И когда ему пришлось держать новый экзамен на Варницком плацдарме в ночь с 11 на 12 апреля сорок четвертого, командование не сомневалось: там, где наступают силенковцы, будет успех.

И Василий Корнеевич снова вспоминает ту атаку. И хотя далеко то время, он и сейчас рассказывает о тех днях, не упуская подробностей.

Апрельская ночь 1944 года над Днестром. Река разлилась. И казалось, что противоположный берег ее у самого села Варница. Холодной была черная вода. Из деревни, с крыши старенькой церквушки, бил пулемет. Три домика безымянного хуторка бойцы захватили сразу. Вот беззвучно ткнулся в песок плот, на котором находился командир батальона. Бойцы исчезли в темноте. Вслед за ним причалили к берегу две лодки. Сто сорок человек пересекли в эту темную весеннюю ночь черту, за которой быть героем становилось жизненной необходимостью.

Страшен ночной бой в траншеях, где только вспышка гранаты может осветить лицо товарища. В учебнике по тактике такой бой называют скоротечным. Может быть потому, что каждый, кому довелось пережить его, становится старше на десяток лет.

Преследуя гитлеровцев, бойцы вырвались к селу Варница. Победа полная. Так мог бы подумать кто угодно, но только не эти сто сорок, которые жесткий механизм войны знали лучше, чем хороший слесарь свой верстак. И поэтому никто не удивился, когда капитан приказал окапываться на буграх под воздетыми руками ветряной мельницы, как никто не удивился и несколько часов назад, когда он лично проверил, у каждого ли бойца при себе саперная лопата.

Пятнадцать атак уже отбили силенковцы. Несколько гитлеровских бронетранспортеров догорало у подножия высоток. Но все меньше оставалось в живых защитников рубежа, и уже последние диски вставлялись в автоматы. И били автоматы, захлестывая яростные атаки фашистов.

Почти двое суток они удерживали этот клочок советской земли на берегу Днестра. С каждым часом их все меньше и меньше. Но у оставшихся силы словно удесятерялись. Они били фашистов их же оружием, и те ничего не могли поделать с горсткой советских солдат во главе с Силенковым.

Наспех сделав перевязки, раненые продолжали стрелять. Фашисты пошли в новую атаку уже не скрываясь, во весь рост, но были отброшены назад. И так весь день.

В короткие минуты передышек наши бойцы, как кроты, все глубже и глубже вгрызались в землю. Смерть переходила от окопа к окопу. Пятачок уменьшался, дымился и тлел. И все же небольшая горстка продолжала оставаться воинским подразделением, которое объединяло одно неумолимое стремление — выстоять! Но силы были явно не равны. 21 апреля бойцы Силенкова снова пошли в атаку. Нужно было отрезать шоссе и железную дорогу, ведущую на Галац. В случае удачи 17 000 немцев остались бы изолированными в Бендерах.

С верхушки церкви разрывным снарядом фашистский снайпер попал в командира. Поплыл куда-то разлапистый орех, и нельзя было уцепиться за землю.

Врач Мария Ивановна Тузикова сделала, казалось бы, невозможное. Она отдала комбату свою кровь и оперировала его.

— Вот там, возле того садика, я переполз к железной дороге. Скатился с холма, — Силенков размахивает руками. Одной резко, другой помягче, эта ранена.

Когда Василий Корнеевич рассказывает, у него наливаются кровью глаза, он начинает кричать, как-будто хочет перекричать вражеский пулемет и все это страшное разноголосье боя.

— Вот здесь должна быть моя могила, — показал мне комбат Василий Корнеевич Силенков.

Первый раз я увидел Василия Силенкова в начале мая 1970 года. С «Голубым десантом» мы, участники боев за освобождение Молдавии от фашистских захватчиков, плыли по Днестру, по местам боевых сражений. В небольших амфибиях мы были рядом: пехотинцы, саперы, танкисты, летчики. На груди каждого горели боевые ордена. И мне подумалось: какие разные у нас подвиги, но совершены они во имя одного — безграничной любви к Родине, верности партии и народу.

…Недавно я побывал в Рышканах. Встретился с Василием Корнеевичем. Инвалид войны работает директором рынка.

В райкоме комсомола мне рассказали о той большой работе, которую проводит ветеран войны Силенков с молодежью Рышканского района.

И глядя на него, отчетливо представляешь себе боевого командира батальона, сумевшего выстоять на Варницком плацдарме, сумевшего сделать, казалось бы, невозможное.

Подвиг у Шерпен

Я ни разу прежде не бывал в Шерпенах. Никогда не видел этого молдавского села. Но закрываю глаза, и мысленно представляю незнакомое селение. Вот косогор, мелколесье, синяя лента Днестра…

Ни разу не встречал я и старшего сержанта Дмитрия Крижановского, не слышал его молодого голоса, не ощущал тепла ладони. Видел на крошечной, довоенных лет фотографии. Смотрит в упор задумчивый чернобровый парнишка, на голове простенькая кепочка, ворот рубашки — поверх пиджака. Он такой, какими были тогдашние, предвоенные мальчишки, сплошь жизнелюбы-мечтатели, грезившие огненным небом Испании и Халхин-Гола, готовые к труду.

А их ждал сорок первый…

Вместе с однополчанами Дмитрий Крижановский штурмовал предгорья Кавказа, сражался под Николаевом, гнал фашистов из Одессы. А в минуты фронтового затишья растягивал меха видавшей виды гармоники, и звучали среди лесистых далей тревожащие солдатское сердце слова песни:

Четвертое фронтовое лето пришло на молдавскую землю с извечно сизыми прохладными росами. А по узким проселочным дорогам тянулись забрызганные грязью танки, шагали стрелковы роты. У разбросанного вдоль Днестра села фронт лег сплошными вражескими дзотами: фашисты еще надеялись остановить продвижение советских войск.

Дивизия подошла к Шерпенам берегом Днестра и заняла оборону. Обстановка была неясная, поэтому требовался «язык». Но фашисты вели себя осторожно, особенно ночью. Несколько «поисков» окончились безрезультатно. И тогда приняли решение захватить пленного днем. Подобный замысел, кажется, не имел прецедента в активе боевых дел разведчиков.

— Многие командиры не верили, когда им рассказывали об этом случае, — говорил мне полковник в отставке И. К. Свиридов.

Но здесь был свой рассчет: противник сильно измотался, ослабил наблюдение. Было замечено, что с наступлением рассвета, к раздаче завтрака, траншеи словно вымирают, и лишь у пулеметов копошатся отдельные фигуры.

Широкая лесная поляна, заросшая высокой травой и мелким кустарником, отделяла разведчиков от врага. До вражеской траншеи не более 150–180 метров. Тщательно замаскировавшись в траве и кустарнике, разведчики дождались утра, и когда фашисты отправились за завтраком, бойцы стремительным броском овладели немецкой траншеей. Умело и четко руководил подчиненными Дмитрий Крижановский. Пленный был взят, и командир дал сигнал к отходу.

Вдруг с юго-восточной окраины Шерпен яростно и дробно застрочил вражеский пулемет и прижал разведчиков к земле. Гитлеровцы пришли в себя, из траншей уже доносились голоса команд, крики. Медлить было нельзя — решалась судьба разведгруппы. Израсходовав патроны, бросив последнюю гранату, коммунист Крижановский ринулся на фашистский пулемет, к неистово бившей огнем амбразуре. В тот же миг полоснула храбреца огненная трасса, и застыл воин у огнедышащей амбразуры вражеского дзота. Пожертвовав жизнью, он спас товарищей и обеспечил успех операции. За этот подвиг старший сержант Дмитрий Крижановский посмертно награжден орденом Ленина.

С наступлением темноты товарищи вынесли тело отважного разведчика из зоны огня. Командир взвода Виктор Бойченко вынул из левого кармана гимнастерки Дмитрия маленькую книжечку — партийный билет. Свежая кровь обагрила лаконичные строчки: родился в 1924… Первый партийный взнос за май сорок четвертого, последний — за июль сорок четвертого…

Пришел сюда воин с Кировоградщины, где теплые весны расцветают розовым яблоневым цветом, а летом висят над тучными пшеничными полями жаворонки. На этой степной земле проходило Митино детство.

Перед самой войной выучился на шахтера. Познал парнишка радости труда. Когда пришел суровый час, взял в руки оружие. Первые боевые награды: медаль «За отвагу», ордена Красной Звезды и Отечественной войны II степени…

Хоронили Дмитрия с воинскими почестями в братской могиле села Буторы. Постояли бойцы у свежей могилы, дали прощальный залп и двинулись дальше. Форсировала дивизия Вислу и Одер, Шпрее и Эльбу.

Память о Дмитрии неистребима в сердцах боевых друзей, однополчан: бывшего начальника штаба дивизии кишиневца И. К. Свиридова, в прошлом командира взвода Героя Советского Союза Виктора Кузьмича Бойченко, полных кавалеров ордена Славы бывшего комсорга роты Сергея Токарева, Ахмеда Сулейманова. Все они, люди разных национальностей, вместе с Крижановским спасали Родину от фашистского порабощения.

Приказом Министра обороны СССР старший сержант Дмитрий Крижановский зачислен навечно в списки части, в которой он служил. Каждый день на вечерней поверке первым называют его имя, ставшее символом доблести и славы.

В небе над Молдавией

Где-то здесь на границе летного поля был тот, наспех сделанный капонир, в котором стоял мой самолет. Сдерживая биение сердца, возвращаюсь в прошлое, медленно шагая по зеленой траве бывшего фронтового аэродрома, что был за городом Бельцы. Справа, немного в стороне, тогда стояли уцелевшие дома, где мы расположились на временное жилье. Слева, рядом с маленьким курганом, была землянка нашего КП эскадрильи.

В обычный фронтовой день марта, когда солнце пробило густую завесу облаков, шестерка наших истребителей вылетела на боевое задание. Самолеты едва успели скрыться за ближними холмами, как на большой высоте над Бельцами появился немецкий разведчик-бомбардировщик.

— Быстро в воздух, — приказал мне командир полка Герой Советского Союза подполковник Н. И. Ольховский.

Минута — и самолет круто устремляется туда, куда ушел фашистский стервятник. Высота увеличивается, стрелка прибора отсчитывает пятую тысячу метров. Подниматься без кислородного прибора становится все труднее. Оставляя след инверсии, вражеский самолет медленно набирает высоту. Надо и мне подниматься выше. Дышать стало еще труднее, холодные капли пота выступили на лбу. Враг близко, но чтобы его атаковать, нужно подняться еще выше. Не колеблясь, направляю самолет наперерез фашисту. Цель приближается, но с каждым метром высоты силы мои иссякают. Не хватает воздуха, частое биение сердца тупыми ударами отдается в висках. Даже мощный гул мотора кажется каким-то отдаленным.

Я уже не видел ни голубизны неба над собой, ни кисейной пелены облаков, раскинувшихся внизу; только силуэт вражеской машины маячил перед глазами. Порой она расплывалась в темные круги, терялась, и тогда я на мгновение закрывал отяжелевшие веки. Но вот самолет с паучьей свастикой передо мной. Красно-зеленая трасса цепочкой летит к моему истребителю. «Зацепил», — промелькнуло в голове. Последним усилием совмещаю перекрестье прицела с самолетом врага и нажимаю на кнопку пушек: длинная очередь впивается во вражескую машину, и «юнкерс» летит вниз, оставляя дымный след.

Это только один эпизод. А сколько их было в те весенние дни жарких боев с фашистскими стервятниками! Я снова стою на косогоре и, словно это происходит сейчас, вижу другую картину боя.

…Откуда-то из-за холмов появилась группа «мессершмиттов». Незадолго перед этим они сожгли машину, на которой летал наш летчик, ныне дважды Герой Советского Союза К. Евстигнеев, и убили авиамеханика Василия Соломатина из эскадрильи ныне трижды Героя Советского Союза Ивана Кожедуба. Вечером мы похоронили Васю, поклялись отомстить за него врагу.

И вот зеленая ракета рассекает мартовское небо. Восьмерка наших истребителей взлетает в пасмурную весеннюю даль и берет курс на запад. Лавируя между разрывами зенитных снарядов, краснозвездные машины во главе со своим командиром Героем Советского Союза Алексеем Амелиным обрушиваются на появившиеся самолеты врага. Уже в первой атаке сбивает вражеский самолет Герой Советского Союза Борис Жигуленков. Затем еще два «мессершмитта» падают на землю от метких пуль и снарядов летчиков Павла Брызгалова и Василия Мухина.

Передо мной будто заново проходит та трудная, горестная, но вместе с тем и героическая пора нашей молодости. Это не просто слова. Это правда, что былое по сей день живет рядом с нами. В каждый праздник Победы мне кажется, что вот откроется дверь моей квартиры и присядет к праздничному столу незабвенный друг и товарищ Женя Гукалин. Но Женя никогда не придет ко мне. Никогда я не встречусь и с боевыми друзьями, летчиками-истребителями Героями Советского Союза Федором Семеновым, Борисом Жигуленковым, Виктором Гришиным, братьями Иваном и Александром Колесниковыми. Они, как и миллионы других советских людей, отдали в суровое время войны самое дорогое — жизнь — за счастье и свободу Родины.

Вспоминаю бои за освобождение Молдавии и города Бельцы от фашистских оккупантов, и передо мной встают дорогие сердцу имена боевых друзей-летчиков, которые не вернулись с войны. Они ушли в свой бесконечный полет, завоевав для нас счастье свободной жизни.

…Ветер носил над землей смрадные дымные облака. Горели города и села. Горела земля. Что-то жуткое виделось в происходящем.

Все чаще не успевают рассеиваться возле самолета облачка разрывов, сгущаются, грозя накрыть и уничтожить. Женя сейчас, пожалуй, даже спокойнее, чем в первые боевые вылеты на бомбардировщике. Некогда волноваться! Надо хорошо пилотировать самолет, строго соблюдать строй в групповом полете.

Женя слышит в наушниках шлемофона голос ведущего:

— Впереди «юнкерсы»!

Вся группа «лавочкиных» устремляется на врага. Похоже, что в стремительном своем порыве они решили пронзить вражеские бомбардировщики.

— Атакую, Женя, прикрой! — слышится по радио голос ведущего.

— Вас понял! — ответил Гукалин и в тот же миг увидел, как из-за облаков вывалились два «мессера», пикируя на ведущего.

Женя взял ручку управления на себя. Машина рванулась вверх, устремилась на вражеский истребитель. «Мессершмитт», увлекшись атакой, несся на командира и, казалось, вот-вот откроет огонь…

Но враг опоздал на мгновение. Машина Гукалина была рядом с «мессером», и Женя нажал на кнопку пушек. Как подбитая птица, вражеский истребитель клюнул носом и, оставляя за собой огненный шлейф, врезался в землю…

— Молодец, Женя! Так и бей их! — послышался голос командира.

А может, это только показалось Гукалину? Может быть, никто и не говорил этого? Главное — сбил самолет, уже летая на истребителе.

Снова жаркие бои — над пылающей Курской дугой, в небе над Украиной. Все длиннее становился ряд звездочек на фюзеляже Жениного истребителя. Их уже было восемь — восемь сбитых самолетов противника.

Когда войска 2-го Украинского фронта форсировали Днепр, Гукалин в группе, которую вел Иван Кожедуб, вылетел на прикрытие переправы через реку. Истребители набрали высоту и, внимательно наблюдая за воздушной обстановкой, патрулировали над переправой. Прошло более тридцати минут, а врага не было. «Лавочкины» уже собирались уходить на свой аэродром, когда внезапно со станции наведения по радио поступила команда:

— На подходе к переправе «юнкерсы»! Атакуйте!

Женя увидел на фоне неба черные силуэты «Ю-88». Самолеты четким строем шли к Днепру. Их охраняли истребители. Кожедуб принял решение:

— Атакуем!

Переведя самолет в пике, Женя пошел в лобовую атаку. С бешеной скоростью самолеты неслись друг на друга. Женя нажал на кнопку пушек. Снаряды врезались в обшивку «юнкерса», разрывая ее. Голубые языки пламени лизнули фюзеляж. Строй вражеских машин нарушился. Разворачиваясь, «юнкерсы» сбрасывали бомбы на свои войска. Переправа через Днепр продолжала работать.

Но Женя не видел всего этого. Снаряд ударил в кабину. Сильная боль обожгла тело, в глазах потемнело. Женя начал терять сознание. Напрягая волю, летчик собрался с силами, перетянул самолет через Днепр и совершил вынужденную посадку на своей территории.

Когда врачи немного подлечили Гукалина, он вернулся на фронт, в свой родной полк. Медицинская комиссия запретила ему летать. Но Женя по-прежнему был предан небу. Он снова пошел в небо. Вначале на связном самолете «У-2», а позже, когда аэродром находился в Бельцах, пересел на истребитель.

Судьба отмерила ему еще несколько месяцев жизни, ставших для него неимоверным испытанием воли. И он выдержал это испытание мужества. Подумайте: как тяжело было Жене летать на истребителе и сражаться с врагом без кисти левой руки.

Жаркие воздушные бои в небе Молдавии, Венгрии. И однажды, над венгерской землей, вражеская сила вновь преградила путь в небо, вновь хотела обрезать крылья, лишить движения, скорости полета.

Он сделал в этом бою все, что мог. Защитил своих боевых друзей от врага. А для самого себя у него не хватило одного-единственного шага в сторону от опасности…

Звезда героя

Летчики — открытый, душевный и уж совсем не суеверный народ. А вот, попробуй, сфотографируй его перед вылетом — чего доброго, такое услышишь… Или, к примеру, «чертова дюжина». Редко встретишь самолет с этим номером. Я знаю отважного летчика, который приказал своему механику число 13 переделать на 93. Раньше по понедельникам ни о каких полетах и речи быть не могло. Ну а брился перед заданием разве только нигилист какой.

Случилось же так, что прибывший на фронт летом 1942 года молодой летчик Алексей Красилов первый свой боевой вылет сделал в понедельник. И побрился перед полетом. И сфотографировался для личного дела. И номер на его штурмовике был 13. И вот: сел в кабину «Ильюшина» и полетел на штурмовку живой силы и техники врага.

Аэродром в тот день окутывала какая-то необычная тишина, словно фронт отодвинулся на сотни километров. На самом же деле война была рядом: до переднего края рукой подать. В назначенное время самолеты поднялись в воздух. Перед линией фронта командир приказал быть особенно бдительным: передний край гитлеровцев насыщен зенитной артиллерией. Вот черные шапки разрывов появились слева от восьмерки штурмовиков. Дымом обволокло самолеты. Огненная завеса встала на пути машины Красилова. Командир группы приказывает увеличить высоту. Четко выдерживая боевой порядок, «Ильюшины» благополучно прошли линию фронта. Алексей посмотрел на часы. Там, где на карте обозначен район штурмовки, он увидел в серой дымке, окутавшей землю, огненные островки.

— Цель впереди! — передал командир ведомым и приказал прибавить скорость. По мере приближения к цели Алексей крепче сжимал штурвал своей боевой машины, зорче всматривался вперед, стараясь лучше разглядеть объект штурмовки.

— Атака! — последовала команда. Но не успели штурмовики перейти в пикирование, как заговорили зенитные батареи. Однако было уже поздно. Звено самолетов обрушилось на зенитные установки. А в это время другие штурмовики расстреливали врага. С первого захода командир огнем своих снарядов поджег две машины. Не отставал от командира и Алексей Красилов. После его штурмовок загорались вражеские машины, взрывались склады, пылали цистерны с горючим.

Самолеты возвратились на аэродром. Алексея окружили товарищи, молодые летчики, прибывшие вместе с ним на фронт. Кто-то спросил:

— Скажи по совести, страх был?

— Какой там страх? Руки тряслись от храбрости, — отшучивался Алексей.

А действительно было страшно. Страшно смотреть с высоты полета на эту землю, которая год назад улыбалась цветущими садами и веселыми белыми хатами, а теперь содрогалась от взрывов, тяжело дышала дымом и огнем. И сжималось сердце, когда он видел на дорогах стариков и детей, скошенных очередями вражеских самолетов…

Так вот и летал на штурмовике, прозванном немцами «черной смертью», Алексей Красилов. Подвиг впитывает в себя много слагаемых, и трудно определить его начало. Может быть, истоки его относятся к памятным событиям первой пятилетки. Беспокойные, кипучие годы юности! В комсомоле Леша Красилов прошел первую школу жизни и борьбы, навсегда связав свою судьбу с судьбой Родины.

Родился Алексей в Сибири, неподалеку от города, Курган, в селе Горохово. Нежности да ласки в детстве ему досталось немного: улыбнется утром солнце, пригреет, вечером ветерок приголубит. А все, чего не было у парнишки, находил он в книгах. Однако подрос парень и задумался о месте в жизни. Начал со счетовода в конторе заготзерно. Потом переехал в Челябинск, стал работать электриком на заводе имени Орджоникидзе. Мечтал Леша стать инженером, но случилось так, что судьба перепутала его планы.

Как-то после работы в цех вошел мужчина в кожанке, представился ребятам и предложил желающим поступить в аэроклуб. Леша записался так, на всякий случай. С того дня все колесом и пошло: работа, тренировки в спортзале, лекции по авиации. Но время берет свое. Позади теоретические занятия, наземная подготовка. Ребята приступили к полетам. В один из обычных летних дней вылетел самостоятельно на самолете «У-2» и Леша Красилов. Вернулся на завод в огромном комбинезоне. С этого дня и определилась вся его дальнейшая жизнь.

Девятнадцатилетним юношей пришел Алексей Красилов в армию. Это было летом 1940 года. Мир жил тревожными событиями развязанной гитлеровцами второй мировой войны. Советские люди готовились к защите своего Отечества. Война застигла Алексея курсантом. В далеком тыловом городе познавал он тайны мастерства боевого летчика. Сколько нужно было выдержки, чтобы в тревожные месяцы первого фронтового года сдерживать свой юношеский пыл, чтобы не убежать из школы на фронт…

Более ста семидесяти раз вылетал на боевые задания летчик-штурмовик Алексей Красилов. Сажал подбитую машину на нейтральную полосу, в густом тумане чутьем угадывал аэродром и удачно приземлялся. Смерть часто цеплялась за крылья его самолета.

Сохранились у Алексея Павловича «летные книжки» летчика — небольшие, похожие на блокноты, с пожелтевшими листами. Если б заговорили сейчас, спустя более четверти века строчки, занесенные сюда рукой полкового писаря, то ожившие странички наполнили бы рокотом небо, заметался бы по просторам голубого пятого океана рой огненных шмелей — трассирующих пуль и снарядов, и застонала бы, содрогаясь от взрывов, земля. День за днем встала бы огненная летопись одной жизни — жизни Алексея Красилова.

Серый рассвет уже заглянул в тусклое окошко землянки. Летчики быстро собрались и поспешили к своим самолетам. Вскоре шестерка «Илов» поднялась с полевого аэродрома. В сомкнутом строю она пробилась сквозь огненный заслон фашистов и пересекла линию фронта.

Чернена под плоскостями земля. Кое-где зеленел лес. Замелькали внизу деревушки, занятые врагом. Прямо по курсу, где кончался небольшой лес, показалось село Зубово. За селом забитый самолетами аэродром врага.

— Как себя чувствуешь, Хамра? — обратился Красилов к воздушному стрелку. — Не зябнешь?

— Маленько знобит…

— Сейчас погреемся. Видишь, сколько самолетов стоит.

И тут же Красилов услышал команду ведущего группы:

— Приготовиться!

Шестерка резко пошла на снижение. И вот они, секунды, разорванные огнем и металлом. Пламя заметалось по цистернам с бензином, вспыхнули самолеты, задымились приаэродромные постройки.

— А ну, еще разок долбанем! — услышал Алексей голос ведущего.

Машины развернулись и пошли на новый заход.

— Что, гады, не нравится? — прокричал Хамра Чакрыев. — Это вам не «рус-фанер»!

А когда выходили из штурмовки, откуда-то бешено огрызнулись уцелевшие вражеские зенитки. Шестерка «Илов» набирала высоту и ложилась на обратный курс…

Алексей не сразу понял, что произошло. Словно в лихорадке, затряслась машина. Все-таки попал снаряд вражеской зенитки. Горит она или нет? И почему эта сумасшедшая тряска? Значит, поврежден винт. Наверное, отбита лопасть. Надо быстрей набирать высоту и сколько хватит сил тянуть к аэродрому.

Лобовое стекло забило маслом. От вибрации разорван бензопровод. Горючее расползается по машине, пропитывая ее, словно факел. Одна искра, всего одна искра… и взрыв бросит на землю горящие обломки. Надо сейчас же выключить мотор. Рука тянется, чтобы погасить пламя в ревущих цилиндрах. Нет, нет… еще секунду, две… только бы перетянуть через линию фронта.

Слева, ему показалось, совсем рядом у борта выросла ослепительная вспышка взрыва. Потом справа и сверху. Еще немного, еще… он открыл фонарь. Остались позади захлебывающиеся злобой зенитки. Но смерть не отстала, она здесь, с ним: каждое мгновение самолет может вспыхнуть. Машина, будто проваливаясь в яму, теряет высоту. Внизу до самого горизонта громоздится лес, бушует зеленым пламенем сосен, белеет стволами берез. А неудержимая сила прижимает машину к земле.

— Хамра! Слышишь? — Кричит Красилов по радио. — Лес кругом, врежемся!

Стрелок молчит. Убит или не слышит?

Огромной зелено-бурой глыбой навстречу шла земля… Подсохшая, она отдавала испариной. Запах цветов смешивался с настоем хвои. Дурман леса не мог осилить едкий запах бензина. Янтарными слезами стекал он с металла. Порой красные капли падали рядом на землю — это была кровь…

В полку за помин Алексея Красилова и Хамры Чакрыева была выпита скупая солдатская норма спирта: лесной бурелом — не посадочная полоса на аэродроме. Когда же нашли на просеке не обломки, а изрядно помятую, но в общем-то целую машину — удивились. Удивление было еще большим и радостным, когда вытащили летчиков. «Живы, черти… Подправим и вас, и машину!..»

Время врачует раны, но стереть следы их зачастую бессильно. Контузия и сейчас напоминает Алексею Павловичу о приземлении на той лесной просеке.

Он среднего роста. Ничего богатырского в нем как-будто бы и нет… Из-под нависших бровей поблескивают глаза с этакой хитринкой человека, повидавшего многое, но неунывающего.

За окном неяркий день. Мы в комнате вдвоем. На столе старая, потрепанная, военных лет карта. Кружочками на ней помечено, где бывал в войну Алексей Павлович, где базировался полк. Еще я насчитал четыре маленьких черных крестика. Они протянулись невеселой цепочкой от русского Ржева и до чехословацкого Брно.

— Четыре раза сбивали. Случалось, до сотни пробоин привозил. Продырявят, как решето, только рули работают, да мотор еще тянет, — рассказывает хрипловатым голосом Красилов и что-то ищет на карте. — Да, первый раз вот здесь меня чуть не сграбастала безносая — в районе Зубцово. Вот, — показывает он, — подо Ржевом.

Алексей Павлович замолчал, улыбнулся — Даже сейчас в горле пересыхает при воспоминаний… Но слушай… Служил в нашем полку Могильчак Иван Лазаревич. Героя Советского Союза на Днепре получил. Смелый, как черт. Стояли мы на аэродроме Толаконное, под Белгородом. — Лукавая улыбка пробежала по лицу Алексея Павловича. — Кстати, ваш полк тогда прикрывал нас. Вылетели мы на боевое задание. День был солнечный. Быстро дошли до цели. Разворачиваемся, бомбим. Зенитки щупают нас, но никого не достают. Пора и обратно. Тут Ивана Лазаревича и задело. Крыло подбило. Как он ни старался, а все-таки машина у него в воздухе перевернулась. Идет колесами вверх, кабиной к земле. Сбил верхушки деревьев и почти рухнул на лесную поляну. Подбегаем, думаем, от него мокрое место осталось, а он голос подает: «Братцы, помогите!..» Мы опешили: с того света говорит. Стрелок тоже свой голос подает… И все-таки смерть подстерегла Ивана Лазаревича. Под Винницей погиб Могильчак. — Алексей Павлович долго молчит, переживая в себе самом давнее, но больное.

А война шла — ревела стальными глотками орудий. И снова по боевой тревоге поднимался в воздух Алексей Красилов. Место Хамры Чакрыева занял стрелок Иван Иванович Киров, позже Николай Булдаков.

Часто в бою, крыло в крыло, шли машины Красилова и Героев Советского Союза Анатолия Казакова, Сергея Бесчастного, Григория Денисенко. Был жив и метко слал реактивные снаряды «выходец с того света» Григорий Прощаев. Сбитые, горевшие, «пропавшие без вести» взмывали в небо!

— Крылья у вас орлиные, — не раз восхищался командир корпуса Н. П. Каманин.

Разгромив фашистов под Корсунь-Шевченковским, наши войска устремились дальше на запад, освобождать из-под фашистской неволи молдавский народ.

Это был поистине небывалый поход. Пехота двигалась по колено в грязи. Танки погружались в месиво из грязи и снега по самые днища. Грязь захлестывала лафеты орудий. Но люди шли и шли, не давая возможности врагу закрепиться на промежуточных рубежах.

Топливо для танков и самолетов доставлялось транспортной авиацией. Артиллерия снабжалась методом эстафеты. Пехотинцы несли на своих плечах снаряды. Воинам помогали мирные жители, освобожденные от фашистов.

— Помню такую картину, — рассказывает Алексей Павлович. — По тропинке, протянутой рядом с дорогой, гуськом идет большая группа крестьян — старики, пожилые женщины, девушки. Под тяжестью груза ступают медленно. У одних он в мешках наподобие рюкзаков, у других мешки перекинуты через плечо так, что одна часть груза оказывается спереди, а другая — за спиной, третьи несут поклажу просто в руках, как носят грудных детей… Рядом с нами остановился старик в пиджаке и шапке, сдвинутой на затылок. Лицо, сильно загоревшее на весеннем ветру, покрыто потом. Старик осторожно опустил на землю мешок. «Нет ли махорочки, сынки? Соскучился по нашей махорке». И взяв из рук одного из нас протянутый кисет, принялся вертеть козью ножку, которой доброму курильщику хватило бы на полчаса.

«Устал, мош Георгий?» — окликнула старика шедшая недалеко от него девушка.

«Догоню. Дай покурить со своими», — ответил старик. Сделав несколько затяжек, он погасил папиросу, спрятал ее за отворот шапки. «Помогите, сынки, — попросил дед, берясь за мешок. — Надо отнести Гитлеру закуску». И пошел, теряясь в людском потоке…

…В майские ночи вставало над Прагой зарево победы. Багряно-торжественные отблески его несла на крыльях машина Алексея Красилова, несли орлиные крылья прославленного авиаполка.

Представляя Красилова к награждению, командование 235-го штурмового авиационного полка писало: «…Под его ударами горели танки, автомашины, сотни немецких солдат остались навсегда на нашей земле, меченные пулями мастера штурмового удара. Участвуя в боях за Ржев, Белгород, Киев, Проскуров, Броды, Львов, Клуж, Дебрецен, Будапешт, старший лейтенант Красилов, непрерывно совершенствуя свое боевое мастерство, приобрел опыт тактически грамотного, волевого и мужественного командира. Вывод: За героизм и мужество, проведенные 157 успешных боевых вылетов, за уничтожение живой силы и техники противника, за личное умение вождения групп на боевые задания, не имея при этом неточного выхода на цель или удара по своим войскам, и за два лично сбитых самолета противника — достоин правительственной награды, присвоения звания Героя Советского Союза».

Уже более двух часов сидим мы в новой квартире высотного дома по проспекту Энгельса в Кишиневе, вспоминая суровые годы минувшей войны.

О послевоенной жизни Герой Советского Союза подполковник запаса Красилов рассказывает скупо, да я и сам знаю ее хорошо. Уже немолодым закончил он Кишиневский политехнический институт, экономический факультет. Сейчас работает в одном из научно-исследовательских институтов столицы Молдавии. Преподает гражданскую оборону.

Не только в Кишиневе, но и в районах республики можно встретить человека, беседующего то с молодыми колхозниками, то с пионерами и школьниками. Своими рассказами Алексей Павлович пробуждает в детях, молодежи жажду прекрасного, учит их достойно продолжать традиции героев минувшей войны.

И молодежь отвечает герою-ветерану любовью и желанием идти дорогой отцов.