В черных шатрах бедуинов

Настоящая пустыня враждебна жизни; она одновременно и привлекает и отталкивает. Привлекает того, кто любуется ее грандиозностью, находясь в надежном убежище. С борта самолета или по крайней мере из окна «Лендровера», где есть достаточный запас горючего и питьевой воды, путешественник с восхищением обозревает разнообразие ландшафта, которое ему предлагает пустыня: ярко-желтые серповидные дюны, вечно гонимые ветром; траурно-черные участки, покрытые лавой, от мрачного вида которых сжимается сердце; причудливые песчаниковые скалы, напоминающие сказочный лес; прорезанные расщелинами горы, заставляющие вспоминать о Дантовом «Аде»; бесконечные равнины, покрытые ребристым галечником, с ослепительно белыми соляными озерами. Пустыни можно встретить на всех континентах. Дух исследования, присущий человеку, помог ему раскрыть многие тайны этих безжизненных пространств, выявить таящиеся в них богатства, объяснить их происхождение.

Каждый, кто хоть раз побывал в пустыне, уносил с собой незабываемые впечатления о ее первозданной красоте и испытывал жуткое чувство затерянности в ее бесконечном одиночестве.

Здоровый человек, который утром жаркого дня окажется в Сахаре без средств к существованию, поначалу не испытывает никаких трудностей. Постепенно он начинает потеть, а час спустя его организм теряет литр воды. После полудня под беспощадными лучами солнца в результате действия механизма охлаждения тела человек худеет на 12 фунтов. Ночная прохлада может приостановить наступившую слабость; сохранившаяся жизненная сила может дать возможность прожить еще один день, но затем он погибнет: солнце убьет его.

И все-таки люди живут в пустыне. На протяжении многих столетий они сумели приспособиться к суровым условиям жизни. Так это происходит в Австралии, в южноафриканской Калахари, в азиатских Гоби и Каракумах. В этой книге на примере Аравии и Северной Африки будет показано, как человек подчинил себе пустыню. При этом мы проследим путь от истоков бедуинского кочевого скотоводства до освоения пустыни с использованием современных технических средств, что нынешние арабские государства провозгласили одной из своих важных задач.

«Бадийа» — таким словом обозначаются в арабском языке «пустыня» или «степь». С ним связаны «бада» («жить в пустыне») и «бадави» («житель пустыни», «бедуин»), «Бадв» как собирательный термин, обозначающий бедуинов, и по сей день используется в арабском лексиконе, чтобы отличить арабских пастухов-кочевников от оседлых жителей Аравии — феллахов и горожан[3].

По приблизительным подсчетам, в арабском мире сейчас живут около 10 миллионов бедуинов, большинство которых находятся на различных стадиях перехода к оседлому образу жизни.

В немецкой литературе мы впервые встречаемся с понятием «бедуин» в вышедших в 1582 году во Франкфурте-на-Майне записках врача и аптекаря д-ра Л. Раувольфа, одного из первых европейцев, вступивших в тесный контакт с бедуинами и описавших особенности их культуры. Во время трехгодичного путешествия на Восток он встретил в окрестностях Иерусалима арабов-кочевников и описал их следующим образом: «В пустынях живут арабские народы, называемые бедуинами, которые не имеют постоянного места жительства и все время находятся в пустыне, целыми группами пересекая ее в разных направлениях в поисках хороших пастбищ для скота и верблюдов»^{2}.

В этом отрывке Раувольф характеризует типичную форму существования бедуинов как кочевую и объясняет, что она была вызвана необходимостью постоянно искать пастбища для стад и, следует добавить, источники воды, без которой невозможна жизнь людей и животных, а тем более в жарком климате. Таким образом, кочевой образ жизни обусловлен не присущим якобы человеку стремлением к странствованиям, а условиями окружающей среды[4].

Для климата пустынных и степных районов Передней Азии и Северной Африки характерны сильные колебания в пределах года. Длительные периоды засухи с температурой от 40 до 50 градусов жары в тени сменяются короткими дождливыми периодами, которые на севере данного региона приходятся на зимние месяцы. Иногда здесь бывают даже снегопады, имеющие опустошительные последствия; на юге же сезон дождей приходится на летние месяцы. Недолгие, но очень обильные ливни, которые сопровождаются сильными грозами, вполне достаточны для того, чтобы превратить землю в цветущий сад, сохраняющий свой пестрый наряд, к сожалению, на короткое время. Интенсивность и место выпадения осадков меняются с каждым годом. Поэтому естественные пастбища образуются то здесь, то там, и каждый раз бедуины со своими стадами вынуждены перемещаться в более плодородные районы. Борьба за лучшие пастбища, за обладание колодцами красной нитью пронизывает всю историю бедуинов.

Пояс естественных пастбищ, на которых возможно кочевое скотоводство, расположен в районах, где выпадает от 50 до 150 мм осадков в год. Растительность в этих районах удивительно разнообразна. Ботаники насчитывают здесь до 500 видов растений, места распространения которых зависят от почв. Наиболее богата растительность вади, сухого русла потоков Аравии и Северной Африки, где нередко встречаются акация и тамариск, а также кусты шиповника и высокие травы. Своеобразна растительность соленых почв. Это жесткие стелющиеся растения — любимая пища верблюдов, трюфели, травы со съедобными семенами, дикий лук, растения с мясистыми корнями, употребляемые человеком в пищу и используемые в различных медицинских целях. В дальнейшем мы еще не раз убедимся в том, насколько высок уровень знаний о природе у кочевников.

Глубоко не вдаваясь в причины образования пустынь, отметим лишь, что кочевое хозяйство приводит к опустошению обширных районов Аравии и Африки. Прежде всего следует сказать об уничтожении любой растительности скотом, в особенности козами[5].

В пустыне обитает множество представителей животного мира, начиная от насекомых, пресмыкающихся и мелких грызунов до крупных млекопитающих. С течением времени все они превосходно приспособились к жаре и засухе, почти не нуждаются в питьевой воде, удовлетворяя свою потребность во влаге за счет твердой пищи. К последним относятся прежде всего газели, антилопы и длинношерстные овцы, обитающие в горных районах пустынь. Еще несколько десятилетий назад в Северной Аравии и Северном Судане встречались крупные стада диких ослов. Такие представители семейства кошачьих, как львы, гепарды и другие, в арабско-северо-африканском регионе почти полностью истреблены, зато пустыни богаты другими хищниками. Это степной волк, шакал, полосатая гиена, фенек, зверек, похожий на лису, песочного цвета с большими ушами. По мере возможности бедуины используют окружающий их животный мир, хотя они и не прирожденные охотники. Кочевников интересуют главным образом те животные, от которых зависят их благополучие или их беды. Поскольку дожди в пустыне — редкое явление и выпадают они крайне неравномерно, пастбища образуются в местах, чрезвычайно отдаленных друг от друга. Чтобы до них добраться, нужно покрывать большие расстояния, в некоторые годы по 500, а то и по 800 километров. Следует учитывать также, что зачастую пастбища находятся вдали от источников воды. Чтобы проделывать «дороги жажды», требуются особые условия. Главное из них — это обладание животным, на редкость приспособленным к жизни в пустыне. Таким животным стал для бедуинов верблюд. Без этого «корабля пустыни» немыслимы вся культура и хозяйство бедуинов.

Приручение дикого верблюда

Лишь с приручением, а затем и разведением этих животных в руках человека оказалось средство, которое дало ему возможность сделать пустыню обитаемой. Поэтому вопрос о происхождении бедуинства является в то же время и вопросом о том рубеже, когда впервые дикие верблюды в результате целенаправленных усилий человека были одомашнены.

Сами бедуины твердо уверены в том, что верблюд — имеется в виду дромадер — одногорбый верблюд (Саmelus dromedarius) — это дар Аллаха и находился в распоряжении человека всегда. «Когда Аллах создал человека, он использовал для этого мягкую глину, в которую вдохнул жизнь. Завершив свой труд, он увидел, что какое-то количество глины осталось, и разделил ее на две части. Из одной возникла финиковая пальма, а из другой — верблюд. Поэтому финиковая пальма — сестра человека, а верблюд — его брат». Эта легенда широко распространена среди кочевников-верблюдоводов и сегодня. Я хорошо помню, с каким удивлением, даже недоверием слушали меня бедуины, когда на стоянках у вечернего костра я заводил речь о том, как был приручен верблюд. Неужели когда-то он был диким животным? Тогда покажи нам хоть одного дикого верблюда! Но это невозможно, потому что дикая форма дромадера уже давно вымерла или, точнее, истреблена. А когда я сказал, что в других районах мира, а именно в Центральной Азии, есть верблюды с двумя горбами, мои друзья сочли меня обманщиком. По их мнению, этого не могло быть или было, но слишком уж давно.

Зоолог И. Крумбигель отмечал в 1952 году, что науке неизвестно, откуда происходят верблюды, неизвестна их родина, неясно, как выглядели некогда дикие животные. К этому пессимизму примешивается надежда ученых на то, что археологические исследования в Центральной Азии или открытие еще живущих диких верблюдов во Внутренней Аравии прольют свет на историю этих таинственных животных^{3}. С тех пор прошло около 30 лет, получено множество новых сведений, но проблема одомашнивания верблюдов все еще содержит множество загадок. Во всяком случае можно с уверенностью утверждать, что разведению верблюдов предшествовал долгий период их приручения, подобий тому как это происходило при одомашнивании собаки, овцы, козы, осла, лошади, рогатого скота и т. д. Охотники ловили молодое животное, приносили его в селение, приручали, растили и использовали для своих нужд. Со временем удалось добиться того, чтобы пойманные дикие звери размножались в неволе, но до планомерного выращивания стад предстояло пройти еще долгий путь.

Некоторые виды животных, например газель, антилопа и частично крупные хищники из семейства кошачьих, так никогда и не вышли из стадии простого содержания. На отпечатках круглых печатей из Урука (примерно 2900–2700 годы до н. э.) мы видим газелей и антилоп, находившихся в священных храмовых стадах; свидетельства такого рода встречаются и в материалах, относящихся к Древнему Египту.

Человеку удалось осуществить переход от случайного приручения одногорбого верблюда к систематическому разведению этого вида животных примерно 3–4 тысячи лет назад на Аравийском полуострове. Некоторые ученые локализуют даже первоначальные очаги верблюдоводства в Неджде (Внутренняя Аравия). Подобные утверждения основываются прежде всего на материалах археологических раскопок (кости и глиняные фигурки верблюдов). Правда, вопрос их идентификации все еще остается спорным. К более позднему времени относятся наскальные рисунки, глинописные тексты и рельефные изображения. Это первые свидетельства о начале верблюдоводства и одновременно о предпосылках возникновения кочевничества. Поскольку археологические исследования внутренних аравийских областей находятся по существу на первоначальной стадии, есть надежда, что сведения о происхождении культуры бедуинов впоследствии удастся уточнить. Пока еще неясно, проходил ли процесс одомашнивания в каком-то одном районе или параллельно в нескольких.

Верблюды, которые в селениях, расположенных по берегам Нила или Евфрата, вращают ворот водозаборного колеса или доставляют сельскохозяйственную продукцию с полей на рынки, гораздо послушнее тех, что пасутся огромными стадами на необъятных просторах арабских степей и полупустынь. Да и к людям они привыкают больше. Часто целые стада обращаются в бегство и живут на воле вдали от человеческого Не «мало хитрости требуется потом от пастухов, чтобы поймать этих верблюдов и вернуть владельцу.

Ученые едины в мнении, что одногорбый верблюд распространялся в различных районах арабского мира в зависимости от перемещений первых верблюдоводов. Как домашнее животное он впервые появляется в Северной Африке незадолго до начала нашей эры. Впрочем, «впервые» — это не совсем точно, ибо в египетских погребениях, относящихся к III тыс. до н. э., встречаются верблюжьи кости и статуэтки, изображающие дромадера. Перед нами загадка: идет ли в данном случае речь о домашних верблюдах, разведение которых было прекращено, а потом возобновлено, или это были пойманные ранее дикие верблюды, присланные в долину Нила в дар фараонам? По мере того как мы углубляемся в решение одной проблемы, возникают новые.

Одно не подлежит сомнению: утверждение верблюдоводства было равнозначно в ту эпоху экономической революции. Выносливость верблюда, способность его к преодолению трудностей и непритязательность дали возможность первым верблюдоводам проникать в самые дикие, ранее недоступные места. Ведь в отличие от других домашних животных дромадер может сутками обходиться без воды и довольствоваться самой простой и грубой пищей. С разведением верблюдов связано и другое важное обстоятельство: изобретение «кирбы» — мешка из козьей шкуры, целиком снятой с животного. Имея хорошего верхового верблюда и кожаный сосуд с водой, можно было проникать далеко в глубь пустыни. Тем самым были созданы совершенно новые условия для использования отдаленных пастбищ, для широких торговых связей, а также для грабительских набегов и военных походов.

Рассказывают клинописи и рельефы

Первые письменные упоминания об арабских верблюдоводах встречаются в надписях, сделанных оседлыми обитателями нынешней Северной Аравии, клинописных текстах царства Мари на среднем Евфрате (XVIII век до н. э.) и ассирийцев в Месопотамии (в надписи на обелиске, относящемся к царствованию Тиглатпаласара I, — конец XII века до н. э.). Позже мы находим реалистические изображения верблюдов на цветных рельефах новоассирийской эпохи, возможно времени Ашшурбанипала (VII век до н. э.). Положение кочевников на древнем Востоке и их контакты с оседлым населением подробно охарактеризованы в книге «Между шатром и дворцом», принадлежащей перу исследователя клинописи X. Кленгеля^{4}.

О номадах уже в самых ранних источниках говорится как о грубых и диких людях. Такими, по крайней мере, они казались оседлым жителям. В «Гимне божеству Запада», относящемся к шумерской эпохе, кочевники-амореи характеризуются следующим образом:

Древние вавилоняне, а позже египтяне эпохи фараонов видели для себя угрозу не только в обитателях пустыни, но и в самой пустыне. Они смотрели на нее как на страну ужасов, несчастий и злых духов и сравнивали ее с адом. С появлением верблюдоводства для государств «благодатного полумесяца» и Месопотамии возникла постоянная опасность нападения кочевников». Известно, что в Передней Азии уже пять тысячелетий назад сложились первые города-государства, экономической основой которых было орошаемое земледелие.

В засушливые годы, когда не хватало естественных пастбищ для стад верблюдов, пастухи подгоняли их ближе к населенным пунктам и пускали на поля земледельцев, а затем возвращались к своим кочевьям. Это и имелось, очевидно, в виду в главе VI «Книги судей» Ветхого завета, где описывается вторжение мидян и амаликитян. Историки полагают, что в данном случае речь идет о реальных событиях, которые можно датировать XI веком до н. э.: «…они приходили со скотом своим и с шатрами своими, приходили в таком множестве, как саранча; им и верблюдам их не было числа, и ходили по земле Израилевой, чтобы опустошить ее» [гл. 6(5)]. В другом месте «Книги судей» число верблюдов у этих кочевников уподобляется «песку на берегу моря» [гл. 7(12)]. Зачастую (и это вплоть до XIX века) бедуинов уподобляли чуме и саранче, считали наказанием, ниспосланным богом. Что говорить о древних, если даже в современном западногерманском школьном учебнике можно прочитать, например, такую фразу: «Там, где под палящим солнцем пустыни не в состоянии жить ни один человек, можно найти бедуинов».

В библейских текстах, несомненно, речь идет о людях, живших в шатрах и занимавшихся кочевым верблюдоводством, но были ли это бедуины? Есть историки, которые безоговорочно отождествляют эти библейские кочевые народы, равно как и более ранних амореев, или племена, упоминаемые в текстах Мари, — ханаанеян, амонитов, сутиев и других — с бедуинскими племенами. Они характеризуются как «полубедуины», поскольку разводили только овец и коз. Французский исследователь древности Доссен назвал даже свою книгу «Бедуины в текстах Мари». Другие специалисты по истории древнего Востока, в частности французский исследователь Библии Р. де Во, предостерегая от поспешных заключений, пишет, что было бы неверным простое отождествление Авраама или Иакова с бедуинскими шейхами. Ибо арабы Сирийской пустыни это не последние представители старой традиции, в происхождении которых можно найти предков и союзников евреев, это новые пришельцы из Аравии, которые принесли с собой собственные воззрения и обычаи. Если и существует сходство, то лишь в том, что и те и другие вели пастушеский образ жизни.

Несомненно одно: появление подвижных, воинственно настроенных верблюдоводов вызвало серьезное беспокойство среди оседлого населения государств древнего Востока. Опасались прежде всего неожиданных нападений кочевников. Оседлые народы пытались любыми средствами защитить себя от этой опасности, в частности путем возведения защитных валов. Уже в 2000 году до н. э. шумеры соорудили у Евфрата стену протяженностью 280 километров, чтобы оградить возделываемые земли Месопотамии от нападений западносемитских номадов. Спустя некоторое время по аналогичным соображениям была построена стена в Египте, в восточной части долины Нила, с целью преградить путь кочевникам с Синая. Здесь напрашивается сравнение с Великой китайской стеной, в значительной своей части сохранившейся и доныне.

Покинем теперь спорную область, где выступают косвенные свидетельства, создающие весьма запутанную картину исторических столкновений между ранними кочевниками и оседлым населением на Ближнем Востоке, и обратимся, хотя бы коротко, к тем первичным памятникам, возникновению которых мы обязаны самим кочевникам. К сожалению, они редки. Одна из величайших трудностей при исследовании давно исчезнувших культур кочевников заключается в том, что они не оставили почти никаких материальных свидетельств. В то время как древневосточные империи дали нам необозримое множество построек, керамики, инструментов, украшений, всевозможных видов оружия, не говоря уже о чрезвычайно важных письменных памятниках, древние кочевники почти ничего после себя не оставили, так как пастухи-кочевники не могли делать большие затраты на создание ценностей материальной культуры; предметы обихода их были сделаны большей частью из кожи, шерсти или дерева, материалов, которые не могут сохраняться в течение тысячелетий[6]. К счастью, до нас дошли наскальные рисунки в Северной Аравии[7].

Профессор В. Каскель, занимавшийся изучением исторической роли бедуинов, писал: «Они рисуют образы окружающего мира: верблюдов, лошадей, горных козлов, антилоп, газелей, страусов, гиен, волков, собак, а иногда и самих себя. Эти изображения служили магическим целям». Если самые ранние рисунки воспроизводят картину сравнительно мирной жизни кочевников, то положение меняется, когда речь идет о более поздних петроглифах, найденных на окраине Сирийской пустыни, к востоку от Дамаска: «Здесь господствуют, — пишет Каскель, — борьба всех против всех, нападения, кровная месть. Здесь мы находим тесно сплоченные общности. Отдельный индивид может назвать предков до десятого колена. Вместе со своими потомками они составляют племя»^{5}. В этих надписях мы впервые встречаемся с теми сведениями, которые бедуины сами о себе сообщают. Уже тогда существенными признаками общества бедуинов были: прочная связь между членами племени, высокая значимость происхождения, охрана каждого члена племени законом кровной мести.

Что надо знать о бедуинском обществе

Здесь уже несколько раз упоминалось понятие «племя». Какой смысл вкладывается в него, когда речь идет о бедуинах? Отвечая на этот ©опрос, мы должны опираться прежде всего на современный этнографический материал, ибо другие источники, рассказывающие об общественных отношениях у этих народов, слишком скудны. Мы исходим из предположения, что в основе раннего родового общества лежало кровное родство. Самой маленькой социальной единицей племени является семья, живущая в отдельном шатре. Несколько родственных семей, то есть сыновья одного человека, их жены и дети, составляют семейную группу, которая проживает на одной стоянке, совместно перекочевывает и ведет хозяйство[8]. Возможно, уже очень рано появились индивидуальная и семейная собственность на скот, что способствовало возникновению значительных имущественных различий[9]. Самый старый и опытный человек в этом сообществе являлся его главой. Несколько семейных групп объединяются в подразделения племени, из них в свою очередь образуются более мелкие родственные группы, в совокупности составляющие племя. Бедуины дали этим формированиям собственные имена, которые весьма отличны от района к району. Члены племени, как правило, определяют свою общность происхождением от одного и того же предка, стоявшего во главе их генеалогической системы и часто дающего племени имя. Каждый бедуин чрезвычайно гордится чистотой происхождения. Лишь тот, кто может проследить все звенья «цепи» своих предков на протяжении многих поколений, считается «асилом», то есть расово чистым, благородным, совершенным. Каждый бедуин должен хорошо знать свое «родовое древо» и генеалогию главы сообщества. Эти сведения хранятся в памяти и лишь в редких случаях закрепляются на бумаге. Для рано сформировавшейся патриархальной формы общества характерно то, что «племенные древа» прослеживаются только по мужской линии; женские имена упоминаются в арабской генеалогии в исключительных случаях. Этим же объясняется и «первородство», то есть предпочтение, которое отдается перворожденному сыну как в отношении права наследования, так и в отношении преемственности функций вождя племени. Далее на наглядных примерах будет охарактеризовано общество бедуинов, его структура и обычаи.

Жизнь бедуина теснейшим образом связана с жизнью всех его родственников. Чувство этой связи арабы называют «асабийя». Средневековый арабский историк и социолог Ибн Халдун пишет, что для каждого бедуина асабийя — существенное средство защиты и обороны, сопротивления, средство, дающее возможность утвердить свои притязания по отношению к любому, кто стоит вне племени.

Наглядным проявлением асабийи стали, например, общие для племенной группы знаки собственности. Ими клеймятся верблюды, их устанавливают по краям колодцев. К этим проявлениям относится также «нахва» — боевой клич, которым в разгар сражения бросают вызов противнику и подбадривают союзников. Такое же значение имеют обязательства кровной мести в соответствии с древним девизом: «око за око, зуб за зуб, кровь за кровь», а также действующие и по сей день брачные правила, по которым бедуин берет в жены дочь дяди по отцу («бинт ал-амм»), и патрилокальность брака, то есть обычай, когда жена следует за мужем в его лагерь.

Чем объясняется устойчивость типичных черт образа жизни бедуинов на протяжении столь длительного времени? Буржуазные ученые находят в этом лишь субъективные причины. Так, М. Оппенгейм приписывает бедуинам «бесконечное чувство независимости» и отмечает: «Их ничего не интересует, кроме жизни в- пустыне. Отсюда их отвращение к любому насилию, к любому правительству, к любому налогу, к военной службе, отрицательное отношение к оседлости и упорядоченному труду»^{6}. Аналогичного мнения придерживается ливанский историк Ф. К. Хитти. Он отрицает малейшее стремление бедуинов к изменениям и прогрессу. Основной причиной устойчивости общества бедуинов Хитти считает среду их обитания. Он говорит, что пустыня — это хранитель священной традиции бедуинского общества, чистоты его языка и крови, первая линия обороны от влияния внешнего мира.

Все эти объяснения не затрагивают существа проблемы. Понять истину можно лишь с позиций исторического материализма, который учит, что движущей силой истории является развитие производительных сил. В узких рамках кочевого скотоводства развитие этих сил ограниченно[10]^{7}. Производство у бедуинов находилось все время примерно на одном и том же уровне и качественно не выросло, хотя в количественном отношении оно сильно увеличилось, а пастбища и стада стали использоваться более интенсивно. В дальнейшем будет показана негативная сторона «устойчивости» общества бедуинов, особенно в настоящее время, в арабских странах с прогрессивными режимами, где развертывается борьба за преодоление «племенного мышления».

Следует учитывать также, что бедуины никогда не были экономически автаркичными, то есть независимыми от оседлого крестьянского населения. Историческое значение возникновения кочевого скотоводства заключается в том, что оно привело к первому большому общественному разделению труда. Это относится не только к бедуинам, но и ко всем кочевым народам. Какое влияние оказывало это общественное разделение труда на экономику арабских кочевников-верблюдоводов? Бедуины разводят скот — верблюдов, овец и коз. Они продают на рынке продукты животноводства — молоко, масло, шерсть и кожу в обмен на необходимые им продукты земледелия (зерновые, финики), а также орудия труда, одежду, украшения и оружие. На основе этой объективной необходимости уже давно сложились двусторонние связи между оседлым населением оазисов и плодородных возделываемых земель арабского мира и кочевниками. Эти связи сохраняют свое значение и в настоящее время^{8}.

К истории исследования проблемы

Не удивительно, что первые претендующие на научность сообщения о бедуинах принадлежат перу арабских ученых средневековья. Наука достигла в средневековой Аравии несравненно большего расцвета, чем в Европе. Кроме того, арабские ученые говорили на том же языке, что и бедуины, жившие на периферии арабского мира, и, естественно, имели больше возможностей для знакомства с ними, чем их современники в других странах.

Арабскому историку и философу Ибн Халдуну (он родился в 1332 году в Тунисе и, прожив полную превратностей жизнь, побывав в самых различных уголках арабского мира, скончался в Каире в 1406 году) мы обязаны реалистическими и весьма ценными в социологическом отношении мыслями об особенностях жизни бедуинов. Они имеются прежде всего в знаменитом «Мукаддима», представляющем собой трехтомный труд, который рассматривается как научно-историческое введение к его «Всемирной истории» (Китаб ал-Ибар). Как горожанин автор предвзято относится к кочевникам-бедуинам, он считает их «самыми дикими существами, какие только есть». Он проводит грань между весьма подвижными верблюдоводами, проникающими далеко в глубь пустыни, где верблюды находят нужные им растения и соленую воду, и кочевниками-овцеводами, радиус передвижений которых весьма ограничен. Ибн Халдун приходит к выводу: поскольку среди оседлого населения встречается много бывших кочевников, кочевой образ жизни предшествовал оседлому.

Военное превосходство бедуинов над оседлыми народами в средние века Ибн Халдун объясняет тем, что естественные суровые условия жизни в пустыне способствовали воспитанию и постоянному развитию у бедуинов бдительности, готовности к борьбе. Но тем не менее он считает, что оседлые люди привыкли к лености и безделью. Они вверяют защиту своей собственности и жизни властителю и его армии, а сами постоянно пребывают в состоянии беззаботности.

Ибн Халдун подробно описал некоторые особенности нравов этих народов. Например, они очень высоко ценили благородство происхождения и точное знание каждым своего «родового древа». У них были распространены кровная месть и замена ее кровными деньгами, прием в члены племени посторонних путем усыновления; их отличали склонность к грабежам и опустошениям, презрение к ремесленной деятельности; они поддерживали постоянные торговые связи с оседлым населением. Ибн Халдун отметил также привязанность племени к определенному пастбищу, потому что другие пастбища заняты другими бедуинами, которые в свою очередь отобрали их у других.

Ибн Халдун рекомендует властителю править бедуинами, опираясь на силу, и — в случае необходимости — разжигать, противоречия между ними, Чтобы заручиться поддержкой одной партии, с помощью которой он может найти подход к остальным и привести к повиновению. Впоследствии центральная власть часто применяла этот принцип по отношению к бедуинам.

Такие важные как в историческом, так и в социологическом плане выводы было бы напрасно искать в современной Ибн Халдуну западной литературе. Ранние европейские путешественники, занимавшиеся Передней Азией конца XII века, имели предвзятое мнение о его жителях. Хроники крестовых походов сообщают прежде всего о боях с «язычниками», которых вынуждали платить дань. Характер крестовых походов — а это были захватнические войны — определял враждебное отношение крестоносцев к местному населению. Крестовые походы принесли народам завоеванных областей несказанные мучения и ужасные опустошения. Крестоносцы свирепо эксплуатировали крестьян, среди которых были как арабские мусульмане, так и сирийские христиане. Коренное население ненавидело завоевателей.

Во время мирных по своему характеру паломничеств из Германии в «святые места», часто предпринимавшихся в XV и XVI веках, отношение паломников к местному населению продолжало оставаться весьма предвзятым.

Например, Б. фон Брейденбах, который в 1483–1484 годах совершил паломничество в Палестину и на Синай, характеризует в книге «Путешествие в Святую землю»^{9} арабов как «язычников», требующих «больших денег» от паломников, когда те направляются из Иерусалима в монастырь св. Екатерины, находящийся на южной оконечности Синайского полуострова, с караванами. Брейденбах советует другим паломникам терпимо относиться к арабам, ибо последние не оставляют нанесенные им оскорбления «без отмщения».

Ф. Фабер, который в 1480 и 1483 годах в качестве капеллана сопровождал южнонемецких дворян в «святые места», в опубликованном в 1556 году описании своего путешествия впервые упоминает о кочевом населении Северной Аравии, не употребляя, впрочем, понятия «бедуины». Он пишет, что «арабы — это народ, гонимый нуждой, как и цыгане. У них нет собственной земли, и они бродят по пустыне в поисках земель, где есть пастбища и вода. Найдя их, они раскидывают шатры и живут там до тех пор, пока запасы корма для скота и воды не истощатся. Тогда они поднимаются и ищут другие места»^{10}. С группой паломников Фабер также совершил путешествие из Иерусалима в монастырь св. Екатерины, который находился тогда под защитой бедуинов. Паломники оставили рассказ о своем пребывании в монастыре, по — которому можно составить представление о том, что там была за власть, а также о том, как относились паломники к арабам. Фабер писал, что монастырь был полон язычниками, злыми мошенниками. Ежедневно монахи должны были раздавать восьмидесяти или ста «язычникам» хлеб и овощи. Если монахи тотчас не выдавали им требуемое, они устраивали бунт. Один раз они даже выгнали всех монахов из монастыря.

Эти сообщения свидетельствуют об отвращении и явном недоверии к арабам паломников, с полным презрением смотревших на «неверных язычников», что уже с самого начала лишало их возможности трезво и объективно оценивать условия жизни в странах Востока.

В этих ранних путевых заметках нет недостатка в фантастических преувеличениях, что, впрочем, не было редкостью в средние века. Так, рыцарь Иоханис де Монтевилла уверял, что он якобы путешествовал по Амазонии, которая расположена по ту сторону Халдеи, и что «там живут одни женщины».

В начале 70-х годов XVI века на Восток отправился человек, который был проникнут совсем иным духом, чем его предшественники — крестоносцы и паломники. Это был Л. Раувольф, «доктор медицины и медик из Аугсбурга», о котором мы уже упоминали. Томимый жаждой исследования и свободный от догматических оков, Раувольф с готовностью воспринимал все новое, хотя и чуждое ему. Самые ранние сведения о бедуинах мы имеем благодаря его тщательным и точным наблюдениям. Он много жил в шатрах, кочевал по пустыням; немало этнографических подробностей оставил не только о бедуинах, но и о тюрках, курдах, друзах и маронитах. Раувольф родился в купеческой семье. Для поступления в университет его готовили домашние учителя. Он учился в Германии, Италии И во Франции, где в 1562 году получил степень доктора медицины и ботаники. Раувольф был практикующим врачом в южногерманских городах, а потом и на Востоке, куда он отправился в 1573 году. Он поехал по поручению богатых аугсбургских купцов. Позже посвятил им книгу о своей поездке.

В XV и XVI веках Аугсбург был центром накопления капитала в Германии; в то время сильно возросла численность владельцев крупных состояний. Владельцы крупных фирм — Футеры, Рехлингеры, Паумгартнеры, Гохштеттеры — были сильно заинтересованы в расширении торговых связей с Левантом и ожидали от путешествия по внутренним районам Передней Азии больших выгод. Они щедро снабдили Раувольфа деньгами. В этой экспедиции он выступал не столько в качестве торговца, сколько как врач и наблюдатель с хорошей научной подготовкой.

18 мая 1573 года Раувольф выехал на лошади из родного Аугсбурга по направлению к Линдау, расположенному на Боденском озере. Через Хур, Коло, Милан и Ниццу он прибыл в начале июня в Марсель. Здесь он встретился с будущим спутником У. Крафтом и вместе с ним поднялся на борт фрегата «Санта Кроче», который отплыл в Сирию. 30 сентября судно прибыло в гавань Триполи (ныне Траблус). Здесь Раувольф проводит несколько недель, затем начинает свои поездки в глубь страны. Из Алеппо (Халеб) с караваном верблюдов он направляется к Евфрату. В Бире он садится на судно и плывет вниз по Евфрату. В Фелуге (возможно, нынешняя Фаллуджа), где, как ему ошибочно показалось, он видел развалины древнего Вавилона, Раувольф прерывает речное путешествие и 26 октября 1574 года приходит с караваном в Багдад. Пробыв два месяца в столице на Тигре и тщательно изучив ее окрестности, он выезжает в северном направлении в города Киркук, Эрбиль и 7 января 1575 года прибывает в Мосул. Отсюда в обществе еврейских купцов он снова держит путь в Сирию и 10 февраля возвращается в исходный пункт своего путешествия — Триполи. Здесь Раувольфу пришлось три месяца скрываться на складах французского консульства, чтобы избежать ареста турецкими властями, принявшими его за шпиона из-за его поездок во внутренние районы страны. У. Крафт был арестован еще раньше и провел три года в турецкой тюрьме. Среди пациентов Раувольфа был патриарх маронитской церкви из Ливана. После выздоровления в знак благодарности он взял Раувольфа с собой в горы, благодаря чему последний имел возможность глубоко познакомиться с условиями жизни друзов и маронитов. В сентябре 1575 года Раувольф отправляется морем из Триполи в Яффу, а потом в Иерусалим. Затем он возвращается в Триполи и 6 ноября на паруснике «Св. Матфей» отплывает на родину. Закончив плавание по бурному морю, судно 15 января 1576 года бросило якорь в Венеции, а 15 февраля Раувольф вернулся в родной город. Шесть лет спустя появилась его книга об этом замечательном путешествии. Как видно, Раувольф не сразу решился на ее публикацию. Однако она имела чрезвычайный успех, выдержав несколько изданий не только на родном, но и на иностранных языках. Хочется упомянуть о таком эпизоде. В экземпляре издания 1583 года, хранящемся в библиотеке Лейпцигского университета, среди многочисленных помет на полях есть такая: «Д. Раувольф — кошачий лютеранский, навеки проклятый мошенник!» Вполне очевидно, что для этого находившегося в дурном настроении критикана откровенные и просвещенные взгляды Раувольфа были бельмом на глазу.

В книге об этом путешествии нас больше всего интересуют подробности из жизни бедуинов: смена лагерных стоянок, описание предметов обихода, больших корзин-паланкинов для седоков, укреплявшихся на горбе верблюда. Во время передвижений в них сажали женщин и детей. Раувольф рассказывает о том страхе, который охватывал жителей городов при одном только появлении бедуинов. Горожане на несколько дней запирали ворота, пока не уходил караван. Автор пишет о дополнительных доходах бедуинов от взимания ими пошлин за проход чужих караванов по территории племени. Он сообщает и о случаях ограбления проезжих торговцев. Немало страниц в книге посвящено домашним животным кочевников, и прежде всего верблюдам. Раувольф неоднократно видел стада в три-четыре тысячи голов. Он характеризует дромадеров как сильных и выносливых животных, которые могут переносить большие тяжести и в течение почти четырех дней на огромной жаре обходиться без воды. Бедуины употребляли в пищу преимущественно продукты животноводства: молоко, сыр и мясо, в то время как в хлебе ощущался острый недостаток. Сам Раувольф и его спутники неоднократно обменивали молоко, которое предлагали им бедуины, на зерно.

На связь между телосложением бедуинов и употребляемой ими пищей указывал анонимный автор «Азиатского журнала», выпущенного в Лейпциге в 1806 году. Эта характеристика может нам сейчас показаться наивной, но она попадает прямо в цель. Там сказано, что арабы-бедуины, как правило, небольшого роста, худощавые и чрезвычайно загорелые; чем глубже в пустыне они живут, тем эти черты выражены отчетливее. Причина — образ питания. Они живут слишком умеренно и скромно. Шесть-семь фиников в растопленном масле, немного сладкого или кислого молока — таков дневной рацион мужчины. Он считает себя счастливым, если может добавить к этому несколько пригоршней грубой муки или риса. Большинство ест мясо лишь по большим праздникам. Только на свадьбу или на похороны режут козу. Богатые и знатные шейхи могут себе позволить резать молодых верблюдов и есть вареный рис с мясом. Особенно плохо питаются самые бедные бедуины. Они едят саранчу, крыс, ящериц и змей, которых жарят.

Наблюдения Раувольфа о шатрах, домашней утвари, одежде, оружии и украшениях арабских верблюдоводов XVI века интересно сравнить с современными этнографическими данными. Изменения коснулись в первую очередь оружия. Во времена Раувольфа господствовали копья, луки, стрелы, кривые кинжалы. Огнестрельное оружие было неизвестно. Когда арабы впервые сталкивались с ним, то испытывали такой ужас, что обращались в паническое бегство. Сегодня бедуины имеют вполне современное огнестрельное оружие, а из традиционных видов у них остались только кинжалы.

Данные Раувольфа о материальной культуре бедуинов по сравнению с его данными об их общественном строе намного ценнее, что объясняется, вероятно, недостаточным знанием языка, о чем неоднократно сожалеет сам автор. Этот недостаток, впрочем, не умаляет больших заслуг Раувольфа. Его книга занимает видное место в бедуиноведении.

Со бременем европейские Державы стремились как можно больше расширить свое экономическое и политическое влияние на Востоке — количество сведений о населении Аравии, находившейся под владычеством Османской империи, поступавших в Европу, с каждым годом увеличивалось.

В XVIII — начале XIX века в разное время в самые глухие, неизведанные области Арабского Востока проникло немало путешественников с Запада. Это были швейцарец И. Л. Буркхардт, датчанин К. Нибур, немец У. Г. Зеетцен, француз Пачо и другие. В своих трудах они оставили немало ценных сведений об арабах, в том числе и о кочевниках.

Многие из путешественников расплачивались своими жизнями за смелое вторжение в этот неведомый мир пустынь. Знания о нравах и обычаях бедуинов существенно пополнились благодаря опубликованному французом Майо в 1816 году в Париже трехтомному труду, где речь шла преимущественно о египетских и североарабских племенах.

Высокоразвитые капиталистические страны Европы, прежде всего Англия, Франция и Германия, как бы соревнуясь между собой, направляли со специальными заданиями в Африку и Переднюю Азию все новых путешественников. В этом коротком обзоре невозможно перечислить всех исследователей, которые во время странствий по Востоку вступали в контакт с бедуинами, однако с наиболее интересными представителями бедуиноведения хочется познакомить читателя.

Отдадим предпочтение женщинам и начнем рассказ о деятельности леди Энн Блант, предприимчивой англичанки, которая вместе со своим супругом дипломатом и писателем У. Блантом много лет путешествовала по арабским пустыням и степям, устанавливая контакты с бедуинскими племенами. Из-под ее пера вышло четыре содержательных тома, посвященных бедуинам Месопотамии и Внутренней Аравии. Бланты были большими любителями «огненных» арабских скакунов и имели достаточно средств, чтобы во время поездок закупать племенных животных. Позже они основали вблизи Каира конный завод Энн Шэмс, ставший впоследствии всемирно известным. Их дочь, леди Уэнтворс, продолжила это прибыльное дело в Англии и создала в 1850 году конный завод в Краббет Парке (Суссекс), оказавший большое влияние на разведение арабских чистокровок в США и некоторых европейских странах.

Другим страстным «лошадником» был австриец К. Расван, который в 20–30-х годах нашего века совершил немало путешествий по Внутренней Аравии. Он установил дружеские отношения с некоторыми вождями бедуинов племени рувала и долгое время провел среди этих кочевников-верблюдоводов, владевших чистокровными скакунами. Расван хорошо приспособился к образу жизни бедуинов; он жил вместе с ними в шатрах, носил их одежду и участвовал в соколиных охотах. Он заходил настолько далеко, может быть, даже слишком далеко, что не оставался в стороне и от кровавых столкновений между племенами рувала и шаммар. Его книга «В стране черных шатров»^{11} подкупает мастерски выполненными фотографиями; содержание же имеет весьма субъективный характер. Вся его деятельность в Аравии направлялась в основном страстью к приключениям, хотя он немало сделал для науки, опубликовав несколько ценных статей по гиппологии, географии и этнографии арабских стран. Позже К. Расван стал удачливым коннозаводчиком в Нью-Мексико.

Среди пионеров бедуиноведения мы почти не встречаем этнографов. Это были скорее географы, как, например, чех А. Музиль, который после продолжительных поездок по Аравии опубликовал шесть объемистых трудов, в том числе специальное исследование «Нравы и обычаи бедуинов рувала», или археологи и историки, как француз Р. Монтань. Он изучал кочевые племена Северной Африки, а потом возглавил Институт французской колониальной администрации в Дамаске. Среди английских авторов, черпавших материал непосредственно из «первоисточника», особенно широко представлены высшие чиновники британского колониального управления, и это не случайно. Колониальная политика британского правительства в Азии и Африке основывалась большей частью на принципе косвенного управления, системе непрямого господства в зависимых странах, существо которой заключалось в том, что формально власть сохранялась за представителями готовой к сотрудничеству местной верхушки, а к ней приставлялись английские советники, которых на родине очень тщательно готовили к предстоящей деятельности, в частности обучали восточным языкам. Они должны были действовать в интересах колониальной администрации, влияя на подготовку всех принимаемых местными властями решений. Служба этих «политических агентов» — так они назывались официально — предполагала длительное пребывание в стране. Поэтому они имели все возможности, чтобы собирать, а затем публиковать важную информацию по истории и этнографии.

Представителем британского колониализма, серьезно изучавшим проблемы кочевничества, был, например, Дж. Филби, занимавшийся, в частности, Саудовской Аравией. Впоследствии он поселился в этой стране и принял ислам. Интересы британской короны отстаивали также Г. Макмайк (в Судане) и Р. Диксон (в Иране и Кувейте). К этой категории можно отнести и генерала Глабба, который подвизался в Иордании, где командовал Арабским легионом. Мы еще встретимся с ним в этой книге.

Немалые заслуги в бедуиноведении и в археологическом изучении Передней Азии принадлежат барону М. фон Оппенгейму, хотя его политическая деятельность заслуживает самой серьезной критики. Он родился в 1860 году в семье влиятельного банкира. Перед ним рано открылись все пути для блестящей карьеры. Он заканчивает Страсбургский университет, становится офицером резерва кайзеровского вермахта и в возрасте 26 лет отправляется в первое путешествие на Восток. Вместе с этнографом В. Постом он пересекает Северную Африку и Аравию и добирается до реки Ганг. Он знакомится и с Восточной Африкой. Уже в это время стало очевидным, как искусно Оппенгейм умел сочетать свои личные интересы с планами высших германских финансовых кругов. Молодой барон рано проявляет себя как активный колонизатор. По возвращении на родину он передает Рейнскому плантационному обществу земли, «приобретенные им в области Усамбара». Он признался, что «купил» у вождя по имени Кипанга участок девственного леса на берегу Пангани (Руву), — за сколько и на каких условиях, об этом Оппенгейм умалчивает.

Во время следующих поездок, длившихся зачастую По Нескольку лет, он не раз пересекал Переднюю Азию в самых разных направлениях и хорошо познакомился с бедуинами. У него было достаточно средств, чтобы нанять сколько нужно помощников, которые могли бы под его руководством собирать сведения по истории, происхождению и распространению арабских кочевых племен. Делая ценные подарки вождям, он завоевывал их расположение. Ему очень пригодились знания арабского языка и ислама, которые он приобрел во время многомесячного пребывания в Каире. «Постоянно живя вместе с бедуинами — в седле и в шатре, — вспоминал позже фон Оппенгейм, — я все лучше знакомился с их обычаями. Они чувствовали, что я расположен к ним, понимаю их нравы и обычаи. Поэтому и они относились ко мне хорошо и с готовностью отвечали на мои вопросы»^{12}.

Во время поездок по странам арабского мира М. Оппенгейм постоянно изучал возможности экспорта капиталов немецких банкиров и промышленников в Османскую империю. Он принимал самое активное участие в разработке планов «передела мира», вынашивавшихся кайзеровской дипломатией, и в подготовке проекта строительства Багдадской железной дороги. Эта дорога, хотя она и не была построена, имела важное политическое значение и должна была принести немецким капиталистам огромные прибыли.

В первые десятилетия нашего века М. Оппенгейм развертывает чрезвычайно активную деятельность. Он становится профессиональным дипломатом ведомства иностранных дел на Вильгельмштрассе. В 1900 году получает чин советника, а позже — министериаль-резидента. В 1902 и 1904 годах он изучал в США опыт крупных железнодорожных концернов, чтобы использовать его при строительстве Багдадской дороги. Мы встречаем его в Алжире, Копенгагене и потом много раз в странах Передней Азии. Попутно он создает объемистые труды о путешествиях: в частности, он написал два тома «От Средиземного моря к Персидскому заливу». С 1911 по 1913 год фон Оппенгейм ведет раскопки знаменитого Тель-Халафа в Сирии. Они были продолжены с большим размахом в 1927 и 1929 годах и вернули человечеству замечательные памятники исчезнувшей культуры. В 1930 году Оппенгейм на базе находок Тель-Халафа создал в Берлине музей, от которого после второй мировой войны остались лишь развалины. Некоторые уцелевшие фрагменты скульптур находятся сейчас в экспозиции Переднеазиатского музея в Берлине.

О подготовительных исследованиях, предшествовавших задуманному труду, посвященному бедуинам, Оппенгейм писал, что на протяжении десятилетий он уделял особое внимание сбору письменных источников о бедуинах на самых различных языках; литературных, исторических, географических описаний путешествий, всевозможных статистических материалов, сообщений христианских и мусульманских паломников и т. д. Для изучения бедуинов им были приобретены важные восточные рукописи раннего и позднего периодов. Литература о бедуинах занимает значительное место в библиотеке М. Оппенгейма, насчитывающей 40 тысяч томов.

Труд «Бедуины», который должен был состоять из пяти томов (они выходили с большими промежутками с 1939 по 1968 год)^{13}, не под силу было создать одному человеку, поэтому Оппенгейм привлек к сотрудничеству двух молодых способных ученых из Лейпцигского университета: Э. Бройнлиха и В. Каскеля. Первый погиб во время второй мировой войны, второй руководил позже Восточным семинаром Кёльнского университета. В некрологе Максу Оппенгейму, скончавшемуся в 1946 году в возрасте 86 лет в Ландсхуте (Нижняя Бавария), профессор Каскель писал, что во второй половине 20-х годов в самой личности барона произошло своеобразное изменение. Если до этого все его начинания служили его личным интересам, то теперь на первый план постепенно выдвигаются задачи науки. В 1925 году он поручил Г. Шмидту обработку мелких находок на Тель-Халафе. Позже он предоставил Бройнлиху и Каскелю свободу действий в изучении бедуинов. Оппенгейм пожертвовал большие суммы на создание библиотеки и ее каталогизацию. Он бодро переносил тяготы старости; с достойной удивления энергией преодолел в 79-летнем возрасте болезнь и другие неприятности во время последнего путешествия на Восток в 1939 году. Затем Оппенгейм провел счастливые недели в шатрах шаммаров, где продолжал исследования для этнографического тома серин о бедуинах, которую он готовил. Он начал свой жизненный путь как светский человек и дипломат, а завершил его как неутомимый труженик и ученый.

Но, к сожалению, весьма ценная научно-исследовательская деятельность М. Оппенгейма была омрачена его реакционной политической позицией.

На противоположной стороне баррикад сражался А. Бебель, современник Оппенгейма, видный деятель международной социал-демократии. Вместе с К- Либкнехтом он принадлежал к тем неустрашимым борцам, которые, несмотря на засилье реакции, подняли голос в рейхстаге против грабительской завоевательной политики кайзеровского правительства на Востоке. Вероятно, многие читатели были удивлены, прочитав слова Бебеля, предпосланные в качестве эпиграфа к этой главе. Что общего у Бебеля с бедуинами? Конечно, простому рабочему путешествие на Восток было недоступно, но как лидер рабочего движения и публицист, помимо многих других проблем, Бебель занимался и проблемами Востока. В 1883 году в Лейпциге, где во времена действия «Закона о социалистах» Бебель находился под полицейским надзором, он завершил работу над рукописью, которую назвал «Период мусульмано-арабской культуры». Впервые она была опубликована год спустя и представляла собой, по словам автора, «популярное изложение», разоблачение узколобой догмы шовинистическо-христианского общества того времени. Фактический материал для этого исследования Бебель почерпнул из обширной востоковедческой литературы. Глубоко изучив общественные, религиозные, юридические и культурные черты арабской культуры, автор приходит к выводу, что период мусульмано-арабской культуры — это связующее звено между исчезнувшей грекоримской и древней культурой вообще и достигшей расцвета после эпохи Возрождения европейской культурой. Без этого связующего звена последняя вряд ли достигла бы своего нынешнего высокого уровня^{14}.

Анализируя развитие арабской культуры, Бебель проводит четкую грань между оседлым населением плодородных окраинных областей и скотоводами-кочевниками засушливых районов. Он высказывает чрезвычайно ценные мысли относительно «условий власти» и тормозящей роли традиции в арабском образе жизни. Бебель весьма точно характеризует многие типичные особенности жизни бедуинов и дает ответ на вопрос о дифференциации внутри бедуинского общества. В частности, он пишет, что достигнутые, преимущества высоко расценивались и высоко уважались теми, у кого были отняты, ибо они были большей частью достигнуты в борьбе. В борьбе решался вопрос о вождях и о подчинении. Смелость была одной из наиболее чтимых добродетелей, но высоко ценилось и осуществлялось на практике великодушие по отношению к «побежденному врагу». Бебель отмечал также, что священным и неприкосновенным считалось гостеприимство. Это произведение Бебеля заслуживает того, чтобы получить большую известность чем та, которую оно сейчас имеет.

Можно было бы сообщить еще много интересного по истории исследования бедуинов, но перед нами стоит другая задача: познакомиться с самими бедуинами, встретиться с ними, так сказать, лицом к лицу.