В чужих не стрелять

12

Квартира, в которую Вологдин впустил Пластова, явно была снята с учетом экономии средств. Прихожая была небольшой, кухня крохотной; в одной из двух комнат, судя по видневшемуся в дверной щели застеленному дивану, Вологдин спал, в другой, куда вместе с хозяином вошел Пластов, работал. Стоящий здесь у окна стол был завален книгами, журналами, чертежами; в небольшой закуток между столом и стеной втиснута развернутая к свету чертежная доска с только что начатым рисунком. На стене в этой комнате висел круглый медный барометр; в углу мерно тикал маятник огромных настенных часов, поставленных прямо на пол. Пропустив адвоката, Вологдин, как показалось Пластову, не очень любезно кивнул на один из двух свободных стульев. Подождал, пока гость сядет, занял второй стул, тряхнул головой, будто отгоняя что-то. Кажется, подумал Пластов, разговора сегодня может не получиться, по крайней мере откровенного разговора, ради которого он пришел. К тому же неясно, с чего лучше начать, может быть, лучше сразу взять быка за рога?

— Валентин Петрович, я хотел бы поговорить начистоту.

Вологдин удивленно огляделся; помедлив, кивнул, будто не понимая:

— Слушаю? Вы все о том же? О пожаре?

— Нет, не о пожаре.

На Вологдине была рубашка с распахнутым воротом н домашняя куртка; помедлив, он рванул ворот рубашки, будто тот ему жал:

— Простите, о чем же? По-моему, вряд ли у нас могут быть другие темы? Или я ошибаюсь?

Уж если начинать, так начинать.

— Валентин Петрович, если вам нетрудно, расскажите о вашем высокочастотном генераторе?

— О чем?

— О высокочастотном генераторе. Ради бога, простите, но вынужден добавить: том самом, который сгорел. И существование которого вы пытались скрыть от меня вместе с Василием Васильевичем Субботиным.

Некоторое время Вологдин смотрел на Пластова, будто не понимая, о чем тот говорит. Неожиданно лицо инженера потемнело, он цепко ухватился за край стола:

— Слушайте, что вы себе позволяете?

В глазах его вспыхнул гнев настолько сильный, что Пластов на секунду растерялся.

— Подождите… — начал было он, но Вологдин движением руки остановил его:

— Милостивый государь, какое вам дело до моего высокочастотного генератора? — Помедлив, его щеки вдруг стали белыми, он отчеканил: — Какое вам, сударь, до э-то-го де-ло? Ка-ко-е?

Пластов попытался было перебить, но Вологдин, хлопнув ладонью по столу, закричал фальцетом:

— Молчите! И не лезьте! Не лезьте, я вам говорю! Не смейте лезть туда, где ничего не понимаете! Не смейте! — Вскочил, подошел к окну. Сказал, не оборачиваясь, свистящим шепотом: — Не смейте этого трогать, слышите?

Это касается только меня! Только меня, и никого больше! — Резко развернулся, крикнул, побагровев: — Вы поняли меня, милостивый государь? Не трогайте это! И вообще не трогайте! Если у вас нет других вопросов — все! Я вас не держу! Слышите не держу!

Пластов молчал. Вологдин вдруг снова уцепился рукой за край стола, будто пытаясь удержать себя. В тишине громко скрипел маятник, отсчитывая время; казалось, оба они сейчас заняты только тем, что внимательно вслушиваются в щелканье балансира. Наконец Вологдин слабо стукнул кулаком по столу, прижался к руке лбом, зажмурился, сказал устало:

— Этого еще не хватало. Ради бога, простите. Я просто не выдержал. Я не могу больше, понимаете, не могу.

В полной тишине встал, подошел к окну. Тронул один из чертежей, спросил глухо:

— Знаете, сколько вариантов проекта я сделал?

Опять стало слышно, как тикают часы. Пластов не понимал, что именно сейчас имеет в виду Вологдин, но тихо спросил:

— Сколько?

Вологдин долго стоял молча, будто пытаясь вспомнить.

— Свыше ста. Я чертил ночами, переделывал, откладывал и чертил снова. Засыпал и опять вскакивал, если что-то приходило в голову. Ведь все приходило не сразу… Совмещенный корпус… Гибкий вал… Шелковая изоляция… Поймите. — Вологдин повернулся, его глубоко запавшие глаза мучительно сощурились. — Поймите, последние месяцы, когда я наконец приблизился к окончательной формуле, во мне вдруг все перевернулось. Все, вы понимаете? Вы должны это понять, я вижу — должны понять… Наконец-то я поверил в себя. Я стал другим человеком, совсем другим. Все вокруг ожило. Если раньше все было раздробленным, несобранным — вдруг все стало цельным, единым. И мир стал цельным. Ведь я никогда раньше не занимался радиотехникой. Я был просто студентом… Потом оставили при университете. Но так… не знаю даже почему. Я считал все это подарком судьбы. Да и вообще я не верил, что смогу когда-то что-нибудь сделать в науке… Да и не только в науке. Вообще где бы то ни было. И вдруг… — Сморщился, как от боли. — Вдруг я создал этот генератор. Не знаю, что это было, наитие, озарение, что-то другое — но я его создал! Создал. Он стоял на испытательном стенде. Стоял живой, теплый, без единого изъяна, понимаете? Несколько дней я вообще не подпускал к нему никого. И сам его не трогал — только смотрел! Вы понимаете это? — Вологдин опустил голову, тяжело пригнулся, будто его действительно что-то тянуло к земле.

— Понимаю, — сказал Пластов.

Инженер выпрямился, вздохнул:

— Ну вот. А потом я уехал ненадолго, всего на четыре дня… Я хотел остыть, так бывает. Чтобы потом вернуться к тому, что я создал. Но когда вернулся — ничего уже на было. Ничего. Все сгорело.

Рассеянно потрогал бумаги, улыбнулся через силу:

— Впрочем; простите. Может быть, вы чего-то хотите? Чаю? У меня есть чай. Правда, я заварю?

Нет, нет, Валентин Петрович. Спасибо.

— Н-ну… Пожалуйста. — Инженер пожал плечами, подошел к барометру. Как хотите. А то… — Задумался. — Пустота. Понимаете, теперь внутри, во мне, осталась только пустота. Я пустой, совсем пустой, выхолощенный, понимаете? Если бы еще был завод… Я постарался бы пересилить себя… Попробовал бы что-то сделать… И… Не знаю, загадывать трудно… но если бы повезло, может быть, я бы его и восстановил…

Генератор?

— Да, генератор, хотя… все уже не то. Нет уже того порыва. Но, повторяю, я постарался бы себя пересилить. Но теперь ведь нет и завода, так что все бессмысленно. Все. — Повернулся. — Собственно, Арсений Дмитриевич, наверное, бессмысленно и то, что я вам это говорю?

В— се это далеко не бессмысленно. Далеко не бессмысленно. Как бы вам объяснить… Пропажа вашего генератора и стоящая передо мной цель… Передо мной как адвокатом эти два предмета могут быть связаны.

— Не понимаю.

Простите, ведь вы заинтересованы, чтобы Глебов получил страховку?

— Н-ну… В общем, конечно. Если Глебов ее получит… Я с ним не говорил на эту тему… Но не исключено, что он купит новый завод.

— Ну да. И вы сможете снова заняться… своим генератором.

— Не знаю. Что об этом говорить. Во-первых, глупо только говорить. Во-вторых, признаюсь, сейчас просто не хочется. Я всегда сторонился грязи. А это, по-моему, как раз самая грязь.

— Подождите, Валентин Петрович. Может быть, вы правы, это и грязь. Но… Вы сказали, что когда-то не верили, сможете ли что-то сделать в науке. Но ведь я тоже, когда взялся защищать интересы Глебова, не верил, что смогу чего-то добиться. Я и сейчас в это не верю. Но ваш генератор… Понимаете, когда к противопожарной обстановке добавляются улики вроде сторожа и нефти, о чем мы уже говорили… то надежды, что страховка будет выплачена, почти нет. Но генератор… Простите, генератор меняет дело. Существенно меняет.

— Не понимаю, при чем тут мой генератор?

— При том, что он… вернее, его пропажа может стать очень веским доводом на суде. Веским — в нашу пользу. Кстати, хоть что-то от этого генератора сохранилось? Не мог же он сгореть без остатка?

— Сохранились жалкие обломки. Кожух, станина.

— Эти обломки было бы очень неплохо представить в суд. Если дело дойдет до процесса. Согласитесь, одно дело объяснять судьям что-то на словах. И совсем другое — показать вещественные улики. Как говорится, вопиющие… Какого размера ваш генератор?

— Около метра в длину. В высоту сантиметров семьдесят.

— Отлично… Простите, может быть, это звучит бестактно, но наверняка вид обгоревшего прибора создаст нужный эффект. Все-таки где они, эти останки?

— Честное слово, мне неприятно обо всем этом говорить.

— Понимаю, Валентин Петрович, очень хорошо понимаю. Еще раз простите, но уж так получается, что сейчас наши интересы противоположны. Они что, эти останки, на заводе? На этом… стенде?

— Видите ли, я приехал в Петербург во вторник, когда все было кончено. Но… Субботин, успевший к месту пожара одним из первых, как только все потушили, сразу кинулся к испытательному стенду. И… несмотря на то что от генератора остались обломки, тут же перевез все. что осталось, к себе.

— Куда именно «к себе»? Домой?

— Он поместил станину и кожух во дворе, в сарае. Объяснил, что не мог смириться с пропажей. Я его отлично понимаю: Василий Васильевич хотел сохранить хоть что-то. Хотя… Ясно, что обгоревший кожух не представляет никакой ценности.

— Это очень хорошо. Извините еще раз, Валентин Петрович, но других слов у меня пока просто нет. Экспонат для суда прекрасный. А… что, собственно, представлял собой этот генератор? Меня интересуют не технические тонкости — откуда возникла сама его идея?

— Изготовить генератор попросило Морское ведомство.

— Он что… был им очень нужен?

— Н-ну… это долгий, трудный, а главное — очень специальный разговор. Может быть, ограничимся моим первым ответом?

— Можем ограничиться. И все-таки, вкратце?

— Хорошо, попробую вкратце. Об изобретении радио Александром Степановичем Поповым вы, конечно, слышали?

— Безусловно.

— Поясню: открытый Поповым принцип радиосвязи прежде всего был использован для нужд военно-морского флота… Так вот, одно время радио выполняло нужную для флота функцию, но потом… При всех достоинствах оно обладало серьезным недостатком: связь могла действовать лишь на небольших расстояниях. Ее даже назвали «рейдовая радиосвязь». — Забывшись, спросил сам себя: — В чем же была причина недостатка?..

— Да, в чем? — повторил Пластов.

— Причина… причина была в том, что Александр Степанович предложил возбуждать высокочастотные колебания искрой… Сможете запомнить слово «искра»?

— Без сомнения. Искра, так ведь?

— Так вот: при излучении радиосигнала искра при всей ее пользе не могла дать антенне достаточной мощности, а главное — она не могла дать направленности. Поэтому все радиосигналы принимались, да и сейчас принимаются, лишь на коротких расстояниях. Флоту же, настоящему боевому флоту, как воздух нужна связь типа радио, но действующая на больших расстояниях. Практически на безграничных.

— Так уж на безграничных?

— Представьте себе, именно на безграничных. Расчет простой: если импульс, выходящий из антенны, будет достаточно мощным и направленным, его сможет принять приемник, находящийся практически в любой точке земного шара.

— Вы говорите какие-то невероятные вещи.

— Тем не менее это факт. Научный, обоснованный расчетами.

— И что… этот ваш генератор мог все это делать?

— Мог.

— Как я понял, он мог возбуждать импульсы любой мощности?

— При дальнейшей разработке и любой мощности. Но что в этом? Теперь его просто нет.

— Подождите. Но ведь это же… Это же что-то сверхъестественное? Валентин Пет…

Вологдин резко повернулся:

— Арсений Дмитриевич, прошу вас, хватит!

— Но простите…

— Хватит, я не могу больше об этом говорить! Хватит, ради бога, умоляю, перестаньте! Вкратце я объяснил — и достаточно! Ну? Давайте о чем-то другом.

Вдруг подумалось: Глебов. Еще не понимая, в чем дело, Пластов почувствовал подвох. Ну да, по всем признакам, Глебов не был заинтересован, чтобы изобретение Вологдина сохранилось. Не был, точно. Вспомнились слова владельца завода: «До таких громких слов, как «изобретение», еще далеко». Раньше он не придал этим словам особого значения, теперь же… Наверняка об отношении Глебова к генератору знает не только он. Значит, всегда найдется свидетель, который подтвердит этот факт в суде. Получается, Глебов просто-напросто подставил его под удар?

Вологдин повернулся:

— Простите, ради бога, давайте о другом. Слушаю вас.

— Давайте о другом. Вопрос важный: какие у вас отношения с Глебовым?

— С Глебовым? Самые нормальные, а что бы вы хотели? Безусловно, я очень благодарен Николаю Николаевичу. Он взял меня на завод, дал хорошую должность, позволил заниматься любимой работой… Собственно, почему вы об этом спрашиваете?

— Видите ли… В разговоре со мной Глебов крайне низко оценил вашу работу. В частности, он сказал: «Это еще нельзя назвать изобретением». В чем дело?

Хозяин квартиры хмыкнул:

— Нельзя назвать изобретением? Ну, ну. А ни в чем. Это личное дело владельца завода. — Скривился: — Думаю, если Николай Николаич хотят-с, оне-с вправе называть мой генератор как угодно. Болванкой, поделкой, машинкой для точки карандашей. Это их святое римское право. И все-таки охулки на руку не положу, лично для меня Глебов сделал много. Как говорится, пригрел и выпестовал. — Приложил обе руки к груди, закачал головой: — Арсений Дмитриевич, рад принять в любой другой раз, но сейчас увольте, а? Отпустите душу на покаяние? Плох я сейчас для расспросов, вы же видите!? Пожалуйста!