В плену твоих желаний

Глава 26

Дорогая Шарлотта!

Нам следует прекратить этот нелепый спор. Я никогда не соглашусь с тем, что всех мужчин можно равнять под одну гребенку, хотя именно это вам хотелось бы услышать. Я достаточно долго живу на свете, чтобы понимать – очень многие отличные парни вынуждены искать себе богатых жен, потому что это неплохой способ погасить свой долг или решить какие-то материальные проблемы. А большое число мошенников и негодяев скрывают свое вероломство под маской показной нравственности. Жизнь – довольно сложная штука.

Ваш верный друг Майкл.

Лахлан в ужасе уставился на леди Керр, страшное предчувствие ледяными тисками сжало его сердце.

– Но мама умерла при родах, – сказала Венеция. Тетушка согласно кивнула:

– Да. В то время она носила ребенка Аласдэра Росса. Твоего сводного брата.

– Сводного брата? – прошептал Лахлан. – Пожалуйста, скажите мне, что мы с Венецией не… что мы, конечно же, не…

– Нет! – поспешила успокоить его леди Керр. – Нет, вы не родственники. Роман между вашим отцом и моей сестрой начался через несколько лет после рождения Венеции. Он продолжался около года.

Лахлан посмотрел на свою мать. Он собирался спросить, знала ли она, но, увидев, как это известие потрясло ее, понял, что она впервые об этом слышит. Проклятие!

Леди Керр бросила на его мать умоляющий взгляд:

– Мне так жаль, леди Росс. Вы никогда не должны были об этом узнать. Квентин даже не подозревает о том, что сестра перед смертью во всем мне призналась. – Мэгги перевела взгляд на Лахлана с Венецией: – Никто из вас не должен был узнать об этом. Они не хотели причинить боль никому из вас.

– Они? – Лахлан все еще не мог полностью осознать новый поворот событий.

– Квентин, ваш отец и моя сестра, – объяснила леди Керр. – Ваш отец и моя сестра унесли свою тайну с собой в могилу. Квентин сделал бы то же самое, если бы не…

– Если бы не я, – сдавленно произнес Лахлан. – Если бы не Шотландский Мститель, поднявший возню вокруг старого долга.

Венеция положила ему ладонь на плечо, желая успокоить, но он стряхнул ее руку, продолжая смотреть невидящим взглядом в окно. Все эти годы он даже не подозревал, не мог себе представить, что в основе всех неприятностей лежит ужасная семейная тайна. Его отец. И мать Венеции.

Ничего удивительного, что Дунканнон отказался возвращать деньги, которые был должен. Какой уважающий себя мужчина станет платить человеку, наставившему ему рога?

Леди Керр поднялась с дивана.

– Я ничего не знала о деньгах, клянусь вам. Сестра никогда не упоминала об этом. В то время женщины нашего круга редко разговаривали о подобных вещах. Если бы я знала, возможно…

– Вот почему Аласдэр не требовал у графа выплаты долга, – медленно произнесла леди Росс безжизненным тоном. – Из чувства вины. Он убил жену Дунканнона.

– Не могу понять, почему вы обе продолжаете так говорить, – взорвалась Венеция. – Мама умерла при родах. В этом нет ничьей вины, даже если она носила ребенка сэра Аласдэра. С тем же успехом это мог быть ребенок папы.

– Боюсь, что нет, моя дорогая, – ласково сказала тетушка Мэгги. – После того как ты родилась, врачи сказали Квентину, что следующие роды убьют твою мать. Квентин любил жену и не хотел рисковать ее жизнью. Поэтому с тех пор они никогда не были близки.

Лахлан обернулся и увидел, что Венеция едва сдерживает рыдания. Слезы катились по ее щекам. Страшный гнев на отца вспыхнул в его душе. Его собственный отец был виновен в том, что девочка лишилась матери. Помоги ему Бог. Помоги, Господи, всем им.

– Не думай слишком дурно о своей матери, – сказала тетушка, обняв Венецию за плечи. – Она была очень одинока и просто умоляла Квентина не обращать внимания на слова врачей. Она говорила, что готова рискнуть. Он отказался. Поэтому Сюзанна стала искать общения с другим мужчиной, в котором видела друга. С отцом Лахлана.

На сердце Лахлана с каждой минутой становилось все тяжелее.

– Вы хотите сказать, что он соблазнил ее. Мой отец, такой благородный и добродетельный, глава клана, мужчина, который постоянно отчитывал меня за мои дурные порывы, нагло соблазнил ее. Он оказался самым заурядным прелюбодеем.

Его мать побелела как мел.

– Лахлан, пожалуйста…

– Нет, мама, я не стану его защищать! Он овладел женой Дунканнона, и с ней случилась беда. И к чему бы он ни прикасался, так было всегда. Он погубил ее. – Лахлан обратился к Венеции: – Он погубил твою мать, дорогая. Мне очень жаль! Прости меня.

– Это не твоя вина, – прошептала она. – Все, кто виноват в этом, мертвы.

Лахлан горестно рассмеялся.

– Но все, что происходило потом, уже моя вина, – прошептал он с болью в голосе. – Я все испортил, требуя назад свои деньги, в то время как единственное, чего хотел твой отец, – забыть все это. А потом я похитил тебя… – Голос его прерывался. – О Господи, что я наделал? Мой отец отнял у него жену, а я – дочь.

– Это не одно и то же, Лахлан! – Венеция пересекла комнату и взяла его за руку.

Он взглянул на ее маленькие беззащитные пальцы, и его снова охватил стыд.

– Нет, не надо, дорогая. Не надо. – Освободившись от ее руки, Лахлан отступил назад. Он взглянул на мать, потом на леди Керр и повернулся к дверям. – Мне нужно все это обдумать… разобраться. Я должен понять, что делать дальше. Как поступить правильно.

Решить, что предпринять, чтобы можно было жить в мире с самим собой.

Венеция вскрикнула и хотела бежать за ним, но тетушка остановила ее:

– Оставь его, дорогая. Дай ему время.

Лахлан смутно слышал эти слова, покидая усадьбу, но вряд ли осознавал их смысл. Все его мысли были обращены в прошлое, к ее далекому детству, к событиям, вспоминать которые до сих пор ему не очень хотелось.

Одно событие всплыло в его памяти. Случай, когда он наткнулся на отца, переходившего мост из Брейдмура. Тогда Лахлан получил такую взбучку, что даже не поинтересовался, чем мог заниматься его отец в поместье Дунканнона в столь ранний утренний час.

Теперь в его памяти всплыли и другие события. Например, странное поведение Дунканнона после того, как было объявлено о грядущем «благословенном событии». Даже теперь он помнил дикую ярость на лице графа всякий раз, когда его отец входил в комнату. Лахлан знал, что они с графом поссорились, но обычная бытовая ссора не могла стать причиной такого яростного гнева.

А Венеция… У него перехватило дыхание, когда он вспомнил, как Венеция, в то время еще маленькая девочка, страшно переживала из-за того, что ее родители постоянно ссорятся. Он тогда утешал ее тем, что практически все родители ссорятся и в этом нет ничего особенного.

Как же, должно быть, она страдала после смерти матери. Правда, в тот момент его не было рядом. Он уже убежал из дому, чтобы стать солдатом, потому что собственный отец предал его.

Кровь застыла в его жилах. Этот поступок в конечном счете тоже получил свое объяснение. Его отец, прелюбодей, отдал сына на откуп Дунканнону, который, видно, сходил с ума от страха за свою беременную жену. Его отцу, презренному трусу, не хватило мужества поддержать и защитить своего единственного наследника из-за собственного ужасного проступка. Отцу легче было подвергнуть Лахлана страданиям, бросить Дунканнону подачку и тем самым уменьшить свою собственную вину.

Но он пожертвовал не только сыном. Отец позволил не возвращать долг и в результате заставил весь свой клан страдать. И клан, и жену, и сына. Потому что посягнул на то, что ему не принадлежало. И был слишком большим лицемером, чтобы признать это. Самодовольный лицемерный осел, вот кто он был, Аласдэр Росс.

Погруженный в свои мысли, Лахлан брел по дороге к Брейдмуру. Но не только его отец оказался ослом. Лахлан с содроганием вспомнил, какую самоуверенную чушь он нес, стараясь оправдать похищение Венеции. Дунканнон каждый раз проявлял к нему милосердие, никогда не пытался отправить его на виселицу, никогда не объявляя его преступником и только один раз он решил расправиться с ним, когда Лахлан зашел слишком далеко.

Значит, не вина за невозвращенный долг мешала Дунканнону принять суровые меры. Нет, вероятно, им руководил страх. Любое расследование, связанное с Лахланом и его затянувшейся местью, может привести к раскрытию позорной семейной тайны. Дунканнон просто не хотел омрачать светлые воспоминания двух ни в чем не повинных женщин – его дочери и леди Росс. При этом пытался защитить и воспоминания самого Лахлана. То есть Дунканнон хотел защитить их всех, правда, на свой дурацкий манер.

А Лахлан отплатил ему тем, что украл его дочь, лишил ее невинности и обманом заставил вступить с ним в брак.

Чувство вины стало таким невыносимым, что грозило задушить его.

Лахлан огляделся и с удивлением обнаружил, что забрел в ущелье, где они с Венецией так часто бывали в детстве. Здесь он обычно удил рыбу, а она резвилась рядом и все время поддразнивала его.

Вдруг нестерпимая боль пронзила ему грудь. Венеция была права. Он был слишком неряшливым, недостаточно щепетильным, слишком торопливым, опрометчиво выносил суждения, не удосуживаясь выяснить все факты.

Теперь все, хватит. Он положит конец этой бессмысленной войне с Дунканноном.

– Ты нашел его? – воскликнула Венеция, когда Джейми вошел в гостиную.

Тот медленно обвел взглядом Венецию, леди Росс, тетушку Мэгги, полковника Ситона и тяжело вздохнул.

– Сэр Лахлан не разрешил мне говорить, где он. Он хочет побыть в одиночестве.

– Но почему? – Венеция поднялась и принялась взволнованно ходить по комнате. Сердце ее болезненно сжалось. – Какая польза в том, что он сидит один?

– Наверное, ему нужно, все обдумать. – Тревожные морщинки пересекали лоб леди Росс. – Я уверена, что все будет в порядке. Лахлан не из тех, кто способен совершить какую-нибудь глупость.

Венеция взглянула на леди Росс, и комок подкатил к ее горлу. Этой женщине нанесен такой тяжелый удар, но она и сейчас беспокоится только о сыне.

– Да, но у Лахлана довольно жесткие представления о справедливости и о том, что правильно или неправильно. И чем дольше он будет оставаться в одиночестве, тем больше эти мысли будут терзать его и тем труднее ему будет с этим справиться.

Леди Росс абсолютно права, и Венеции хотелось, чтобы Лахлан скорее вернулся и все успокоилось. Хотя ей все еще было больно думать о своей маме, ласковой и всегда улыбающейся. Опомнившись от первоначального шока, девушка осознала, что совсем плохо знала маму. Она всегда вспоминала ее как утонченную леди и прекрасную хозяйку. Жизнь с ней была для Венеции волшебной сказкой. Или балладой.

Но жизнь не сказка, и у одного и того же человека, оказывается, могут быть разные маски. Венеция узнала это благодаря Лахлану, который помог ей сбросить маску внешней благопристойности и выпустить на волю страсть истинной женщины. Быть утонченной – вовсе не означает быть мертвой.

Но отец Венеции рассудил иначе. Обнаружив «изъян» в своей сказочной фее-жене, он предпочел умолчать обо всем и скрыть навсегда эту тайну. Он возненавидел Шотландию, горцев и вообще все, что было связано с тем периодом его жизни. В конце концов он оставил родной клан и перебрался в Лондон.

Венеция могла его понять. Должно быть, воспоминания жестоко терзали отца. Оставаться здесь – означало ежедневно видеть Россов. Но теперь, когда все изменилось и она вышла замуж за одного из них…

У девушки перехватило дыхание. Как уговорить отца смириться с этим?

Нужно все уладить и восстановить мир. Господи, ведь уже прошло шестнадцать лет! Пора вскрыть этот нарыв и начать выздоравливать. Лахлан наверняка это поймет. Должен понять. И ей как-нибудь удастся заставить отца тоже осознать это.

Но время шло, а Лахлан все не появлялся. И Венеция уже начала беспокоиться. Она понимала его чувства, но ее настораживало его желание оставаться в одиночестве. Если бы он вернулся домой, они бы могли утешить друг друга.

Весь вечер в страшной тревоге она металась по комнате. И ей стало не легче, когда, выйдя из дома, она наткнулась на тетушку Мэгги в объятиях полковника Ситона. Они поспешно отшатнулись друг от друга, но девушка успела заметить, что они целовались.

– Я ищу Лахлана, – смущенно пробормотала Венеция.

– Здесь он не проходил, девочка, – сказал полковник. Затем схватил ее тетушку за руку. – Я понимаю, что сейчас не время, но я должен вам сказать… Когда все это кончится, я намерен жениться на Мэгги. – И он с любовью посмотрел на тетушку. – Эта безрассудная женщина только что дала согласие выйти за меня замуж.

При этих словах Венеции показалось, что ей в грудь вонзили острый кол.

– Несмотря на то, что вы помогли Лахлану похитить ее единственную племянницу? – язвительно заметила она, но тут же раскаялась. – Простите меня, я не то хотела сказать, Я очень рада, что Лахлан меня похитил, иначе мы никогда бы не встретились. – Венеция устремила взгляд в темноту. – Я очень волнуюсь за него.

Тетушка подошла к ней:

– Все будет хорошо, моя дорогая. Я уверена.

Венеции очень хотелось верить в это. Но позже, когда все улеглись спать, ее снова охватило отчаяние. Что же случилось с Лахланом? Почему он не возвращается?

На следующее утро Венеция проснулась с тупой болью в сердце. И обнаружила, что к их небольшой компании присоединился еще один человек… Ее отец.

Он, подобно тайфуну, ворвался во двор Росскрейга. Венеция наверху, в своей спальне, ясно слышала, как он скачет на коне туда-сюда, не переставая кричать:

– Венеция! Черт побери! Венеция, где ты?

Набросив поверх ночной рубашки плед, Венеция подошла к окну и высунулась наружу:

– Я здесь, папа!

Когда граф увидел дочь, его уставшее изможденное лицо засветилось такой радостью, что Венеция готова была разрыдаться. Если она когда-то и сомневалась в том, что отец любит ее, то теперь все сомнения развеялись. Он, пренебрегая опасностью, прискакал в лагерь врага один, без охраны. Венеция не знала, что это означает, – то ли он настолько отважен, то ли просто сошел с ума. Но это было не важно. Главное, что он здесь, и она очень рада его видеть.

Не одеваясь, она выбежала из дома. Новость о приезде Дунканнона мгновенно распространилась по поместью, и отовсюду высыпали люди, чтобы посмотреть на ее встречу с отцом. Граф спрыгнул с коня и заключил дочь в объятия. Его била такая дрожь, словно его только что вытащили из ледяной воды.

Венеция слегка отстранилась, чтобы взглянуть в дорогое лицо, и поняла, что отец очень страдал. Он был очень бледен, темные круги под глазами. Рыдания подступили у нее к горлу при виде того, каким болезненным и слабым стал он выглядеть всего за несколько недель.

– О, папа! – Дрожащей рукой она пригладила его седые волосы. – Ты, видно, не принимал свои лекарства? И совсем плохо ел…

Ее голос прервался, ее душили слезы. Она снова крепко обняла отца и разрыдалась. В этот момент она решила, что не даст его в обиду и сделает все для того, чтобы с ним обошлись справедливо. Его нужно защитить от новой боли.

Граф отклонился назад и внимательно посмотрел на дочь:

– Ты выглядишь лучше, чем я ожидал. Росс не… он не сделал тебе ничего плохого?

– Нет, папа. Он вел себя как истинный джентльмен. А с тех пор как мы приехали, я все время с леди Росс, она прекрасно обо мне заботилась. – Тут Венеция взглянула на лошадь отца: – Ты скакал всю дорогу верхом?

– Только из Инвернесса. Я прибыл на корабле. Мы причалили поздно ночью, и у меня ушло чертовски много времени на то, чтобы раздобыть лошадь. Росс велел, чтобы я приехал один. Так я и сделал. – Он упрямо сжал челюсти. – Выкуп я тоже привез, хотя он спрятан в Брейдмуре. Росс не получит ни пенни, пока не отпустит тебя.

– Значит, ты привез деньги, – сказала Венеция.

– И приехал сам – я выполнил оба условия. – Тень улыбки скользнула по его губам. – Потому что я хотел, чтобы ты была здорова и невредима.

– Ваше желание исполнилось, Дунканнон, – послышался голос из буковой рощицы возле усадьбы.

С замершим сердцем Венеция обернулась и увидела Лахлана, приближавшегося к ним широким шагом, и Джейми, следовавшего за ним по пятам. Выглядел Лахлан плохо, даже гораздо хуже ее отца, если такое вообще возможно. На нем были надетые наспех рубашка и брюки, измятый сюртук и больше ничего. Волосы были взлохмачены, а в его прекрасных глазах застыло чувство вины. Венеция повидала множество разных эмоций на лице этого человека, но такого – никогда. Он выглядел очень несчастным.

– Значит, негодяй сам, собственной персоной выполз из укрытия, не так ли? – Во взгляде отца сквозили злоба и ненависть. – Полагаю, ты явился сюда, чтобы получить свои деньги.

– Нет, – сказал Лахлан, приблизившись к ним. – Мне не нужны деньги.

При этих словах граф замер на месте. Затем нахмурился:

– Я все равно отдам их тебе. Я хочу, чтобы ты, чертов кровосос, оставил мою семью в покое. И за это я плачу тебе выкуп. Но давай внесем в это дело ясность, Росс. Деньги ты отбираешь у меня вымогательством, и никак иначе. Я тебе ничего не должен.

Лахлан смертельно побледнел, и Венеции очень захотелось его поддержать в эту минуту. Но сначала нужно было привести в чувство отца.

– Папа, – прошептала она. – Мне все известно о ссуде и о том, почему ты не стал ее возвращать.

Когда он удивленно посмотрел ей в глаза, она продолжила:

– Я знаю про маму и сэра Аласдэра.

Лицо графа исказилось ужасом и стыдом.

– Тебе сказал Росс? Но как он узнал?..

– Нет, тетушка Мэгги все рассказала нам прошлой ночью. Она решила, что это нужно сделать до твоего приезда. Теперь мы все знаем правду.

Ошеломленный граф в растерянности посмотрел на леди Керр, которая как раз в этот момент вышла из дома и торопливо приближалась к ним в сопровождении полковника Ситона, державшегося в нескольких шагах позади нее.

– Вы знали? – спросил граф. Тетушка утвердительно кивнула:

– Сюзанна рассказала мне перед смертью. Квентин…

– Вы не имели права говорить об этом! – закричал он, не обращая внимания на людей, столпившихся вокруг. – Это личная жизнь, которая вас абсолютно не касается!

Венеция положила руку ему на плечо:

– Я рада, что она нам рассказала. Теперь мы можем оставить всю эту грязь позади.

Не обращая внимания на дочь, граф повернулся к Лахлану:

– Ты! Это все твоя вина! Ты никак не мог угомониться, не так ли? Тебе все время нужно было копаться в этом дерьме и ворошить то, что никогда не должно было выплыть на свет…

– Я знаю, – хрипло сказал Лахлан. – Вот почему я пришел сюда, милорд. Вы имеете право вынести мне за похищение Венеции любой приговор. И я готов его принять. Если бы я имел хоть малейшее представление о том, что сделал мой отец, я бы никогда… – Лахлан остановился, голос его от волнения прерывался. Затем он расправил плечи. – Но теперь, когда я все знаю, я согласен принять любое наказание. Делайте со мной что хотите – прикажите выпороть хлыстом, арестуйте, отдайте под суд за вылазки под видом Шотландского Мстителя – все, что вам угодно. Я не стану бороться с вами.

Речь Лахлана вызвала недовольный ропот среди людей его клана. Венеция была потрясена. Лахлан не должен был брать на себя так много.

– Мне следовало бы тебя повесить, – злобно сказал граф.

– Нет! – Венеция бросилась вперед и встала перед отцом. – Я тебе не позволю!

– Я сказал, следовало бы, – проворчал он, – но это не означает, что я собираюсь сделать это. – Граф оглядел двор, в котором столпились все Россы, не понимая, кто теперь друг, а кто враг. – Судьба матери и всего клана зависят от него. Почему, ты думаешь, я никогда не пытался прежде добиться его ареста? Я знал, что он делает то, что считает правильным. – Лицо графа снова вспыхнуло гневом. – Но ты зашел слишком далеко, Росс, когда похитил Венецию.

– Твои люди едва не убили его, папа. – Венеция повернулась и с нежностью посмотрела на Лахлана, которого так любила. – Они избили его до полусмерти.

Красные пятна выступили на морщинистом лице отца. Ему явно было стыдно.

– Видит Бог, я этого не хотел. Я не хочу тебя наказывать, Росс. Мне нужно, чтобы ты отдал мне мою дочь и оставил нас в покое.

Лахлан судорожно вздохнул и произнес тихим хриплым голосом:

– Хорошо, сэр.

Ужасное предчувствие охватило Венецию. Сердце ее сжалось.

– Ты не можешь отдать меня назад, Лахлан! Ты мой муж.

Ошеломленный взгляд ее отца остановился на ней.

– Твой муж?

– Ваша дочь ошибается, милорд, – произнес Лахлан тем же безжизненным тоном, как в ту ночь, в Кингьюсси, когда старался вырвать ее из своего сердца.

Чувствуя, как внутри у нее все перевернулось, Венеция отошла от отца, не в состоянии поверить, что Лахлан мог такое сказать.

– Я твоя жена, Лахлан. Как ты можешь отрицать это?

Он даже не взглянул на нее.

– Брак не был законным, миледи, и вам это хорошо известно.

Когда низкий гул прокатился по толпе, отец Венеции спросил:

– Что вы имеете в виду, когда называете ваш брак незаконным?

– Мы произнесли обет на гэльском, сэр.

– Моя дочь не понимает по-гэльски, – воскликнул граф. Лахлан усмехнулся:

– Конечно, я обманом заставил ее повторять за мной слова. Никакой суд не утвердит такой брак.

Ошеломленное молчание повисло над толпой. Тетушка Мэгги вздохнула, а леди Росс принялась что-то бормотать себе под нос насчет безмозглых мужчин.

Лахлан решил бросить ее, черт бы его побрал. Он считает, что это будет справедливо по отношению к отцу и Венеции. Как только у него язык повернулся?!

– Вы не можете доказать, что я не понимаю по-гэльски. Все присутствующие здесь слышали, как я сказала, что все понимаю.

В первый раз за это утро Лахлан взглянул на нее:

– Можете вы повторить эту клятву сейчас, леди Венеция?

Его официальный тон ранил ее еще больше.

– Венеция? – поторопил ее отец. Она гордо выпрямилась:

– Здесь вам не суд. Я не обязана повторять обеты или что-либо доказывать. Моего слова вполне достаточно.

Отец схватил ее за руку.

– Мы заключили наш брак, вступив в супружеские отношения, – сказала Венеция, покраснев. – Мне кажется, это вполне достаточная причина.

Отец с удивлением уставился на нее, затем гневно посмотрел на Лахлана:

– Ты посмел уложить в постель мою дочь? Ты, подлый негодяй?

– Нет, – спокойно сказал Лахлан.

Венеция раскрыла рот от удивления. Он будет отрицать и это? Он хочет стереть из памяти те драгоценные мгновения? Да как он смеет!

– Она говорит другое! – рявкнул ее отец. – Зачем ей лгать?

– Потому что ей жаль меня и мой клан. Она думает, что поможет нам, если выйдет за меня замуж и отдаст мне свое состояние. У вашей дочери доброе сердце и проницательный ум. Она решила, что вы никогда не согласитесь на наш брак и не отдадите мне ее приданое, если она не будет обесчещена.

– Чертовски верно, я бы никогда не согласился.

– К счастью, она осталась чиста, сэр. – Взгляд его устремился к девушке. Вне всякого сомнения, в нем читалась нежность. – Ни один мужчина не смог бы нанести вред такому совершенному созданию, как ваша дочь.

Жгучие слезы подступили к глазам Венеции. Неужели он и вправду думает, что совершает доброе дело, освобождая ее от брака? Неужели он и в самом деле думает, что она спокойно уедет и оставит его? Черта с два она уедет.

– И тем не менее ты назвал это совершенное создание лгуньей.

Лахлан побледнел.

– Она не лгунья. Просто слишком усердно пытается мне помочь.

Венеция подошла к нему:

– То, что я люблю тебя, ничего для тебя не значит? Ты ведь тоже говорил, что любишь меня.

Внезапно в глазах его что-то вспыхнуло. Какая-то мука, боль, отчаяние, и в душе девушки шевельнулась надежда. Затем его лицо снова стало непроницаемым.

– Я много чего говорил вам. – Он сглотнул, затем продолжил тем холодным отвратительным тоном, который она терпеть не могла: – Это были наглые попытки получить то, что мне нужно, – ваше приданое, деньги, которые, как я думал, ваш отец был нам должен.

Ну хватит, это уже слишком. Венеция по-настоящему разозлилась. Она подошла вплотную к Лахлану, лицо ее пылало.

– Значит, ты меня не любишь?

Он посмотрел ей в глаза, выражение его лица говорило об обратном.

– Отправляйтесь домой, леди. Вам не место здесь, в этом разоренном поместье, где еле сводят концы с концами.

Венеция заметила, что пока он не смог заставить себя открыто сказать, что не любит ее.

– Меня все это совершенно не волнует! И мое место здесь, именно здесь! Спроси любого, скажут то же самое.

– Ваше место в вашей семье. Я думал, у меня есть серьезная причина забрать вас, но я ошибался. Вы можете это понять? У меня нет на это права.

Венеция прищурилась:

– Так вот о чем идет речь? Ты погрешил против своих собственных представлений о том, что правильно, а что нет, и теперь стараешься искупить это, совершив что-нибудь до глупости благородное?

– Я не собираюсь походить на своего отца, черт побери! – выкрикнул он, потом спохватился и стал говорить тише: – Мой отец отнял то, что ему не принадлежало, у своего друга, который не сделал ему ничего плохого. Он так никогда и не ответил за свой проступок. Я творил то же самое, сыпля соль на раны человека, который этого не заслужил. Ну что ж, больше этого не будет. Все кончено.

– Ты хочешь сказать, что собираешься искупить свои грехи, растоптав мое сердце?

Боль исказила его лицо, прежде чем он успел овладеть собой.

– Я отсылаю вас туда, где ваше настоящее место. Где вам надлежало оставаться всегда, если бы у меня хватило здравого смысла это понять. – Он смотрел вдаль, взгляд был отсутствующим, желваки заходили по его скулам. – Как только вы вернетесь в Лондон, вы увидите, что я прав. Найдете себе мужа, который будет достоин вас, и займете свое место в том обществе, к которому всегда принадлежали. Тогда вы забудете все, что здесь было.

– Должно быть, ты считаешь меня ветреной, непостоянной женщиной, раз можешь так думать.

– Я думаю, вас захватила детская романтика. Но это ненадолго.

Он и прежде говорил нечто подобное, но тогда он еще плохо знал ее, поэтому имел основания так думать. Но теперь все изменилось. И нет никаких причин так считать. Все это страшно разозлило Венецию.

– А что, если обнаружится, что я ношу ребенка? – спросила она громко, не заботясь о том, что кто-то еще ее услышит.

Бросив тревожный взгляд через плечо девушки туда, где стоял ее отец, мгновенно встрепенувшийся при этих словах, Лахлан на минуту застыл, затем снова посмотрел на нее:

– Вы говорите это только для того, чтобы надавить на своего отца. Потому что нам с вами отлично известно, что если бы это было так, ваш отец заставил бы меня жениться на вас.

– И тогда ты бы на мне женился?

– Если вы обнаружите, что ждете ребенка. Но вы этого не сделаете.

Так вот, значит, как он собирается оправдать это… безумие. Он отсылает ее в Лондон обесчещенной, но свободной. И она может выбрать себе другого мужа, потому что большое приданое легко сгладит в глазах любого мужчины такой несущественный изъян, как утрата девственности.

Но если окажется, что она носит его ребенка… ну что ж, это совсем другое дело. Тогда он должен будет признать ее женой – это будет справедливо, правильно.

Ну что ж, его ожидает сюрприз. Венеция тоже не лишена чувства справедливости. Может, Лахлан и провел много лет вдали от родных краев из-за своей гордости, но она не собирается позволить ему отказаться от нее из-за дурацких идей об искуплении грехов. Значит, нужно на него надавить.

– Прекрасно, – сказала Венеция, надменно вздернув подбородок. – Раз ты меня не хочешь, я уеду.

Лахлан стиснул зубы.

– Я не говорил, что не хочу…

– Послушай, меня, Лахлан, и слушай хорошо. – Она подошла к нему так близко, что они оказались нос к носу. – Я даю тебе три дня, чтобы ты пришел в чувство. После этого мы с отцом уедем в Лондон.

Он молча смотрел на нее, и лицо его было при этом жестким и непреклонным. Венеция нахмурилась:

– Если мы уедем, я исчезну для тебя навсегда, понимаешь? Ты никогда больше ничего обо мне не услышишь. Если окажется, что у меня будет ребенок, ты никогда об этом не узнаешь. Если я выйду замуж за другого и позволю ему воспитывать твоего ребенка, ты тоже не будешь об этом знать.

Он упрямо сжал челюсти.

– Ваш отец мне расскажет…

– Нет, он сам не будет знать. И если для этого мне придется уехать в другую страну, я так и сделаю. – Похоже, это потрясло его, и она безжалостно продолжала: – Если я уеду отсюда без тебя, то буду сама распоряжаться своей жизнью. Я могу просто поехать погостить к моей подруге Амелии в Марокко и не вернуться.

На лице Лахлана отразилась тревога, и Венеция добавила:

– Если ты собираешься вышвырнуть меня из своей жизни, Лахлан Росс, то я выброшу тебя из своей. – Голос ее прерывался. – Так что лучше тебе хорошо и основательно подумать. Потому что если я уеду навсегда, тебе придется всю оставшуюся жизнь гадать, где я, и что со мной, и есть ли у тебя где-то на земле сын, носящий имя другого мужчины.

Когда он, ничего не отвечая, продолжал смотреть на нее ввалившимися от усталости глазами, Венеция с трудом сдержала рыдания. Она надеялась, что ее угрозы заставят упрямого болвана изменить свои намерения, но неужели ничего не выйдет? Сможет ли она через три дня действительно покинуть эти места навсегда?

Нет, никогда! Но Венеция не собиралась сообщать ему об этом. Пришло время дать понять Лахлану Россу, что жизнь не всегда развивается по его законам. И понять, что в этой жизни правильно, а что нет, совсем не так легко, как кажется на первый взгляд.

– И есть еще кое-что, над чем тебе следует подумать в следующие три дня, – продолжала Венеция, еле сдерживая слезы. – Поразмышляй над этим в спальне, где мы признались друг другу в любви, пока будешь утешать себя тем, что поступаешь правильно, искупая чужие грехи. – Венеция протянула руку и коснулась ладонью его щеки. – Величайший грех – отречься от любви. И этот грех ты не сможешь ничем искупить.

Тут она повернулась, чувствуя, как разрывается ее сердце, взяла отца за руку и ушла, оставив Лахлана в гордом одиночестве.