В поисках агента. Записки офицера КГБ

Глава VI Вашингтонская резидентура: человек, который изменял дважды

«Когда Черкашин появился в Соединенных Штатах, ФБР быстро установило, кем он был на самом деле. В 1979 году я работал в бригаде наружного наблюдения за советскими дипломатами — сотрудниками КГБ и знал о Черкашине все, что мы о нем могли собрать. Мы были осведомлены о его репутации. Он был профессионалом высокого класса. Только оперработник такого калибра мог быть руководителем линии “КР” вашингтонской резидентуры. А это означало, что мы имеем дело с опытным и закаленным офицером разведки».

Дэвид Мейджор, специальный агент ФБР в отставке, бывший руководитель контрразведывательных операций в Совете национальной безопасности при президенте США

В один из последних весенних дней 1980 года солнце нещадно грело черепичную крышу советского посольства, находящегося в нескольких кварталах к северу от Белого дома. Вернувшись после обеда в резидентуру, я составлял очередную шифротелеграмму в Центр, когда в дверь моего кабинета постучал офицер безопасности посольства. Высокий блондин с ухоженными усами, Виталий Юрченко ничем особенно не выделялся, разве что обостренным вниманием к собственному здоровью, которое, впрочем, было у него отменным. В этот раз Юрченко был более чем обычно серьезным и едва сдерживал волнение.

— Виктор Иванович, внизу в холле американец. Он говорит, что хочет передать нам разведывательную информацию.

— Кто он?

— Он утверждает, что работает в Агентстве национальной безопасности. Подошел к нашему охраннику у входа в здание посольства и сказал, что хочет поговорить с офицером безопасности, поэтому я спустился вниз, чтобы посмотреть, в чем дело.

— Как он выглядит?

— Скромно одет, с бородой.

Приходящий в посольство с предложением услуг доброволец, или, как мы еще говорим, «инициативник», всегда является большой новостью. — Есть ли какое-либо подтверждение того, что он сказал?

— У него с собой какие-то бумаги. Я не хотел их брать, пока не переговорил с Вами.

— Хорошо. Проводите его в комнату для посетителей. Посмотрите, что он принес. Если там окажется что-либо похожее на разведывательную информацию, сразу принесите ее сюда.

Юрченко вышел. Я продолжил писать текст телеграммы, пока он не появился снова со стопкой каких-то бумаг.

— Американец назвал себя Рональдом Пелтоном и сказал, что он был год назад уволен из Агентства национальной безопасности. Он готов снабжать нас информацией, которая, как он считает, будет представлять для нас большой интерес. Он добавил, что нуждается в деньгах.

Пока я листал принесенные Юрченко бумаги, тот стоял рядом. Не будучи сведущим человеком в области техники, я мог с трудом оценить лежащие передо мной документы. Я только понял, что речь шла о нескольких операциях, проводимых АНБ. На первый взгляд они не носили какого-либо исключительного характера, хотя по внешнему виду и другим признакам подтверждали, что посетитель говорит правду. По крайней мере, очень секретная сфера ведомственной принадлежности документов практически исключала вероятность, что американец был подставой ФБР. На это также указывала его прямая и «приземленная» мотивировка прихода к нам — нужда в деньгах, в отличие от большинства других приходящих к нам добровольцев, обычно утверждавших, что они хотели бы сотрудничать с советской разведкой по идеологическим соображениям, подчеркивая этим искренность своего поступка.

— Это представляет интерес, — сказал я, не глядя на Юрченко.

Мне нужно было сейчас быстро принять решение, как поступать дальше. Я не хотел напрямую вступать в контакт с Пелтоном — если это настоящая фамилия американца, — пока не выясню истинных причин его прихода к нам.

— Нужно узнать, как он пришел сюда, в посольство, — продолжал я. — Спросите его, кто мог, по его мнению, видеть его входящим в посольство. Знает ли кто-либо другой о его решении. Говорил ли он об этом с кем-либо из его близких. И скажите ему, что, если он хочет заработать деньги, мы готовы серьезно об этом поговорить.

Юрченко спустился вниз, минут через двадцать снова вернулся.

— Американец сказал, что ФБР могло зафиксировать его вход в посольство, но он в этом полностью не уверен. Сам он никого подозрительного не видел. Никто другой не знает о его решении прийти сюда.

— Хорошо.

Мне нужно было время, чтобы попытаться получше разобраться в принесенных документах, и я попросил Юрченко опять спуститься к посетителю и продолжить с ним беседу, чтобы собрать о нем как можно больше сведений.

Время шло. Пора как-то выводить его из посольства. Я опять вызвал Юрченко.

— Спросите его, как лучше с ним связаться. Скажите, что мы ему сообщим, где и когда с ним встретимся.

Вполне возможно, что пост наблюдения ФБР зафиксировал факт входа Пелтона в посольство. Проблема может возникнуть только тогда, когда они смогут установить личность американца, а поэтому нам нужно было принять все меры, чтобы минимизировать такую возможность. Оптимальным вариантом в этих условиях, очевидно, был бы скрытый вывоз Пелтона из здания посольства.

— Приготовьте микроавтобус и пару технических сотрудников посольства, одетых в рабочую униформу. Переоденьте американца, пусть он выглядит, как и они. У него борода? Сбрейте ее.

Резидент одобрил мой план вывоза Пелтона вместе с нашими рабочими на машине в жилой комплекс посольства на Висконсин-авеню, там продержать его несколько часов, а затем на другой автомашине «выбросить» в город. Когда Юрченко доложил, что все готово, мы приступили к операции. Пелтон вместе с техническими сотрудниками посольства вышел из бокового служебного входа в здание, который обычно использовался для подвоза продуктов, стройматериалов и пр., они начали загружать какими-то коробками подъехавший микроавтобус. Затем сели в него, и машина направилась в жилой комплекс. Несколькими часами позже подъехавший туда Юрченко посадил Пелтона на заднее сиденье стоящей в гараже посольской автомашины с дипломатическими номерами. За руль сел сотрудник резидентуры Геннадий Василенко и вывез лежащего на заднем сиденье и чем-то прикрытого американца в город. Покрутившись по окрестностям города, машина затем остановилась у одного из многолюдных торговых центров, из нее выскочил Пелтон и быстро растворился в толпе покупателей.

В течение последующих нескольких дней мы смогли подтвердить почти все, что нам рассказал о себе Пелтон. Он действительно уволился из Агентства национальной безопасности после 14 лет работы там в качестве шифровальщика. Он попал в тяжелое финансовое положение, залез в долги и решил справиться с этой проблемой, предложив нам свои услуги.

Работа с Пелтоном была поручена Василенко, молодому сотруднику линии «КР» резидентуры. Две недели спустя тот встретился с американцем в городе в небольшом ресторане-пиццерии. Василенко передал ему несколько листов, содержащих подготовленные в резидентуре инструкции по организации встреч с Пелтоном, а также наши условия работы с ним. Там, в частности, описывалось, как закладывать и изымать тайники, давались рекомендации по связи с использованием платных таксофонов и пр. Прочитав, сколько он будет получать, Пелтон подтвердил полное удовлетворение предложенными условиями.

Вскоре после моего прибытия в Вашингтон Хэвиленд Смит — сотрудник ЦРУ, который играл в оперативные «кошки-мышки» с Ремом Красильниковым в Бейруте, — предпринял попытку затеять такую же игру и со мной. Являясь уже руководителем вашингтонского отделения ЦРУ, Смит узнал о моем нахождении в США от ФБР. Признав, что они пока никак не могут ко мне подобраться, коллеги Смита в ФБР могли только приветствовать появление дополнительной возможности по оперативной разработке моей персоны. Смит знал, что я люблю хоккей, потому он начал атаку на меня с того, что взял одного из своих сыновей на встречу хоккеистов США — СССР, проводившуюся в США в начале 80-х годов. Ради такого случая ФБР даже достало для него билеты. Смит получил наслаждение от игры, он даже начал подшучивать над своим сыном, находящимся на действительной службе морским пехотинцем, когда тот уж слишком патриотично негодовал по поводу «этих коммуняк», которые так хорошо играют против «наших парней».

Мне игра тоже понравилась. Во время перерыва я покинул место, чтобы купить «hot dog» — сэндвич с горячей сосиской. Смит ухитрился встать в очередь сзади меня. Я заметил его совершенно случайно, но он как будто не обращал на меня никакого внимания. Я попытался скрыть мое удивление. Когда я заплатил за сэндвич и стал уходить, я вынужден был повернуться к нему лицом. Теперь Смит смотрел прямо на меня.

— Боже мой, я ведь Вас знаю! — воскликнул он. — Погодите, откуда? Вы не работали на Ближнем Востоке, в Тегеране?

Я был в замешательстве.

— Нет, нет, — ответил я.

— Послушайте, мне знакомо ваше лицо, — упорствовал он. — Я просто не знаю, где я Вас видел и кто Вы.

Я сделал все, чтобы показать, что я абсолютно не заинтересован в продолжении разговора со Смитом. Конечно, я его узнал, но почему я должен помогать американцам в решении их оперативных задач? Им за это платят, вот пусть они и работают.

Юрченко, выполнявший в посольстве обязанности офицера безопасности, вернулся в Москву в июне, спустя чуть больше месяца после прихода в посольство Пелтона. Я увижу его снова только через пять лет — и опять в Вашингтоне, но при обстоятельствах, вероятность которых я не мог даже предположить.

В дальнейшем с Пелтоном работал Василенко, который либо лично встречался с агентом, либо для связи с ним использовал тайниковые операции. Для них, как правило, подбирались удаленные и малолюдные места — вдоль дорог или на пустырях. Заложив тайник, Василенко затем обычно оповещал об этом Пелтона через телефон-автомат. Когда возникала необходимость встретиться с Пелтоном лично, для этого, как правило, использовались оживленные места, часто загородные торговые центры. Нашего сотрудника подстраховывала его жена, что подтверждало легенду поездки на автомашине — делать покупки; она наблюдала за подходом Пелтона к месту встречи или изъятия тайника.

Через шесть месяцев с момента начала нашей работы с Пелтоном Василенко участвовал в его вывозе за границу — в Вену для первой из нескольких его встреч с руководящими работниками Центра. В Европе были более безопасные условия для проведения с агентом необходимых оперативных мероприятий. Мне импонировал этот человек своей категоричностью и конкретностью, однако работа с ним не всегда шла гладко. Спустя несколько месяцев он вдруг исчез — мы решили, что он, получив от нас необходимую ему сумму денег, решил прекратить контакты с нами. Но он снова появился, уже в 1981 году, когда после поисков нам удалось его обнаружить проживающим в местечке Vienna в штате Вирджиния. Поскольку Василенко был одним из немногих сотрудников резидентуры, знавшим Пелтона в лицо, Андросов поручил ему отыскать его и восстановить контакт с заблудшим агентом.

Вот одна из более-менее типичных операций по встрече с Пелтоном: несколько машин (их число иногда доходило до десяти) одна за другой выезжают с территории жилого комплекса. Каждая направляется по своему маршруту. За рулем одной из них находится Василенко. Он едет на север по 16-й улице, затем сворачивает на запад по М-стрит и, доехав до 24-й улицы, поворачивает на юг, у К-стрит, опять поворачивает и начинает движение на восток. Затем оперработник начинает «крутиться» по городу и его окрестностям, чтобы убедиться, что за ним нет «хвоста» ФБР. После двух-трех часов такой езды он наконец берет направление на большой торговый центр в Вирджинии «Tysons Corner». Там на стоянке автомашин его уже ожидает Пелтон.

Большая часть получаемой от Пелтона информации имела отношение к деятельности АНБ США. Среди документов практически не было имевших гриф «сов. секретно», пока на встрече с ним в Европе, состоявшейся после возобновления контакта, Пелтон впервые передал нам нечто экстраординарное — сведения об операции Агентства национальной безопасности под кодовым названием «Ivy Bells». Трудно было поверить, что такое было вообще возможно. Речь шла о колоссально дорогостоящей и очень рискованной операции ВМС США по подсоединению к советским линиям связи, проложенным по дну Охотского моря, разделяющего материковую территорию СССР с Камчатским полуостровом. Кабель соединял нашу базу подводных лодок в Петропавловске со штабом Тихоокеанского флота во Владивостоке.

В августе 1972 года, действуя со специально оборудованной подводной лодки, глубоководные водолазы ВМС США «врезали» в кабель записывающую аппаратуру, автономно работающую от батарей. В течение следующих восьми лет американские субмарины регулярно, с интервалами в шесть-восемь недель, снимали записанные кассеты и устанавливали новые, где регистрировались все переговоры между базой и военно-морским начальством, которые велись в полной уверенности, что линия связи надежно защищена от возможного подслушивания всеми техническими средствами потенциального противника. Полученные американцами записи обеспечивали им доступ к переговорам командования с подводными лодками, а также позволяли получать разнообразные сведения технического и оперативно-тактического характера о советском подводном флоте.

Операция «Ivy Bells» была серьезным разведывательным успехом США, на осуществление которой американцы израсходовали сотни миллионов долларов, и Вашингтон планировал ее значительно расширить. Устранение этой угрозы безопасности СССР обошлось нашему государству в 35 тыс. долларов, заплаченных Пелтону за полученные от него документы.

В то время, когда специальные суда советских ВМС «прочесывали» дно Охотского моря в поисках шпионской аппаратуры США, отношения между двумя странами все более ухудшались. Американские средства массовой информации были полны всевозможной критики Советского Союза. После ввода советских войск в Афганистан самолетам Аэрофлота было запрещено совершать рейсы в Нью-Йорк. В Соединенных Штатах проводились различные митинги протеста, в частности по притеснениям в СССР лиц еврейской национальности и с требованиями их свободной эмиграции из Советского Союза. Каждый случай нелегального ухода или побега из СССР еще больше нагнетал обстановку.

На фоне происходящего все ощутимее начал вырисовываться зловещий спектр возможного ядерного конфликта. Когда в 1980 году президентом США был избран ярый консерватор и реакционер Рональд Рейган, это окончательно убедило председателя КГБ Юрия Андропова, что Соединенные Штаты планируют нанесение внезапного ядерного удара по СССР.

Он издал приказ, который обязывал большинство заграничных резидентур активно участвовать в специально разработанной крупномасштабной операции RIAN (расшифровывается как «внезапное ракетно-ядерное нападение») с целью обнаружения признаков подготовки Соединенных Штатов к внезапному нападению на СССР. Опасения Андропова относительно возможности такого развития событий только возросли, когда в 1982 году он стал лидером страны.

На следующий год операция RIAN стала приоритетной задачей советской разведки. Хотя так и не было выявлено никаких признаков готовности США нанести упреждающий ядерный удар по СССР, подобная опасность особенно остро ощущалась советским руководством в 1983 году, когда НАТО провела специальные ядерные маневры «Able Archer», а стратегические силы СССР были приведены в состояние повышенной боевой готовности, чего не было со времен кубинского кризиса.

Несмотря на все эти события, слухи и предсказания экспертов, что Москва и Вашингтон находятся на грани ядерного конфликта, были явно преувеличены.

Практически ежедневно я ощущал на себе напряжение, находясь и работая на территории «главного противника», и все же мне не могла не понравиться жизнь в Америке. Больше всего я любил поездки по стране. После всех моих загранкомандировок я наконец-то мог себе это позволить относительно безболезненно с финансовой точки зрения. Елена, Алена и я смогли побывать в разных городах, посещали парки отдыха и развлечений, проехались вдоль побережья Атлантики, купались в океане. Мы несколько раз побывали в Нью-Йорке, видели Ниагарский водопад. Иногда я использовал такие поездки в оперативных целях. Например, в преддверии Олимпийских игр 1984 года Центр попросил оценить уровень подготовки американских спортсменов и существующие в США прогнозы их возможных результатов. Советское руководство на основе этой информации хотело прийти к решению, стоит ли СССР участвовать в Олимпиаде (демарш отказа мог бы быть ответом Вашингтону на бойкот Соединенными Штатами Олимпийских игр 1980 года в Москве). Это и явилось причиной моей поездки в Лейк-Плэсид, где собрать интересующие нас сведения не представляло большого труда, поскольку процесс тренировок американских спортсменов относительно открыт. У меня даже осталось много свободного времени для сугубо туристических развлечений.

Большое удовольствие получали мы с женой от контактов и встреч с интересными людьми. Среди наших знакомых была Елена Камкина — хозяйка хорошо известного в Вашингтоне книжного магазина в пригороде Вашингтона Роквелл, в котором продавались издаваемые в СССР книги. Магазин назывался «Виктор Камкин» — по имени ее мужа, который его открыл. Елена продолжила дело мужа, когда тот скончался в 1974 году. Это был своего рода монумент холодной войны, ирония и определенная двойственность которого заключалась в том, что магазин субсидировался советской стороной, а в нем продавалось много книг и других изданий, запрещенных к распространению в Советском Союзе. Магазин был очень популярен среди студентов, творческой интеллигенции США, правительственных чиновников и иммигрантов — выходцев из России. Камкина не была объектом разведывательной работы, с ней было просто приятно проводить время. Она всегда была окружена интересными людьми, устраиваемые ею в магазине рождественские праздники пользовались большой популярностью в советской колонии. Она была родом из богатой семьи, которая эмигрировала из России после революции 1917 года. Будучи примерной и патриотичной американкой, она сохраняла искренний интерес к своей бывшей Родине и получала удовольствие от встреч с советскими людьми.

Постепенно моя жена Елена преодолевала первоначальную подозрительность и предубежденность по отношению к американцам и понемногу начала общаться с теми из них, кого мы уже знали и не опасались быть вовлеченными в какие-либо провокации. Тем не менее, с ней произошло несколько не очень приятных случаев, что, в общем, подтверждает тот подчас надоедавший, но, тем не менее, остающийся актуальным совет «быть всегда начеку» в недружественной стране. Одно происшествие касалось журнала «People», выпуски которого жена любила читать. Однажды она получила из редакции письмо, уведомлявшее ее, что она выиграла в лотерею 1 млн долларов. Когда она мне об этом рассказала, я пошутил, что для нас эта сумма маловата. Однако, убедившись, что письмо является частью задуманной провокации, она старалась больше не выходить в город без меня.

Другой инцидент произошел в уже упомянутом ранее торговом центре «Tysons Corner» в Вирджинии. Однажды, когда со сделанными покупками мы вернулись к машине, я заметил письмо за щеткой ветрового стекла. В записке за сотрудничество с ФБР мне предлагался 1 млн долларов и был оставлен номер телефона, по которому следоьлло позвонить. Понимая, что сейчас за мной откуда-то наблюдают, я разорвал письмо на мелкие клочки и бросил их в стоящую рядом корзину для мусора.

Это был не единственный случай, когда я получал подобные письма либо же выбирались другие способы подхода ко мне. Однажды вдвоем с Еленой мы поехали к океану на пляжи в штате Делавэр вместе с несколькими семьями других дипломатов посольства. Когда я встал, чтобы пройтись вдоль кромки набегавшей океанской волны, несколько человек, ранее расположившихся невдалеке от нас, пошли за мной. Позже мы заметили, что у них были устройства, позволяющие подслушивать на расстояние. После этого случая я с семьей плавал только в Чесапикском заливе, в штате Мэриленд, где посольство имело довольно большую и комфортабельную летнюю резиденцию и где мы были в относительной безопасности.

«Советская разведка считалась лучшей в мире. Конечно, с точки зрения размеров финансирования ее деятельности и штата сотрудников КГБ не мог тягаться с ЦРУ. В 1989-90 годах бюджет ЦРУ составлял 30 млрд долларов, а весь бюджет КГБ — 5 млрд рублей (около 8 млрд долларов). И речь шла о деньгах, выделяемых не только на проведение внешних и внутренних разведывательных операций, но также на обслуживание погранвойск и других подразделений Комитета. И тем не менее, когда мы и американцы сталкивались лбами друг с другом, КГБ в большинстве случаев выходил победителем. Почему нам это удавалось?

Потому что абсолютное большинство сотрудников разведки полностью отдавали себя делу, которому они служили. Да, по сравнению с обычными советскими людьми нам лучше платили, но разница не была такой уж большой. Зарплата сотрудников разведки была несколько выше той, которую получали советские дипломаты, но она оставалась неизмеримо меньше денежного содержания наших коллег из ЦРУ. Основными движущими силами работы в КГБ были патриотизм и энтузиазм».

Леонид Шебаршин, бывший начальник ПГУ КГБ

Летом 1983 года в советское консульство поступило стандартное заявление о выдаче иностранцу туристической визы в СССР, к которому было приложено письмо. Автор — американец просил о встрече с представителем КГБ для передачи информации, которая может представлять интерес для советской стороны. В качестве места встречи заявитель предложил здание Капитолия в Вашингтоне — довольно смелый шаг, учитывая предполагаемый характер встречи, однако не такой уж безрассудный, если иметь в виду, что ФБР вряд ли заподозрит, что предусмотрительный и осторожный сотрудник КГБ предпочтет для встреч со своими агентами эту кишащую людьми туристическую Мекку. Этим американцем был Эдвард Ли Говард.

После того как Москва переслала в вашингтонскую резидентуру письмо Говарда, мы с Андросовым обсудили сделанное им предложение. Было решено отказаться от встречи, поскольку не было уверенности, что это не ловушка ФБР. Был период обострения пропагандистской войны между США и СССР, и раскрытие доблестными парнями из ФБР вербовочной операции русских в почитаемом всеми гражданами США месте — здании Конгресса США — вызвало бы в стране волну возмущения и протестов. Резидентура информировала Центр о наших соображениях, которые были приняты.

Трудно было предположить, что мне еще придется неоднократно слышать эту фамилию. Бывший доброволец Корпуса мира США Говард после работы в американском Агентстве международного развития (USAID) был зачислен в ЦРУ. Он был выбран для глубоко законспирированной оперативной командировки в Москву в 1982 году и с этой целью на «Ферме» — знаменитой разведшколе ЦРУ — прошел специальную подготовку («Internal Operations Course») под руководством Джека Платта — жесткого и требовательного инструктора, когда-то служившего в морской пехоте США. Мария, жена Говарда, тоже бывший доброволец Корпуса мира, работавшая в Латинской Америке, также прошла подготовку в рамках поддержки выполняемой мужем операции.

Однако у Говарда был «свой скелет в шкафу», о котором он умолчал, когда подписывал контракт с ЦРУ, — чрезмерное употребление алкоголя и наркотиков. Любопытно, что будущую работу в ЦРУ, полную, по его представлению, приключений и блеска, Говард считал лучшим способом избавления от своих пороков. По воспоминаниям Платта, Говард, готовящийся стать героем Америки, овладевал разведывательным ремеслом серьезно и настойчиво. Позже Мария признается Платту, что в течение всего шестинедельного курса подготовки Говард воздерживался от какого-либо употребления алкоголя и наркотиков, поскольку не хотел упустить шанс поездки в Москву. Он сильно нуждался в моральной поддержке жены и признавался, что ему не нравится жесткая программа тренировок на «Ферме».

Чтобы подготовить Говарда к работе с агентурой и операциям с использованием аппаратуры прослушивания, его учили закладывать тайники, работать с оперативной техникой, обнаруживать наружное наблюдение и уходить от него. Он был также проинструктирован по ряду секретных разведывательных операций, проводимых ЦРУ в Москве. Однако, когда Говард почти завершил свое оперативное «образование», рутинная проверка на «детекторе лжи», входившая в программу подготовки, показала, что он лгал относительно употребления в прошлом психотропных препаратов. Были вскрыты и другие проблемы. Говард был уличен в краже и обмане во время практических городских занятий. На следующий месяц, в мае 1983 года, он был уволен из ЦРУ.

Говард считал, что с ним обошлись несправедливо. Обвиняя ЦРУ в том, что Управление разрушило его мечту стать национальным героем, он стал снова сильно пить и периодически делал хулиганские звонки в американское посольство в Москве. ЦРУ не теряло его из виду, однако почему-то не информировало ФБР, что Говард представляет потенциальную опасность, совершив критическую ошибку, повлекшую в итоге угрозу национальной безопасности США. ЦРУ даже располагало данными своего психиатра, который беседовал с Говардом, признавшимся ему, что он несколько раз приезжал в Вашингтон и прохаживался около советского консульства, но не решался войти внутрь.

Год спустя после первой неудачной попытки Говарда установить контакт с КГБ Центр пересмотрел отказ резидентуры начать с ним работу. Подняв его заявление о выдаче визы для въезда в СССР, мы узнали его адрес в одном из пригородов Вашингтона. Однако к тому времени он оттуда съехал, а на звонки по телефонным номерам, которые он оставил вместе с заявлением, никто не отвечал. Предположив, что, возможно, он продал дом, в котором жил, мы начали разыскивать агентство по продаже недвижимости, которое могло заниматься этой сделкой. Нам это удалось. Одному из своих сотрудников я поручил установить через это агентство новый адрес Говарда, выступая в качестве его друга, с которым долго не встречался. Таким образом Говард был найден проживающим в штате Нью-Мексико.

По установленному номеру его домашнего телефона мы позвонили Говарду и напомнили о письме, которое он оставил год назад в советском консульстве. Оперработник был несколько озадачен, поскольку Говард такой факт с трудом вспомнил, но воодушевился, когда Говард с энтузиазмом отреагировал на предложение о сотрудничестве. Ему было предложено выехать в Вену для встречи с человеком, с которым ему предстояло работать. Когда он дал на это согласие, ему пообещали, что позже мы информируем его, когда и каким образом туда выехать. На этом роль резидентуры в оперативной судьбе Говарда закончилась; с этого момента работа с ним велась с позиции Центра, который использовал систему отправки ему через наше консульство в Сан-Франциско почтовых сообщений, в которых содержались инструкции по организации очередной встречи.

Многие разведывательные и контрразведывательные операции давали неожиданные побочные результаты, к удивлению всех действующих в них участников. Взять хотя бы того же Олдрича Эймса. 13 июня 1985 года, оставив Эймса в баре ресторана «Чад-викс» и выйдя на улицу, я вроде бы опять вернулся в знойный вашингтонский летний день. Только что я стал свидетелем по-истине знаменательного события в истории советской разведки.

В тот момент я еще не осознавал в полной мере значения и важности случившегося. Позже я узнал, что несколькими часами раньше, чем это произошло в Вашингтоне, мой бейрутский наставник Рем Красильников, ставший начальником американского отдела Второго главного управления КГБ и считавшийся одним из самых опытных профессионалов советской контрразведки, руководил арестом в Москве молодого сотрудника ЦРУ. Эта операция также помогла склонить в нашу пользу чашу весов противоборства разведок двух стран.

Американца звали Пол Стомбау. Он подъезжал к парку на западе Москвы, где у него была назначена встреча с советским ученым Адольфом Толкачевым. Идя к назначенному месту, Стомбау увидел его издалека. На самом деле это был актер, загримированный под американца. Настоящий Толкачев уже находился в Лефортово и ожидал суда, который позже приговорил его к расстрелу. Сообщенные им Красильникову сведения о намеченной операции позволили нашим контрразведчикам подготовиться к встрече лже-Толкачева с сотрудником ЦРУ, у которого при аресте изъяли 150 000 рублей, закамуфлированную мини-камеру для фотосъемок, лекарство для агента и другие вещественные доказательства шпионажа.

Человек, которому все это предназначалось, не был рядовым ученым, так же как и рядовым агентом. Адольф Толкачев — сотрудник сов. секретного конструкторского бюро, проектирующего реактивные истребители нового поколения, был наряду с Олегом Пеньковским наиболее ценным агентом Центрального разведывательного управления США. Имеющий оперативный псевдоним «Shere» (позже «Vanquish») Толкачев передал американцам десятки тысяч страниц секретных документов из служебной библиотеки своего СКВ. Снабженный миниатюрной камерой, он фотографировал их и сообщил американцам массу секретных сведений по военной электронике, авиации, ракетной технике и системам вооружений. Полученная от Толкачева информация позволила Вашингтону сэкономить миллиарды долларов и годы научных исследований и в итоге создать оружие нового поколения. По сути, Толкачев оплачивал американским налогоплательщикам все существование ЦРУ, потому что переданные им технические сведения позволили правительству США с лихвой перекрыть расходы на все другие операции Управления.

А ведь всего этого, пожалуй, могло и не случиться. Несколько раз проигнорировав предложение Толкачева о сотрудничестве, ЦРУ наконец пошло на установление с ним оперативного контакта только благодаря его невероятному упрямству и желанию, чтобы его принимали всерьез. Первую попытку он сделал в 1977 году. Приблизившись к американцу, заправлявшему свою автомашину на бензоколонке около посольства США, которая обслуживала только иностранных дипломатов, он сунул ему подготовленную заранее записку. Американцем был не кто иной, как Роберт Фултон, резидент ЦРУ в Москве. В анонимной записке сообщалось, что автор работает в военном НИИ, разрабатывающем радиолокационную технику, и готов передавать США важную информацию.

Американцы проигнорировали предложение Толкачева. Тот оставил вторую записку — опять молчание, затем третью — снова никакой реакции. В этот период руководство Лэнгли, еще не оправившееся от паранойи всеобщей подозрительности, насаждаемой в ЦРУ недавно ушедшим в отставку руководителем контрразведывательных операций ЦРУ Энглтоном, запретило проведение каких-либо вербовок агентуры. ЦРУ было убеждено, что записки являются делом рук КГБ. Понадобился приезд в Москву нового резидента ЦРУ — упрямого и своевольного Гарднера Хэтавея, чтобы после нескольких попыток все же добиться от Вашингтона разрешения вступить в контакт с московским «инициативником». Хэтавей, который в 1985 году станет руководителем контрразведки ЦРУ, прославился в Москве во время пожара в американском посольстве, когда силой не пустил в помещения центра связи бригаду советских пожарных — в действительности офицеров КГБ.

А Толкачев продолжал бомбардировать американцев своими записками, постепенно все больше и больше рассказывая в них о себе и своих возможностях. Благодаря упрямству Хэтавея в штаб-квартире Управления наконец решились вступить с ним в контакт. Однако первая попытка закончилась неудачей — на домашний телефон Толкачева был выдан звонок, но трубку подняла его жена. Толкачев же не сдавался. Одналоды он даже сумел войти в Спасо-хаус — особняк-резиденцию американского посла. Встретившим его американцам он сказал, что ненавидит советскую систему и хочет сделать все от него зависящее, чтобы ее разрушить.

Через несколько месяцев в ЦРУ поняли, что это ученый высокого класса, который имеет доступ к очень важной научной и технической информации военного характера. Толкачев начал работать на американцев в январе 1979 года. Сотрудничество продолжалось долгих шесть лет, в течение которых никто, даже жена и сын, не знал о темной стороне его жизни.

Когда КГБ наконец стало известно о шпионской деятельности Толкачева, для его ареста Красильников привлек бойцов специального подразделения «Альфа». Это случилось воскресным днем в апреле 1985 года, когда ученый возвращался с дачи в Москву. Сотрудники «Альфы», переодетые в форму инспекторов ГАИ, остановили его машину и жестами показали, чтобы он подъехал к стоящему микроавтобусу, водитель которого что-то горячо доказывал стоящему рядом инспектору. Как только Толкачев вышел из машины, задние двери автобуса открылись и оттуда выскочила бригада захвата. Они надели на него наручники и почти полностью раздели, чтобы предотвратить возможное самоубийство Толкачева от спрятанного где-нибудь в одежде яда. После этого его отвезли в лефортовскую тюрьму.

Была обыскана квартира Толкачева, расположенная в одной из семи престижных сталинских высоток — в доме на площади Восстания. Шкафы и полки в кладовках были забиты коробками с деньгами, насчитывавшими миллионы рублей.

О Толкачеве нам сообщил новоиспеченный сотрудник ЦРУ, готовившийся принять его на связь от прежнего «куратора» — Стомбау. Этим сотрудником был Эдвард Ли Говард.

Холодным осенним вечером 2 ноября 1985 года я, окончив работу, сел в машину и взял курс на жилой комплекс, около которого велось строительство нового здания советского посольства. Ему предстояло заменить ставший тесным наш особняк на 16-й улице. Период, который позже американцы назовут «годом шпиона», уже беспокоил нас своими необычными обстоятельствами и значительностью происходящих событий. Конечно, американцы не догадывались об основной причине успехов советской разведки — вербовке Олдрича Эймса и Роберта Хансена — и узнали об этом только спустя годы. После этих вербовок я считал, что меня уже ничто не может удивить. Однако вид Станислава Андросова, идущего навстречу мне, когда я припарковывал в подземном гараже комплекса свою машину, предвещал новости, о существовании которых я не мог предполагать даже в кошмарном сне.

Резидент выглядел крайне озабоченным.

— Иванов сообщил мне, что Вы приехали, — проговорил он, когда я вылез из машины. (Он говорил о дежурном сотруднике охраны, контролирующем въезд и выезд автомашин посольства из комплекса.) — Юрченко вернулся.

— Что? — выдохнул я.

Я ожидал услышать от Андросова все что угодно, но не эту ошеломляющую новость.

— Он сейчас здесь, в комплексе. Появился минут двадцать назад. Сказал, что решил вернуться сам.

— Я не верю этому. Сукин сын!

У меня в голове все смешалось. Неужели Юрченко мог после всего, что случилось, вернуться назад?

Полковник Виталий Юрченко был моим подчиненным и работал под прикрытием офицера безопасности посольства до 1980 года. Это он встретил и провел первую беседу в посольстве с Рональдом Пелтоном, бывшим шифровальщиком Агентства национальной безопасности США, кто выдал нам операцию американцев «Ivy Bells». Вернувшись после окончания командировки в Москву, он через некоторое время стал заместителем начальника 5-го отдела управления «К» ПГУ. Я его больше не видел и мало что о нем знал до 1 августа.

В тот день я был в своем кабинете, когда в резидентуру поступила шифротелеграмма Крючкова с пометкой «Срочно, совершенно секретно»: «Во время командировки в Рим Юрченко сбежал к американцам». Поскольку помимо дела Пелтона Юрченко был в курсе еще нескольких операций вашингтонской резидентуры, мы спешно проанализировали, что он мог выдать американцам. Больше всего меня пугала мысль, что он мог знать об Эймсе! Юрченко не имел доступа к информации об этом ценном источнике разведки, но, вполне возмолшо, мог что-то слышать по неизбежным даже в таких закрытых организациях, как КГБ, слухам и сплетням. В телеграмме Крючков также запрашивал мнение резидентуры о целесообразности вывода Эймса в Москву.

Я пытался освежить в памяти все, что знал о Юрченко. До своего приезда в Вашингтон в 1975 году он служил в Третьем главном управлении КГБ, занимающемся вопросами военной контрразведки. В Вашингтоне я работал с ним в течение полугода. Юрченко был эффективным руководителем службы безопасности посольства. Он хорошо знал свое дело, правильно строил отношения с другими сотрудниками резидентуры, занятыми на этом участке работы, был достаточно опытен, чтобы владеть полной информацией о советской колонии в Вашингтоне. В деле с Пелтоном он вел себя безукоризненно. Когда в конце 1980 года Юрченко вернулся в Москву, я отправил в Центр характеристику, положительно оценивающую его работу.

Юрченко не привлекал к себе особого внимания в посольстве, но время от времени в его поведении возникали какие-то странности, которые я относил к издержкам стресса и напряженной работы. Хотя вся его подтянутая атлетическая фигура демонстрировала отменное здоровье, он был очень мнителен и любой прыщик на теле или небольшое недомогание рассматривал как начало серьезного и чуть ли не неизлечимого заболевания. Он был очень разборчив в еде и постоянно глотал какие-то таблетки.

Однажды в по-вашингтонски невыносимо жаркий влажный день, находясь вместе наверху в резидентуре, Юрченко, как будто прочитав мои мысли, вдруг громко заявил: «Я просто умираю от жажды!».

Я молча налил стакан воды из стоящего рядом графина и протянул его коллеге.

— Вода кипяченая? — спросил Юрченко.

— Нет. Ну а какая разница? Мы же в Америке, а не в Африке.

— Она не отфильтрована должным образом. Я пью только отфильтрованную или бутылочную воду, в крайнем случае — обычную, но кипяченую.

— Как хочешь.

Выпив наполненный стакан, я, тем не менее, как-то отметил эту особенность Юрченко, нетипичную, что ли, для русского человека.

Пятый отдел управления «К» ПГУ, в котором Юрченко был заместителем начальника, контролировал деятельность советских зарубежных организаций и работающих там наших граждан. У Юрченко сложились хорошие отношения с Дмитрием Якушкиным, бывшим нашим резидентом в Вашингтоне, с которым они вместе проработали несколько лет. Когда Якушкин в 1982 году вернулся в Москву и стал начальником 1-го (американского) отдела ПГУ, он спустя некоторое время убедил руководство главка назначить Юрченко своим заместителем. Это произошло в апреле 1985 года.

Ничто не предвещало того, что произошло всего несколько месяцев спустя, когда Юрченко убедил начальство разрешить ему вылететь в краткосрочную командировку в Рим якобы для того, чтобы разобраться в ситуации, сложившейся вокруг американского заявителя — радиста в центре связи ВМС США в Неаполе, который выразил готовность сотрудничать с советской разведкой. Юрченко утверждал, что американец Томас Хейден является агентом-двойником ЦРУ и ему нельзя доверять.

События, связанные с исчезновением Юрченко в Риме, его появлением в Вашингтоне, и сообщения о его судьбе вплоть до возвращения в ноябре 1985 года в Москву оцениваются неоднозначно. Существуют две версии пребывания Юрченко у американцев: как это описывается средствами массовой информации США и другая — как их излагает наша сторона. Вниманию читателей предлагаются обе версии, а выводы каждый может делать самостоятельно.

Находясь в Риме, 1 августа Юрченко сказал своим коллегам по резидентуре, что хочет посетить ватиканские музеи. Выйдя из жилого комплекса советского посольства, находящегося в восточной части Рима, он вместо этого направился в отель «Via Veneto», расположенный прямо напротив американского посольства. Оттуда он позвонил на коммутатор посольства США и после короткого разговора ему было предложено перейти улицу и войти в посольство. Юрченко принял решение бросить в Москве свою жену, дочь и усыновленного мальчика. Он был готов стать самым высокопоставленным офицером советской разведки, перешедшим к американцам.

В ходе своего первоначального допроса в посольстве США Юрченко рассказал сотрудникам ЦРУ, что он видел шифротелеграмму из нашей венской резидентуры, где упоминался американец-заявитель, некий «Роберт», который «сдал» Адольфа Толкачева. Юрченко также сообщил американцам, что советская разведка регулярно получает важную разведывательную информацию от своего агента в Агентстве национальной безопасности, который начал сотрудничать с нами в 1980 году и раскрыл операцию ЦРУ «Ivy Bells». Теперь американцы узнали, как русским удалось обнаружить подводные подслушивающие устройства, установка которых так дорого обошлась налогоплательщикам США. Любопытно, что, хотя сам Юрченко принимал непосредственное участие в беседе с Пелтоном и его вербовке, американцам он якобы заявил, что не помнит настоящей фамилии агента.

Начальник отдела ЦРУ по СССР и странам Восточной Европы (отдел SE) Бэртон Гербер и его заместители все еще не могли докопаться, кто мог выдать операцию «Ivy Bells», поэтому они мгновенно среагировали на заявление Юрченко, предположив, что «Робертом» был Эдвард Ли Говард.

Уход Юрченко к американцам серьезно поднял боевой дух руководства ЦРУ, особенно его директора Билла Кейси, закоренелого бойца холодной войны, который никак не мог пережить решение Конгресса США прекратить военную помощь никарагуанским контрреволюционерам, пытающимся свергнуть социали-стское правительство Даниеля Ортеги.

Американцы самолетом переправили Юрченко в Вашингтон и разместили его на конспиративной квартире в Оуктоне, штат Вирджиния. Гербер поручил Олдричу Эймсу, руководителю контрразведывательных операций отдела, принять участие в допросе Юрченко. К этому времени Эймс работал на нас уже в течение почти четырех месяцев. Была очень большая обеспокоенность, что Юрченко его может выдать. Мы даже не могли предупредить Эймса, поскольку он был занят на допросах советского перебежчика.

Утром в день прилета Юрченко Эймс несколько опоздал на базу «Эндрюс» ВВС США, но был одним из первых, кто приветствовал перебежчика на американской земле. Эймс пытался понять, знает ли Юрченко что-либо о нем. Хотя во время первых допросов Юрченко в американском посольстве в Риме тот ничего не сказал об Эймсе или о каком-либо другом агенте КГБ, по внешним признакам похожим на него, Эймс, естественно, очень нервничал.

Трезво рассуждая, наш агент понимал, что несмотря на то, что Юрченко работал в управлении «К» ПГУ, маловероятно, что подобное может произойти, хотя он также допускал, что, невзирая на существующие в советской разведке строгие правила допуска к секретной информации, болтовня и сплетни среди сотрудников могли привести к утечке сведений и о нем. Он решил быстро действовать на опережение. Сев на заднее сиденье автомашины, увозившей перебежчика, он незаметно сунул ему в руку записку следующего содержания: «Если Вы располагаете очень важной информацией, которую Вы хотите сообщить только директору ЦРУ или другому высокопоставленному представителю правительства США, дайте мне знать, и я организую вашу встречу с ними». Юрченко на это никак не отреагировал. Эймс продолжал настаивать, пока тот не рассказал ему о том, что я был неожиданно вызван в Москву в апреле или мае 1985 года. Юрченко правильно угадал, что мое внезапное появление в Центре стало предметом кулуарных обсуждений в коридорах Ясенево. Многие заподозрили, что в Вашингтоне произошли какие-то крупные события. К счастью, в этих сплетнях Эймс или кто-либо подобный ему не упоминались.

Когда Эймс через несколько дней встретился со своей официальной связью — советским дипломатом Сергеем Чувахиным, нам стало ясно, что он находится вне подозрений. Нам повезло еще благодаря тому обстоятельству, что ЦРУ причиной всех своих агентурных потерь считало Эдварда Ли Говарда. Только когда мы убедились в безопасности Эймса, мы смогли в полной мере оценить его возможности получать необходимую разведке информацию. В последующие дни и недели агент практически в режиме реального времени снабжал нас сведениями о «раскручивании» Юрченко в ЦРУ. Эта информация немедленно ложилась на стол Крючкову.

По мнению бывшего заместителя начальника советского отдела ЦРУ Милтона Бирдена, Юрченко, очутившись в руках ЦРУ в Вашингтоне, подвергся влиянию противоречивых эмоций и настроений. Сбежав из СССР и начав сотрудничать со своими бывшими врагами, уверявшими, что теперь они его самые лучшие друзья, Юрченко не мог не испытывать большого психического напряжения. На это накладывалось еще одно мучавшее его обстоятельство: Юрченко считал, что он смертельно болен раком желудка и ему осталось жить считанные месяцы. Последнее, очевидно, сыграло ключевую роль в его решении покинуть свою семью и страну. Юрченко настоял, чтобы американцы не обнародовали его переход к ним — главным образом из-за того, чтобы не подвергать своих близких возможным репрессиям. Он считал, что, если ЦРУ не будет признавать факт его измены, его семья сможет избежать наказания.

Проводя практически все время на конспиративной квартире, пока шли его допросы сотрудниками ЦРУ, бывший полковник советской разведки стал крайне раздражительным и впал в депрессию. Пытаясь поднять его дух и настроение, американцы в дополнение к обещанным 62 тыс. долларов и обустроенному дому в пригороде Вашингтона посулили заплатить ему еще 7 млн долларов. Ему был также организован частный обед с директором ЦРУ Кейси. Настроение Юрченко улучшилось, но ненадолго.

По мнению американцев, существовала еще одна возможная причина побега Юрченко из СССР: ходило много слухов, что у него в период командировки в Вашингтон якобы были близкие отношения с женой одного советского дипломата. Для меня это было новостью. Все в советском посольстве знали, что они хорошие друзья, но никто не подозревал, что дело зашло так далеко. В 1985 году ее мужа перевели на работу в Монреаль. Пытаясь каким-то образом поднять настроение упавшему духом советскому перебежчику, ЦРУ пошло на довольно рискованный шаг, достойный места в дешевых бульварных романах или голливудских фильмах, — организовало ему встречу с его знакомой, чтобы он попробовал убедить ее покинуть семью и уехать с ним. С соблюдением повышенных мер безопасности его привезли в Монреаль и доставили к квартире, где проживала эта женщина.

Все, кто общался с Юрченко, знали, что у него были сложные отношения с женой. Без сомнения, это серьезный повод, чтобы впасть в депрессию. Теперь он хотел провести последние несколько месяцев, которые ему, так сказать, оставались до смерти, вместе с любимой женщиной. Он не хотел навредить своей семье (отсюда его стремление оградить семью от всех возможных осложнений и невзгод, связанных с его побегом), но хотел дать себе в конце жизни немного счастья. И вот он здесь, у двери дома своей возлюбленной. К его величайшему изумлению, она захлопнула дверь перед его носом. У этой женщины были, возможно, какие-то чувства к щеголеватому красивому полковнику советской разведки, но не к жалкому предателю с комплексом неполноценности. Надежды господина Юрченко провести последние дни своей жизни вместе с любимой в уютном гнездышке, субсидированном американским ЦРУ, рухнули. Удар был оглушительным и коварным.

Моя семья (слева направо): Виктор, Петр, Маша, Вася и мама

Мой отец Иван Яковлевич, офицер НКВД

На свадьбе у Алены (справа - внук Илья)

Бывшие противники (слева направо): Милтон Бирден, автор и Леонид Шебаршим в Москве

Виталий Юрченко, 1985 г.

Вход в жилой комплекс советского посольства около Висконсин-авеню, куда пришел Юрченко

Тайник для Эймса в Бранч-парке, Бетезда, шт. Мэриленд

Арест Эймса сотрудниками ФБР 21 февраля 1994 года

Разорванный листок (после восстановленный ФБР) с инструкциями Эймса резидентуре по закладке ему тайника, датированный 15 сентября 1993 года, части которого были найдены сотрудниками ФБР в контейнере для мусора около его дома

Страница оперативной инструкции Эймсу

Дэвид Мейджор представляет в 1987 году президенту США Рональду Рейгану Олега Гордиевского, бывшего сотрудника лондонской резидентуры

С Еленой и Аленой около ниагарских водопадов в США

Сотрудник ФБР Роберт Хансен

50 000 долларов, оставленных для Хансена в тайнике в Лонг-Бранч парк, шт. Вирджиния и изъятых ФБР

Генерал Дмитрий Поляков -американский агент, выданный Эймсом

Олдрич Эймс в камере

Агент ФБР Сергей Моторин, бывший сотрудник вашингтонской резидентуры, линия «ПР»

Агент ФБР Валерий Мартынов, бывший сотрудник вашингтонской резидентуры, линия «X»

Председатель КГБ СССР Владимир Крючков

Уильям Кейси, бывший директор Центрального разведывательного управления США

Сотрудник МИД Сергей Чувахин

Станислав Андросов, руководитель вашингтонской резидентуры

Сергей Дивильковский, сотрудник советского посольства в Вашингтоне

Первая загранкомандировка: с Еленой, сыном Алешей в Австралии, 1963 год

С Рэмом Красильниковым в Бейруте, 1969 год

В Индии с художником Ильей Глазуновым

Леонид Шебаршин начальник ПГУ КГБ СССР

В Ленинграде в 1953 году во время обучения в Институте иностранных языков МГБ

Здание штаб-квартиры КГБ на Лубянке

Олег Пеньковский, агент ЦРУ США и СИС Великобритании

Подготовленная ЦРУ схема тайника для Пеньковского на Пушкинской улице в Москве

Геннадий Василенко (третий слева) с сотрудниками моей охранной фирмы «Альфа-Пума»

С Еленой и зятем Мэттом в гостях у Котовых

А впереди замаячили другие проблемы и неприятности. Еще когда он находился в Монреале, на глаза Юрченко попалась перепечатанная из «Вашингтон пост» статья в местной газете, где раскрывался его побег и приход в ЦРУ. Но больше, чем обнародованием факта его измены, он был сражен источником этих сведений: это был не кто иной, как сам директор ЦРУ Кейси, которому позарез нужны были хорошие новости о ЦРУ, погрязшему в скандальных операциях в Иране и Никарагуа. Для Юрченко это было равносильно публичной пощечине.

Он возвращался в Вашингтон в подавленном настроении. Чтобы как-то взбодрить перебежчика, ЦРУ устроило ему развлекательную поездку на западное побережье США, где, тем не менее, он никогда не был предоставлен самому себе и всегда был в окружении своих «друзей». Все это время ФБР активно вело поиски агента КГБ в АНБ США, а сотрудник Бюро даже вылетел на западное побережье, чтобы показать Юрченко несколько фотографий. На одной из них тот опознал Пелтона.

Милтон Бирден, в то время заместитель начальника отдела ЦРУ по СССР и странам Восточной Европы (SE), пишет, что после того, как Юрченко указал на Пелтона, его настроение катастрофически упало и он запаниковал. Очевидно, до него наконец дошло, что, подтвердив измену бывшего сотрудника сверхсекретной организации США — Агентства национальной безопасности, он должен будет теперь появиться в суде в качестве свидетеля. Это явится неопровержимым доказательством его измены и поставит окончательный крест на возможности когда-либо вернуться в Советский Союз, а также может привести к преследованию его семьи советскими властями. Если до этого момента в голову Юрченко не приходила мысль о том, чтобы опять поменять друзей на врагов, теперь он, вероятно, начал думать, каким образом он может снова вернуться домой.

Возможно, это случилось несколько позже, когда сияющий Бирден приехал к нему на конспиративную квартиру и поздравил его с эпохальной новостью, что тщательно проведенные лабораторные тесты не обнаружили у Юрченко никаких признаков рака желудка. Юрченко был ошеломлен. Он схватился за голову руками. «Что же я натворил!» — прошептал он. Он не почувствовал никакого облегчения, наоборот, его начали преследовать мучительные мысли, что же его ждет впереди — в жизни, которая, очевидно, растянется на годы и годы вместо нескольких месяцев существования в этом грешном мире.

«Сотрудник вашингтонской резидентуры Александр Кухарь был горячим парнем. Если он видел, что за ним следует машина наружного наблюдения ФБР, он обычно нажимал на педаль газа и пытался от нее скрыться. Этим он занимался все время — даже тогда, когда не выезжал на операцию. Агенты ФБР, осуществлявшие слежку за Кухарем, в таких случаях в своих отчетах писали, что объекту удалось от них скрыться и, естественно, за это получали нагоняй от начальства. Однажды, едва отъехав от посольства, Кухарь увидел, что он окружен четырьмя машинами ФБР — по одной с каждой стороны. Машины ФБР ехали со скоростью не больше 40 км в час, вынуждая нашего сотрудника придерживаться такой же скорости. Он ничего не мог поделать. Его вывели на скоростную трассу № 95 и, проехав с ним еще километров 50, оставили в покое. Такую демонстрацию устроил специальный агент ФБР Дэн Рэнкин. Кухарь “намек” понял и больше никогда не пытался скрыться от ФБР, если в этом не было оперативной необходимости, хотя последнее случалось не часто. Я всегда был против того, чтобы дразнить или как-то иначе досаждать противнику без надобности. Если уж так получалось, что вырваться и скрыться от “наружки” не удавалось, можно было всегда отложить встречу с агентом. Нас этому учили — противника надо уважать».

Геннадий Василенко, бывший сотрудник линии «КР» вашингтонской резидентуры

Джек Платт, руководившей программой, в рамках которой проходил подготовку Эдвард Ли Говард, считался опытным оперативником ЦРУ, служившим во Вьетнаме, Лаосе, Париже и в других местах. Получив высшее образование в «Williams College», техасец по происхождению, он отслужил офицером в морской пехоте США, прежде чем попал в 1963 году в ЦРУ. В 1977 году его перевели в Вашингтон и подключили к сотрудникам, разрабатывающим советское посольство. Всегда стремящийся найти что-то новое в своей работе, Платт заинтересовался, когда однажды коллеги сообщили ему, что в вашингтонской резидентуре КГБ появился новый сотрудник. «Этот парень не похож на типичного Ивана», — сказали ему.

Сотрудники ЦРУ и ФБР могли узнать советского человека за версту. Здесь же шаблоны не подходили. Вновь прибывший офицер советской разведки был всегда по-западному модно одет.

Он уверенно держался, не уклонялся от контактов с американцами. Производил впечатление хорошо образованного человека с солидными связями на Родине. И он не прочь был приударить за женщинами, на что последние реагировали, как правило, положительно. Платт хотел знать об этом человеке больше, что не было невыполнимым, поскольку у ЦРУ был свой агент, работавший в развединституте КГБ в Москве, и он был одним из инструкторов в группе молодых оперработников, в которой учился и объект интереса Платта.

Новым сотрудником резидентуры был Геннадий Василенко, которому позже был передан на связь Пелтон. Высокий и атлетически сложенный, Василенко преуспевал во многих видах спорта. Он хорошо катался на лыжах и коньках, играл в волейбол и баскетбол, любил охоту. После окончания средней школы поступил в Высшее техническое училище имени Баумана (МВТУ), чтобы стать инженером. Но его основной страстью и призванием был волейбол. Василенко мечтал попасть в олимпийскую волейбольную команду страны. Поскольку команда МВТУ была слабой, Василенко стал членом спортивного клуба «Динамо», не подозревая, что многие команды клуба по различным видам спорта, включая знаменитую футбольную команду «Динамо», поддерживаются Комитетом государственной безопасности СССР. После окончания института Геннадию было сделано предложение стать сотрудником КГБ. Он отказался, мотивировав это отсутствием интереса к профессии чекиста. Однако так случилось, что перед началом отборочных состязаний в преддверии Олимпийских игр 1964 года во время тренировок он получил серьезную травму плеча. По этой причине Василенко не был включен в число кандидатов в волейбольную сборную страны. Перед ним встал вопрос, что делать в жизни дальше. Перевесили советы и аргументы его коллег-динамовцев пойти служить в КГБ. Василенко так и поступил и вскоре пересмотрел свое первоначальное предубеждение, найдя, что его привлекают перспективы пока еще не совсем понятной, но манящей приключениями работы разведчика.

Разносторонность талантов Василенко весьма пригодилась ему в новой профессии. Прибыв в 1976 году в Вашингтон, в местных спортивных клубах он стал активно играть в баскетбол и волейбол и быстро обзавелся знакомыми и друзьями. В столице «главного противника» Василенко чувствовал себя вполне естественно и уверенно и вскоре имел несколько перспективных оперативных контактов, среди которых были сотрудники ФБР. Периодически он играл в теннис с офицером ФБР Патом Мэттьюзом. Однажды, зайдя после игры в бар, Мэттьюз предложил Василенко два билета на игру знаменитой баскетбольной команды «Гарлем глоубтроттерс». Такой подарок, да еще человеку, разбирающемуся в баскетболе, нельзя было не принять.

Идею высказал Платт. Он был заинтересован в личном контакте с Василенко, но не хотел это делать обычным для ФБР способом — так называемой «передачей по цепочке», о чем всем в резидентуре было известно и чего в принципе каждый ожидал. Схема работала следующим образом: сотрудник ЦРУ, работающий под прикрытием госслужащего, например чиновника Государственного департамента США, где-то знакомился с советским человеком. После нескольких встреч «дипломат» знакомил контакта со своим «старым другом» — другим сотрудником ЦРУ, задача которого состояла в оценке разведывательной привлекательности нового знакомого. Через некоторое время к игре подключался третий сотрудник ЦРУ — вербовщик, который и пытался завершить всю операцию. Временные этапы подобной схемы были в определенной степени просчитываемы, так что мы могли контролировать весь ход операции.

Вместо всего этого Платт заманил Василенко на игру «Глоуб-троттерсов». Там Мэттьюз и познакомил его с Геннадием. Тому сразу понравился прямолинейный и несколько резкий техасец, который представился сотрудником Агентства национальной безопасности США. Василенко этому не поверил, да он и не нуждался в такой приманке: знакомство и развитие отношений с сотрудником ФБР являлось частью его оперативной деятельности.

Как он и ожидал, Платту тоже понравился русский разведчик, который называл фэбээровца «ковбоем». Американец стал приглашать Геннадия на охоту, и постепенно между ними сложились дружеские отношения. Каждый подробно информировал свое начальство о развитии знакомства, но — как и в случае с Ремом Красильниковым и Хэвилендом Смитом — ни один из них не пытался вербовать другого. Нередко на многих их встречах присутствовал другой сотрудник ФБР — Дэн Рэнкин, который часто привлекался к вербовочным операциям Бюро. В делах ФБР Василенко проходил под псевдонимом «Monolite».

Через некоторое время вашингтонский резидент Дмитрий Якушкин начал с подозрением относиться к развитию отношений Василенко с сотрудниками ФБР. Когда молодой оперработник доложил резиденту о получении от Платта приглашения провести «weekend» вместе с его семьей, Якушкин дал на это согласие, а затем передумал и запретил поездку. После этого он приказал Геннадию совсем прекратить знакомство с американцем. Василенко, тем не менее, принял приглашение, но не доложил Якушкину, что встречался с Платтом, равно как не поставил резидента в известность о последующих контактах с сотрудником ФБР.

Самому Платту тоже пришлось объясняться со своим начальством, почему он топчется на месте в вербовке советского дипломата. В работе с советскими людьми оперативников ЦРУ особенно привлекала в общем-то редкая для обычных американцев возможность «заглянуть» через пропасть, разделяющую их страны, и постараться понять, как живут там — на другой стороне. Платт искренне уважал Василенко, и в первую очередь за его любовь и привязанность к своему сыну Илье.

— Это настоящий мужик, — говорил он о Василенко своим коллегам.

Платт считал, что в вербовочной работе дружбой добиваются больше, чем неприязнью. Пытаясь установить с Геннадием такую степень личных взаимоотношений, которая в итоге поможет ему «перетянуть» русского на свою сторону, он упорно противился неоднократным предложениям шантажировать Василенко.

— Если это сделать, то придется его снова вербовать на каждой встрече, — считал он.

Дружба с Василенко была для Платта своего рода отдушиной, где он мог хотя бы на время забыться и отвлечься от бесчувственной и монотонной бюрократии ЦРУ. Это был тот же самый Платт, который у себя на службе пытался скрыть периодические случаи своего «ухода в запой» и который одновременно развлекал Геннадия историями своих попоек во время отпусков за границей. Вначале Василенко надеялся, что он сможет использовать пристрастие американца к алкоголю для его вербовки, поскольку у того было двое детей, которым надо было дать образование. Однако Платт решительно пресек его попытки.

— Ну и что ты сможешь мне дать? — однажды спросил он Василенко. — Стояние часами в очередях за хлебом? Или комнату в Москве площадью в 9 квадратных метров?

Несмотря на возражения жены, Василенко еще несколько раз встречался с Платтом, игнорируя запрет Якушкина. Во время одного из последних вербовочных зондажей сотрудника ЦРУ Геннадий резко его прервал:

— Послушай, Джек, давай договоримся: если хочешь остаться моим другом — будем продолжать дружить. У нас с тобой много интересных вещей, о которых можно поговорить. Но давай больше не вмешиваться в служебные дела друг друга.

Эта договоренность не всегда соблюдалась. В 1981 году в небольшом ресторанчике на 19-й улице Василенко еще раз отверг предложение Платта и Рэнкина остаться в США вместе со своей семьей. Правда, на этот раз Платт не просил Геннадия согласиться на сотрудничество с ЦРУ — он просто предложил ему четыре американских паспорта и атташе-кейс, доверху набитый долларами. На что Василенко ответил:

— Послушайте, если Вы оба не возражаете, я возьму 20 баксов, чтобы оплатить наш счет.

— Политическая обстановка у тебя дома довольно напряженная. Тебе лучше остаться с семьей здесь, в Штатах, — продолжал настаивать Платт.

— Ребята, мы вроде бы договорились, что я работаю на свою страну, а вы продолжаете защищать вашу.

Спустя два месяца срок командировки Василенко закончился, и он вернулся в Москву. Платт приехал в аэропорт, чтобы проводить своего приятеля. Но на этом история с сотрудником ЦРУ не закончилась. Позже Геннадий был вовлечен в смертельную схватку разведслужб двух стран, в которой участвовали Платт и Роберт Хансен.

По данным американских источников, среди сведений, которые Юрченко выдал американцам за месяцы, проведенные на конспиративной квартире ЦРУ, якобы была информация о судьбе французского агента «Farewell». 43-летний полковник КГБ Владимир Ветров, импульсивный и эмоциональный сотрудник линии «X» (научно-техническая разведка) парижской резидентуры, начал работать на французов в 1980 году. Он передавал в основном сведения, касающиеся деятельности управления «Т», которое в ПГУ специализировалось на добывании для советских ведомств и реализации документов и образцов в различных областях науки и техники. Полученная от Ветрова информация позволила представить громадные масштабы усилий СССР по тайным приобретениям и закупкам западной технологии с целью ускоренной модернизации своей промышленности, главным образом военной, включая радиолокационное оборудование, электронно-вычислительную технику, современные станки и механизмы и т. п.

Одним из советских проектов, о котором агент упомянул в очередном донесении, был план строительства стратегического газопровода из Сибири в Западную Европу. В финансировании проекта участвовали Германия и Великобритания. Его завершение позволило бы СССР дополнительно получать несколько миллиардов долларов в год, а также усилить свои политические позиции в Западной Европе.

Как и США, Франция выступала против строительства газопровода, и во время экономического саммита лидеров западных стран в июле 1981 года в Оттаве президент Миттеран поделился с Рональдом Рейганом информацией, полученной от Ветрова.

Позже, согласно утверждениям ЦРУ, на основе переданных французами сведений американцам удалось «продать» советской разведке сфальсифицированное программное обеспечение ЭВМ, управляющих работой насосов и заслонок на сибирском газопроводе. Перестроенная программа перегружала систему нагрузками выше допустимых. Томас Рид, бывший высокопоставленный чиновник в Совете национальной безопасности при президенте США, курировавший вопросы ВВС США, утверждает, что операция имела оглушительный успех. «Взрыв и последовавший пожар таких масштабов еще никогда не был зарегистрирован космическими средствами разведки», — писал он позже. Авария на газопроводе поставила под сомнение годы усилий советской разведки по добыче научно-технической информации по этому и ряду других проектов СССР.

Подобные утверждения опровергаются советской стороной, однако неоспорима роль проводимых дезинформационных усилий в более широких попытках ЦРУ ограничить усилия советской научно-технической разведки, тем более что на результаты ее работы во многом ориентировалась вся промышленность Советского Союза, особенно военно-промышленный комплекс. Бывшие коллеги и сторонники Рейгана считали подобные действия и мероприятия решающими и существенными факторами, позволившими Соединенным Штатам выиграть холодную войну, что, объективно глядя на факты, было явным преувеличением, хотя очевидно, что взрыв на газопроводе серьезно задержал его ввод в строй и снабжение Запада сибирским газом.

Агент «Farewell» продолжал сотрудничать с французами до 1982 года, когда его шпионская карьера закончилась при довольно экзотических обстоятельствах, возникающих разве что в плохих детективных романах, — все карты спутала его любовница. Будучи в Москве в отпуске, Ветров встретился с ней, и она угрожала сообщить властям о его шпионской деятельности, если агент не согласится бросить свою семью и начать жить с ней. В ответ Ветров пытался зарезать ее ножом. Достоверность последовавших событий окружена мифами и дезинформацией. Женщина выжила, но Ветрова якобы обвинили в убийстве одного из ее любовников, каким-то образом оказавшегося на месте встречи. Ветров был арестован и приговорен к 12-летнему тюремному заключению, но его шпионская деятельность оставалась нераскрытой. И только через два года об этом стало известно от его сокамерника, которому Ветров проговорился в минуту слабости. Он был приговорен к смертной казни и расстрелян. (Эта версия Юрченко не разделяется американцами, которые считают, что Ветрова предал какой-то другой агент.)

Среди прочих сведений, которые Юрченко сообщил американской разведке, было утверждение, сделанное Говардом допрашивавшим его сотрудникам КГБ, что он слышал о «сердитом советском полковнике», который вышел на ЦРУ и предложил шпионить против Советского Союза. Эти сведения дали толчок к активным поискам «полковника», но нам не удалось найти такого американского агента, пока от Эймса не была получена о нем дополнительная информация — почти одновременно с Юрченко. Этим еще раз подтверждается уже почти ставшее аксиомой утверждение, что практически вся достоверная информация об агентуре противника добывается агентами, а не является результатом аналитических усилий.

Юрченко якобы также рассказал ЦРУ о судьбе Николая Артамонова, бывшего офицера ВМС, проходившего службу на миноносце, приписанном к Балтийскому флоту. В 1959 году во время визита корабля, на котором служил Артамонов, в польский порт Гданьск 31-летний капитан влюбился в юную польку, студентку медицинского колледжа. Влюбленная пара решила бежать на Запад. Артамонов ухитрился похитить с миноносца моторную лодку, на которой им удалось по морю добраться до Швеции. Через некоторое время капитан очутился в США, где американцы «сделали ему» новую биографию на имя Николаса Шадрина и устроили на работу аналитиком в Агентство военной разведки США (Defense Intelligence Agency). Быстро приспособившийся к новой жизни, Шадрин в 1966 году привлек внимание вашингтонской резидентуры как энергичный «пропагандист-любитель», читающий публичные лекции по военному потенциалу СССР. Советской разведке потребовалось немного времени, чтобы установить настоящее имя Шадрина и осуществить к нему вербовочный подход, предложив сотрудничать в качестве агента-двойника КГБ. ЦРУ узнало о наших планах в отношении перебежчика от полковника советской разведки, также работающего на американцев, которого Центр командировал в Вашингтон для перевербовки Шадрина. Захватывающая история на этом не заканчивается: ЦРУ не захотело отставать и, в свою очередь, решило перевербовать Шадрина и сделать его агентом-тройником, проинструктировав его согласиться на сотрудничество с КГБ только якобы в результате оказанного на него сильного давления и запугивания. Шадрин так и поступил и сумел убедить нас, что он будет работать против американцев.

В декабре 1975 года Шадрин вылетел в Вену для встречи со своими кураторами из Центра. Несколькими днями позже — такова версия ЦРУ — он исчез. На самом деле Артамонов-Шадрин был похищен, напичкан снотворными таблетками и в таком состоянии вывезен в Чехословакию в багажнике автомобиля. Когда похитившие Шадрина сотрудники КГБ, очутившись на территории Чехословакии, открыли крышку багажника, они сочли его умершим, по всей вероятности, от передозировки лекарств. Отчаянные попытки откачать бывшего моряка с помощью всех имеющихся под рукой средств не увенчались успехом.

Несколько месяцев спустя, в начале 1976 года, в ходе встречи президента США Дж. Форда и советского лидера Л. Брежнева американской стороной был затронут вопрос о пропавшем без вести гражданине США Н. Шадрине. Был дан ответ, что Шадрин в Вене встречался с сотрудниками КГБ, чтобы обсудить условия его возвращения в Советский Союз, однако он не появился, как было обговорено, на второй встрече. Аналогичный ответ позже получил и президент Джимми Картер, также пытавшийся выяснить судьбу исчезнувшего Шадрина.

По версии Юрченко, беспрецедентная ложь Брежнева двум президентам США сделала правду о Шадрине самой охраняемой тайной КГБ. Будучи уверен, что если КГБ станет известно все, что он рассказал американцам об Артамонове, то в СССР пострадает его семья, Юрченко поставил следователям ЦРУ условие, чтобы эта информация не просочилась в американскую прессу. В 1985 году вдова перебежчика подала в суд иск против правительства США по факту насильственной смерти ее мужа, и ЦРУ было вынуждено передать все материалы на Артамонова, включая показания Юрченко, которые вскоре стали известны широкой общественности. Начатое судебное разбирательство также означало возможность появления Юрченко в суде в качестве свидетеля. Бирден в этом отношении придерживается мнения, что, действуя таким образом, ЦРУ, видимо, стремилось, чтобы их беспокойный клиент уже никогда не мог вернуться в Россию. Когда история с Артамоновым все же просочилась в средства массовой информации США, Юрченко почувствовал, что его опять предали.

2 ноября 1985 года Юрченко увидел, что в качестве охраны к нему в этот день приставлен молодой сотрудник ЦРУ Томас Ханнах. Его почему-то недолюбливало начальство, а поэтому ему всегда выпадало дежурство по праздникам или выходным дням. Юрченко удалось уговорить американца отправиться «проветриться» в один из супермаркетов, что было нарушением инструкции. Там он выбрал удобный момент и, на время ускользнув от охранника, сумел позвонить в посольство. После чего ему опять удалось уговорить Ханнаха отвезти его пообедать во французский ресторан «Au Pied de Cochon», находящийся на окраине Вашингтона, в Джорджтауне.

Когда они вдвоем сидели в ресторане, Юрченко вдруг спросил:

— А что ты сделаешь, если я сейчас встану и уйду? Будешь стрелять?

— Нет, мы так не поступаем с перебежчиками, — ответил американец.

Юрченко ответил, что хочет немного прогуляться. Если он не вернется, добавил он, это произойдет не по вине Ханнаха. Затем он встал и просто вышел из ресторана, оставив растерянного сотрудника ЦРУ одного. Прошло несколько минут, после чего Ханнах позвонил своему начальству и сообщил, что русский перебежчик пропал. Такова версия произошедшего с Юрченко в изложении американцев.

— Я сейчас поднимусь к нему, — сказал я Андросову после того, как тот. в гараже жилого комплекса посольства наповал сразил меня новостью о возвращении «блудного сына» советской разведки.

«Дважды перебежчик» находился в квартире офицера безопасности посольства.

Из ресторана до комплекса, находящегося недалеко от Висконсин-авеню, Юрченко дошел пешком, затратив на это около двадцати минут. Подойдя к охраняемым воротам, он позвонил, назвал себя и сказал, что только что сбежал от ЦРУ.

Юрченко выглядел таким же, как я его помнил, правда, может быть, немного похудевшим. Он казался раздраженным.

— Молодец! — сказал я, затем подошел к своему бывшему коллеге и крепко его обнял. — Поздравляю! Добро пожаловать домой! Ты даже не представляешь, как я рад, что тебе удалось убежать, — сказал я. — Как это тебе удалось?

— Сволочи, — выругался Юрченко. — Они похитили меня в Риме. Меня накачивали наркотиками. Я сбежал при первой возможности. Так рад снова оказаться дома. Я очень надеюсь, что смогу найти понимание того, что я здесь, в Вашингтоне, натворил.

Слова Юрченко звучали убедительно. Он, казалось, был счастлив снова быть дома. Он не переигрывал, не пережимал в своей ярости по отношению к ЦРУ, его поведение демонстрировало естественную в таких случаях реакцию усталого и очень запутавшегося человека.

— Ты можешь рассчитывать на нашу полную поддержку, — заверил я его.

Не было каких-либо сомнений, как мы поведем себя дальше с Юрченко. Несмотря на широкое освещение в прессе всех событий, связанных с делом, мы с резидентом договорились убедительно демонстрировать, что верим тому, что он будет нам рассказывать. Хотя Юрченко вернулся, мы не были уверены, как он себя поведет дальше. Может быть, через несколько дней он опять пожелает вернуться к своим американским «друзьям»? Наша главная задача состояла теперь в том, чтобы не дать ему уйти и как можно быстрее переправить его в Москву. А это значит — продолжать демонстрировать удовлетворение по поводу того, что он вернулся, и в то же время создать условия для контроля за его поведением. Он должен был нам поверить, что мы доверяем, поддерживаем и защищаем его, что он среди друзей и ему нечего бояться. Тут мы ничего не изобретали, мы просто действовали в рамках соответствующих инструкций. После непродолжительной беседы с Юрченко я оставил его одного и вернулся к Андросову. Мы вместе выехали в посольство, чтобы сообщить в Центр, что случилось.

Неожиданное появление у нас Юрченко произошло в период разнузданной антисоветской кампании в американской прессе. Даже факт его возвращения американцы пытались использовать в своих целях. ЦРУ, которое пока так и не смогло найти и арестовать ни Эдварда Говарда, ни Рональда Пелтона, вместо этого стало допускать утечки информации о Юрченко и переданных им разведданных, которые подхватывались и тиражировались американской прессой. Это не могло произойти без согласия либо руководства ЦРУ, либо Белого дома. Пойдя на огласку ухода к нам Юрченко и этим восстановив его против себя, ЦРУ и его директор Уильям Кейси тем самым неосмотрительно подвергли риску как проводимые Управлением разведывательные операции, так и будущее самого Юрченко.

Мы не исключали, что Юрченко после его прихода к американцам могли напичкать наркотиками, чтобы сделать его более разговорчивым. Однако сейчас это было не так уж важно. Более существенной была информация о том, какие разведывательные операции и каких агентов он выдал. В дополнение к сведениям о Пелтоне и Говарде Юрченко раскрыл американцам планы действий КГБ в случае возникновения чрезвычайных обстоятельств, например объявления всеобщей воинской мобилизации. В частности, он рассказал о серии проведенных в 1985 году совещаний в Карлсхорсте (Восточный Берлин), штаб-квартире представительства КГБ в ГДР, где обсуждались такие меры, как оборудование на территории Западной Европы тайников и секретных складов с оружием. Юрченко отвечал за подготовку такого плана действий. Он знал, какая агентура была привлечена для реализации этого плана и какие разведывательные операции были для этого уже осуществлены, — и все это он сообщил американцам.

Если вначале решение оказать Юрченко дружеский прием без применения к нему каких-либо карательных санкций было первоочередной и временной мерой, то теперь все это перерастало в более широкий и серьезный план действий резидентуры. Нам не надо было гадать, как ограничить ущерб, нанесенный разведке от «откровений» Юрченко. Но теперь мы решили от обороны перейти к наступательным действиям на пропагандистском фронте, используя возвращение Юрченко для дискредитации ЦРУ и правительства США теми же методами, которые американцы применяли против нас. Мы подкорректируем историю Юрченко, утверждая, что американцы похитили его, а затем развязали ему язык с помощью различных психотропных средств. Таким образом, мы все повернем против США. Все это резидентура изложила в своих предложениях Центру.

В последующие дни я встречался с Юрченко несколько раз. Мы вместе обедали и обсуждали план наших наступательных действий. Казалось, что он немного нервничал, но, тем не менее, выглядел удовлетворенным и счастливым, что вернулся домой. Все было точно просчитано, и Юрченко разыграл подготовленную операцию как по нотам. Его история была убедительной: утверждая, что ему давали наркотики и он не мог себя контролировать, Юрченко таким образом освобождал себя от необходимости объяснять, что он рассказал американцам, и в то же время это давало ему возможность настаивать, что в подобном состоянии он мог наговорить что угодно.

Можно было предположить, что Юрченко разработал детальную стратегию своего поведения, предусмотрев все возможные варианты непредвиденных обстоятельств. Он ведь и должен был вести себя как человек, который прошел через тяжелые лишения и испытания, хотя, честно говоря, он отнюдь не выглядел жертвой американских извергов, проведя три месяца в относительно комфортных условиях на конспиративной квартире ЦРУ.

Его поведение перед нами было убедительным, но иногда грешило оплошностями и ошибками. Он не впадал в истерику, не напивался, не матерился и не делал других вещей, ожидаемых от человека, который три месяца находился в состоянии большого психического напряжения и стресса.

А тем временем мы с Андросовым занимались самым важным — как быстро и надежно переправить его в Москву. Необходимо было предотвратить любую попытку на этот раз действительно его похитить. Даже при условии, что он, возможно, рассказал американцам все, что знал, он все равно был им еще нужен. А поэтому в то время, как охрана посольства тайно не спускала с него глаз, мы, его «друзья», так сказать, помогали Юрченко справиться с шоком от пережитого.

Однажды вскоре после его появления в жилом комплексе несколько прежних знакомых Юрченко, включая Елену и меня, пришли к нему на чай. Вопрос, который всех интересовал, — каким образом его похитили.

— Так случилось, — был короткий ответ.

Кто-то из нас заметил, что американские газеты дают различные версии. Юрченко как бы между прочим ответил, что он не читал этих статей. Гости продолжали разговаривать друг с другом, а он встал, чтобы пройти в туалет. В это же время Елена прошла на кухню. Возвращаясь в гостиную, она заметила стоящего в прихожей Юрченко, который причесывался, глядя в зеркало. Он не заметил, что она наблюдает за ним. Юрченко выглядел уверенным, как будто убеждая себя, что все идет согласно плану. Было ясно, что он не боится.

Любители фильмов о Джеймсе Бонде и детективных романов редко думают о теневой стороне жизни и деятельности своих вымышленных героев. Доблестные разведчики и бесстрашные агенты обычно изображаются «хорошими парнями», с риском для своей жизни сражающимися с силами зла. В этой праведной борьбе допускаются и прощаются и карточные игры, и амурные приключения. В реальной же жизни люди менее терпимы к подобному поведению и выступают за наказание тех сотрудников разведки, которые считают, что могут игнорировать инструкции и правила, регламентирующие их оперативную деятельность, и действовать как им вздумается. Юрченко же уверился, что может действовать, руководствуясь своими настроениями и желаниями.

Все это время он так и действовал. Можно предположить, что, как только Юрченко понял, что его уход к американцам был ошибкой, он решил отомстить ЦРУ за то, что Управление умышленно допустило утечку сведений о нем в прессу. Таким способом он оградит свою семью от возможных проблем, и у него появится шанс провести остаток жизни дома, а не умирать долгой смертью в Соединенных Штатах.

Однажды, за шесть лет до всего этого, в Вашингтоне Юрченко сказал мне фразу, которая почему-то застряла у меня в памяти: «Я не устаю повторять моему сыну, что, с какой бы проблемой он ни сталкивался, всегда есть способ, как ее решить».

Основной элемент плана резидентуры по благополучной доставке Юрченко в Союз заключался в создании ситуации, при которой он дискредитировал бы себя в глазах американской общественности. Он должен был публично обвинить американцев и тем самым сжечь за собой все мосты, — так чтобы он уже не мог к ним вернуться, если бы даже захотел.

После получения согласия Москвы посольство направило в Госдепартамент США ноту протеста, в которой похищение Юрченко квалифицировалось как преступление. Нота была подготовлена на основе информации, полученной от Юрченко. В Москве наше Министерство иностранных дел также направило протест в посольство США. Достаточно, по нашему мнению, «отполировав» и «причесав» историю Юрченко — был похищен в Италии, напичкан наркотиками, привезен в бессознательном состоянии на самолете в США, где его насильно держали на конспиративной квартире ЦРУ и допрашивали, — мы вышли к американской прессе.

Поскольку мы были не совсем уверены, как себя поведет Юрченко, за день до его появления перед американцами мы провели репетицию: пресс-конференцию только для советских журналистов. Поскольку ЦРУ, естественно, знало, что в действительности с ним случилось, раскручивание версии его похищения, вполне вероятно, могло привести к серьезному усилению антиамериканской пропаганды в Советском Союзе. Юрченко четко следовал разработанному сценарию, точно повторив, что он нам рассказывал, и обвинил американцев в том, что с ним случилось.

На следующий день состоялась его встреча с иностранными журналистами, проведенная в новом здании посольства. Здесь Юрченко рассказал присутствующим представителям разведывательного сообщества Вашингтона свою шокирующую сагу. В возбужденных тонах, переключаясь с английского на русский и обратно, он поименно, одного за другим, обвинял своих тюремщиков — начальника отдела СССР и стран Восточной Европы ЦРУ Гербера, работавших с ним следователей и др., за исключением одного — офицера ЦРУ, представившегося Юрченко как Фил. Им был Олдрич Эймс, поскольку мы не хотели, чтобы его коснулась ожидаемая кампания расследований и наказаний. Юрченко заявил, что в ЦРУ его хотели представить американской общественности как изменника Родины, для этого, в частности, вынудили его подписать контракт, по которому он якобы получает 1 млн долларов, что, по мнению ЦРУ, стимулирует других потенциальных перебежчиков.

Пресс-конференция прошла без осложнений. Если даже рассказанной Юрченко истории в полной мере и не поверили, по крайней мере его эмоции были реальными. По окончании этой пресс-конференции я мог несколько успокоиться, поскольку вне зависимости от того, как Юрченко выступал, противнику был нанесен ощутимый удар, даже если какм-то невероятным образом ему удастся опять убежать и вернуться к американцам.

— Если он хочет здесь остаться — пусть остается, мы, честно говоря, не сможем этому воспрепятствовать, если он в действительности этого хочет, — сказал я Андросову. — Но я на 90 процентов уверен, что он этого не сделает.

Оставалась еще одна, и довольно серьезная, проблема. В соответствии с существующими правилами Госдепартамент США настоял, чтобы Юрченко один встретился с официальными американскими представителями и сам подтвердил свою историю. Американцы заявили, что у них нет серьезных причин задерживать Юрченко в Америке, но они хотят убедиться, что он возвращается в Москву добровольно. Мы хотели, чтобы эта встреча была проведена в посольстве, но чиновники Госдепартамента настояли на своей штаб-квартире. Поэтому на следующий день после наделавшей много шума пресс-конференции Юрченко в сопровождении дипломатического сотрудника посольства прибыл в Фогги Боттом — район центрального Вашингтона, где находится Государственный департамент США. Там он снова подтвердил свою историю.

Итак, вся операция была проведена так, как она и планировалась. В пропагандистской войне между двумя противоборствующими странами мы это сражение выиграли. Следует, однако, признать, что если бы американская сторона захотела, то с помощью ЦРУ и ФБР версия Юрченко, как он провел свои три месяца в США, могла быть легко опровергнута. Американцы располагали соответствующими документами, звуко- и видеозаписями, подтверждающими, как в действительности развивались события с перебежчиком, и могли придать их гласности, на чем, по слухам, и настаивали в руководстве этих двух организаций. Однако против этого категорически возражал Гербер. Отчасти причиной такой позиции была быстрота, с которой посольство опубликовало историю «похищения» Юрченко. ЦРУ могло ее официально опровергнуть, но для этого Управлению пришлось бы втянуться в пропагандистскую перебранку двух сторон, что заняло бы много времени и, возможно, не привело бы к желаемому результату.

После всего случившегося ЦРУ так и осталось в неведении, был ли в действительности Юрченко самая крупная добыча, которую Управлению удалось поймать в сети за десятилетия своей деятельности, или же агентом-двойником русских. Потом ЦРУ потратит годы, тщательно анализируя все поднятые по делу Юрченко материалы, пытаясь выяснить, насколько и в каких объемах можно доверять полученной от него информации, а также установить, был ли он целенаправленно внедрен советской разведкой, чтобы во время неизбежных допросов собрать необходимые сведения о деятельности ЦРУ и ФБР. Было выдвинуто много версий, почему вообще советская разведка предприняла эту операцию и было ли вызвано раскрытие некоторых полученных от Юрченко сведений оперативной необходимостью скрыть более важную информацию. Имя Юрченко опять всплыло после ареста Эймса в 1994 году, когда в американской прессе обсуждалась возможность, что он — Юрченко — был частью операции прикрытия советской разведки по защите своего ценного агента.

Мне не известно, как много американцев поверили в историю похищения Юрченко, но его возвращение домой подмочило репутацию ЦРУ. Бытовало мнение, что либо агентство стало жертвой операции лжи, блестяще проведенной офицером советской разведки, либо бездарно позволило ускользнуть из своих рук одному из самых важных перебежчиков из СССР. Президент Рейган охарактеризовал замешательство Америки по делу Юрченко следующим образом: «Я считаю, что любой американец может быть озадачен действиями человека, который мог бы жить в Соединенных Штатах, но почему-то предпочел вернуться в Россию».

Наша победа в пропагандистском «перетягивании каната» двумя сторонами произошла на фоне двух других попыток граждан нашей страны остаться в США, которые не удались либо из-за нерасторопности, либо из-за незаинтересованности американцев. Первая произошла в Афганистане, когда советский солдат попросил убежища в американском посольстве в Кабуле, но вынужден был его покинуть после того, как советские воинские подразделения окружили здание посольства, отключили американцам электричество и телефонную связь. Во втором случае матрос с Украины Мирослав Медведев дважды возвращался американцами на свой сухогруз «Маршал Конев», зафрахтованный для перевозки купленного в Америке зерна, когда пытался сбежать с теплохода в порту около Нового Орлеана — один раз прыгнув с высоты более 12 метров.

С другой стороны, в Советском Союзе в историю с Юрченко в основном поверили, и это было нашей главной целью. Мы, как мне кажется, убедительно продемонстрировали, что ЦРУ является прибежищем циничных лжецов — характеристика, которой в течение длительного времени пользовались американские средства массовой информации. Это была «сладкая» месть советской стороны за постоянную критику Соединенными Штатами нарушений гражданских свобод в СССР. Но самый важный результат проведенной операции состоял в том, что, вынудив ЦРУ и ФБР долгое время выяснять причины случившегося с ними казуса, — суматоха, связанная с возвращением Юрченко в Союз, не привела к раскрытию Эймса и Хансена.

Через пять дней после того, как Юрченко появился на территории советского посольства, он сел в самолет Аэрофлота, вылетающий в Москву. Поднявшись на верхнюю площадку подогнанного к входу самолета трапа, он обернулся, улыбнулся и помахал рукой. Юрченко знал, что каждое его движение сейчас отслеживается американцами. Этот прощальный жест не мог доставить удовольствия провожавшим его сотрудникам ЦРУ, но в данный момент они были серьезно озабочены другим: среди сопровождавших Юрченко в Москву офицеров резидентуры (естественно, в качестве «почетного эскорта») они увидели сотрудника линии «X» Валерия Мартынова.

Мартынов с 1982 года был агентом ФБР. Американцы не знали (хотя в этот момент они заподозрили неладное), что нам было уже известно о сотрудничестве Мартынова с ФБР. Меня уже несколько месяцев мучала проблема, под каким благовидным предлогом, который не вызвал бы у него подозрений, молено было бы благополучно отправить его в Москву.

Юрченко вернулся на Родину как герой. Его наградили и оставили работать в ПГУ в качестве аналитика. После 1986 года я несколько раз с ним встречался — наши дачи, построенные на участке, отведенном для сотрудников ПГУ в Подмосковье, находятся недалеко друг от друга. Мы вежливо раскланиваемся, обмениваемся несколькими ничего не значащими фразами — но не больше.

Многие сотрудники советской разведки никогда не сомневались, что Юрченко — предатель, и спорили друг с другом (разумеется, в частных беседах, без посторонних), был ли смысл Крючкову использовать дело Юрченко в пропагандистских целях. Многие из них все еще считают, что Юрченко надо судить. Еще больше споров вызывает факт, почему после возвращения его оставили и дали работу в разведке. В любом случае молено дискуссировать до бесконечности, но дело Юрченко закрыто. Он официально признан как настоящий и достойный гражданин своей страны.

Американцы, которые считали, что Юрченко был «искренним» перебежчиком, пребывали в замешательстве. Почему же его не наказали по возвращении в Москву? Возможно, основной причиной этого был Эймс. Первоначальный побег Юрченко к американцам вовсе не был первоклассной операцией по защите самого ценного агента советской разведки, однако его возвращение к нам именно таковой и являлось. Его арест в Москве помог бы американцам при тщательном анализе всего случившегося в итоге докопаться до Эймса. А так, занимаясь оперативным анализом в рамках реального события — «возвращение героя», ЦРУ «утонуло» в противоречивых фактах и вопросах. Мы же, со своей стороны, не могли что-либо предпринять по защите агентов и операций, которые были выданы Юрченко американцам. В целом же вся эта эпопея с его уходом — возвращением могла дать нам больше плюсов, чем минусов.

Несмотря на поток критики в адрес ЦРУ, упустившего Юрченко, Управление в действительности не совершило серьезных ошибок. Более того, хотя и позволив Юрченко вернуться, оно добилось определенных успехов, в частности получив информацию о существовании двух советских агентов (Говарда и Пелтона), о ряде операций советской разведки, о судьбе нескольких бывших агентов ЦРУ, а также о методах работы КГБ и советской разведки в частности. Вашингтону также удалось заработать несколько очков на пропагандистском фронте, даже несмотря на неправильное с оперативной точки зрения решение предать огласке факт прихода Юрченко к американцам, предпринятое с целью удержать его в руках ЦРУ. Пока дело не приняло скверного оборота, инициированная Управлением кампания в прессе была успешной с точки зрения позитивного освещения деятельности американской разведки.

Поэтому не удивительно, что в результате возвращения Юрченко домой ЦРУ потерпело поражение главным образом только в пропагандистской войне, да и то в той ее части, которая развивалась на территории Советского Союза. Не было каких-то серьезных последствий для проводимых ЦРУ разведывательных операций. По мнению ЦРУ, от перебежчика было уже мало пользы, и он стал для них обузой. Если бы Юрченко остался в США, он, возможно, был бы привлечен к подготовке антисоветских материалов. В ЦРУ его также могли бы использовать в качестве прикрытия других агентов американской разведки, выдавая в качестве источника информации, в действительности получаемой по другим каналам. С учетом всего сказанного, упустив Юрченко, ЦРУ потеряло немного. Более того, этим Управление сэкономило американским налогоплательщикам и Казначейству США 1 млн долларов, обещанных Юрченко в дополнение к стоимости обставленного дома и множества других сделанных на него расходов.

Несмотря на непрофессионализм, продемонстрированный ЦРУ тем, что оно упустило ценного перебежчика с нестабильной психикой, Управление не совершило серьезной ошибки. Американцам было бы крайне затруднительно держать Юрченко под постоянным наблюдением. Если бы он захотел уйти, то рано или поздно сделал бы это. ФБР не в состоянии содержать специальное подразделение своих сотрудников, чтобы круглосуточно караулить каждого изменника, разведывательная ценность которого сильно преувеличена. Ирония всей ситуации состояла в том, что перебежчиками часто становились те, основная служебная задача которых заключалась в создании условий, предотвращающих подобные случаи. Кстати, Юрченко никогда не расставался со своим билетом члена КПСС.

ЦРУ подвергалось жесткой критике за то, что не предприняло никаких действий, располагая информацией, компрометирующей Эдварда Ли Говарда. Как рассказывает Бирден (что, правда, отрицает ФБР), начальник отдела СССР и стран Восточной Европы ЦРУ Гербер информировал Бюро о Говарде 3 августа 1985 года, то есть через два дня после того, как Юрченко рассказал следователям ЦРУ о некоем «мистере Роберте» — агенте советской разведки, по описаниям похожем на Говарда. Бирден пишет, что только позже ЦРУ стало известно о поездке Говарда в сентябре 1984 года в Вену, когда он, очевидно, раскрыл нам Толкачева и рассказал об осуществленной в Москве операции ЦРУ TAW, сведения о которой в действительности передал нам Эймс.

9 августа, сразу же после побега Юрченко к американцам, мы опять вывезли Говарда в Вену, где, не сообщая ему, что случилось, предупредили о возможно угрожающей ему опасности и посоветовали, если Говард в этом убедится, сразу же прийти в ближайшее советское загранпредставительство.

ФБР уже установило за Говардом слежку. Пройдя хорошую контрразведывательную подготовку у Джека Платта по обнаружению и уходу от наружного наблюдения, он предполагал такое развитие событий, особенно после того, как с ним связался другой сотрудник разведки, также уволенный из ЦРУ. Как-то раньше Говард разоткровенничался перед ним, рассказав о своих проблемах с Управлением. Теперь его бывший коллега позвонил Говарду и сообщил, что его допрашивали сотрудники ФБР.

19 сентября ФБР всерьез занялось Говардом. Ему позвонил один из оперативников Бюро и сказал, что хотел бы с ним встретиться. Говард согласился, местом встречи выбрали отель «Хилтон» в городе Санта-Фе. Во время беседы с несколькими сотрудниками ФБР Говарду сообщили, что он изобличен как агент КГБ. Говард настоял на том, что он ни о чем больше не будет говорить, пока не пообщается со своим адвокатом. В конце концов они согласились не беспокоить его до конца недели.

Двумя днями позже Говард и его жена Мэри выехали из дома на машине, чтобы пообедать. На повороте Говард выскочил из машины, а Мэри на его место быстро посадила надувную куклу в человеческий рост. Такому способу обмана наружного наблюдения их обучали на «Ферме» ЦРУ. Как позже выяснилось, это было излишней предосторожностью. Никто за ними не следил, поскольку молодой сотрудник ФБР, наблюдавший за домом Говардов из припаркованного поблизости микроавтобуса, не заметил, как они отъехали от дома на автомашине. Говард сумел на маршрутном автобусе добраться до аэропорта в Альбукерке (на него он сел у отеля «Хилтон», в котором остановилась группа сотрудников ФБР, планировавшая в понедельник, 23 сентября, его арестовать). Там он сел в самолет, вылетавший в город Таксон. Оттуда его воздушный маршрут был следующим: Сан-Луис — Нью-Йорк — Хельсинки, где сотрудники КГБ скрытно перевезли его через границу в СССР.

Мне удастся снова встретиться с Говардом только через десять лет в Москве, где он жил в престижной части города Чистые пруды и владел небольшой страховой компанией. Он казался удовлетворенным и счастливым.

Рональд Пелтон — другой ценный агент советской разведки — был менее удачлив. Его арестовали 25 ноября 1985 года и приговорили к пожизненному тюремному заключению.