В поисках минувших столетий

Глава III. ЗАГАДОЧНАЯ АФИША

В мертвом городе Помпеи на стенах домов уцелело много надписей. Вот одна из них, переданная русскими буквами:

Ф. М.

в. Пугнакс Нер III

п. Мурран Нер III

Г. Ф.

в. Кикн Юл IX

о. Аттик Юл XIV

Есс.

о. Осторий LI

в. Скилакс Юл XXVI

В свое время перед этой надписью толпились помпейцы, оживленно обсуждая ее, а теперь сразу даже и не поймешь, о чем идет речь: надпись кажется бессмысленным набором имен, цифр и сокращений. Но если разобраться в этих сокращениях и цифрах, то в надписи можно прочитать повесть о кровавых событиях, которые произошли почти две тысячи лет назад на помпейском амфитеатре.

Амфитеатром в ту пору называли место, где городские власти или просто богатые граждане устраивали время от времени зрелища для развлечения горожан.

В Помпеях амфитеатр, вмещавший 20 тысяч человек, был расположен на краю города, около самых городских укреплений. В центре находилась арена в форме эллипса, отделенная от скамей двухметровой каменной стеной, в верхние плиты которой была вставлена железная решетка. Здесь, на посыпанной песком арене амфитеатра, можно было видеть сражения гладиаторов и звериную травлю — любимые развлечения римлян того времени.

Гладиаторы были профессиональными бойцами, проходившими обучение в специальных школах; среди них особенно славились юлианцы и неронианцы, то есть те, кто проходил подготовку в гладиаторских школах, основанных Юлием Цезарем или Нероном.

Большую часть гладиаторов составляли рабы, но иной раз и свободный человек поступал в их ряды, рассчитывая, что эта опасная профессия даст ему по крайней мере верный кусок хлеба. Становясь гладиатором, свободный человек должен был безоговорочно подчиниться жестокой дисциплине гладиаторской казармы: он приносил клятву, разрешая отныне жечь себя, связывать, сечь и убивать.

Римляне и презирали гладиаторов и боялись их: недаром во время тренировок они разрешали гладиаторам сражаться только деревянными мечами, а настоящее оружие выдавали лишь перед выходом на арену. Но вместе с тем их мужеством восхищались, их имена и число побед знали все городские мальчишки, их изображения рисовали на стенах, сопровождая надписями — то восторженными, то презрительными.

Гладиаторы выступали в самом разнообразном вооружении. Были среди них фракийцы в шлеме и высоких поножах, с кривым мечом и обычно с маленьким круглым щитом. Были гопломахи, которые надевали поножи только на одну ногу, но зато прикрывались большим щитом; меч гопломаха был прямым и коротким. Были мурмиллоны с изображением рыбы на шлеме; ретиарии без шлемов, вооруженные только сетью и трезубцем. Были еще всадники и есседарии, сражавшиеся на колесницах. У всех гладиаторов грудь и спина оставались открытыми: они защищались только щитом, и горе тому, кто, раненный, выронит щит из рук.

Пара за парой выступали гладиаторы на арене: в Риме иногда во время пышных празднеств в амфитеатре показывали сотни гладиаторских пар. Раненый боец имел право просить пощады у зрителей, и, если те поднимали пальцы вверх, его жизнь была спасена, но нередко толпа хотела видеть смерть и, опуская пальцы вниз, требовала, чтобы противник добил раненого.

Теперь мы возвратимся к помпейской надписи, с которой начали.

Эта надпись — афиша, сообщающая о гладиаторских боях; только человек, переписав на стене афишу, пометил для общего сведения результат сражений. Давайте теперь расшифруем ее.

В тот день в первой паре сражались фракиец (Ф), по имени Пугнакс, против мурмиллона (М) Муррана; оба вышли из школы Нерона (Нер), и оба до этой встречи трижды (III) выходили на арену; выиграл (в) встречу Пугнакс, а Мурран погиб (п): видимо, он не вызвал к себе сострадания и пальцы помпейцев безжалостно опустились вниз.

Во второй паре гопломах (Г) Кикн, уже выступавший в девяти поединках, сражался против опытного бойца-фракийца Аттика, участвовавшего в четырнадцати встречах; оба прошли подготовку в школе Юлия Цезаря (Юл); победа досталась Кикну, но Аттик был отпущен (о), его пощадили.

В третьей паре сражались есседарии-колесничие (Есс). Осторий, за плечами которого была уже пятьдесят одна встреча, потерпел поражение от юлианца Скилакса, но был отпущен.

На стенах помпейских домов много надписей иного рода: значительная часть их появлялась накануне выборов должностных лиц, когда стены штукатурили заново, а затем опытные писцы покрывали их бесконечными призывами и напоминаниями. «Соседи, проснитесь и голосуйте за Амплиата», — читаем мы на одной из надписей, а на дверях дома некоего Руфина было начертано недвусмысленное обещание: «Выбирайте эдилом Попидия Сабина, честнейшего юношу. Руфин, поддержи его, и он тебя выберет».

Помпейские надписи не были рассчитаны на долговечие: уже через несколько месяцев был бы, конечно, забыт мурмиллон Мурран, погибший во время своей четвертой встречи от руки фракийца Пугнакса. И надпись, призывавшая Руфина выбрать эдилом (должностное лицо, ведавшее благоустройством города) юного Попидия Сабина, была бы вскоре замазана штукатуркой, если бы не извержение 79 года, уничтожившее Помпеи, но сохранившее стены домов и сделанные на стенах надписи. Тот, однако, кто хотел оставить память о себе на долгие годы, писал не на штукатурке, а на более прочном материале.

В Северной Италии, недалеко от впадения реки По в Адриатическое море, лежит маленький городок Равенна, который в V столетии н. э. был столицей Италии. Город обладал удобной гаванью и мощными стенами, а окружавшие Равенну болота оставляли лишь один-единственный проход к городу, что делало его почти неприступным. Два с половиной года с суши и с моря осаждал Равенну король остготов Теодорих, и только голод принудил осажденных сложить орудие. С таким трудом завоеванный город король остготов сделал своей столицей, здесь он был погребен в круглом храме с куполом, изваянным из огромного камня.

Летом 1909 года город Теодориха посетил русский поэт Александр Блок. Он увидел здесь великолепные церкви, украшенные мозаикой, и гробницу Теодориха, напоминавшую о былом величии Равенны. Но современный городок был тихим и пустынным захолустьем:

Сохранившиеся в Равенне надписи упоминают людей, которые когда-то были моряками и плотниками, строившими корабли; должностных лиц римской поры и придворных остготского короля. Надписи прославляют Теодориха, который осушил болота и превратил их в сады.

Не только в Равенне — по всему Средиземноморью рассеяны каменные плиты с латинскими надписями. Там, где стояли римские легионы — от Британии до берегов Евфрата, — повсюду появлялись надписи на камне. В Херсонесе оставили свои надписи воины XI Клавдиева легиона, а в Азербайджане, в четырех километрах от Каспийского моря, обнаружена латинская надпись Люция Юлия Максима, сотника XII Молниеносного легиона.

Рядом с латинскими постоянно встречаются греческие надписи: их сохранилось более ста тысяч.

У подножия голой каменистой гряды Парнаса, где из ущелья сейчас едва сочится Кастальский ключ, стоял некогда Дельфийский храм бога Аполлона, славившийся своими предсказателями. Сюда прибывали посольства от городов и могущественных царей в надежде узнать будущее, сюда приезжали за советом, начинать ли войну, женить ли сына, отправиться ли в путешествие. Щедрой рекой текли богатства в сокровищницу Дельфийского храма: рассказывают, что лидийский царь Крез прислал в Дельфы даже золотые кирпичи.

Прошло время, храм разрушился, и его развалины были занесены землей. Но вот явились археологи, расчистили землю и нашли под ней остатки храма и прилегавшего к нему театра, статуи, подаренные почитателями Аполлона, и стены, покрытые надписями. На камне были вырезаны письма от различных городов и государей, адресованные дельфийцам, решения о разделе земель, отчеты должностных лиц, управлявших имуществом Дельфийского храма, акты об отпуске рабов на волю и гимны с нотными значками.

Торжественная латынь, поющая на каменных плитах, и не менее торжественный греческий язык далеко не всегда повествуют о грандиозных победах, о бегстве сокрушенного врага, о героизме павших воинов.

Напротив, обычное содержание надписей вполне буднично, в них идет речь о житейских делах: некий Эпаминонд, сын Эпаминонда, сообщает в надписи, что угостил завтраком все население города, не исключая городских рабов; есть надпись, запрещающая спекуляцию рыбой в маленьком греческом городе Элевсин; есть надпись, в которой жители фракийских деревень жалуются на тяжесть поборов; есть надпись, где устанавливаются права африканских земледельцев на обрабатываемые ими наделы и указывается, какие повинности они должны отбывать.

Будничность содержания надписей особенно ценна для историков, ибо надписи знакомят нас с бытом античных городов, с имущественными отношениями, с обязанностями должностных лиц, а эти стороны жизни не привлекали обычно внимания древних авторов: ведь им хотелось рассказать своим читателям о чрезвычайных событиях и о знаменитых людях. К тому же надписи, как правило, подлинные документы: писатель мог пересказать содержание мирного договора по памяти, сократив его или даже видоизменив, — но если посчастливится найти каменную плиту с этим договором, мы будем иметь настоящий официальный текст, без искажений.

Древние писатели подробно излагали события, происходившие в крупнейших центрах: в Афинах, в Спарте, в Риме. Но история провинциальных городов от них нередко ускользала, Надписи же остаются повсюду. Поэтому-то они служат, пожалуй, самым важным источником, из которого мы черпаем сведения о провинциальной жизни античного мира. О греческих городах, существовавших когда-то в Крыму, мы знали бы очень мало, если бы не драгоценные подробности, содержащиеся в найденных здесь надписях.

Молодые граждане античного Херсонеса, достигнув совершеннолетия, должны были приносить присягу родному городу; они клялись не нарушать демократию и доносить властям на тех, кто замышляет ее ниспровергнуть; они клялись не выдавать государственных тайн и продавать хлеб из своих владений только в Херсонесе. Об этой присяге херсонесцев, проливающей свет на общественные порядки в городе, мы знаем по надписи на мраморной плите, которая была найдена при раскопках расколотой на два куска.

Другая надпись, тоже найденная в Херсонесе, упоминает о восстании на Боспоре, которое произошло в конце II века до н. а. Царь Боспора Перисад был убит, и восставшие под руководством Савмака захватили город.

Если идти по следам, оставленным каменными надписями, то дорога неминуемо приведет нас на некрополь. Некрополь — это значит город мертвых; теперь мы обычно пользуемся другим словом — кладбище.

Как и наши современники, древние афиняне ставили на могилах памятники: иногда — сделанные из камня большие сосуды, иногда — стелы, четырехугольные плиты, изображавшие покойного в кругу его близких. Вот молодая женщина (мы узнаем из надписи, что ее имя Гегесо), сидящая на стуле, а перед ней стоит рабыня и протягивает Гегесо шкатулку с драгоценностями, которые она так любила при жизни; вот стела Мнесагоры, где мы видим ее и ее маленького брата, который, опустившись на левое колено, протягивает к ней руки. И тут же, рядом с изображениями, скупые надписи: несколько прощальных слов, обращенных к покойному, его имя, изредка — профессия. Казалось бы, что может извлечь историк из этих скудных фраз?

Конечно, если бы мы располагали одним, двумя или тремя такими надгробиями, они не очень обогатили бы наши представления о далеком прошлом. Но все дело в том, что надгробных надписей множество.

«Прощай, Гегесо!» Надгробный памятник

В Малой Азии, на берегу Средиземного моря, был расположен некогда город Корик. Древние авторы упоминают о нем очень редко. Зато на некрополе Корика сохранилось свыше пятисот надписей (эпитафий), которые были вырезаны в IV—VI веках н. э. На многих из эпитафий, помимо имени покойного, указано ремесло, которым он занимался, или же ремесло его отца, или и то и другое: «Суконщик Феодот, сын суконщика Дионисия, корикийца».

Значит, собрав все упоминания профессий в корикских эпитафиях, можно было получить представление о развитии ремесла в одном из провинциальных городов Восточной Римской империи IV —VI столетий; и действительно, здесь встречаются гончары, суконщики, золотых дел мастера, сапожники, ножовщики, мастера, изготовлявшие льняные ткани, и различные иные ремесленники. Упоминаются в надписях мастера - строители, врачи, содержатели бань, садовники, владельцы харчевен, мелкие торговцы и прочая и прочая. Часто встречается в надписях профессия виноторговца и торговца льняными тканями. Были поставлены надгробия на могилах людей, переселившихся в Корик из других городов — из Антиохии и Никомидии, из различных соседних селений и из далекого Византия (Константинополя). Есть пять надгробий могильщикам — даже и эта профессия не спасала от смерти.

Когда жители древнего Корика вырезали на камне краткие надгробные надписи, они меньше всего думали о тех, кто по эпитафиям будет восстанавливать картину хозяйственной жизни их города. Однако именно в этой возможности ценность корикских надписей: благодаря им мы можем теперь сказать, что в IV — VI веках Корик был городом, где процветала торговля вином и льняными тканями, где обитало много ремесленников, куда переселялись жители различных городов империи. Эпитафия — подлинный документ, и если в ней говорится, что под плитой погребен гончар, то в справедливости этих слов не приходится сомневаться. Следовательно, города Восточной Римской империи IV—VI веков (ведь Корик — не исключение!) действительно, продолжали еще оставаться центрами ремесла и торговли, в то время как в Западной Европе ремесло и торговля пришли в глубокий упадок. Но так было лишь до VI века — позднее и Корик был разрушен, перестал существовать.

Далеко не повсюду надписи упоминают профессию покойного. Но даже самые скудные эпитафии, содержащие только имена умерших, оказываются подчас важным источником для восстановления прошлого. Недалеко от устья Дона существовала в древности греческая колония Танаис, входившая в состав Боспорского царства. Как узнать, кто жил в этом городе: греки или местное население? Ученые исследовали имена на надгробных надписях танаисского некрополя и подсчитали, что сорок процентов имен негреческие, местные. Если при этом учесть, что какая-то часть местных жителей, бесспорно, принимала греческие имена, то окажется, что не менее половины жителей древнего Танаиса состояло из скифов, сарматов и представителей других причерноморских племен.

Впрочем, не всегда надгробия так скупы — иной раз они превращаются в маленькую повесть о добродетелях покойного. В одной эпитафии времен Римской империи мы читаем:

Мы ничего не знаем о Престантии, которого так прославила жена, ни о сотнях других безвестных людей, доброту, простодушие и милосердие которых увековечивают эпитафии. Некоторые надписи поставлены на могилах бедняков, вольноотпущенников и даже рабов — недаром на их надгробиях изображены плотничьи и кузнечные инструменты, недаром бедность и трудолюбие ставятся в заслугу покойным.

Значит, в немудреных прозаических (а весьма часто и стихотворных) эпитафиях обнаруживаются идеалы простых людей древнего Рима, идеалы, расходившиеся а моралью рабовладельческого мира. Простодушие, трудолюбие, бедность не привлекали аристократа и богача, который привык под утро возвращаться с роскошного пира и причуды которого должны были удовлетворять, торопясь, сотни рабов — поваров, привратников, банщиков, портных.

Впрочем, наверное, не раз эпитафии приукрашали достоинства тех, в честь кого они были составлены: может быть, иные надгробия прославляют милосердие тех, кто в жизни был безжалостным судьей, и доброту человека, в амфитеатре опускавшего палец вниз и кричавшего: «Добей его!» Для того чтобы проверить справедливость надгробных надписей, мы должны знать о жизни и деяниях человека, но почти всегда мы знаем о нем только то, что сказано в надписи.

19 августа 14 года н. э. скончался основатель Римской империи Октавиан-Август. Ему устроили пышные похороны. Собрались толпы народа, воины бросали в погребальный костер отличия, полученные ими за храбрость. Какой-то сенатор уверял, что видел собственными глазами, как Август поднялся с костра и улетел на небо; вдова императора не поскупилась на подарки, чтобы вознаградить сенатора за остроту его зрения или, скорее, за проницательность его ума. Вскоре после похорон было издано специальное постановление сената, объявлявшее Августа богом.

Среди документов, оставшихся после Августа, был список его деяний, который — в соответствии с пожеланием покойного — выгравировали на медных таблицах и поместили перед мавзолеем Августа. Об этих медных таблицах упоминает римский писатель Светоний, составивший жизнеописание Августа, но до нашего времени они не сохранились. Однако в трех городах Римской империи были обнаружены надписи на камне, содержавшие копии этого списка, озаглавленного «Деяния божественного Августа».

«Деяния божественного Августа» — не обычная надгробная надпись; это обширный документ, повествующий о победах и щедрости императора, о его справедливости и милосердии. Август устраивал для народа пышные гладиаторские бои и травлю диких зверей. Август вносил свои деньги в государственную казну. Август на свои средства воздвиг храмы и общественные здания. Август очистил море от пиратов. Август установил мир и выиграл войну. Август возвратил власть римскому сенату и народу. «Был поставлен золотой щит, надпись на котором гласила, что сенат и народ римский даровали мне его ради мужества, милосердия, справедливости и благочестия».

Август — не какой-то безвестный Престантий, который прославился тем, что не хотел умирать. Об Августе писали многие: и современники, и те, кто знал его современников. Мы можем спросить у них: верно ли то, что рассказано в «Деяниях божественного Аз- густа»? Правильно ли оценивает эта надпись деятельность императора? Конечно, когда Август перечисляет факты и сообщает цифры, мы имеем все основания доверять ему. Да, Август действительно устраивал гладиаторские игры в Риме восемь раз, и нет оснований сомневаться в том, что в этих состязаниях действительно приняло участие десять тысяч гладиаторов. Да, Август действительно приказывал отремонтировать и построить храмы. Но был ли Август мужествен и справедлив, был ли этот первый римский император поклонником республиканских порядков и сторонником власти сената и народа?

Этот человек, награжденный золотым щитом «ради мужества», человек, которого многочисленные статуи изображают в одежде полководца, величественным жестом бросающего легионы в атаку, обычно сказывался больным накануне сражения и поручал командование войсками кому-либо из своих опытных и талантливых помощников. Этот человек, гордящийся своей справедливостью и щедростью, не постыдился в молодые годы осудить на смерть одного римского богача, виновного лишь в том, что Августу понравилась его бронзовая посуда. Этот человек, изображавший себя республиканцем, на деле покончил со свободой римского народа: при Августе народное собрание послушно голосовало за тех, кого рекомендовал император, а решение по всем важнейшим вопросам принимал сам Август.

К тому же «Деяния божественного Августа» тщательно умалчивают о всех его неудачах. Он гордится своими военными успехами. «Я усмирил Германию!» — восклицает он, но ни слова не говорит о поражении римлян в Тевтобургском лесу, когда три легиона было уничтожено германцами, а командующий войсками Квинтйлий Вар покончил с собой. Узнав об этом, Август, говорят, бился головой о стену и кричал: «Вар, Вар, отдай мои легионы!» «В Аравии, — продолжает Август, — мои легионы продвинулись до границы сабеев, до города Марибы». Все это верно. Не сказано только, что этот поход под Марибу закончился полным поражением и бегством римских войск.

Итак, если уже монета могла быть средством пропаганды, своего рода маленьким плакатом, то еще больше возможностей представляла для этого надпись. Следовательно, надпись надписи рознь: одни доносят до нас подлинные факты, сообщая об именах и профессиях живших когда-то людей, о размерах земельных участков, об отпуске рабов на свободу; в виде надписей сохранились подлинные постановления городских властей и мирные договора. Другие надписи — это начертанные на камне литературные произведения: они отражают настроения, стремления и надежды людей, но в них нередко кое-что оказывается преувеличенным, кое-что недоговоренным, а в целом, глядишь, портрет человека получается совсем не таким, каким он должен был бы быть.

Я рассказывал до сих пор об античных надписях. С наступлением средневековья надписей стало значительно меньше, и это понятно: и грамотных людей, и искусных резчиков по камню было в ту пору мало. Иной раз, когда строили церковь, вырезали год постройки или имя государя, распорядившегося ее выстроить. Встречаются надписи о ремонте крепостных стен, о постройке крепостных ворот. Есть, конечно, и средневековые надписи, которые сообщают более значительные сведения, но их сравнительно немного.

В орлеанской церкви св. Креста епископ орлеанский Иоанн приказал в конце XI века выгравировать на бронзе грамоту о даровании свободы рабу, по имени Летберт. «Свидетелем пожалования свободы, — говорилось в надписи, — является эта святая церковь»,

Недалеко от нынешнего Севастополя сохранились развалины древнего города: видны мощные городские стены, укрепленные башнями, остатки жилых домов тянутся вдоль узких улиц. Это город, который в древности назывался Херсонес, а в средние века — Херсон.

Долгое время Херсон принадлежал Византийской империи — из Константинополя присылали сюда наместников. Но вот летом 989 года под стенами Херсона появились русские войска князя Владимира. Сперва осада была бесплодной. Владимир приказал соорудить насыпь у городских стен, чтобы его воины могли засыпать камнями и стрелами улицы осажденного Херсона. Но насыпь так и не удалось возвести, потому что жители города через подкоп под стеной уносили землю к себе. Однако у Владимира нашлись сторонники среди горожан; один из них написал записку, прикрепил ее к стреле и со стрелой послал русскому князю. В записке было указано, где проходит труба, подводящая воду в Херсон. Тогда русские перерезали водопровод, и жажда вынудила горожан сдаться. Но какова была дальнейшая судьба города, кому принадлежал Херсон в следующем столетии, — об этом молчит и русская летопись, и византийские хроники.

В конце XIX века на наружной стороне оборонительной стены Херсона нашли вырезанную на мраморе греческую надпись, где сообщалось, что византийский наместник Херсона Лев Алиат в апреле 1059 года соорудил железные ворота, а также отремонтировал другие ворота крепости. Эта надпись сразу же решила вопрос: значит, власть Византии в Херсоне была восстановлена и в середине XI века город снова подчинялся Константинополю.

В том же столетии, когда наместник византийского Херсона Лев Алиат соорудил железные ворота и когда епископ Иоанн отпустил на свободу своего раба Летберта, произошло другое, гораздо более значительное событие — норманны подчинили своей власти Сицилию и Южную Италию.

Норманны, обитатели Норвегии, Швеции и Дании, в течение нескольких столетий были подлинным бичом Европы. На легких суденышках — «морских птицах» и «морских драконах» — под красными парусами нападали они на английские берега, проникали по Сене до самого Парижа. Они служили в войсках византийских императоров и в дружинах русских князей. Не страшась холодных морей, они заселили Исландию и Гренландию и даже достигли далекого Винланда — североамериканского побережья. Из странствий они привозили несметные сокровища и зарывали на родине обильные клады арабских дирхемов и византийских милиарисиев — на радость нумизматам.

Иностранные летописцы с ужасом упоминают о набегах норманнов. Но откуда мы можем узнать о внутренней жизни Скандинавии, этой удивительной страны рыболовов и кузнецов, высылавшей волну за волной дерзких захватчиков во все концы Европы? Скандинавские сборники законов? Но они относятся к более позднему времени. Песни скандинавских скальдов, повествующие о героических деяниях предков? Но и они записаны много позднее событий и полны всевозможных небылиц.

Нет в распоряжении историков ни скандинавских хроник того времени, ни архивов. Только камни и деревянные изделия, изукрашенные резьбой и покрытые надписями, хранят древнейшие памятники скандинавской письменности.

Скандинавские письмена называются рунами. Их существование впервые засвидетельствовал итальянец Венантий, поэт и оратор VI века, ставший епископом французского города Пуатье. Он гордился знанием языков и утверждал, что понимает не только по-еврейски, по-персидски и по-гречески, но даже разбирает «варварские руны», начертанные на деревянных дощечках.

Рунические надписи обычно немногословны. В них можно прочитать имена правителей, построивших мост или храм, имена языческих богов, которым норманны поклонялись, прежде чем принять христианство, имена людей, павших на чужбине. Но бывает и так, что в них идет речь о важных исторических событиях. Вот, к примеру, на камне из датской провинции Ютланд начертана такая надпись, относящаяся к концу X века: «Король Гаральд приказал поставить сей камень в память своего отца Горма и матери Тиры — тот Гаральд, который подчинил себе всю Данию и Норвегию и обратил датчан в христианскую веру». В четырех строках Ютландской рунической надписи отражена целая страница скандинавской истории, и руны звучат как отрывок из хроники.

Как ни скупы рунические тексты, они важны для ранней истории норманнов — истории, почти совершенно не освещенной.

Древнейшие славянские надписи были найдены в Болгарии: они относятся к концу IX и началу X столетия. До того времени болгарские князья и вельможи составляли надписи на греческом языке, рассказывая в них о своих походах в далекие страны.

Сохранились и некоторые средневековые русские надписи. Найденная на Таманском полуострове каменная плита содержала надпись в память о том, что в 1068 году тмутараканский князь Глеб Святославич измерил по льду ширину Керченского пролива — от Тмутаракани до Керчи. В некоторых старых русских церквах Новгорода и Киева можно видеть надписи, сделанные церковными певчими и служками в давние времена. Эти надписи далеко не богомольны: «Кузьма порося», — написал в XII веке безымянный киевлянин на стене Софийского собора, издеваясь, видимо, над каким-то своим приятелем; «Аким, ты уснул стоя», — видим мы насмешливую надпись в одной из новгородских церквей.

Итак, кое-какие средневековые надписи сохранились. И все-таки для историка средневековья надписи имеют несравнимо меньшее значение, нежели для его собрата, занимающегося античной историей.

С появлением книгопечатания, с началом издания газет надписям, по сути дела, пришел конец. Действительно, кто станет сейчас гравировать на медных досках или на мраморных плитах текст нового закона, когда газеты быстрее и проще сделают его достоянием всего мира. Конечно, и ныне можно увидеть мемориальные доски или надписи на памятниках и на кладбищах. Но кому придет в голову вырезать на камне текст некролога, напечатанного в журнале?

Впрочем, иной раз и в наше время появляются надписи, имеющие политическое содержание, надписи, которые могли бы служить источником для понимания стремлений и борьбы наших современников. В классической стране древних надписей — в Греции, в горах Пелопоннеса — партизаны во время второй мировой войны сделали огромную надпись, видную за много километров: «Охи!» — это значит «Нет!». «Нет, — говорила эта надпись фашистским войскам, — вам никогда не сломить сопротивления маленького, но мужественного народа».

Вы помните, что первые монеты появились в VII столетии до н. э. Ну, а надписи – старше они, чем монеты, или моложе?

|Как раз к VII веку до н. э. относятся первые древнегреческие надписи, совсем не похожие на надписи последующих столетий: в самых ранних из них еще нет знаков для гласных звуков, и буквы идут не слева направо (как мы пишем), а справа налево, или же по способу, который принято называть «бустрофедон», «как поворачивает бык», — одна строка справа налево, а следующая, наоборот, слева направо. Резчик поворачивает, словно бык, тянущий плуг на поле, и начинает новую строку под словом, которым завершилась предыдущая.

Но гораздо старше греческих те надписи, которые были созданы в древнейших государствах Востока: в Египте, Вавилонии, Урарту. Самым первым из них примерно пять тысяч лет. Они вырезаны на стенах и колоннах храмов, выгравированы на специальных каменных плитах и пластинках, оттиснуты на кирпичах и сделанных из глины цилиндрах и даже высечены на отвесных скалах, высоко над дорогой или над озером.

А как разнообразно письмо древневосточных надписей! Одни из них написаны буквами, хотя и непохожими на буквы греческого алфавита, другие состоят из различных комбинаций знаков, по форме напоминающих сужающиеся книзу треугольники, клинья, а третьи — это аккуратно вырезанные и раскрашенные рисунки: идет вперевалку толстый гусь, человек держит миску на голове, волнистой линией передана вода, а потом еще и еще — глаз, горшок, голова антилопы, солнце, цветы, холмы...

У разных народов — разный алфавит: жители древнего Двуречья и урарты писали клинописью, египтяне рисовали свои надписи иероглифами, похожими на животных, цветы и самые разные предметы, а финикияне уже изобрели буквенное письмо — и только названия букв напоминали о том, что когда-то буквы были рисунками: самая первая буква называлась «алеф», бык, следующие – «бет», дом и «гимель», угол — эти названия потом были заимствованы у финикиян греками. Между прочим, хорошо всем известное слово «алфавит» как раз состоит из переделанных на греческий лад названий первых двух финикийских букв: «алеф» и «бет», да и наша буква «Г», подобно финикийскому «гимель», по-прежнему напоминает угол...

Среди древневосточных надписей много царских. Вот тут уж воистину, «как труба», поет на плитах царская спесь! «Пошел я на страну Эриахи, — заявляет урартский царь Аргишти I, — выступил в поход против страны Апуни, завоевал я город Уриеиуни, царский город Уитерухи. 19 255 отроков, 10 140 воинов живыми, 23 280 женщин, всего 52675 человек за год — одних я умертвил, других же живыми увел». И снова перечисляются тысячи людей, тысячи голов скота, захваченного и угнанного, перечисляются успешные походы и взятые города — этот однообразный и мрачный список и есть царская надпись, высеченная в скале над озером Ван. Своей добычей похваляется и египетский фараон Аменхотеп II в надписи, поставленной в Мемфисе: «Перечень этой добычи: знатных сирийцев 550, их жен 240, хананейцев 640, сыновей правителей 232, дочерей правителей 323, рабынь правителей всех чужеземных стран 270, вместе с их украшениями из серебра и золота, которые они носили». И затем новый поход и новая добыча: еще тысячи людей оторваны от родных мест, уведены в рабство, а их скот и имущество присвоены победителями. Обо всех этих убийствах и грабежах рассказывает надпись, состоящая из изящных иероглифов, напоминающих цветы и птиц.

Древнеегипетский рисунок с иероглифическими надписями.

Большая караванная дорога из Вавилона в глубинные области Древнеперсидского государства проходила мимо Бехистунской скалы. Отсюда было уже не так далеко до Экбатан, одной из персидских столиц.

К дороге обращен отвесный склон Бехистунского утеса, завершающийся грозными зубцами. На этом отвесном склоне, на стометровой высоте, закреплены плиты, изображающие насупленного великана на троне и перед ним девять фигур с веревкой на шее. А рядом — клинописная надпись, сделанная на трех языках: древнеперсидском, вавилонском и эламском. Этой колоссальной надписью персидский царь Дарий I (это он изображен великаном) извещал всех подданных своей многоязычной державы о том, что в начале 522 года до н. э. власть в стране захватил маг Гаумата, который выдавал себя за брата царя. И так как Гаумата занял престол противозаконно, и так как он притеснял персов, Дарий восстал против Гауматы и убил его. Но мятежники не подчинились Дарию, и ему пришлось идти войной против правителей многих провинций. И вот один из них уже приведен связанным к Дарию, а другие бегут с поля брани, но их преследуют и хватают. И тогда победитель приказал отрезать им нос и уши и выколоть глаза, он бросил их, закованных в оковы, у своих ворот и, наконец, посадил на кол. «Как мне было угодно, — заявляет он в Бехистунской надписи, — так я с ними поступил».

Нет, Дарий не пытается строить из себя восстановителя республики, каким изображал себя «божественный» Август. Он — могучий царь, которого охраняют боги, и он поступает, как ему угодно.

Еще задолго до того, как ученые узнали о существовании Бехистунской надписи и сумели, поднявшись на головокружительную высоту, скопировать и прочитать ее, история переворота Дария была известна: она описана греческим историком Геродотом, который знал современников Дария. Во многом рассказ Бехистунской надписи совпал с повествованием Геродота, многие подробности подавления восстания открылись впервые из этой надписи, но вот что особенно важно: если Дарий с ненавистью вспоминает мага Гаумату, то Геродот ему определенным образом сочувствует. «Он сделал много доброго всем своим подданным, так что, когда он погиб, все в Азии жалели о нем, за исключением самих персов», — вот как говорит Геродот о Гаумате, которого он называет Смердисом, и добавляет, что населению маг даровал свободу от податей и военной службы на три года.

Могущественный царь Дарий мог приказать отрезать уши мятежникам. Он мог заковать их в оковы и казнить той казнью, какой ему было угодно. Он мог приказать соорудить трехъязычную надпись и водрузить ее на отвесном склоне Бехистунской скалы и мог в этой надписи говорить о своих победах и о бесчинствах своих врагов. И все-таки ему не удалось скрыть от истории, что Гаумата дал народу освобождение от податей.

Бехистунская скала. Дарий I судит своих врагов.

Древнеперсидское слово «царь».

В разных частях Египта на стенах разных храмов художники изобразили сцены битвы фараона Рамсеса II с хеттами — народом, который населял Малую Азию. Поле сражения усеяно мертвыми хеттами, верхом на конях хетты бросаются в реку Орбит и ищут спасения на другом берегу, в колеснице стоит Рамсес, поражающий неприятеля. «Победил я все страны», — сказано в иероглифической надписи, сопровождающей эти рисунки.

Подробная надпись позволяет восстановить шаг за шагом весь ход сражения. В пятый год своего правления (это было в 1312 году до н. э.) молодой фараон Рамсес вторгся в Сирию и, быстро продвигаясь на север, достиг окрестностей города Кадеш. Он рассчитывал разгромить здесь хеттские войска, но врага, казалось, и след простыл. Двое сирийцев (которые в действительности были подосланы царем хеттов) заявили, что хетты уже покинули эту местность, и тогда Рамсес с небольшим отрядом смело двинулся вперед, торопясь в тот же день осадить Кадеш. Через несколько часов он уже стоял лагерем напротив этого города.

Тем временем хетты, которые на самом деле находились на другой стороне Оронта, перешли реку вброд в тылу у Рамсеса. Хеттские колесницы стремительно напали на египетских пехотинцев, подтягивавшихся к лагерю Рамсеса, и смяли их: часть была перебита на месте, другие же в беспорядке устремились на север; преследуемые по пятам колесничими, они достигли лагеря Рамсеса и пробежали мимо него, увлекая за собой всех, кто был в лагере. Только Рамсес с гвардейскими частями вступил в бой: сопротивление оказалось настолько неожиданным для хеттов, что они остановились. Прорвавшись к реке, фараон в течение нескольких часов выдерживал натиск неприятеля, не раз опрокидывая хеттские колесницы в Оронт; шесть раз он пытался пробиться на юг, где оставалась основная часть его войск, — но всякий раз неудачно. Только к вечеру сквозь густую пыль, висевшую над полем сражения, Рамсес увидел штандарты с изображением египетского бога Птаха. Подходили его полки, и это спасло фараона, который в битве при Кадеше показал себя превосходным воином, но легкомысленным полководцем,

«Победил я все страны, — заявляет Рамсес в многочисленных надписях, — я единственный, когда бросило меня мое войско и мои колесницы». Победы, однако, не было. После битвы при Кадеше Рамсесу пришлось начинать все сначала: египтяне отошли к своим границам, и в ближайшие годы военные действия сосредоточились в южной части Сирии. Лишь после долгих лет упорной борьбы Рамсес заключил мирный договор с хеттами, и по договору Сирия была поделена между обоими государствами.

Рамсес II, победитель хеттов.

Допрос хеттских лазутчиков накануне битвы при Кадеше.

Разумеется, отнюдь не все древневосточные надписи — это восторженные сообщения царей о своих победах (иной раз действительных, иной раз мнимых): до нас дошли также вырезанные на камне законы, биографии вельмож, эпитафии, — и каждая из этих надписей знакомит нас с какими-то неизвестными сторонами жизни давным-давно исчезнувших поколений.