В поисках минувших столетий

Глава IV. НАПИСАННОЕ ПЕРОМ

Аякс Теламонид — один из могущественных греческих героев, о подвигах которого рассказывает Гомер. Вместе с другими греками он явился под стены Трои и здесь своим мужеством и силой заслужил великую славу. Это он решился на поединок с троянским героем Гектором и, бросив издалека огромный камень, исковеркал щит своего противника, а самого Гектора опрокинул навзничь. Это он воодушевлял греков, когда троянцы потеснили их и бой шел у самых кораблей. Это он вынес из битвы труп Ахилла, пораженного стрелой Аполлона; только Одиссей помогал ему, прикрывая его отступление и отбиваясь от наседавших троянцев.

И вот тут-то, после сражения, между Аяксом и Одиссеем начался спор. Некогда бог-кузнец Гефест сковал для Ахилла доспехи: панцирь и поножи, шлем, украшенный золотым гребнем, щит, на котором были изображены звезды и города, войны и мирный труд. Кому должны достаться эти доспехи — Аяксу или Одиссею? И, когда вожди греков сочли подвиг Одиссея более достойным (ведь и женщина может унести тяжесть, а отбить врага способен лишь воин, — так рассуждали они), когда они присудили хитроумному Одиссею блестящие доспехи Ахилла, гнев и ярость овладели Аяксом. Он потерял рассудок и ночью кинулся на стада, принимая бессловесных животных за своих обидчиков; он привязал жалобно блеющих баранов к столбу и принялся бичевать их. Пусть его враги примут позорную смерть от бича!

Но Аякс приходит в себя. Ему стыдно: какими позорными делами он запятнал себя на всю жизнь! Теперь Одиссей, насмехаясь, будет говорить: «Резать быков и баранов — вот дела, достойные Аякса». Аякс бежит от насмешливых взоров, от брани и гнева соплеменников. Он скрывается в зарослях кустарника на морском берегу. Меч, верный меч, подаренный Гектором после поединка, избавит его от позора. И Аякс кончает с собой, бросившись на меч.

Сюжет трагической гибели Аякса не раз привлекал древних писателей. Был среди них и римский император Август, написавший трагедию «Аякс». Но почему же, когда друзья спросили Августа о судьбе трагедии, он ответил, что его Аякс погиб не от меча, а от губки? Как мог такой богатырь погибнуть от мягкой и маленькой губки?

Чтобы понять это, мы должны представить себе, как писались древние книги.

Нам, привыкшим к чудесам книгопечатания, трудно допустить, что еще пятьсот лет назад книги переписывались от руки. Сколько нужно было труда, чтобы приготовить несколько экземпляров какой-нибудь толстой книги!

В древности пером служила писцу заостренная камышовая тростинка, которую он покусывал во время раздумья. Кроме тростника, писали тогда костяными или металлическими перьями. Некоторые из них, подобно нынешним рейсфедерам, состояли из двух металлических пластинок, промежуток между которыми заполнялся чернилами. Такие перья иногда удается найти при раскопках.

Птичье перо для письма стали применять позднее, только в средние века. На Руси пользовались преимущественно гусиными, реже лебедиными, и уж совершенной причудой было применение пышного павлиньего пера. Чтобы птичьим пером писать, нужно его предварительно расщепить, а затем заострить — поэтому писец не расставался с перочинным ножиком, которым пользовались также и для выскабливания ошибок в тексте. Теперь мы никогда не чиним перьев перочинным ножиком, но старое название за ним все-таки удержалось.

В древности писали на папирусе. Папирус растет по берегам рек и на болотах, над водой поднимаются изящные трехгранные стебли толщиной в руку и высотой до трех метров. На верхушке стебля пучок длинных и тонких колосьев, напоминающих парик, и все растение кажется грациозным и стройным созданием, задумчиво покачивающим головой.

Теперь папирус редок, в древности же он рос не только в болотах Нижнего Египта, но также в Сицилии и Италии, на берегах Евфрата, у нас в Крыму.

Древние принадлежности для письма: тростниковое и металлические перья и пенал для них.

Материал для письма приготовляли из сердцевины растения. Его разрезали на длинные и тонкие продольные полосы и укладывали вплотную на гладкой доске; поперек настилали другой слой полос, смачивали водой, обильно содержавшей глину и оттого становившейся клейкой, и спрессовывали деревянными молотками. Затем папирус высушивали на солнце.

Так получался гладкий светло-желтый или темно-желтый (в зависимости от возраста растения) лист, который обладал одним большим недостатком: он был хрупок и при сгибе ломался, словно лезвие безопасной бритвы.

Как материал для письма папирус широко использовался в древнем Египте, и многие замечательные памятники древнеегипетской литературы дошли до нас не в виде надписей на стенах, но именно на папирусе. На папирусе, например, написан рассказ египтянина Синухета, жившего почти четыре тысячи лет назад, о том, как он бежал из родной страны, как скитался в безводной пустыне и, страдая от жажды, чувствовал вкус смерти во рту; но кочевники подобрали Синухета, и он выжил и стал вождем у них; и все-таки тоска по родине гнала его назад, и он вернулся домой и пал к ногам фараона и рассказал о своих скитаниях и о дальних странах. На папирусе писали также греки и римляне: в сухом египетском песке находят греческие папирусы, содержащие договоры об аренде земли и найме работников, трактаты таких известных ученых, как Аристотель, стихи и комедии. Еще в VI —VII веках н. э. в Европе переписывали книги на папирусе, а канцелярия римских пап пользовалась папирусом вплоть до XI столетия.

Другим писчим материалом, употреблявшимся в древности, была кожа. Кожу употребляли древнеперсидские писцы, на коже писали сирийцы и древние евреи; греки, жившие в Малой Азии, пользовались для письма козьей кожей, итальянцы записывали на коже условия мирных договоров между городами. Мы не знаем, когда именно из кожи стали изготовлять. пергамен, превосходивший папирус прочностью и гладкостью и способный сгибаться, не ломаясь; сохранилось предание, что его научились делать в малоазийском городе Пергаме после того, как египтяне, завидуя росту Пергамской библиотеки, запретили вывозить туда папирус.

Долгое время папирус оставался более распространенным и более дешевым материалом для письма, и только с IV века н. а. пергамен начинает постепенно вытеснять папирус. Но в средние века (в Европе вплоть до XIV века) пергамен господствует — именно на пергамене написана подавляющая часть древнейших средневековых рукописей и документов.

Пергамен делали из козлиной, бараньей, свиной и телячьей кожи. Особенно нежный и изящный пергамен для книг небольшого формата делали из кожи новорожденных ягнят.

На Руси написанные на пергамене грамоты назывались нередко «кожами» или «телятинами», и это последнее название подчеркивает, что наиболее употребительным материалом для изготовления пергамена у нас была именно телячья кожа.

Для изготовления пергамена кожу подвергали тщательной обработке: вымачивали, уничтожали остатки волоса, втирали мел, чтобы он впитывал жир, выглаживали пемзой, сушили. Пергамен стоил дорого, и потому даже дырочки на коже старательно залатывали. Чтобы приготовить толстую книгу, нужно было целое стадо телят.

Мы сейчас не пишем ни на папирусе, ни на пергамене. Не только старое значение слова «телятина» теперь забыто, но и «пергаментом» (это слово того же корня, что и пергамен) мы называем в обиходе материал, который годится для того, чтобы завернуть телятину, но не годится для письма.

Пусть простит меня читатель, но мне приходится сказать общеизвестную вещь: мы пишем на бумаге. Тетради и дневники, книги и газеты, конверты и почтовые открытки — все сделано из бумаги. Когда же появилась бумага?

Бумага — китайское изобретение. В Китае она была известна уже во II веке н. э., когда в Риме пергамен еще не выдерживал конкуренции с папирусом.

Из Китая секрет производства бумаги занесли в Самарканд, а в VIII веке бумага стала известна арабам; из арабских стран бумага проникает сперва в Византию, Испанию и Южную Италию, в XII —XIII веках распространяется повсеместно в Западной и Центральной Европе, а к XIV веку относятся первые русские рукописи, написанные на бумаге.

В ту пору бумагу делали вручную из льна и хлопка или из тряпья. Растительные волокна и тряпки размачивались в чану с краской и клеем, размешивались и размельчались, превращаясь в подобие кашицы. Мастер-бумажник зачерпывал кашицу формой, дном которой служила медная сетка, и ставил на доску над чаном.

Когда вода стекала, он выкладывал непросохший лист бумаги на сукно, сверх бумаги снова клал сукно, потом снова рыхлый и сырой бумажный лист, опять сукно — и так несколько раз, пока не получал целую стопку свежих листов, Такую стопку (вместе с сукном) ученик относил под пресс, чтобы отжать лишнюю влагу. Затем сукно вынимали, а листы прессовали вторично и развешивали для просушки.

Если сквозь средневековую бумагу посмотреть на солнце, то на листке выделится сравнительно светлый узор — водяной знак, иначе называемый филигранью.

Водяные знаки на бумаге появляются с конца XIII века: европейские мастера в отличие от своих арабских учителей стали метить бумагу. Для этого на проволочной сетке делали орнамент, отпечатывавшийся на бумажном листе. У каждого мастера был свой орнамент и, следовательно, своя филигрань. Водяные знаки чрезвычайно разнообразны: тут встречаются буквы, олени, гуси, перчатки, ножницы, фантастические звери и разные иные знаки. Ученые составили таблицы водяных знаков, и с помощью этих таблиц можно более или менее точно определить, где и в какое время была изготовлена бумага той или иной рукописи.

На хороших сортах бумаги, на деньгах филиграни продолжают ставить и в наше время.

Мастерская средневекового бумажника. Чан с кашеобразной массой, сзади — пресс. По краям рисунка средневековые филиграни.

Итак, древний писец кладет перед собой лист папируса, берет камышовую тростинку, служащую ему пером, и, покусывая ее, уже готов начать работу. Постойте, но куда же он обмакнет перо?

И вот тут-то мы приближаемся к разгадке загадочной гибели Аякса.

Перед писцом — простая глиняная чернильница (такие находят при раскопках, нередко с остатками высохших чернил); чернила приготовлены из сажи или добыты из «чернильного мешочка» каракатиц. То ли из-за качества этих чернил, то ли из-за свойств папируса, но текст легко смывается губкой. О «разрушительной губке» нередко с трепетом вспоминают античные поэты и прозаики.

Так вот что имел в виду Август, говоря о гибели Аякса от губки...

При одном из преемников Августа, при императоре Калигуле, вздорном и самовлюбленном человеке, который свою лошадь назначил членом римского сената, устраивались поэтические состязания. Авторы, чьи произведения не нравились судьям, должны были тут же разделаться со своим детищем: хорошо, если им разрешалось пользоваться губкой, — иным приходилось слизывать текст языком.

Только с началом средних веков появились чернила, сделанные из чернильных орешков: теперь текст уже нельзя было ни смыть, ни слизать — его приходилось соскабливать пемзой или ножом. Соскабливали не только ошибочно написанные буквы — иногда выскабливали целые книги: ведь писчий материал был дорог. И вот средневековые монахи стирали сочинения великого греческого математика Евклида для того, чтобы на освободившемся пергамене записать рассуждения папы Григория I; на месте трактата римского юриста Гая были переписаны произведения церковного писателя Иеронима, Правда, позднее, когда накануне Возрождения вновь появился интерес к античным писателям, средневековые писцы стали поступать наоборот: они стирали библию и писали новый текст — трагедии Софокла.

Но чернила из орешков были въедливы. Стертые пемзой, сцарапанные перочинным ножиком, они все- таки оставляли глубокие следы — и под новым текстом слабо и неясно проглядывал старый. Такие рукописи, написанные по стертому тексту, получили название палимпсестов (это название произошло от греческих слов, означающих «снова» и «тереть»).

Для того чтобы сделать ясным старый текст палимпсестов, рукописи стали подвергать химической обработке. И старый текст действительно оживал, его можно было снова читать. Впрочем, на первых порах успех был недолгим: химически обработанные листы рукописи начинали темнеть, и некоторое время спустя становилось невозможным читать не только старый текст, но и тот, который был написан поверх него.

Теперь палимпсесты больше не подвергают химической обработке; вместо этого их фотографируют специальным образом, и на снимке проступают невидимые строки, остатки текста, стертого много сотен лет назад.

Знаете ли вы, что такое протокол? Может быть, знаете, но уж во всяком случае вы не знаете, что такое эсхатокол. Сейчас я об этом расскажу.

Папирус применялся не только для составления документов или частных писем — на папирусах переписывали целые книги. Но так как папирус хрупок и при сгибе ломается, из него трудно было изготовить книгу привычного для нас вида, состоящую из сложенных листов: папирусная книга почти всегда была свитком, в котором все листы приклеены один к другому; если такой свиток развернуть, образуется лента, иногда достигающая нескольких десятков метров.

Первый лист папирусной книги назывался протокол (от греческих слов «протос» — первый и «коллао» — приклеиваю), последний — эсхатокол (от греческого «эсхатос» — последний). О тех, кому чтение давалось с трудом, в древности нередко говорили: «Только взялся за книгу, а уже мечтает об эсхатоколе!»

Папирусная книга навертывалась на валик, на концах которого были рогульки, чтобы книгу легче было держать в руках. Окончив чтение, книгу клали в кожаный футляр, который назывался фелонь (это слово вошло в русский язык, но в ином значении — верхнее одеяние). В библиотеке папирусные свитки держали в корзинах.

Некоторые пергаменные книги подражали по форме папирусным и представляли собой такие же свитки. Но к началу раннего средневековья пергаменная книга приобрела уже современный облик. Она состояла из согнутых пополам листов, которые объединялись в небольшие группы: по три, пять, шесть, а чаще всего — по четыре двойных (согнутых) листа. Такая группа в четыре двойных листа называлась по-гречески «тетрадь» (это значит «четверка» — вот откуда происходит так хорошо знакомое слово!). Несколько тетрадей скреплялось вместе, образуя книгу. Переплет книги был в средние века обычно деревянный, обшитый кожей, а на особенно дорогих книгах украшался бляхами из серебра с эмалью и драгоценными камнями. Чтобы пергамен не коробился, доски переплета стягивались специальными бронзовыми застежками.

Пергаменные книги куда удобнее папирусных свитков с рогульками. Папирусный свиток нельзя положить перед собой в раскрытом виде — он непременно свернется; поэтому переписывать книгу было крайне неловко: обычно приходилось диктовать, а писец уже писал под диктовку. В Риме в мастерских под диктовку изготовляли одновременно несколько экземпляров одного и того же сочинения. Но зато писцы, не видя оригинала, нередко допускали грубые описки. Очень большие неудобства возникали, когда приходилось сравнивать и сопоставлять различные папирусные свитки. Неудивительно, что древние ученые предпочитали многое держать в памяти, а не наводить справки в книгах, и цитировали они обычно на память, следовательно, далеко не всегда точно.

В древности писали не только на папирусе и пергамене: для заметок и записок употребляли дерево, воск, бересту, свинец, кость, мягкую глину, твердые, уже обожженные глиняные черепки.

Глина была наиболее употребительной «бумагой» древней Месопотамии. Здесь на глиняных табличках писали письма и из глины же приготовляли для этих писем конверты, на глине писали акты о продаже земли, на глине переписаны целые литературные памятники.

В первой главе мы вспоминали о библиотеке царя Ашурбанипала в Ниневии: вся эта библиотека состояла из глиняных табличек.

Жители древнего Двуречья писали на мягкой глине острой палочкой, отжимая характерные клинообразные значки. Потом глину обжигали. Глиняные книги не боялись ни воды, ни огня — их можно было расколоть на части, но нельзя было совсем уничтожить.

Глиняные книги прекрасно выдержали пожар Ниневийской библиотеки, они стали только крепче от огня, а если некоторые из них разбились, то ученые собрали поломанные таблички и соединили их разбросанные части. Как не вспомнить при этом об Александрийской библиотеке, которую подожгли невежественные монахи в начале V века н. э.: эта библиотека, содержавшая тысячи бесценных папирусов, сгорела дотла.

В древнем Египте для записок иногда пользовались обожженными глиняными черепками (остраконами); сохранились, например, остраконы, которые служили квитанциями.

В Афинах тоже пользовались остраконами, но с другой целью — там эти черепки употребляли для проведения остракизма. Когда афиняне замечали, что кто-то из граждан приобретал в городе чрезмерно большое влияние и возникало подозрение, не стремится ли он к установлению единоличной власти, они ставили на тайное голосование граждан вопрос, может ли дальше пребывать в городе этот опасный человек. Голоса подавались остраконами, и если оказывалась, что на шести тысячах остраконов было нацарапано имя этого человека, ему приходилось удалиться в изгнание сроком на десять лет. Сохранились такие остраконы с именами известных афинских политических деятелей, например Фемистокла.

Свинцовая табличка из Карфагена. В конце текста латинское проклятие: «Пусть недруги будут связаны и не смогут двинуться!»

Самые древние китайские тексты — короткие вопросы и ответы, записанные на черепашьих щитках или на бычьих лопатках. Они относятся ко II тысячелетию до н. э.

Перед войной, перед началом охоты или посева китайские князья гадали, ждет ли их удача. На кости они писали вопрос: «Сегодня князь едет на охоту — не помешает ли ему сильный ветер?» Или: «Соберу ли я урожай проса?» Затем щиток нагревали и по трещинам, образовавшимся от нагрева, определяли «ответ» божества.

Черепашьи щитки с надписями служат теперь ученым как самый важный источник для изучения хозяйства, обычаев и общественных отношений в древнейших китайских государствах.

В Греции тоже гадали с помощью написанных заранее вопросов — только писали их не на кости, а на свинцовых табличках. Иной раз свинцовые таблички находят в гробницах: на них нацарапаны заклятья против злых духов и проклятья своим врагам. Впрочем, на свинце сохранились и гораздо более будничные тексты, даже простые письма. Римлйне называли этот тяжелый материал для письма «свинцовой бумагой».

Деревянные таблички были найдены в Северной Африке. Это документы о купле и продаже земли, составленные в то время, когда римская власть в Африке уже пала и в стране утвердились пришедшие с севера вандалы. Деревянные таблички — это главный источник наших сведений о внутренней жизни Северной Африки конца V века н. э.

Юноша, читающий написанное на цере письмо.

Древний диптих и металлические стили.

На древесной коре тоже писали в древности: древние авторы даже упоминают о свитках из липового лыка, но такие свитки не сохранились. Зато мы теперь очень хорошо знаем берестяные грамоты, найденные при раскопках Новгорода. Новгородцы острой костяной палочкой процарапывали буквы на внутренней гладкой стороне березовой коры. Новгородские берестяные грамоты — в своем большинстве частные письма, и они вводят нас в будничную жизнь Новгорода XI—-XV веков. Какой-то Борис пишет письмо к Настасье, по-видимому, к своей жене, и просит ее прислать ему человека на жеребце, а с ним рубашку, которую Борис забыл взять. В другом письме — от Петра к Марье — Петр жалуется, что уехал в Поозерье косить, а местные жители отняли у него сено. Видно, многие из новгородцев были в ту пору грамотными.

Новгородская берестяная грамота; под ней — восстановленный текст, прочитанный текст, перевод на современный русский язык.

Но, пожалуй, самым распространенным материалом для черновых заметок, квитанций и писем служили в древности четырехугольные дощечки, намазанные воском, — так называемые церы. Церы обычно скреплялись по две, образуя диптих, что значит по-гречески «вдвое сложенный».

На цере писали костяной или металлической палочкой, стилем, один конец которого был острым, а другой закругленным — он служил для заглаживания воска. Человек получал написанное на цере письмо, читал его, потом заглаживал воск и мог тут же писать ответное послание. «Чаще оборачивай стиль», — советовали римские поэты тем, кто еще только начинал писать стихи. «Чаще оборачивай стиль» — это значит: чаще стирай написанное, продумывай, пиши заново.

Немногие древние церы дошли до нас. Довольно большое количество восковых табличек сохранилось в доме нашего помпейского знакомца, банкира Цецилия Юкунда. У него в деревянном ящике лежали церы, содержавшие денежные расписки, документы на аренду сукновальни и городского выгона. Цецилий Юкунд был банкир, он давал деньги в долг; кроме того, он выступал оценщиком при распродаже имущества разорившихся людей. Во время такой распродажи нередко к нему обращались с просьбой о деньгах: кому хотелось купить старый стол, кому — молодую рабыню. Оценщик тут же одалживал деньги — разумеется, под высокие проценты.

Цера из помпейских находок

Церы пережили античный мир: они широко использовались в раннее средневековье. Рассказывают, что Карл Великий, которому грамота давалась нелегко, упражнялся на восковых табличках. Сохранилась наивная легенда о епископе Ансельме, благочестие которого одержало победу над чертом. Как-то черт, желая подшутить над епископом, ночью разбросал его таблички, а воск выковырял из них. Но тут произошло чудо: воск сам собрался на место и в прежнем порядке расположился в деревянной рамке, так что текст ничуть не был поврежден.

Средневековые церы (XIII и более поздних столетий) не раз удавалось находить. Так, в сточной яме в немецком городе Любеке были обнаружены таблички XV века, а вместе с ними стили, перочинные ножички и палочки, которыми учитель колотил школьников по пальцам. В Новгороде также удалось найти восковые таблички для письма, а вместе с ними разные стили (на Руси их называли «писала») и футляры для стилей. В древности восковые таблички иной раз использовали для передачи тайных сообщений. В таком случае текст писали на дне деревянной рамки, затем заливали его воском, а поверх воска выцарапывали письмо самого невинного содержания. Получалась табличка с двойным дном.

Новгородская восковая табличка, писала и футляр. Наверху: обучение грамоте.

Рисунчатое письмо. Сочинение обитателей древней Мексики — ацтеков — о воспитании детей. До одиннадцати лет (11 кружочков) детей надо кормить (два овала изображают хлеб), изредка наказывать (ребенка подносят к костру); в пятнадцать лет юношу следует отправить учиться. Почему — учиться? Об этом мы узнаем по знаку речи, нарисованному возле уст сидящего жреца.

Ну вот, теперь мы знаем, как писали античные и средневековые писцы. Давайте скорее читать, что они написали.

Однако, к сожалению, прочитать древние рукописи — это совсем не легкая задача. Прежде всего надо хорошо знать язык той рукописи, которую ты читаешь, а ведь древние рукописи написаны на самых разных языках: есть рукописи древнеегипетские, древнееврейские, древнегреческие, латинские, старославянские, старофранцузские и многие, многие иные. Древние языки, как правило, к нашему времени стали мертвыми: на них теперь не говорят. Некоторые из мертвых языков еще в древности были забыты, и ученым пришлось научиться читать непонятные письмена: египетские папирусы, вавилонские и хеттские таблички, урартские и древнеперсидские надписи долгое время оставались бессвязным набором рисунков и клинописных значков. Лишь совсем недавно ученые разгадали тайну письма на табличках из Крита и Пелопоннеса, а есть тексты, которые и до сих пор остаются неразгаданными, например, памятники древнейшей индийской письменности, сохраненные на табличках III тысячелетия до н. э., найденных в мертвых городах на реке Инд. Бывают и такие тексты, которые состоят из одних рисунков, и прочитать их — это все равно что разгадать ребус.

Но, даже если язык известен, нужно специально учиться читать древние тексты. Нужно изучить старые почерки. Нужно научиться разбирать сокращения, которыми пользовались писцы, и условные значки, которые они применяли. Сохранились рукописи, писанные стенографическими значками, — значит, необходимо познакомиться с системой древней стенографии, или, как принято ее называть, тахиграфии. Сохранились рукописи, писанные тайнописью, — значит, нужно овладеть системами древних тайнописей, знать, когда вместо одной буквы употребляли другую, или опускали определенные буквы, или пользовались вместо букв условными значками.

Вот почему существуют специальные науки о том, как читать древние тексты. Таких наук три. Первая из них называется эпиграфика (от греческого «эпиграфе» — делаю надпись) — это наука о чтении надписей. Вторая называется палеография (от греческих слов «палайос» — древний и «графо» — пишу) и занимается преимущественно древними книгами. Третья называется дипломатика (дипломом в средние века именовали королевские грамоты) — это наука о древних документах.

Границу между этими тремя науками провести очень трудно. Действительно, где кончается рукопись и начинается надпись? Иногда говорят: «Надпись — это то, что врезано в писчий материал, а рукопись — то, что нанесено на писчий материал». Хорошо. Это, конечно, подойдет к надписям на камне и к рукописям на папирусе. Но восковые таблички, церы, в таком случае придется считать надписями, а сделанные краской помпейские афиши — рукописями! Иногда говорят, что эпиграфика — это «вещевая палеография», то есть палеография текстов, писанных на вещах. Но разве каменная стела, предназначенная для того, чтобы вырезать на ней постановление городского совета Афин или законы вавилонского царя Хаммурапи, — это «вещь»? Нет, это специальный материал для письма, только особый материал, гораздо более твердый и прочный.

И по содержанию между надписями и рукописями не всегда можно провести разграничение. Понятно, между надгробной надписью «Прощай, Гегесо!» и «Словом о полку Игореве» колоссальная разница. Но «Деяния божественного Августа» — это настоящий, большой литературный памятник, и изучать его приходится другими методами, нежели надписи ремесленников из Корика.

То же самое приходится сказать и о дипломатике. Конечно, просто заметить разницу между «Илиадой» Гомера и грамотой византийского императора Алексея I Комнина, жалующего земельные угодья феодалу Льву Кефале, отличившемуся на войне. Но если отдельные императорские грамоты — предмет дипломатики, то какая наука должна изучать сборники императорских законов, составляющие целые книги? Какая наука — дипломатика или эпиграфика — должна изучать королевское постановление, вырезанное на стене церкви? Разумеется, и та и другая.

Значит, эпиграфика изучает надписи, палеография — книги, дипломатика — документы, но все три тесно переплетены между собой, ибо все они — науки о том, как читать древние тексты. Но только ли о том, как читать?

Я не знаю, можно ли по почерку разгадать характер человека. Но, уж бесспорно, по почерку можно определить время, когда была написана рукопись. А это, как мы увидим, очень важно.

Возьмите какую-нибудь современную книгу. Когда перевернешь обложку, открывается титульный лист. На титульном листе — фамилия автора, полное название книги, а внизу указано, где, когда и каким издательством издана книга, скажем: Детгиз, Москва, 1963. Но если мы раскроем древнюю рукопись, мы далеко не всегда сможем установить, когда, где и кем она переписана.

Правда, некоторые средневековые писцы делали на книгах свои пометки. На полях или в конце разделов они комментировали переписываемый текст, сравнивали описанные события с современными им, жаловались на нужду или на тяжкое положение страны. Армянский писец Тума в рукописи, переписанной в 1391 году, восклицает: «Какое земное существо может рассказать о злодеяниях Тимура?» Другой армянский писец Павхос сообщает, что он переписал книгу «в городе Халатан напротив Константинополя в несчастное и трудное время, когда турок осаждал нас и Стамбул».

Из таких пометок (особенно из пометок в конце рукописи) мы можем узнать имя писца и время окончания его работы. На одной греческой рукописи, хранящейся в Москве, стоит такая пометка: «Писал диакон Стилиан для Арефы, архиепископа Кесарии Каппадокийской» — и дальше дата окончания работы: апрель 932 года.

Но такие пометки встречаются далеко не всегда. Бывает, что указано только имя писца, а даты нет: «Переписал это византиец Михаил Апостолий не из- за бедности, а из любви» (то есть не ради денег). Бывает, что писец скроет свое имя, ограничившись такой заметкой: «Кто писал? Это знает бог. Ради чего? И это он знает». А на скольких рукописях вообще нет никаких заметок!

В таких случаях оставалось только по почерку определить, когда эта рукопись могла быть. Для этого палеографы поступили следующим образом. Прежде всего были составлены списки датированных рукописей, то есть тех рукописей, которые имеют пометки с точной датой. На основании датированных рукописей было установлено, как от столетия к столетию изменялось написание отдельных букв, какие сокращения применялись в то или иное столетие, в какие века писцы писали слова н а проведенных по пергамену линейках, а в какие века под этими линейками. К этому можно было бы прибавить наблюдение над характером писчего материала: мы ведь уже знаем, что с XIV века пергамен вытесняется бумагой и, следовательно, пергаменные рукописи вряд ли могут быть моложе XIV столетия. Можно было установить также, к какому времени относятся те или иные филиграни — а это позволило определять по водяным знакам примерное время изготовления бумаги в недатированных рукописях. Комбинируя все эти наблюдения, палеограф в настоящее время может довольно точно (в пределах столетия или даже полустолетия) определить время написания рукописи.

Сходные наблюдения за шрифтом надписей дают возможность специалисту по эпиграфике установить время их изготовления. Только, само собой разумеется, шрифт, вырезанный на камне, и почерк на мягком писчем материале значительно разнятся — даже если они относятся к одному и тому же времени.

Как печатается книга в наше время? Автор представляет текст, отчетливо перепечатанный на пишущей машинке. Редактор внимательно читает этот текст и смотрит, достаточно ли ясно выражена автором каждая мысль, нет ли противоречий, не вкралась ли случайно ошибка. Потом рукопись попадает вы- читчику, который следит, не осталось ли в машинописном тексте опечаток, не замеченных автором и редактором. Затем все рукописные исправления перепечатываются на пишущей машинке, и специальные считчики проверяют, верно ли перепечатала машинистка. Только после этого текст поступает к наборщику.

Но ведь наборщик тоже может допустить ошибку! Поэтому после того, как строчки отлиты и соединены в страницы, их оттискивают на бумаге, и этот оттиск (корректуру) посылают автору, редактору и корректору. Корректор следит за тем, чтобы не было опечаток и чтобы набранный текст точно соответствовал авторскому оригиналу, а редактор и автор еще и еще раз проверяют точность и четкость выраженных мыслей. Корректура, на которой сведены все исправления корректора, автора и редактора, снова попадает в типографию, правщик вносит необходимые исправления, строчки снова оттискивают, корректор опять выверяет, вся ли правка учтена, — и только после этого книгу печатают.

Книгопечатание, таким образом, позволяет очень точно передавать авторский текст: недаром лучшие типографы эпохи Возрождения вывешивали у своих мастерских листы печатающихся книг и платили щедрую премию тем, кто смог бы найти хоть одну опечатку. К тому же при книгопечатании, тщательно проверяя один экземпляр корректуры, мы вносим исправления в весь тираж, то есть во все экземпляры книги.

Совсем по-иному обстояло дело, когда книги приходилось переписывать от руки. Даже если копии делались при жизни автора, он, разумеется, не мог прочитать все экземпляры, а ведь каждый экземпляр переписывался другим писцом, и в каждом могли быть свои ошибки. К тому же при переписывании папирусных свитков писец работал под диктовку, не видя текста, — и это тоже увеличивало угрозу появления описок.

А ведь большая часть дошедших до нас рукописей переписана много веков спустя после смерти авторов! Почти все сочинения античных писателей сохранились только в средневековых рукописях, да и тексты средневековых сочинений обычно доходят до нас лишь в более поздних копиях. Представьте себе текст трагедий греческого драматурга Софокла, написанных в V веке до н. э. и дошедших до нас в рукописи X века н. э. Конечно, копия X века сделана не с авторского оригинала, но с какой-то копии, а та, в свою очередь, с другой, более ранней копии, — ведь между Софоклом и писцом сохранившейся рукописи лежат пятнадцать столетий. Как при игре в испорченный телефон — от копии к копии, естественно, ошибок и описок становилось все больше и больше, и в дошедшем до нас тексте неминуемо должно быть много искажений. К тому же нередко бывает, что переписывает рукопись недостаточно грамотный человек, плохо понимающий текст, не умеющий разобрать сокращения, путающий буквы.

Так возникает следующая задача, стоящая перед ученым: он должен не просто прочитать текст, но и по возможности исправить его, приблизить к авторскому оригиналу.

Задача облегчается в том случае, если сохранилось несколько копий одного и того же текста: ошибки одной рукописи могут быть исправлены при сопоставлении с другой. В одной рукописи византийской поэмы о Дигенисе Акрите мы неожиданно наталкиваемся на строку, сообщающую, что отец героя был похоронен с большой радостью. Можно догадываться, что текст в этом месте испорчен: наверняка автор имел в виду нечто иное. Однако что именно? Отыскиваем соответствующую строку в другой рукописи этой поэмы. И что же? Оказывается, писец спутал слово «дорифория» — свита, эскорт и «перихария» — большая радость. Значит, отца Дигениса похоронили вовсе не с большой радостью — просто за гробом шла его свита. Первая рукопись поэмы, в свою очередь, может помочь исправить ошибки, имеющиеся во второй, где мы, например, читаем при описании красот принадлежавшего Дигенису парка: «Яйца павлинов и других всевозможных птиц». При чем здесь птичьи яйца? Неужели византийские феодалы украшали свои парки птичьими яйцами? Сравниваем с первой рукописью, и оказывается, что в оригинале стояло не «яйца», а «сверкание» (по-гречески «авги» — блеск, заря, а «авга» — яйца). Значит, великолепные сады Дигениса украшал блеск павлинов, а не павлиньи яйца.

Но далеко не всегда рукописные ошибки исправляются так легко. Далеко не всегда, встречая в рукописях разночтение, мы можем легко решить, какая рукопись дает правильный текст, а какая испорченный. Важнейший источник для изучения внутренней жизни Киевского государства — «Русская правда»; оригинал ее до нас не дошел, но зато мы располагаем более чем сотней списков «Русской правды». И вот в некоторых списках сказано, что за убийство крестьянина-смерда и холопа (дворового) взимается 5 гривен.

Если принять этот текст за первоначальный, то окажется, что в Киевской Руси положение смердов было чрезвычайно приниженным, ибо их приравнивали к холопам и за убийство смерда взимали низкий штраф.

Но в других списках эта статья «Русской правды» читается иначе: «А за смердии холоп 5 гривен», то есть штраф в 5 гривен взимается не за убийство смерда, а за убийство смердьего холопа — холопа, принадлежащего смерду. При таком чтении выходит, что положение смердов было сравнительно привилегированным, ибо у них имелись собственные холопы.

Только тщательно анализируя все списки «Русской правды», удалось заметить, что в более ранних копиях Iречь идет о смерде и холопе, тогда как «смердий холоп» появляется позднее, в результате ошибки писца.

Следовательно, ученый не может ограничиться тем, что правильно прочитает имеющуюся у него под руками рукопись. Нет, он должен собрать сведения обо всех рукописях, передающих интересующий его текст, определить, какая из рукописей является лучшей, и прочитать текст на основе этой рукописи с учетом тех исправлений, какие можно сделать по другим сохранившимся копиям. Вот тут-то как раз и важно выяснить, какие рукописи были переписаны раньше, а какие позже, ибо ранние рукописи обычно ближе к оригиналу и, следовательно, лучше, нежели поздние списки; впрочем, в некоторых случаях поздняя рукопись может оказаться лучше ранней — если она, например, списана непосредственно с оригинала.

Но ведь бывает и так, что текст доходит до нас в единственной рукописи или в нескольких списках, очень близких между собой и не содержащих значительных разночтений. А ведь и в таких текстах обнаруживаются непонятные места, определенным образом нуждающиеся в исправлении. Задача ученого становится в этих случаях особенно сложной: он должен понять, откуда могла возникнуть ошибка. Может быть, писец неправильно расшифровал сокращение, или спутал похожие буквы, или неверно разделил слова (если в старой рукописи слова написаны сплошь, без разделений)? Правильно поняв причину ошибки, можно попытаться восстановить первоначальный текст.

У известного советского писателя Тынянова есть рассказ о том, как невнимательный переписчик вместо слов «поручики же» написал «поручик Киже» — и от этой ошибки переписчика явился перед мысленным взором начальства никогда не существовавший в действительности поручик Киже, которому стали давать чины и ордена и которого в конце концов женили. Как много в древних рукописях таких «поручиков Киже» — никогда не существовавших народов, городов, терминов!

В одной византийской хронике рассказывается об императоре Василии I, который жил в конце IX века. Он родился в крестьянской семье, но необычайная физическая сила доставила ему известность в Константинополе: он был опытным кулачным бойцом и славился искусством укрощать диких лошадей. Василия одели в шелковые наряды, осыпали деньгами и чинами, и, наконец, император Михаил даже провозгласил его соправителем. Тогда Василий решил захватить престол: он допьяна напоил Михаила и ночью приказал верным людям зарезать своего благодетеля. Так сделался Василий единовластным правителем Византии.

С чего же начал свое правление силач император, вышедший из крестьян? Прежде всего он поспешил расправиться с восставшими крестьянами, которые образовали на востоке империи независимое государство и призывали уничтожить несправедливость и зло на земле. Император собрал войска и пошел против восставших. Он направился, говорит хронист, в Африку. Почему же в Африку? Ведь центр восстания находился на восточных границах Византийской империи, в населенных армянами провинциях? Оказывается, Африка родилась в результате ошибки переписчика — на самом деле нужно читать «Тефрика». Город Тефрика был столицей восставших.

Бывает и так, что родные братья «поручика Киже» появляются оттого, что издатель недостаточно внимательно читает рукопись. Русский путешественник XV века Афанасий Никитин написал повесть «Хождение за три моря» — рассказ о его пребывании в Индии. Последнюю фразу «Хождения» прочитали: «Гир, помоги рабу своему». Сразу стало непонятно, кто такой Гир, о помощи которого молит Афанасий Никитин.

На самом же деле Гир так же никогда не существовал, как и поручик Киже. В рукописи в этом месте стояли две буквы «ГИ», а над ними черточка, которую издатель прочитал «Р». Но эта черточка — вовсе не «Р», а знак, указывающий, что писец писал сокращенно. Что же означает сокращение «ГИ»? Оно встречается в русских рукописях очень часто и означает «господи». Значит, вовсе не неведомого Гира просил Никитин помочь ему, а просто писал: «Господи, помоги рабу своему».

Упорный труд исследователей постепенно сокращает ряды нахальных братьев «поручика Киже», которые проникли и в рукописи, и в изданные на основании рукописей тексты.

Сопоставление разных копий одного и того же текста позволяет не только исправить описки и мелкие ошибки писцов — оно обнаруживает иногда пропуски или вставки. Выйдя из-под пера автора, книга начинала жить своей жизнью: средневековые переписчики не просто копировали ее, они иногда сокращали ее, иногда дополняли. Такие дополнения могут даже противоречить основному тексту, а могут содержать ценные и новые сведения. В середине X века в Византии появилась хроника Симеона Логофета, рассказывавшая — впрочем, довольно кратко — о событиях византийской истории. Эта хроника была очень популярна — ее не только переписывали, но и много дополняли. Встречаются, например, списки этой хроники, в которых много вставок, посвященных императору Никифору Фоке и его родственникам; автор вставок считает их смелыми людьми и опытными полководцами — надо думать, он принадлежал к окружению Никифора Фоки и производил эту переработку если не по прямому заказу императора, то в надежде заслужить его милость или милость кого-то из его близких. Есть, однако, другой список хроники Симеона Логофета, в котором много вставок, где всячески поносят константинопольского патриарха Фотия, — ясно, что эти вставки принадлежат кому-то из врагов патриарха. Но как выделить такие вставки, если перед нами одна рукопись или если они имеются во всех сохранившихся до нашего времени рукописях?

Средневековый переписчик.

Наверху: заглавные буквы средневековых рукописей.

Еврейский писатель I века н. э., писавший по-гречески, Иосиф Флавий подробно рассказывает о политической истории Иудеи своего времени. Он хорошо знал страну, в которой вырос и в политической жизни которой принимал самое активное участие, покуда не был взят в плен римскими войсками. В сочинении Иосифа Флавия «Иудейские древности» мы находим несколько слов об Иисусе, которого Иосиф Флавий всячески превозносит; между прочим, он говорит, что Иисус был Христом (по-гречески «христос» значит «помазанник», поставленный в качестве царя человек).

Этот рассказ Иосифа вызывает подозрения. Он отличается по своему стилю от всего изложения Иосифа Флавия. Он совершенно не связан ни с предыдущим, ни с последующим повествованием. Совершенно невероятно, наконец, слышать из уст писателя I века, абсолютно чуждого христианству, похвалы основателю новой религии.

Но как можно было доказать, что это место действительно вставка? На помощь исследователям пришел живший в III столетии н. э. христианский богослов Ориген. Это был очень образованный по тому времени человек, много читавший; среди других книг читал он и сочинение Иосифа Флавия «Иудейские древности». Прочитав эту книгу, Ориген отметил, что Иосиф Флавий никогда не называет Иисуса Христом. Значит, в то время, когда Ориген читал «Иудейские древности», то есть в III веке, слова об Иисусе Христе еще не были приписаны Иосифу Флавию. Позднее, когда христианство восторжествовало и сделалось господствующей религией, христианские переписчики «Иудейских древностей» с удивлением заметили, что еврейский писатель, рассказывающий об Иудее I века н. э., ничего не говорит об Иисусе Христе, который — так учила христианская церковь — как раз в то время жил в Иудее и был распят на кресте. Поэтому они из благочестивых соображений решили дополнить Иосифа Флавия и вставили в его книгу восхваление бога, будто бы явившегося на землю.

Археологи, раскапывая остатки городов и древние некрополи, добывают каждый год новые материалы. С каждым годом ученые получают в свое распоряжение новые вещи, монеты, надписи. Ну, а древние рукописи — может быть, они уже все исчерпаны, все известны, все изучены?

Такое представление столь же ошибочно, сколь и распространено. Огромное количество средневековых текстов до сих пор не опубликовано. В архивах хранится много книг и документов, которые не изданы и не изучены. Каждый год выходят всё новые и новые тексты, освещая темные до сих пор уголки истории.

Даже античные авторы — они в общем и целом известны лучше средневековых — далеко не все еще изданы: новые папирусные находки открывают то какую-то до сих пор не известную пьесу, то стихи, то деловые документы.

К числу новых находок относятся и деревянные таблички из Северной Африки, и берестяные грамоты из Новгорода, и глиняный кувшин с рукописями сектантов II —IV веков н. э., найденный в Хенобоскионе, в Верхнем Египте. Я уже не говорю о непрерывном потоке письменных документов из областей древнего Востока, о критских табличках, разгаданных лишь десять лет тому назад. Нет, письменные памятники отнюдь еще не исчерпаны!

Совсем недавно пастух-араб натолкнулся на западном берегу Мертвого моря на остатки кладовой рукописей. Дело было так. Пропала коза; в поисках козы он обшаривал пещеры, которых много в этой пустынной части Иордании, и в одной из пещер нашел глиняный кувшин с кожаными свитками. Исписанную непонятными письменами кожу пастух взял себе, намереваясь пустить ее на ремни для сандалий, но, к счастью, свитки в конце концов попали к более грамотным людям. Позднее в том же районе удалось обнаружить еще несколько пещер с остатками рукописей.

Рукописи Мертвого моря рассказали о еврейских сектантах, которые во II веке до н. э. — I веке н. э. обитали в этих пустынных областях, живя обособленной общиной. Сектанты покинули «мир зла» и проповедовали, что он падет, побежденный «сынами света». Они разводили скот, возделывали хлеб и виноград, а свободное время отдавали молитве, переписыванию рукописей и обмыванию, ибо вода, полагали они, смывает грязь не только с тела, но и с души. Имущество принадлежало всей общине в целом. Сектанты поддерживали в своей среде строгую дисциплину, подвергая суровым наказаниям и тех, кто оскорбил жрецов, и тех, кто заснул во время общинного собрания, и тех, кто просто плюнул на пол.

Древнееврейская кожаная книга, найденная близ Мертвого моря. Листы слиплись, и ученым пришлось ее осторожно разворачивать.

Почему же рукописи Мертвого моря вызвали такой большой интерес во всем мире? Почему за несколько лет, прошедших после их открытия, были напечатаны тысячи книг и статей, посвященных новым рукописям? Дело в том, что сектантская община на берегу Мертвого моря подготовила появление христианства, была одной из непосредственных предшественниц христианских общин. И в обычаях, и в верованиях, и даже в терминологии, которой пользовались ранние христиане, много общего с обычаями, верованиями и терминологией сектантов, оставивших кожаные свитки в пещерах на берегу Мертвого моря. Знакомясь с новыми рукописями, ученые получили лучшее представление о том, как зарождалось христианство.

Письменность появилась примерно пять тысяч лет назад. Поэтому история более ранних тысячелетий может быть изучена исключительно на основании археологических памятников. Но начиная с того момента, как люди сделали первые надписи на камне, как появились тексты на глине и папирусе, письменные источники очень быстро становятся главным материалом для изучения истории. Из деловых документов и законов мы узнаем об общественных отношениях в государствах древности, из летописей — о политической истории, из памфлетов, стихов и пьес — о настроениях людей того времени, из писем — об их личной жизни.

Конечно, из письменных памятников многие были добыты археологами. Это относится, в первую очередь, к надписям, глиняным табличкам, берестяным грамотам. Но прочтены эти тексты были специалистами в области палеографии и эпиграфики.