В поисках минувших столетий

ГЛАВА V. СТАРИННАЯ ГРАМОТА И ПЕЧАТЬ НА НЕЙ

В июне 1381 года Англия была охвачена крестьянским восстанием. Крестьяне требовали отмены крепостного права. Они требовали свободы и равенства. Один из крестьянских вождей — Джон Болл говорил в своих проповедях: «По какому праву лорды держат нас в крепостном состоянии? Не происходим ли мы все от одного отца и одной матери — от Адама и Евы? Они одеваются в бархат и дорогие ткани, украшенные горностаем и другими мехами, а мы вынуждены носить лохмотья. У них вина, пряности и булки из тонкой муки, а у нас лишь мякина и солома да ржаной хлеб, и пьем мы одну воду».

Крестьяне оставляли полевые работы и спешили примкнуть к восставшим. Они были плохо вооружены: топоры и вилы служили им вместо мечей и шпаг, и лишь немногие принесли с собой луки, давно уже без дела висевшие на стене и ставшие от дыма желтее слоновой кости. Они шли от городка к городку, нападали на усадьбы феодалов, казнили ненавистных судей и сборщиков налогов.

Мы можем проследить шаг за шагом нарастание движения. 9 июня восставшие напали на поместье некоего Томаса Бедмэнтона и силой захватили всевозможные документы. 10 июня они ворвались в поместье в Тенгэме и, найдя здесь протоколы судов и списки повинностей, сожгли эти документы. 11 июня крестьяне напали на усадьбу Джона Брода и уничтожили податные списки, найденные там. Под командованием Уота Тайлера крестьяне вступили в город Кентербери на юге Англии, и прежде всего они потребовали, чтобы шериф принес им клятву верности и выдал хранившиеся у него документы. Они ворвались в дома кентерберийских рыцарей, разбили ящики, где хранились документы, и унесли их.

Из Кентербери восставшие тронулись к Лондону и уже 12 июня подошли к столице. Они разгромили загородный дворец архиепископа кентерберийского в Ламбете, вылили вино из архиепископских бочек, переколотили посуду и сожгли все найденные во дворце документы.

Утром 13 июня толпа с развернутыми знаменами подошла к лондонскому мосту: горожане не дали страже поднять мост, и восставшие без боя вступили в Лондон. Они врывались в тюрьмы и выпускали заключенных на свободу; разрушили дворец герцога Ланкастерского и всю утварь побросали в Темзу, но под страхом смерти запрещали грабить и растаскивать имущество герцога. «Мы ревнители правды и справедливости, а не воры и грабители», — так говорили восставшие.

Потом они напали на Темпль, где заседали юристы — те самые юристы, которые составляли грамоты о продаже земли и долговые расписки; крестьяне разбросали черепицу с крыш и разломали ящики, где хранились документы; на улице был разложен костер, и в нем пылали клочки пергамена.

Остановимся пока на этом. Почему же восставшие крестьяне, борясь за свободу и справедливость, всякий раз с ненавистью и гневом смотрели на ящики с документами, крушили эти ящики, рвали и сжигали документы? Обратимся к свидетельству современников. Восставшие крестьяне, рассказывает автор средневековой хроники, живший в конце XIV века, «постановили все судебные протоколы и старые документы предать пламени, для того, чтобы, утратив память о прошлом, их господа не могли потом предъявлять на них никаких прав».

Значит, документы горели в Лондоне и в поместьях английских феодалов потому, что значительная их часть закрепляла превращение крестьян в крепостных, передавала феодалам права на крестьянские наделы. И такие документы хранились не только в английских монастырях и усадьбах английских рыцарей: подобные же документы, защищавшие права феодалов на землю и крестьян, были и в Германии, и во Франции, и в Италии, и на Руси.

Что же это за документы?

Перед нами письмо. Собственно, это даже не письмо, а образец для письма, составленный во Франкском государстве: видимо, часто писались в ту пору такие и похожие письма, если был составлен образец, которого следовало придерживаться.

Письмо начинается упоминанием имени божьего, ибо церковь учила, что имя божие — прежде всего и, следовательно, всякий документ надо начинать с имени божьего. Итак, «во имя божие» аббат такой-то (имени нет, чтобы можно было вставить любое имя) шлет привет такому-то, «нашему возлюбленному во Христе». Аббат добр: он хочет сделать подарок человеку, которому пишет. «По твоей просьбе мы отдаем тебе в пользование наши земли». На этом месте опять-таки в образце пропуск — можно вставить название земель.

Но документ не останавливается на этом, и тут оказывается, что аббат не столь добр, как он хочет это представить. Оказывается, облагодетельствованный человек не имеет права ни продать, ни подарить не только полученную в пользование землю, но и тот надел, который принадлежал ему до этого, и вообще «не может причинять вред» земле, которую он отныне возделывает. «А после твоей смерти, — заявляет аббат в конце письма, — мы возьмем все, со всеми улучшениями и застройками, без всякого умаления земель и рабов, в том виде, в каком означенные земли окажутся, во власть и собственность нашу, не дожидаясь акта передачи и судебного решения». Но и этого доброму аббату мало. Он не может ждать, пока умрет облагодетельствованный им человек. Он пишет: «И ты будешь платить нам ежегодно, в праздник означенного святого, на лампады этого святого и для умножения своей награды в будущей жизни столько-то денег».

Итак, во имя награды в будущей, загробной жизни и во имя пожизненного владения дополнительным клочком земли крестьянин отдает монастырю весь свой надел. А что будет с его семьей в день, когда он умрет? Где преклонит голову его вдова? Опять пойдет она к доброму аббату и будет просить у него землю. И опять «во имя божие» аббат даст землю — может быть, ту же самую землю, но уже в обмен на свободу. Да, своей свободой заплатит крестьянская семья за «щедрые» обещания блаженства в загробной жизни.

Перелистаем мысленно сухие пергаменные страницы средневековых грамот. Вот вдова продает феодалу клочок земли, потому что бык пал и не знает она, как обработать поле, и нет средств, чтобы прокормить двоих маленьких сыновей. Вот старик крестьянин отдает феодалу свой надел за теплый угол, одежду и пропитание до конца дней. Вот крестьянская семья берет деньги в долг и клятвенно обещает возвратить их в день св. Михаила (29 сентября), а если не вернет, что ж, тогда ростовщику перейдет весь надел. Вот история братьев, которые сообща владели садом, унаследованным от отца, но один из братьев пошел в монахи и должен сделать вклад в монастырь. Они приходят к судье, и судья выносит решение: пусть братья разделятся; пусть младший брат проведет границу на участке как ему вздумается, а после этого пусть старший брат выберет себе любую часть.

Сколько этих грамот, толкующих о дарениях и продаже земли, о займах и закабалении! Вот они, записанные на клочках пергамена, заверенные свидетельскими показаниями или же переписанные аккуратным почерком в картулярий — специальную книгу, которую ведут в монастыре, регистрируя новые приобретения земли и зависимых людей. В одном только Фрейзингенском монастыре уже к середине VIII века скопилось около семисот таких грамот! И все они — однообразные, скучные, сухие, написанные на испорченном латинском языке, полные ошибок в грамматике и в арифметике, — все они содержат повесть о том, как было ограблено и закабалено крестьянство.

Если изучать эти грамоты, можно выяснить, в какое время в каких областях были закрепощены крестьяне; можно видеть, как это закрепощение протекало, к каким ухищрениям прибегали феодалы; можно узнать, какие права за крестьянами сохранялись; можно установить, в каких областях уцелело свободное и полусвободное крестьянство.

Для феодалов эти грамоты служили оправданием их господства над крепостными, их собственности на землю. Поэтому-то восставшие крестьяне в 1381 году жгли грамоты, надеясь, что огонь вместе с документами уничтожит ненавистное прошлое — крепостное право. Историки же изучают по этим документам, как создавалось это «прошлое», как складывалось крепостное право, как превращались в крепостных некогда свободные земледельцы и воины.

Но среди документов, которые жгли восставшие английские крестьяне, когда вместе с Уотом Тайлером двигались в Кентербери и Лондон, документы о дарении и продаже земли вряд ли были самыми многочисленными. Крестьянские земли в Англии были присвоены лордами задолго до XIV века, и крепостное право тоже утвердилось здесь уже давно. В ящиках феодалов появились иные документы, определявшие, какие повинности должны нести крестьяне.

Существовал в Англии монастырь св. Петра, расположенный в графстве Глостер. У монастыря св. Петра было много поместий: и в Глостерском графстве, и в других графствах Англии. Монахи монастыря св. Петра тщательно следили за своим имуществом: они составили картулярий, куда были внесены копии различных королевских пожалований и приобретений от частных лиц; они занесли в картулярий и списки доходов, поступавших от каждого поместья. Более того, картулярий св. Петра содержал подробные описи значительной части монастырских владений.

Такая опись начиналась с описания монастырской земли: столько-то акров под пашней, столько-то акров луга, пастбище на песчаном холме и голубятня. Тут же подводится итог: доход с монастырской земли — 4 фунта 14 шиллингов 3 пенса. Затем следовали крестьянские наделы, и каждое крестьянское хозяйство описывалось отдельно. Вот Томас Бонвалет. В 1265 году, когда составлялась опись, он, наверное, был еще молодым и умело метал стог, и орудовал цепом на току; с тех пор прошло семьсот лет, но мы знаем, что Томас Бонвалет держал от монастыря св. Петра, крепостным которого он был, половинный крестьянский надел и за это он должен был пахать монастырскую землю, и боронить, и полоть, и убирать сено, и сажать бобы, и мыть господских овец, и метать стога, и молотить, и собирать орехи; если же управляющему поместьем было угодно, он имел право взыскать с Томаса Бонвалета — вместо всех этих работ — 10 шиллингов и 3 пенса.

Но допустим, Томас Бонвалет или какой-нибудь другой крестьянин отказывался боронить или полоть — что тогда было с ним? И об этом рассказывают средневековые документы — только уже совсем другие.

В Центральной Англии в то время процветал Рамзейский монастырь. Ему принадлежало много поместий и среди других — поместье Эльтон. 23 ноября 1278 года в Эльтоне собрался суд, который разбирал крестьянские дела: кто был оштрафован за драку, кто — за выгон скота на монастырское поле. А крестьянин Генрих Годсвейн должен был уплатить штраф в 6 пенсов, потому что не хотел работать осенью на барщине да и других уговорил уйти домой до срока. Такие записи решений сельских судов тоже дошли до нас.

Жатва и стрижка овец у стен феодального замка.

Наверху: кусочек средневекового календаря. Солнце находится в созвездии Рака и Льва – значит, это июль и август.

И поместные описи, и записи судебных решений позволяют нам буквально пройтись по улицам средневековых английских деревень: мы видим крестьян, которые тайком от лорда варят пиво, и крестьян, которые стараются расширить свой надел и запахивают кусок господской земли или просто сельскую дорогу, и крепостного, который утверждает, что он свободен. Мы можем точно узнать, какие повинности нес крестьянин, владеющий полным наделом, и крестьянин, владеющий половинным, и крестьянин, у которого ничего нет, кроме хижины и огорода.

А если собрать все описи монастыря св. Петра — ведь можно подсчитать его доходы и узнать, из чего они складывались; можно узнать, сколько жило во владениях св. Петра крепостных и сколько свободных. Мы можем получить, иными словами, конкретное и подробное представление о феодальном поместье.

Но монастырь св. Петра — это один феодал. Нет ли у нас таких документов, которые дали бы представление о положении дел во всей стране?

Даже и в наши дни всенародная перепись — сложное и трудоемкое дело. Но представьте себе, как трудно было провести перепись в средневековой Англии: люди ездили верхом, по плохим дорогам; грамотных было мало; правильно ответить на вопросы не всегда умели и не всегда хотели. И все-таки время от времени такие переписи производились.

В 1066 году Англия подверглась нападению нормандцев. В битве при Гастингсе английская пехота в шерстяных каштанах с секирами в руках была смята нормандскими конными рыцарями, вооруженными длинными копьями. Английский король был убит в сражении, и его престол занял нормандский герцог Вильгельм, принявший прозвище Завоевателя. Прошли годы, и по приказу Вильгельма по всей стране были разосланы королевские комиссары — они составляли опись всех земельных владений по всем графствам Англии. Завершенная через двадцать лет после битвы при Гастингсе, она получила название «Книга Страшного суда». Это название намекало на церковную легенду о Страшном суде, когда Христос явится, чтобы судить все человечество. Видимо, вопросы королевских комиссаров показались англичанам такими дотошными, какие могли задавать только во время Страшного суда.

Книга Страшного суда дошла до нас. Это единственная уцелевшая средневековая перепись, охватывающая целую страну. Она учитывает и города, и поместья феодалов, и королевские земли. Благодаря Книге Страшного суда мы знаем, что население Англии в конце XI века составляло около полутора миллионов человек – никакие хроники, никакие археологические материалы не могли бы дать этих сведений! Мы узнаём далее, что в городах того времени проживало всего пять процентов жителей. Мы можем определить, сколько было в ту пору рабов, свободных крестьян и крепостных, сколько было полнонадельных и сколько малоземельных. Более того, мы можем получить все эти цифры для каждого отдельного графства и узнать таким образом, что число рабов было особенно велико на юго-западе Англии и на границах с Уэльсом, тогда как свободных крестьян особенно часто можно было встретить в восточных графствах.

Но, если мы хотим узнать, как живет и развивается общество, нам недостаточно иметь цифровые данные для одного определенного момента — допустим, для 1086 года. Что произошло с Англией в дальнейшем — скажем, за следующие двести лет, — вот естественный вопрос, встающий перед историком. Как изменилось положение крестьян, ка с изменились феодальные поместья?

И вот оказывается, в 1279—1280 годах в Англии вновь была проведена перепись, на этот раз еще более подробная, чем в 1086 году. В этой описи, например, самым тщательным образом описывались крестьянские повинности, сведений о которых в Книге Страшного суда почти нет. Но, к сожалению, эта опись дошла до нас не целиком — сохранилось лишь описание нескольких центральных графств Англии, И все же сопоставление Книги Страшного суда и переписи 1279—1280 годов позволяет заметить некоторые перемены, свершившиеся в Англии за двести лет. Можно, например, проследить, как мельчают феодальные владения, как дробятся обширные поместья английских баронов.

Средневековая упряжка.

Сравнивая между собой более ранние и более поздние английские описи монастырских владений и государственные переписи, сопоставляя их с судебными протоколами, отчетами приказчиков и различными иными сохранившимися документами, мы замечаем, что на протяжении XIII столетия увеличиваются крестьянские повинности, положение крестьян становится все более тяжелым. А в XIV столетии трудности в стране были еще более усугублены эпидемией чумы, военными неудачами и катастрофическим ростом налогов. Что же это значит? Выходит, описи и иные сохранившиеся документы объясняют нам, почему в 1381 году Англия была охвачена крестьянской войной. Это не случайные наблюдения досужего путешественника, побеседовавшего с двумя крестьянами перед тем, как садиться в коляску и ехать в Лондон. Описи дают строгие цифры, они говорят: да, действительно, положение крестьян в XIII—XIV веках ухудшилось, да, восстание крестьян под руководством Уота Тайлера было закономерным ответом крестьян на натиск феодалов.

Но возвратимся к восставшим.

В тот год, когда восставшие крестьяне вступили в Лондон, английским королем был Ричард II. Этот пятнадцатилетний юноша, вспыльчивый и неуравновешенный, обожавший дорогие наряды, разумеется, не управлял страной: он был послушной игрушкой в руках королевы-матери и совета, где верховодил архиепископ кентерберийский. Королевский совет был напуган: лондонские дворцы горели, многих вельмож и правоведов обезглавили, народ хозяйничал в городе. Королевский совет стремился только к одному — выиграть время, заставить крестьян разойтись.

Вот почему от имени Ричарда II был составлен документ, обращенный к восставшим. Король Ричард прежде всего благодарил «свои добрые общины» за то, что они так сильно хотели его видеть и пришли к нему в Лондон, и заявлял, что прощает им всякого рода проступки, оскорбления и преступления; он предлагал всем разойтись по домам и в письменном виде представить жалобы, чтобы король вместе с советом нашел верное средство, которое послужило бы на благо всему королевству. К своей грамоте Ричард приложил печать и отправил двух рыцарей к восставшим, чтобы прочесть им королевское послание.

Но этого мало: король приказал тридцати писцам составить грамоты, адресованные восставшим. Эти грамоты объявляли об освобождении крестьян разных графств от крепостной зависимости, о прощении им всяких проступков и об установлении мира в стране. Так обстояли дела 14 июня. Но уже 15 июня обнаружилось, что королевские обещания лживы.

15 июня король принял Уота Тайлера. Он встретился с вождем восставших на Смитфильдском поле, за северной городской стеной. Уот Тайлер огласил требования восставших, король заявил, что принимает их, назначает Тайлера своим советником и просит только о том, чтобы «верные общины» поскорее разошлись по домам. Беседа закончилась. Уот Тайлер взял кружку эля и выпил ее «во здравие нового порядка»; он влез на низкорослую лошадку, чтобы скакать к своим войскам, стоявшим поодаль, — и в этот момент был окружен вооруженными придворными. Какой-то паж закричал, что Тайлер, мол, величайший разбойник и вор во всем Кентском графстве. В гневе вождь повстанцев — ведь он был королевским советником! — вынул кинжал, но тут же его атаковал мэр Лондона, тяжело ранил, а вслед за тем Тайлера добили в лондонской больнице.

Весть о смерти Уота Тайлера с растерянностью встретили крестьяне. К тому же у них уже были королевские дипломы, сулившие удовлетворение требований. Разве юноша король не выехал к ним в тот момент, когда мэр Лондона показал им голову Тайлера, насаженную на кол, и разве сам Ричард не обещал им прощения, когда они пали ниц перед ним?

Но дипломы с королевской печатью не помогли крестьянам. Когда они, послушавшись короля, разошлись по домам, то вдруг оказалось, что они — злоумышленники, их хватали и вешали в Лондоне и других городах и местечках на юге Англии. В числе других был схвачен и Джон Болл. По приказу короля его четвертовали.

Среди средневековых грамот выделяются своей торжественностью дипломы королей, а среди королевских дипломов — грамоты византийских императоров, носившие вычурное название «златопечатное слово».

Византийские императорские грамоты писали сперва на папирусе, затем — на арабской бумаге и на пергамене. Иногда пергамен приготовляли специальным образом, покрывая его пурпурной или фиолетовой краской, и в таком случае на нем писали не обычными, а золотыми чернилами. Некоторые слова в грамоту непременно вписывались красными чернилами — ведь красный цвет был привилегией византийского императора: только он мог носить красные сапожки.

Королевская подпись под дипломом необязательно ставилась самим королем: не надо забывать, что не все короли средневековья были грамотными. Неграмотным был уже знакомый нам остготский король Теодорих, неграмотным был и византийский солдат Юстин, вознесенный на императорский престол: и тот и другой пользовались для подписи специальными шаблонами, которые надо было приложить к документу, — после этого оставалось только провести пером по вырезанным в шаблоне причудливым линиям. На многих королевских дипломах стоит монограмма — сложное сплетение букв, составлявших имя короля. Монограмму рисовал писец, королю же оставалось нанести на этом рисунке лишь несколько линий, завершавших узор.

И королевские дипломы западноевропейских государей, и грамоты византийских императоров скреплялись печатью. На Западе широко применялись восковые печати: воск выливался непосредственно на документ; через специальную прорезь в форме креста или звезды он протекал и на оборотную сторону диплома, а затем король прикладывал печать к воску на лицевой стороне, оттискивал на нем изображение. Таким изображением на печати часто служил герб.

Византийские императорские грамоты скреплялись золотой печатью, отчего они и получили название «златопечатное слово». Золотая печать подвешивалась к документу на красном или фиолетовом шнуре, который проходил через узкий канальчик в золотой пластинке; специальный инструмент, буллотирий, оттискивал на обеих сторонах золотой пластинки изображения: на одной — Христа, на другой — императора; при этом буллотирий прочно зажимал шнур внутри золотой печати. Впрочем, иной раз византийские императоры скрепляли грамоты свинцовой печатью.

Содержание королевских грамот могло быть самым разнообразным: среди них — и пожалования земельных поместий с крепостными, и разрешение феодалам творить суд в их владениях, и освобождения горожан от поборов, и письма государям соседних стран. Но мы уже знаем, что с королевскими грамотами надо быть осторожным: не всякое обещание короля выполнялось, даже если оно было подписано монограммой и скреплено восковой, свинцовой или золотой печатью.

Византийская свинцовая печать с легендой: «Богородица, помоги (оба слова переданы монограммой в виде креста с буквами в центре и на концах) твоему рабу», на оборотной стороне — имя и чин: «Никифору веститору».

Здесь я хочу сделать отступление. Я хочу поговорить о свинцовых печатях.

В Византии печати ставили не только императоры. Различные чиновники привешивали к своим посланиям маленькие свинцовые кружки с изображением богородицы, или креста, или какого-нибудь святого и с какой-нибудь легендой (помните это слово?), иногда даже стихотворной. Лишь немногие из этих печатей уцелели на своем месте, привешенными к документу, — по большей части документы сгнили, и сохранились лишь свинцовые печати. И вот, оказывается, свинцовые печати сами по себе, без текста грамоты, могут кое о чем рассказать. Недаром есть специальная наука, занимающаяся печатями, — она называется сфрагистика (от греческого слова «сфрагис» — печать).

Легенда печати обычно несложна: «Богородица, помоги твоему рабу Никифору веститору» или. «Господи, помоги твоему рабу магистру Катакалону». Часто на легенде названа и должность владельца печати: «Эпискептит императорских поместий в Петрионе» или «Стратиг Фракисийской фемы». Если собрать все легенды на византийских печатях, то можно установить список административных должностей, существовавших в то время, и список лиц, занимавших эти должности; можно определить, на какие области (по-гречески фемы) распадалась Византийская империя и кто в какое время был стратигом (наместником) этих фем; можно иной раз даже проследить, как продвигался какой-нибудь чиновник по служебной лестнице.

Свинцовые печати псковских посадников.

Свинцовые печати позволяют ставить и более серьезные вопросы. Ученые располагают довольно большим числом печатей управителей императорских поместий — эпискептитов. Так как на легенде обычно названа местность, где находятся поместья, управляемые эпискептитом, то мы можем узнать, в каких частях Византии существовали императорские поместья. Мало того. Можно заметить, что большая часть печатей управителей императорскими поместьями относится к XI и XII столетиям. Не вправе ли мы предположить, что именно в эти века особенно многочисленными были императорские поместья, особенно много земель принадлежало императорам?

Давайте представим себе, что это означает. Сопоставим этот вывод с тем, что мы знаем по другим материалам об истории Византии.

Еще в X веке в Византии было довольно много свободных крестьян, которые служили в армии, платили государственные налоги и могли распоряжаться своей землей: продавать ее, дарить, отдавать сыновьям. И вот они продавали ее, дарили и отдавали, но по большей части не сыновьям, а монастырям и вельможам. Они поступали так же, как поступали крестьяне на Западе: бедность, низкие урожаи, прямые угрозы могущественных соседей, надежда заслужить царство небесное — все это заставляло византийского крестьянина расставаться с виноградником и садом. Уцелел маленький клочок византийской переписи, составленной в XI веке; там описано несколько десятков земельных владений, расположенных в Средней Греции, неподалеку от города Фивы. Конечно, эту опись не приходится сравнивать с Книгой Страшного суда. И все-таки она красноречива: среди десятков земельных владений, принадлежавших епископам и чиновникам, только один надел — крестьянский.

Куда же ушли крестьянские земли? Кто разбогател за счет крестьян? Конечно, монастыри и вельможи, епископы и чиновники. Но — и об этом нам рассказали скромные свинцовые печати — за счет крестьянских земель разбогател также император. Значительная часть крестьянских земель превратилась к XI веку в императорские поместья.

Конечно, по богатству сведений свинцовые печати не сравнишь с английскими описями и переписями. И все-таки из них можно извлечь немало данных о таких сторонах жизни минувших столетий, какие не освещены источниками другого рода.

Сохранились и русские свинцовые печати — князей и митрополитов. Сохранились также печати посадников свободных русских городов Новгорода и Пскова. На печатях псковских посадников легенда иногда гласит: «Печать Троицкая» или «Печать святой Троицы». Что это значит?

Главной городской церковью во Пскове был собор св. Троицы. По всей вероятности, посадник судил и прикладывал свою печать именно в соборе св. Троицы, отчего его печать и приобрела наименование «Печать Троицкая».

В Афинской национальной библиотеке и в одном из афинских музеев хранятся два экземпляра одного и того же златопечатного слова — грамоты императора Андроника II от июня 1301 года. Обе грамоты — списки привилегий, пожалованных митрополиту города Монемвасии в Пелопоннесе. И вот что любопытно: златопечатное слово из Афинской национальной библиотеки жалует митрополиту более звонкие титулы, право на более пышные одеяния и власть над большим количеством епископов, нежели другое златопечатное слово, которое хранится в музее. Как могло получиться, что две императорские грамоты, выданные в одном месяце, по-разному определили права и привилегии митрополита?

Когда ученые рассмотрели златопечатное слово из Афинской национальной библиотеки, они заметили, что подпись на нем отличается от обычной подписи Андроника II, чернила не похожи на чернила XIV столетия, а острые и беспокойные буквы напоминают больше всего почерк второй половины XVI века. Грамота оказалась подделкой, и при этом подделкой XVI века.

Как раз около 1570 года между митрополитом Монемвасии и митрополитом другого города возник ожесточенный спор. В 1570 году этот спор решил константинопольский патриарх в пользу монемвасийского митрополита, пожаловав ему права и привилегии именно в том объеме, как их перечисляет грамота Андроника II из Афинской национальной библиотеки.

Значит, поддельная грамота родилась в пылу этих споров. Ее подсунули константинопольскому патриарху, и, опираясь на это златопечатное слово, патриарх вынес свое решение.

Митрополитом Монемвасии был в ту пору Макарий Мелиссин, один из богатейших и влиятельнейших магнатов Пелопоннеса. В 1571 году вместе с братом Феодором он собрал пять тысяч пехотинцев и три тысячи всадников для борьбы против турок, под властью которых с середины XV века находилась вся Греция. На утлом суденышке он смело пустился в путь к Хуану Австрийскому, испанскому адмиралу, брату короля Испании Филиппа II, одержавшему в том году грандиозную победу над турками при Лепанто. Он просил Хуана Австрийского вторгнуться в Пелопоннес и освободить его от турок. Но этого не произошло, и, опасаясь турецкой мести, братья Мелиссины должны были искать спасения в Италии; в 1585 году Макарий Мелиссин умер в Неаполе, и над его могилой была поставлена плита с надписью, перечисляющей владения покойного митрополита и его подвиги.

Энергичный и смелый политик, Макарий Мелиссин был смел и беззастенчив в обращении со старыми книгами. Это он взял хронику византийского историка XV века Георгия Сфрандзи и наполнил ее вставками, прославляющими фамилию Мелиссинов — предков Макария, которые под пером митрополита превратились в потомков византийских императоров; это он составил фантастический список монемвасийских митрополитов, включив в него лиц, которые никогда не были митрополитами Монемвасии; это он, наконец, изготовил поддельную грамоту Андроника II, позволившую в 1570 году выиграть тяжбу.

Ученому, изучающему средневековые грамоты, постоянно приходится встречаться с такими подделками: средневековые писцы по заказу своих хозяев нередко изготовляли фальшивые грамоты, которые должны были служить обоснованием прав монастыря или барона на ту или иную деревню. Чтобы избежать подобных подделок, в некоторых странах в средние века документ о передаче земли переписывали два раза в виде двух столбцов на одном листе пергамена; затем лист разрезался посередине зигзагообразной линией, и одна половина грамоты шла покупателю, а другая оставалась у продавца. Если возникал спор, нужно было сложить обе половины документа так, чтобы они точно совпали, — только тогда документ признавался подлинным. Но ни зигзагообразные разрезы, ни хитросплетения монограмм, ни печати не помогали: поддельные королевские грамоты и документы частных лиц и чиновников наполняли средневековые архивы.

Если эти подделки обманывали средневековых судей (впрочем, может быть, судьи хотели быть обманутыми, а солидный подарок убеждал их просто в необходимости быть обманутыми), то современные исследователи научились распознавать фальшивые документы. Пусть Макарию Мелиссину удалось провести канцелярию константинопольского патриарха, однако византиноведы нашего времени, опираясь на опыт, накопленный дипломатикой — наукой о старых документах, — сумели вывести на чистую воду отчаянного монемвасийского митрополита.

Среди средневековых подделок особенно знаменита грамота, составленная от имени императора Константина I и дарующая римским папам — в награду за то, что Константин был излечен от страшной болезни, — права на Италию и некоторые другие области. Тут уже речь шла не о каких-то жалких владениях в захваченном турками Пелопоннесе! Грамота говорила о целых государствах, и в течение долгих столетий римские папы отстаивали свои права на верховную власть над Италией ссылкой на Константинов дар, на грамоту императора Константина, первым, как они утверждали, из римских императоров принявшего христианство.

Но в XV столетии гуманист Лоренцо Валла, блестящий знаток латинского языка и истории Рима, показал, что Константинов дар написан на таком испорченном языке, каким не могли писать в IV столетии, во времена Константина I; что Константинов дар содержит такие фактические погрешности, какие не могли быть сделаны в канцелярии римского императора. Оказалось, что это подделка, возникшая в VIII веке и созданная в папском окружении для того, чтобы авторитетом старины освятить папские претензии на политическую власть во всей Италии.

Если бы я захотел перечислить все виды средневековых документов, мне понадобилось бы несколько страниц: ведь сюда надо включить и протоколы заседаний городских советов, и уставы ремесленных цехов, и отчетные книги купеческих компаний, и всевозможную деловую переписку. Хроника, речь, памфлет писались для того, чтобы запечатлеть событие в памяти современников или потомства; документ имел гораздо более будничную, более прозаическую задачу — он непосредственно оформлял событие. Будь то грамота о передаче земли или опись крестьянских повинностей, королевское пожалование или судебный протокол, — документ всегда имеет практическое назначение. Это не описание действительности, но кусок самой действительности — не в меньшей мере кусок действительности, нежели подлинный обломок меча или глиняный кувшин. И в этом его ценность для историка.

Филипп де Коммин.

Во второй половине XV столетия королем Франции был Людовик XI. Скромно одетый король был похож на горожанина. Но этим и исчерпывалась скромность Людовика. Он вечно думал о расширении своих владений, постоянно строил новые планы, во время войны мечтая о мире, а в мирное время готовя новую войну. Он был расчетлив, черств и властолюбив; скупец по натуре, он умел быть щедрым, если необходимо; он забывал о личных унижениях, когда добивался какой-нибудь цели, и без колебаний подписывал договора, которых не собирался выполнять. Людовик не жалел ни трудов, пи денег, чтобы привлечь к себе нужного ему человека, но был беспощаден к врагам. Конец жизни он провел в уединенном замке Плесси-ле-Тур; в страхе ожидал он смерти, посылал богатые дары церквам, надеясь заслужить место в царстве Небесном, а потом спускался в подземелье, где в клетках были заточены те, кто когда-то содействовал осуществлению его политических планов, но имел несчастье навлечь на себя подозрение в государственной измене.

Французский рыцарь.

О Людовике XI подробно рассказал в «Мемуарах» Филипп де Коммин, французский хронист, который был советником короля. Умный и проницательный дипломат, он многое знал и многое видел. Он старался быть справедливым к людям, о которых писал: он не забывает об изощренных наказаниях, которыми тешился Людовик XI, его покровитель и герой; он не забывает и о благородстве тех, кто был врагом самого Коммина. Коммин стремится понять то, что видел, найти какую-то систему в бескрайнем море событий. «Господь всем создал противников, чтобы держать мир в равновесии», — говорит он и старается проследить противоречия между державами и между людьми.

И все-таки блестящие «Мемуары» французского дипломата не могут равняться с обильным документальным материалом, сохраненным во французских архивах. Как бы много Коммин ни видел, он не мог увидеть все. Он не мог все знать и не мог всего понять. Он не мог понять самого главного в политике Людовика XI — стремления покончить с феодальной вольницей, с раздробленностью страны на независимые сеньории, стремления найти опору в богатых городах. Зато обширная переписка Людовика позволяет проследить шаг за шагом осуществление политических планов французского короля.

Коммин как-то сказал, что Людовик даже и слушать не желал о делах на море. Но королевские указы тех лет, письма и отчеты купцов заставляют усомниться в осведомленности Коммина: вот королевский указ 1463 года, требующий улучшить условия торговли в портах Южной Франции; вот королевский указ 1476 года, регулирующий англо-французскую морскую торговлю. А сколько сохранилось писем, посвященных организации торговли пряностями со странами Востока! Мы узнаем из них названия королевских кораблей, уходивших на Восток, имена купцов, вкладывавших свои деньги в эту торговлю, размеры сумм, вырученных ими. Нет, Коммин, сам феодальный сеньор, в гордом высокомерии дипломата не хотел замечать той будничной, мелочной, но необходимой деятельности королевского правительства, которая и обеспечила в конечном итоге успехи внешней политики Людовика XI! И только деловые документы, такие далекие от праздничной яркости языка Филиппа де Коммина, рассказывают об этой будничной жизни — о самом главном.

Не все страны и не все эпохи оставили одинаковое количество документов. Есть масса документов, освещающих историю средневековой английской деревни или историю средневековых немецких городов, но документы по средневековой истории Болгарии или Сербии приходится исчислять в лучшем случае десятками.

Чем больше мы приближаемся к новому времени, тем большим становится число документов, находящихся в распоряжении историка. Если для первой тысячи лет европейского средневековья деловые документы служат источником преимущественно при изучении истории хозяйства и общественных порядков, то с XV века их становится так много, что мы можем изучать по ним даже политическую историю. С этого момента официальная переписка, донесения послов и шпионов оттесняют на задний план хроники и воспоминания при изучении истории войн, дипломатических переговоров и политических переворотов.

Каждая большая эпоха оставляет свои специфические памятники. Древнегреческие надписи — важнейший источник при изучении истории греческих государств древности. В средние века, напротив, надписи сравнительно редки, и значение их для историка невелико. Наоборот, деловые документы — это материал преимущественно для историков средневековья и нового времени. Греческие и римские документы сохранились в довольно малом числе — если только с них не были в свое время Сделаны копии на камне. Время уничтожило документы, написанные на нестойком материале: лишь случайные находки познакомили нас с помпейскими церами и североафриканскими деревянными табличками.

Только в сухом песке Египта уцелели тысячи папирусов — как на египетском, так и на греческом языке, — среди которых много деловых документов: сделок об аренде, о купле и продаже земли, квитанций. И все-таки египетские папирусы — это разрозненные документы, их находят не в архивах, а в самых неожиданных и случайных местах — например, на кладбище священных животных, ибо папирусами оклеивали ящики, в которых хоронили мумии крокодилов. Поэтому ученые не в состоянии нарисовать картину внутреннего развития древнего Египта столь же детально и последовательно, как, скажем, картину внутреннего развития средневековой Англии.

Древний Восток знал другой писчий материал, гораздо более прочный, чем папирус, пергамен и бумага, — материал, который может существовать на протяжении тысячелетий. Это глина. В распоряжении ученых находятся богатейшие архивы глиняных документов на шумерском, вавилонском, персидском языках. Особенно обильны архивы шумерских храмов, насчитывающие сотни тысяч глиняных табличек со всякого рода отчетами храмовых должностных лиц, позволяющими представить во всех подробностях ведение храмового хозяйства четыре тысячи лет назад. Сохранилась деловая переписка вавилонского царя Хаммурапи, именем которого помечен знаменитый свод вавилонских законов, и переписка других царей. Сохранились архивы некоторых ростовщиков, рассказывающие о том, как скапливались в их руках пшеничные поля и сады финиковых пальм. Но среди всех архивов глиняных табличек один заслуживает особенного внимания. И что на первый взгляд может показаться особенно неожиданным — он был найден не в Двуречье, классической стране глиняных книг, но в Египте, при раскопках в местности Телль-Амарна, где под холмом похоронен город, недолгое время являвшийся столицей Египта — Ахетатон.

Это произошло около 1400 года до н. э. Египетский фараон Аменхотеп IV провел реформу. Он ликвидировал культ старого египетского божества Амона, которого египтяне представляли себе то бараном, то человеком с бараньей головой и которого они почитали как бога, дарующего победу, и как справедливого судью. Вместо Амона верховным богом Египта был объявлен простой диск солнца («Атон» по-египетски), который прославляли в религиозных гимнах за то, что он дарует жизнь всей Вселенной. Фараон отбросил свое старое имя и назвал себя Эхнатоном (это значит «благой для Атона»), он покинул Фивы, старую столицу, где высились храмы Амона, и построил для себя и своих вельмож новый город — «Горизонт Атона», Ахетатон; он послал по стране искусных резчиков, чтобы на всех надписях уничтожить имя Амона и заменить его значком, изображающим любезный сердцу Эхнатона солнечный диск; он отобрал земли и рабов у могущественных храмов опального бога. В в этом, конечно, надо искать одну из причин религиозных реформ фараона.

Реформа Эхнатона оказалась недолговечной. Уже при его ближайших преемниках старая знать и жрецы Амона одержали верх. Вновь по всему Египту искусные резчики переделывали надписи, только теперь они вымарывали имя Атона и заменяли его именем старого бога. А самого Эхнатона отныне стали называть не иначе, как еретик из Ахетатона.

Ахетатон опустел. Столица возвратилась на прежнее место, в город Амона — Фивы. Но по какой-то причине в Ахетатоне остался дипломатический архив египетских фараонов: письма Эхнатону и его отцу от иностранных государей и зависимых князьков сирийских городов.

В ту далекую пору языком дипломатов был вавилонский язык. На вавилонском языке написаны письма, адресованные египетским фараонам из далекого Кипра; даже подвластные фараону сирийские правители пишут по-вавилонски, клинописью, на глиняных табличках.

До находки телль-амарнского архива мы знали о внешней политике древневосточных государств лишь то, что сообщали цари в своих победных реляциях, высеченных на камне или вырезанных на дереве, а вы помните, что в этих надписях даже поражение могло превратиться в победу. Но архив, оставшийся со времен еретика из Ахетатона, внезапно окунул нас в самую гущу дипломатических переговоров и позволил проследить и расстановку сил, и перипетии внешнеполитической борьбы — хотя, само собой разумеется, на протяжении недолгого периода времени. Вот письмо вавилонского царя египетскому фараону. Царь просит прислать ему в жены египетскую царевну; но если нельзя прислать египетскую царевну, может быть, фараон пришлет какую-нибудь простую египтянку, а он уж выдаст ее за женщину из царского дома? И сразу видишь из этого письма, что могущество вавилонских царей было в ту пору невелико и ни в коей мере не могли они равняться с правителями Египта. И другие цари Востока, обращающиеся к фараону, смотрят на него как на «старшего брата», посылают ему подарки и просят у него золота, «которого в твоей стране много, как песку». А что говорить о сирийских князьках, называющих себя «собакой твоего величества» и пишущих, что они семь и семь раз припадают к его ногам то на живот, то на спину! Телль-амарнская переписка показывает нам величие Египетской державы.

И все же это величие непрочно. В письмах сирийских князьков все время сквозят грустные нотки. Непокорные люди восстают против египетского фараона и против тех сирийских князьков, которые ему верны. С севера медленно, но верно продвигаются хеттские войска, и ряд сирийских городов переходит на сторону хеттов. В южные области Сирии вторгается кочевой народ хапиру. «Пришли мне колесницу и несколько воинов, иначе я не могу отстоять мой город», — упрашивает фараона один из князьков. А сами сирийские князьки интригуют один против другого, обвиняют друг друга в измене. «Царь должен прислать стрелков, — пишет библосский князек Риб-Адди, — чтобы они могли занять Сумур. Кто такой Абди-Аширта, раб, собака, чтобы взять царскую землю себе?» Наоборот, Абди-Аширта уверяет, что он освободил Сумур от врагов фараона и что он верный слуга фараона.

Располагая в хронологической последовательности письма сирийских князьков, можно проследить, как постепенно отодвигались на юг границы египетских владений в Сирии. А в это время еретик из Ахетатона, увлеченный внутренними преобразованиями, сочинял гимны в честь солнечного диска: у него не было войск, чтобы поддержать союзных князьков.

Так оживают перед нами события многотысячелетней давности. Мы берем в руки письмо, которому почти три с половиной тысячи лет, и мы можем увидеть того, кто писал это письмо. Вот он, библосский князек Риб-Адди, старый и уже больной человек, умный политик, упорно отстаивающий свою власть и от внешних врагов, и от ненавидящего его народа, упрашивающий фараона прислать лучников и колесницы, — покуда, наконец, обстоятельства не заставляют его бежать из Библа и искать спасения в Бейруте.