В стране кенгуру и эму

ПО ПУТИ СТЮАРТА

Почти строго на юг от Дарвина до Алис-Спрингса, находящегося в географическом центре материка, протянулось широкое асфальтированное шоссе. Машины мчатся со скоростью 100–150 километров в час. Через каждые 150–200 километров устроены заправочные станции, оснащенные оборудованием для технического осмотра машин; вдоль шоссе расположены гостиницы, кафе и т. д.

Сто лет назад Джон Мак-Дауэль Стюарт на верблюдах отправился путешествовать с южного побережья на северное через неведомую, безлюдную пустыню. Это было не только невероятно трудно, но и опасно.

Известна трагическая судьба другого исследователя центральных районов Австралии — Роберта О’Гора Берка. Несмотря на прекрасное снаряжение, вся его экспедиция погибла от истощения, недостатка воды и жары. Только один участник экспедиции, Кинг, примкнул к бродячей группе аборигенов и выжил. Его обнаружила спасательная экспедиция через несколько месяцев. Этот случай противоречит утверждению англо-австралийцев о каннибализме аборигенов.

Участники экспедиции Стюарта вырыли глубокую яму и в ней спасались от нестерпимого зноя. Лишь после наступления периода дождей они смогли двинуться дальше на север и достигли берега Тиморского моря, невдалеке от современного порта Дарвин.

Исследования Стюарта позволили в 1870–1872 годах проложить трансконтинентальную телеграфную линию от Аделаиды до Дарвина. В настоящее время от Дарвина до Алис-Спрингса больше чем на 1600 километров протянулась трансавстралийская дорога.

По этой дороге мы с мистером Кортисом и отправились в Алис-Спрингс. Ближайшим пунктом на нашем пути должен быть районный центр Катерин. Мистер Кортис рассказывает, что там вокруг опытной станции расположены крупные скотоводческие фермы, которые здесь называют стансии.

Дорога проходит через те же тропические леса. Но по мере удаления от побережья осадков выпадает меньше, и облик лесов меняется. Деревья растут реже; исчезают пальмы и пандусы. Под многими деревьями виднеется, хотя и засохшая, но, очевидно, съедобная для скота трава. Это преимущественно лесное сорго и кенгуровая трава. Часто под деревьями видны массивные постройки термитов, достигающие два-три роста человека. Отковырнуть кусок от такой постройки, сооруженной из глины, невероятно трудно. Она не размывается даже тропическими ливнями. Многие сухие деревья и кусты тоже облеплены глиной. Обычно, прежде чем начать поедать дерево или валяющуюся на земле ветку, термиты облепляют свою жертву глиной. Я обратил внимание, что на протяжении всего пути телеграфные столбы металлические. Мистер Кортис пояснил, что деревянные столбы ставить невозможно, так как термиты их съедят.

Во всей Австралии, особенно на Северной Территории, много неприятностей человеку доставляют маленькие, очень проворные и невероятно назойливые мухи. Стоит лишь выйти из помещения, как целый рой их облепляет вас и каждая норовит залезть в глаза, рот, уши. Поймать их почти невозможно.

Далее наш путь лежит мимо нескольких заброшенных урановых рудников. Возле них стоят покинутые небольшие города. Урановую руду извлекли, и теперь все эти постройки никому не нужны. По дороге довольно часто встречаются асфальтированные (а кое-где уже заросшие) посадочные площадки-аэродромы, оборудованные во время войны.

Мистер Кортис пригласил меня заехать на ферму одного его приятеля. Сворачиваем с главной дороги и едем по хорошо накатанной проселочной. По пути несколько раз нам попадались небольшие группы скота и лошадей. Но как только машина останавливалась и я выходил, чтобы сфотографировать их, эти «домашние» животные стремительно убегали в чащу.

Наше внимание привлекла стая коршунов, сидящих возле дороги. Выходим посмотреть. В высохшей траве, возле дороги, лежит только что родившийся жеребенок. Он еще так слаб, что не может подняться, а мать оставила его одного. Наверное, это была еще молодая, с неразвившимся инстинктом материнства неопытная мать. Во всяком случае это было явно рискованно. Маленькому грозила опасность не только от коршунов, ожидавших, чтобы он окончательно ослаб. В лесах водится много динго — одичавших потомков собак, также представляющих серьезную опасность.

Динго наносят большой вред сельскому хозяйству. Забежав в овцеводческие районы, они за ночь уничтожают сотни овец. Сильному, хорошо упитанному скоту динго не страшны, но для только что родившихся телят они очень опасны. Динго — очень хитрые и осторожные животные. Увидеть динго, а тем более убить, даже если наверняка знаешь, что животное находится где-то совсем близко, весьма трудно.

Дикая собака динго

Коровы обычно пасутся в нескольких километрах от колодца, где трава лучше. Здесь же рождаются телята. Но раза два в сутки коровы уходят пить воду, а телята пройти такое расстояние не могут. И коровы собирают по нескольку телят вместе и оставляют их под охраной одной-двух наиболее опытных и сильных коров. Когда возвращаются первые, уходят пить «дежурные». Очевидно, такое инстинктивно рациональное поведение выработалось у животных за многие годы полудикого существования.

Динго, однако, изучили повадки скота. В основном они нападают на телят в возрасте от восьми-девяти месяцев до полутора лет. Таких телят коровы уже не так тщательно опекают, ибо матери к этому времени ждут или уже имеют новое потомство, а молодняк начинает вести самостоятельную жизнь. Четыре-пять динго окружают теленка. Обычно один старается схватить его зубами за нос, а другие — за бока и сзади. Если не подоспеет подмога, от теленка остаются одни рожки да ножки. Вот почему в Австралии от 100 коров в год обычно получают 20–25 телят (в три-четыре раза меньше, чем у нас).

Пастбища-леса разгорожены проволокой на участки площадью около 15–20 тысяч гектаров. На каждом участке свой колодец. Иногда колодец расположен в углу участка. Тогда он снабжает водой скот двух или даже трех участков. Ветряк подымает воду из колодца в железобетонный или металлический чан (иногда в земляной резервуар), а оттуда по трубам она поступает в корыта, где поплавок регулирует ее уровень. Такие же поплавки установлены в резервуарах. По мере заполнения резервуаров выключается ветряк.

Ветряк, накачивающий воду в резервуар

Скот пасется круглый год почти без присмотра. Уход за ним в основном сводится лишь к наблюдению за состоянием изгородей, ветряков, корыт. На это требуется не так много времени и материальных затрат. Вот почему мясное скотоводство дает здесь в год 10–12 % дохода на вложенный капитал. Но такое животноводство весьма экстенсивное, и нередко вследствие засухи оно приносит убытки.

Когда мы проехали около 35 километров по проселочной дороге, мотор нашей машины заглох. Пробуем завести его — не получается. Мистер Кортис открывает капот, возится с мотором, но безрезультатно. А солнце палит немилосердно. Очень хочется пить, но воды у нас нет, и поблизости, конечно, ее нигде не найти. К счастью, в Дарвине я купил сочных груш. Съев по нескольку штук, нам удалось немного утолить жажду. Пытаюсь помочь мистеру Кортису, мобилизовав свои познания о моторе, но машина австралийская — «холден» — мне мало знакома. Мистер Кортис хорошо водит машину, но мотор, очевидно, знает неважно. Положение скверное. От главной дороги мы отъехали около 35 километров, до фермы осталось примерно столько же. Три-четыре часа мы провозились с машиной, и наконец — о радость! — мотор завелся. Но после такого «сюрприза» мы решили возвратиться на главную дорогу.

По пути мы забрали несчастного жеребенка, решив пристроить его на опытной станции животноводства.

К вечеру мы наконец добрались до опытной станции. Она существует всего три года. Станция мало похожа на научное учреждение, а скорее напоминает хорошо устроенную ферму. Весь научный персонал состоит из одного человека — директора. Кроме него станцию обслуживают десять рабочих. На станции насчитывается около тысячи голов мясного крупного рогатого скота.

Несмотря на засуху, скот прекрасно упитан. Для него запасен сорговый силос, арахисовое сено. Станция имеет и улучшенные пастбища. Урожай на полях убран, но часть зерна оставлена птицам. На станции я увидел много сорных кур, или, как их здесь называют, диких индеек, тысячи розовых какаду, черных попугаев. Привольно чувствуют себя на полях и сотни кенгуру. Они питаются молодыми побегами сорго, которое благодаря сильно развитой корневой системе растет и в засушливый период. Дотемна мы ездили и ходили по полям опытной станции. А рабочие тем временем занимались спасенным жеребенком. Его напоили разбавленным и подсахаренным молоком, и он почувствовал себя бодрее.

Снова едем ночевать в гостиницу. А утром двинемся дальше в путь.

Машина проносится мимо нескольких гостиниц с заправочными станциями. Кое-где поодаль от дороги, за деревьями, возвышаются ветряки, без устали качающие из земли воду. Хотя вода в колодцах довольно жесткая, а иногда и соленая, приходится довольствоваться и такой.

По мосту переезжаем через небольшую реку Катерин. Сейчас это тихая речушка, но какой буйной она становится во время дождей! Она заливает шоссе, сносит мосты, несет вырванные с корнями деревья, добирается иногда до жилищ людей. Нигде на ее пути нет плотин. Мистер Кортис сказал мне, что в окружности 150 километров это единственная река.

Вот и Катерин — маленький городок, хотя и считается центром скотоводческого района. В городе проживает всего 800 человек. Но в нем есть несколько паблик-баров, костел, почта, полиция, кино, магазины. По субботам фермеры всего района приезжают сюда за покупками.

Вокруг Катерин, особенно к западу от него, расположено около пятнадцати довольно крупных скотоводческих ферм. Леса здесь не такие густые, как в окрестностях Дарвина. Их называют открытыми. Солнечные лучи свободно проникают через листву эвкалиптов и позволяют расти высоким злаковым травам: лесному сорго, кенгуровой траве, а в некоторых местах — буйволовой траве. Во время дождей эти травы растут быстро. Скот отъедается после длительной голодовки в период засухи и восстанавливает упитанность. Но дождаться этого времени могут лишь сильные и выносливые животные. За время летней голодовки взрослый вол теряет около четверти живого веса, а многие животные подыхают.

В конторе районного агронома мистера Вальтера меня, что называется, передают из рук в руки. За время трехдневного путешествия у нас с мистером Кортисом установились дружеские отношения, и мне жаль с ним расставаться. Мистер Кортис сказал мне, что агроном, с которым мне придется работать, — голландец. Он хорошо разбирается в своем деле и отлично знает район. От души благодарю своего бывшего шефа, и, тепло распрощавшись, мы расстаемся.

Мистер Вальтер сразу же предложил мне поехать на одну из стансий. Эта ферма принадлежит компании, состоящей из трех скотовладельцев-бизнесменов. Кроме официально закрепленной за фермой земли, ею используются также простирающиеся к западу государственные земли. Стансии принадлежит около 15 тысяч квадратных миль пастбищ (почти 400 тысяч гектаров). Земли фермы считаются одними из лучших, но на этой площади держат не больше 15 тысяч голов крупного рогатого скота. Усадьба фермы, как и большинство пастбищ, расположена в эвкалиптовых лесах. Здесь выпадает свыше 900 миллиметров осадков в год и леса растут хорошо. На усадьбе выделяется хозяйский дом, кухня, столовая, а в стороне, за изгородью из высокой проволочной сетки, виднеется десять-двенадцать маленьких сараев-домиков пастухов-аборигенов.

Управляющий стансией мистер Воррен, молодой энергичный человек, охотно рассказал нам о стансии, о том, как трудно вести хозяйство на таких крупных фермах. Прежде всего надо огородить стансию. Но изгороди требуют больших затрат: на 1,6 километра в среднем затрачивается 300 фунтов стерлингов (600 рублей). Однако хорошие проволочные изгороди сохраняются в течение сорока лет. Кроме того, каждая стансия должна быть обеспечена водой. Оборудованный ветряком и корытами колодец обходится около тысячи фунтов стерлингов (2 тысячи рублей).

Мистер Воррен рассказал мне, что весь скот, выпасающийся на этой огромной территории, обслуживают всего пять старших ковбоев-белых, которым платят 18 фунтов в неделю, и пятнадцать пастухов-аборигенов, получающих вдвое меньше. В то же время директор и мистер Вальтер подчеркнули, что аборигены — незаменимые пастухи. Разве может кто-либо так хорошо знать окружающую природу, как абориген, выросший среди нее? Но так как аборигены неграмотны, считается, что их жизненный уровень должен быть гораздо ниже уровня жизни белых.

Большинство пастухов-аборигенов всю жизнь живут без семей. На каждого пастуха приходится по нескольку сменных верховых лошадей: ведь им целыми днями приходится ездить по лесам, проверять изгороди, следить за скотом, за водой в корытах и т. д. Управляющий говорит, что лошадь выдерживает на такой работе только два-три дня, а абориген… абориген не лошадь, он несравненно более вынослив.

Из-под деревьев то и дело выскакивают кенгуру. У некоторых из мешка на животе выглядывают детеныши. Мне рассказывают, что по утрам кенгуру приходят на газоны под окна дома и лакомятся сочной травой. Маленькие кенгуру легко приручаются.

В одном месте, под деревьями, мы увидели не менее пятидесяти-шестидесяти кенгуру. Они сидели на задних лапах и смешно жестикулировали передними. Мой спутник в шутку сказал, что у них «митинг». Но, когда я попытался приблизиться к ним и сфотографировать их «митинг», они тотчас разбежались.

Управляющий подвез нас к развесистому кусту, под которым виднелась небольшая, около квадратного метра, утрамбованная площадка, по краям украшенная маленькими красивыми раковинами, кусочками цветного стекла, жести, цветными перьями и т. д. Я подумал, что, наверное, здесь играли дети аборигенов, но управляющий сказал, что эти площадки устраивают птицы величиной немного больше скворца, а затем забавно танцуют на них.

Около часу дня мистер Воррен предложил прервать поездку — наступило время завтрака.

В небольшой, отдельно построенной столовой уже сидели механик и бухгалтер фермы. Жена управляющего колокольчиком дала сигнал начинать завтрак. Две девушки-аборигенки внесли на противне большой кусок зажаренной говядины, вареные овощи, масло, приправу. Хозяин отрезал каждому по солидному куску мяса. Мясо ели почти без хлеба и запивали Холодным пивом. После мяса на стол подали сладкое — фруктовый салат, сыр и печенье. Беседовали мало, и в основном о еде.

Поблагодарив гостеприимных хозяев, мы собрались обратно в Катерин, но мистер Вальтер предложил мне посетить неплохую ферму одного русского, мистера Иванца, приехавшего сюда в 1925 году. Я принял предложение.

На ферме нас встретили несколько русских. Все они после революции бежали из России и потом разными путями оказались здесь.

Хозяин пригласил нас зайти в дом, выпить чего-нибудь холодного. Завязалась оживленная беседа. Каждый наперебой расспрашивал меня и рассказывал о себе.

Ферма Иванца занимает около 150 гектаров земли (площадь, по здешним масштабам, ничтожная). На орошаемых землях выращиваются помидоры, перец, капуста, салат и другие овощи. Кроме того, хозяин имеет около ста голов свиней, которых продает живыми. На ферме высевается арахис, дающий около двух-четырех тонн бобов с гектара; им и откармливают свиней.

Кроме Иванца на ферме работают еще трое русских — по найму. Хозяин рассказал, что раньше, когда в Северной Территории стояло много войск, овощи высоко ценились, и ферма давала хороший доход. Теперь доход не превышает 800—1000 фунтов стерлингов в год.

Разговариваем мы по-русски, и мистер Вальтер, заскучав, напоминает, что пора ехать: ведь сегодня суббота. Условившись еще встретиться в воскресенье, мы попрощались и уехали.

На другой день, после обеда, четверо русских пришли ко мне в гостиницу и долго расспрашивали меня о родине, спорили. Много говорили мы об успехах Советского Союза в развитии экономики, техники, культуры, науки.

Расстались мы друзьями, и я посоветовал им приехать в Советский Союз и своими глазами увидеть, чего достигла наша страна. Из разговоров с этими людьми я почувствовал, как тоскуют они по родине.

В воскресенье, в первой половине дня, приехал мистер Вальтер и пригласил меня отправиться с ним посмотреть, как живут аборигены. Большинство из них — рабочие-пастухи опытной станции или батраки окрестных ферм. Живут они в специально отведенном для них месте за пределами городка, в небольших сарайчиках без окон, стены и крыши которых сделаны из гофрированного железа, а пол — из цемента.

Возле домиков, прямо на земле, сидели мужчины и играли в карты. Рядом с ними расположились женщины и старики; некоторые из них на руках держали грязных ребятишек с воспаленными глазами и носами. Мистер Вальтер объяснил, что я приехал из далекой России и интересуюсь, как они живут. Но по их лицам я понял, что эти темные люди никогда ничего не слышали о России.

В жалких лачугах аборигенов нет никакой мебели. Всю их обстановку составляет куча рваного тряпья. Большинство аборигенов довольно свободно говорят на английском языке. Но наше присутствие их явно стесняло, и в основном они молчали.

Тяжелый осадок оставило у меня это посещение. И ведь так живут рабочие опытной станции, где их интересы в какой-то мере защищаются законом, а на частных фермах аборигены полностью предоставлены милости хозяев.

Во второй половине дня я пошел посмотреть погрузку скота для отправки. Из Дарвина через Катерин и дальше до поселка Бирдум протянулась железная дорога длиною почти 600 километров, специально построенная для перевозки животных. Каждый день из Дарвина прибывает специальный эшелон за скотом. Из окрестных ферм на специальных автопоездах скот подвозят на станцию Катерин и отсюда по железной дороге направляют в Дарвин, а из Дарвина — на пароходах — на Филиппины и в другие страны.

Автомашина с прицепами,

предназначенная для перевозки скота

Возле станции построено несколько больших загонов, Сюда на огромном грузовике с двумя прицепами подвозят скот. В открытые двери загона буквально влетают обезумевшие животные. Когда я попытался зайти туда сфотографировать их, на меня сразу же бросилось несколько быков.

У рабочих-ковбоев на плече висит ящичек с электрическими батареями, а в руках они держат палку, вроде стека, соединенную с ящичком проводами. Прикосновение этого электрического стека заставляет быков послушно бежать в вагоны.

Вечером мистер Вальтер пригласил меня к себе. В шесть часов у моей гостиницы уже стояла машина. За рулем сидела миссис Вальтер. В автомобиле я увидел шестерых ребятишек: старшей девочке было лет 12–13, а самому маленькому — чуть больше года. Каждый из них важно протягивал мне руку и называл свое имя. По именам определяю, что пятеро из них девочки и только младший, отрекомендованный Джоном, — «мужчина». Одна из девочек, лет четырех, спрашивает меня, почему я без рогов. Ее приятельницы говорили, что у всех «красных» растут рога. Объясняю ей, что это неправда, и подставляю свою голову: пощупать и убедиться, что их у меня нет. Она охотно это делает. Мать, смутившись, поясняет, что такие «подробности» девочке сказали дети соседей.

Вся семья собралась ехать купаться на реку Катерин. После жаркого дня искупаться очень заманчиво. По дороге миссис Вальтер рассказывает, что дальше к югу, куда мне предстоит ехать, многие сотни миль рек не будет, и поэтому я должен выкупаться до отъезда. Немного проехав, мы увидели среди заросших огромными эвкалиптами и пальмами берегов небольшую речку с чистой водой. Весь берег был так заставлен машинами, что пристроиться было нелегко.

На берегу и на мелководье водится много разнообразных птиц. Они не боятся людей и выискивают пищу рядом с купающимися. Только собаки заставляют их перелетать с места на место.

Чувствуется, что семья мистера Вальтера живет дружно. Старшие ребятишки опекают младших братьев и сестер. Старшие девочки скоро со мной подружились и без конца расспрашивали о жизни в России. Дома они стали показывать мне свои альбомы с марками и при этом не забыли сказать, что русских марок у них очень мало. Я понял их маленькую хитрость и обещал увеличить их коллекции. После чая с сендвичами дети попрощались, а мы остались беседовать.

Мои собеседники впервые в жизни заполучили русского и быстро выпустить меня не собирались. Супруги расспрашивали меня о состоянии науки в Советском Союзе, о жизни людей, заработной плате, ценах на товары и т. д. Охотно рассказывали они мне об Австралии, о себе. Миссис Вальтер во время войны была в Индонезии и при японской оккупации ей пришлось сидеть в концентрационных лагерях.

Как бы подводя итог нашей беседы, мистер Вальтер начинает хвалить Австралию. Он говорит, что в их стране каждый человек — и богатый и бедный — счастлив. Он волен работать или не работать, говорить все, что ему захочется, может жить, где хочет и как хочет, единственно, что ему запрещено, — это совершать преступления. Чувствую, что у меня еще слишком мало фактов, чтобы парировать его утверждения.

Я спрашиваю его, действительно ли мистер Нести, имеющий 100 тысяч голов крупного рогатого скота и получающий доход около 300 тысяч фунтов стерлингов в год, может прожить эти деньги. Ведь 2–3 тысячи фунтов в год обеспечивают сравнительно высокий прожиточный минимум. Однако такие средства имеют далеко не все. Почему бы за счет мистера Нести не прибавить тем, кто зарабатывает намного меньше, почему бы не построить школы, больницы? Почему бы не запретить таким мистерам иметь сверхшикарные дворцы, растрачивать в ночных ресторанах сотни и тысячи фунтов? А ведь мистер Нести — мелкая рыбешка по сравнению с некоторыми настоящими акулами, получающими многие миллионы фунтов стерлингов дохода в год. Он отвечает мне, что пока к таким мыслям они не привыкли. Они считают, что каждый человек живет на те доходы, которые получает, и не зарится на чужое. Я отвечаю ему, что мы, русские, целиком стоим за то, чтобы не зариться на чужое. Но ведь свое — это то, что каждый заработал своим трудом. А разве честным трудом, не эксплуатируя других, мистер Нести может заработать 300 тысяч фунтов стерлингов в год? Какими особыми талантами он обладает?

В заключение нашей беседы мистер Вальтер говорит, что, хотя он и не согласен с идеями, проповедуемыми коммунистами, но он восхищен убежденностью коммунистов в своей правоте. И он очень доволен, что познакомился с русским человеком.

Поздно вечером прощаюсь с гостеприимными хозяевами и возвращаюсь в гостиницу. Испытываю какое-то особое чувство радости, гордости за свою родину, за ее успехи.