В стране кенгуру и эму

ПРОЩАЙ, АЛИС-СПРИНГС, ЗДРАВСТВУЙ, МАУНТ-АЙСА!

На небольшом аэродроме мало пассажиров. Большинство из них туристы. Из Алис-Спрингса самолеты направляются в Дарвин, Аделаиду, Брокен-Хил, в некоторые пункты Западного побережья и в другие места.

В точно назначенное время приземлился маленький самолет. Прощаюсь с мистером Эриотом и направляюсь к самолету. В нем может разместиться четыре человека, включая самого пилота. Но сегодня я единственный его пассажир, а пилотов два. Застегиваем ремни, и наш самолет начинает быстро подниматься.

Летим невысоко. Летчик показывает мне на карте маршрут. От Алис-Спрингса самолет летит на северо-восток. Вдоль долины и сухих русел рек, по которым в период дождей, очевидно, течет вода, заметны темные полосы эвкалиптового леса, более возвышенные места покрыты мелким кустарником, а слева желтеет Симпсоновая пустыня. Кое-где видны домики с ветряками. К домикам ведут дорожки, протоптанные скотом. Здесь много скотоводческих ферм. Однако система скотоводства здесь иная, чем на севере. Большинство молодняка в десяти-двенадцатимесячном возрасте отправляют в западные и южные районы штатов Квинсленд и Южная Австралия, где его доращивают и откармливают на богатых клеверных и люцерновых пастбищах.

Наш маленький самолет основательно побалтывает, но, хотя и медленно, он уверенно продолжает свой путь. Почти до самой Маунт-Айсы пейзаж внизу не меняется: те же красно-бурые, невысокие холмы, изредка чередующиеся с долинами мертвых рек, поросших серыми эвкалиптовыми рощами.

До Маунт-Айсы почти 720 километров, и нашему самолету для перелета потребовалось около шести часов. Пробыть столько времени в воздухе в неудобном кресле и при довольно сильной болтанке было весьма утомительно не только для меня, но и для пилотов. Но вот летчик показывает мне виднеющийся вдалеке аэродром и кричит, что это Айса.

Самолет ловко приземлился. Прощаюсь с летчиками и осматриваюсь, немного сомневаясь, встретит ли меня кто-нибудь. Но ко мне уже спешит высокий пожилой человек. Отрекомендовавшись представителем департамента земледелия, он называет свою фамилию. Кстати сказать, правильно записать австралийскую фамилию довольно трудно, и я давно уже стал просить новых знакомых писать свои имена в моей записной книжке.

Мой опекун в Маунт-Айсе, мистер Данбованд, сразу же сообщил мне, что в городе происходит общая забастовка. В шутку ответил, что я к ней непричастен. О, конечно, он в этом уверен, но весь город находится под впечатлением текущих событий, поэтому он и рассказал мне о них. Он считает, что у рабочих не было оснований объявлять забастовку. Они получают 25 фунтов в неделю, и этого вполне достаточно. Но они хотят 30 фунтов, им, видите ли, не хватает на пиво, вот они и бастуют. Далее он рассказал, что на металлургических предприятиях Маунт-Айса работает почти 25 тысяч рабочих, и все они забастовали. Предприниматели не согласны увеличивать заработную плату, и, вероятно, забастовка продлится долго. Его прогноз оправдался: спустя месяц газеты все еще сообщали, что забастовка продолжается, несмотря на вмешательство правительства.

Проезжаем мимо огромной конусообразной горы. Мистер Данбованд пояснил, что это вынутая на-гора руда, перерабатываемая фабрикой. Далее виднеются различные фабричные строения, механизмы, трубы. Но сейчас все это замерло.

В здании гостиницы, где мне забронирован номер, внизу расположен паблик бар. В нем очень оживленно. Небольшими группами толпятся рабочие, вертятся под ногами ребятишки. Невдалеке прохаживаются несколько полицейских.

Мне показали комнату 13. Именно этот номер достается мне чаще всего: австралийцы в комнате с таким номером стараются не поселяться. В некоторых гостиницах номер 13 именуется 12-А.

С мистером Данбовандом уславливаемся выехать завтра утром. Он хочет показать мне искусственное водохранилище, обеспечивающее город и промышленные предприятия водой, небольшой мясокомбинат и пастбища близлежащих ферм.

Вечером я пошел познакомиться с городом. Выглядит он пыльным и грязным. Зелени почти нет. Только вдоль небольшой речки растут огромные эвкалипты и группы высоких стройных пальм. Здесь же расположен городской парк, но в нем темно и безлюдно. Зато возле паблик баров, и особенно в самих барах, светло и шумно. Возле одного из них двое молодых людей усердно бьют друг друга по физиономиям. Зрители, столпившиеся вокруг, наблюдают драку и обсуждают ее ход, словно находятся на спортивном состязании по боксу.

Присматриваюсь к ценам на выставленные в витринах магазинов промышленные товары и продукты. Здесь они значительно выше, чем в Других городах. Поэтому номинально высокая заработная плата в действительности отнюдь невелика.

На другой день во многих газетах появилось сообщение, что компании, владеющие рудниками, собираются прекратить подвоз в магазины продовольственных и промышленных товаров. Но осуществить свою угрозу хозяева все-таки не решились: вероятно, побоялись общественного негодования.

Утром, после завтрака, едем на мясокомбинат. Это бойня, на которой трудятся пятнадцать рабочих. Они забивают в день около пятидесяти голов крупного рогатого скота, около двухсот овец и пятьдесят-шестьдесят свиней. Бойня просто, но хорошо устроена, и, вероятно, такого типа бойни можно было бы применить во многих наших скотоводческих районах. При бойне имеется небольшой, но хорошо оборудованный холодильник. Электромотор в 10 лошадиных сил гоняет аммиачный компрессор и поддерживает температуру около нуля. Эта бойня и снабжает город мясом.

Рабочие, узнав, что приехал русский ученый, очень дружелюбно меня встретили, охотно рассказали о своей работе, заработках, жизни. Они показали мне все производственные процессы, начиная от забоя скота. Скот забивается в возрасте пяти-шести лет. Чистый вес туши около 300 килограммов. Это значит, что поступившие волы имели живой вес около 550–600 килограммов. Мясо хорошее, не очень жирное, но не костлявое. Я поинтересовался заработками рабочих. Квалифицированные рабочие получают 27 фунтов в неделю, а молодые помощники — 20 фунтов. Но поступить работать на бойню очень трудно. Здесь профессия передается по наследству. Беседа с рабочими продолжалась около часа, работа приостановилась, но директор проявил выдержку.

Осмотрев бойню, едем на водохранилище, расположенное примерно в 15 километрах от города. Дорога пересекает несколько небольших гор, а затем идет вдоль поросшей мелкими деревьями и кустарниками долины. По обочинам дороги виднеются глыбы красного гранита. Но вот машина выскочила на один из наиболее крутых подъемов, и взору представилась большая лощина, в которую рукавами сходится несколько меньших лощин. Здесь построена огромная плотина. В период дождей сюда по лощинам стекалось много воды. Через два года лощина заполнилась и образовалось водохранилище. Теперь этой водой обеспечиваются рудники и город. Сейчас в связи с засухой воды в водохранилище мало, но потребности города и промышленных предприятий удовлетворяются. На мое замечание, что такое же водохранилище можно построить и в Алис-Спрингсе, мистер Данбованд ответил, что здесь его сооружали компании, ведущие разработку руд, а там строить некому.

Поднимаемся на плотину. Она поражает своей грандиозностью. На поверхности водохранилища плавают десятки разных лодок, а на одном из берегов оборудован хороший пляж. И пустыню можно сделать чудесным уголком! Мистер Данбованд рассказывает, что дальше на север простираются пастбища с хорошей для крупного рогатого скота травой. Природные условия позволяют держать здесь и овец, и, вероятно, они были бы выгоднее мясного скота, но до сих пор не могут справиться с динго. Их здесь очень много.

На обратном пути мистер Данбованд предлагает заехать на одну из ферм, где разводят скот породы санта-гертруда. Эти потомки зебу и обычного крупного рогатого скота от первых унаследовали способность прекрасно себя чувствовать в условиях тропического климата, не бояться клещей и болезней крови, а от крупного рогатого скота — хорошие мясные качества. Их привезли сюда из США, здесь они чувствуют себя хорошо.

На ферме в загородке, возле корыт с сеном, несмотря на сильный зной, мирно жуют сено около тридцати упитанных темно-вишневых бычков. Владелец фермы говорит, что, по его мнению, порода санта-гертруда значительно лучше приспособлена к местным условиям, чем шортгорны или герофорды, которые здесь разводятся, но в период засухи животные все же нуждаются в дополнительном корме.

Окрестные фермеры проявляют большой интерес к этой новой породе, и бычки охотно раскупаются. Шортгорны и герофорды, говорит хозяин фермы, хотя и давно разводятся в Австралии, выведены в Англии, где природные условия иные, чем здесь. Они плохо переносят жару, очень подвержены нападению клещей, страдают болезнями крови, поздно созревают. Поэтому он считает, что разведение новой мясной породы несравненно более выгодно.

К вечеру возвращаемся в город. Забастовка в разгаре. В газетах ей уделяется много внимания, сообщается, что компании отказались удовлетворить требования рабочих, а они настаивают на них. Шум возле гостиницы продолжался далеко за полночь.

Моя программа в Маунт-Айсе завершена. Завтра утром вылетаю в Брисбен — столицу штата Квинсленд.

Квинсленд — это второй после Западной Австралии крупнейший штат материка. Его площадь составляет почти четвертую часть всей Австралии. Но не на всей территории штата природные условия благоприятны для жизни. Вся западная часть расположена в зоне пустынь и полупустынь. Из-за тропических ливней и непроходимых лесов северная часть, особенно полуостров Кейп-Иорк, мало заселены. Только в восточной прибрежной полосе развиты промышленность и сельское хозяйство.

Возле Брисбена добывается свыше двух миллионов тонн угля в год. В Маунт-Айсе работает крупный полиметаллический комбинат, в районе Клонкарри и Маунт-Морган добывается медь; в районе Тимпи и Маунт-Морган разрабатывается золото. Но в полупустынях и в других малообжитых местах этого штата многие клады еще таятся в земле. Примером может служить Маунт-Айса. Она еще далеко не полностью разведана, но здесь уже найдены многие месторождения золота, серебра, олова, свинца, цинка, меди, урана, бокситов и других полезных ископаемых.

Земли и благоприятный климат этого штата позволяют выращивать свыше 90 % сахарного тростника, 75 % табака, почти весь хлопок, производимых в стране. Посевная площадь штата превышает 800 тысяч гектаров. Свыше 30 тысяч гектаров земель орошается. В полупустынях круглый год на подножном корму выпасается 25 миллионов мериносовых овец, 3 миллиона мясного скота, выращивается хлеб — пшеница, кукуруза.

На базе сельскохозяйственного сырья в штате выросла крупная обрабатывающая промышленность — молочная, мясная, сахарная, табачная, кожевенная, хлопчатобумажная и др.

В сельском хозяйстве выделяются две отрасли: мясное скотоводство и выращивание сахарного тростника.

Брисбен — огромный промышленный город и крупный порт. В нем насчитывается более 600 тысяч жителей.

Из Маунт-Айсы в Брисбен летят турбовинтовые самолеты. Прощаюсь с мистером Данбовандом и направляюсь к самолету. Самолет хотя и летит высоко, но земля видна хорошо.

Расстояние от Маунт-Айсы до Брисбена почти 1600 километров. Лететь более четырех часов. Примерно через два часа картина под крыльями самолета начала меняться. Местность стала более волнистой, ее покрыл редкий, как бы парковый лес. Снова появились фермы с ветряками и разгороженными на квадраты пастбищами. Холмы постепенно стали перерастать сначала в невысокие, а затем уже в настоящие горы, сплошь покрытые лесом. Среди леса показались расчищенные места. Это пастбища и поля. И вот уже вдали город, вокруг него — поля, пастбища, апельсиновые и лимонные сады.

В аэропорту много встречающих. Тщетно всматриваюсь в лица, но мною, кажется, никто не интересуется. Стал со своими вещами в стороне в надежде, что кто-нибудь меня все же встретит. И вдруг диктор по радио назвал мою фамилию и сообщил, что возле кассы меня ожидает мистер Янг — представитель Бюро обслуживания.

Мистер Янг сообщил, что для меня забронирована комната в гостинице «Канберра». Это первоклассный отель с хорошим рестораном, скоростными лифтами и прочими атрибутами современного комфорта. Расположена гостиница на одной из центральных улиц города. Мой номер находится на восьмом этаже — он маленький и плохой, но меня вполне устраивает. Долго засиживаться в этой гостинице мне не придется, так как сегодня же вечером мне предстоит лететь на север, в Рокхемптон — один из наиболее значительных городов штата. Там находится крупная комплексная лаборатория КСИРО. С ее работами мне и предстоит ознакомиться.

Прошелся по городу. Знаю, что он не такой большой, как Сидней, но, кажется, лучше спланирован.

Мне понравились помещения оптовых магазинов овощей и фруктов. Это огромные склады, внутри которых имеются холодильные отделения. Овощи и фрукты поступают сюда от фермеров или в виде комиссионных товаров, или уже приобретенные оптовыми фирмами. Если овощи недостаточно подготовлены для продажи, здесь их обрабатывают, и розничные магазины получают их чисто промытыми, упакованными в стандартную пластмассовую или бумажную тару и тщательно подобранными. По утрам сюда съезжаются пестрые грузовики, пикапы и просто ручные тележки.

Здесь командует миддлмэн (посредник). Пока продукты от фермера доходят к потребителю, цена их увеличивается в два-три раза. То же происходит и с другими товарами. Холодное молоко в молочном баре стоит почти шиллинг (десять копеек) за стакан, а фермер продает четыре литра за три шиллинга. Один профессор-экономист Брисбенского университета говорил мне о миддлмэне как страшном зле капиталистической системы.

На улицах Брисбена и во дворах растет много пальм, фикусов и других декоративных деревьев. По городу протекает очень красивая, широкая и глубокая река. Вечером Элизабет-стрит, Куин-стрит и еще две-три улицы сверкают разноцветными огнями реклам.

Возле моей гостиницы возвышается большое здание, напоминающее молитвенное заведение. Это дом Армии спасения[3]. По вечерам оттуда доносится нудное пение религиозных песен, а по улицам под звуки оркестра в форменных одеждах и с пением шествуют члены этой организации.

Вечером с городской авиастанции «Терминал» еду в аэропорт, а оттуда лечу в Рокхемптон. Встретивший меня директор лаборатории мистер Грин сообщил, что для меня заказан номер в гостинице, но сейчас он приглашает меня к себе. У него собралось шесть докторов наук и профессоров с женами, среди них один — из Сиднея, а другой — из Канберры, и они ждут меня.

Дом доктора Грина — довольно просторный коттедж. Хозяйка дома — высокая моложавая белокурая женщина — знакомит меня с гостями.

В гостиной на низких столиках расставлены блюда с закусками. Хозяин спросил каждого, что бы он хотел выпить. Меня сразу же забросали вопросами: где я уже успел побывать, что видел, как мне нравится Австралия, что особенно интересует меня и т. д. Просят меня поделиться впечатлением об австралийцах и рассказать о моих соотечественниках. Отвечаю, что австралийцы мне нравятся за деловитость, трудолюбие, организованность, но, на мой взгляд, слишком много времени они проводят в паблик барах. Рассказываю о Советском Союзе, в частности об образовании в нашей стране, привожу данные о численности учащихся у нас и в Австралии. В процентном отношении получилось, что в Австралии учащихся почти вдвое меньше, чем в Советском Союзе. Чувствую, что мой ответ пришелся не по вкусу собеседникам. И они перевели разговор на обсуждение научных вопросов. Женщины образовали свой кружок. Попрощались мы с учтивостью, но довольно прохладно.

Утром мне предстояло посмотреть лабораторию, ознакомиться с ее работами. Лаборатория считается одной из лучших в стране: она занимает хорошее помещение, имеет прекрасное новейшее оборудование, преимущественно японское и немецкое.

В лаборатории работают два доктора, приглашенных из Англии, и один ученый, приехавший из Южно-Африканского Союза. Сотрудники лаборатории охотно и подробно знакомят меня со своими работами и полученными результатами. Я изучил тематику лаборатории, высказал свои замечания (в частности, заметил, что такие темы, как «Значение цвета шерстного покрова крупного рогатого скота» или «Состав и количество тироидина», вряд ли имеют большое научное и практическое значение). За осмотром и беседами с сотрудниками лаборатории время незаметно подошло к обеду. Меня пригласили в комнату, где обычно пьют чай и едят сендвичи. Собралось человек двадцать-двадцать пять. Расспрашивали меня об образовании в Советском Союзе, об организации научно-исследовательских работ, оплате труда научных работников, о гидротехническом строительстве и т. д. Видно было, что мои ответы их интересуют и воспринимаются доброжелательно.

Невольно сравниваю эту беседу со вчерашней. Там была настороженность, холодная, почти враждебная вежливость, а здесь — непринужденная, интересная и живая беседа. Давно закончился обеденный перерыв, а наша беседа становилась все интереснее. Расстались мы тепло.

Меня пригласил на обед доктор Вильсон, англичанин, работающий здесь по договору. Он и жена, больше у них никого не будет. Вечер, проведенный с этими милыми, культурными людьми оставил о себе приятное воспоминание. Наша беседа была простой и искренней. Утром предстояла поездка на опытную станцию «Бальмонт», которая занимается выведением новой породы мясного скота, пригодной для содержания в тропическом и субтропическом климате.

Станция расположена всего в 20 километрах от Рокхемптона. Сопровождает меня один из ее сотрудников. Дорога идет через эвкалиптовый лес. Многие деревья, высотой в несколько десятков метров, стоят мертвые. На их коре сделали кольцевую надрезку, чтобы они засохли и освободили землю для полей и пастбищ. Жутко смотреть на эти мертвые гиганты и на бесхозяйственное использование древесины.

За поворотом дороги виднеется вывеска станции. Проезжаем через несколько ворот. В одном загоне возле корыт с водой толпится стадо молодняка крупного рогатого скота. По характерному внешнему виду заметно, что их родители были зебу и шортгорны. В других корытах лежат черные, величиной с двойной кирпич, куски какой-то соли. Мой спутник объясняет, что это смесь солей фосфора, меди, цинка и микроэлементов и обычной поваренной соли.

Среди леса, на берегу реки, показался коттедж — дом директора станции, а рядом — легкое деревянное здание конторы. Директор станции мистер Джон Кеннеди, высокий худощавый человек лет за пятьдесят, уже ожидал нас. Он подробно знакомит меня с работами, проводимыми станцией. Суть опытов сводится к тому, чтобы путем сложного скрещивания африканского скота, шортгорнов и зебу, при строгом подборе желательного типа животных, вывести мясную породу скота, которая довольствовалась бы грубым подножным кормом и давала при этом хорошую продукцию, была устойчивой к кровепаразитарным болезням и в то же время хорошо приспособлена к тропическому и субтропическому климату.

Мистер Кеннеди сказал, что он уже получил немного таких животных. Затем он повел меня к своим питомцам. Тут были палевые быки и коровы-зебу, вишнево-красные африканцы и тоже красные, но несколько отличающиеся от них шортгорны, а также их потомки различных мастей. О каждом животном мистер Кеннеди, кажется, мог бы прочитать целую лекцию, и, если бы я его не поторапливал, визит затянулся бы не на один день.

Хотя мистер Кеннеди не оканчивал высшего специального учебного заведения, чувствовалось, что он большой знаток своего дела, я бы сказал, прекрасный скульптор, лепящий на живых животных задуманный тип.

Зебу-производитель

Пастбища станции представляют собой редкий парковый лес, в котором хорошо растут естественные, главным образом злаковые, травы. Среди засохших высоких трав паслись крупные упитанные коровы с телятами. Завидев нас, коровы поспешили к телятам и вместе с ними пустились наутек. Под деревьями и в кустах, как вылепленные, поводя ушами, на задних лапах сидели кенгуру.

Река, протекающая здесь, во многих местах заросла бамбуком, но кое-где берег чистый. Сейчас река обмелела, однако в период дождей она бывает очень грозной, рассказывает мистер Кеннеди.

Обедать поехали к мистеру Кеннеди. Нас встретила немолодая стройная женщина. В уголке, увешанном игрушками, играл двухлетний малыш. Мистер Кеннеди пояснил, что старшие дети разъехались по разным школам, а самый младший пока дома.

Завершив обед холодным пивом, мы снова отправились осматривать станцию. Она занимает примерно 500 гектаров земли. В штате станции два научных сотрудника и несколько рабочих.

К вечеру начался долгожданный дождь. Шутя мистер Кеннеди заметил, что в Австралии часто говорят, будто русские — враги австралийцев, а вот ведь русский привез счастье: дождь, который стоит многих миллионов фунтов. Я ему также шутя сказал, что на этом примере он может убедиться, как мы хотим жить в дружбе со всеми людьми.

Мой провожатый, привезший меня из Рокхемптона, уехал еще утром, и обратно меня будет сопровождать молодой помощник мистера Кеннеди.

Рокхемптон славится еще мясокомбинатом. По пути на опытную станцию мы видели его. Но, к сожалению, на комбинате недавно закончился сезон работы, и теперь почти три месяца он будет бездействовать.

В Рокхемптоне я взял свои вещи и тут же отправился в аэропорт. Сегодня же вечером я должен возвратиться в Брисбен. О билете беспокоиться не приходится: все поездки проходят по строгому расписанию, и билетами еще в Сиднее меня снабдила мисс Вероника Булл. Не раз с благодарностью вспоминаю ее деловитость, предусмотрительность и доброжелательное ко мне отношение.

Ночью лететь неинтересно: ничего не видно. Но зато когда подлетаешь к большому городу, освещенному тысячами огней, открывается поистине изумительная картина. Вот и сейчас внизу в разные стороны потянулись цепочки огней, а кое-где они словно рассыпаны в беспорядке, и выделяются большие светящиеся шары. На темной ленте реки, у берегов, видны иллюминированные силуэты кораблей. Забавно бегут по дорогам светлячки-автомашины. Ближе к центру города огни сливаются в сплошное море. Хорошо видно и поле аэродрома. Самолет приближается к Брисбену!

Автобусом аэропорта добираюсь до городского аэровокзала, а оттуда в гостиницу «Канберра».

С улицы доносятся пение и музыка. Это продолжаются обряды «Армии спасения». Снизу, из ресторана, слышатся дикие завывания джаза. Вызываю лифт. В нем, кроме лифтера, никого нет. Высокий худощавый человек, лет около сорока, одетый в серую форменную одежду, спрашивает меня, какой я национальности и откуда приехал. По-английски говорит он, как мне кажется, хорошо, но все же в его произношении улавливается иностранный акцент. Отвечаю, что я русский и недавно приехал из Москвы. Мой собеседник сразу же переходит на русскую речь и рассказывает, что он тоже русский и оказался здесь после войны. Он очень хотел бы побеседовать со мной, но сейчас он на дежурстве, и сменят его через час. Я ответил, что собираюсь примерно час погулять, а после этого могу с ним поговорить.

Когда я возвратился с прогулки, лифтер уже ожидал меня. Он рассказал, что до войны работал инженером на одном крупном заводе в Киеве. Родился и получил образование он тоже в Киеве. Во время войны оказался у немцев, а после войны уехал в Австралию. Здесь он обзавелся семьей, купил в пригороде небольшой домик. «Не могу вернуться в Россию, — говорил он, — но до сих пор не могу забыть рiдну неньку Україну. Очень интересуюсь тем, что происходит на родине, но не часто удается что-либо узнать. Здесь, в городе, живет много русских. Иногда мы собираемся и беседуем о жизни в России. Кое-кто мечтает вернуться домой. Но для этого нужны деньги, а заработать их не так легко. Вот видите, я инженер, с высшим образованием и в своей области неплохой специалист, но смог найти лишь место швейцара. Горько мне, инженеру, подносить чемоданы».

Он рассказал, что в гостинице уборщицами работают несколько русских женщин. Все они, так же как и он, очень жалеют о сделанной ошибке, но не знают, как теперь ее исправить. Наша беседа затянулась. Поблагодарив меня, он ушел.

Я слушал исповедь этого человека, и противоречивые чувства боролись во мне. С одной стороны, было жаль его, а с другой — возникал вопрос: почему же, когда родине было тяжело, он, быть может, помогал гитлеровским захватчикам, а теперь кается? Но я не стал ему ничего говорить.

Завтра воскресенье — день, свободный от различных мероприятий.

Утром отправляюсь бродить по улицам. Город еще спит. Все магазины закрыты. На улицах пусто. Только газетчики на углах выкрикивают новости и каждому предлагают свой товар. Улица выводит меня на берег реки, которая носит то же название, что и город. До устья реки — залива Мортон — почти 40 километров, но и здесь она многоводна, широка и глубока. Океанские пароходы с осадкой 10 метров свободно плавают по ней. И сейчас здесь я вижу большие и малые океанские суда.

В городе есть несколько высших учебных заведений, в том числе университет со многими факультетами. Брисбен известен как крупнейший порт, через который вывозятся за границу мясо, шерсть, сахар, фрукты и многие другие продукты и сырье. Здесь имеются химические, металлургические, машиностроительные, автомобильные и другие заводы.

Высокие здания сосредоточены главным образом в центре города. На большой площади по периферии разбросаны тысячи одноэтажных домиков под красными черепичными крышами. Улицы и скверы украшены тонкими стройными пальмами. По некоторым улицам громыхают открытые трамваи. Повсюду прямо на столах торгуют фруктами, кое-где — рыбой, мясными продуктами.

Воскресенье большинство жителей города проводят у моря. Здесь оно теплое и ласковое. Ведь температура воды в море даже зимой не опускается ниже 20°, а летом обычно 25–28°. Это одно из самых теплых морей на земном шаре. Барьер из коралловых рифов принимает на себя океанский прибой, и на побережье волн почти нет. Только акулы страшат купающихся. Большой залив даже носит название Шарк (акула). Поэтому купаются здесь только в специально огороженных местах.

На берегу реки Брисбен расположен ботанический сад. В нем представлено много видов различных деревьев, кустарников, травянистых растений, цветов. Но все же он, как мне кажется, уступает сиднейскому ботаническому саду.

К обеду я возвратился в гостиницу. Проходя по коридору, услышал русскую речь. Это разговаривали горничные — две пожилые женщины и одна молодая. Они наперебой стали рассказывать мне о себе. Всех их судьба забросила сюда после войны. Английский язык они знают плохо и лучшую работу найти не могут. Молодая женщина на ломаном русском языке с жаром стала просить меня помочь ей вернуться на родину в Югославию. Я посоветовал ей поехать в Сидней и обратиться в югославское консульство.

Тяжело было видеть этих обездоленных людей, заброшенных в далекую и чужую для них страну.

Утром мне предстояло отъехать на 100–120 километров северо-восточнее Брисбена и познакомиться с работой двух молочных ферм: производящей молоко для снабжения города в цельном виде и перерабатывающей молоко на масло и сыр. Мне обещали также показать несколько ферм, на которых выращиваются ананасы, табак, овощи, апельсины.

В восемь часов утра мой новый спутник, правительственный служащий, ботаник, был уже у меня. Пока движение было небольшое, и нам удалось быстро выбраться за город. Хорошая асфальтированная дорога углубилась в горы, покрытые лесом. Во многих местах стеной стоят гигантские эвкалипты, а под ними растет непроходимый кустарник. Это тропические леса горного хребта Ачвилар. Горы здесь поднимаются всего на 900—1000 метров над уровнем моря. По пути попадаются небольшие лесопильные заводы. Иногда проезжаем и мимо мертвого леса. Уныло торчат огромные мертвые деревья. Некоторые из них уже свалились. Фермеры, имеющие специальные машины, корчуют лес. Некоторые фирмы берут подряды на очистку земли от леса. Очистить гектар земли от не очень крупного и густого леса стоит 130–140 фунтов стерлингов.

На очищенных участках пышным ковром зеленеют пастбища. Чтобы пастбище было хорошим, землю перепахивают и засевают или окультивированным белым клевером, или так называемым подземным клевером. Посеянный один раз, он, подобно земляному ореху, прячет свои семена в землю и засыхает. Как только наступает период дождей, семена прорастают и дают новый густой травяной покров. Но и в засохшем состоянии травостой охотно поедается любым скотом, особенно овцами.

На таких пастбищах пасутся серые джерзейские коровы. Их здесь довольно много. Все они безрогие: в трехнедельном возрасте специальным электрическим прибором телятам прижигают места, где должны вырасти рога. Так что эти коровы не бодаются. Джерзейские коровы приобрели мировую славу. В их молоке содержится почти в два раза больше жиров, чем в молоке коров других пород. Такая корова дает около 150 килограммов молочного жира в год. Поэтому в районах, где вырабатывают масло, фермеры, как правило, держат коров этой породы. Ближе к крупным городам больше предъявляется спрос на цельное молоко. Процент жира в молоке здесь не играет столь большой роли. Вот почему здесь держат коров-метисов — молочных шортгорнов и джерзеев. Они дают в полтора раза больше молока, чем джерзеи, но жира в нем меньше. Однако для молока, потребляемого в цельном виде, этого количества достаточно.

Коровы джерзейской породы на искусственном пастбище

Цельномолочная зона простирается в радиусе около 90—100 километров от города. Здесь насчитывается примерно 500 молочных ферм. Затем тянется зона производства масла и сыра. Еще дальше к западу, где начинаются более засушливые степные районы, молочные фермы постепенно уступают место овцеводческо-зерновым и мясным скотоводческим хозяйствам. Молочные фермы здесь в основном небольшие, насчитывающие 20–50 дойных коров. Такую ферму обычно обслуживает один человек, — как правило, владелец фермы.

Мистер Эверест предложил посетить молочную ферму, сбывающую молоко в цельном виде в Брисбен.

И вот мы на ферме. На горке стоит одноэтажный, приземистый дом под черепичной крышей. Возле него расположены надворные постройки: навес для механической дойки коров, помещение для приема и охлаждения молока, склад для концентрированных кормов и т. д. Владелец фермы, мистер Брайс, высокий худощавый человек лет около сорока пяти, встретил нас довольно приветливо.

Мистер Брайс рассказал, что он владеет 80 гектарами земли. Вся она засеяна белым клевером и райграсом и используется в качестве пастбищ. Проволочной изгородью пастбища разделены на двадцать один участок — паддок. В каждом из них коровы пасутся только один день, а затем их переводят на другой участок. Через 21 день трава в паддоке вырастает, и там опять может пастись скот. На пастбище вырыты колодцы, возле них установлены насосы, которые нагнетают воду по трубам. При помощи таких труб пастбища орошаются в сухую погоду. Земли удобряются суперфосфатом, навозной жижей. Сорняки систематически выпалываются. Высокоудойным коровам кроме пастбищного корма на ферме выдается молотое зерно и жмых.

На ферме имеется 120 коров, 40 нетелей и телок и бык. В доильном помещении за 2,5 часа один человек выдаивает 120 коров. Коровы-метисы дают в среднем за год три тысячи литров молока, в котором содержится около 4,5 % жира. Кроме мистера Брайса на ферме работает его четырнадцатилетний сын. Дойка коров механизирована, но приходится поддаивать и руками.

Молоко с фермы забирает одна из фирм по 3,5 шиллинга за галлон, а продает потребителю более чем в два раза дороже.

Фермер имеет всего 5–7 % годового дохода на вложенный капитал. Это почти столько же, сколько владелец мог бы выручить, продав ферму и вложив деньги в банк. Но любовь к своему делу заставляет его трудиться. Прощаясь, мистер Брайс сказал нам, что когда подрастет его сын и он скопит денег, то обязательно поедет посмотреть, как поставлено молочное хозяйство в Советском Союзе.

Снова мчимся на запад. Кое-где по обочинам дороги встречаются склады огромных эвкалиптовых бревен. В Австралии строительного леса не так много, а потребности в нем все возрастают. В долинах раскинулись светло-зеленые плантации бананов, сахарного тростника и сизоватые плантации ананасов. Возле дороги частенько встречаются небольшие деревья, густо увешанные крупными оранжевыми апельсинами. И в то же самое время на ветках много розоватых, как бы восковых цветов. А на лимонных деревьях наряду с крупными желтыми спелыми плодами с веток свешиваются маленькие темно-зеленые, которым зреть, вероятно, не меньше полугода, и даже еще начинают распускаться цветы.

В небольшом городке я попросил остановиться у сыроваренного завода. Моей программой посещение этого завода не предусматривалось, и поэтому мистер Эверест пошел искать владельца или директора, чтобы спросить разрешение. Вскоре он вернулся и сообщил, что директор охотно нас примет.

Завод принадлежит кооперативу фермеров. Обычно такой кооператив объединяет 300–400 фермеров. На его заводах молоко перерабатывается в сыр и масло. Кроме того, эти заводы снабжают фермеров машинами, кормами и т. д. Очевидно, такая форма организации помогает избежать зависимости от миддлмэна.

Завод, который мы посетили, небольшой, за смену он перерабатывает 25–30 тонн молока, но оборудован хорошо. Директор ведет нас в цеха. В специальном отделении молоко принимают, в другом отделении пастеризуют и охлаждают, в следующем — при помощи сычужного порошка из молока выделяют казеин. Сычужный порошок приготовляется из высушенного желудка маленьких (не более чем трехнедельных) телят. Незначительного количества этого порошка достаточно, чтобы молоко свернулось, но не скисло. Из такого свернувшегося молока выделяют казеин для изготовления разных сортов сыра. В зале установлены большие зубчатые барабаны, медленно вращающиеся в длинных чанах. Они дробят и обезвоживают казеин.

Сыр созревает и хранится в складе-холодильнике. Стеллажи, подобные огромным пчелиным сотам, заставлены бесчисленным количеством головок сыра. На килограмм сыра в среднем идет 10 килограммов молока с жирностью 4,5 %.

Директор завода с гордостью рассказал, что их сыры экспортируются и пользуются большим спросом за границей. Прощаемся с директором; сегодня нам надо побывать еще на двух фермах.

Опять едем по лесу, перемежающемуся пастбищами и усадьбами фермеров. Посевов зерновых культур здесь не видно. Встречаем лишь пастбища, плантации ананасов, табака, бананов, сахарного тростника. Мистер Эверест рассказывает, что дальше к западу начинается покатый склон. Там царство пшеницы и овец.

Плантация ананасов

Заезжаем во двор небольшой фермы, расположенной среди леса. Здесь стоит приземистый домик, вокруг которого растет несколько апельсиновых деревьев, а дальше начинается плантация ананасов. Владелец фермы, хороший знакомый мистера Эвереста, встретил нас очень гостеприимно. «О, понимаю, вам хочется посмотреть, как растут эти сосновые яблоки», — сказал он.

И действительно, ветка ананаса напоминает сосновую ветку с огромной шишкой наверху. Но ананас — это травянистое растение с жесткими узкими и острыми листьями. Разводят их черенками. На одном месте ананас растет всего четыре года и за это время дает два урожая. Первый раз с гектара снимают 25–30 тонн плодов-ананасов. Вот второй урожай несколько беднее. В дальнейшем растения заболевают и урожая не дают. Снова нужно глубоко перепахать землю, хорошо ее удобрить, рассадить черенки, а затем очистить ее от сорняков, и только на третий год начинают появляться плоды. Вначале они ярко-зеленые, но постепенно буреют и тогда становятся спелыми. Почва для культивирования ананасов должна быть супесчаная.

На ферме ананасами занято 6 гектаров земли, которые обрабатывает сам владелец. Хотя земли у фермера достаточно, чтобы расширить плантацию, он этого не делает, так как предпочитает иметь такую плантацию, с которой может управляться сам.

Ферма дает 10–12 % дохода на вложенный капитал, а за свой труд фермеру приходится примерно еще 100 фунтов стерлингов в месяц.

Прощаясь, хозяин подарил нам три огромных, чудесных ананаса.

Снова мчимся по шоссе через холмы, покрытые лесом. Мистер Эверест посматривает на часы— время ленча. Выбрав в стороне от дороги лужайку, он останавливает машину и достает из багажника корзинку. Посмотрим, что нам положила миссис Эверест! Сендвичи, кофе, фрукты на лоне природы кажутся особенно вкусными, и мы уничтожили почти все содержимое корзины.

Сегодня нам предстоит посетить еще одну ферму, на которой выращивают табак и ананасы. По рассказам мистера Эвереста, это довольно крупная ферма. У ее владельца около 15 гектаров земли занято табаком и 10 гектаров — ананасами. На ферме работают сам владелец, его два взрослых сына и четыре рабочих по найму.

Нас встретил пожилой полный мужчина. Он был очень польщен тем, что его ферма привлекла внимание русского ученого. Чтобы доставить ему еще большее удовольствие, я сообщил, что приехал к нему поучиться, как выращивать табак.

Сначала фермер повел меня на участок, где выращивается табачная рассада, и сказал, что успех урожая решается именно здесь. Большие неприятности приносит так называемая «синяя болезнь» табака. В длинных рассадниках с разновозрастной рассадой сыновья фермера расставляли на специальных треногах противни, наполовину наполненные бензолом. Затем рассадник закрывается толстой пластмассовой пленкой. Края ее присыпают землей. Бензол легко испаряется, и под пленкой, над рассадой, создается высокая концентрация его паров. Они-то и убивают споры болезни. Такая операция проводится через день с момента появления всходов до высадки.

Посадка рассады, ее полив на ферме полумеханизированы. Но обрывание цветов и ломка листьев производятся вручную. Для просушивания табака построены длинные сараи и круглые, напоминающие силосные башни, сушилки. В них нагнетается теплый воздух, высушивающий табак.

Фермер показал нам применяемые на ферме машины, рассказал об их устройстве. Он сказал, что хотя табак и очень привередливая культура, но доход дает хороший: в среднем 12–15 % годовых на вложенный капитал. Однако производство его ограничивают, устанавливают квоты. Фабриканты предпочитают импортировать американский табак, ссылаясь на то, что потребителям он больше нравится. «А я думаю, что у них сговор с американцами, поэтому они и не дают развивать собственное табаководство», — заключает фермер.

И это правда, ведь Австралия ввозит из США почти 70 % потребляемого табака. Кстати, мистер Эверест сказал, что табак выращивают чаще всего югославы и греки, а овощи — преимущественно итальянцы.

Осматривая фермы и поля, мы и не заметили, как наступил вечер. Хозяин приглашает нас к себе выпить чаю.

За длинным столом собралась вся семья (человек пятнадцать). Маленькая сухонькая старушка с добрыми, ласковыми глазами радушно встретила нас. На столе — сыр, масло, мед, колбаса и крепкий пахучий индийский чай. Чай Австралия тоже ввозит, а ведь климат, почвы позволяют выращивать его здесь во многих районах. Хозяйка настойчиво предлагает попробовать ее домашних изделий — кекса, печенья. Но я уже сыт и вынужден отказаться, хотя и чувствую, что этим огорчаю ее. Говорю ей, что своим гостеприимством она напоминает мне русских матерей. Ей приятно слышать это.

Вся семья радушно прощается с нами.

Около Брисбена при въезде на мост через реку мистер Эверест вынул книжечку билетов, наподобие наших автобусных и, замедлив ход машины, отдал талон человеку, стоявшему у въезда на мост. Оказывается, за проезд по мосту необходимо платить.

В гостиницу я возвратился поздно вечером. Я был доволен поездкой, так как смог хорошо ознакомиться с природными условиями и хозяйством этой тропической части Австралии.

Утром мне предстояло поехать в Квинслендский университет— один из лучших университетов страны.

Университет занимает трехэтажное здание. Аудитории рассчитаны на семьдесят человек. В университете имеются факультеты филологии (несколько лет назад открыто отделение русского языка), истории, географии, физики, химии, агрономии, животноводства, ветеринарии и др.

В университетской библиотеке много американской и английской литературы, есть французские и японские книги, но почти нет нашей, советской литературы. Только у одного профессора на кафедре ветеринарии я увидел около десяти томов сочинений академика К. И. Скрябина. Его авторитет здесь очень высок. Я беседовал со многими профессорами университета. Большинство из них приветливо и дружелюбно встречали меня, делились опытом работы. Но всем им поразительно мало известно о достижениях советской науки, о трудах наших ученых. Мне не довелось встретить ни одного профессора или преподавателя университета, знающего русский язык.

Много мне говорили о профессоре Франке как о крупном специалисте по генетике и разведению скота. Но, встретившись со мной, он только иронически спросил меня: «Ну, как там дела у мистера Лысенко?» И тут же добавил: «Самовар, водка». Я его спросил, знает ли он о России еще что-нибудь. Он обиделся и, бросив на ходу «гуд-бай», ушел. Профессора говорили, что им известна ведущая роль русской науки в ряде отраслей. Но они не знают русского языка, а кроме того, по традиции австралийцы всегда следовали за наукой Англии и США. «Теперь для многих из нас ясно, что о России нужно знать намного больше, чем мы знаем», — признавались они.

Декан сельскохозяйственного факультета и несколько профессоров пригласили нас вместе с ними пообедать в столовой. Большой летнего типа зал уставлен столиками. Он не особенно отличается от наших студенческих столовых. В зале много студентов, и стоит легкий гул. Часть зала отделена для преподавателей, здесь обслуживают официантки. Стол для нас был уже заказан. Обед состоял из овощного супа, мяса, а кто хотел — рыбы и сладкого.

После обеда у меня состоялась интересная беседа с экономистом— доктором Маккарти. Он написал несколько работ о структуре затрат на различные сельскохозяйственные продукты и о доходе, который получают разные группы фермеров. Проанализировав данные о действительных затратах миддлмэнов и получаемом ими доходе, он пришел к выводу, что эта, как он выразился, паразитическая группа, мало затрачивая, получает значительно больше дохода, чем сами производители — фермеры. Он сказал, что советская система в этом отношении более совершенная и справедливая.

— Только ли в этом? — поинтересовался я. — А частная собственность на средства производства и присвоение результатов труда рабочих и фермеров?

Далее доктор Маккарти рассказал об экономике мясного экстенсивного скотоводства. Оно имеет очень низкие производственные показатели. Так, в стаде всего 20–22 % коров, а телится из них меньше половины. Доходность же мясного скотоводства довольно высокая благодаря минимальным затратам труда и средств на содержание животных.

Важнейшая отрасль сельского хозяйства штата Квинсленд — мериносовое овцеводство. На каждого жителя здесь приходится около двенадцати овец. Кроме мериносовых овец вблизи города содержится около полумиллиона мясных овец. Старых пяти-шестилетних мериносовых маток, которые не могут дальше жить в экстенсивных условиях на бедных полупустынных пастбищах, покупают за бесценок и привозят на богатые клеверные пастбища, куда доставляют также английских мясных баранов. Через два-три года каждая овца дает два-три ягненка. В шестнадцати-двадцатинедельном возрасте ягненок достигает 30–35 килограммов живого веса и дает тушу почти в 20 килограммов. Такие ягнята пользуются хорошим спросом не только в Австралии, но и в Англии.

Мясное овцеводство в Австралии приносит фермерам хороший доход: 10–15 % прибыли на вложенный капитал. Занимаются мясным овцеводством обычно некрупные фермы. Кое-где мясное овцеводство сочетается с молочным скотоводством и производством зерна. В штате Квинсленд пять тысяч ферм содержат 25 миллионов овец. Мелкие фермы имеют не более двух тысяч голов овец, а на стансиях поголовье мериносовых овец достигает 50 тысяч и более. Но чаще встречаются фермы, в которых насчитывается пять-восемь тысяч голов. Доход от шерстного овцеводства составляет от 5 до 10 %. В овцеводстве производительность труда очень высока. На одного человека приходится не менее двух тысяч овец.

В Квинсленде для одной овцы в среднем требуется почти гектар пастбищ. Но в полупустынной, и особенно в пустынной, зоне, где пастбища намного хуже, овце необходимо три и даже шесть гектаров пастбищ.

На гектаре клеверного пастбища в течение недели можно держать восемь-десять голов крупного рогатого скота. За год такое пастбище используется десять раз. В сухой траве клеверного пастбища содержится 25 % протеина. С гектара получают до 500 килограммов протеина. Считается, что клеверные пастбища могут обеспечить коров с удоем 22–24 литра в день. Но на гектар клеверного пастбища ежегодно требуется 100–120 килограммов суперфосфата и столько же калийных удобрений.

Благодарю доктора Маккарти за интересный рассказ и приглашаю его приехать в Советский Союз. Мне очень понравился этот простой, с живым, критическим умом человек.

Программа моего пребывания в штате Квинсленд завершается. Собираюсь возвращаться в Сидней, но теперь уже для того, чтобы подробно ознакомиться с экономикой штата.

Снова лечу на самолете с эмблемой кенгуру на хвосте, снова знакомый отель «Канберра Ориентал». Здесь меня помнят и опять предоставляют тот же номер 125. Он, кажется, ничем не отличается от других в гостинице, но почему-то меня вновь помещают именно в него.

Утром предстоят встречи со специалистами в департаменте земледелия. Обычно их собирается целая группа, и они засыпают вас вопросами. Все время уходит на ответы, а расспросить их не удается. Но на этот раз директор департамента мистер Паддингтон, встретивший меня, попросил своих специалистов по очереди побеседовать со мной и рассказать обо всем, чем я буду интересоваться. Затем он подошел к шкафу и торжественно протянул мне довольно толстый фолиант в старом переплете. Это была книга Н. А. Крюкова «Австралия», изданная в Москве в 1906 г. на русском языке. Мистер Паддингтон сказал, что ему переводили эту книгу, и он очень высокого мнения о ней, и что желает мне написать лучшую. Я ответил, что читал эту книгу и для того времени она действительно была хорошей, но сейчас многое изменилось и расценивается по-другому. Я в свое время довольно внимательно ее читал, но после того как многое повидал сам, прочитать ее еще раз, конечно, было бы интересно. Мистер Паддингтон любезно предложил мне ее на пару дней.

Интересные и содержательные беседы со специалистами департамента земледелия продолжались весь день. Много нового и полезного рассказали они мне.

В 7 часов утра мне предстояло отправиться на вокзал и ехать в Гонедан, расположенный в трехстах шестидесяти километрах северо-западнее Сиднея. Билет в кармане, поезд уходит в 9 часов, и впереди уйма времени!

…Огромный вокзал напоминает ангар или огромный склад, в котором много перегородок, закоулков и т. п. Народу мало. Мои часы, хотя и тикают, но стрелки двигаются как-то необычно медленно. Встаю, иду разыскивать часы и… О, ужас! Огромные круглые часы показывают пятнадцать минут десятого. Бегу на перрон. Навстречу идет какой-то человек в железнодорожной форме. Спрашиваю его, не ушел ли поезд на Гонедан. Посмотрев мой билет, он покачал головой и сказал, что поезд ушел пятнадцать минут назад, а следующий будет только вечером. Что делать? Сажусь в троллейбус и еду к своему шефу в ЮНЕСКО. Завидев меня, мисс Вероника (она просила называть ее по имени) очень удивилась. Рассказал свои злоключения. Видя, как я растерян и огорчен, мисс Вероника искренне расхохоталась: «Билет мы возвратим, а вы отправитесь самолетом. Сейчас позвоню в аэропорт и в Гонедан», — успокоила она меня.

Я поблагодарил мисс Веронику и через полчаса поехал в аэропорт.

В Гонедан летают самолеты компании «АНА», напоминающие «ИЛ-14». И вот уже потянулись голубые горы — хребет Ливерпул. Затем горы стали ниже, они как бы распадались на небольшие группы, а между отдельными, словно насыпными, конусами появились широкие долины, засеянные хлебами.

Примерно через полтора часа полета показался небольшой городок Гонедан. Теперь под крыльями расстилались зеленые квадраты полей с холмами, покрытыми редким эвкалиптовым лесом.

Район Гонедан и обширная территория к западу от него славятся плодородными черноземными землями — это край пшеницы и мериносовых овец. По полям медленно передвигаются маленькие комочки серо-грязного цвета. Это и есть знаменитые австралийские мериносы. В штате Новый Южный Уэльс их насчитывается 71 миллион (почти половина всего поголовья овец в Австралии). Таким образом, на каждого человека, проживающего в этом штате, приходится по 20 овец. Каждая из них дает по пять килограммов прекрасной тонкой шерсти. В полупустынных районах на содержание одной овцы расходуется в среднем один фунт стерлингов (два рубля) в год, и она дает чистого дохода тоже один фунт. Это немало.

Самолет подруливает к небольшому деревянному зданию аэропорта. Меня не встречают, так как предполагают, что я приеду поездом только к вечеру. На такси еду в департамент сельского хозяйства.

Молодой, энергичный человек, начальник агродепартамента района, мистер Кен Видон встретил меня радушно. После первых приветствий он спросил меня, с чем бы я хотел ознакомиться в районе. Контора его состоит из одной большой комнаты, разделенной перегородками на несколько частей. Но только в одной из них о чем-то хлопочет мисс. Остальные работники на полях.

Вошел загорелый среднего роста человек. Это старший агроном мистер Рели. Ко мне он обратился, как к старому знакомому: «О мистер (называет меня по фамилии), вы уже здесь, а я ожидаю вас с поездом только к вечеру».

Мистер Рели присоединяется к нашей беседе. Оба они рассказывают, что в их районе 4292 фермы, которые владеют 5,8 миллиона гектаров. В среднем на ферму приходится 1358 гектаров. Однако засевается около 15 % площади. Остальная земля или заросла лесом, или представляет собой неудобные гористые места. Основная отрасль сельского хозяйства в районе — выращивание пшеницы. Агроном рассказывает, что почвы здесь — главным образом тучные черноземы. Называет он и другие разновидности почв, встречающиеся в районе и прилегающих к нему территориях. Обращаю его внимание, что он употребляет русские названия: чернозем, подзол, глей, суглинок и т. д. Он говорит, что весь мир пользуется классификацией почв, предложенной русскими учеными.

Вторая отрасль сельского хозяйства в районе — овцеводство. Но когда цены на шерсть и мясо на мировом рынке повышаются, овцеводство выходит на первое место. Пшеничные поля засеваются клевером или люцерной, численность овец увеличивается, и на рынок все больше выбрасывается шерсти. Это неизменно тянет цены вниз, и снова овцам приходится уступать место пшенице.

Цилиндрические башни из металла для хранения зерна

Мистер Рели предлагает мне посмотреть ферму мистера Риордана, расположенную в 30 километрах отсюда. Мчимся по грейдерной дороге. Возле большого поля, засеянного пшеницей, стоит автомобиль. Мистер Рели останавливает машину, и мы подходим к молодому человеку, сыну владельца соседней фермы. Он выехал посмотреть, как реагирует пшеница на только что прошедший дождь. Дело в том, что весна была засушливая, и пшеница выглядит неважно. Мистер Рели и молодой фермер руками выкапывают корешки пшеницы и тщательно их рассматривают. Фермер внимательно слушает предположение агронома, что пшеница может пустить еще новые корни, но ожидать хотя бы среднего урожая от такой пшеницы нельзя, ибо она уже наливает зерно.

Побродив по полю, прощаемся с расстроенным молодым фермером и едем дальше.

Мистер Риордан встречает нас у ворот. Высокий, богатырского сложения, красивый загорелый человек лет сорока пяти крепко пожимает нам руки своей огромной огрубелой рукой.

Ферма мистера Риордана, хотя и небольшая, но считается одной из лучших. Фермер владеет 500 гектарами земли, большую часть которой засевает пшеницей, овсом, люцерной и ячменем, а меньшую использует в качестве пастбищ для овец. На ферме есть два трактора, комбайн и другие машины. Хорошо оборудован сарай для стрижки овец. Хозяин рассказывает, что он держит 900 маток овец. Ягнят-баранчиков в четырехмесячном возрасте продает на мясо. Кроме того, на ферме имеется еще 60 голов крупного рогатого скота, из которых 5 молочных коров, а остальные мясные. Люцерну фермер поливает из колодца и косит ее десять раз в год. От продажи прессованного сена фермер выручает солидные деньги. Но пшеница на его поле тоже неважная.

После пшеницы и люцерны хозяин показал нам овец. «Чудесные, прекрасные овцы», — похвалил я. На следующий же день мои слова были напечатаны в газете под заголовком: «Русский ученый нашел, что овцы у мистера Риордана прекрасные». Это для фермы, как сказал мистер Рели, отличная реклама, и стоит она немало фунтов.

Хорош также мясной скот на ферме. Особенно понравился мне бык-производитель герефордской породы.

Все работы на ферме, кроме стрижки овец, выполняет сам хозяин. Правда, ферма хорошо механизирована. С одиннадцати утра до пяти вечера мы осматривали ферму, а мистер Риордан рассказывал. Выдался жаркий день, но этот человек, казалось, не знал устали. Ну, а нам тоже не подобало отставать. Мы обошли и объездили всю ферму.

В среднем мистер Риордан получает от фермы десять-двенадцать тысяч фунтов валового дохода; тысяч семь-восемь из них он расходует на производство и примерно три-четыре тысячи имеет чистого дохода. Это шесть-семь тысяч рублей. Конечно, от 500 гектаров земли не так уж много!

На обратном пути мы заехали в маленький ресторанчик, перекусили и поехали дальше. На сегодня программой был предусмотрен осмотр еще одной фермы, расположенной в 43 километрах от Гонедана. Этой фермой владеют три брата Хит. Они имеют 1,5 тысячи гектаров прекрасной черноземной земли. Примерно половину ее засевают пшеницей, ячменем, сорго, овсом, а другую используют в качестве пастбищ. Братья держат три тысячи мериносовых овец и 200 мясных коров. На ферме работают шесть человек (по два из каждой семьи), и только на стрижку нанимают стригалей.

Вдоль дороги непрерывно тянутся проволочные заборы, на которыми или зеленеют посевы, или пасутся овцы, и кажется, нет конца этим картинам.

Но вот мистер Рели сворачивает от главной дороги, и машина упирается в железные ворота. До фермы еще несколько километров, а проволочная изгородь с воротами как бы подчеркивает, что въезд сюда разрешается только с согласия хозяина.

Дорога на ферму слегка поднимается в гору и идет мимо недавно вспаханных полей. Земля настолько черная, что даже отблескивает на солнце. Поперек склонов полукругами тянутся длинные валы больше полуметра высотой. Такие валы сооружают для борьбы с распространенной в Австралии водной эрозией. Но применяют эти меры далеко не все фермеры, и поэтому многие тысячи гектаров плодородной земли ежегодно смываются и становятся непригодными для посевов или теряют плодородие.

За поворотом дороги, в небольшой долине, виднеется несколько домов, около которых посажены декоративные деревья. Тут же растут большие развесистые деревья с ярко-зеленой листвой и крупными золотистыми апельсинами и лимонами. А рядом с домами возвышается около десятка металлических цилиндрических башен для хранения зерна. Их, правда, тоже называют силосными, но силоса в них никогда не бывает.

Собаки загоняют овец в стригальню

У цветника нас встретил один из хозяев. Он уже знает о нашем приезде и предлагает посмотреть вновь оборудованную стригальню. Устроена она очень оригинально. Собаки загоняют овец в небольшие загончики, и они попадают, что называется, в руки стригалей. После стрижки овцы опускаются вниз через специальный люк, откуда их выгоняют на пастбища. Шерсть подается на сортировочные столы, и гидравлический пресс превращает ее в туго спрессованные тюки. Отсюда на огромных грузовиках она отправляется в Сидней, а дальше на судах — в Англию, Италию, Японию, Германию и в Советский Союз.

На пастбищах пасутся крупные, упитанные овцы, с прекрасной шерстью. Развернешь руно на овце — и миллионы тонких шерстинок, хорошо смазанных жиропотом, мягко пружинят под руками. Пять-пять с половиной килограммов шерсти носит на себе каждая овца.

Фермер сетует, что и у него в этом году неважный урожай пшеницы. Осадков выпало значительно меньше обычного, а для среднего урожая нужно 350 миллиметров. Я ему рассказываю, что в нашей стране агроном Мальцев применяет безотвальный способ пахоты, позволяющий даже при 300 миллиметрах осадков и меньше получать хорошие урожаи. И я подробно рассказал своим сопровождающим о методе Мальцева. Мистер Хит благодарит меня за интересное сообщение, а я его — за показ хорошей фермы. Только вечером возвращаемся в город.

Завтра предстоит посетить опытную станцию, разрабатывающую способ борьбы с эрозией. Мистер Рели рассказывает, что из-за угрожающего распространения водной и ветровой эрозии правительство вынуждено было организовать много таких опытных станций. Только в Новом Южном Уэльсе основано шесть подобных станций.

Утром мы с мистером Рели были уже на станции, расположенной в 15 километрах от Гонедана.

По обеим сторонам дороги, ведущей к станции, протянулись ряды кипарисов. Сама станция находится у подножия нескольких довольно крупных холмов. Их склоны основательно подверглись водной эрозии. Неприглядны были эти земли. Но за семь лет работы станции картина изменилась. Засыпаны овраги, построены каменные перемычки на пути горных потоков, пахоту полей стали производить поперек склонов, а часть из них засеяли бобовыми и злаковыми многолетними травами, ввели севообороты — и эрозия отступила.

По крутой дороге въезжаем на высокий холм, и взору открываются хорошо обработанные и выровненные поля, засеянные травами и хлебами. Директор станции с гордостью рассказывает нам о результатах своих трудов. О размерах ущерба, наносимого эрозией, можно судить хотя бы по таким данным. В Новом Южном Уэльсе насчитывается 73 тысячи землевладельцев. Почти 50 % их земель подвержено эрозии; полмиллиона гектаров наиболее плодородных земель в той или иной мере вышло из строя. А всего в Австралии свыше двадцати двух миллионов гектаров пахотных земель и пастбищ, находящихся в относительно обеспеченных осадками районах, однако очень пострадавших от эрозии. Не от хорошей жизни австралийцы организовали сеть опытных станций, учредили специальную службу по сохранению почвы и даже основали специальное министерство.

Замечаю директору станции, что, как мне кажется, было бы целесообразно внедрить еще один метод борьбы с эрозией: посадки лесных полос. У нас они широко применяются, и это дает хорошие результаты. Он соглашается со мной, но говорит, что этому способу они не уделяют достаточного внимания. Затем директор станции ведет нас к питомнику трав, которые здесь испытываются и лучшие из них рекомендуются. Далее он показал весьма оригинальные устройства, сооруженные из бетона, и приспособления, сделанные из жести, измеряющие количество стекаемой воды с поверхности земли, скорость движения сносимой земли во время дождей.

Устройства для измерения количества воды, стекаемой [4] с поверхности земли, и скорости движения земли, сносимой во время дождей

Наш осмотр затянулся; вижу, что мои провожатые поглядывают на часы, как бы намекая, что наступает время ленча. Прекращаю свои расспросы, и мы уезжаем на усадьбу станции. Здесь меня снабдили брошюрами по борьбе с эрозией. Прощаемся и уезжаем в Гонедан.

По дороге мистер Рели рассказывает, что район Гонедан считается одним из наиболее плодородных. Урожай здесь обычно значительно выше, чем в среднем по Австралии. Он вынимает свой блокнот и говорит, что в рекордном по урожайности 1948 году в Австралии было засеяно 5552 тысячи гектаров под пшеницу и собрано 8122 тысячи тонн зерна. Но это немногим больше четырнадцати центнеров с гектара. В прошлом году в Австралии собрано 7215 тысяч тонн зерна. Средний урожай составил всего около двенадцати центнеров с гектара. А ведь часть посевов была произведена на орошаемых землях, где урожай в несколько раз выше. «Главная причина низких урожаев пшеницы, — говорит Рели, — недостаток влаги».

Но это не совсем так. В районе Гонедан выпадает 540 миллиметров осадков, столько же, сколько выпадает в Подмосковье. Правда, испарение здесь гораздо больше, но все же во многих районах южной Украины, Северного Кавказа, Казахстана колхозы и совхозы получают хорошие урожаи даже при 300 миллиметрах осадков и меньше. Мистер Рели рассказывает, что большие неприятности посевам приносят некоторые очень злостные сорняки, особенно хондрила и овсюг. Если со многими сорняками борются при помощи гербицидов, то для этих двух видов сорняков гербицидов пока нет. Чтобы уничтожить эти сорняки, раз в три года землю пускают под черный пар. Конечно, в Австралии, где еще остаются огромные пространства неосвоенных и вполне пригодных для распашки земель, такую роскошь позволить можно.

Утром, еще раз поблагодарив гонеданских провожатых, тепло прощаюсь с ними и улетаю в Сидней.