В стране кенгуру и эму

В САВАННАХ АВСТРАЛИИ

Если посмотреть на карту природных зон Австралии, а еще лучше, если поехать от реки Мэррумбиджи (приток главной реки Австралии Муррея) на север, взору представятся огромные равнины, где посевы пшеницы и ячменя перемежаются небольшими эвкалиптовыми рощами и пастбищами для овец. Такие саванны тянутся более чем на тысячу километров — с востока на запад. Еще недавно здесь царствовали кенгуру и эму. Они, правда, и сейчас здесь встречаются, и, проезжая на машине, нередко можно видеть гигантских кенгуру, скачущих огромными прыжками. Но теперь этими местами завладели мериносовые овцы и пшеница.

Земли здесь каштановые и бурые, но при достаточном количестве осадков дают неплохие урожаи хлебов.

Первый город в саваннах на моем пути — Ковра. Он знаменит садами и овощными плантациями; особенно он славится черешнями и сливами. Различные фрукты транспортируются отсюда в свежем виде и в виде разнообразных консервов, соков, джемов в Сидней и в другие города страны.

С агрономом мистером Джонсоном мне предстоит доехать до города Лейк Каргелиго (Озеро Каргелиго), расположенного приблизительно в пятистах километрах от Ковры.

По дороге мистер Джонсон предлагает заехать посмотреть ферму, специализирующуюся на производстве люцерновой муки. Она пользуется большим спросом у фермеров, содержащих различную птицу, свиней, крупный рогатый скот.

Хозяин фермы Аллан Сержент, хотя и не был предупрежден о нашем приезде, охотно соглашается показать все, что нас заинтересует. На хороших пойменных землях у него посеяно примерно 80 гектаров люцерны. Посевы чистые, густые. Фермер рассказывает, что он косит люцерну шесть-семь раз в год, как только на ней появляются бутоны цветов. Накашивает он 16–18 тонн сухой массы с гектара.

В хорошую погоду сено сушится под навесами, а в сырую — на специальных сушилках. Подсохшая люцерна размалывается на мельнице, упаковывается в мешки и отправляется в Сидней, где ее продают по 25 фунтов стерлингов за тонну. Такой муки на заводе Сержента за восемь часов приготовляется 12 тонн. Муку можно хранить не дольше 6 месяцев; после этого срока теряется каротин.

Конвейер, по которому сухая люцерна подается на мельницу

На заводе работают одиннадцать рабочих. За восьмичасовой рабочий день им платят по 15–17 фунтов в неделю.

Мистер Сержент с гордостью показал нам прекрасное стадо мясного абердино-ангусского скота, насчитывающее 600 голов. Полуторалетние телята весят 400–450 килограммов.

С увлечением и гордостью рассказывал нам фермер о своих успехах и прибылях.

Осмотр интересной фермы затянулся, и мой сопровождающий, посматривая на часы, напомнил, что нам пора ехать.

Снова по обе стороны дороги мы видим бесконечные поля и пастбища. Во многих местах пшеница уже сжата, но срезаны только верхушки — колосья, а солома остается почти нетронутой, и издали создается впечатление, что хлеб не убран. Среди высокой стерни «работают» овцы — выискивают оставшиеся колосья. На стерне овцы хорошо откармливаются и потом долго сохраняют упитанность. Вот почему стерню сразу после уборки не выжигают и не запахивают.

Проезжаем мимо нескольких маленьких станций. На каждой из них возвышается по шесть спаренных огромных башен. Это элеваторы. Сюда поступает зерно с окружающих ферм, а затем по железной дороге вывозится в порты. Здесь по длинным рукавам зернопровода оно пересыпается в огромные трюмы пароходов, которые везут его в Англию, Японию и другие страны.

Только к вечеру нам удалось добраться до Лейк Каргелиго. У этого маленького городка река Лахлан образует огромное озеро. Недалеко от Лейк Каргелиго расположена резервация аборигенов. Сюда приезжает много туристов полюбоваться озером и посмотреть, как живут аборигены.

Но сегодня к вечеру погода испортилась: пошел дождь, поднялся сильный ветер, и у озера стало безлюдно. Избалованные теплым климатом, австралийцы в такую погоду предпочитают сидеть в паблик барах, в кино или у каминов.

На берегу, под крутым обрывом, нашли себе убежище утки и гуси. Их сюда выгнали волны. При моем приближении они, не торопясь, покинули свое убежище.

Утром, с восходом солнца, я снова был на берегу. Дождь перестал, ветер стал намного слабее. По небу быстро мчались облака. Изредка сквозь них проглядывало солнце. Вдали виднелся обрывистый высокий берег, и волны с шумом наскакивали на него. На озере и на берегу расположились стаи птиц. Среди различных видов уток и гусей гордо плавали черные лебеди. Они держались подальше от берега. За свою доверчивость их предки расплачивались жизнью, и немногочисленные потомки научились быть осторожными.

Возле города раскинулся хороший песчаный пляж с купальнями, но сейчас здесь пусто.

Пристанционный элеватор

Я еще вчера просил мистера Джонсона выяснить, возможно ли посетить резервацию аборигенов, и сегодня он сообщил, что разрешение получено. От города резервация находится в десяти километрах, но после дождя ехать по грейдерной дороге трудно. Машину то и дело заносит, стекло залеплено грязью, несколько раз мы едва не оказались в кювете.

Но вот и ворота резервации. На белой деревянной доске крупными буквами написано ее название. По бокам надписи изображены кенгуру и эму. Вся территория резервации представляет собою редкий эвкалиптовый лес. Огромные, развесистые, с белесыми стволами эвкалипты, небольшая полувысохшая речка и голая гора создают типично австралийский ландшафт. На просторной поляне расположен небольшой поселок. Впереди виднеется множество деревянных домиков, а позади стоят жилища из гофрированного железа. Их около тридцати-тридцати пяти.

Въезд в резервацию аборигенов, расположенную в Новом Южном Уэльсе

У въезда на территорию резервации мы увидели длинное барачного типа здание школы, а немного поодаль, также похожее на барак, здание клуба. Клуб был заполнен детьми самого разного возраста. Отмечался какой-то праздник. Дети декламировали стихи, хором пели песни. Наш приход вызвал некоторое замешательство. Дети с любопытством стали рассматривать нас.

К нам подошел учитель школы — небольшого роста, сухощавый, подвижной человек с живыми глазами. О нем, как об энтузиасте просвещения аборигенов, рассказал присоединившийся к нам по дороге молодой агроном. Учитель очень обрадовался, узнав, что я из России, и попросил меня рассказать детям о Советском Союзе. На уроках географии он говорил ученикам о Советской России, но было бы гораздо интереснее послушать, как рассказывает о ней русский человек. Говорю ему, что я недостаточно хорошо владею английским языком, чтобы выступать, но учитель так настойчиво просит, что делать нечего — приходится согласиться.

Учитель торжественно сообщает детям, что к ним на праздник из Советской России прибыл русский человек и что он согласился рассказать о своей стране. Все захлопали. Слух о приезде необычных посетителей молниеносно распространился по резервации, и в клуб пришло довольно много взрослых.

Я рассказывал, как далеко от их страны находится Россия, как велика она, как разнообразна ее природа, как много миллионов людей различных национальностей и рас проживает на ее территории, учится в школах, техникумах, университетах.

Как зачарованные слушали ребятишки и взрослые мой рассказ, хотя он и оказался довольно длинным. Учитель и слушатели тепло поблагодарили меня.

Идем осматривать поселок. В жилищах аборигенов нет электрического света, нет водопровода, канализации. Многие домики сделаны из фанеры. Дома обставлены грубой неудобной мебелью. Грязно. У порогов жилищ нас молчаливо провожают глазами их обитатели. Учитель говорит, что в этой резервации следовало бы создать кооператив и чем-то занять людей, а главное, дать им средства к жизни. Ведь сейчас, чтобы как-то прожить, они вынуждены ходить на поденные заработки в расположенные поблизости фермы.

Заходим в деревянное здание школы. Учитель с гордостью показывает тетради своих учеников. Дети аборигенов не отличаются по способностям от детей метисов и белых, рассказывает учитель. Этим он как бы опровергает утверждение некоторых австралийских этнографов, в том числе такого знатока, как профессор А. А. Элькин, что мозг аборигена в среднем на 20 % меньше мозга европейца.

Почти полдня провели мы в резервации. В памяти у меня надолго сохранится образ учителя-энтузиаста.

Тепло прощаемся с ребятишками, провожающими нас, их учителем и уезжаем.

Чтобы больше увидеть, прошу мистера Джонсона обратно ехать другим маршрутом. Он, правда, говорит, что тогда около двухсот километров придется ехать по грейдерной дороге, а сейчас, после дождя, это будет трудно, но все-таки соглашается. Проезжаем с противоположной стороны озера. Здесь у его берегов расположено только несколько ферм. Разлившаяся река затопила часть прибрежного леса, и многие деревья стоят в воде. Вокруг много диких птиц.

Указывая на затянутое облаками небо, мистер Джонсон предвещает сильный ливень. А по грейдерной дороге предстоит еще ехать много километров! Хорошо, если мы благополучно доберемся. И, действительно, вскоре потемнело, и разразился тропический ливень. Сверкали молнии и сильнейшие раскаты грома сотрясали все вокруг. Машину швыряло в разные стороны. По ветровому стеклу сплошными потоками текла вода. Пришлось остановиться и ждать, пока ливень стихнет, но он продолжался. Мистер Джонсон рассуждал о том, сколько пользы принесет этот дождь и сколько принесет убытка в связи с эрозией почвы, гибелью не убранного в поле зерна.

На следующий день таким же подсчетам была посвящена статья в сиднейской газете. Предположения моего спутника мало отличались от расчетов, опубликованных в. газете.

Спустя часа полтора начало светлеть, дождь уменьшился. Пробуем ехать, но теперь дождь не смывает грязь со стекла. Не помогают и включенные стеклоопрыскиватели. С трудом доехали до небольшого городка. Подъезжаем к колонке, чтобы заправиться. Молодой парень быстро обмыл шлангом машину, проверил уровень масла, механизмы, залил бензин. Его расторопность и сноровка произвели на меня большое впечатление. Прощаясь, я сказал ему об этом, а мистер Джонсон пояснил, что это говорит ему русский. Парень, что называется, вначале оторопел, а потом еще раз горячо потряс мне руку. Он стоял под дождем до тех пор, пока мы не отъехали.

Многотрудное наше путешествие по грейдерной дороге продолжалось еще несколько часов. Только к вечеру, усталые, на невероятно грязной машине добрались мы до Ковры. А ночью мне предстояло лететь в Сидней…

В гостинице я привел себя в относительный порядок и отправился к мистеру Джонсону. Гроза все еще продолжалась.

Ужин в кругу семьи мистера Джонсона завершился оживленной беседой. Незаметно пробежало время. Пора ехать на аэродром. Мистер Джонсон не позволил мне вызвать такси и, несмотря на поздний час и усталость, сам отвез меня на аэродром. Гроза не утихала, но самолет должен был отправиться вовремя.

В самолете много пассажиров: здесь и старушки, и женщины с детьми. Едва самолет поднялся, его стало изрядно швырять, а примерно через полчаса мы попали в грозовые облака. За окном непрерывно сверкали молнии. Сквозь шум моторов и герметические стенки самолета прорывались раскаты грома. И это продолжалось почти два часа, пока мы летели до Сиднея. Казалось, испытаниям мужества и нервов не будет конца. Время как бы остановилось. Небесная канонада не утихала.

В Сидней самолет прибыл с большим опозданием. Как выяснилось, летчики пытались обходить особенно опасные грозовые облака. Когда самолет приземлился, пассажиры мало-помалу начали приходить себя. Высокий сухопарый старик встал и попросил внимания. «Леди и джентльмены, — сказал он. — Мне кажется, мы обязаны поблагодарить капитана и его помощников за то, что мы сейчас можем разговаривать. Он мастер своего дела. Сегодня он доказал это». Все пассажиры крепко пожали руку капитану.

Эта сценка была подробно изложена во многих утренних сиднейских газетах. Неплохой рекламой обернулось все для компании «Ансент-Анна».

В Сиднее тоже лил дождь. Поздно ночью на такси добрался до отеля «Канберра», где мне был предоставлен все тот же номер 125.

Утром дождь продолжался. Я спустился вниз, купил у подъезда газеты. Они были заполнены сообщениями о необычных ливнях. За сутки в Сиднее выпало около 200 миллиметров осадков. Во многих местах началось наводнение. В газетах были помещены снимки затопленных городов, ферм, разрушенных дорог, но сообщалось и о большой пользе дождя для сельского хозяйства.

К полудню дождь почти перестал. Еду в аэропорт, чтобы лететь в Канберру. Лететь до нее столько же, сколько требуется времени, чтобы съесть пару сендвичей и выпить чашку кофе.

В Канберру я всегда еду с радостью — приятно встретиться с соотечественниками. Здесь можно узнать новости, почитать наши газеты. Ведь уже больше двух месяцев, как я уехал из дому.

К концу дня в посольство позвонил работник Бюро обслуживания мистер Гогин, и мы, как было предусмотрено программой, договорились ехать на автомашине в город Гриффит. Это крупный орошаемый район в засушливой части Австралии. Его называют Мэррумбиджи (по имени протекающей здесь реки). Там мне предстоит подробно ознакомиться с орошаемым земледелием, техникой орошения, гидротехническими сооружениями, переработкой фруктов и овощей на консервных заводах.

В районах городов Гриффита и Лютона мне предстоит пробыть около десяти дней. Эти районы интересны ирригационной культурой, высокой агротехникой орошаемого земледелия, существующей свыше пятидесяти лет.

В 8 утра мистер Гогин с машиной уже у подъезда нашего посольства. На карте он показал подробный маршрут путешествия. От Канберры до Гриффита мы проедем на машине почти 400 километров.

Комфортабельный правительственный «холден» быстро вывозит нас за пределы Канберры. Пасмурно. По небу бегут облака. Но это уже не те облака, из которых льет тропический ливень, хотя и из них нет-нет да и полоснет обильный косой дождь. Но на гладком, чистом асфальтированном шоссе дождь не страшен. Местность холмистая. По обеим сторонам дороги тянутся проволочные изгороди, за которыми на клеверных пастбищах пасутся группы хорошо упитанных овец, иногда мясного скота и изредка — палевых джерзейских коров.

Кое-где пастбища сменяются полями дозревающей пшеницы или ячменя, реже овса. Здесь выпадает достаточно осадков и хлеба растут хорошо. Однако овцам отдается явное предпочтение.

Проехали несколько маленьких городков-близнецов. Но вот местность становится менее холмистой. Кое-где в эвкалиптовых рощах появляется австралийская сосна. Мистер Гогин рассказывает, что там, где растет сосна, по мнению фермеров, хорошо родится пшеница.

Полям пшеницы, ячменя, кажется, нет конца. Среди них, обычно на бугре или возвышенности, видны дома владельцев небольших ферм и их арендаторов, окруженные рощицами или садиками. Примерно в восьмидесяти-девяноста километрах от Гриффита потянулись орошаемые поля с ярко зеленеющими посевами риса. Важно вышагивают на них белые ибисы и аисты. Им здесь раздолье. На влажных рисовых полях в изобилии водится всякая съедобная для них живность.

Рисовые поля сменяются апельсиновыми и лимонными садами. Шароподобные кроны апельсиновых деревьев густо увешаны крупными золотистыми плодами. На темнозеленой листве оранжевые плоды выделяются особенно ярко. За апельсиновыми и лимонными садами простираются персиковые и абрикосовые сады.

Земли здесь нуждаются в искусственном орошении, хорошей обработке и удобрении. Кроме того, их приходится обессоливать.

Подъезжаем к Гриффиту. Это небольшой городок. В нем есть лишь несколько винодельческих заводов да фабрика, на которой изготовляется лимонный и апельсиновый соки, сортируются и упаковываются фрукты.

Остановились мы в небольшой старомодной гостинице. Номера для нас были уже заказаны. В моем номере полкомнаты занимают две огромные кровати. Иду к директору, говорю ему, что я путешествую один и на двух кроватях спать не собираюсь, поэтому хотел бы получить обычный одноместный номер. Директор уверяет меня, что все важные путешественники всегда останавливаются в этом номере. Однако я настаиваю, и директор с неохотой ведет меня в другой номер, стоящий вдвое дешевле.

Наскоро умывшись, едем на ферму, выращивающую персики, апельсины, яблоки, а также некоторые овощи. Среди сада стоит небольшой легкий домик. Нас встречает владелец фермы итальянец мистер Эно Гатто — небольшого роста, сухощавый, подвижный человек лет около сорока. Он говорит, что его ферма очень маленькая: занимает всего около 12 гектаров орошаемой земли. Из них 10 гектаров засажено апельсинами и лимонами, около 1,5 гектара — персиками и яблонями. В междурядьях сада выращиваются морковь, дыни, помидоры. Зимой здесь высевается сладкий турнепс. Всю землю фермер обрабатывает сам.

Мистер Гатто охотно показывает свое хозяйство, просит попробовать крупные апельсины, ведет нас в молодой яблоневый сад. Он рассказывает, что с января по март он убирает морковь, апельсины и дыни, с апреля по сентябрь собирает яблоки, сливы, персики и сладкий турнепс, а в сентябре — апельсины. На ферме имеется тридцатисильный трактор, две грузовые машины и одна легковая. Свою продукцию мистер Гатто отправляет в Сидней, где агент перепродает ее в магазины и за это получает 25 % ее стоимости.

Фермер показывает нам систему дренажных устройств. Прокладка дренажа стоит больших денег. На гектар расходуется около двух с половиной тысяч фунтов. Но без дренажных устройств обойтись здесь невозможно.

Прокладка дренажа

Затем хозяин пригласил нас зайти к нему в гости. На пороге небольшого уютного и чистого домика нас встретила черноглазая подвижная веселая жена фермера, сопровождаемая вереницей ребятишек. Старшим из них я подарил значки. Хозяйка предложила нам закусить и выпить. Закусить мы отказались, но по стакану пива выпили с удовольствием. Фермер и его жена внимательно слушали мой рассказ об орошаемых районах Советского Союза. По их вопросам чувствовалось, что они хорошо разбираются в технике орошения.

Мистер Гогин напомнил мне, что сегодня в пять часов предстоит встреча с мэром города. Тепло распрощавшись с мистером Гатто и его семейством, мы тронулись в путь.

На возвышенной части города в двухэтажном, довольно большом здании, построенном в стиле модерн, размещается городская управа. В просторном кабинете мэра собралось около тридцати членов городской управы. Большинство из них богатые фермеры или владельцы фабрик, магазинов, разного рода бизнесмены. Мэр города, тучный высокий человек лет пятидесяти, поздоровавшись со мной, по очереди знакомит со всеми присутствующими. Чувствую их внимательные, изучающие взгляды.

Мэр говорит, что его и его коллег интересует, почему я прибыл в их район. Отвечаю, что их район известен как край высокой культуры орошаемого земледелия и я приехал кое-чему у них поучиться.

Беседа продолжалась полтора часа. Вначале она носила несколько сдержанный, даже натянутый характер, затем стала более оживленной и теплой.

Члены городской управы расспрашивали меня о технике орошения, применяемой в Советском Союзе, о возделывании различных культур, задавали всевозможные вопросы.

Поблагодарив мэра за то, что в его районе мне предоставляют возможность увидеть много интересного, отправляюсь в гостиницу. А вскоре мы уже спешим на собрание-митинг клуба виноградарей и виноделов, куда меня заранее пригласили.

Клуб находится недалеко от гостиницы, но за нами заехал один из его вице-президентов.

Меня представили президенту клуба и его помощникам. На лацкан моего пиджака тут же прикололи круглую картонную эмблему клуба, на которой были написаны моя фамилия, звание и то, что я являюсь гостем-докладчиком. Последнее меня несколько смутило, ибо быть докладчиком я не собирался.

Как почетного гостя меня посадили по правую руку президента и официально представили членам клуба. До открытия заседания президент познакомил меня с мистером Терещенко, немолодым и, очевидно, преуспевающим врачом. В 1918 году он эмигрировал из Одессы и после долгих скитаний по миру оказался здесь. Из разговора с ним я понял, что он читает советские газеты, литературу и лояльно относится к своей прежней родине. В его поведении, в манере разговаривать с членами клуба чувствовалась чрезмерная предупредительность, если не сказать угодливость. Я попросил его помочь мне во время моего выступления, если у меня встретятся затруднения. Он охотно согласился и несколько раз подсказывал мне нужные слова.

Когда мне предоставили слово для выступления, я спросил президента, каким временем могу располагать. Большинство присутствующих ответили, что готовы слушать сколько угодно, но президент сказал, что обычно доклады у них продолжаются 20–25 минут.

Я рассказал собравшимся, зачем приехал в их страну и, в частности, в их район, что особенно мне здесь понравилось. Рассказал об огромных размерах гидротехнического строительства в Советском Союзе и прежде <сего в Средней Азии, о проектах, предусматривающих переброску великих рек Сибири в засушливые районы Казахстана и Средней Азии. Проговорив 20 минут, я поинтересовался, должен ли я заканчивать, но все присутствующие дружно ответили, что с удовольствием будут слушать дальше. Доклад продолжался больше часа, и столько же времени заняли вопросы и ответы на них. Закончив, я услышал горячие аплодисменты.

Затем начался коллективный ужин, дегустация и оценка вин, которые производят владельцы винодельческих заводов и отдельные фермеры.

За вечер меня попросили выступить еще дважды. Мои слова, что русские в часы веселья и отдыха также любят выпить хорошего вина и что еще князь древней Руси Владимир-Красное Солнышко сказал, что «веселие Руси есть пити», вызвали бурное одобрение.

На следующий день в местной газете была помещена большая статья о моем визите в Австралию, написанная в очень дружелюбных тонах.

Утром мы с директором опытной станции мистером Кросби отправились на аэродром, где нас ожидал маленький самолет. Восемнадцатилетний пилот мистер Дефф, очевидно, очень гордился порученной ему миссией и важно ее выполнял. Летим на высоте 200–350 метров. Внизу простираются темно-зеленые квадраты виноградников и ярко-зеленые рисовые поля, тянутся прямые ленты каналов, дорог.

Мистер Кросби порекомендовал летчику начать облет с окраин орошаемой территории. Здесь резко выделялась граница неорошаемой темно-бурой, с редкими эвкалиптами, пустынной земли и земли, преображенной заботами человека.

Еще по дороге на аэродром мистер Кросби рассказал мне историю возникновения этого орошаемого района.

В 1897 году полковник Хеум предложил заняться орошением, использовав реку Мэррумбиджи. В 1903 году инженер Роберт Джибсон представил в парламент Нового Южного Уэльса проект-доклад о развитии орошения. Несколько лет проект согласовывался, обсуждался и только в 1906 году был утвержден. Началось строительство оросительных систем, и в июне 1912 года вода пошла по каналам.

Правительство предоставляло переселенцам кредиты на постройку жилищ, на покупку фруктовых деревьев. Большие льготы были установлены и на проезд по железной дороге. Но немногие соглашались ехать на новые земли. К 1914 году здесь поселились всего 622 семьи, освоившие немногим более 10 тысяч гектаров земли.

Лишь после того как было доказано, что новые земли приносят немалый доход, сюда устремились крупные капиталисты. Они быстро освоили большие площади, построили разветвленную ирригационную сеть, промышленные предприятия и т. п.

В 1924 году здесь орошалось свыше 50 тысяч гектаров, а в настоящее время орошается свыше 200 тысяч.

Выросли города Лютон и Гриффит, построены консервные, винодельческие заводы и фабрики, создана разветвленная дренажная система, понижающая уровень грунтовых вод и одновременно предотвращающая засоление почв. Этот сравнительно небольшой район ежегодно дает фермерам около 200 миллионов фунтов стерлингов дохода.

Вдали показались знакомые очертания города, и самолет начал снижаться. Облет орошаемой территории продолжался два часа.

Благодарю юного пилота и говорю, что ему под стать летать на больших самолетах.

После обеда отправляемся осматривать виноградники мистера Вильямса. Кстати сказать, эта фамилия очень распространена в Австралии.

Подъезжаем к приземистому домику, утопающему среди больших апельсиновых деревьев, густо увешанных плодами. Нас встречает среднего роста, сухощавый, седой старичок.

Я рассказал ему, что в России тоже был Вильямс — крупный ученый, академик. Мистер Вильямс попросил подробно рассказать ему о его однофамильце. Он внимательно выслушал меня, и ему очень захотелось, чтобы и супруга его услышала рассказ: «Пусть знает, что Вильямсы и в России что-нибудь да значат, а то она частенько со мной ссорится», — сказал он. Пришлось повторить все его жене.

Мы выпили по стакану пива, и хозяин повел нас на свои виноградники, расположенные вокруг дома. Толстые штамбовые, хорошо развитые растения, прикрепленные к проволочным шпалерам, образуют зеленые коридоры. Почва в междурядьях хорошо обработана, расчищена от сорняков. Это поливные виноградники. Каждые три-четыре недели в междурядьях нарезаются борозды, и по ним поступает вода. Кроме того, в почву вносятся фосфорные и азотистые удобрения.

Под крупными листьями висят большие кисти еще мелкого винограда. Он недавно отцвел и созреет в феврале, а сейчас только ноябрь. Виноградник заложен тридцать восемь лет назад, и сейчас кусты в самой поре плодоношения.

Плодоносящие виноградники у мистера Вильямса занимают 20 гектаров. Сам фермер не работает, а нанимает семью итальянцев, которая живет в маленьком домике среди виноградника. Во время уборки урожая мистер Вильямс нанимает рабочих.

Под всеми виноградниками на глубине 60–80 сантиметров уложен дренаж, состоящий из гончарных труб. Через каждые 150–200 метров устроены водосборные колодцы. Вода из труб поступает в колодцы. В каждом из них на поверхности воды плавает поплавок. Как только вода в колодце поднимается до нужного уровня, включается электрический насос, откачивающий воду в специальную канаву.

Затем хозяин повел нас на заложенные в этом году виноградники. Ряды молодых, еще слабеньких кустиков винограда аккуратно подвязаны к натянутой проволоке. К нам присоединился высокий черноволосый сильно загорелый итальянец — батрак мистера Вильямса. Это его трудами наведен здесь образцовый порядок. На ходу мистер Вильямс отдает ему распоряжения.

После обеда едем осматривать рисовые поля. Сопровождающий нас инженер водного управления рассказывает о технике полива, о расходах воды. На гектар риса, так же как и у нас, расходуется 20–25 тысяч кубических метров воды; урожай при этом получают 8—10 тонн риса. Оросительные каналы здесь слишком широкие, но не глубокие, поэтому они быстро зарастают и меньше пропускают воды.

Недалеко от рисовых полей, на землях, которые вскоре также собираются орошать, высятся одинокие довольно крупные эвкалипты, напоминающие о былом ландшафте этого края.

Почти до вечера мы осматривали системы гидротехнических сооружений, поля, засеянные рисом, клевером, пшеницей. А вечером мне надо было присутствовать на собрании интеллигенции города (членов Ротари-клуба). Опубликованная в газете статья заинтересовала многих жителей, и к мистеру Гогину обратилась делегация с просьбой попросить меня выступить на собрании. Он обещал, еще не согласовав со мной. И пришлось идти, опять быть гостем-докладчиком.

Я рассказал о достижениях Советского Союза в области науки, техники, экономики, о нашей культуре, искусстве. Большое оживление и смех вызвал рассказ о том, как местные жители представляют себе русских людей.

Один из ответственных научных работников опытной станции, сопровождавший нас в поездках на фермы, пригласил как-то меня к себе на ужин. Когда он сообщил об этом жене, та пришла в ужас. Состоялся примерно следующий разговор: «Несчастный, что ты наделал. Ведь ему нужно не меньше двух бутылок водки или по крайней мере четыре бутылки виски. Неужели ты надеешься напоить его вином?» На всякий случай к уже имеющимся запасам муж приобрел изрядное подкрепление. А вечером, когда я выпил лишь небольшую рюмку слабого вина, хозяин поведал присутствующим о своем разговоре с женой. Все смеялись, а жена, смущенно оправдываясь, рассказала, что после разговора с мужем советовалась с приятельницами и те полностью с ней согласились.

Утром пришлось выступать перед учащимися старших классов школы. Их называют студентами. Мистер Гогин опять принял приглашение без моего согласия.

Большой школьный двор был заполнен юношами и девушками от 13 до 18 лет. Директор школы представил меня учащимся и спросил, о чем они хотели бы услышать, предупредив, чтобы политических вопросов не задавали. Поднялось несколько десятков рук.

Вот некоторые вопросы. С какого и до какого возраста дети учатся в школах? Когда начинают изучать иностранные языки и какие? Сколько часов в день учатся? Что изучают по математике? Занимаются ли в школах спортом и играми? Работают ли ученики в школе? Учатся ли вместе мальчики и девочки? Платят ли за учебу?

Я подробно рассказал им, как организована учеба в советских школах, как живут, учатся и отдыхают наши школьники.

Один юноша, лет 17–18, спросил меня, почему в русских школах из всех иностранных языков отдается предпочтение именно английскому. Ответил, что английский язык один из наиболее распространенных в мире. Он необходим в науке, технике, международных связях, торговле.

После посещения школы мы поехали в город Лютон. Он знаменит крупным консервным заводом, выпускающим 30 миллионов банок в год. Конечно, по нашим понятиям, он не настолько уж крупен. Например, завод имени 1 Мая в городе Тирасполе в год производит около 120 миллионов банок.

Завод хорошо оборудован, почти все процессы механизированы. Принадлежит он кооперативу фермеров, производящих сырье.

Сопровождающий нас директор рассказал, что в период пик (январь — март) на заводе работает около девятисот человек, а сейчас занято всего двести. Завод вырабатывает джем из апельсинов, а также апельсиновый и лимонный соки.

Свыше 60 % продукции завода экспортируется в Англию, Венесуэлу, Канаду, Италию. Консервы упаковываются только в жестяные банки с отпечатанными этикетками. В жестяные банки наливаются даже пиво и соки. Банки изготовляются здесь же, на заводе, специальными автоматами.

Едем на ферму мистера Джонсона. Проезжаем мимо посевов риса, люцерны, овса, ячменя, пшеницы. Останавливаемся возле одного поля пшеницы, которую осматривает хозяин. Стеной стоит она, колос длинный, зерно хорошо налилось. Пшеница почти созрела, и через несколько дней ее можно будет убирать. Фермер рассказывает, что он затратил около пяти тысяч кубометров воды на каждый гектар, 150 килограммов двойного фосфора и столько же селитры. И теперь надеется собрать не менее сорока центнеров зерна с гектара.

Вот и ферма мистера Джонсона. На пороге одноэтажного, но просторного дома нас встретил хозяин — седой, высокий, плотный мужчина. Он приветливо здоровается со мной, как со старым знакомым. Оказывается, он был на собрании «Ротари-клуба» и уже считает меня своим приятелем.

Так как время обеденное, он приглашает зайти в дом. Стол уже накрыт. В доме, кроме супругов и молодой девушки-прислуги, никого нет. Я уже успел убедиться, что на фермах живут обычно только старики, а их дети предпочитают уезжать в город.

Супруги Джонсоны оказались веселыми и разговорчивыми. Они много расспрашивали о России, шутили. Обед прошел очень оживленно. Здесь же, за столом, мистер Джонсон дал мне, что называется, полный экономический обзор по своей ферме.

Он засевает 35 гектаров рисом и получает 80 центнеров с гектара; держит на искусственных пастбищах 3600 мясо-шерстных овец и 250 голов мясного скота — герефордов и абердино-энгусов. После риса на поля обычно высевается овес с подсевом люцерны или средиземноморского клевера. Бычков-кастратов держат до пятнадцати-восемнадцатимесячного возраста и сдают живым весом в 400–450 килограммов. Все работы на ферме выполняются двумя батраками.

На полях рис только что поднялся из воды, а овес и пшеница уже созревают. Трудно сориентироваться в сезонах года и сельскохозяйственных периодах в этой стране. Ведь зимы не бывает — сеять и убирать можно почти в любое время.

Мистер Джонсон слышал мои замечания на собрании клуба, что при производстве кукурузы на поливных землях можно получить в несколько раз больше кормовых единиц с гектара. Он с этим согласен, но не представляет себе, как можно механизировать обработку кукурузы, а нанимать еще батраков вряд ли выгодно.

Незаметно пробежало время. Стало темнеть. Пора ехать в Лютон. Там сегодня тоже собрание «Ротари-клуба», и опять я гость-докладчик. На этот раз с просьбой выступить ко мне обратилась делегация клуба во главе с редактором местной газеты. Они сказали, что раз я выступал в клубе Гриффита, то должен выступить и у них. Понял, что между этими клубами своего рода соперничество, и если я откажусь выступить в Лютоне, — значит, отдал предпочтение клубу Г риффита.

В своем сообщении я охарактеризовал научный и технический прогресс в нашей стране, лестно отозвался о фермах мистеров Джонсона, Рона, консервном заводе и об орошаемом районе в целом. Но высказал и некоторые критические замечания по ведению сельского хозяйства. Они очень заинтересовали присутствующих. Посыпалось множество вопросов.

Утром мне, по программе, предстояло ознакомиться с работой винодельческого завода, расположенного в десяти километрах от Гриффита.

Это небольшой, но хорошо оборудованный завод. В год на нем перерабатывается семь тысяч тонн винограда. Владелец его мистер Ганвуд рассказал нам, что вначале он перерабатывал виноград только своих плантаций, а так как на вине он получал до 15 % чистого дохода, то в дальнейшем расширил производство. Хозяин показывает нам завод и рассказывает о технике изготовления вина, его хранении.

На заводе работает около двадцати рабочих. После осмотра мистер Ганвуд ведет нас в небольшой, но хорошо оборудованный, расписанный в аллегорическом стиле погребок отведать вин. Признаться, я не очень хороший ценитель вин, но, казалось, что те сорта, которыми он нас угощал, были действительно отличными.

Сегодня последний день моего пребывания в Гриффите. Завтра улетаю в Мельбурн, а мистер Гогин возвращается в Канберру.

Вечером пошел пройтись по городу. На улицах пусто. Лишь в одном из тихих переулков группа подростков-аборигенов играла в какие-то только им известные игры.

Побродив около двух часов, возвращаюсь в гостиницу. Предстоит еще повоевать с комарами. Для этой цели в каждом номере имеется маленькая спринцовка-пушка, к которой прикреплен бочонок с приятно пахнущей жидкостью. Действует это приспособление хорошо: комары или подыхают, или прячутся.

На следующий день, около 12 часов, мы приехали на небольшой аэродром, спустя некоторое время приземлился самолет частной компании «Ансет-Анна». Эта авиалиния второстепенная, и на ней летают старые винтовые самолеты типа ЛИ-2.

В самолете много свободных мест. В Гриффите, кроме меня, сел еще один пассажир.

Погода хорошая, но очень жарко. Соседи поглядывают на часы, начинают прикреплять к своим стульям столики. Время близится к часу дня. Вскоре стюардессы стали расставлять подносы с едой на специальную тележку.

Обед, хотя и не обильный, но горячий и вкусный. Мне рассказывали, что на авиалиниях частных компаний кормят значительно лучше, чем на государственной. Теперь я и сам в этом убедился.

Вдали показался огромный город. Он так же, как и Сидней, расположен на берегу морского залива. По численности населения Мельбурн немного уступает Сиднею.

Мельбурну недавно исполнилось 125 лет. Для города возраст не столь уж большой, но Мельбурн за это время вырос в крупный промышленный центр страны.

До 1927 года Мельбурн был столицей Австралии и считался крупным торгово-финансовым и административно-политическим центром. Но затем в городе было построено много заводов, производящих сельскохозяйственные машины, моторы, станки, текстильных фабрик, автозавод и другие промышленные предприятия.

Центр Мельбурна

Как и в Сидней, в Мельбурн заходят огромные океанские корабли. Здесь их нагружают шерстью, мясом, маслом, фруктами, зерном, экспортируемыми во многие страны мира. Сейчас Мельбурн — столица штата Виктория, самого маленького штата Австралии. Он в четыре раза меньше Нового Южного Уэльса и в двенадцать раз меньше Западной Австралии. Но в экономическом отношении штат Виктория занимает второе место после Нового Южного Уэльса.

Вечером светло и людно только на центральных улицах города. Ярко освещены и хорошо оформлены витрины магазинов. На многих из них — широкие аншлаги: «распродажа». Такую картину можно видеть и в других городах, но здесь почему-то наблюдается это значительно чаще.

Мне рассказывали, что распродажу по сниженным ценам устраивают крупные владельцы магазинов, стремясь сбыть залежалые товары, но часто распродажа вызывается и банкротством владельца магазина. В этих случаях дешево распродаются и хорошие товары.

Из всех видов городского транспорта наиболее распространен трамвай. Троллейбусов не видно.

Одна из достопримечательностей города — красивые парки. Их очень много.

В гостинице, в помещении, отведенном под бар, собралось много любителей пива. В моем номере на столе приготовлена Библия — кто-то уже позаботился о спасении моей души. Но предпочитаю прочитать газеты.

Завтра утром предстоит лететь в Перт, расположенный в трех тысячах километрах от Мельбурна. Лететь до Перта около восьми часов.

В девять утра я был уже на городском аэровокзале «Сити Терминал», а оттуда на полутораэтажном автобусе приехал в аэропорт.

Аэропорт в Мельбурне, пожалуй, даже больше, чем в Сиднее. Отсюда самолеты летят во все концы страны и за границу. На летном поле десятки различных самолетов, принадлежащих разным компаниям.

Пока мы ожидали наш самолет, с востока стало быстро приближаться темное облако. Вдруг над летным полем взвился сильный вихрь, небо потемнело, грянул гром. Как раз в это время невдалеке стал садиться вертолет. Порывы ветра подбрасывали его и швыряли в разные стороны. Казалось, он вот-вот грохнется о землю и от него останутся лишь обломки, но вертолету удалось благополучно приземлиться.

Вместе с новым порывом ветра хлынули потоки сильного дождя. Через 10–15 минут ливень прекратился так же неожиданно, как и начался, оставив после себя потоки воды.

Мельбурн находится ближе к южному полюсу, а это значит, что здесь прохладнее, чем в других местах Австралии. И все же среднегодовая температура здесь поднимается почти до 20°, а зимой термометр не опускается ниже + 11°. На улицах Мельбурна так же, как и в Сиднее, растет много пальм, вечнозеленых фикусов и других тропических деревьев. Поэтому и после дождя в городе очень душно.

..Диктор объявляет, что сейчас начнется посадка в самолет, летящий в Аделаиду и Перт. Около тридцати пассажиров выстроились гуськом, приготовившись идти на посадку.