В стране заоблачных вершин

Если встретишь этого человека на улице, то никогда не подумаешь, что перед тобой покоритель Эвереста. Он невысок ростом, черты лица тонкие, взгляд ясно-голубых глаз по-детски удивленный. И только руки…

Мы договорились с ним встретиться на кафедре Всесоюзного заочного машиностроительного института, где он преподает. Он объяснил мне по телефону, где лучше припарковать автомобиль, как миновать лабиринт коридоров института. «Легенда» маршрута была выдана столь точно и без лишних, загромождающих память деталей, словно связке, идущей следом при восхождении. Я без труда оказался в «предбаннике», и уже там, мельком взглянув на висевшие на стене фотографии сотрудников кафедры, узнал, что Э. Мысловский к тому же и член парткома института.

Эдуард Мысловский закончил два института, является кандидатом технических наук, доцентом, членом Географического общества, председателем Федерации альпинизма СССР, заслуженным мастером спорта, «снежным барсом», обладателем знака «Золотой ледоруб»… И все это — один человек.

На его рабочем столе лежали стопки папок, какие-то бумаги, графики, а на стене висела цветная фотография Эвереста. Словно оправдываясь, он сказал:

— Дел по горло. Временами некогда и газету почитать. То семинарские занятия со студентами, то лекции, то собрания. Иногда невольно задаешь себе вопрос, где труднее: здесь или там, — не оборачиваясь, Мысловский показал искалеченными пальцами на фотографию Эвереста.

— Не расстаетесь с ним даже на работе, — заметил я.

— Шутка ли, ему отдано столько лет жизни!

— Что-то около тридцати, — попытался я продемонстрировать свою осведомленность. — Вы же начали всерьез заниматься альпинизмом, когда поступили в МВТУ имени Баумана?

— Положим, — улыбнулся Мысловский, — в те времена я и думать не смел об Эвересте. Тогда это был просто спорт. Правда, судьба меня свела с Анатолием Георгиевичем Овчинниковым — моим первым тренером и наставником в альпинизме. Кто бы мог подумать, что мы окажемся и в одной экспедиции на Эверест. В различных ролях, конечно: он — старшим тренером, а я — горовосходителем.

— Значит, об Эвересте тогда совсем не мечтали?

— И мысли о нем казались в то время наивными, слишком наивными и даже тогда, когда в 1966 году в «Буревестнике» была создана специальная «гималайская группа» альпинистов-высотников. Был даже принят пятилетний план подготовки. Он включал в себя тренировки на таких суровых маршрутах, как южная стена пика Коммунизма (семь тысяч четыреста девяносто пять метров), траверс пика Победы (семь тысяч четыреста тридцать девять метров), технически самый сложный маршрут по северной стене пика Хан-Тенгри (шесть тысяч девятьсот девяносто пять метров). Этот план полностью выполнили, пожалуй, только мой товарищ по восхождению на Эверест Валентин Иванов да я. Команда все время менялась: одни уходили, другие приходили. Во время тренировок я, как, впрочем, и все остальные, мечтали о восхождениях на гималайские восьмитысячники, будь то Макалу или еще какой другой пик. Но Эверест…

— И когда же Эверест стал, если можно так сказать, реальной целью? После восхождения на Мак-Кинли в тысяча девятьсот семьдесят седьмом году?

— Честно говоря, Мак-Кинли также был одним из этапов подготовки к Гималаям вообще, а не к Эвересту в частности. Правда, условия на Мак-Кинли довольно похожи на те, в которых мы оказались на Эвересте, хотя разница в высоте пиков и составляет две тысячи шестьсот шестьдесят пять метров.

Планомерная подготовка к покорению Эвереста началась только в тысяча девятьсот семьдесят восьмом году, когда состоялся обмен очередью на восхождение на пик с испанцами: решено было идти не в тысяча девятьсот восьмидесятом, как планировалось первоначально, а весной тысяча девятьсот восемьдесят второго года. В марте тысяча девятьсот семьдесят девятого года был издан соответствующий приказ Спорткомитета СССР о проведении экспедиции, а в октябре того же года создан Оргкомитет гималайской экспедиции под председательством заместителя председателя Спорткомитета СССР А. И. Колесова. Тогда же начальником экспедиции был утвержден доктор физико-математических наук, мастер спорта Е. И. Тамм, старшим тренером — доктор технических наук, профессор, заслуженный мастер спорта, заслуженный тренер РСФСР, «снежный барс» А. Г. Овчинников, тренером — кандидат медицинских наук, заслуженный мастер спорта, заслуженный тренер СССР Б. Т. Романов. В качестве руководителей трех штурмовых групп были определены мастер спорта международного класса, «снежный барс» В. А. Иванов, мастер спорта, заслуженный тренер СССР Е. Т. Ильинский и я.

— Однако и после назначения меня руководителем одной из штурмовых групп Эверест оставался какой-то призрачной надеждой. По-настоящему, — Эдуард Масловский на некоторое время задумался, — Эверест, если можно так выразиться, «замаячил» передо мной после его рекогносцировки в тысяча девятьсот восьмидесятом году. Увидев этот исполин вблизи, пощупав ощетинившиеся острыми гранями камни, подышав его воздухом, почувствовал, что он завладел мною целиком.

Первая встреча Масловского с Эверестом прошла не совсем гладко. Эверест не встретил его с распростертыми объятиями, как долгожданного гостя. Даже с целью рекогносцировки к нему надо было «пробиваться».

По действующим в непальских Гималаях правилам разведку маршрута можно производить только с согласия всех экспедиций, совершающих в этот момент восхождения. Весной 1980 года на Эверест совершали восхождение испанская и польская команды. С польскими спортсменами никаких проблем не возникло, а вот испанцы категорически отказались разрешить советским «разведчикам» подниматься выше базового лагеря.

Базовый лагерь почти всех экспедиций на Эверест с южной, непальской стороны разбивается немногим выше 5000 метров, откуда склонов исполина не видно и наметить маршрут невозможно. Естественно, ни у кого из советских спортсменов не создавалось впечатления, что испанцы преднамеренно вставляют палки в колеса нашей экспедиции. Их понять совсем нетрудно. Это была вторая попытка испанцев подняться на Эверест. Первая — в 1974 году — закончилась неудачей. Ураганный ветер буквально выжил их с высоты 8500 метров, когда до заветной цели оставалось всего 348 метров. Они старались избежать всего, что могло бы прямо или косвенно помешать и на этот раз достигнуть вершины. В первую очередь они боялись, что с кем-то из советских альпинистов во время перехода через ледопад Кхумбу произойдет несчастный случай и придется оказывать помощь. А это задержка, неизбежный сбой всего графика восхождения, не говоря уже о расходе моральных и физических сил, которые даже на такой высоте необходимо очень экономить. Да и сам ледопад Кхумбу — коварная штука. Достаточно сказать, что спустя два года именно на нем в трещину провалится Алексей Москальцов.

Почти неделю пришлось вести переговоры с испанцами. Наконец они разрешили нашим альпинистам пройти через ледопад, но только в составе польской экспедиции и только двоим. Кто же пойдет? Приоритет А. Овчинникова как старшего тренера сомнений ни у кого не вызывал, так что или Э. Мысловскому, или Е. Ильинскому придется отсиживаться в базовом лагере. Но тут на помощь пришел руководитель польской экспедиции Анджей Завада.

— Подумаешь, проблема! — пожал он плечами. — Должны идти двое русских и четверка поляков. Я пошлю трех своих ребят, а четвертым с ними пойдет… Мысловский. Он такой же бородатый, как и польские альпинисты. Да и фамилия Мысловский чем не польская?! Так что проблема решается сама собой.

Мысловский не заставил себя уговаривать. Тут же натянул вместо своей синей пуховки красную, польскую, и шестерка отправилась в путь.

Поначалу у испанцев не возникло никаких сомнений. Идет шестерка. Двое в синих пуховках — это русские, и четверка в красных — поляки.

У советских альпинистов было разрешение подняться в цирк — чашеобразное углубление в горах с крутыми стенами — на высоту 6400 метров и в тот же день вернуться. Однако из-за неблагоприятных погодных условий пришлось переночевать в цирке. Утром альпинистам удалось подойти под самую стену. Это позволило тщательно изучить возможные подступы к вершине, сделать много фотографий, наметить несколько вариантов подъема никем еще не пройденными контрфорсами — крутыми скальными выступами на склоне гребня или скальной стены.

Когда в цирк поднялись испанцы, они сразу же прознали про подмену. Но конфликта не произошло. Расстались спортсмены друзьями. Кстати, испанцам в тот раз все-таки удалось достигнуть вершины, да и польские альпинисты добились большой победы: они стали первопроходцами одного из маршрутов на вершину.

В результате рекогносцировки, проведенной А. Овчинниковым, Е. Ильинским и Э. Мысловским, был определен маршрут по контрфорсу юго-западной стены с выходом на западный предвершинный гребень. Чрезвычайная сложность маршрута, по которому еще никто не поднимался на Эверест, привела в изумление даже видавших виды работников министерства туризма Непала. Но как бы то ни было, советская заявка была принята, и вносить после этого какие-либо изменения в маршрут уже не представлялось возможным.

— Конечно, — сказал Мысловский, — технически можно найти и более сложный маршрут, чем тот, по которому мы собирались идти на Эверест. Но нельзя забывать, что Эверест — самая большая гора в мире и любая экспедиция на нее — событие в альпинистском мире. Мы же до этого ни разу не поднимались на восьмитысячники, не знали даже, как будем ощущать себя на такой высоте. Необходима была самая тщательная подготовка. И она началась сразу же после образования Оргкомитета гималайской экспедиции, который провел огромную работу. Был составлен план, который предусматривал методику тренировок и восхождений на большие высоты, проведение сборов в районе памирских семитысячников (пиков Коммунизма, Ленина и Корженевской), разработку рационов питания для 7–8 тысяч метров с учетом изменения вкусовых ощущений и усвояемости продуктов. В успех восхождения на Эверест большой вклад внесли также вошедшие в Оргкомитет руководящие работники из различных отраслей промышленности. Пришлось создавать совершенно новое оборудование для работы на восьмитысячнике. Контакт с непосредственными исполнителями наших заказов был полный. Люди заражались идеей восхождения на «третий полюс» земли, добровольно оставались на вторую смену. Я лично занимался мягким снаряжением в Солнечногорске…

В подмосковном городе Солнечногорске (расположен на автомобильной трассе Москва — Ленинград) находится механический завод, который изготовляет палатки, рюкзаки и другое спортивно-туристское оборудование. Этот завод получил заказ на изготовление специально для гималайской экспедиции палаток и рюкзаков. Они должны быть надежными в самых экстремальных условиях, а палатки, в частности, выдерживать мороз до минус 50 градусов и ветер до 60 метров в секунду. И при этом оставаться предельно легкими и простыми при установке. Лучшие образцы палаток для будущих покорителей Эвереста испытывались на прочность в… аэродинамической трубе.

Даже над созданием такого на первый взгляд простого предмета, как рюкзак, также пришлось основательно потрудиться. Кажется, собрали все имеющиеся в стране модели рюкзаков, не только отечественные, но и импортные. Отыскали эскизы и чертежи рюкзаков начала века. Пересмотрели даже рисунки «странников с котомками» — вдруг попадется что-нибудь интересное.

Все-таки образцом был признан «абалаковский» — современный рюкзак конструкции известного советского альпиниста Виталия Абалакова. Однако конструкция его рюкзака рассчитана на восхождение в обычных условиях, а тут предстояла экспедиция на Эверест, на вершину, намного превосходящую пики, на которые удавалось подниматься советским спортсменам. Рюкзак, с которым пойдут на Эверест, должен вмещать много специального оборудования помимо обычного. Так что «абалаковский» рюкзак пришлось перекраивать, и тут большую помощь оказал будущий восходитель на Эверест Сергей Ефимов, считающийся среди альпинистов «профессором» по части оборудования.

В весьма сложную экипировку альпинистов входит и так называемая «подвесная система» — сродни той, которой пользуются парашютисты. Эта специальная конструкция из нескольких ремней должна страховать восходителя при прохождении особенно опасных участков. Ремни «подвесной системы» также прошли специальные испытания на разрыв. Результат превзошел все ожидания: они лопнули лишь при нагрузке 3,5 тонны. Кстати, во время восхождения некоторые из наших альпинистов срывались на отвесных стенах и, естественно, добрым словом поминали создателей «системы». «Повисел» над пропастью и Эдуард Мысловский.

— В истории экспедиций в Гималаях не раз случалось, когда из-за «отказов» экипировки, из-за ее несовершенства не удавалось покорить вершину, — продолжал Мысловский. — У нас же не было ни одного случая возникновения проблем с экипировкой, сделанной советскими специалистами. Вся наша экипировка достойна всяческих похвал. Хотелось бы особо отметить кислородное оборудование. Оно, несомненно, превосходит лучшие зарубежные образцы. И не случайно многие альпинисты международного класса не только заинтересовались нашим кислородным оборудованием, но и взяли его «на вооружение». И это притом, что кислородным альпинистским оборудованием при восхождениях в Союзе мы никогда не пользовались.

Э. Мысловский отвечал за упаковку и учет снаряжения на завершающем этапе подготовки экспедиции. База экспедиции находилась в Крылатском, в подтрибунных помещениях велотрека. Туда свезли большое количество кислородных баллонов, километры веревки, разноцветные рюкзаки, палатки, и все это — около 14 тонн — затем паковалось в баулы и бочонки весом по 30 килограммов.

— Правда, настроение у меня в то время было отвратительное, — вспоминал Мысловский. — Врачи установили мне «потолок» в шесть тысяч метров. Они находили какие-то «отклонения», которые, однако, пропадали с увеличением высоты. Еще в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году на стене пика Коммунизма я, видно, перегрузил сердце, и у меня временами появлялась аритмия. Помню, в тысяча девятьсот семидесятом году врачи не пустили меня по этой причине на пик Победы, и даже была сделана соответствующая запись в моей медицинской карточке, но я… уехал в горы и сделал, пожалуй, самое трудное в смысле физической нагрузки — траверс пика Победы. Чувствовал себя нормально, а нагрузки действительно были большими. В результате я потерял в весе за время восхождения тринадцать килограммов. Вообще-то мой организм несколько своеобразно реагирует на высоту. Даже Анатолий Овчинников как-то заметил, что я чувствую себя внизу хуже, чем наверху: могу занять посредственное место на обычном кроссе, а во время подъема, начиная примерно с пяти тысяч метров, когда самочувствие других становится хуже, я чувствую себя лучше, чем они.

— Однако в барокамере, — продолжал Мысловский, — я внезапно полностью отключился. В общем, сильно всех напугал. Говорили, что даже дыхание у меня остановилось. Потерял сознание, но ненадолго и сам вышел из барокамеры. Меня тут же подхватили под руки и повели… — Мысловский невольно улыбнулся, — в реанимационное отделение. Уложили в постель, стали спрашивать о состоянии здоровья. Я чувствовал себя отлично. До сих пор не могу понять, что со мной произошло. Может, просто расслабился. До этого мой «потолок» в барокамере составлял десять с половиной тысяч метров. Из состава команды меня не исключили, но ограничение в шесть тысяч метров врачи категорически отказались снять. Я ходил сам не свой. Меня все время терзала мысль, что с таким «потолком» во время восхождения буду занимать чужое место. Ведь базовый лагерь экспедиции разбивается всего где-то на шестьсот метров ниже этого «потолка». В конце концов пошел к Евгению Игоревичу Тамму и рассказал обо всех своих сомнениях. Ответ был кратким: «Брось хандрить. Ты мне нужен, и больше этот вопрос поднимать не будем».

Слова Тамма подействовали на Мысловского лучше всякого лекарства. Где-то в глубине души он и сам понимал, что в состоянии выдержать высоту, намного превосходящую его «потолок». И это было отнюдь не самоуверенностью. К тому времени за его спиной было одиннадцать восхождений на семитысячники, пять подъемов по маршрутам высшей, шестой категории трудности, шесть маршрутов-первопрохождений.

Остались позади последние тренировочные сборы и восхождения, в ходе которых из 150 кандидатов были отобраны основной и вспомогательный составы экспедиции, поставлены последние точки над «и» дотошными медицинскими экспертами, расфасованы и упакованы тонны оборудования, снаряжения, питания…

И вот настало утро 26 февраля. В этот день в Катманду вылетела передовая группа экспедиции в составе представителя Спорткомитета СССР И. А. Калимулина, руководителя экспедиции Е. И. Тамма, тренера Б. Т. Романова и переводчика-радиста Ю. В. Кононова.

1 марта со взлетной полосы аэропорта «Шереметьево» в воздух поднялся транспортный самолет ИЛ-76. На его борту было 14 тонн грузов экспедиции, а также четыре рентгеновские трубки для детской больницы в Катманду, построенной с помощью СССР. Это была, пожалуй, единственная упаковка, требующая чрезвычайно бережного отношения. Что же касалось остальных баулов и бочек, то они могли выдерживать и падения, и удары, и сильный холод — в общем, отвечали суровым требованиям альпинистской экспедиции. Поверх грузов где-то, на уровне второго этажа, — под крышей теплее и можно выспаться — разместилась пятерка сопровождающих: руководители третьей и четвертой, вспомогательной четверок Ерванд Ильинский и Вячеслав Онищенко, а также будущий восходитель на Эверест Сергей Ефимов, заместитель руководителя экспедиции Леонид Трощиненко и режиссер «Леннаучфильма» Валентин Венделовский. Им предстоял долгий путь. Посадка и дозаправка самолета в Ташкенте, затем приземление в Дели.

Из индийской столицы оборудование следовало переправить в Катманду пятью пассажирскими рейсами. В первый же день пятерке пришлось перетаскать все 14 тонн груза, чтобы скомплектовать партию для передовой группы экспедиции. Когда вечером они пришли в гостиницу, руки и ноги у них горели. На следующий день, 3 марта, самолет непальской авиакомпании взял курс на Катманду. Перелет занял более часа. Казалось бы, все в порядке, но в непальской столице наших товарищей поджидали непредвиденные осложнения…

Дело в том, что и в Непале оказались «доброжелатели», которые на свой лад готовились к приезду советских альпинистов. В местной печати была опубликована статья, в которой, в частности, утверждалось, будто советские альпинисты вовсе не ставят перед собой каких-либо спортивных целей и отнюдь не собираются подниматься на вершину, а приехали сюда, чтобы «забросить на Эверест какое-то таинственное оборудование».

По собственному опыту знаю, что непальские таможенники — ребята довольно покладистые. Но тут, подогретые неподтвержденными слухами и безответственными домыслами, они рьяно принялись за дело. Сначала они потребовали вскрыть все тщательно упакованные тюки, бочки и баулы для самого скрупулезного досмотра. Когда все грузы экспедиции были осмотрены, самое пристальное внимание таможенников привлекла фото- и киноаппаратура, а также радиостанции и магнитофоны. Они требовали, чтобы все включалось и демонстрировалось в работе. Один не в меру досужий и не очень хорошо разбирающийся в технике служитель «попросил» даже… разобрать длиннофокусный объектив. Пришлось вызывать специалиста, которому оказалось достаточным посмотреть в объектив, чтобы убедиться в отсутствии в нем чего-либо нештатного. «Таможенный досмотр» занял два дня с пятичасовым перерывом.

Альпинисты нервничали. Их, конечно, не страшил таможенный досмотр — ведь в багаже экспедиции ничего запретного не было, — они просто боялись упустить время. В горах приход муссона с ураганами и снежными бурями рассчитать невозможно, и бывали случаи, когда одного-единственного дня не хватало, чтобы подняться на вершину.

Лишь 6 марта, то есть почти через неделю после вылета из Москвы, четыре огромных грузовика с ярко раскрашенными высокими бортами выехали из ворот советского посольства. Впереди стотридцатикилометровая горная дорога, в конце которой караван должны встретить четыреста носильщиков, чтобы донести груз в Луклу, а затем через Намче-базар еще четыре дня пути до базового лагеря, С группой сопровождающих груз советских альпинистов едут девять шерпов, которые будут помогать спортсменам на склонах Эвереста. У каждого из них в послужных списках уже несколько высотных восхождений.

7 марта альпинистам вновь пришлось «обрабатывать» тонны грузов. Теперь надо было выгрузить оборудование из автомобилей и сортировать первую партию из тридцати килограммовых баулов, белых пластиковых бочонков, ярко-красных газовых баллонов, ящиков с кислородными аппаратами, которую понесет группа носильщиков, примерно человек семьдесят. Однако оказалось, что отсортировать груз — это еще только полдела. Необходимо было еще проследить, чтобы ушли те грузы, которые предназначены к отправке именно с этой группой носильщиков. Они же все время пытались прихватить самые удобные для переноски баулы и упрямо норовили пройти мимо бочек и газовых баллонов. Тем не менее первый караван отправился в сторону базового лагеря. Остальные носильщики должны были подойти на следующий день.

Альпинисты стали формировать грузы для следующей партии. Стоял чудесный солнечный день. Правда, носильщики еще не подошли, но на первых порах это никого не беспокоило. Обычно непальцы охотно соглашаются переносить грузы альпинистов, чтобы подзаработать немного денег. К вечеру стало ясно, что носильщиков не будет. На следующий день, утром, пришло всего человек около сорока. Представитель фирмы, которая взяла на себя организацию доставки грузов экспедиции в базовый лагерь, так и не смог дать вразумительный ответ, где остальные носильщики. По его словам, они придут на следующий день, но затем выяснилось, что вряд ли это произойдет, так как завтра — базарный день.

Прошло два дня, наступил третий, а носильщиков все не было. У представителя фирмы наготове оказалось новое объяснение: этот день праздничный. Праздник так праздник, тем более священный, и тут ничего не поделаешь.

Между тем время уходило, и соответственно приближался муссон с ураганными ветрами и снегопадами на Эвересте. Вдруг всплыло совершенно новое объяснение отсутствия носильщиков. Оказалось, что американская корпорация неожиданно надумала завезти продукты, за переноску которых в отдаленные селения была предложена плата, значительно превышающая обычную. Ивее это именно тогда, когда надо было срочно доставлять снаряжение советской гималайской экспедиции. В конце концов все-таки удалось найти носильщиков. Но где взять еще 170 человек?

Как назло, откуда ни возьмись, появились представители цементной корпорации строительства дорог и стали нанимать себе на работу желающих. Видя, в какой критической ситуации оказалась советская экспедиция, представитель корпорации незамедлительно «пришел на помощь». Он гарантировал немедленную отправку всех грузов экспедиции, но с «маленьким условием»: его карман должен пополниться десятью тысячами рупий. Это был настоящий грабеж средь бела дня. Вынужден был даже приехать сам Е. И. Тамм, чтобы разобраться в сложившейся ситуации и как-то ускорить отправку грузов. На переговоры и уговоры ушло еще пять дней. Оставшаяся часть грузов наконец-то была отправлена, но плату пришлось все-таки значительно увеличить.

Последний караван из Майни Покхари в базовый лагерь ушел 11 марта. Почти две недели предстоит ему идти по трудным гималайским тропам, преодолевая по шатким подвесным мостикам бурные стремительные реки, мимо буддийских монастырей в паутине разноцветных молитвенных флажков, оставляя позади будто прикрепленные к скалам каменные домишки горных деревень.

Между тем 16 марта в базовый лагерь пришел передовой отряд экспедиции — старший тренер Овчинников, а также четверка Мысловского (Владимир Балыбердин, Николай Черный и Владимир Шопин). К приходу в базовый лагерь основной группы экспедиции — она вылетела из Москвы 9 марта, неделю спустя после передового отряда, — передовой отряд должен пройти ледопад Кхумбу и по мере возможности обработать его.

Нет раз и навсегда проложенных дорог к вершине. В горах каждый день происходят перемены. Каждая минута сопряжена с каким-то изменением обстановки. Тем более на ледопаде. Конечно, «ледопад» не означает постоянное падение ледяных глыб. Его можно сравнить с замерзшим водопадом, не слишком крутым, но чрезвычайно коварным. Льды там движутся со скоростью около одного метра в сутки. Причем неравномерно. Всего один метр, но этого вполне достаточно, чтобы в течение одной ночи сменился ландшафт.

Стекая вниз, ледопад открывает новые трещины, разрушает старые, нагромождает огромные, порой сорокаметровые ледяные глыбы-сераки. И через этот, постоянно меняющийся ледяной хаос надо проложить дорогу, протянуть веревки, перебросить через трещины около полусотни металлических и веревочных лестниц, по которым почти ежедневно будут проходить наши спортсмены и непальские шерпы-высотники. Вскоре проложат постоянно функционирующую «дорогу», у которой будет даже «директор» Леонид Трощиненко — альпинист с более чем двадцатилетним стажем. Именно на его плечи свалится тяжелая ноша: рискованная работа по восстановлению сбрасываемых постоянно движущимся ледником лестниц, нахождение новых безопасных путей через ледопад, перевешивание веревок.

Как мы уже говорили, 16 марта передовая группа пришла в базовый лагерь, о чем имеется запись в дневнике экспедиции. Однако было бы точнее сказать, что в тот день наши альпинисты поднялись на высоту 5340 метров, то есть на место, где разбиваются базовые лагеря практически всех экспедиций на Эверест.

Подыскали более или менее подходящую площадку, расчистили от каменных и ледяных глыб и приступили к установке палаток. Лагерь вырастал очень быстро — хотелось как можно скорее начать обработку ледопада. Это был уже склон Эвереста, но, чтобы увидеть вершину, надо подняться в цирк, а путь к нему лежал через ледопад. На следующий день, 17 марта, альпинисты провели первый разведывательный, выход, чтобы, испробовав все «закоулки», найти наиболее удобный путь через шестисотметровый ледовый сброс. Веревки поступят с основным караваном, и путь пока пролег красным пунктиром бамбуковых флажков-вешек, заблаговременно нарубленных и доставленных снизу по заказу экспедиции, И с этим крайне неудобным для альпинистской работы грузом пришлось обрабатывать коварный ледник. Ко времени прихода основной группы экспедиции ледопад был не только пройден, но и частично обработан.

22 марта состоялось открытие базового лагеря — над ледником Кхумбу подняли советский флаг. На торжественное построение собрался весь состав экспедиции — и основной и вспомогательный. Но такое деление участников экспедиции так и осталось только в официальных бумагах. На деле это был единый, сплоченный коллектив, нацеленный на покорение вершины.

Взять хотя бы Акакия Хергиани, который числился в списках всего лишь высотным кинооператором. На деле он выполнял тяжелую альпинистскую работу и поднялся до высоты 7800 метров. И не случайно ему присвоено звание заслуженного мастера спорта.

Казалось бы, какой вклад может внести в спортивный успех экспедиции консультант по питанию, или, попросту говоря, шеф-повар экспедиции Владимир Воскобойников? Однако сомнения по этому поводу могли возникнуть у кого угодно, но не у самих участников восхождения. До сих пор остается секретом, как ему удавалось из концентратов готовить удивительно вкусные блюда, и ни разу не повторяясь, кормить ими десятки людей в то время, когда горная болезнь напрочь отбивала аппетит. Этот далекий от спорта и поэтому больше других страдавший от злополучной горной болезни человек в конце концов тоже безнадежно «заболел», но уже… альпинизмом. Кстати, одним из первых источников «инфекции» этой новой для В. Воскобойникова «болезни» был Эдуард Мысловский, взявший его на ледопад, правда, для начала лишь до второй веревки. Новая «болезнь», несмотря на неоднократные запреты руководства, протекала бурно. Настолько бурно, что кандидат технических наук, заместитель генерального директора Всесоюзного НИИ пищеконцентратной промышленности и специальной пищевой технологии Агропрома СССР В. А. Воскобойников вернулся домой обладателем значка «Альпинист СССР».

С нескрываемой гордостью смотрели 27 советских людей на красный флаг, трепещущий на мачте у подножия Эвереста. Этих людей разных профессий, темпераментов, характеров роднила одна цель, одно желание: если и не самому, то хотя бы сделать все возможное, чтобы кто-то из товарищей поднял советский флаг на вершину «третьего полюса» земли.

Неискушенному в альпинизме человеку может показаться, что заветная цель была совсем рядом — всего в каких-то 3508 метрах, правда, по вертикали. На самом же деле она была значительно дальше. Уже потом, после восхождения, Валентин Иванов сказал, что главной неожиданностью для них стало то, что избранный маршрут оказался намного сложнее, чем предполагалось.

Конечно, и тогда все понимали, что будут трудности, но острее всех ощущал это руководитель экспедиции Евгений Игоревич Тамм, взваливший на себя огромную тяжесть по организации и подготовке экспедиции и вложивший в нее все свои силы. Теперь оставалось самое главное и, пожалуй, самое сложное — довести дело до конца.

До этого Е. И. Тамм имел возможность сам все контролировать. Если требовалось, в решениях он опирался на огромный альпинистский и жизненный опыт, помогал где делом, где добрым советом, иногда действовал решительно, пользуясь своим непоколебимым авторитетом. Чтобы ничто не могло отвлечь его от подготовки к гималайской экспедиции, он отказался от почетного поста председателя Федерации альпинизма СССР.

Теперь ему приходилось жить как бы в двух измерениях: физически — в базовом лагере, а мысленно — на склоне, а затем и на вершине. Причем, когда наши альпинисты достигли вершины, нельзя было поддаваться эйфории: кому-кому, а ему доподлинно известно, что подняться на вершину — это полдела, главное (а это труднее всего) — добраться живыми в базовый лагерь, иначе вся экспедиция и ее успех пойдут насмарку. Надо было решать задачи со многими неизвестными, представлять то, что в действительности происходит там, наверху, за скупыми фразами «все нормально», переданными восходителями во время коротких минут, а порой и секунд радиосеансов. Просто удивительно, как этому мягкому, исключительно интеллигентному человеку удавалось удерживать бразды правления таким сложнейшим механизмом, каким была экспедиция на Эверест.

Короткой фразой, если появлялась острейшая необходимость, он умел охладить пыл рвущихся к вершине альпинистов, когда она была уже совсем рядом, что называется «за поворотом». Были и такие ситуации, когда вопреки приказам и инструкциям Е. Тамм, рискуя многим, давал согласие на штурм. Такие минуты были, наверное, самыми счастливыми в его жизни. Ведь вместе с очередными победами восходителей исполнялись и его личные мечты.

Е. И. Тамм, будучи прекрасным альпинистом, лучше любого врача знал возможности всех участников восхождения. Как умел он отстаивать свое мнение! Лучшим примером тому может служить не только участие в экспедиции, но и подъем на вершину Эдуарда Мысловского. Под свою личную ответственность Е. И. Тамм добился не только выезда Мысловского в Непал…

Передовая группа Э. Мысловского при поддержке старшего тренера А. Овчинникова проложила путь в промежуточный лагерь, который был установлен 24 марта на высоте 6100 метров (критическая, по мнению медиков, высота для Мысловского).

— Действительно, это так — сказал, улыбаясь, Эдуард. — Дальше я шел, можно сказать, «зайцем». Мы поднимались осторожно, тщательно исследуя снег, перед тем как сделать очередной шаг: опасались провалиться в скрытую трещину.

Довольно часто альпинистам приходилось отдыхать: сказывалась недостаточная акклиматизация, да и рюкзаки были тяжеловаты. К месту разбивки первого лагеря они добирались практически по голому льду. На Эвересте, как и на других горах, естественно, нет никаких дорог и указателей. Но место первого лагеря — оно традиционное независимо от избранного маршрута той или иной экспедиции — определили без труда. Чем ближе подходили к лагерю, тем чаще попадался хлам, брошенный предыдущими экспедициями. Правда, это был не всегда хлам. В районе лагеря нашли порядочное количество «железа» — альпинистского снаряжения из металла, продукты и даже трехлитровую банку итальянского соуса к спагетти, которым сразу же заинтересовался в базовом лагере В. Воскобойников.

Альпинисты поставили большую куполообразную палатку, вмещающую до десяти человек, вкусно поужинали — по наследству от других экспедиций советским альпинистам достались прекрасно сохранившиеся в естественном холодильнике и датская ветчина, и болгарская брынза, и прочие деликатесы. Хорошо бы теперь отдохнуть и выспаться, но погода приготовила очередной сюрприз. Ночью разыгрался такой ветер, что не выдержало несколько растяжек. Пришлось Мысловскому и Балыбердину покинуть спальные мешки и выбраться на холод. Пока связывали растяжки, промерзли буквально до костей. Не успели отогреться в палатке, как почувствовали, что под порывами ветра начинают вырываться из снега колья. Снова пришлось выйти наружу, но теперь уже заваливать палатку. Остаток ночи опали, укрывшись трепещущим от ветра брезентом. Но и на этом проказы погоды не закончились. Утром в углу палатки обнаружили большую дыру, через которую выдуло несколько пар ботинок, а также пуховку В. Шопина. Ботинки нашли рядом с палаткой, а вот пуховку обнаружили лишь через несколько дней в двухстах метрах от первого лагеря.

Измотанная до предела, группа Мысловского спустилась в базовый лагерь, чтобы через три дня начать второй рабочий выход.

Между тем, вторая, третья и четвертая команды под руководством соответственно Валентина Иванова, Ерванда Ильинского и Вячеслава Онищенко занимались «оборудованием» пути через ледопад Кхумбу: навешивали веревки и устанавливали лестницы, обрабатывали участки между лагерями, занимались заброской грузов.

Что касается четвертой команды, которую возглавлял Вячеслав Онищенко, то она была сформирована накануне отъезда в Непал. Особой надежды на помощь высотных носильщиков при таком трудном маршруте не было, и поэтому создали вспомогательную команду для оказания помощи в организации промежуточных лагерей, и в первую очередь пятого лагеря. Восхождение четвертой команды планировалось только при благоприятном стечении обстоятельств. Однако то, что эта команда была вспомогательной, осталось лишь на бумаге. На деле группа Онищенко ничем не отличалась от других.

Оправдались опасения насчет высотных носильщиков. Первые трудности с носильщиками возникли еще на ледопаде Клумбу, где надо было пройти ледовую стену. Увидев стену, шерпы в испуге побросали лестницы и быстро ретировались в базовый лагерь. Тогда группе Иванова пришлось самой развешивать на стене веревочные и металлические лестницы.

30 марта начался второй рабочий выход группы Мысловского. — теперь для установки второго лагеря, который был разбит 1 апреля на высоте 7350 метров.

На гребне, разделенном кулуаром, отыскали приемлемые площадки. Одну из них довольно быстро расчистили под палатку, а вот с другой пришлось повозиться — никак не удавалось разбить камень. Он так и остался торчать под дном палатки и затем выполнял роль стола. Альпинисты пытались даже расширить площадку с помощью прибереженной для такого случая рыболовной сети, набив ее снегом и камнями, но добиться желаемого результата так и не удалось. Мощный ветер выдувал снег, и камни сползали вниз. Тем не менее лагерь был разбит. Балыбердин с Шопиным остались здесь ночевать, а Мысловский с Черным около 5 часов вечера начали спуск. К первому лагерю альпинисты подошли в полной темноте. Утром им предстояло сделать еще одну ходку по заброске грузов.

Маршрут из первого лагеря во второй не очень сложный, но уже чувствовалась высота. Дышать приходилось сухим холодным воздухом, который вызывал сильный кашель. Во время ночевок в палатке он не давал уснуть.

— Мы словно в туберкулезном санатории, — шутили ребята.

Выполнив все необходимые работы, группа Мысловского спустилась в базовый лагерь на четырехдневный отдых. К тому времени на маршрут снова вышли остальные три команды. Четверка Иванова совершала грузовые ходки, а команда Ильинского, которой был придан шерп Наванг, приступила к обработке пути к третьему лагерю. Им досталась трудная работа — повесить 17 веревок из 20,5. Работа осложнялась еще и недостаточной акклиматизацией.

5 апреля во второй лагерь пришла группа Онищенко, чтобы вести дальше заброску по маршруту. Однако альпинистов ждал неприятный сюрприз: в лагере оказалось всего два спальных мешка на четверых. Решили, что в спальных мешках будут спать Алексей Москаль-цов и Валерий Хомутов, у которых был сильный кашель, а в середине, накрывшись пуховками и надев на ноги меховые чуни, — Вячеслав Онищенко и Юрий Голодов. На другой день пошел снег, усилился ветер, и группа решила не рисковать и осталась во втором лагере, чтобы освободить от груза вторую палатку.

Вечером 6 апреля на радиосвязь с базовым лагерем вышел Хомутов, а не Онищенко. Это, естественно, насторожило врача экспедиции Света Орловского. Однако Валерий Хомутов как можно спокойнее объяснил, что Онищенко охрип и ему трудно говорить. Орловский несколько успокоился. Он прекрасно знал, что бороться с кашлем на такой высоте бесполезно.

7 апреля на связь вышел снова Хомутов. В тот день для заброски грузов лагерь покинули только трое. Москальцову и Голодову удалось пройти не более восьми веревок, Хомутову — еще меньше. Вячеслав Онищенко вынужден был остаться в палатке. Появившиеся накануне вечером слабость, апатия, сонливость резко усилились, сковали тело, не позволяли двигаться. Когда вернулся с маршрута Хомутов, он тут же подключил кислород, а подошедшего затем Голодова Онищенко попросил сделать инъекцию, чтобы поддержать сердце. Слабость и апатия не проходили. Онищенко, будучи сам врачом, понимал, что лучшее и, пожалуй, единственное лечение в данном случае — это спуск. На следующий день он заставил себя подняться и идти. Друзья помогали как могли, на сложных скальных участках они туго натягивали веревку, по которой он медленно спускался. Медленно, но сам.

Они встретили четверку Мысловского, которая шла на завершение обработки участка от второго лагеря к третьему, а также на начальную обработку маршрута к четвертому лагерю. Они тут же предложили свою помощь, а Шопин с Балыбердиным вызвались даже по очереди нести Вячеслава. Но тот категорически отказался. Онищенко понимал, что если группе Мысловского придется спускаться вниз, то она не только не выполнит поставленной задачи, но и вконец измотается, что поставит под вопрос их дальнейшее восхождение: восстановить силы на такой высоте невозможно.

И Онищенко победил себя. Он сам дошел сначала до первого лагеря, а затем и до базового. На леднике его встретили товарищи, в том числе доктор Свет Орловский. Онищенко передвигался из последних сил. Ноги не слушались. Казалось, он может упасть в любую минуту. Но он упрямо шел, собрав всю свою волю. Товарищи поддерживали его под руки, подача кислорода составляла 2 литра в минуту, но шел он… сам. Можно только позавидовать мужеству этого человека, который в критическую для себя минуту думал о своих товарищах, об успехе всей экспедиции в целом.

Когда 9 апреля в базовом лагере ему померили кровяное давление, оно оказалось 50/0. Свет Орловский поставил диагноз: горная болезнь с нарушением периферического и мозгового кровообращения. Больному для лечения необходимы были прекрасные стационарные условия, сложнейшая аппаратура и целая бригада специалистов. Здесь же, на высоте более 5300 метров, был лишь один доктор (другой оказался в качестве пациента). Правда, Орловскому помогали все, кто находился в тот момент в базовом лагере, включая Е. И. Тамма. Но они могли оказать только чисто техническую помощь. Врач-кудесник Свет Орловский, за спиной которого успешная операция прободной язвы, проведенная им в 1976 году на высоте 4000 метров, оказался на «высоте» и на этот раз. Уже на следующий день жизнь Онищенко была вне опасности. Затем после спуска и отдыха в Лукле Вячеслав Онищенко не только поднимался до высоты 6500 метров, но и участвовал в эвакуации груза в базовый лагерь.

В те дни, когда в базовом лагере шла борьба за жизнь Онищенко, нелегко было и тем, кто оказался на маршруте.

В очень тяжелых условиях пришлось работать группе Мысловского. Она вышла после команды Ильинского, которая проделала большую работу по навешиванию веревок, но места для третьего лагеря так и не нашла. Альпинисты не дошли буквально двух веревок. Это удалось четверке Мысловского. На высоте 7800 метров они разбили третий лагерь, а затем Мысловский и Балыбердин уже вдвоем (Шопин и Черный, заболев, решили спускаться в базовый лагерь) проложили путь дальше. 11 апреля первыми из советских спортсменов они достигли высоты 8000 метров, поднявшись на гребень, который, в свою очередь, выведет экспедицию к западному гребню. Именно по нему и пролег путь к вершине. Не случайно Е. И. Тамм назвал этот этап восхождения «прорывом».

— Пять суток работы без кислородных аппаратов на высоте порядка восьми тысяч метров, — вспоминает Мысловский, — это беспрерывная утомительная борьба с апатией и вялостью. После каждого шага — остановка, пять вдохов и выдохов, затем следующий шаг. Конечно, кислород очень помогает, он снимает неприятные ощущения, но тогда приходится нести еще и баллоны с кислородом, а на сложном маршруте большое значение имеет каждый грамм за плечами. Выше семи тысяч трехсот метров начиналась практически отвесная стена с малым количеством «зацепов» — выступов и углублений, на которые можно поставить ногу или схватиться рукой. Из-за непогоды, которая с первого дня преследовала экспедицию, уже навешенные веревки и лестницы покрывались тонким слоем снега. Они становились очень скользкими, а весь путь — невероятно сложным. Естественно, в таких условиях мне и моим товарищам по экспедиции наши памирские пики казались такими доступными.

Уже месяц продолжалось восхождение советских альпинистов на Эверест. 30 дней они вели борьбу с сильнейшими, порой ураганными ветрами. Погода весной 1982 года выдалась крайне неблагоприятной. Создавалось впечатление, что в тот год вообще не было предмуссонного периода, удобного для восхождения. А на склонах Эвереста условия больше походили на зимние, нежели на весенние. Даже на уровне базового лагеря почти каждый день выпадал снег, а на высоте свыше 7000 метров было очень холодно, температура по ночам опускалась ниже 20 градусов. В Москву Е. И. Тамм сообщил тогда, что экспедиция «проходит в тяжелых условиях».

Как только стало известно, что Мысловский далеко перешагнул установленный для него высотный «потолок», в адрес руководителя экспедиции из Москвы посыпались телеграммы с требованием немедленно вер-путь Эдуарда в базовый лагерь. 15 апреля Е. И. Тамм направил в Спорткомитет СССР радиограмму, в которой, в частности, говорилось: «…работа Мысловского — одного из сильнейших в настоящее время участников, хорошо переносящего тяжелые условия и высоту, — совершенно необходима для успеха экспедиции». Но давление не ослабевало.

И тогда 24 апреля руководитель экспедиции отправил в Москву телеграмму следующего содержания: «Мысловский и его группа работали выше 8000 метров. На сегодня эта группа является самой перспективной, отстранение Мысловского от работы не считаю необходимым». Е. И. Тамм принял действительно мужественное решение. Оно диктовалось не личными симпатиями Тамма к Мысловокому. Во главу угла ставился успех восхождения. Все участники экспедиции работали на пределе возможного, но лучшими из лучших оказались двое — Мысловский и Балыбердин. Они не только выполняли запланированные задания, но и, если появлялась необходимость, работали за четверых. Однако запрет на восхождение снят не был. Пусть он оставался отвергнутым, но все-таки запретом. И он висел над Мысловским словно дамоклов меч.

— Все это время, — говорил Эдуард Мысловский, — я работал нормально, хотя и постоянно прислушивался к себе. Конечно, это мешало. В моменты перегрузок я мог бы сделать большее, но тут же ограничивал себя, опасаясь осложнений. Никаких болевых ощущений или дискомфорта я не испытывал, но невольно ждал, что в любой момент состояние может ухудшиться. Тем не менее я старался работать, как все. Порой, придя в лагерь, падал от усталости и спал как убитый, без всяких сновидений. Один только раз приснились мне трава и зеленое поле. Сказалась усталость от серых скал, белого снега и густо-синего неба. Ведь зелени мы больше месяца уже не видели. Внизу не думаешь, как можно без зеленого цвета, а наверху трудно привыкнуть к тому, что травы обычной нет, а вокруг лишь скалы да трещины. Иногда они образуют рисунки. Если настроение плохое, то кажется, будто со скал на тебя смотрят какие-то физиономии, да еще смеются над тобой — куда, интересно, тебя несет! Но ты все равно упорно продолжаешь двигаться вперед, и… где-то в глубине души ждешь срыва. Готовишься к этому и товарищу по связке говоришь: «Внимание, сейчас могу сорваться». Здесь раза три-четыре срывался, как мы говорим, «пахал» метров по десять, но успевал сгруппироваться: реакция у меня неплохая. Так что обошлось даже без синяков. В гололед я в Москве редко падаю.

Тем не менее развивать успех первой четверки предстояло второй и третьей командам под руководством соответственно Валентина Иванова и Казбека Валиева, которые начали подъем к концу пути, проложенного Мысловским и Балыбердиным. Обработав стену выше третьего лагеря, группа Иванова достигла 17 апреля высоты 8250 метров и определила место для четвертого лагеря. Забросив часть грузов к месту будущего лагеря, она вместе с командой Валиева, которая совершила три ходки из второго лагеря в третий, спустилась в базовый лагерь. Им на смену пошла четвертая команда, которую возглавил Валерий Хомутов. В тяжелых условиях, при снегопаде и сильном ветре они вырубили на небольшом, образованном ветром гребне две площадки. Поздно вечером 20 апреля установка четвертого лагеря была завершена. Юрий Голодов и Алексей Москальцов попытались проложить путь выше, а Валерий Хомутов с Владимиром Пучковым приступили к переброске снаряжения из третьего в четвертый лагерь, работая на отвесной километровой стене, тянущейся до высоты 8500 метров.

Установке четвертого лагеря предшествовало неприятное событие. 18 апреля Голодов и Москальцов вышли на высоту 8250 метров и поставили там палатку. Они оказались первыми советскими спортсменами, которые провели ночевку на такой высоте. Когда они утром проснулись, в палатке было минут 27 градусов, а снаружи еще холоднее. Палатка «прилепилась» на такой узкой площадке, что перемещаться внутри ее оказалось слишком опасно. Ближе к выходу лежал Юрий Голодов, ему-то и пришлось идти за снаряжением, оставленным примерно в 20 метрах ниже лагеря.

Сначала, когда экспедиция только формировалась, Юрий являлся кинооператором высотных съемок. Но уже в базовом лагере Е. И. Тамм предложил ему участвовать в восхождении в качестве спортсмена, на что Голодов с радостью согласился. И вот теперь, подключив кислород — холод стоял невыносимый, — Голодов спустился за снаряжением. Прихватив около 20 килограммов груза, он начал подъем. Когда до палатки оставалось не более 3 метров, он в очередной раз натянул перильную веревку, и крюк не выдержал. Юрий пролетел метров шесть и повис на следующем крюке. Ему удалось упереться в небольшой скальный выступ, но удерживать равновесие мешал рюкзак. Пришлось звать на помощь. Увидев, что конца перильной веревки и самого крюка нет, Алексей Москальцов сразу же сориентировался: забил в скалы новый крюк, организовал страховку, по которой Голодов, отделавшись лишь ушибами и ссадинами, выбрался на площадку.

Планам восходителей все активнее мешала непогода. Снегопады и непрекращающиеся ветры, которые с увеличением высоты усиливались в геометрической прогрессии, делали и без того трудный маршрут менее проходимым. Однако работы между первым, вторым и третьим лагерями не (Прекращались. Чтобы обеспечить предстоящий штурм, шерпы-высотники вели заброску снаряжения, кислорода, продовольствия. Но наступил день, когда маршрут стал для них непреодолимым. Сказалась слабая техническая подготовка. Шерпы дошли с советскими спортсменами лишь до высоты 7200 метров, двое из них одолели еще 600 метров, но на большее их не хватило. Сирдар шерпов Пемба Норбу, который участвовал в 25 высотных экспедициях, сказал, что тут он впервые столкнулся с ситуацией, когда команда проходила маршрут, а шерпы — нет.

— Семнадцатого апреля после третьего рабочего выхода, — сказал Мысловский, — наша команда отправилась на отдых в зеленую зону в районе монастыря Тхьянгбоче. Но он был внезапно прерван: Евгений Игоревич Тамм попросил Черного и Шопина вернуться в базовый лагерь, чтобы принять участие в заброске кислорода в третий лагерь, без чего штурм вершины оказался бы невозможным. Шерпы выше второго лагеря не поднимались, в результате чего там скопилось много снаряжения экспедиции, в том числе и кислорода, а в третьем его было недостаточно. В базовый лагерь вернулись все вместе. Я решил: если на отдых пришли вчетвером, то и возвращаться надо тоже всем вместе, а там, в базовом лагере, решим будущее нашей четверки. Мы с Володей Балыбердиным покинули Тхьянгбоче на два Дня раньше срока. К этому времени создалась довольно сложная ситуация. Пятый лагерь так и не был установлен. Группа Валентина Иванова, которая вернулась в базовый лагерь раньше третьей и четвертой, отказалась идти на установку пятого лагеря. Их, конечно, легко понять: после такой работы обязательно придется возвращаться в базовый лагерь на отдых и, естественно, встать в конец очереди на штурм. Иными словами, вероятность восхождения для группы резко упадет. Им даже предлагали по возможности провести сразу же штурм вершины, Валентин с товарищами долго обсуждали такую перспективу и, взвесив все «за» и «против», пришли к выводу, что к подъему не готовы, и отправились отдыхать в Тхьянгбоче. По сути дела, мы оставались с Володей Балыбердиным вдвоем. Черного и Шопина Евгений Игоревич все-таки от нас забрал. Я пытался их отстоять, чтобы сохранить четверку и идти на штурм всем вместе. Я предлагал для заброски кислорода использовать Хергиани с шерпами, но Тамм сказал, что кислород — не главное. Ему надо еще раз проверить, как будут себя чувствовать Черный и Шопин на высоте, в противном случае он вынужден будет вообще запретить им выход на маршрут. Так что, можно сказать, расчленение нашей четверки было не результатом волевого давления Тамма и моей «покладистости», а реальной необходимостью.

Положение оказалось действительно трудным. Из-за болезней и непредвиденных случайностей, что в горах дело обычное, работа на маршруте застопорилась. Напрашивался единственный выход: ждать, пока группа Иванова восстановит свои силы. Однако прогнозы погоды были весьма неутешительными. К тому же от четверки Мысловского осталась всего двойка. Двоим же проложить и обработать маршрут от четвертого до пятого лагеря, а также установить его да еще предпринять попытку штурма, конечно, было не под силу. Но надо знать Эдуарда Мысловского и Владимира Балыбердина. До этого они безотказно выполняли самые трудные работы и вот теперь, недолго посовещавшись, вновь предложили свои услуги. Они добровольно вызвались работать на пределе человеческих возможностей. Они только попросили отложить срок выхода на день.

— Наконец, наступило долгожданное утро двадцать седьмого апреля тысяча девятьсот восемьдесят второго года. Настроение у нас было приподнятое, и в то же время, — как бы размышляет вслух Мысловский, — мы ощущали внутреннее беспокойство. Сумеем ли вдвоем выполнить поставленную задачу? Готовясь к выходу и пережидая погоду, мы мысленно проходили маршрут, раскладывали» по дням снаряжение и продукты, продумывали все возможные варианты. Стопроцентной уверенности, что мы поднимемся на вершину после нелегкой работы по установке пятого лагеря, все же не было. Ведь даже путь к этому лагерю неизвестен. Мы и представить себе не могли, что нас ждет впереди. Казалось, что дальше будет гребень и больше никаких особых преград. На самом деле нас поджидали довольно серьезные препятствия. Взять хотя бы стенку. Володя Балыбердин прошел ее очень хорошо. Честно говоря, я бы провозился на этих технически сложных скалах дольше.

Позади добрые напутствия Е. И. Тамма, А. Г. Овчинникова и всех, кто оставался в то время в базовом лагере. Шесть часов утра. На миг задержавшись у жертвенного огня, зажженного шерпами в честь первой советской двойки, Мысловский и Балыбердин вышли на ледопад. Но не прошли и 200 метров, как случилось первое ЧП. Балыбердин по колено провалился в небольшое озерцо — не выдержал тонкий лед. Переобуваться на виду у всех обитателей базового лагеря Балыбердин посчитал зазорным — только отошли, как тут же в лужу попали, — и продолжал как ни в чем не бывало идти до места, где обычно надевают кошки, перекачав за это время воду из носков во внутренний и наружный ботинки. Стоял десятиградусный мороз. Хорошо, что у Мысловского оказались запасные носки, которые он отдал Балыбердину. Так и шел Балыбердин с рюкзаком, на котором «сушились» мокрые носки.

Неподалеку от промежуточного лагеря альпинисты встретили Николая Черного, Хуту Хергиани (Акакия Хергиани все альпинисты называли Хутой), а также несколько шерпов-носильщиков и узнали малоприятную новость. Оказалось, что высотные носильщики смогли подняться выше второго лагеря всего на десять веревок (каждая веревка — около 40 метров), и, судя по всему, придется в пути догружаться кислородом. А ноша была и без того достаточно большой. Отдохнув и попив чаю в промежуточном лагере, двойка пошла дальше в первый лагерь. Там они застали уже совсем акклиматизировавшегося Владимира Шопина, а также шерпов, совершавших грузовые ходки между вторым и третьим лагерями. Правда, удалось занести не очень много грузов: крутые заснеженные скалы наводили на шерпов страх. В первом лагере Мысловского и Балыбердина дожидался шерп Наванг, который должен был помогать альпинистской двойке до высоты 7800 метров. Два последних дня он не выходил из лагеря — обжег на солнце глаза. Когда же ему пообещали, что если он будет хорошо себя чувствовать, то пойдет до вершины, Наванг тут же начал готовиться к завтрашнему дню.

Утром пошли наверх втроем. В. Шопин снимал кинокамерой прощальные кадры. Ему теперь придется спускаться в базовый лагерь и стать в самый конец очереди на восхождение. Наванг все время молился и раскидывал вокруг листки с молитвами.

Мысловский шел замыкающим, по пути снимал, если удавалось развязать задубевшие на морозе узлы, карабины — они понадобятся при обработке маршрута в пятый лагерь.

За ужином во втором лагере Наванг дал Эдуарду и Владимиру какие-то зернышки, которые, по его словам, непременно будут сопутствовать успеху восхождения, и повязал им на шею красные ниточки. Перед сном Наванг долго молился, и это монотонное пение быстро убаюкало Мысловского, спавшего с Навангом в одной палатке.

На пути к третьему лагерю Мысловский продолжал снимать «железо». Нестерпимо мерзли руки. В лагерь Эдуард пришел довольно поздно. После ужина Наванг вновь долго читал молитвы. Сон к Мысловскому пришел почти перед рассветом — начинала сказываться усталость.

Однако ни молитвы, ни «чудодейственные» зернышки и красные ниточки самому Навангу не помогли. Расстояние между Балыбердиным и Навангом с каждым шагом увеличивалось. Шерпа нагнал Мысловский. Тот сначала пытался что-то объяснить жестами, потом снял кислородную маску. В глазах Наванга стояли слезы. Он стал жаловаться, что плохо видит. Эдуард предложил ему поменяться очками. Прошли еще несколько метров. Наванг снова остановился и принялся извиняться, что не в силах больше оказывать помощь. Кланяясь и прикладывая руки ко лбу, шерп начал спуск в третий лагерь. После ухода Наванга в тяжелый рюкзак Мысловского, весивший более 25 килограммов, перекочевали еще два кислородных баллона и моток веревки. Пока шли переговоры Мысловского с Навангом, Балыбердин продолжал подъем, и разрыв между ними увеличился до двух часов.

Остались позади скальный кулуар и небольшая стенка. Тяжелый рюкзак норовил все время «оторвать» Мысловского от стены, что крайне затрудняло движение. Когда Мысловский подошел к Балыбердину, тот предложил несколько разгрузиться, чтобы ускорить движение.

Начали сгущаться сумерки. Пошел пушистый снег. Где-нибудь в Подмосковье Мысловский обрадовался бы такому снегу, а там проклинал его последними словами. Скалы стали еще более скользкими. Сразу же пропала уверенность при передвижении, а впереди был почти вертикальный участок, по которому вились веревки. Идти по перилам, конечно, можно и ночью, но надо думать и о следующем дне: хватит ли сил? Мысловского беспокоила мысль, как бы не начался сердечный приступ, ведь теперь они остались вдвоем, и на такой высоте Балыбердин вряд ли чем сможет ему помочь. Тогда конец всей экспедиции. Оценив сложившуюся ситуацию и поняв, что с такой ношей до лагеря ему не добраться, Эдуард решил оставить рюкзак, с тем чтобы утром за ним вернуться. Однако на другой день их ждало ЧП.

Без рюкзака Мысловский быстро догнал Балыбердина, и они вместе добрались до четвертого лагеря. Сняв несколько кубометров снега с острого снежного гребня, они расчистили подход к палатке. Окоченевшими пальцами с трудом развязали «рукав» входа, в полном изнеможении вползли внутрь и несколько минут лежали в темноте.

Володя Балыбердин достал рацию… Он нес рацию, так как поднимался без кислорода, в то время как Мысловский шел в маске, а в ней работать с рацией неудобно. Кроме того, если вдруг Балыбердин почувствует себя плохо, то сможет сразу же по рации сообщить об этом.

Настало утро 1 мая. В базовом лагере состоялась демонстрация с красными флажками, которыми поначалу метили маршрут. В лагере уже не только появились свои площади и улицы, но они даже получили названия. На палатке, где жил А. Г. Овчинников, красовалась надпись «Тренерский тупик». «Хомутовскими выселками» назвали палатку Валерия Хомутова, стоявшую чуть на отшибе. Пристанище никогда не унывающего острослова и всеобщего любимца врача Света Орловского стало «Кхумбулаторией». А на палатке руководителя экспедиции кто-то написал: «Хижина д-ра Тамма».

Правда, настроение у Евгения Игоревича в тот день не было праздничным. Утром в экспедиционном дневнике он сделал следующую запись: «Пока это был самый страшный день (точнее, ночь) экспедиции. Мысловский — Балыбердин с 6 часов вечера перенесли связь на 8 часов вечера, так как еще работали на маршруте. Но ни в 8 часов, ни в 9 часов вечера, ни… даже до 8 часов 30 минут утра на связь не вышли. Я всю ночь пролежал с рацией. Что тут было! Но виду, кажется, не подал».

В предыдущие дни восходители неоднократно, по два-три раза переносили последний сеанс связи, и он проводился не ранее 9 —10 часов вечера. Для тех, кто оставался в базовом лагере, это было связано с дополнительной нервной нагрузкой, но сами восходители, выполняя неимоверно изнурительную работу, каждый раз большой ценой все-таки «выжимали» дневное задание до конца, закладывая будущий успех экспедиции и свой. «Володя — кремень, — думал Е. И. Тамм, — но как, должно быть, трудно Мысловскому, ведь ему очень мешает спокойно работать мысль о запрете на восхождение».

Утром, после того как восходители поздравили друг друга с праздником, они, связавшись с Е. И. Таммом по рации, получили радостное известие: вслед за ними поднимается группа Иванова, которая поможет кислородом. Затем Мысловский отправился за оставленным рюкзаком, а Балыбердин, нагрузившись веревками и «железом», продолжил обработку маршрута. Минувшей ночью он впервые пользовался кислородом.

С рюкзаком Мысловский уже почти дошел до лагеря. Ему оставалось пройти еще две с половиной веревки. Впереди был трудный вертикальный участок стены с очень маленькими зацепками. Балыбердин дал Мысловскому свой зажим, который в тот день был ему не нужен. И тот решил им воспользоваться, чтобы ускорить прохождение стены, но в спешке не отрегулировал длину репшнура. Перильная веревка шла слева направо по стене и имела большую слабину. После второго шага Мысловского маятником отбросило на гладкий участок стены. Оба зажима сразу же подошли друг к другу, и, пока, раскачиваясь на веревке, он искал зацепки, они примерзли к заиндевевшей веревке. Ему никак не удавалось разъединить зажимы. Он попытался разгрузить нижний зажим, но не мог подтянуться на руках — слишком тяжелым был рюкзак, и он повис почти горизонтально. Рюкзак оттягивал плечи, не давал отдышаться и собраться с силами. Он почувствовал, что начинает терять сознание. В глазах запрыгали зайчики. И тут перед ним промелькнул образ близкого друга Славы Цепнева, который в 1965 году также повис на узле и погиб. Но вместо отчаяния Мысловского охватила злость.

Он понимал, что за жизнь надо бороться до конца. И решил, что сначала следует освободиться от тяжелого рюкзака. Сняв рукавицы, он с трудом расстегнул ремень рюкзака. Руки закоченели от холода, но он все время торопил себя, приговаривая: «Быстрее! Можно не успеть!» И вдруг он понял, почему задыхался: оказывается, кончился кислород. Хотел снять маску, а руки заняты. Кое-как Мысловский перебросил рюкзак на согнутую в локте левую руку и попытался правой пристегнуть его к веревке, но куда там. Задыхаясь под маской и буквально рыча от собственного бессилия, он опустил вниз левую руку — и рюкзак, оборвав кислородный шланг, полетел вниз, унося с собой запасные рукавицы, фотоаппараты, веревки, карабины, кошки, кислород…

Сорвав маску, он выбрался на полку и в изнеможении лег. И только тут заметил, что пальцы на руках побелели. Мысловский немного отдышался и пошел в лагерь.

Балыбердин вернулся с маршрута только около 8 часов вечера. Он один навесил четыре веревки в добавление к одной, которую успели протянуть Юрий Голодов с Алексеем Москальцовым. Половина пути к пятому лагерю была обработана. А участок этот не из легких — вертикальные стенки чередовались с длинными острыми гребнями. Главная опасность — не сорваться вместе с внезапно обвалившимся карнизом. Для организации хотя бы какой-то страховки приходилось вырубать из снега тумбы диаметром до 2 метров и обвязывать их веревкой.

У Мысловского на пальцах рук набухли пузыри, некоторые из них полопались, Балыбердин помог ему залепить их пластырем. Сильная ноющая боль не давала Мысловскому спокойно спать. На такой высоте — 8250 метров — и здоровый человек не получает желаемого отдыха, а тут еще его мучила непроходящая боль, мешала нервная и физическая усталость…

Утром Балыбердин (он спал с кислородом) отдал свою маску Мысловскому, а под кислородный баллон приспособил чехол из-под палатки. Наступил новый рабочий день. Впереди крутые скалы со снежными шапками, острые гребни, обрывающиеся влево и вправо километровыми стенами. Во время обработки скальной башни, у ее верхнего края у Балыбердина вырвался крюк, и он соскользнул метра на три вниз, однако быстро пришел в себя и упрямо продолжал путь наверх. Стена пройдена. Веревка надежно закреплена.

К тому времени подоспел Сергей Бершов. По плану он должен был заносить кислород в четвертый лагерь, но, понимая, в каком трудном положении оказались Мысловский и Балыбердин, по собственной инициативе прошел трудный участок. Наскоро обменявшись новостями, Сергей поспешил вниз. Ему нужно было успеть до наступления темноты спуститься на ночевку в третий лагерь.

Наконец-то Мысловский и Балыбердин добрались до пологого снежно-скального гребня, самой верхней части контрфорса, который через 150 метров упирался в основной западный гребень Эвереста, — 8500 метров. До вершины оставалось всего 348 метров. И все таки надо было возвращаться на ночевку в четвертый лагерь.

Вечером по рации Мысловскому передали радиописьмо из дома. Позабыв о боли, слушал он милые сердцу голоса родных и близких, пожелания удачи и музыку Грига. У него слезы наворачивались на глаза, когда в холодной палатке на высоте 8250 метров звучали любимые песни и романсы в исполнении самых дорогих ему людей — дочерей и жены. Лучший допинг трудно было себе представить.

На следующее утро восходители прошли без кислородных масок навешенные накануне веревки. Затем пересекли по гребню еще около 40 метров и принялись за трудную работу — вырубали в фирновом гребне площадку под пятый лагерь. Мысловский прошел еще одну веревку вверх, откуда был виден путь до вершины по западному гребню.

Уже в полной темноте, вконец измотанные, забрались они в палатку. У Мысловского не было сил и желания снимать ботинки, тем более что утром их придется надевать, а проделать такое с обмороженными пальцами довольно сложно. Балыбердин забыл спрятать свои ботинки в спальный мешок, и за ночь они так задубели, что пришлось их «подогревать» на примусе. Ночь прошла в полудреме.

Утром 4 мая Балыбердин спросил Мысловского:

— Как себя чувствуешь?

— Не совсем хорошо, но пойду, — последовал ответ.

Его упорство и терпение были хорошо известны Балыбердину. «Если Эдик решил идти, значит, выложится без остатка и дойдет на одной силе воли», — записал он в своем дневнике.

В 6 часов 15 минут утра они покинули лагерь. Как только перевалили за основной западный гребень, с севера обрушился шквал ледяного ветра.

Для того чтобы хоть как-то подкрепить силы, которые с каждым часом все убывали, Мысловский увеличил подачу кислорода до 2 литров в минуту. Балыбердин шел впереди без кислорода. Ему было трудно, ведь на такой высоте легкие работают словно кузнечные мехи, безуспешно пытаясь «насытиться» разреженным воздухом. Каждый вдох отдает болью в воспаленном горле. Балыбердин периодически останавливался и подолгу восстанавливал дыхание. Мысловский также делал остановки и ждал: лишний раз не хотелось шевелить обмороженными пальцами и собирать веревку в кольца. Но ему все-таки было легче, чем Балыбердину, ведь он шел с кислородной маской: два-три глубоких вдоха — и все в порядке.

Впереди маячил знаменитый пояс рыжих скал — предпоследнее серьезное препятствие перед подъемом иа вершину. Тонкий репшнур, навешенный югославскими альпинистами еще весной 1979 года, показывал путь, но нисколько не облегчал подъем. Крючья были слишком ненадежными, а заменять их некогда. К тому же короткая двадцатиметровая веревка усложняла передвижение на этом участке скал, да и удобных мест для организации надежной страховки было мало. Затем черепицеобразные скалы гладкими ступенями вывели альпинистов к последнему препятствию — двадцатиметровой стене. Метров сто шли, балансируя по гребню шириной сантиметров двадцать пять: если падать налево, то пролетишь километра полтора, если направо — столько же. Гребень все-таки преодолели.

С 8 часов утра рации оперативной связи в базовом лагере и в группах на маршруте были включены на прием. И только в 14 часов 15 минут послышался усталый голос Балыбердина:

— Евгений Игоревич, идем и идем вверх, каждый пупырь принимаем за вершину, а за ним открывается новый. Когда же наконец все кончится?

В 14 часов 35 минут Владимир вновь вызвал базу:

— Впечатление такое, что дальше все идет вниз. Как вы думаете, это вершина?

Евгений Игоревич был готов ответить на любой вопрос, но не на этот. Мечта стала явью. С трудом проглотив застрявший в горле комок и стараясь не дать волю эмоциям, Е. И. Тамм поздравил первых советских восходителей на Эверест и попросил описать все, что они видят вокруг.

— Когда мы подходили к вершине, — делился своими впечатлениями Мысловский, — стала портиться погода. Мы смотрели почти все время наверх. И вдруг… вверх смотреть не надо. Володя Балыбердин — он первым достиг вершины — начал доставать кинокамеру. Я прошел мимо пего и опустился на снег. Все! Дальше пути нет! Наконец-то можно и посидеть. Меня часто спрашивают, что я ощутил, когда ступил на вершину. Я до сих пор никак не могу найти нужных слов, чтобы правильно описать состояние, которое испытал, оказавшись на вершине. Я ощутил какую-то своеобразную радость, но эмоционально она была не яркой. Скорее я почувствовал облегчение. Главное — задача выполнена: наконец-то советские люди поднялись на «третий полюс» планеты. Теперь надо благополучно спуститься, чтобы радость победы советского спорта не была омрачена… Вершина — небольшая заснеженная площадка, на которой могут поместиться человек пять-шесть. С нее открывается прекрасный вид. Над головой темно-синий купол неба, а вокруг необыкновенный простор. Когда разрывало облака, мы видели Непал, зеленовато-рыжее Тибетское нагорье. Внизу простирались полупустыни, ледники. Взгляд подолгу задерживался на знакомых по фотографиям восьмитысячниках: Макалу, Чо-Ойю, совсем рядом Лхоцзе, которые будут манить к себе еще не одну экспедицию.

Однако надо было идти вниз. Через два часа начнет темнеть. Кислород был на исходе, да и силы тоже. Привязав пустой кислородный баллон к верхушке треноги, установленной китайскими альпинистами в 1975 году, они покинули вершину в 15 часов 15 минут. Шел снег. Скалы становились все более и более скользкими. Спуск всегда сложнее подъема, а тут они двигались из последних сил, ведь запас энергии был почти полностью израсходован за семь дней тяжелейшей работы на большой высоте и во время заключительного штурма, длившегося полный рабочий день — восемь часов.

Известие о том, что первые советские альпинисты покорили Эверест, привело всех в базовом лагере в восторг, но вскоре радостное настроение сменилось крайним напряжением: они прислушивались к каждому разряду в постоянно включенной рации. Все понимали, что на высоте почти 9000 метров каждый шаг восходителей сопряжен со смертельной опасностью. И не только на такой высоте, но и на протяжении всего спуска. Именно в день победы Мысловского и Балыбердина из базового лагеря на штурм Эвереста вышли Юрий Голодов и Алексей Москальцов — первая двойка последней, четвертой группы, которую возглавил Валерий Хомутов. Они шли на вершину, но на высоте 5700 метров при переходе трещины по мосту, составленному из двух лестниц, Москальцов оступился. Он попытался удержаться за перильную веревку, но фирновый крюк не выдержал нагрузки, и альпинист пролетел 16 метров, пока его не задержала снежная пробка. В результате он получил черепно-мозговую травму, множественные ушибы. Но из трещины Алексей выбрался практически сам. Как сообщил в базовый лагерь Юрий Голодов, он «его только подтягивал на веревке». На помощь Толодову поспешили врач Свет Орловский, Леонид Трощиненко, а также вторая связка четверки — Владимир Пучков и Валерий Хомутов. Сначала Москальцова несли в базовый лагерь па станке от рюкзака, а затем, когда подошли шерпы, — уже на носилках. Правый глаз Алексея — левый скрывала огромная гематома — был полон слез. Он плакал отнюдь не от боли — Алексей прощался с мечтой. На следующий день группа Хомутова все-таки пошла на штурм Эвереста. Но уже тройкой, без Москальцова…

Между тем прошло уже полтора часа после начала спуска Мысловского и Балыбердина с вершины, а от них все не было никаких вестей. И вот около 17 часов в пятом лагере, куда поднялась четверка Валентина Иванова, в рации послышался изменившийся до неузнаваемости отрывистый и слабый голос Балыбердина:

— Думаю, что до пятого лагеря мы не спустимся… Хотя бы вышли… навстречу… с кислородом, что ли… потому что… исключительно медленно все происходит… Если есть возможность… горячий чай… и что-нибудь поесть…

— Хорошо, сейчас что-нибудь сообразим, — последовал ответ Иванова. — Где вы сейчас? Как ты, Володя, оцениваешь? На сколько вы отошли от вершины?

— Мне кажется, мы на высоте восемь тысяч восемьсот метров, — ответил Балыбердин.

8800! После таких слов уговаривать ребят из четверки Иванова уже было не нужно. За два часа Мысловскому и Балыбердину удалось спуститься только на 50 метров! Это все равно что передвигаться на равнине со скоростью одного шага в минуту. Можно было лишь догадываться, какую степень истощения получили восходители из-за чрезмерной физической и психической нагрузки, кислородной недостаточности и невыносимого холода. Альпинистам грозила холодная ночевка. А что это такое, всем было хорошо известно. Тем более Валентину Иванову, которому вместе с Мысловским не раз приходилось попадать в критические ситуации. Но тогда были силы, запас энергии. А у недавно штурмовавшей вершину двойки они были на исходе.

Сергей Бершов и Михаил Туркевич натянули анораки — идти предстояло им. Было около 18 часов. Прихватив с собой по три баллона с кислородом, кошки для Мысловского, маску и редуктор для Балыбердина, карманное питание, спрятав под пуховку фляги, наполненные горячим компотом, а также медикаменты, они поспешили наверх — оставалось слишком мало времени до наступления сумерек. Сергей Ефимов успел сунуть Туркевичу еще и фонарик.

Они старались идти как можно быстрее. Рацию Михаил Туркевич вложил в наружный карман ветрозащитной куртки, все время она была в рабочем положении. Антенна торчала перед глазами и мешала ему карабкаться по крутым скалам. Погода все ухудшалась, пошел сильный снег, стемнело. Часа через полтора Михаил услышал звук падающего кислородного баллона. Все. Мысловский остался без кислорода. Во время очередного сеанса связи Туркевич и Бершов просили выбившихся из сил товарищей продолжать спуск, хотя бы как-то передвигаться, иначе катастрофы не избежать.

В лунном свете скалы преображались, все труднее было ориентироваться на местности, правильно определять расстояние. Больше всего Бершов и Туркевич боялись разминуться с первой двойкой. При подходе к предполагаемому месту встречи они сняли маски и начали громко звать товарищей, но горное эхо не приносило ответа. Только в 9 часов вечера они наконец-то увидели Мысловского и Балыбердина, которые уже не могли двигаться. Они остановились и ждали помощи. Эдуард последние полтора часа шел без кислорода, но на вопрос, как он себя чувствует, бросил:

— Нормально.

Чехол из-под палатки, который Мысловский использовал вместо рюкзака, до половины был набит сувенирами — камнями с Эвереста. Даже в такой критической ситуации он их не бросил. Балыбердин оставил свой рюкзак, а также кошки под вершиной во время спуска. Они шли в вибраме — высокогорных ботинках на рифленой резиновой подошве. Уму непостижимо, как они шагали в вибраме по скользким заснеженным скалам, да еще в темноте. В руках Балыбердин держал трофейный молоток. Ледоруб он уронил при подъеме.

Туркевич и Бершов сразу же начали подсоединять кислород — сначала Мысловскому, а затем Балыбердину, привязав последнему баллон веревкой через плечо. Кошки Сергея Ефимова, которые принес с собой Туркевич, и Мысловский и Балыбердин категорически отказались надевать — ведь второй пары не было, и каждый из них не захотел оказаться в привилегированном положении. Перекусив и немного подышав кислородом, ребята приободрились, стали нормально разговаривать. Убедившись, что они могут идти, Бершов и Туркевич осторожно стали задавать вопросы о — пути к вершине. Мысловский и Балыбердин догадались, что их товарищи собираются использовать последний шанс.

— Вы сами можете идти? Мы хотим пойти наверх, а потом догоним вас и вместе спустимся в пятый лагерь, — сказал Сергей Бершов.

Для Бершова и Туркевича это был единственный шанс подняться на вершину, которая находилась совсем рядом. В противном случае после спуска они оказались бы в самом конце очереди на восхождение, и тогда возможность побывать па вершине равна нулю. Это понимали все, поэтому упрашивать ни Мысловского, ни Балыбердина им не пришлось. Альпинисты тут же связались с базовым лагерем, попросили разрешения на восхождение, но в ответ услышали категорическое «нет». После уговоров и заверений, что кислорода у них достаточно — по триста атмосфер на каждого, Евгений Игоревич дал добро.

Пожелав друг другу удачи, они расстались. Бершов и Туркевич пошли наверх, а Мысловский и Балыбердин — вниз. По обе стороны пути зияла пропасть. Мысловскому и Балыбердину приходилось страховать каждый шаг, чтобы не сорваться. Они шли все медленнее и медленнее, иногда останавливались. Временами им казалось, что надо присесть и больше не двигаться. И тогда сразу станет хорошо, тепло, спокойно, и ничего больше не надо. Чтобы отогнать эти мысли, Мысловский вспоминал друзей, оставшихся в базовом лагере, представлял, как они внизу волнуются за них, и продолжал упорно ползти вниз. Пошел мелкий снежок, припорашивая отполированные ветром плиты. Дальше идти стало невозможно: скалы совсем обледенели. На безопасном месте у крутого спуска они решили дождаться ребят. Время для них остановилось. Мыслей не было, наступило какое-то оцепенение. Они сидели молча и ждали.

На подъем до вершины Бершов и Туркевич затратили всего около часа. В 10 часов 25 минут вечера Михаил Туркевич, оседлав узкий снежный гребень, вогнал айсбаль и стал подбирать веревку, которая свободно шла от Сергея Бершова.

— Миша! Да ведь это Эверест!

— Все! — заулыбался под маской Туркевич.

Они жали друг другу руки, никак не могли поверить, что стоят на самой высокой точке планеты. Как потом скажет Михаил Туркевич, не было у них «полного ощущения свершившегося, все получилось слишком неожиданно и быстро». В свете луны восходители пытались даже сфотографировать друг друга, но «Роллей» Бершова безнадежно замерз, а «Смена» хотя и работала на таком морозе (правда, чехол из кожзаменителя рассыпался словно стеклянный) безотказно, однако чувствительности пленки не хватило. Оставив на вершине значки и вымпелы, а также очередной пустой баллон, они, сияв кислородные маски и подышав воздухом Эвереста, в 11 часов вечера начали спуск. Ветрозащитные куртки покрылись блестящей коркой льда, а на груди от вытекающего из маски конденсата образовались ледяные щиты. Мороз был такой сильный, что даже веки смерзались. Они не надели светозащитные очки, так как передвигались в темноте. По пути прихватили кошки, оставленные Балыбердиным.

Минут через сорок внизу они заметили Мысловского и Балыбердина и около полуночи подошли к ним. Теперь восходители стали двигаться вместе. Бершов и Туркевич старались всячески страховать вконец истощенных товарищей. Ночной спуск по скользким, заснеженным скалам оказался невероятно трудным и опасным, но они были все вместе, и на душе стало спокойнее, появилась уверенность, что спуск пройдет благополучно.

Между тем мороз крепчал, порывы ветра становились сильнее. А тут еще и луна зашла за облака. В половине второго ночи альпинисты спустились по скальной стене и начали выбирать место, где можно было бы надеть Мысловскому и Балыбердину кошки, ведь они по-прежнему шли в вибраме. Неожиданно Мысловский резко сел на камень и сказал, что здесь ему очень хорошо и с места он больше не сдвинется. Бершов посмотрел на манометр: кончился кислород. Сергей отдал ему свой баллон. Пока Бершов подсоединял патрубки, Туркевич надел кошки Мысловскому и Балыбердину.

Изнурительный спуск проходил медленно. Туркевич и Бершов натягивали между собой сорокапятиметровую перильную веревку. Мысловский и Балыбердин, пристегнувшись к ней и держась за нее, медленно шли вниз. Затем вновь работали Михаил и Сергей, и опять все повторялось сначала. Спускались в полной темноте. Не было видно не только куда ставить ногу, но даже и самих ног. Туркевич (он шел впереди) временами подсвечивал затухающим лучом фонарика и чуть ли не на ощупь находил правильный путь. Наконец-то стало светать.

Заканчивался двадцать третий час штурмового выхода Мысловского и Балыбердина — двадцать третий час непрерывной тяжелейшей работы, без сна и отдыха. До пятого лагеря оставалось совсем немного — всего около 100 метров. Владимир Балыбердин потом писал, что близость финиша буквально доконала его. «Спало нервное напряжение, на котором только и шел. Плелся, присаживаясь в снег через каждые 10–20 метров… Пожалуй, никогда за всю альпинистскую карьеру я не был так близко к концу…»

Валентин Иванов и Сергей Ефимов, которые в это время находились в пятом лагере, стали беспокоиться. Прошло уже более одиннадцати часов, как вышли на помощь Бершов и Туркевич. Даже «Маяк» успел передать сообщение о штурме Эвереста Балыбердиным и Мысловским. И вот в 5 часов 30 минут утра у палатки послышались голоса. Ефимов высунул голову из палатки и крикнул.

— Как там ребята?

— Да вон, идут, — ответил Сергей Бершов, который подошел к лагерю первым.

— Вы поднялись на вершину?

— Да!

На радостях Ефимов втащил Бершова за голову в палатку. Посыпались поздравления. Помогли забраться в палатку Мысловскому и Балыбердину. В двухместной палатке теперь оказалось шесть человек. Валентин Иванов и Сергей Ефимов начали собираться на штурм Эвереста. Несмотря на трудную ночь, проведенную без кислорода, они горели желанием достигнуть заветной цели.

Мысловский и Балыбердин были невероятно измучены и утомлены. Говорили невнятно. Они настолько замерзли, что сами раздеться не могли. Их напоили горячим чаем. У Мысловского пальцы на обеих руках были иссиня-черными, негнущимися. Уже тогда Туркевичу стало ясно, что, вероятно, Эдуарду не удастся избежать ампутации. Непривычно видеть такую руку — не верилось, что она принадлежит живому человеку. Балыбердин тоже обморозил пальцы на руках и на ногах, но степень обморожения была значительно меньше.

Связались с базовым лагерем. По рации Свет Орловский сообщил, какую помощь необходимо оказать пострадавшим. Обоим дали таблетки кампламина и трентала, а Мысловскому сделали еще и инъекцию гидрокортизона. Легли спать. Но уже через два часа надо было вставать. Мысловского и Балыбердина подняли с большим трудом. После невероятно трудного рабочего дня, продолжавшегося в общей сложности 23 часа 15 минут, они отдыхали всего два часа. Но им необходимо было спешить. Кислорода оставалось мало, надо быстро терять высоту.

— Ребята, — сказал Мысловский, — в тот же день хотели добраться до третьего лагеря и поэтому решили идти, не останавливаясь. Для меня началась растянутая на двое суток пытка болью. У каждого крюка, у каждого узла на веревке мне приходилось перестегивать самостраховку. Я прикинул, сколько таких болевых ударов предстоит еще мне испытать. С трудом передвигал ногами. Очень хотелось пить — давали знать обмороженные руки и уколы, которые заботливо делал три раза в день Сережа Бершов. Когда мы спустились в четвертый! лагерь, я — перед глазами стоял предстоящий крутой спуск — сказал ребятам, что никуда дальше не пойду, пока не выпью чаю и не засну хотя бы минут на пятнадцать. Я лег, уткнувшись лицом в рюкзак, и словно провалился. Когда проснулся, в лагере никого уже не было: все двинулись в путь. Долго провозился, привязывая кошки. Пальцы сводила боль.

Мысловскому нестерпимо хотелось спать. И не только потому, что за последние 32 часа изнурительной работы на большой высоте он отдыхал всего два часа. Сильное обморожение, начавшееся омертвение, тканей на пальцах рук еще более усиливало состояние сонливости, временами он впадал в забытье. В результате длительного пребывания на большой высоте развивается также высотная детериорация — ухудшается самочувствие, развивается апатия.

А в это время Валентин Иванов и Сергей Ефимов приближались к вершине. На их пути вставали скальные стенки с засыпанными снегом полками, острые гребни, крутые снежники и снова стенки. Вместе с ними поднималась и густая облачность. Вот и вершина. Они смотрели друг на друга, на выглядывающий из-под снега металлический штырь с прикрепленными к нему вымпелами альпклуба «Донбасс» и ЦС «Авангард», на два привязанных пустых баллона, на возвышающиеся из-под плотных облаков высокие вершины. Валентин Иванов и Сергей Ефимов стали пятым и шестым советскими альпинистами, побывавшими на вершине Эвереста.

По дороге из четвертого лагеря в третий Мысловский решил немного отдохнуть и заодно поправить сбившуюся набок кислородную маску. Пальцы в перчатке не шевелились. Он с трудом снял ее, но негнущиеся пальцы не удержали перчатку, и она пропала из виду. Запасной не было — все улетело в пропасть вместе с рюкзаком на том же самом месте. Мысловский понимал, что единственное спасение — это продолжать спуск. Без перчатки, в рваной рукавице, но идти надо. И он шел. Мучительная пытка продолжалась.

«Где же предел человеческих возможностей? — задавался вопросом Е. И. Тамм. — Для Эдика эти два длинных дня стали испытанием духа и воли. Руки обморожены. Кончики пальцев почернели, местами на них лопнула кожа. Они болели сами по себе… А надо было спускаться по сложным и крутым скалам, пользуясь непрерывной «цепочкой» веревочных перил. Четыре километра веревок, на каждые 50 метров приходится минимум по три крюка, то есть минимум три раза надо этими руками отстегнуть и вновь пристегнуть страховочный карабин. Все 4 километра необходимо крепко держаться руками за веревку и жумар[16]. Все 4 километра — два дня — надо терпеть и терпеть. Никто не мог ему в этом помочь, никто не мог за него (этого он не хотел допустить) перестегиваться и держаться. Только эти его пальцы. Только эта его воля».

На счастье, Мысловскому повстречались Валерий Хрищатый и Казбек Валиев. Они шли на штурм. Казбек Валиев отдал Мысловскому запасные варежки из собачьей шерсти домашней вязки. К третьему лагерю Мысловский подошел уже в темноте. В палатке сразу же заснул. Тридцать шесть часов на высоте более 8000 метров и практически без сна.

На следующий день продолжали спуск. Сергей Бершов старался все время держаться поближе к Мысловскому, отвлекая его от трудностей пути. Балыбердин к тому времени восстановил силы и в посторонней помощи уже не нуждался. Еще через день, 7 мая, в нижней части ледопада Кхумбу восходителей встретили и горячо приветствовали участники экспедиции, доктор, кинооператоры.

Радостная встреча ожидала их и в базовом лагере. Вместе с советскими альпинистами ликовали и шерпы. Все поздравляли не только первопроходцев маршрута — В. Балыбердина и Э. Мысловского, но и С. Бершова и М. Туркевича, совершивших уникальное ночное восхождение на высшую точку планеты, а также обеспечивших благополучный спуск всей четверки.

— Ребята, вы не представляете, что вы сделали! — сказал за обедом Евгений Игоревич Тамм Бершову и Туркевичу — ангелам-хранителям первой двойки.

— Самое трудное у нас осталось позади, — продолжал свой рассказ Мысловский. — Когда я спустился со скал на ровное место перед первым лагерем, остановился, сел на камень лицом к горе и вдруг понял: вот и все. Была мечта, я жил с ней многие годы. Существовала гора — самая большая в мире, на которой я не был. Были тайна, путеводная звезда, цель. Были — и нет, и никогда больше всего этого не будет.

Однако штурм Эвереста продолжался. В тот день, 7 мая, в 7 часов 5 минут утра, пятый лагерь покинули Казбек Валиев и Валерий Хрищатый. Однако им удалось добраться только до западного гребня: сильный ураганный ветер вынудил их вернуться в лагерь. В 17 часов, когда ветер немного стих, они предприняли вторую попытку и в 1 час 47 минут в сильнейший мороз достигли вершины, совершив второе ночное восхождение советских спортсменов на Эверест.

Истощенные и обмороженные, Валиев и Хрищатый в 8 часов 30 минут вернулись в пятый лагерь, где их поджидали готовые выйти на штурм Ерванд Ильинский и Сергей Чепнев. По согласованию с тренерским советом экспедиции Е. И. Тамм отдал распоряжение Ильинскому и Чепневу сопровождать крайне уставших — только вторая их попытка длилась почти шестнадцать часов — альпинистов в базовый лагерь. Ильинскому и Чепневу пришлось навсегда расстаться с мечтой подняться на Эверест, который в тот момент был совсем близко. И они, здоровые и сильные, начали спуск, чтобы подстраховать своих товарищей. Как сказал Е. И. Тамм, большой опыт Е. Ильинского и С. Чепнева, хорошее самочувствие на высоте пятого лагеря и огромное стремление к вершине давали шансы на успех, но ответственность за судьбу товарищей и дисциплина стали причиной их победы над собой — может быть, не меньшей, чем над Эверестом.

Казбеку Валиеву удалось избежать осложнений, а Валерий Хрищатый после возвращения в Москву долго пролежал в больнице и все же лишился нескольких фаланг на пальцах ног.

7 мая базовый лагерь получил из Москвы очередную метеосводку. Она не предвещала ничего хорошего: «Район Эвереста будет оставаться во фронтальной зоне с низкими температурами и резким усилением ветра западных направлений на уровнях выше 6000–7000 метров. На высоте вершины скорость ветра — 30–35 метров в секунду. 8–9 мая возможно увеличение облачности и осадков». Однако тройка Валерия Хомутова, которая вышла из базового лагеря 5 мая, 8 мая была уже на пути к четвертому лагерю.

В тот день по базовому лагерю разнеслась радостная весть: Спорткомитет СССР присвоил звание заслуженного мастера спорта всем, кто участвовал в обработке маршрута на Эверест и в самом восхождении. Находившийся в Катманду представитель Спорткомитета И. А. Калимулин также сообщил Е. И. Тамму, что в связи с ухудшением погоды руководство Спорткомитета приняло решение прекратить штурм вершины.

Между тем тройка Валерия Хомутова продолжала восхождение. Юрий Голодов, Владимир Пучков, Валерий Хомутов шли в хорошем темпе, несмотря на большой груз за плечами: они несли кислородные баллоны, которых в верхних лагерях уже не оставалось. Обе новости — и радостную и печальную — они узнали в четвертом лагере. Выслушав распоряжение Спорткомитета о прекращении штурма, тройка Хомутова приняла свое собственное решение — в тот же день начала подъем в пятый лагерь, куда пришла в 11 часов 30 минут ночи.

На следующий день они проснулись в 5 часов утра. Все в палатке было покрыто инеем — температура минус 10 градусов, а снаружи минус 40. Начались сборы, и, уловив момент в перемене погоды, в 6 часов утра тройка отправилась на штурм. В рюкзаках у них лежали флаги СССР, Непала и ООН, а также пионерский флаг и портрет Николая Рериха.

В 11 часов 30 минут Валерий Хомутов включил радию:

— База, база, вас вызывает вершина. Группа номер четыре достигла вершины Эвереста!

— Поздравляем вас, дорогие, поздравляем! — послышался в ответ радостный голос Евгения Игоревича.

В базовом лагере переводчик и радист экспедиции Юрий Кононов включил магнитофон и спросил восходителей, что бы они хотели передать с вершины на Родину. Они сказали, что шлют свои поздравления советскому народу, а также народам других стран, боровшимся с фашизмом, с Днем Победы. И добавили, что этому празднику они посвятили свое восхождение на Эверест.

Штурм Эвереста завершен. Одиннадцать советских альпинистов по новому, сложнейшему маршруту, не имея опыта восхождения в Гималаях, в чрезвычайно неблагоприятных погодных условиях сумели подняться на «третий полюс» планеты. Совершены два ночных восхождения, что является своеобразным рекордом в истории мирового альпинизма.

— Этот успех советских спортсменов окажет влияние на дальнейшее развитие мирового альпинизма, — заявил Эдмунд Хиллари после победы советских альпинистов. — Советская команда продемонстрировала непоколебимое стремление к победе, огромную моральную силу, чувства взаимопомощи, товарищества и единства. Каждый старался сделать для общего успеха все, что зависело от него, оказать помощь другим, даже принести в жертву свой личный успех ради общей труднодоступной цели. Все это достойно восхищения — подчеркнул первопроходец Эвереста.

— Когда я узнал о маршруте по контрфорсу юго-западной стены, то я не поверил, — признался Рейнхольд Месснер в разговоре с советскими альпинистами.

«Массовый психоз», «осознанное самоубийство» — такую запись он сделал накануне восхождения в своем дневнике и поставил 5 против 95, что ни один из советских спортсменов не дойдет до вершины этим путем. Но они поднялись. И не один человек, а одиннадцать!

— Уверен, советские альпинисты сказали свое веское слово в горовосхождениях двадцатого века, — заключил выдающийся альпинист, покоривший почти все восьмитысячники (причем дважды Эверест), побывавший на высочайших вершинах всех континентов и частей света, за исключением пока высочайшей точки Антарктиды.

14 мая начался демонтаж базового лагеря, а 15 мая непальский вертолет эвакуировал в Катманду обморозившихся Мысловского и Хрищатого, а также Москальцова. По прибытии в Москву похудевшего на 16 килограммов Мысловского долго лечили в ожоговом центре Института хирургии имени А. В. Вишневского АМН СССР, но сохранить фаланги пальцев на руках так и не удалось.

— С альпинизмом теперь, наверное, покончено навсегда? — спросил я Мысловского.

— Уже летом следующего, тысяча девятьсот восемьдесят третьего года я совершил четыре восхождения. Два раза по одному и тому же маршруту не хожу…

«Потому что он есть»

— Сэр, я открыл высочайшую в мире вершину! — воскликнул, ворвавшись в кабинет начальника топографической службы Индии, весь взмокший от волнения главный вычислитель Радханатх Сикхдар.

Утверждают, что все произошло именно так. Но… как бы ни были велики заслуги Радханатха Сикхдара перед индийской топографической службой, непосредственно подсчетами высоты заснеженных пиков он никогда не занимался. Об этом свидетельствуют его биографические данные.

И что бы ни говорили по этому поводу мнимые свидетели, безусловно одно: пик Эверест, что называется, не открыли в прямом смысле этого слова — он был вычислен за конторским столом. Именно вычислен! Произошло это в 1852 году. Немногим более 130 лет назад. А до этого…

На протяжении ста лет самой высокой вершиной на земном шаре считался потухший вулкан Чимборасо в центральной части эквадорских Анд высотой всего 6310 метров. Затем в качестве величайших пиков на земле почитались гималайские вершины. Сначала слава пика номер один снизошла на Дхаулагири (8172 метра), затем на Канченджангу (8598 метров), Макалу (8481 метр) и, наконец, на Гауризанкар (7145 метров).

Действительно, Гауризанкар некоторое время в учебниках и на картах обозначался высочайшим пиком планеты. Корона первой вершины мира была отдана этому семитысячнику по недоразумению. Его долгое время отождествляли с Пиком XV (под таким названием был обозначен будущий Эверест в ходе первых топографических изысканий в Гималаях в 1845–1850 годах). Справедливость восторжествовала лишь в 1903 году, когда было неопровержимо доказано, что Гауризанкар — совсем другая вершина, которой тягаться по высоте с отстоящим от нее на 58 километров к востоку Пиком XV явно не под силу.

Мы не указываем высоту Пика XV, или Эвереста (так в 1856 году была названа эта вершина в честь Джорджа Эвереста, английского полковника, возглавлявшего топографическую службу Индии на протяжении двадцати лет, до 1843 года), далеко не случайно. Ведь до сих пор не прекращаются споры относительно того, на сколько метров Эверест возвышается над землей от «нулевой отметки». Даже на страницах вполне авторитетных изданий его высота «колеблется» от 8825 до 8888 метров. В результате первых топографических съемок его «средняя», также вычисленная высота составила 8839,8 метра, а к 1902 году, согласно новым вычислениям, он «подрос» на 42,4 метра и достиг высоты 8882,2 метра.

Однако эти вычисления нельзя считать окончательными. Так, в 1955 году был уточнен рост гиганта и названа новая цифра — 8851,23 метра. Хотя этим подсчетам отдают предпочтение многие ученые, все-таки альпинисты и географы чаще всего называют еще одну высоту — 8848 метров. Хотя и эту цифру без особого труда можно оспорить — доказано, что вследствие тектонических и других процессов в природе Эверест постоянно «набирает» высоту, — чтобы не вносить путаницу, мы будем придерживаться цифры 8848 метров.

Кстати, относительно недавно слава Эвереста как высочайшего бастиона чуть было не рухнула. После второй мировой войны пальму первенства неожиданно стала оспаривать вершина Амнэ-Мачин в Западном Китае, причем речь шла о превосходстве не в десятки, а даже в сотни метров.

На этот раз «открытие» сделал не топограф, а… летчик. Американский пилот, пролетая над этим районом, заметил вершину, которая возвышалась над самолетом еще па несколько сотен метров. Бросив взгляд на высотомер, летчик не поверил глазам — стрелка стояла против 9300 метров. Американский журнал «Лайф» в 1949 году организовал даже специальную экспедицию для определения точной высоты новоявленной «супервершины». Однако сенсации суждено было жить недолго. Оказалось, что и такой прибор, как альтиметр, тоже не безгрешен. Результаты исследований показали, что в действительности высота Амнэ-Мачин, претендовавшей на титул единственного на земле девятитысячника, даже менее 6500 метров. Отметка 8848 метров так и осталась непревзойденной.

Как бы цифра 8848 ни впечатляла, она в конечном счете остается пусть и рекордной, но цифрой. Однако за ней стоит самая величайшая вершина, пик очарования, предмет вожделений альпинистов.

С незапамятных времен скрытый за облаками неприступный пик вызывал трепетное поклонение местных жителей, порождал мистические легенды и сказания.

В древнейшем священном тибетском писании он упоминается под названием Му-ти Гу-ти Ча-пу Лонг-нга, что означает «Ты не увидишь вершину пика, находясь у его подножия, но ты сможешь увидеть ее издали, с девяти сторон, а если птица вознамерится пролететь на высоте его вершины, то непременно ослепнет». Не случайно и сейчас тибетцы называют его Джомолунгмой, что в переводе с тибетского означает «Богиня — мать мира», а непальцы — Сагарматхой («Вершина неба» или «Небесная вершина»). Тибетцы и непальцы испокон веков боготворили этот пик, даже не подозревая, что он самый великий на земле.

И по сей день для жителей Гималаев он остается «Вершиной неба» или «Богиней — матерью мира», скорее даже властелином, чем матерью, так как эта вершина не только по-матерински не приласкала никого, но часто в гневе обрушивалась на бросающих ей вызов смельчаков, и тогда альпинистские экспедиции заканчивались трагически.

Весть об открытии в 1852 году «третьего полюса» земли никого не оставила безразличным. Одни удивлялись и восхищались, другие, охваченные страстным желанием познать тайну этого чуда природы, навсегда потеряли покой.

Идея покорить Эверест зародилась еще в 1880 году среди членов альпийского клуба Англии. То, что это произошло именно в Англии, не случайно. В то время, пожалуй, лишь англичане были хоть как-то знакомы с районом Эвереста. План же восхождения был разработан известным знатоком Гималаев английским генералом Чарлзом Брюсом в 1893 году, однако претворить его в жизнь оказалось невозможным: Эверест расположен на границе Непала с Тибетом, куда доступ иностранцам в то время был строжайше запрещен. Так что первая попытка совершить восхождение на Эверест потерпела неудачу отнюдь не по причинам альпинистского характера.

Однако одержимые страстью побывать на вершине пика не сдавались. С идеей подняться на Эверест без предварительной разведки через Тибет выступил в 1905 году Д. Фрешфильд, но и от этого проекта пришлось отказаться по причинам дипломатического характера. Затем в 1913 году рекогносцировочный подход к Эвересту через Северо-Западный Сикким совершила группа Дж. Ноэля. Ей удалось даже проникнуть на территорию Тибета, но подойти к подножию пика снова оказалось невозможным. Предпринималось еще несколько попыток получить разрешение на экспедицию на Эверест, но все они в конечном счете заканчивались отказом.

И вот 20 декабря 1920 года далай-лама — он был не только духовным главой Тибета — наконец-то дал согласие на экспедицию. И уже осенью 1921 года на Эверест двинулась первая группа альпинистов, которой руководил английский полковник Ч. К. Говард-Бэри. Хотя задачи перед первой экспедицией стояли по нынешним временам довольно скромные — провести альпинистскую разведку и составить обзорную карту района, спортсмены добились знаменательных успехов. 24 сентября ее участники, среди них был и Джордж Мэллори, поднялись на Чанг Ла (Северное седло) через Восточный Ронгбук и наметили путь к вершине по северному ребру и далее по северо-восточному гребню.

Первую экспедицию Эверест не отпустил с миром. На подходах к вершине через Тибет, на высоте 5190 метров, от сердечной недостаточности скончался врач А. М. Келлас. На алтарь «Вершины неба» была возложена первая жертва.

На следующий год, весной, экспедицию снарядил сам Чарлз Брюс. И в этом восхождении участвовал Мэллори. Именно ему и еще двум спортсменам впервые в истории удалось подняться на высоту выше 8000 метров. Они достигли отметки 8235 метров и при этом не пользовались кислородными аппаратами. Затем на штурм Эвереста отправилась вторая штурмовая группа в составе Дж. Финча и Дж. Брюса. Они впервые применили на Эвересте кислородные аппараты и поднялись на высоту 8326 метров. Оставалось всего 522 метра, но они оказались непреодолимыми. 7 июня была предпринята третья попытка, однако на подходе к Северному седлу на группу смельчаков, которых возглавлял опять же Мэллори, обрушилась лавина.

На этот раз Мэллори чудом удалось выйти победителем из смертельной схватки с непокорным колоссом. Но Эверест взял свое: под лавиной погибло семь шерпов.

Весной 1924 года Ч. Брюс вновь начал осаду Эвереста. И снова с севера по Восточному Ронгбукскому леднику через Северное седло. 4 июня Т. Сомервелл достиг высоты 8540 метров, а Е. Нортон установил официальный мировой рекорд — 8572 метра без помощи кислородных аппаратов, который был побит лишь 29 лет спустя, в 1953 году, да и то с применением кислорода.

Эверест делает еще одну уступку человеку, но какой ценой! В буране погибли два высокогорных носильщика-шерпа, один носильщик-тибетец умер от пневмонии, а другой участник экспедиции — от горной болезни и холода в лагере на леднике Ронгбук. Да и сам руководитель экспедиции Ч. Брюс заболел и вынужден был вернуться.

В списках этой экспедиции вновь значился Дж. Мэллори. Это был третий за последние четыре года вызов Мэллори Эвересту. Ему было уже 38 лет, и он понимал, что четвертой попытки может и не быть. «В третий и последний раз поднимаемся мы по восточному Ронгбукскому леднику, и будь что будет, — писал альпинист, навечно оставшийся в истории покорения Эвереста.

Мэллори со своим товарищем по восхождению Ирвином вышли из шестого лагеря, разбитого на высоте 8174 метра. Когда другой участник экспедиции Н. Оделл, вызвавшийся обеспечивать бросок Мэллори и Ирвина на вершину Эвереста, пришел 8 июня в шестой лагерь, то застал там довольно странную картину. Не только внутри небольшой брезентовой палатки, но и вокруг нее царил полный беспорядок. Повсюду валялись кислородные баллоны, патрубки и разное оборудование. Создавалось впечатление, будто случилось что-то непредвиденное, экстраординарное. Должно быть, что-то заставило альпинистов принять фатальное решение: сейчас или никогда! Вероятно, наспех приведя в порядок кислородные аппараты, побросав все лишнее, они в отчаянии устремились на штурм…

Оделл перерыл весь лагерь, пытаясь найти в хаосе записку Мэллори, — тот всегда оставлял весточку, в которой обычно сообщал, что сделано и что намерен предпринять. Но записки не оказалось. Судя по всему, действительно что-то заставило альпинистов быстро покинуть лагерь. На это указывали и забытые там пирофакелы, которыми можно было бы в случае необходимости подать сигнал бедствия…

В последний раз Оделл видел Мэллори и Ирвина утром 8 июня. Облако, которое плотной завесой закрывало вершину Эвереста, внезапно рассеялось, и Оделл ясно различил две движущиеся на высоте 8662 метра точки. Через какое-то мгновение пелена вновь поглотила их.

Как ни хотелось Оделлу остаться в шестом лагере, чтобы в случае необходимости оказать двум восходителям первую медицинскую помощь, но этого делать было нельзя. Единственная палатка могла вместить не более двух человек, а провести ночь под открытым небом на ледяном ветру — это самоубийство. Оставив на самом видном месте компас Мэллори, который тот накануне забыл в пятом лагере, Оделл спустился в четвертый лагерь, чтобы затем вернуться.

На следующий день, в полдень, Оделл отправился в пятый лагерь. Достаточно было беглого осмотра, чтобы убедиться, что после него туда никто не приходил. Такая же картина была и в шестом лагере. Ничего не тронуто, а компас Мэллори по-прежнему лежал на видном месте у входа в зеленую палатку. Мэллори и Ирвин не появлялись ни в пятом, ни в шестом лагере. Прошло уже два дня, стояли сильные морозы с порывистым шквальным ветром и пургой. Так что на их спасение никаких надежд не оставалось…

Но тем не менее Оделл был полон уверенности, что Мэллори и Ирвину удалось покорить Эверест. И, кто знает, может, где-то среди лавин вместе с отважными альпинистами похоронена тайна их успеха, который может оценить сполна лишь альпинист-первопроходец.

Очень хотелось бы разделить уверенность Оделла в победе Мэллори и Ирвина над Эверестом. Но для того чтобы гипотеза стала бесспорным фактом, нужны неопровержимые доказательства. Альпинистов было всего двое, и ни одного из них Эверест не отпустил со своего склона. А посему пролить свет на истинный ход событий могут лишь их личные вещи…

И вот рано утром 30 мая 1933 года участник английской экспедиции Уин Харрис увидел на высоте 8450 метров ледоруб. Он лежал на гладкой скальной плите у ног альпиниста. На блестящей стальной головке ледоруба отчетливо была видна выбитая надпись «Иллич из Тача». У Харриса учащенно забилось сердце: ведь именно такие ледорубы были у Мэллори и Ирвина.

Но как ледоруб попал туда? Если его обронили, то он не смог бы удержаться на гладкой, почти отполированной поверхности. Следовательно, его кто-то положил. Вероятно, Мэллори и Ирвин шли в связке. Один из них оступился и потянул за собой другого, а тот попытался как-то зацепиться, чтобы приостановить падение. Видимо, снег был недостаточно глубоким, чтобы упереться ногами. Не оказалось льда, в который можно было бы зарубить ледоруб. Судя по всему, пришлось положить его рядом, чтобы высвободить руки и попытаться удержать веревку. В практике альпинизма такое не редкость. Но сил явно не хватило, и…

Прочитав эти строки, скептик явно пожмет плечами: найденный ледоруб еще не свидетельствует о том, что Мэллори и Ирвин побывали на вершине Эвереста, ведь несчастный случай мог произойти и во время подъема. И это, конечно, исключать нельзя. Однако трудно поверить, что с такими опытными альпинистами, как Мэллори и Ирвин, мог произойти несчастный случай в таких относительно несложных условиях: ведь Оделл в поисках Мэллори и Ирвина в одиночку дважды поднимался на высоту 8230 метров. Так что можно предположить, что катастрофа произошла при спуске. И если рассчитать график восхождения Мэллори и Ирвина, то спуск должен был происходить ночью, когда, чтобы не потерять друг друга в кромешной темноте, связка просто необходима. А спускаться пришлось буквально на ощупь, по наитию — компас-то Мэллори забыл в пятом лагере. В такой ситуации любая случайность могла оказаться роковой. Тогда… найденный ледоруб может служить ключом к разгадке восхождения Мэллори и Ирвина.

Вот уже более шести десятилетий альпинистский мир будоражит вопрос: был ли Эверест покорен Мэллори и Ирвином в июне 1924 года? Споры вокруг этого разгорелись с новой силой после того, как стало известно, что китайский альпинист Уанг Хонгбяо видел «тело англичанина» на высоте 8100 метров. Уанг Хонгбяо — участник китайской экспедиции на Эверест в мае 1975 года — входил в первую штурмовую группу, которой так и не удалось добраться до вершины. О своей «находке» Уанг Хонгбяо рассказал в октябре 1979 года японскому спортсмену Хасегава на северном склоне Эвереста во время рекогносцировочной экспедиции, в которой он был проводником. К сожалению, японский альпинист не знал китайского языка, а китайский — японского. Однако из красноречивых жестов, схематических рисунков и цифр, начертанных ледорубом на снегу, Хасегава понял, что Уанг Хонгбяо видел «тело англичанина» за камнями. «Вместо щек у неизвестного альпиниста зияли дыры, рот был приоткрыт, а одежда настолько истлела, что при прикосновении превращалась в труху». Никаких других подробностей Хасегаве не удалось выяснить. На следующий день обрушилась лавина. Уанг Хонгбяо и еще один китайский альпинист погибли и унесли с собой тайну, сам Хасегава отделался пятью сломанными ребрами.

Судьба Мэллори и Ирвина не оставляет равнодушными их товарищей по спорту и сегодня. Да и как забыть Джорджа Мэллори — ведь именно ему принадлежит уже ставшая крылатой фраза:

— Хочу покорить Эверест, потому что он есть!

Альпинисты, наши современники, до сих пор пытаются найти следы экспедиции Мэллори и Ирвина. Они надеются на удачу — вдруг им повезет и удастся найти фотоаппарат. Эксперты уверены, что светочувствительный материал все еще можно обработать, и тогда…

Семь жертв во время экспедиции 1922 года и гибель Мэллори и Ирвина в 1924 году заставили далай-ламу наложить табу на дальнейшие восхождения на Эверест. Запрет был обоснован следующим: «Вторжение человека в обитель богов, живущих на вершине пика, беспокоит и раздражает их».

Разрешение на очередную экспедицию было получено лишь спустя девять лет. Группа английских альпинистов, снаряженная в 1933 году Г. Раттледжем, не добилась выдающихся успехов, не считая находки ледоруба, о котором шла речь выше.

Правда, чтобы быть точным, следует добавить, что в том же году Эверест был побежден, но с помощью… самолета. Гибель восходителей на склоне пика (три экспедиции — четырнадцать смертей) с еще большей силой приковала внимание к Эвересту. Кто знает, может, и вправду на нем живут боги, которые строго охраняют свою обитель. И вот человек призвал на помощь технику. Первая авиаэкспедиция на Эверест состоялась 3 апреля 1933 года. Самолет взял старт из города Пурния (Бихар), облетел вершину пика и вернулся. Полет был повторен 19 апреля. Миф о гневных богах напрочь был развеян. Конечно, человек может тягаться с Эверестом, но шутить с ним нельзя: любая фамильярность наказывается слишком строго.

Так, весной 1934 года англичанин М. Уилсон решил посадить самолет на склоне Эвереста, как можно ближе к вершине, и затем подняться до нее пешком. Он даже вылетел из Англии, но самолет был перехвачен в Каире. Тогда он предпринимает первую в истории попытку покорить Эверест в одиночку. Замаскировавшись под местного жителя, он тайно проник в Тибет и нанял там трех носильщиков. Но те, убедившись в полной безрассудности этой авантюры, отказались сопровождать его при восхождении. М. Уилсон пошел один и даже добрался до высоты 6400 метров, где разбил третий лагерь, которому суждено было стать для него последним. 29 мая он покинул состоявший из одной палатки лагерь, направился в сторону Северного седла и… погиб от холода и истощения. Тело М. Уилсона и дневники были найдены неподалеку от его лагеря год спустя экспедицией Э. Шиптона. Группе Э. Шиптона удалось тогда подняться лишь до Северного седла, куда она добралась 12 июля. К тому времени наступил муссон, и усилилась угроза лавин. Пришлось все-таки отступить.

В 1936 и 1938 годах были предприняты еще две экспедиции. И опять безуспешно. В 1947 году, тринадцать лет спустя после попытки М. Уилсона, одиночное восхождение предпринял канадец Е. Денман. Его сопровождали два шерпа, один из них — будущий первопроходец Эвереста Норгей Тенцинг. Однако Денману не удалось добраться даже до Северного седла.

В 1950 году открывается совершенно новая страница саги об Эвересте. Непал гостеприимно распахнул двери для иностранных альпинистов. Проведена первая рекогносцировка подхода к вершине со стороны Непала. Англичанин Г. Тильман (он возглавлял экспедицию в 1938 году) вместе с сыном руководителя группы американских альпинистов Ч. Хаустоном достигли ледника Кхумбу (5400 метров).

Весной 1951 года снова в единоборство с вершиной вступает датчанин К. Бекер-Ларсен. Но и эта попытка закончилась неудачей. Он не достиг даже Северного седла.

Осенью того же года экспедицию на Эверест организовал Эрик Шиптон. Ей не удалось добраться до вершины, но ее результаты трудно переоценить. Именно ей в ходе рекогносцировочных работ удалось определить в принципе проходимый маршрут на вершину Эвереста с непальской стороны. И не случайно после отчета Э. Шиптона в Англии началась лихорадочная подготовка к большой экспедиции. Однако ее удалось осуществить лишь в 1953 году.

Нарушив «монополию» английских альпинистов на Эверест, в дело покорения пика включились швейцарцы. Им удалось раньше англичан забронировать у непальского правительства право восхождения в 1952 году. А на предложение швейцарцев организовать совместную экспедицию англичане ответили отказом.

28 мая швейцарец Р. Ламбер в связке с Норгеем Тенцингом достигли высоты 8500 метров. До вершины оставалось буквально рукой подать, но плохая погода и истощение сил вынудили альпинистов отступить.

Осенью они снова оказались на склоне Эвереста. Сначала особых проблем у них не было, но 31 октября при подъеме к Южному седлу произошел ледовый обвал, в результате чего один шерп погиб, а трое были ранены. 19 ноября Р. Ламбер, Э. Рейсс и Норгей Тенцинг достигли высоты 8100 метров, однако сорокапятиградусный мороз и ураганный ветер вынудили их повернуть. Вконец измученные, альпинисты спустились вниз. Пожалуй, обиднее всего было Тенцингу: шестая попытка его покорить Эверест закончилась неудачей. Обидно, что произошло это после преодоления границы «зоны смерти», которая, по широко бытовавшему в то время мнению, пролегала на высоте 8000 метров.

Конечно, Норгей Тенцинг — простой шерп из затерявшегося в Гималаях селения Солу-Кхумбу — не мог тогда и предполагать, что всего через каких-нибудь шесть месяцев и десять дней ему посчастливится посмотреть на мир с вершины Эвереста.

Мечта шерпа осуществилась 29 мая 1953 года, в 11 часов 30 минут: он и Эдмунд Хиллари стояли на вершине Эвереста. Однако после их успешного восхождения страсти вокруг высочайшего пика не только не утихли, но все более разгорались. Это вполне понятно: каждый альпинист мечтает побывать там.

«Горы покорить нельзя…»

«Горы покорить нельзя — они лишь позволяют людям подниматься на их вершины», — пришли на память мне слова известного альпиниста Э. Шиптона, когда весной 1977 года Кейт Вудфорд, руководитель новозеландской экспедиции перед восхождением заявил:

— Экспедиция на Эверест — это скорее не риск, а приключение.

Высказаны два противоположных суждения, да и авторы их, судя по всему, люди разные. Первый — убеленный сединами человек, оставивший неизгладимый след в истории альпинизма. Он доказал принципиальную возможность подъема на Эверест по маршруту, по которому впоследствии новозеландцу Эдмунду Хиллари и шерпу Норгею Тенцингу удалось добраться до вершины 8848-метрового, закованного в ледяной панцирь бастиона. Второй — в то время двадцатидевятилетний альпинист, получивший известность в 1977 году, да и то лишь потому, что возглавил экспедицию на величайшую вершину мира. Роднило их, пожалуй, только одно: ни тому, ни другому не удалось побывать на вершине Эвереста.

После Эдмунда Хиллари и Норгея Тенцинга Эверест позволил добраться до своей вершины еще более 160 альпинистам из различных стран мира. 16 мая 1975 года на Эверест впервые в истории поднялась женщина — японка Юнко Табей.

По традиции, достигнув вершины, спортсмены обычно укрепляют на Эвересте флаги — своей страны, Непала и ООН. Сейчас небольшая площадка на его вершине могла бы представлять волнующее зрелище. На узкой полоске шириной в один и длиной в семь метров развивались бы флаги многих стран мира. Однако такого не произошло. В конце мая 1975 года на Эверест поднялись альпинисты КНР. Вслед за ними восхождение совершили английские спортсмены, и их взору предстала абсолютно голая площадка с единственным, накрепко укрепленным на трехметровой треноге флагом КНР. Именно к этой треноге осенью 1976 года участник американской экспедиции Крис Чандлер (он погиб в начале 1985 года при восхождении на восьмитысячник Канченджангу) привязал шарфик — подарок невесты. По стечению обстоятельств американским спортсменам так и не удалось на вершине установить флаг своей страны, хотя их экспедиция была посвящена двухсотлетию независимости США.

Завершающий штурм вершины вели Крис Чандлер и Боб Кормак, а также шерп Анг Фурба. Однако последнему, в рюкзаке которого находились флаги США и Непала, не суждено было добраться до вершины: примерно метрах в двухстах от заветной цели отказал кислородный аппарат, и Анг был вынужден вернуться назад. Анга Фурба потрясла неудача — третья попытка покорить вершину снова закончилась провалом.

Анту Фурба было тем обиднее, что во время этого восхождения шерпы не только выполняли роль высотных носильщиков, но и прокладывали американцам путь к вершине. Обычно впереди идут альпинисты, а за ними вслед двигаются шерпы (они несут оборудование и снаряжение). Во время этого подъема все было наоборот: именно шерпы прокладывали путь, подыскивали площадки и разбивали лагеря, а потом «на готовенькое» приходили американские спортсмены. Когда Анг Фурба спустился в базовый лагерь, на глазах у него блестели слезы.

Сейчас, когда на Эвересте побывало довольно много альпинистов, не всем покажется понятной трагедия Анга Фурба. В последнее время все чаще некоторые далекие от альпинизма люди утверждают, что Эверест не такая уж трудная вершина, а восхождение на нее — лишь увеселительная прогулка искателей острых ощущений. Тем более что там даже побывали женщины… и на Эвересте уже катаются на лыжах.

Правда, эти «знатоки» совершенно забывают о том, что первой женщине — Юнко Табей — удалось добраться до вершины исключительно благодаря помощи шерпа Анга Церинга. А Ханнелору Шмац (ФРГ), четвертую в мире альпинистку, побывавшую на вершине Эвереста, исполин не отпустил со своих склонов. Она скончалась при спуске от переохлаждения и истощения после холодной ночевки на высоте 8200 метров. Японский лыжник Юиси Миура ради рекламы и денег пытался спуститься по склону Эвереста (к тому же не с его вершины).

Он остался жив только благодаря счастливой случайности: если бы не парашют, который погасил скорость движения по ледяному панцирю, этот трюк закончился бы для спортсмена трагически еще на первом километре.

В 1976 году правительству Непала пришлось рассмотреть заявку на восхождение от… священника Ро-зенфорда из США. Этот святой отец, находясь далеко не в юношеском возрасте, воспылал желанием покорить Эверест, да еще поставил условие, что он будет штурмовать пик в гордом одиночестве. Пожалуй, это не лучший способ вознестись на небо. Правительство Непала по чисто гуманным соображениям отклонило столь сумасбродную заявку.

К сожалению, иногда к проблеме покорения Эвереста относятся без должного уважения даже сами альпинисты, о чем свидетельствует уже приведенное выше высказывание Кейта Вудфорда. Сам поход новозеландских спортсменов на вершину Эвереста весной 1977 года, который возглавил Кейт Вудфорд, свидетельствует об обратном.

Дело в том, что новозеландские спортсмены еще в 1973 году решили предпринять экспедицию на Эверест. Они попросили на это разрешение у непальского правительства, а тем временем сами собирали средства, необходимые для проведения большой экспедиции. Однако их надежды не оправдались, денег было мало. Чтобы не упустить случая, альпинисты решили впервые в истории покорить высочайший пик альпийским стилем восхождения.

До сих пор на Эверест снаряжались технически хорошо оснащенные, многочисленные экспедиции. Так, в уже известную нам американскую экспедицию входило 12 альпинистов и 36 опытных шерпов для заброски снаряжения в высотные лагеря. Как уже говорилось, вклад шерпов в успех экспедиции оказался огромным. Кроме того, чтобы доставить оборудование и снаряжение экспедиции в базовый лагерь, который был разбит на высоте 5486 метров, американцы наняли целую армию обыкновенных носильщиков. Однако после восхождения они все-таки утверждали, что были «стеснены в средствах». Правда, можно привести примеры несравненно более «пышных» экспедиций. Так, итальянских альпинистов, которые покоряли Эверест весной 1973 года, обслуживали даже вертолеты.

Новозеландцы, как известно, вынуждены были уповать лишь на свои силы. Единственное, что они могли себе позволить, — это нанять восемьдесят носильщиков для переброски снаряжения в базовый лагерь. Иными словами, новозеландские спортсмены стали как бы поневоле пионерами в области применения альпийского метода при восхождении на Эверест.

Альпийский стиль восхождения зародился в швейцарских и французских Альпах, а затем снискал себе популярность в других горах Европы и в Америке. Однако этот стиль, считающийся удачным для относительно невысоких пиков, никогда не применялся в непальских Гималаях. Он, в частности, отвергает традиционное участие в экспедициях на Гималаи носильщиков: спортсмены сами в составе небольших групп прокладывают путь и доставляют снаряжение из одного высотного лагеря в другой.

В состав новозеландской экспедиции на Эверест входило всего восемь альпинистов, то есть намного меньше, чем в предыдущих походах. Среди них никто в прошлом не поднимался выше 7000 метров над уровнем моря и ни разу не принимал участия в экспедициях в непальских Гималаях. Спортсмены предполагали разбить пять высотных лагерей, а не шесть, как обычно, причем они хотели это сделать без помощи надежных и проверенных шерпов. Единственное, в чем они, пожалуй, не проявили духа новаторства, так это в маршруте. Новозеландцы избрали для штурма традиционный маршрут по юго-восточному гребню, по которому впервые в 1953 году покорили Эверест Э. Хиллари и Тенцинг Норгей.

Сначала продвижение шло завидными темпами. 20 марта альпинисты разбили базовый лагерь на высоте 5400 метров, а 29-го числа того же месяца были уже на высоте 6160 метров, где организовали второй высотный лагерь.

Весной 1976 года восхождение на Эверест традиционным методом совершала совместная непало-английская экспедиция в составе 34 альпинистов. Второй лагерь они разбили 3 апреля (базовый лагерь совместной экспедиции был организован на четыре дня позже по сравнению с новозеландской) на высоте 5944 метра.

Таким образом, темпы, с которыми двигались две экспедиции, оказались практически одинаковыми. В непальской столице стали уже поговаривать, будто альпийский стиль восхождения завоевывает право на постоянную прописку.

Когда второй лагерь остался позади, погода резко испортилась, и тут же сказалось отсутствие помощников-шерпов. Альпинисты с трудом продвигались вперед. Им мешали резкие порывы ветра и сильный мороз. На бросок из третьего лагеря в четвертый (их разделяли 158 метров) обессиленные альпинисты потратили пятнадцать дней. Наконец 25 апреля новозеландцы разбили пятый лагерь, который по их плану должен был стать последним — штурмовым.

Пятый лагерь установили на высоте 7561 метр, в то время как даже при восхождении с установкой шести промежуточных лагерей пятый лагерь обычно разбивался на высоте 8000 метров, а шестой — штурмовой — обычно на высоте 8200–8400 метров. Слова Кейта Вудфорда, сказанные им перед восхождением, о том, что на склоне Эвереста будет разбито пять лагерей, оказались пророческими. Пятый лагерь действительно стал для них последним. 15 мая, находясь на высоте 7986 метров, альпинисты приняли решение прекратить подъем. Смертельно уставшие спортсмены не в силах были больше бороться с ветром и морозом.

Первая попытка применить при восхождении на Эверест альпийский стиль восхождения закончилась неудачей. Нельзя утверждать, что альпийский метод здесь вообще неприемлем. Первый блин всегда комом. Мнение, что покорение Эвереста малыми силами все-таки возможно, разделяет первопроходец Эдмунд Хиллари. По-прежнему в этот стиль верит и Кейт Вудфорд. После восхождения он сказал:

— Покорение Эвереста без помощи шерпов и небольшими, до разумных пределов, экспедициями возможно, но при условии благоприятной погоды.

Вероятно, дело не только в погоде. Альпийский стиль восхождения на Эверест может принести успех лишь в том случае, если каждый член экспедиции будет иметь достаточный опыт восхождения именно в Гималаях. Экспедиции по альпийскому стилю восхождения требуют тщательной подготовки спортсмена, и забывать об этом не следует.

Величайший пик уступал альпинистам уже не раз, и тем не менее каждое восхождение-это совершенно новые условия, совершенно новые преграды и подчас новые жертвы. Видимо, альпинистские страсти вокруг Эвереста никогда не утихнут.

Каждая экспедиция старается привнести что-то свое, ранее не испытанное, разгадать тайны пика, найти неизведанные маршруты, обеспечить подъем на вершину одновременно как можно большего числа спортсменов. Так, в течение только 1978 года на Эвересте побывало рекордное число альпинистов — 25 человек. Среди них представители Австрии, Непала, Польши, Франции и Швейцарии. Тем не менее за предыдущие 25 лет Эверест удалось покорить в общей сложности лишь 59 альпинистам.

Осенью 1979 года был установлен и рекорд скорости восхождения на Эверест. Альпинисты из ФРГ и сопровождающие их шерпы преодолели путь из базового лагеря до вершины пика всего за 31 день. В ходе этого восхождения славу спортсмена, покорившего Эверест дважды, завоевал шерп Пертемба. До него подобного выдающегося достижения добились всего два человека, и все они шерпы — племянник Тенцинга Норгея — Наванг Гомбу и Анг Фу, трагически погибший на склоне пика весной 1979 года.

То, что именно шерпам удалось дважды побывать на вершине Эвереста, на мой взгляд, произошло далеко не случайно, и не только потому, что они от рождения проходят естественную акклиматизацию в высокогорных условиях и, следовательно, значительно легче европейцев переносят кислородное голодание. Шерпы обладают исключительной выносливостью, самоотверженностью, мужеством. Ведь даже тогда, когда экспедиция наталкивается на непреодолимые преграды и встает вопрос, пробиваться дальше или отказаться от восхождения и возвращаться назад, именно шерпы первыми решительно выступают за штурм, подчас уговаривают альпинистов не прекращать экспедицию.

17 февраля 1980 года Эверест впервые в истории был покорен зимой. Это оказалось под силу польской команде, возглавляемой уже известным в непальских Гималаях Анджеем Завадой. Причем сообщение о победе поступило тогда, когда уже почти никто в успех не верил, а некоторые скептики стали подумывать о самом худшем. Ведь когда альпинисты достигли высоты 8000 метров, на смельчаков обрушились ураганные ветры (скорость порывов которых достигала 150 километров в час), метели, начались сильные морозы. Погода настолько испортилась, что альпинисты вынуждены были даже несколько спуститься, чтобы затем снова подняться.

Поджимали сроки: разрешение министерства туризма Непала на покорение пика истекало 17 февраля. И несмотря на сильный ветер, снегопад и мороз, 29-летние инженер-геодезист из Варшавы Лешек Чихи и инженер-электронщик из Вроцлава Кшиштоф Велицки предприняли отчаянную попытку подняться на вершину.

Товарищи по экспедиции с нетерпением ждали от них сообщений. Шли часы, а рация все молчала. 14 часов 25 минут. Наконец-то связь заработала. Послышался голос Кшиштофа Велицки. Он сообщил, что 17 февраля 1980 года, в 14 часов 20 минут, Эверест был впервые покорен зимой.

Сколько же сил было отдано спортсменами на этот штурм! Когда они оказались на вершине, у них не было даже сил поделиться радостью с товарищами, со «всем светом»: оба покорителя никак не могли отдышаться, прийти в себя от неимоверного физического и психического напряжения. Вконец изнервничавшиеся товарищи по экспедиции узнали о победе лишь через пять долгих минут после покорения вершины.

Однако альпинистам предстоял еще спуск. Снова проходили часы. Ведь подняться на пик — это полдела, надо еще спуститься. Очень часто опасность подстерегает именно во время спуска, когда невольно ослабевает внимание и острее чувствуется усталость.

На вершине Эвереста польские спортсмены обнаружили записку американского альпиниста Рея Генета, поднявшегося на Эверест в 1979 году: «Того, кто придет сюда вслед за мной, прошу позвонить мне: штат Аляска, 274-26-02». Однако Р. Генету не суждено было отпраздновать свою победу: Эверест не отпустил его живым.

По дороге назад Лешек Чихи и Кшиштоф Велицки натолкнулись на тело X. Шмац. Она лежала лицом вниз, навеки замерев в ледяных объятиях Эвереста.

Польские спортсмены продолжали спуск. Кшиштоф обморозил ноги, не хватало кислорода, не было сил двигаться, но альпинисты упорно боролись за жизнь. В критической ситуации они приняли единственно правильное решение: Лешек Чихи пошел вперед один, однако не для того, чтобы выжить, а чтобы заранее подготовить место для отдыха измученному товарищу.

Альпинисты в базовом лагере понимали, что спускаться Лешеку и Кшиштофу трудно, поэтому они прислушивались буквально к каждому шороху в постоянно включенных рациях. Покорителям было не до сообщений. Потом они признались, что во время спуска боролись с «усталостью, ветром, морозом, темнотой, физической болью и находились в сильном нервном напряжении».

Поляки благополучно спустились. Один из них оказался сотым, другой — сто первым покорителем Эвереста и оба — первыми, кто побывал на этом неприступном пике зимой.

Летом 1980 года попытку покорить Эверест в одиночку предпринял известный итальянский альпинист Рейнхольд Месснер. Более того, он решил подняться по практически не изученному северному склону и без кислородного аппарата.

Р. Месснер — не новичок на Эвересте. Еще осенью 1978 года он вместе с австрийским альпинистом Петером Хабелером впервые поднялся на «третий полюс» земли без применения кислорода. Однако в то время сообщение о бескислородном восхождении выглядело не только сенсацией, но и породило недоверие, в том числе среди самих восходителей на Эверест. Они хотели, чтобы Р. Месснер и П. Хабелер подробно рассказали о своем восхождении на международном симпозиуме по альпинизму, который проходил в то время в Катманду в рамках празднования 25-летия покорения Эвереста. Однако спортсмены сразу же после восхождения уехали.

Вскоре после восхождения Месснера и Хабелера я встретился с первопроходцем Эвереста шерпом Норгеем Тенцингом. Он не исключал возможности покорения Эвереста без кислорода, но подчеркнул, что для этого нужно совершить восхождение без аппарата от подножия до вершины пика. «Кто знает, может быть, они пользовались кислородом ночью или даже днем, а этого доказать или опровергнуть никто никогда не сможет».

Вокруг рекорда Р. Месснера и П. Хабелера было много споров. Удивительно, но сами спортсмены даже не пытались развеять сомнений. Многих смущала также и слишком высокая для бескислородного восхождения скорость заключительного подъема. Потом стало известно о загадочной пропаже в разбитом на Южном седле высотном лагере двух кислородных баллонов с масками и редукторами, которые затем принесли в более низкий лагерь… Р. Месснер и П. Хабелер. Дело дошло до того, что семь покорителей Эвереста направили на имя министра туризма Непала письмо, в котором просили уточнить детали восхождения Месснера и Хабелера на Эверест.

Как бы то ни было, но в 1980 году 35-летний Рейнхольд Месснер оказался снова на коварных склонах Эвереста, но теперь уже совершенно один. После шестинедельной активной акклиматизации он взбирался завидными темпами. Один день ему потребовался для подъема и разбивки первого лагеря на высоте 6400 метров и второго — 7300. Еще четыре дня — на штурм вершины, где он провел 20 августа 45 минут, и спуск.

— То, что мне пришлось пережить, не передать словами. Одиночное восхождение на Эверест где-то на пределе человеческих возможностей. Я лично исчерпал почти все свои силы, — сказал Рейнхольд после восхождения.

— Отдать пальму первенства Месснеру? Ни за что! Именно я буду первым, кто совершит восхождение на Эверест в одиночку зимой, — заявил Ясуо Като.

Он бросил вызов, но кому? Эвересту или Месснеру, а может быть… Как тут не вспомнить слова Месснера, которые он произнес в 1980 году:

— Совершать восхождение на Эверест одному — большое заблуждение… Я будто попал в неприятельский лагерь: ущелья враждебно следили за каждым моим шагом, ждали ошибок и были готовы убить меня… Это не что иное, как вызов смерти. Я выжил случайно…

Может быть, Като — падкий на сенсацию авантюрист, который не имеет никакого представления об альпинизме и об Эвересте наконец? Отнюдь нет. Ясуо Като получил признание в мировом альпинизме еще в 1969 году, когда он в составе японской экспедиции преодолел знаменитую своей сложностью Северную стену вершины Эйгер в Западных Альпах по диретиессиме, то есть по вертикали.

В 1973 году Като — на склонах Эвереста. Он и его товарищи по японской команде 26 октября впервые в истории восхождений на Эверест достигли вершины в послемуссонный период, но при спуске были вынуждены встать на холодный бивак и получили сильные обморожения. Като потерял все пальцы на ногах и три пальца на правой руке.

Подобная трагедия могла бы охладить страсти другого человека, но не Като. Он заказал специальные альпийские ботинки и снова отправился в горы, и именно в Гималаи. 3 мая 1980 года он вновь на вершине Эвереста, но теперь поднялся с северного склона. Последние 600 метров он шел один при непрерывном снегопаде. Ясуо Като стал первым покорителем Эвереста как с южного, так и с северного склона.

Для проведения одиночного зимнего «супервосхождения» в 1982 году Ясуо Като организовал экспедицию из семи японских альпинистов и четырех шерпов-высотников. Его помощники должны были разбить базовый и промежуточные лагеря, а также навесить веревки до восьмисоттысячной отметки по традиционному юго-восточному маршруту. В первых числах декабря 1982 года началась обработка пути, и уже через двенадцать дней были установлены четыре промежуточных лагеря.

23 декабря Ясуо Като покинул третий лагерь, разбитый на высоте 7300 метров, и исчез в снежном буране. За пять с половиной часов ему удалось добраться до высоты 8100 метров. Сильный ветер сделал дальнейший подъем невозможным. К тому же обломалась одна из кошек. Во время спуска он два раза падал, но, к счастью, отделался лишь ушибами. В лагерь Като вернулся с обморожениями средней степени. Попытка подняться в одиночку закончилась неудачей.

Передохнув четыре дня, он снова попытался штурмовать непокорную вершину, но теперь уже с товарищем по экспедиции Тосиаки Кабаяси. Кислорода оставалось всего на четырнадцать часов работы, с питанием дела обстояли не лучшим образом — сказались просчеты в организации экспедиции.

В 5 часов утра 27 декабря они приступили к штурму. Шли без страховки. Ветер валил с ног, шел сильный снег, стоял сорокаградусный мороз. С середины пути Кабаяси начал отставать. Разрыв между альпинистами увеличивался с каждым шагом. В 85 метрах от вершины Кабаяси, истощенный скудным кислородным пайком и измученный невыносимым холодом, прекратил подъем. Однако Ясуо Като продолжал карабкаться вверх и в 15 часов 55 минут достиг вершины.

В третий раз! Ясуо Като стал первым в истории альпинистом, покорившим Эверест весной, осенью и зимой, вторым — после шерпа Сондаре — трижды побывавшим на вершине «третьего полюса» земли.

Спуск оказался еще более трудным. Чтобы преодолеть 85 метров, разделявших его с Кабаяси, потребовалось три часа. Они встретились уже в полной темноте. В 19 часов Като передал по рации дежурившему во втором лагере Сасаки:

— Кабаяси мучается от жестоких обморожений на руках и ногах, полностью истощен. Мое самочувствие относительно хорошее, и мы удобно устроились.

Сасаки Ёсимаса предложил выслать на помощь шерпа-высотника, но Като отказался. Они остановились на холодную ночевку без кислорода и без спальных мешков при 32-градусном морозе.

Во втором лагере, палатку которого содрогал сильный ветер, в 19 часов 30 минут заработала рация и вновь послышался голос Ясуо Като:

— Здесь очень холодно, и я страшно замерз. На следующий сеанс выйду завтра, в семь часов утра. Доброй ночи, Сасаки…

Это были последние слова Ясуо Като. Утром на связь он не вышел.

Всю ночь с 27 на 28 декабря шел. сильный снег, бушевал ураганный ветер. Сорвало даже палатку Сасаки. Утром 28 декабря он послал на поиски шерпа Наванга. Тот поднялся до 8000 метров, но никаких следов японских альпинистов не нашел. Поиски Я. Като и Т. Кабаяси продолжались два дня.

— Их больше нет, — коротко сообщил Сасаки Есимаса в Катманду 30 декабря.

Многие не хотели верить в смерть Ясуо Като, которого называли «железным человеком Гималаев». Те, кто все-таки надеялся на чудо, еще более уверовали в возможность спасения Я. Като после того, как стало известно о судьбе бельгийского альпиниста Жана Бурже, входившего в состав французской экспедиции (она совершала восхождение на Эверест одновременно с японской, но по западному гребню).

В тот же день, когда министерство туризма Непала сообщило о трагичной телеграмме Сасаки Есимаса, в министерство поступила радиограмма из базового лагеря французской экспедиции о гибели Жана Бурже. Во время восхождения, говорилось в сообщении, он заболел горной болезнью и решил спускаться в первый промежуточный лагерь, но по дороге упал в глубокую трещину. Участники французской экспедиции прекратили подъем и три дня вели безуспешные поиски тела погибшего товарища, после чего было официально объявлено о смерти Жана Бурже.

Спустя две недели, 14 января, у здания французского посольства в Катманду остановилось такси, из него вышел человек. Сотрудники посольства в оцепенении разглядывали «привидение»… Перед ними стоял живой Жан Бурже!

На состоявшейся в тот же день пресс-конференции Жан Бурже рассказал журналистам свою одиссею. Пролетев почти 100 метров по совершенно гладкому склону, он ударился о ледяную площадку, которая задержала его падение, и потерял сознание. Первым ощущением, когда Жан Бурже пришел в себя, было то, что он еще жив и не ранен. Начал спуск. Ночь провел в расщелине в верхней части ледника Ронгбук без пищи и спального мешка. Только к вечеру следующего дня удалось добраться до первого селения, где его страшно испугались, приняв за… «снежного человека». Больших трудов стоило Бурже убедить жителей, что он не йети, а жертва несчастного случая на Эвересте. Только тогда ему предложили чай и горячую еду, о чем он так долго мечтал.

Кстати, Жан Бурже «возвращался из мертвых» уже второй раз. В 1966 году он попал в лавину на семитысячнике Ношак в Афганистане и в течение недели его считали погибшим.

20 апреля 1984 года впервые удалось покорить Эверест по западному маршруту в одиночку и без кислорода болгарскому спортсмену Христо Проданову.

Вместе с шерпом Ранджи он разбил последний, пятый лагерь на высоте 8120 метров, откуда на следующий день в 5 часов 45 минут утра они отправились на штурм. Однако подъем в сорокаградусный мороз оказался не под силу Ранджи, и он вскоре повернул назад. Последние 345 метров X. Проданов преодолел за семь часов десять минут и установил еще один рекорд: до него никто так рано весной не достигал вершины Эвереста. Христо Проданов стал 151-м покорителем Эвереста. Оставив на память Эвересту свою кинокамеру среди кислородных баллонов советских альпинистов, побывавших на вершине за два года до него, Христо начал спуск. Он шел в хорошем темпе, но полная темнота все-таки застигла его на высоте около 8500 метров.

С рассветом члены болгарской экспедиции поспешили на помощь Проданову, который, несмотря на усталость и истощение, после холодной ночевки все-таки продолжал спуск.

Между тем сигналы радиопередатчика Христо Проданова становились все слабее и слабее. Из обрывочных фраз стало ясно, что он потерял ориентировку, лишился перчаток, не чувствует рук. Последнее, что услышали от него в базовом лагере экспедиции в 19 часов 30 минут, — это щелчок коммутатора его радиопередатчика.

Из-за плохой погоды на неделю были отложены все попытки повторного восхождения, однако поиски Христо Проданова продолжались. Ценой неимоверных усилий Любомир Янков пытался найти хотя бы тело своего товарища. Ему удалось добраться до высоты 8500 метров уже в полной темноте, но он все шел и шел вверх и чуть не погиб сам в снежном буране. Вовремя подоспел Иван Вылчев.

Несмотря на гибель своего самого опытного товарища, болгарские альпинисты все-таки пошли на штурм Эвереста. 8 мая первая связка — Иван Вылчев и Методи Савов — достигла вершины и установила там национальный флаг Болгарии. Однако западный маршрут, который альпинисты прозвали «жестоким путем», оказался более чем жестоким. Пришлось опускаться, проваливаясь по грудь в свеженаметанные сугробы, а тут еще постоянная опасность снежных обвалов, трещин… Болгарская экспедиция обратилась по рации к министерству туризма Непала и к индийской экспедиции, которая поднималась по восточному гребню, с просьбой разрешить Вылчеву и Савову спуск по маршруту индийских альпинистов. Разрешение последовало, но болгарским спортсменам удалось спуститься лишь до высоты 8750 метров, где они и заночевали. Это был вынужденный, аварийный спуск.

9 мая, в 10 часов 08 минут, на вершину Эвереста поднялась вторая группа болгарских альпинистов — Кирилл Досков и Николай Петков. На пресс-конференции в Катманду руководитель болгарской экспедиции Аврам Аврамов заявил, что успех спортсменов НРБ в значительной мере достигнут благодаря советским друзьям:

— Нам помогли не только тренировки в СССР, но и советское альпинистское оборудование. Мы убедились в его надежности, а советское кислородное оборудование вообще считаем лучшим в мире. Им, кстати, пользовались и индийские альпинисты, совершавшие одновременно с нами восхождение на Эверест.

Когда К. Дооков и Н. Петков поднялись на Эверест, снегопад прекратился, туман рассеялся, и им без особого труда удалось догнать первую связку. По пути болгарские альпинисты встретили участника индийской экспедиции Пху Джорджи.

П. Джорджи удалось подняться на вершину Эвереста без кислорода и в одиночку. Он начал штурм вместе с Ритой Гомбу — внучкой первопроходца Эвереста Норгея Тенцинга — и с шерпом-высотником, но они дошли только до южной вершины и вынуждены были повернуть назад.

23 мая на Эверест поднялись еще три участника индийской экспедиции, в том числе 28-летняя преподавательница колледжа Бачендра Пал. Она стала пятой женщиной, побывавшей на неприступном пике.

Восхождение индийской экспедиции также не обошлось без жертв. Один индийский альпинист погиб в лавине, несколько человек получили увечья.

Весной 1984 года две экспедиции — английская и американская — пытались штурмовать Эверест. Английская экспедиция закончилась трагически: над ними тоже пронеслась лавина, в которой погиб один альпинист и трое получили ранения. Отказались от попытки побывать на вершине «третьего полюса» земли и американские спортсмены.

В ходе осеннего альпинистского сезона в непальских Гималаях на Эверест совершали восхождение еще три экспедиции — из Чехословакии, Голландии, а также совместная австралийско-новозеландская.

Сначала спортсмены из ЧССР намеревались подняться так называемым «советским маршрутом» — по юго-западной стене. Однако сложность пути и крайне неблагоприятная погода вынудили альпинистов изменить маршрут и начать восхождение по южному склону. 15 октября вершины Эвереста достигли три участника экспедиции — пятидесятилетний Иозеф Псотка, самый старший по возрасту покоритель пика, а также Золтан Демьян и Анг Рита. Однако победа чехословацких спортсменов была омрачена гибелью И. Псотки. Он сорвался во время спуска из пятого лагеря в четвертый.

Из голландской экспедиции на вершину удалось подняться лишь 33-летнему инструктору по туризму из Амстердама Барту Бошу. Он стал первым голландцем — покорителем Эвереста.

Восхождение австралийско-новозеландской экспедиции закончилось трагически. Два австралийских альпиниста погибли на подступах к вершине. Но как бы то ни было, эта экспедиция войдет в историю покорения Эвереста — хотя бы потому, что ее возглавлял сын первопроходца Эвереста Эдмунда Хиллари 29-летний Питер. Перед восхождением Хиллари-младший сказал, что для поддержания семейной традиции он просто не может не побывать на Эвересте. Сам же Эдмунд Хиллари осенью 1984 года был назначен послом Новой Зеландии в Непале.

Со времени первого восхождения на Эверест прошло более тридцати лет. Число экспедиций на «третий полюс» земли за всю историю его покорения приближается к ста. Появилась даже необходимость провести чистку его склонов от брошенного альпинистского оборудования. Первая «уборка» проведена осенью 1984 года. Свыше тысячи упаковок с пустыми кислородными баллонами и консервными банками, обрывками веревок и палаток, различными вещами альпинистов и даже обломками вертолетов спустили к подножию Эвереста с высоты от 6000 до 8000 метров участники специальной непальской экспедиции. Даже эта благородная миссия закончилась трагически. В конце октября руководитель экспедиции Нагендра Тхапа и дважды поднимавшийся на Эверест в составе различных экспедиций шерп Анд Дорджи сорвались на высоте выше 8000 метров, запутались в веревках и погибли.

Очередные жертвы Эвереста… Однако никакие несчастные случаи не могут остановить смельчаков, бросающих вызов гордому пику. Той же осенью 1984 года непальское правительство увеличило плату за лицензии на восхождение на Эверест вдвое — с 25 тысяч до 50 тысяч рупий, но все равно число одержимых целью побывать там не сокращается. Как заявило министерство туризма Непала, Эверест уже забронирован до конца нынешнего десятилетия. Более того, поступили даже заявки на 90-е годы.

Впереди новые восхождения, ведь покорить Эверест «до конца» невозможно. Сага об Эвересте продолжается.

Два интервью

«Хун ро Тенцинг шерпа» («Буду таким же, как шерп Тенцинг») — такими словами начинается самая популярная в Непале народная песня, именно с ней проводники-шерпы покоряют заснеженные пики. Попробуйте где-нибудь в районе Эвереста произнести:

— Тенцинг!

Тут же к вам кинется целая толпа ребятишек и молодых ребят, уже попытавших счастье на горных склонах, и не удивляйтесь, когда узнаете, что всех их зовут именем героя и кумира Норгея Тенцинга — покорителя высочайшего на земле пика.

Долго Гималаи хранили тайну Эвереста. Мы уже говорили, что утром 29 мая 1953 года два участника английской экспедиции — новозеландский альпинист Эдмунд Хиллари и непальский проводник-шерп Норгей Тенцинг завершили штурм высочайшего пика мира.

— Мое первое чувство, — вспоминал потом Эдмунд Хиллари, — это облегчение, свобода: не надо больше рубить ступени, преодолевать бесконечные взлеты на гребне, ничто уже больше не может помешать нам на пути к победе. Смотрю на Тенцинга. Облепленная длинными сосульками глубокая шерстяная шапка-капюшон, защитные очки, кислородная маска — казалось бы, за ними невозможно было рассмотреть, с каким наслаждением он рассматривал открывшуюся перед ним перспективу. Мы обменялись рукопожатиями. Тенцинг обнял меня. Долго стояли, крепко обнявшись, и били друг друга по спине до тех пор, пока чуть не задохнулись. Я взглянул на часы: одиннадцать часов тридцать минут. Последний подъем по гребню занял два с половиной часа, а нам казалось, что прошла целая вечность.

Для Норгея Тенцинга это была седьмая попытка подняться на Эверест. Еще мальчишкой, когда он пас яков в Солу-Кхумбу, у подножия высочайшего пика, Тенцинг мечтательно поглядывал на Эверест. Мальчишеские мечты возносили его на склон, но юноша даже и мечтать не смел о покорении этой вершины, ведь, по его словам, «на такой высоте могут жить только боги».

В то время Непал для иностранцев был закрыт, и все альпинистские экспедиции на Эверест формировались в Дарджилинге, минуя Непал, к штурму высочайшего в мире пика приступали с северного склона горы. Наслушавшись рассказов шерпов об альпинистских восхождениях, восемнадцатилетний Норгей убежал из дома в Дарджилинг. Мечта Тенцинга сбылась, он стал высокогорным носильщиком. В 1935 году, когда Тенцингу исполнилось двадцать два года, он, выражаясь языком альпинистов, стал «делать» Эверест, и лишь спустя восемнадцать лет 8848-метровая гора позволила ему добраться до пика.

В течение 25 лет после первого покорения Эверест еще 14 раз разрешал ступить человеку на свою вершину. Там побывали спортсмены из различных стран мира. За четверть века членами Клуба покорителей Эвереста стали 67 человек.

Как утверждает сам Норгей Тенцинг, вершина Эвереста — совсем небольшая, крайне неровная площадка, покрытая льдом. На ней могут встать человек семь. Так что при всем желании высшая точка земли не смогла бы оказаться местом встречи всех членов Клуба покорителей Эвереста. Многие из них так и не увидели бы друг друга, если бы не знаменательная дата — 25 лет со дня покорения вершины.

В феврале 1978 года непальское правительство приняло решение торжественно отпраздновать этот юбилей. Всем покорителям Эвереста разослали приглашения на праздник. Однако, к сожалению, не всем удалось приехать в непальскую столицу. В частности, у первой женщины, побывавшей на вершине Эвереста, — Юнко Табей буквально накануне праздника родилась дочь.

29 мая 1978 года в Сити Холле — одном из крупнейших залов непальской столицы, украшенном национальными флагами государств, — собрались спортсмены, побывавшие на вершине Эвереста. Зрительный зал был переполнен. Собравшиеся бурными аплодисментами встретили покорителей высочайшей в мире вершины. Однако самый теплый прием был оказан надежным и проверенным в многочисленных экспедициях шерпам, и в первую очередь первопроходцу Норгею Тенцингу.

Премьер-министр Непала торжественно зажег традиционный непальский светильник, символизирующий начало празднования. В своей речи премьер-министр сказал, что история международного альпинизма — это страницы, написанные потом и кровью, тяжким трудом и самопожертвованием замечательных людей, они отметают всякие сомнения, что перед упорством человека могут устоять какие-то преграды.

На трибуну вышел Норгей Тенцинг — человек, который навечно вписал свое имя в анналы истории международного альпинизма. Он сказал:

— Все, кто празднует вместе с нами юбилей покорения Сагарматхи, должны помнить, что первое восхождение на ее вершину — это победа не только Хиллари и Тенцинга, а значительно большего числа людей.

На торжественном заседании по случаю празднования юбилея я договорился с Норгеем Тенцингом о встрече. Сначала, сославшись на большую занятость, он старался уклониться от интервью, но в конце концов согласился.

В тот день, когда я пришел в вестибюль гостиницы, где остановился Норгей Тенцинг, чтобы побеседовать с покорителем Эвереста, я убедился, что слова Тенцинга о большой занятости не просто отговорка. Его популярность действительно огромна. Не успел он пригласить меня к себе в номер, как выяснилось, что его с утра ждут сотрудники индийского телевидения. Пришлось ждать, пока они снимали его для телевизионного фильма.

Наконец мы остались вдвоем. На вопрос, что он почувствовал, когда оказался на вершине Эвереста, Тенцинг, немного подумав, сказал:

— Сагарматха (как истинный непалец, он называет Эверест только так) в то время уже не была чем-то для меня новым — ведь это была моя седьмая попытка подняться на пик. Что я испытал, когда оказался на вершине? Я был так взволнован, что трудно даже сказать, какие чувства охватили меня в то мгновение. Представьте, стоишь на вершине, на этой небольшой, покрытой снегом и ледяными наростами площадке, а внизу — весь мир… Кажется, что ты на небесах, а не на земле. Нам еще повезло, была на редкость тихая, безветренная погода, а то не устоять бы нам там долго!

Основная черта характера Тенцинга — скромность и застенчивость. Это энергичный, веселый, обаятельный человек с застенчивой не по возрасту улыбкой. Но стоит заговорить с ним об альпинизме, о горах, как он сразу же преображается и перед вами уже другой Норгей Тенцинг — молодой, смелый, шагающий наперекор стихии к заветной вершине.

Разговор невольно коснулся того, кто оказался на вершине первым — Эдмунд Хиллари или он. Тенцинг сразу же стал серьезным и сказал:

— Какое это имеет значение, кто из нас первым ступил на вершину, ведь мы оба шли к цели и вместе делили трудности пути. Для альпиниста это не имеет значения. Альпинизм — групповой спорт, в котором участвует коллектив, он не удел одиночек. Все должны помнить, что первое успешное восхождение на Сагарматху — победа не только Хиллари и Тенцинга, а успех всей экспедиции, в том числе носильщиков, без которых успех был бы невозможен. В последнее время поговаривают о восхождении без традиционных участников всех альпинистских экспедиций в непальских Гималаях, надежных помощников — шерпов. Может, это и вероятно, но доставить оборудование в базовый лагерь без шерпов-носильщиков практически невозможно. Если кто-то скажет, что ему удалось подняться на Сагармат-ху без шерпов от подножия и до вершины, то я в это не верю. Конечно, Эверест теперь уже не загадка, какой он был в тысяча девятьсот пятьдесят третьем году, но с любой горой шутки плохи. Помню, как в тысяча девятьсот шестьдесят третьем году, во время моего пребывания в СССР, вместе с советскими альпинистами я попытался подняться на Эльбрус.

— Мы поднялись на «Приют одиннадцати», — продолжал Тенцинг, — и собирались подняться на вершину на следующее утро, чтобы вдоволь полюбоваться панорамой Кавказа. Внезапно погода испортилась, и, проснувшись утром, мы поняли: на вершину нам не подняться. Так что такую относительно простую гору, как Эльбрус, и то далеко не всегда можно покорить. Что касается Сагарматхи, этого испещренного глубокими расщелинами исполина со смертоносными снежными лавинами и обвалами, то в течение двадцати пяти лет на него было совершено пятнадцать успешных восхождений, на вершину поднялись шестьдесят семь человек. Однако не забывайте, что сорок три человека погибли на склонах этого пика. Разве эта цифра не говорит сама за себя?

Прощаясь с Тенцингом, я спросил его, не хотел бы он совершить новое восхождение на Эверест. Обладатель многих спортивных наград (в том числе советской медали «За выдающееся спортивное достижение») озорно улыбнулся и быстро ответил:

— Конечно, и притом не раздумывая.

Через несколько месяцев после встречи с Тенцингом мне посчастливилось в качестве иностранного корреспондента первому взять интервью у еще одного покорителя, точнее, покорительницы Эвереста — Ванды Руткевич, первой европейской женщины, побывавшей на «третьем полюсе» земли.

Как только министерство туризма Непала (оно имеет монопольное право на распространение информации о ходе альпинистских восхождений в непальских Гималаях) объявило, что Ванда Руткевич 16 октября 1978 года в составе международной экспедиции достигла вершины Эвереста, я позвонил в посольство ПНР в Катманду и попросил организовать с ней встречу.

Через несколько дней раздался звонок, и сотрудники посольства ПНР сообщили, что Ванда прилетела и готова дать интервью. Я бросил магнитофон и фотоаппарат в машину и помчался в посольство. Я очень волновался — боялся, что кто-то опередит меня.

Раньше мне никогда не приходилось встречаться с этой отважной женщиной. В отличие от многих других альпинистов перед восхождением она не давала интервью журналистам. Какая она Ванда Руткевич? В моем представлении Ванда должна была быть крепко сбитой женщиной с ярко выраженными мужественными, даже грубоватыми чертами лица. Человеком, которому сам черт не страшен.

Однако навстречу мне вышла миловидная, хрупкая, удивительно женственная молодая женщина с очень загорелым лицом. Увидев, что я несколько растерялся, она, чтобы развеять мои сомнения, поспешно сказала:

— Ванда Руткевич — это я.

Ванда рассказала, что восхождение на Эверест было для нее четвертым по счету в Гималаях. В 1975 году в составе польской экспедиции она побывала на 7952-метровом пике Гашербрум-3 в Пакистане. Тогда эта вершина была покорена впервые. Если состав ее предыдущих экспедиций был полностью женским, то при восхождении на Эверест Ванда в группе оказалась единственной представительницей слабого пола. Не думайте, что члены экспедиции в походе наперебой старались оказать Ванце разные услуги. Ничего подобного. Свой рюкзак она несла сама, и дорогу прокладывала сама, и палатку разбивала сама. О том, что ей не будет никаких поблажек, было оговорено заранее. Однако при переходе из третьего в четвертый лагерь, когда Ванда заболела, мужчины старались хотя бы как-то ей помочь. Как она выразилась, были сделаны некоторые уступки.

— Мы приступили к штурму Эвереста с Южного седла на высоте восемь тысяч метров. Нас было семеро, включая трех шерпов. Шли без страховки: на такой высоте уже никто и ничто не спасет… В рюкзаке — запасной баллон с кислородом (его должно хватить на завершающий подъем и спуск), теплые вещи и кинокамера с пленками. В общем, ничего лишнего. На полдороге рюкзак стал несравненно легче — выбросила пустой баллон и подключила запасной. До вершины осталось каких-то метров четыреста, но каких!

До этого подъем был относительно легким — твердый снег, камни, в общем, прочное покрытие. К тому же мы шли по следам, проложенным другими участниками международной экспедиции, которые покорили пик накануне. Добрались до гребня, с которого открылась восхитительная панорама. Яркие лучи солнца переливались на искрящемся снегу горных великанов. И все это на фоне ясного неба, кажущегося необыкновенно синим над изломанными белыми склонами. Гребень как бы разделяет Гималаи: по левую руку — непальские пики, по правую — Тибет. Солнце так сильно пригревало, что можно было идти без куртки, в свитере, шапочке и рукавицах.

После того как была покорена южная вершина Эвереста, начались трудности. Гребень, соединяющий южный пик с главным, покрыт снегом. Стоило огромного труда проложить в нем подобие узкой тропочки, едва достаточной, чтобы на ней умещались альпийские ботинки.

Вот и так называемая «ступень», или «стенка», Хиллари. До заветной цели осталось каких-то двести шагов. Ванда достала кинокамеру, чтобы заснять красочную панораму пика, но неожиданно налетел шквальный ветер и едва не сорвал ее с узенькой тропки, проложенной по кромке гребня. Справа и слева бездонная пропасть, от которой веет холодным до боли безразличием. Ванда призналась, что в тот момент ее обуял страх.

К тому же от сильного ветра и мороза замерзло выходное отверстие на маске, и прекратилась подача кислорода. Не раздумывая, Ванда сняла маску и последние метры шла без нее. Перехватывало дыхание, она едва-едва двигала ногами.

Когда Ванда Руткевич поднялась на вершину Эвереста и посмотрела на часы, они показывали 1 час 45 минут. Первым желанием было поскорее сбросить рюкзак. Он весил килограммов десять, но казался свинцовым. Один шерп (вместе с другими альпинистами он поднялся на вершину минут на пятнадцать раньше), увидев, что с кислородным питанием у Ванды непорядок, стал своим дыханием отогревать клапан маски. Вскоре Ванда отдышалась.

Ванда рассказала, что стоило ей вступить на площадку, как она почувствовала себя бесконечно счастливой — больше никуда не надо было подниматься.

— Во время подъема не думаешь, что это — самая высокая вершина, а просто выполняешь обычную альпинистскую работу. Когда усталость буквально валит тебя с ног, начинаешь себя подбадривать: «Ведь это же Эверест! Дойти надо во что бы то ни стало!» Все еще не верится, что я побывала на Эвересте. Иногда создается впечатление, будто слетала в космос. Конечно, жаль, что все уже позади!

Ванда Руткевич — третья женщина, покорившая Эверест. Первой была японка Юнко Табей, а второй — тибетка Пхантог (16 и 27 мая 1975 года). Однако Ванда поднялась на такую высоту, на которую до нее не удавалось взобраться ни одной альпинистке.

— Почему? — недоуменно пожмет плечами читатель — Ведь речь идет об одном и том же Эвересте!

Действительно, пик тот же самый, но высота другая. Конечно, я не имею в виду тот факт, что за последние сто лет Эверест «вырос» на восемь метров — прошло слишком мало времени после подъема японки и тибетки, чтобы высота самого пика могла ощутимо измениться, однако снега на нем прибавилось. Когда китайские альпинисты совершили восхождение в мае 1975 года, они установили на вершине Эвереста трехметровую треногу с приборами (как было официально объявлено, для метеорологических наблюдений). За минувшие три года тренога оказалась полностью засыпанной снегом. Поэтому можно считать, что Ванда Руткевич установила своего рода мировой рекорд, поднявшись на высоту более 8850 метров.

Чтобы навсегда запечатлеть победу, Ванда привязала флаг ПНР к ледорубу и нажала на спусковую кнопку фотоаппарата, но тут порыв шквального ветра сорвал флаг. Выписывая круги над заснеженными Гималаями, красно-белый флаг исчез из виду.

Обычно альпинисты стараются в качестве сувенира принести с вершины Эвереста кусочек породы. Однако Ванда сама оставила на вершине камень со скал в Польше, где тренируются молодые спортсмены ПНР. Так что и Эверест надолго сохранит память об этом достижении польского альпинизма.

— Мне уже тридцать пять лет, — говорит в заключение Ванда Руткевич. — Из них шестнадцать отданы альпинизму. Пора уже отказаться от продолжительных экспедиций, которые обычно длятся по три-четыре месяца. Надо больше внимания уделять семье и работе.

Ванда — инженер. Она работает в Варшаве в Институте точных математических машин.

— Неужели вы уйдете из спорта? — спрашиваю я.

— Полностью уходить из спорта не хочу… Жизнь свою без гор уже и не представляю.

Потомок «снежного человека»

Стоит только оказаться на борту непальского самолета по пути в Непал, как сразу же услышишь слово «йети». Стройные стюардессы в ярких сари приветствуют каждого пассажира фразой: «Добро пожаловать на борт «Йети» — самолета Королевской непальской авиакомпании!»

Когда путешественник впервые ступает на непальскую землю и видит изображения «снежного человека» на танках — старинных ярких тибетских панно, на стенах храмов, на марках, сумках и т. п., он обязательно задает традиционный вопрос:

— Действительно ли существует «снежный человек» или нет?

Вместо краткого «да» или «нет» ему приходится выслушивать довольно путаные объяснения: с одной стороны, «имеются неопровержимые факты», свидетельствующие о йети как о реальности, с другой — «снежный человек» — «плод разбушевавшейся фантазии».

Да и как ответить на этот вопрос однозначно, если о йети не найти единого мнения даже в увесистых фолиантах. Ни к чему не приводят и жаркие опоры между зоологами, историками, археологами, альпинистами и просто исследователями-энтузиастами. Появилось, можно сказать, два лагеря (равнодушных скептиков в расчет не берем): одни утверждают, что «снежный человек» здравствует и поныне, и приводят по-своему веские доводы, другие заявляют, что все наоборот.

Первое упоминание о midre («отвратительном человеке») (обычно этим термином пользуются тибетцы Для обозначения этого «получеловека-полумедведя») содержится в 26-й песне тибетского мистика и поэта Миларепы (1038–1122). В этой строфе говорится о трех персонажах — лангуре, обезьяне и мидре.

В Непале о «снежном человеке» знают почти все. Разные народности дают йети свои названия: мирка, шокла, метох кангди, дремо, рагши бонпо. Горцы о йети слагают легенды, которые передаются из уст в уста.

Так, в одной из них рассказывается, как однажды исчезло несколько непальцев. На их поиски отправились солдаты. Долго бродили они по горам, пока не наткнулись на огромного, ростом до трех метров (III), «косматого снежного человека». Именно он оказался виновен в гибели людей, которых искали солдаты.

Другая легенда повествует о схватке пастуха с йети. Один горец, узнав, что высоко в горах на лугах есть прекрасные, сочные травы, отправился туда, прихватив с собой всех яков деревни. Добравшись наконец до зеленого луга, пастух присел отдохнуть, а яки с удовольствием жевали траву. Вдруг на луг вышли два гиганта. Тела их были покрыты темными волосами. Один из них, увидев человека, бросился назад, а другой набросился на животных.

Смелый пастух кинулся защищать свое стадо. Между ними завязалась схватка. В неравном поединке полуживому горцу едва удалось ускользнуть из железных объятий мохнатого полузверя-получеловека. С трудом он добрался до деревни. Сначала односельчане не поверили его рассказам, но, увидев, что он вернулся без стада, поспешили на выручку. Когда крестьяне поднялись на место сражения и увидели на лугу следы яростной борьбы, сомнения в правдивости рассказа пастуха полностью рассеялись.

Еще одна история о «снежном человеке» была напечатана на страницах непальской газеты «Райзинг Непал» в июле 1974 года: возле Форце, небольшой деревушки у подножия Эвереста, что находится примерно в двух днях пути от Намче-Базара (через него проходят почти все экспедиции на высочайший пик мира), на восемнадцатилетнюю девушку-шерпани напал йети, о чем она и заявила в полицию. По ее словам, которые должным образом запротоколированы, это существо «до пояса покрыто коричневой шерстью, а ниже — черной. Глаза у него с прищуром, лоб изъеден морщинами, виски впалые». В ходе полицейского допроса также выяснилось, что «снежный человек» якобы наведывался в Форце не раз: жители деревни утверждают, что он убил пять яков, свернув им шеи.

Встреча с йети считается в Гималаях дурным предзнаменованием. Главное, чтобы под рукой в этот момент был факел или горящая головешка. Непальцы говорят, что «снежный человек», как и всякое животное, страшно пугается огня.

Из многочисленных рассказов можно даже составить словесный портрет йети. Огромный и волосатый, он похож на нечто среднее между человеком и обезьяной. Не случайно жители Гималаев твердо уверены, что «снежный человек» произошел от обезьяны и тибетской девушки. При этом они приводят леденящую кровь легенду о том, как какой-то безжалостный человек оставил в глухом лесу привязанную к дереву нагую девушку, которую похитила обезьяна.

Йети передвигаются на двух ногах, а рост некоторых из них достигает 3 метров. У них сильные длинные руки до колен, способные «так сжать человеку голову, что та раскалывается, словно орех». На круглой, слегка заостренной кверху голове, посаженной на необыкновенно толстую шею, невыразительные глаза. Зычный голос «снежного человека» наводит ужас и, как считают, имеет фатальные последствия.

«Снежному человеку» нельзя причинять вред, по общему мнению, это обязательно обернется злом. Жители Гималаев относятся к йети с благоговейным страхом и почтением. Горцы, например, уверены, что даже случайная встреча с йети может навлечь на человека страшную и мучительную смерть. Если шерп неожиданно увидит его, то он непременно инстинктивно закроет глаза руками и по возможности постарается скорее убежать прочь.

Шерпы твердо верят в существование «снежного человека». Они даже подразделяют йети на три вида. Есть, по их мнению, во-первых, чути, или, как его еще называют, «скотоубийца». Этот «снежный человек» ростом почти 2,5 метра обитает высоко в горах и похож на гималайского медведя. Обычно он передвигается на четвереньках, однако, перед тем как напасть на козла, овцу или яка, поднимается на задние лапы. С животным он расправляется одним и тем же методом: схватив за рога, сворачивает ему шею.

Во-вторых, есть мидре. Он ростом не более 1,5 метра, покрыт красноватой или золотистого цвета шерстью, ходит на двух ногах и в основном нападает на человека, а не на животных. В-третьих, имеется дрема, или телма, — самые низкорослые йети. Они больше похожи на бурых обезьян и, говорят, не представляют опасности для человека, хотя само их появление расценивается как предвестник несчастья. Я как-то слышал, пожалуй, даже ласкательную характеристику дрема: «Такой маленький и стеснительный человечек, только слишком волосатый. Он мирно живет в лесу и никому не мешает».

Многие непальцы уверены, что дрема до того «стеснительные», что шумные альпинистские экспедиции вынуждают их мигрировать в более тихий Сикким. Сейчас их якобы там так много, что было даже решено провести фотосъемку йети, а в качестве приманки использовать записанный на магнитофонную пленку «призывный свист» «снежного человека». В одной деревне на севере Сиккима нашли старика, который умел прекрасно его имитировать. Однако йети не клюнул на приманку.

О «снежном человеке» много говорят, однако никто его вблизи не видел. Каждый год обвешанные фотоаппаратами туристы и альпинисты бывают в Гималаях, но до сих пор еще не сделано ни одного четкого портрета йети. В лучшем случае это расплывчатые, туманные очертания какого-то существа в «дымке». Зато есть рассказы от третьего лица, которые обычно начинаются приблизительно так: одному человеку кто-то поведал, а тому рассказал о йети другой, который видел «снежного человека». Искать йети бессмысленно, так как встреча с ним приведет к «мучительной смерти».

Такое, казалось бы, «самое неопровержимое» доказательство существования «снежного человека», как его скальп, хранящийся во многих тибетских монастырях, в том числе в широко известном Тьянгбоче, у подножия Эвереста, на поверку оказалось подделкой. Одному из первых покорителей Эвереста, Эдмунду Хиллари, удалось заполучить на время скальп и организовать его экспертизу. Специалисты из Лондона, Парижа и Чикаго в один голос заявили, что скальп йети не что иное, как «растянутый кусок шкуры с шеи гималайской черной козы». Однако это заключение нисколько не обескуражило «сопровождающего» скальп жителя Тьянгбоче.

— Мои дети, — сказал он, — видели йети, слышали его крики. Выглядел он как собака с человечьей головой…

Пока серьезно можно говорить лишь о следах «снежного человека». В нашем распоряжении фотография следа огромной стопы (около 40 сантиметров в длину) и соответствующие документы. Вот один из них:

«Мы, Вангди Норбу Бхотиа и Пасанг Ирген, сопровождали г-на Ф. С. Смита через перевал. Там мы увидели следы, которые, как мы считаем, принадлежат мирке, или дикому человеку. Нам хорошо известны следы медведя, снежного барса и других зверей, и посему мы клянемся, что эти следы нельзя отнести ни к одному из известных нам животных».

В 1937 году шерпы Вангди и Пасанг оказались в составе альпинистской экспедиции Ф. С. Смита, которому впервые в истории удалось сфотографировать следы «снежного человека». Участники экспедиции утверждали, что они не только видели следы йети, но он даже наведывался в их базовый лагерь, разбитый на высоте 5170 метров над уровнем моря.

Первый иностранец, обнаруживший следы йети на перевале Лхакпа-Ла, на высоте около 6700 метров, — английский альпинист Ч. К. Говард-Бэри. Затем следы «снежного человека» видели такие известные альпинисты, как Г. Тильман (1938 год), Э. Шиптон (1951 и 1953 годы), Э. Хиллари (1961 год).

Польский альпинист Анджей Завада, пользующийся большим авторитетом в спортивном мире, в ноябре 1974 года, когда он возглавлял экспедицию на 8501-метровый лик Лхоцзе, не только сфотографировал, но и сделал слепки оставленных на снегу следов йети.

Другой участник этой экспедиции — кинооператор Ежи Сурдель запечатлел, судя по всему, следы семьи «снежного человека». Следы самки и самца тянулись на сотни метров, причем те, что принадлежали самцу, составляли в длину 40 сантиметров и в ширину почти 20 сантиметров. До этого удавалось сфотографировать лишь отдельные отпечатки, теперь же запечатлели весь след, можно сказать, тропу «снежного человека».

В непальских Гималаях во время восхождения осенью 1979 года английские альпинисты также наткнулись на следы йети. Когда они приступили к фотосъемке отпечатков ног таинственного пришельца, раздался пронзительный вопль. Шерп, сопровождавший английских спортсменов, заявил, что кричал, конечно, йети, и решительно отказался оставаться на ночь на склоне пика. Следы, правда, были не таких уж внушительных размеров — всего 20 сантиметров в длину и 10 в ширину. Отпечатки вдавливались в снег примерно сантиметров на восемь-десять, что позволяло судить о весе йети. По мнению альпинистов, «снежный человек» весом около восьмидесяти килограммов спрыгнул с валуна, пересек снежную целину и направился к каменистой гряде, где след его затерялся. Более того, спортсмены нашли даже экскременты йети. Альпинисты собирались передать фотографии отпечатков ног «снежного человека» и его экскременты на экспертизу специалистам.

Однако наличие следов не может служить неопровержимым доказательством существования «снежного человека». Ведь до сих пор их обнаруживали в непальских Гималаях лишь на снегу. Известно, что след на снегу, даже самый свежий, под воздействием солнечных лучей довольно быстро искажается, расплывается, принимает иные очертания. Даже следы медведя — а в Гималаях они встречаются самых различных видов, — а также горного волка, барса и даже гигантской тибетской панды на солнце настолько трансформируются, что чем-то напоминают гигантские человеческие следы.

Снова ставится под вопрос само существование йети. А как же тогда быть с потомками «снежного человека»? Если его нет, значит, у него нет потомков — ни детей, ни внуков. Тем не менее они есть, хотя бы потому, что сами утверждают это. Видимо, их не так-то уж мало. Неподалеку от непальской столицы в трех деревнях (Крумджа, а также Джхарлинге и Лапе) насчитывается 110 семей, именующих себя потомками йети.

Восьмидесятилетний житель деревни Крумджа, в прошлом прекрасный охотник, утверждает, что лет шестьдесят назад, его похитила женщина-йети. Вместе они прожили года три. За это время у них родились дочь и сын. Наконец охотнику удалось сбежать от «снежной женщины» и вернуться в родную деревню. Через несколько дней, пытаясь наставить мужа на путь истинный, она пришла в селение и, не найдя беглеца, в гневе убила свою дочь, а сына бросила на произвол судьбы. Этот сын здравствует и поныне. Не так давно он получил непальское гражданство.

Камитаси Таманг утверждает, что жители Крумджи и сейчас в зимние месяцы нередко встречают йети. Люди называют их «солнечными привидениями». По их мнению, йети — широкоплечие, высокого роста, с огромными, длинными ушами. Рассказы местных «очевидцев» не лишены удивительных подробностей, согласно им, йети употребляют в пищу мясо своих соплеменников, причем мужчины едят мужчин, а женщины — женщин. «Снежные люди» терпеть не могут охотников и забрасывают их камнями.

«Потомки» «снежного человека» уверены, что они человеческие существа, поэтому многие из них поспешили получить непальское гражданство, дабы односельчане не думали, что они произошли от «каких-то шимпанзе».

Хотя рассказы Камптаси Таманга и других жителей Крумджи полны «неопровержимых доказательств» о существовании «снежного человека», все-таки йети пока напоминают больше «солнечные привидения», нежели реальность.

Однако возникает вопрос: если «снежного человека» нет, то почему непальское правительство приняло закон, полностью запрещающий охоту на него, а на официальных картах Непала обозначаются места поселений йети?!

А вот и совсем свежая «весточка» от загадочного существа. Два австралийских альпиниста — они совершали восхождение на Эверест с северного, китайского склона — достигли 3 октября 1984 года вершины и увидели там… следы. Поначалу они нисколько не удивились, будучи уверенными, что их опередили голландские спортсмены, одновременно совершавшие восхождение на Эверест, по с непальской стороны. Каково же было изумление австралийских альпинистов, когда они узнали, что голландскому спортсмену удалось достигнуть вершины пика лишь 8 октября — на пять дней позже. Тогда, возможно, это были следы, оставленные предыдущими экспедициями? Однако последнее успешное восхождение до австралийцев было совершено индийскими спортсменами 23 мая 1984 года, а потом был муссон со снегопадами и сильными ветрами… Сразу же была выдвинута очередная «гипотеза». Увеличивающееся из года в год число альпинистских экспедиций в Гималаях, видите ли, «вынуждает» «снежного человека» искать покой в труднодоступных, укромных местах, в том числе и на вершине Эвереста.

Так, может, «снежный человек» все-таки существует?