В тени отца

Глава 2

В пять утра я не спал, но не потому, что встал заранее, а потому что опять еще не ложился. Странный, пошедший кувырком день поставил все с ног на голову. Проснувшись к обеду, я впервые не смылся из дома до вечера, а спустился на общую трапезу, отец тоже не заперся в своей мастерской. Весь обед мы как два хищника наблюдали друг за другом, кружили, принюхивались. И молчали. Я не знал, о чем с ним говорить, он, подозреваю, мучился той же проблемой. И так, может быть, все ничем бы и окончилось, но положение спасли дюжие курьеры, доставившие ящики с грузом на наше крыльцо.

– Твой очередной заказ? – спросил я, только чтобы что-то спросить.

– Да, новые материалы из Конго.

Африка? Это интересно. Далекий континент таил массу неизведанного.

– Поможешь?

– Тебе помочь? – одновременно произнесли мы. И так же разом неловко замолчали.

– Конечно, пошли! – первым спохватился он.

Сортировать и разбирать посылку пришлось до самой ночи. Мы мало говорили, а если и приходилось переброситься словом, то это было по делу, но до чего этот вечер был похож на те, из прошлой и забытой жизни! И, расходясь глубоко за полночь по комнатам, я впервые за долгое время произнес без малейшей издёвки:

– Спокойной ночи, папа.

Машка оказалась сиротой, как и я, только наоборот – у ней была жива мать. Встретив ее не на обратном пути, а еще только когда она отправлялась на ферму, просто отдать штаны почему-то показалось мне неправильным, и я два километра туда и обратно тащился рядом, выслушивая поток сознания, которым она забивала окружающую тишину.

Достаточно обыденная история для нашего городка: отец – военный, мать – домохозяйка. Семь лет назад часть, расквартированную поблизости, срочным порядком перекинули на Аравийский полуостров, где мы, я имею в виду сейчас нашу Российскую империю – ввязались в конфликт и ощутимо получили по щам. Тогда вообще чудом до второй мировой не дошло, но как-то смогли удержаться и договориться.

Договориться-то удалось, а вот из откомандированной части домой вернулись только четыре офицера, и Машкиного отца среди них не было.

Восточное наследство, головная боль нашей империи. Саудовский принц, совершая турне по Европе, сделал остановку в Петербурге, да там и застрял, влюбившись в младшую дочь императора – великую княжну Елену. Княжна была сосватана чуть ли не с пеленок, но именно тогда произошел разрыв помолвки, принц Генри вопреки всем договорам женился на другой. Международный скандал, обмен гневными грамотами, высылка послов, в общем, свистопляска та еще! Ну и, понятное дело, девушке-то обидно! Идти за кого попало нельзя, а все остальные принцы уже заняты!

А тут: красавчик, настоящий принц, еще и наследник, в отличие от предателя Генри. Дорогими подарками заваливал, даже серенады под окнами по непроверенным данным пел! Судя по тому, что свадьбу сыграли неприлично быстро, не устояло не только девичье сердце, но и весь остальной ливер. И как-то очень удачно разрешились и религиозные препятствия, и остальные преграды.

Вывод: для арабов наша империя справа, потому что «направу ехати – женату быти».

Вся эта история случилась задолго до моего рождения, и знать бы я о ней не знал, если бы не последующие события. Сначала умер король-папа Фирсал ибн чего-то там, на трон взошел женатый на нашей принцессе принц Абдалла. А семь лет назад скоропостижно скончался и он, оставив единственного наследника – несовершеннолетнего Сауда, по совместительству – внука нашего императора. Ну, чем не повод вмешаться в дела далекой Аравии?

Учитывая, что в том регионе традиционно сохранялось высокое влияние Великобритании и Франции, мы явно полезли играть не в свою песочницу. И уже резвящиеся в ней «детишки» очень не хотели пускать туда нового игрока. Совочками и ведерками нас били долго. И до сих пор иногда получаем, но это уже мелкие пакости по сравнению с тем, что творилось семь лет назад.

Так что Машкину историю я выслушал, принял к сведению и… тут же забыл, проводив девчонку до дома. Лично нашей семье вялотекущая где-то на другом краю мира гражданская война шла только на пользу: новые боевые действия – новые заказы отцу – новые поступления на его банковский счет. Уж эту-то цепочку я отлично понимал даже в шестнадцать лет.

Мы с отцом не поменялись в одночасье. Но я, вероятно, просто устал от своей ненависти, и хрупкое, робкое перемирие между нами так и продолжалось весь май и июнь. Я снова стал просиживать часами в его лаборатории, помогая и расспрашивая, а отец, боясь меня вспугнуть, рассказывал, над чем работает, учил редким приемам, а иногда вообще закатывал целые лекции. И, наверное, я впервые осознанно понял мать: видя его таким увлеченным, если не сказать – вдохновленным, невозможно было оставаться к нему равнодушным.

Казалось мне или нет, но в своей вотчине он сбрасывал года, которые в обычное время тянули его вниз. Там он выпрямлялся, расправлял плечи и снова становился тем гигантом, каким виделся в смутных детских воспоминаниях. Тем, кто подбрасывал меня к потолку, вызывая восторг, тем, кто катал на плечах, даря целый мир. Тем, кем я гордился: «Смотрите, люди, завидуйте! Это – мой папа!!!»,

И впервые в середине мая я сам нарушил сложившееся между нами негласное табу:

– Расскажи о ней.

Мне не надо было пояснять, о ком я спрашиваю.

– Что именно?

– Знаешь, я тут вдруг понял, что почти ее не помню. Рыжие волосы, солнечная улыбка, а пытаюсь в голове сложить лицо – не получается. Какая она была?

– Она была… – он мечтательно улыбнулся, – Яркой! Впервые я увидел ее во дворце…

– Во дворце?! Ты?!

– По-моему я уже рассказывал тебе, что почти десять лет отслужил придворным артефактором.

– Не помню…

Может когда-то и рассказывал, но я на самом деле не помнил.

– Что сказать… было такое в моей биографии. Ей было семь лет. На каком-то чаепитии, уже не помню, в честь чего, она уселась ко мне на колени и заявила, что когда подрастет – выйдет за меня замуж.

– А ты?

– Посмеялся, конечно! Мне уже тогда было пятьдесят с лишним, не думаешь же ты, что я серьезно отнесся к словам крохи?

– И?..

– Годы шли, а она не отступалась. Почти преследовала. Не поверишь – бывало, прятался по коридорам от сопливой девчонки! Когда ей исполнилось тринадцать, у меня состоялся серьезный разговор с его величеством.

– С его величеством?!! – неверяще переспросил, потому что умом я понимал, что отец крут, но то, что он запросто беседовал с императором!!! Этот факт не спешил укладываться в моей голове!

– Чему ты удивляешься? Свою воспитанницу он любил! А по слухам – не просто воспитанницу, а родную дочь! – добил меня отец.

Дар речи мне отказал. Это что же получается? Я внук императора?!!

– Не спеши радоваться! – сполна насладившись всей палитрой сменяемых чувств на моем лице, опустил меня с небес на землю родитель, – Родственницей в каком-то далеком колене она ему приходилась, но вот дочерью – вряд ли. Он ее так никогда и не признал.

– А может…

Отец перебил, не дав договорить глупость:

– Невзирая на гнев императрицы, он признал пятерых своих детей от разных женщин. О Наде – да, слухи ходили, но он их пресекал. Так что, скорее всего это были досужие разговоры. К тому же на него она не была похожей ни в детстве, ни потом.

«Есть вероятность, что я могу быть внуком императора!» – мыслить о чем-то еще я был не в состоянии.

– Я к чему это тебе говорю: летом ты уедешь в Петербург. Или ты передумал поступать в университет?

– Нет! – я наконец-то пришел в себя и стал готов внимать дальше.

– Та история, она, конечно, уже забылась, но запрет на посещение столицы с меня не снят, и ты будешь там один, я даже навестить тебя не смогу. И теоретически к тебе могут подойти люди с какими-нибудь предложениями, заморочить, вскружить голову… Я хочу, чтобы ты навсегда зарубил себе на носу: ты правящей семье не родственник. Думать иначе – опасно. А, чтобы совсем спустить тебя на землю, рекомендую всегда помнить, что ты еще внук сапожника из Одессы!

– Какого еще сапожника? – переход от дворцовых небожителей к лицу с прозаической профессией оказался неожиданным.

– Самого обыкновенного! Исы Ароновича! И Сары Абрамовны – его жены! Ой-вэй! Лышэньки! Наш Пэсэх таки умный рэбенок! А я всехда это зналы! – отец так натурально изобразил неповторимый одесский говор, что я воочию представил себе типичную еврейскую мать, произносящую эти слова. – Знал бы ты, сколько лет я вытравливал из себя этот колорит!

– То есть ты, я… евреи?..

– Ты нет. Да и я уже по большому счету… Какой из меня еврей? Выкрест я. Надеюсь, всевышнему все равно, какие молитвы я ему возношу и каким образом обращаюсь. – Отец ненадолго замолк, углубившись в воспоминания, – Ты просто не представляешь себе тех времен, а в книгах этого не прочитаешь: мировая война только закончилась, кругом разруха, нищета, грязь… Как тараканы из всех щелей повылазили какие-то юродивые, пророки, оракулы, бандиты, агитаторы… На одной улице могли призывать свергать императорскую власть, а на соседней – собирать подписи и пожертвования в их поддержку.

– А ты?

– Мне было пять лет, я глазел и на тех, и на этих. Или ты думаешь, я так и родился – седым, бородатым и старым?

– Нет, конечно! – Хотя, положа руку на сердце, я именно так и считал. – И что?

– Честно говоря, я ничего не понимал в том хаосе, а позже понял, что и взрослые в нем мало разбирались. Зато мы все от мала до велика разбирались в погромах. Идут свои – значит можно запереться покрепче и просто не отзываться на стук и выкрики. Самое страшное – стекла побьют. Зареченские, те могли и морду капитально начистить, и даже красного петуха могли подпустить. А если идет пьяная матросня, значит надо прятаться по-настоящему – эти и в штыки могли взять. Однажды так и произошло. Мы с пацанвой ловили раков тогда, далеко от дома забрались… а вернулись… соседка, тетя Валя, все пыталась удержать, не дать увидеть… Дом выгорел полностью, отца убили во дворе, мать с сестрами были в доме… – теперь отец молчал намного дольше, – Не знаю, может у меня была еще родня, каких-то гостей я смутно помню. Но если и были, то их никто на нашей улице не знал, а сами они так и не пришли. Тетя Валя меня забрала к себе, а через полгода, когда так никто и не объявился – усыновила. И вот она-то как раз и была Романовой. Она же и окрестила, моего мнения, сам понимаешь, никто не спрашивал. От настоящей семьи только отчество и осталось. Странная она вообще-то тетка была, если между нами, еще не сумасшедшая, но мозги набекрень, это точно. Сын у нее на фронте погиб, муж еще раньше, наверное поэтому сироту пожалела. А рука какая тяжелая!

– Она тебя что, била?!

– Так я тоже не подарком был. – Заметно смутился отец, – Я ж своих родителей поначалу помнил, мамой ее наотрез называть отказывался! Грубил, хамил. Она меня иначе, чем наказанием, редко звала. Чуть старше стал – еще и с шайкой воров связался!

– Ты?!

– Ага! По карманам, между прочим, промышлял! Самым высоким воровским искусством это тогда считалось! Высшим форсом!

– Врешь! – В это я не мог поверить, только не отец – респектабельнейший член общества, попечитель нашей школы, основатель десятка благотворительных фондов!

– Подойди! – Он выпрямился, окончательно оторвавшись от чертежей, над которыми корпел, и пощелкал, разминаясь, суставами пальцев.

Стоило мне приблизиться, как отец сделал шаг навстречу, задев плечом, и пошатнувшись, стал оседать на пол.

– Тебе плохо?! – кинулся я за ним, подхватывая и усаживая на стул.

– Мне хорошо! – ответил он, развалившись на сиденье и поигрывая моими часами.

– Как?!

Вместо ответа отец подмигнул:

– Какой же ты все-таки еще ребенок!

– Тьфу! А я, между прочим, действительно поверил, что тебе плохо! – возмущенно пробухтел, отбирая и застегивая обратно часы на руке.

А когда я, недовольно сопя, пошел на свое место, в спину донеслось:

– Лови!

Обернувшись, едва успел поймать летящий в лицо свой собственный бумажник.

Да уж! Как он только с такими талантами в ученые выбился? Не преминул задать этот вопрос.

– Школу я худо-бедно закончил, а аккурат за выпуском тетя Валя преставилась. Пока занимался похоронами – кореша-товарищи мои под облаву попали. Суд тогда скорый был – два дня, и они уже на этапе. Только и успел, что конвоирам на лапу сунуть, чтобы парней не месили особо. Крест, как сейчас помню, все орал в оконце, чтоб я не вздумал по их дорожке пойти, кричал, чтобы учиться шел. Так пути и разошлись, так мы и потерялись тогда. Я уже потом, когда более-менее в люди выбился, пытался ребят разыскать, но где там! Я же даже фамилий их толком не знал: Крест, Щербатый да Гвоздик…

Отец снова замолчал, невидящим взором уставившись в пространство, я тоже затих, не рискуя прервать наступившую тишину. Как выяснилось, я не только про мать ничего не знал, я и о его бурной биографии не имел представления!

– А слова Креста я запомнил, – отмер через какое-то время отец, – Опекунша моя, как оказалось, в банке приличную сумму имела – ей же пенсия за сына и мужа шла, а я у нее единственным наследником был. Никогда бы ни подумал, жили-то мы бедно, досыта не каждый день ели… А вот поди ж ты! Случайно банковскую книжку обнаружил, когда документы после смерти тети Вали разбирал. Дальше… с деньгами жить проще, чем без них. Одесса мне к тому времени осточертела, захотелось мир посмотреть, себя показать. Года два меня по стране помотало, много всякого-разного было, а потом каким-то ветром занесло в итоге в Казанский университет. Там в Казани и осел надолго в первый раз. Но, что-то мы куда-то не туда ушли, ты же о матери спрашивал?..

А я в кои-то веки и о «всяком-разном» не отказался бы послушать. Хотя бы о том, как безродный еврейский юноша вдруг стал потомственным дворянином, как заработал первые капиталы – не на тети Валины же деньги он жил долгое время? Как его потом из Казани в Питер занесло?.. Оставалось надеяться, что это у него не последний приступ разговорчивости.

– Надины чувства ни для кого секретом не являлись, но она была из старинного княжеского рода, пусть и обедневшего, а я… были еще другие обстоятельства… Из дворца меня выставили. Как же я ее возненавидел! Знал бы ты! Из-за соплячки с голубой кровью лишиться всего!!! Это потом уже я понял, что всё к лучшему, но тогда!.. Если бы я мог ее встретить, то ты бы точно стал сиротой! А, нет, ты бы просто не родился!

Слышать такое про мать было обидно.

Но с другой стороны…

Придворный артефактор, для многих – венец карьеры, высшая ступень. Если ей было тринадцать, то ему, значит, пятьдесят девять. Даже для мага солидный возраст.

И – резко вниз! Из-за девчонки вроде Машки…

Н-да…

– Одно потянуло за собой другое, часть знакомых отвернулась. Тоже тогда… всякое было. Накопления… с ними отдельная история. Так что, оказаться на свободе было странно и дико поначалу. Столько лет – вздохнуть некогда, а тут вдруг… сам себе свободный художник… Помог Симка Веллер. Дядя Сима, хотя вряд ли ты его помнишь, он как-то приезжал к нам, но тебе тогда лет шесть было. Самуил Иоганнович Веллер. Якобы немец, но поскреби – еврей-евреем. Тогда он был ректором Петербуржского университета. Вывел меня из запоя, загрузил работой. Он, кстати, до сих пор жив, мы переписываемся. Уже не ректор, годы все же не те, он постарше меня лет на пять, но на рождество еще преподавал, может даже и у тебя преподавать будет.

Дядю Симу я, как ни странно, помнил. Может быть потому, что у нас редко были гости, или сам по себе он был запоминающимся, но визит врезался в детскую память.

Ха! А знакомый препод – это неплохо!

– С ним на пару мы добили его проект брони. Опять пошли заказы, деньги. Да и выставили меня все же не с волчьим билетом, оформили все аккуратно, званий и чинов не лишили, наград тоже. Вернулся на кафедру, опять начал преподавать, постепенно жизнь как-то снова наладилась. И тут на первый курс приходит она. Надежда. И все повторяется вновь. Только ей уже не тринадцать, а семнадцать. Из неуклюжего подростка она превратилась в роскошную красавицу. На нее облизывались все мужчины, ей оглядывались вслед… а она по-прежнему смотрела только на меня. И вот тут я не устоял. Дальше… дальше ты, наверное, знаешь. Мир не без «добрых» людей, – отец интонацией выделил это «добрых», – нашлись те, кто донес. У нее был выбор – отказаться, уйти… Скандал могли замять. Она выбрала меня и тебя. И это были самые счастливые двенадцать лет в моей жизни.

Отец достал из-за пазухи медальон, где, как я знал, хранился мамин редкий снимок – почему-то она не любила фотографироваться.

– Подойди, – попросил он.

Я снова подошел к его столу.

– Ей отказали во всем – в имени, в приданом. Выставили, в чем была. Из всех ее украшений у нее остался только этот медальон. Носи его. – И он, заставив меня склониться, надел мне на шею цепочку.

– А как же ты?

– У меня есть ты.

Сашкин день рожденья – восемнадцатилетие, между прочим! – мы решили отпраздновать с размахом. Нудные посиделки с родителями, родственниками и редкими одноклассниками, удостоившимися чести быть приглашенными, с кучей вилок на столе, первым официально разрешенным глотком шампанского (только имениннику, кстати, не мне!) и праздничным тортом, мы уже пережили, а сегодня вечером собирались повторить торжество уже чисто своей компанией у Тоньки-медички в общежитской комнате, что она делила с двумя такими же раскрепощенными подругами. Спонсором сего мероприятия, понятно, выступал я – родители у Сашки были хоть и дворянами, но весьма скромного достатка.

На большой перемене мы с Меньщиковым подбивали баланс:

– Шампусик барышням и всякие там шоколадки-мармеладки принесет Рыбачков, Торба обещал купить что покрепче, а жратву…

– О, мин херц, гляди, это, похоже, к тебе, – ткнул меня в плечо Сашка, привлекая внимание к чему-то за спиной. Оглянулся.

За спиной стояло чучело по имени Маша.

– Чего тебе?

За две недели я уже напрочь позабыл о существовании этой катастрофы, но она не преминула напомнить о себе сама.

– Пётр, мы можем поговорить?

– Говори!

– Наедине.

– Наедине он не может, вдруг ты его совращать полезешь? – влез Сашка, – А он у нас такой застенчивый, бережет свой цветочек! – заржал он.

– Сань! – одернул его я, видя, как девчонка жутко краснеет.

– Мин херц, не ходи! Она тебя скомпрометирует! И будешь ты женатым во цвете лет! – продолжил друг измываться надо мной и ситуацией в целом.

– Хорош кривляться! – еще раз одернул я товарища, и уже девчонке – Ну, чего тебе?

– Хотя бы отойдем…

У девчонки заметно дрожали губы, то ли от негодования, то ли от страха, так что решил сделать все же несколько шагов в сторону, жестом попросив Меньщикова остаться на месте.

– Ну?!

– Мне не к кому обратиться… пожалуйста… мне нужно пятьсот рублей, дай мне, пожалуйста, взаймы, – тихо, но отчаянно произнесла малолетка.

– А мне – новый байк и весь мир в придачу! Губа не треснет?

– Пожалуйста, – снова замямлила она.

– Детка, ты спутала меня с госбанком! – поставил я точку в разговоре, отворачиваясь к Сашке.

– Петя! – схватила она меня за рукав, – Петенька…

– Мадемуазель, я вам не давал права обращаться ко мне так фамильярно! – всяких там «Петь», «Петруш», «Петюнечек» и других сокращений своего имени я терпеть не мог, а эта мало того, что сократила, так еще и за одежду цепляться стала! – Для тебя – Петр Петрович!

– Петр Петрович! Пожалуйста, для вас это не деньги, а у меня… у нас дом отобрать могут! У меня сейчас нечего вам предложить, только себя… – уже шепотом закончила она, продолжая мять мой манжет.

– …нулась?!! – взревел я, резко стряхивая ее руку с своей.

Эта… слов нет… что?! Возомнила себя кем?! Позариться на ее мослы?! Да на ее впуклости только…

Несколько секунд я хватал ртом воздух, пока она не скрылась в толпе учеников.

Отличный день! Отличная перемена!

Все еще кипя от негодования, я ни за что ни про что гавкнул на Сашку, собирающегося отпустить какой-то ехидный комментарий, злобным взглядом развернул пару одноклассниц, желавших к нам присоединиться. Это надо же!!! Вот уж прав был Меньщиков! Цветочек, итить его, аленький!!!

Злиться я злился, но огромные серые несчастные глаза не отпускали. Свистнув через пару уроков Санчоса – одного из местных подлипал, учившегося на год младше, поручил ему собрать информацию. Дура-дурой, но стать виновным в чьем-то самоубийстве, а девчонка выглядела так, словно эти догадки могли оказаться недалеки от истины, не хотелось. Репутация у нас с отцом была неоднозначная.

– Там, все плохо, Кабан, – «Петя-Пятачок» в старших классах незаметно трансформировалось в «Кабан» и намертво прилипло ко мне, исключение составлял только Сашка со своим «мин херц», – Мать у нее в Екатеринодаре в больнице, брат – наш ровесник – в кадетском корпусе, она уже с месяц одна живет, а подошла пора за дом платить. И, главное – взнос, сука, последний, а не внесешь – дом отберут. Приставы уже на низком старте. И, сука, все всё понимают, а помочь никто не может, – почти сплюнул он последнюю фразу.

Санчос сам был из бедной семьи, поэтому Машкины проблемы принял близко к сердцу.

– Когда ей взнос платить? Мать-то не отпустят к тому времени? – Машкина мать все-таки взрослый человек, должна была подготовиться.

– Мать выпишут, дай бог, через месяц, у ней что-то серьезное. И, сука, наверняка все их накопления больница съест, знаешь же порядок цен! А платить послезавтра.

– Н-да… а офицерское собрание, касса взаимопомощи там?.. она же капитанская дочка?

– Будь здесь мать – могла бы обратиться, а Машка… – Он с досадой махнул рукой, – Отцовские друзья вместе с ним полегли, новых офицеров она скорее всего не знает, а у них своих забот хватает. Где-то перехватить, опять же, мала еще, никто ей таких денег не даст.

– Ясно…

Что делать – непонятно. Вариант первый, самый простой – дать денег. Тогда сразу вопрос – а с чего бы? Кто мне эта Машка? Вот обратись ко мне тот же Санчос – ну, может и не все пятьсот, но дал бы. Санчос – человек полезный, в друзья не набивается, место знает. Свою пятерку сегодня честно заработал.

Посеребренная монета сверкнула в воздухе и скрылась, ловко подхваченная мальчишеской рукой.

Дать взаймы? А чем она отдавать будет? Не тем же, чем предложила! Мне – только свистни – такие девки на зов сбегутся! И обойдутся гораздо дешевле.

Попробовать помочь через отца? Ну, допустим, через какой-то его фонд можно было бы попытаться. Только где гарантия, что завтра не набежит сто таких Машек? И эти сто, получив от ворот поворот, они же искренне проклинать нас будут и новые слухи распускать. Да и Машке тогда здесь не жить: это по всей империи мой отец – великий артефактор и изобретатель, а в нашем маленьком городке он, прежде всего, растлитель малолетних, к нам даже ни одна местная женщина в прислуги до сих пор не идет. И плевать всем, что он на той студентке женился, что жили они много лет душа в душу! Пустобрехи только после гибели матери немного угомонились, когда увидели, как он переменился. В общем, гнилой это вариант.

И что тогда остается?

Вот если бы она могла заработать…

– Не знаешь, руки у нее тем концом приделаны? – спросил у терпеливо ожидающего Санчоса.

– В смысле?

– Шить-вышивать умеет?

Давно уже была одна задумка, а теперь и отца удивить хотелось, но все упиралось в умение вышивать. Аглая, она с иглами немного не то творила, а тех одноклассниц и девушек, с которыми я водился, белошвейками никак назвать нельзя, мы их для другого звали.

– Умеет, ее поделки на последней ярмарке влёт разошлись, – уверенно ответил мальчишка. Чем был ценен Санчос, так это тем, что если брался узнавать информацию, то делал это основательно.

– Залови-ка ты мне ее после уроков, – на вопрос в глазах девятиклассника решил пояснить, – Работу ей предложу.

– Сюда же? – подросток окинул взглядом пустой класс, где мы с ним расположились.

– Ну, давай сюда, – и еще одна монета поменяла хозяина.

Судя по помятому виду Санчоса и растрепанному Машки, процесс залавливания они оба поняли как-то не так. При виде меня девчонка сжалась, но попытки вырваться из класса прекратила, скукожившись, как воробей, за партой.

– Кабан, с тебя еще пятак как минимум, это не девка, это фурия какая-то! – возмутился проныра, потирая расцарапанную щеку.

– Петр Петрович, вы все же решились? – дрожащим голоском спросила моя персональная катастрофа.

– Брысь! – Сашка Панин, он же Санчо Панса, он же Санчос, получив новую монету (всего рубль, больше – перебьется, я не виноват в его неумении объяснять), деликатно прикрыл дверь со стороны коридора.

– Значит так, кра…савица! – привычное обращение к девушкам на Машке сбойнуло, – Твои сомнительные прелести меня не интересуют. Но ты, говорят, хороша в другом.

Машкины глаза, и так не маленькие, еще больше округлились, а об красное лицо можно было смело зажигать спички.

– В-в-в чем?

– Вышить серебряной проволокой узор сумеешь? Точно по кальке, никакой отсебятины?

– Су-сумею… – почти справилась с собой она.

– Тогда держи, – выложил перед ней пять вожделенных бумажек, – Это предоплата. Как заработала – это не тайна, любому можешь говорить. А вот какой именно узор… – добавил в голос угрозы.

– Я поняла! – Машка, это несчастье, бросилась хватать меня за руки, такое ощущение – целовать полезла, едва успел отдернуть.

– Дура! …нулась?! – я отшатнулся от нее, как от прокаженной. Определенно, она плохо на меня влияет: как ни встречу – матерюсь. – Утром, как в прошлый раз, заброшу вещи и образец. Разместишь там, где скажу! Скопируешь кому-то – урою, поняла?!

– Поняла, Петр Петрович! Все сделаю! Точь-в-точь!

– Вот и отлично! Деньги спрячь! А будут допытываться – смело отвечай: я тебя нанял по итогам весенней ярмарки!

Злость немного притупила фраза Санчоса, отскочившего от двери в момент, когда я ее распахнул, убираясь подальше от этой ненормальной.

– Кабан! – окликнул он меня, – Кабан, ты – человек!

Оттопыренный средний палец стал ему ответом.