В Венеции

Глава XIV

Несмотря на поздний час, музыка еще раздавалась на каналах Венеции. Пьяцетта была еще освещена и наполнена праздной толпой, которая, казалось, не знала усталости.

Жилище донны Виолетты находилось вдали от места развлечений, но все же неясный гул голосов и звуки духовых инструментов время от времени долетали и сюда.

Луна оставляла в тени всю ту часть узкого канала, на которую выходили окна внутренних покоев Виолетты.

Девушка отдыхала на балконе, висевшем над водою. Ее постоянная спутница, которая была в то же время и ее наставницей, сидела около нее, а их общий духовник находился внутри комнаты.

— Может быть, есть на свете более великолепные города, но в такую ночь ничто не может сравниться с Венецией, — сказала Виолетта, отходя от перил балкона.

— Ну, нет, дочь моя, — отозвался монах, — из всех городов знойной Италии Неаполь самый красивый и наиболее одаренный природой город.

— Должно быть, это и на самом деле необыкновенный город, если может воспламенять даже ваше воображение.

— Это замечание справедливо: я предался воспоминаниям молодости более, чем это подобало бы мне…

В это время на канале, под балконом Виолетты, послышалась музыка. Девушка вздрогнула, щеки ее вспыхнули румянцем, и она, казалось, переживала то сладостное ощущение, которое возбуждает нежная и красивая музыка.

— Это едут музыканты, — заметила тихо донна Флоринда.

— Нет, это какой-то кавалер. На гондоле много слуг и гондольеров в ливреях.

Нельзя было дольше сомневаться: это была серенада. Хотя серенады — дело обычное в Венеции, но под окнами донны Виолетты она давалась впервые. Уединенная жизнь девушки, строгий надзор над ней обрекали на неудачу подобные попытки молодых людей.

— Это для меня! — прошептала Виолетта, дрожа и от страха, и от радости.

— В самом деле, это для кого-нибудь из нас, — ответила осторожно донна Флоринда.

— Для кого бы то ни было, но это дерзость, — сказал монах.

— Ах, это ария на слова Петрарки!

— В первой гондоле музыканты в ливреях какой-то патрицианской фамилии, а во второй — один только кавалер, — сказала донна Флоринда, внимательно рассматривавшая гондолы.

— Есть гребцы, или он сам управляет гондолой?

— Это было бы неприлично; на корме гондольер в шелковой куртке, украшенной цветами.

— Поговори с ним, милая Флоринда! Я тебя прошу.

— Да разве можно?

— Конечно! Скажи им, что я в полной власти Сената, что нельзя петь под моими окнами; скажи, что хочешь, только скажи что-нибудь.

— Да это дон Камилло Монфорте!

— Такая смелость может его погубить; прикажи ему поскорее уехать, милая Флоринда. Но, может быть, мы не имеем права обращаться так с лицом его положения? Отец, дайте ваш совет, что делать? Вы видите, в какой он опасности.

Волнение Виолетты удивило монаха. Он молча оставил свое кресло и направился на балкон.

Музыка сразу затихла, и вместо нее послышались равномерные удары весел.

— Он уехал! — вскричала молодая девушка. — А мы не успели даже его поблагодарить.

— Тем лучше, иначе мы придали бы слишком уж много значения такому и без того серьезному происшествию. Ты не должна забывать о твоем высоком назначении, дочь моя. Войди в комнату.

Оставшаяся на балконе донна Флоринда внимательно следила за гондолами и передавала свои наблюдения Виолетте:

— Гондолы ушли; та, в которой сидят музыканты, выезжает уже на Большой канал, но я не вижу, что сталось с той, в которой сидел кавалер.

— Посмотри хорошенько, не может быть, чтобы он так скоро удалился.

— Вижу, вижу: его гондола остановилась возле моста нашего канала. Слуга как-будто ждет кого-то на ступеньках набережной, а самого кавалера там нет.

— Вдруг с ним что-нибудь случилось?!

— Ничего дурного! Я счастлив, что могу быть здесь! — сказал кто-то около Виолетты.

Она обернулась и увидела того, кем были полны ее мысли.

— Как это неблагоразумно! — сказал с упреком отец Ансельм. — Дон Камилло, вы меня заставите сожалеть, что я уступил вашей просьбе. Вы нарушаете наши условия.

— Отец, напрасно противиться тому, что должно случиться. Не правда ли, прекрасная Виолетта, вы не позволите Сенату распоряжаться вами? Вы не согласитесь выйти замуж за какого-нибудь корыстолюбца?

— Камилло, вы ведь знаете законы Венеции, и я не надеюсь избежать их.

— Герцог святой Агаты, — сказал монах, — я позволил вам войти во дворец, чтобы избежать скандала и чтобы спасти вас от гнева Сената. Опасно поощрять надежды, противные целям республики. Не забывайте ваших обещаний.

— Все зависит от донны Виолетты. Ободрите меня одним вашим взглядом, и тогда ничто, — ни Венеция с ее инквизицией, ни сам дож, — ничто не будет в состоянии оторвать меня от вас.

— Камилло, — ответила дрожащая девушка, — вы мой спаситель!

— Перестаньте, герцог святой Агаты!.. Дочь моя!..

— Не слушайте его, донна Виолетта: он говорит так потому, что не испытал силы страсти. Холод кельи заморозил его сердце. Если бы он был настоящим мужчиной, он любил бы; а если б он любил когда-нибудь, на нем не было бы теперь его кармелитской одежды.

Лицо отца Ансельма покрылось мертвенной бледностью, губы зашевелились, и он что-то хотел сказать, но вместо слов послышался тяжелый, подавленный вздох. Флоринда поспешила встать между доном Камилло и своей воспитанницей.

— Все это, может быть, так, как вы говорите, синьор Монфорте, но вы должны же знать, что Сенат взял на себя право найти человека, достойного наследницы богатого дома Пьеполо. И может быть, Сенат выберет ей не менее достойного, чем герцог святой Агаты!

— Разве это может случиться? — вскричала Виолетта.

— Не верьте этому, донна Виолетта! Цель моей поездки в Венецию — не тайна. Я приехал требовать возвращения мне наших родовых владений и звания сенатора Венеции, которое мне принадлежит по справедливости. Но я все оставлю, если вы мне дадите хоть маленькую надежду.

— Слышишь, что он говорит, Флоринда? Дон Камилло неспособен обманывать, — сказала, еще более зардевшись, молодая девушка.

— Согласитесь быть моею, Виолетта, а там в Калабрии, в моем укрепленном замке, месть и хитрости Сената не будут нам страшны. Они полагают, что могут распоряжаться вами так, как им вздумается; а вы разрушьте их планы. Я прочел в ваших глазах, что вы решитесь на это, Виолетта…

— Я не хочу быть проданной, дон Камилло; рука моя должна быть отдана мною добровольно. Еще недавно синьор Градениго сказал мне, что мне будет предоставлен свободный выбор… Он говорил мне о каком-то новом помещении для меня…

— Не верьте ему, это самый черствый и эгоистичный человек в Венеции. Он хочет устроить вам брак со своим распутным сыном. Повторяю вам: не верьте ему, потому что он лжив до мозга костей.

— Если это действительно так, то он сильно ошибается в расчетах, потому что из всей молодежи Венеции Джакомо Градениго мне меньше всех нравится.

— Это свидание должно же когда-нибудь окончиться, — сказал монах, — я боюсь, как бы о нем не узнали. Ведь мы окружены шпионами, и ни один дворец в Венеции не охраняется так строго, как наш. А если ваше присутствие здесь, герцог, будет обнаружено, то вам не избежать тюрьмы.

— Я ко всему приготовился. Мне бы только иметь уверенность в вашей любви, Виолетта, а в остальном положитесь на меня.

— Флоринда, ты слышишь, что он говорит?

— Девушке твоего положения надо быть осторожнее и повиноваться выбору твоих опекунов.

— А если они выберут Джакомо Градениго?

— Сенат не хочет и слышать об этом молодом человеке. Хитрость его отца тебе давно известна, и ты должна была заметить из его обращения с тобой, что он сам сомневается в решении Совета. Много кавалеров ищут твоей руки, и теперь правительство избирает тебе партию, достойную тебя.

— А дон Камилло разве не достоин меня?

Снова вмешался монах:

— Это свидание не должно продолжаться дольше. Уходите, синьор, иначе вы нарушите ваше честное слово.

— Как, уйти одному?

— Но разве может донна Виолетта покинуть сразу дом своих предков.

— Синьор Монфорте, — тихо, но решительно сказала Виолетта. — Вы, идя на это свидание со мной, не могли рассчитывать на немедленный ответ на ваше предложение… Но, что оно будет принято благосклонно, пусть послужит залогом…

— Залогом?

— Вот вам мой залог, — сказала Виолетта, протягивая ему руку. Гувернантка и монах вскрикнули от неожиданности.

— Простите мне мою поспешность, друзья мои, — обратилась к ним Виолетта, — на не забывайте, что если бы дон Камилло не бросился: без колебаний в Джудекку, то я не могла бы сейчас оказать ему эта маленькое внимание. Зачем же мне быть менее его великодушной? Знайте, Камилло, если Сенат меня заставит выйти за другого, то это будет моим приговором к безбрачию.

Эта искренняя речь Виолетты была прервана звонком доверенного слуги, которому было приказано извещать таким способом о своем приходе.

— Что это значит? — сказал взволнованно монах, обращаясь к вошедшему лакею. — Как ты смел войти без моего приказания?

— Батюшка, там внизу чиновники. От имени республики они требуют, чтоб их впустили сюда.

— Дело принимает серьезный оборот, — сказал дон Камилло, который казался спокойнее всех. — Мое посещение открыто. Успокойтесь, я один буду в ответе, если на это посмотрят, как на преступление.

— Это полицейские агенты? — спросил монах.

— Батюшка, это высшие должностные лица, имеющие знаки отличия.

— И чего они хотят?

— Они имеют сказать что-то лично донне Виолетте.

— Это, кажется, не так опасно, — заметил монах, облегченно вздыхая. Он отворил дверь в домовую молельню:- Войдите сюда в часовню, дон Камилло, — сказал он.

Так как раздумывать было некогда, то дон Камилло повиновался приказанию монаха. Дверь часовни затворилась за ним, и слуги ввели ожидавших.

Вошел человек, в котором сразу можно было узнать одного из высших агентов по тайным делам государства. Донна Виолетта с присущей ей приветливостью пошла ему навстречу.

— Чему должна я приписать ваше посещение? — сказала она, отвечая легким кивком головы на глубокий поклон чиновника.

— Сударыня, мне приказано видеть состоящую на попечении правительства донну Виолетту, наследницу знаменитого дома Пьеполо, вместе с донной Флориндой Меркато, ее наставницей, с ее духовником, отцом Ансельмом, и с прочими, имеющими удовольствие находиться в ее обществе.

— Все, кого вы желаете видеть, — перед вами: я — Виолетта Пьеполо, эта дама заменяет мне мать, а этот почтенный отец — мой духовник. Нужно ли позвать моих служителей?

— Нет, это лишнее. Мое поручение скорее секретного, чем публичного характера. После смерти вашего уважаемого батюшки, известного сенатора Пьеполо, заботы о вашем воспитании были поручены республикой опеке и мудрости синьора Александра Градениго. Теперь Совет решил взять на себя непосредственные заботы о вашей особе, сударыня.

— Не правда ли, это надо понимать так, что синьор Градениго не состоит больше моим опекуном?

— Точно так, сударыня. Этот благородный патриций освобожден от обязанностей, которые он так удачно исполнял. Завтра вам будут названы ваши новые опекуны, имеющие состоять ими впредь до того времени, когда Сенату будет угодно заключить ваш брак с особой, достойной ваших несравненных качеств.

— Не хотят ли меня заставить расстаться с теми, к кому я так привыкла и которых так люблю? — спросила запальчиво молодая девушка.

— Положитесь на мудрость Сената, сударыня. Я не знаю его решений относительно тех, кто вас окружает, но нельзя сомневаться в его доброте и осторожности. Мне остается сказать, что для вас приличнее было бы сохранить прежнюю осторожность и не принимать лишних посетителей. Ваша дверь должна быть закрыта для синьора Градениго, как и для других мужчин.

— Разве я не могу поблагодарить его за заботы обо мне?

— Сенат сам об этом позаботится. Теперь мое поручение исполнено, сударыня, и я имею честь вам откланяться, глубоко польщенный тем, что Сенат нашел меня достойным предстать перед вами.

Когда чиновник окончил свою речь, Виолетта, ответив на его поклон, испуганно посмотрела на своих опечаленных друзей.

Двусмысленные слова посланного были, однако, достаточно понятны, чтобы отнять надежду на лучшее будущее. Все трое со страхом думали, что завтра, может быть, им придется расстаться, хотя и не могли понять причины этой внезапной перемены в намерениях Сената. Но чиновник не торопился уходить. Он пристально посмотрел на монаха, как бы обдумывая какую-то вновь явившуюся у него мысль.

— Почтенный отец, — сказал он, могу ли я просить вас на одну минуту поехать со мною по делу, касающемуся души грешника?

Несмотря на волнение, монах, не колеблясь, пошел за чиновником до его гондолы.

— Вы должны пользоваться большим уважением Сената, — заметил посланный, — если он доверил вам ту особу, в которой он принимает живое участие.

— И я горжусь этим доверием, мой друг.

— Люди, подобные вам, почтенный отец, достойны общего уважения. Скажите, давно вы в Венеции?

— Я приехал в этот город в качестве духовника последнего посланника Флоренции.

— Да, это почтенное место. Таким образом, вы давно уже здесь, и вам должно быть известно, что республика не забывает заслуг и не прощает обид.

— Венеция — старинная республика, влияние которой настигает и вблизи, и вдали…

— Будьте осторожны на этих ступеньках, почтенный отец; они опасны для тех, кто их не знает.

— Я слишком привык к ним, чтобы бояться. Надеюсь, что схожу по ним не в последний раз?

Посланец притворился, будто не понял этого вопроса, и ответил только на первое замечание.

— В самом деле, республика стала стара, и всякий, кто любит свободу, должен жалеть об ее упадке. Да. «Так проходит слава мира!» Вы, кармелиты, хорошо делаете, умерщвляя в юности свою плоть. У вас на совести нет ошибок молодости?

— Никто не без греха, — ответил монах.

— Людям моего положения редко приходится беседовать с своею совестью. И я рад, что встретил такого святого человека… Гондола моя здесь, войдемте в нее.

Монах недоверчиво посмотрел на своего спутника, но, сознавая бесполезность сопротивления, вошел в каюту гондолы вслед за чиновником. Весла сразу ударили по воде.