В Венеции

Глава XXVIII

Послышался звон цепей, прежде чем открыли дверь, через которую должен был войти подсудимый. Двери распахнулись, и браво предстал перед известными судьями, которые должны были решить его судьбу.

Так как Джакопо нередко приходилось присутствовать на заседаниях этого зловещего Совета, то он не проявил теперь ни испуга, ни удивления. Он был бледен, но спокоен.

В зале наступила глубокая тишина.

— Тебя зовут Джакопо Фронтони? — задал первый вопрос секретарь-протоколист, служивший посредником между судьями и обвиняемыми.

— Да.

— Ты — сын некоего Ричарда Фронтони, известного по краже им таможенных пошлин у республики и находящегося теперь в ссылке на одном из отдаленных островов или несущего какое-то другое наказание?

— Да, синьор, он несет другое наказание.

— Ты гондольер?

— Да, синьор.

— Твоя мать…

— Умерла! — сказал Джакопо, заметив, что секретарь остановился, чтоб справиться с документами в деле.

Снова наступило молчание, которое секретарь нарушил лишь после того, как кинул взгляд на судей.

— Она не была обвинена в преступлении твоего отца?

— Если бы даже и была обвинена, синьор, теперь она уже давно вне власти республики…

— Вскоре после того, как твой отец навлек на себя гнев Сената, ты оставил ремесло гондольера?

— Да, синьор.

— Тебя обвиняют, Джакопо Фронтони, в том, что ты переменил весло на стилет?

— Да, синьор.

— В продолжение уже нескольких лет слух о твоих кровавых подвигах распространялся по Венеции, и с некоторого времени тебя обвиняют в каждой насильственной смерти.

— Это истинная правда, господин секретарь. Хотел бы я, чтоб этого не было!

— Его высочество дож и члены Совета не остались глухи к жалобам; они с беспокойством прислушивались к ним, и если Сенат оставлял тебя на свободе, то это только оттого, что он не хотел преждевременным арестом пятнать горностай правосудия.

Джакопо молча поклонился; однако, при этом заявлении на лице его появилась настолько выразительная улыбка, что секретарь тайного судилища низко склонился над бумагами, делая вид, что разбирается в делах.

— Против тебя есть страшное обвинение, Джакопо Фронтони, — продолжал секретарь… — И ради жизненных интересов сограждан Тайный Совет сам взялся за это дело. Знал ли ты лагунского рыбака, Антонио Теккио?

— Да, синьор. Я виделся с ним недавно и очень сожалею, что это было совсем перед его смертью.

— Тебе известно, конечно, что его нашли утонувшим в бухте?

Джакопо вздрогнул. Его волнение, видимо, сильно подействовало на младшего из членов Совета, и, пораженный откровенностью признания, он быстро повернулся к своим сослуживцам; те слегка кивнули ему головами.

— Его смерть вызвала сильное недовольство среди его товарищей и привлекла серьезное внимание Сената.

— Смерть самого бедного венецианца должна вызвать интерес и среди патрициев, синьор.

— Знаешь ли ты, Джакопо, что тебя называют его убийцей?

— Да, синьор, мне это известно.

— Говорят, будто ты был среди гондольеров в последней гонке, и, если бы не этот рыбак, ты взял бы приз.

— Это верно, синьор.

— Ты не отрицаешь этой улики? — спросил с удивлением секретарь.

— Нет, это верно: без него я был бы победителем.

— А ты хотел взять приз, Джакопо?

— Да, синьор, от всего сердца, — ответил обвиняемый. — От меня ведь отреклись мои товарищи гондольеры, а между тем, с детства до нынешнего дня уменье владеть веслом было моей гордостью.

Новое движение выдало удивление молодого инквизитора.

— Сознаешься ты в преступлении?

Джакопо усмехнулся.

— Если присутствующие здесь господа сенаторы снимут маски, то мне будет легче ответить на этот вопрос.

— Твоя просьба дерзка и необычна. Никому не известны патриции, управляющие судьбами государства. Сознаешься ли ты в преступлении?

Появление стремительно вошедшего офицера помешало ответу. Он передал письменное донесение судье в красной мантии и скрылся. После короткой паузы стражникам был отдан приказ вывести подсудимого.

— Благородные сенаторы, — сказал Джакопо, приближаясь к столу, — позвольте мне навестить одного заключенного в камерах под свинцовой крышей; у меня есть серьезные причины увидеть его, и я, как мужей, как отцов, прошу вас разрешить мне это.

Два старых сенатора не слышали его, занятые новым донесением. Синьор Соранцо подошел ближе к свету, чтобы лучше разглядеть преступника. Тронутый его взволнованным голосом и приятно обманутый выражением лица Джакопо, он взял на себя ответственность разрешить ему его просьбу.

— Отведите его, куда он хочет, — сказал он алебардщикам, — только возвращайтесь скорее.

Джакопо с благодарностью взглянул на молодого сенатора, но, боясь, что остальные судьи будут против этого разрешения, поспешно вышел из залы. Джакопо прошел по темным потайным коридорам, скрытым от постороннего глаза, но отделенным лишь тонкой перегородкой от роскошных покоев дожа. Дойдя до тюремной камеры под крышей, Джакопо остановился и повернулся к своим стражам:

— Прошу вас, снимите с меня на минуту эти гремящие цепи.

Его провожатые переглянулись, никто из них не решался оказать ему эту милость.

— Должно быть, я в последний раз увижу сейчас одного больного, — продолжал Джакопо. — Умирающего отца… Он ничего не знает о моем положении… Так неужели вы хотите, чтобы он увидел меня в цепях?

Его слова, в которые он вложил всю силу чувства, на этот раз имели успех: один из провожатых снял цепи с браво и велел ему итти вперед. Джакопо осторожно вошел в коридор перед камерой, и, когда дверь была отперта, он один вступил в комнату, потому что солдаты не находили достаточно интересным для себя присутствовать при свидании наемного убийцы с отцом в нестерпимой жаре под раскаленной свинцовой крышей. Дверь за арестантом затворили, и камера вновь погрузилась в темноту.

Несмотря на свою обычную твердость, Джакопо сперва не знал, что делать, очутившись неожиданно в безмолвном жилище заброшенного арестанта. Но скоро он услышал предсмертное хрипение и догадался, в какой стороне находилась кровать; массивные стены со стороны коридора совершенно отнимали свет у этой страшной камеры.

— Отец! — позвал нежно Джакопо. Он не получил ответа.

— Отец! — повторил он громче.

Хрип прервался, и заключенный заговорил:

— Ты пришел, сынок, — сказал он слабым голосом, — закрыть мне глаза…

— Силы тебе изменяют, отец?

— Да, сынок, слабею… Теперь мне недолго осталось мучиться… А я все надеялся, что увижу опять дневной свет, твою мать и сестру…

— Мать и сестра умерли, отец!

Старик застонал. Джакопо опустился около постели.

— Это неожиданный удар, — сказал, наконец, старик.

— Отец, они уже давно умерли!

— Почему ты мне раньше не сказал этого, Джакопо?

— У тебя и без того много было горя.

— А ты-то как же? Ты ведь один останешься… Дай мне руку… Бедный мой Джакопо!

Браво приблизился к ложу и взял дрожавшую руку отца; она была холодная, влажная.

Громкий удар в дверь прервал прощание.

— Иди, Джакопо, — сказал один из солдат. — Совет тебя ждет!

Джакопо почувствовал, как задрожал отец, и ничего не ответил.

— Если бы они оставили тебя еще на одну минутку! — прошептал старик. — Я тебя долго не задержу.

Дверь отворилась; свет от лампы проник в тюремную камеру. Но страж сжалился и закрыл ее. Джакопо очутился опять в темноте. Благодаря этому кратковременному свету, он успел уловить последний взгляд отца: хотя смерть была уже в этом взгляде, но он выражал в то же время нежную любовь.

— Это добрый человек; он жалеет нас, — прошептал старик.

— И они не нашли в себе сил оставить тебя одного в эти минуты!

— Да, я счастлив, что ты около меня, сынок. Ты ведь, кажется, сказал, что мать с сестрой умерли?

— Да, отец, обе умерли.

Старик тяжело вздохнул. Послышался хриплый вздох; Джакопо уткнулся лицом в одеяло. Наступила глубокая тишина.

— Отец! — сказал Джакопо и задрожал, не узнав собственного голоса.

Ответа не было. Коснувшись рукою отца, он почувствовал, что тело старика холодеет. Перед ним лежал недвижимый труп…

Когда дверь в камеру отворилась, Джакопо спокойной и твердой походкой вышел к солдатам. Он поднял руки, чтобы на него надели цепи, и пошел за провожатыми в помещение тайного судилища. Через несколько минут он стоял вновь перед Советом Трех.

— Джакопо Фронтони, — сказал секретарь, — тебя обвиняют еще в другом преступлении, совершенном недавно в нашем городе. Знаешь ли ты благородного калабрийца, домогающегося звания сенатора и уже давно живущего в Венеции?

— Знаю, синьор.

— Приходилось ли тебе быть с ним в каких-нибудь сношениях?

— Да, синьор.

Судьи напряженно слушали.

— Известно ли тебе, где теперь находится дон Камилло?

Джакопо медлил ответом.

— Можешь ли ты сказать, почему молодого герцога нет во дворце? — повторил секретарь.

— Ваша милость, он оставил Венецию навсегда.

— Почему ты знаешь? Неужели он взял себе в доверенные наемного убийцу?

Джакопо молчал.

— Я спрашиваю тебя: признавался ли тебе в этом герцог?

— Да, синьор, дон Камилло мне сказал, что он не вернется больше в Венецию.

— Но это немыслимо! Ведь он лишится всех своих надежд и большого состояния.

— Он утешится, синьор, любовью богатой наследницы в своих фамильных владениях.

Среди судей произошло движение, и один из них, тот, что был в красной мантии, приказал страже удалиться. После ухода солдат допрос продолжался.

— Ты сделал важное сообщение, Джакопо, и если ты нам сообщишь и подробности, то это может сохранить тебе жизнь.

— Я не могу сообщить вам ничего нового, синьоры, потому что вам известен побег дона Камилло, и я надеюсь, что исчезновение дочери Пьеполо для вас тоже не новость.

— Ты не ошибаешься, Джакопо, нам все это известно, но ты можешь сообщить нам подробности, которых мы не знаем. Не забудь, что, обсуждая твою участь, Совет примет во внимание твою искренность.

На лице обвиняемого вновь появилась улыбка, заставившая его судей опустить глаза.

— Для смелого влюбленного все пути открыты, синьоры, тем более, что при средствах дона Камилло он мог бы найти тысячу пособников, если бы в этом явилась необходимость.

— Ты не говоришь прямо, Джакопо, и этим ты можешь навлечь на себя гнев Совета. Говори: кто были его помощники в бегстве?

— У него было много верных слуг и смелых гондольеров, ваше превосходительство.

— Все это нам хорошо известно… Но его исчезновение имеет в себе что-то странное. Уверен ли ты, что он бежал?

— Синьор, так разве герцог все еще в Венеции?

— Мы тебя об этом и спрашиваем, потому что тебя обвиняют в убийстве дона Камилло.

— А также и в убийстве донны Виолетты?

— О ней мы ничего не знаем. Что ты скажешь против этого обвинения?

— Синьоры, чего ради я буду выдавать мои тайны?

— Так ты хочешь нас обмануть!.. Не забудь, что у нас там… в камере под свинцовой крышей, есть один заключенный, взявшись за которого как следует, мы заставим тебя сказать правду.

Джакопо смело поднял голову; видно было, что его ничто теперь не страшило. Но взгляд его был грустен, и в голосе его слышалась тоска.

— Синьоры, тот узник, о котором вы говорите, свободен от вашей опеки.

— Ты забываешься, Джакопо, позволяя себе шутить с нами.

— Нисколько, синьоры, я говорю правду.

— Так твой отец?..

— Умер, синьоры! — произнес Джакопо.

Два пожилых члена Совета переглянулись с удивлением, а младший из них прислушивался с интересом человека, который приступает к изучению новых и тяжелых обязанностей. Оба старика, поговорив между собою, передали, что находили нужным, синьору Соранцо.

— Хочешь ли говорить по совести, Джакопо, и открыть нам все, что ты знаешь относительно бегства неаполитанца? — продолжал судья, когда их совещание было окончено.

Джакопо не проявил ни малейшего волнения, слыша скрытую угрозу судьи, и после минутного размышления ответил:

— Вам, конечно, известно, синьоры, желание правительства выдать замуж наследницу Пьеполо по своему усмотрению и ради собственных выгод. И для вас не тайна, что в нее был влюблен герцог, и она отвечала взаимностью на любовь неаполитанца. В ту ночь, когда умер Антонио, я один бродил в тоске среди могил Лидо. Жизнь для меня стала невыносимой; я был близок к самоубийству. Я встретил помощь дона Камилло. И тогда я узнал о его намерении относительно побега и согласился помочь ему. Я поклялся ему в верности и в готовности умереть за него, если это понадобится. Я обещал ему похитить его возлюбленную. И я сдержал свое слово. Счастливые влюбленные теперь в церковных владениях под покровительством кардинала-секретаря, который приходится братом матери дона Камилло.

— Безумный! Ты не подумал о том, что тебе грозит за это!

— Нет, я об этом не думал в то время. Я искал только человека, перед которым я мог бы высказать свои страдания. И я был счастлив, как никогда в жизни, смотря на радостное свидание влюбленных, которым я, отверженный злодей, браво, это счастье доставил!

Судьи были поражены спокойствием Джакопо, и это удивление еще раз заставило их впасть в нерешимость. Наконец, самый старший из них вновь приступил к допросу.

— Джакопо, можешь ли ты нам сообщить подробности бегства? Не забудь, что этим ты можешь сохранить тебе жизнь.

— Для меня она теперь немного стоит, синьор… Но, чтобы доставить вам удовольствие, я ничего не скрою.

И затем Джакопо просто и откровенно рассказал о средствах, к которым прибегал дон Камилло, об его планах, об его разочаровании и, наконец, об успехе бегства. Он ничего не скрыл в этом рассказе, кроме временного приюта женщин под покровительством Джельсомины. Он рассказал о замысле Джакомо Градениго убить неаполитанца и об участии в этом покушении ювелира Осии. Внимательнее всех слушал его рассказ молодой сенатор. Несмотря на свое официальное положение, он чувствовал, как сильно билась кровь в его жилах, и при окончании рассказа, когда подсудимый описал встречу влюбленных, сердце Соранцо затрепетало от радости. Наоборот, его сослуживцы, состарившиеся на службе политике, с рассчитанной холодностью слушали рассказ браво. Теперь они убедились, что дон Камилло и донна Виолетта ускользнули из-под их власти. Не имея больше надобности в Джакопо, они позвали стражу и велели отвести браво в тюрьму.

— Надо будет послать поздравление кардиналу-секретарю по случаю брака его племянника с самой богатой наследницей нашего города, — сказал судья Совета Трех, когда дверь за подсудимым затворилась. — Влияние неаполитанца может еще нам пригодиться.

— А если он расскажет о том, как Сенат противился его браку? — усомнился синьор Соранцо.

— Ну, мы всегда можем сложить нашу вину на прежний состав Совета. Вот, вы присутствовали на первом нашем собрании, синьор; позже опыт даст вам не раз случай убедиться, что как бы ни была совершенна наша теория, в практике могут всегда случиться ошибки… Да, не надо забывать о деле молодого Градениго; оно очень серьезно.

— Мне давно известно его распутство, — ответил самый старый из членов Совета. — Очень грустно, что у такого благородного патриция, как синьор Градениго, такой недостойный сын. Во всяком случае, ни государство, ни город не потерпят убийств.

— Пусть они будут как можно реже! — сказал молодой сенатор.

— Конечно, это очень желательно. По секретным розыскам, вся тяжесть вины падает на Джакопо, но нельзя не доверять и его донесениям, в чем мы имели случай не раз убедиться.

— Как! Разве Джакопо является сыщиком?

— Мы поговорим об этом после, на свободе, синьор Соранцо. А сейчас нам надо рассмотреть вопрос о покушении на жизнь одного из венецианцев, находящегося, несмотря на отъезд его из Венеции, под покровительством ее закона.

Члены Тайного Совета начали серьезное обсуждение дела двух преступников: Джакомо Градениго и ювелира.

В результате совещанием было решено наказать Джакомо Градениго ссылкой на десять лет в провинцию, а Осию — пожизненным изгнанием.

— Мы не должны скрывать ни этого приговора, ни причин, которыми он был вызван, — сказал судья Совета Десяти после прений. — Государство не может упускать случая оповестить о своем правосудии.

— На нынешний вечер мы покончили наши дела, синьоры, — сказал сенатор Соранцо. — Разойдемся теперь по домам?

— У нас еще дело Джакопо.

— Ну, его мы можем передать в обыкновенный суд.

— Как вы найдете нужным поступать, синьоры?..

Все согласились.

Соранцо уехал первым, но остальные члены Совета еще долго совещались между собой. Затем было отправлено приказание уголовному судье, и после этого, наконец, каждый из них вернулся в свой дворец.