В Венеции

Глава XXIII

Причалив к набережной, все рыбаки пошли за похоронной процессией. Донна Виолетта и ее наставница с тревогой прислушивались к удалявшемуся шуму.

— Они ушли, — сказала донна Флоринда.

— Да, и скоро полиция придет нас разыскивать.

— Их не видно! Бежим.

В одну минуту дрожавшие от волнения беглянки очутились на набережной. Пьяцетта была совершенно пуста. Глухой шум, как беспокойное жужжанье пчел, доносился со двора дожа.

— Там что-то неладно, — сказала гувернантка.

Вдруг они услышали приближавшиеся шаги. Человек в костюме лагунского рыбака шел со стороны Бролио.

— Монах поручил мне передать вам это, — сказал он, оглядываясь вокруг.

Он передал донне Флоринде клочок бумаги и, получив монету, поспешно скрылся.

Благодаря яркому лунному свету донна Флоринда могла прочесть несколько слов, написанных рукой, хорошо знакомой ей еще с молодости:

«Спасайтесь Флоринда! Нельзя терять ни минуты. Набегайте людных улиц и как можно скорее ищите убежища».

— Но куда же бежать? — вскричала она растерянно.

— Куда бы ни было, лишь бы скрыться, — ответила донна Виолетта. — Идите за мной.

Вскоре они очутились под аркадами Бролио. Первой мыслью донны Виолетты было пойти упасть к ногам дожа, который приходился ей дальним родственником; но, услышав доносившиеся со двора крики, она поняла невозможность пробраться к дожу. Через минуту они очутились на мосту, перекинутом через канал святого Марка. Несколько матросов, стоя на своих фелуках, с любопытством посмотрели на них, но вид испуганных женщин, скрывавшихся от толпы, не заключал в себе ничего такого, что могло бы привлечь особенное внимание.

С моста они вдруг увидели массу людей, шедших им навстречу вдоль набережной. Видно было, как блестело оружие; слышались равномерные шаги дисциплинированного войска. Далматинская гвардия в полном составе выходила из своих казарм. Страх охватил обеих беглянок. Они вбежали в первую попавшуюся дверь. Навстречу им вышла девушка.

— Вы здесь вполне в безопасности, синьоры, — сказала она своим мягким венецианским акцентом, — за этими стенами никто не посмеет вас тронуть.

— Чей это дворец? — спросила донна Виолетта, переводя дыхание. — Я надеюсь, что здесь не откажут в гостеприимстве дочери Пьеполо?

— Вы желанная гостья, синьора, — сказала венецианка, низко кланяясь.

— Скажи имя твоего хозяина, чтобы мы могли попросить у него приема.

— Святой Марк.

Донна Виолетта и гувернантка остановились на минуту.

— Может быть, сами того не зная, мы вошли во дворец?

— Этого не могло случиться, потому что канал отделяет вас от палат дожа; но святой Марк и здесь распространяет свою власть. Поверьте мне, что здесь, в тюрьме, при помощи дочери тюремного смотрителя, вы можете найти совершенно безопасный приют.

— Как тебя зовут, дитя мое? — спросила донна Флоринда, в то время как ее спутница молчала от удивления. — Мы тебе очень благодарны за твою готовность оказать нам услугу в такой тяжелый для нас момент… Как твое имя?

— Джельсомина, — ответила скромно девушка. — Я единственная дочь тюремного смотрителя; я видела, как вы бежали по набережной, скрываясь от далматинцев, с одной стороны, и от толпы — с другой, и я подумала, что в такую минуту и тюрьма может вам показаться на время желанным убежищем.

— Твоя доброта не обманула тебя. Не можешь ли ты проводить нас в какое-нибудь менее людное место?

— Не беспокойтесь, сударыня, вы здесь в совершенной безопасности, — сказала Джельсомина, проводя их коридором в квартиру своего отца, откуда она увидела их бежавшими в испуге по набережной. — Сюда никто не входит, кроме меня и моего отца, да и он мало бывает дома, занятый по службе.

— Но у вас есть прислуга?

— Никого, сударыня. Дочери тюремного смотрителя приходится делать все самой.

— Ты нам окажешь большую услугу, — сказала донна Флоринда, — если примешь меры, чтобы нас никто не увидел. Я знаю, что мы тебя этим сильно затрудняем, но ты будешь вознаграждена за все. Вот тебе деньги.

Джельсомина ничего не ответила. Она остановилась, и ее обыкновенно бледные щеки покрылись ярким румянцем.

— Я не хотела тебя обидеть, — сказала донна Флоринда, пряча кошелек. — Ты должна быть снисходительна, видя наш страх.

— Я понимаю ваше опасение и приму все меры, чтобы скрыть ваше присутствие.

Джельсомина вышла, оставив донну Виолетту с ее наставницей одних.

— Я не ожидала встретить такую деликатность в тюрьме! — воскликнула донна Виолетта.

— Не всякому слуху можно верить; как во дворце много несправедливости и грубости, так не надо без доказательств осуждать все, что происходит в тюрьме.

Джельсомина скоро вернулась.

— У тебя есть отец, Джельсомина? — спросила патрицианка, взяв за руку молодую девушку.

— Да, я не лишена этого счастья.

— Конечно, это большое счастье, потому что отец не решился бы продать свою дочь из честолюбия или интереса. А мать твоя тоже жива?

— Она давно не встает с постели, сударыня… Ах, я знаю, что мы не были бы здесь, если бы могли рассчитывать на что-нибудь лучшее.

— А знаешь, Джельсомина, ты счастливее меня, несмотря на то, что живешь в тюрьме. У меня нет ни отца, ни матери, — ни… могла бы я, пожалуй, сказать… друзей.

— От вас ли я это слышу?

— Нельзя по наружности судить о вещах, Джельсомина. Ты, может быть, слышала, что от дома Пьеполо осталась только одна молодая девушка, которую отдали под опеку Сената?

— Я редко куда выхожу, сударыня, но все-таки я слышала о богатстве и красоте донны Виолетты. Я надеюсь, что это верно относительно первого, в последнем же я имела возможность убедиться сама.

Дочь Пьеполо покраснела в свою очередь, но это было приятное смущение.

— Да, о сироте говорят с большим снисхождением, хотя ее роковое богатство ничуть не преувеличено. Ведь тебе должно быть известно, что Сенат берет на себя заботу о всех богатых девушках, оставшихся без родителей?

— Нет, я этого не знала… Сенат милостив, если так поступает.

— Ты сейчас по-другому заговоришь, Джельсомина. Ты очень молода и всю свою жизнь была одинока.

— Вы не ошибаетесь, сударыня. Я только и бываю у больной матери или в камере какого-нибудь несчастного заключенного.

Виолетта посмотрела на свою компаньонку с видом, говорящим, что ее надежды оказались напрасными, что им нечего много рассчитывать на помощь такой малоопытной девушки.

— Понимаешь ли ты, что женщине не особенно приятно уступать желаниям Сената, который распоряжается по своему усмотрению и ее чувствами, и ее обязанностями?

Джельсомина подняла на нее глаза, но было видно, что она не поняла этого вопроса. Виолетта посмотрела на донну Флоринду, как бы призывая ее на помощь.

— Наши женские обязанности бывают часто очень тяжелыми, — сказала донна Флоринда, поняв взгляд своей воспитанницы. — Наша привязанность может быть не угодна нашим друзьям… Нам запрещено выбирать самим… Но мы не можем всегда повиноваться.

— Да, да, я слышала, что знатным девицам не дозволяется видеть своего будущего мужа. Это, вероятно, то самое, о чем вы говорите? Этот обычай мне всегда казался несправедливым и даже жестоким.

— Могут ли женщины твоего сословия выбирать себе друзей? — спросила с живостью донна Виолетта.

— Да, мы пользуемся этой свободой, даже в тюрьме.

— Видишь, ты счастливее тех, кто живет в Венеции во дворцах. Я полагаюсь на тебя: ты не выдашь девушку, ставшую жертвой насилия и несправедливости.

Джельсомина подняла руку, как бы желая остановить признание Виолетты, но затем продолжала внимательно слушать ее рассказ.

— Немногие входят сюда, — сказала она, — но я знаю, что есть много неизвестных еще мне средств подслушать тайны, о которых говорят в этих стенах. Идите за мной, я вас провожу в такое место, где при всяком желании никто нас не подслушает.

Девушка провела беглянок в комнату, где она обыкновенно беседовала с Джакопо.

— Вы сказали, синьора, что я неспособна выдать девушку, жертву насилия и несправедливости, и вы не ошиблись, сказав это.

Переходя из одной комнаты в другую, Виолетта начала было сомневаться в искренности Джельсомины, но это было лишь на одно мгновение; участие, с которым относилась к ней девушка, обреченная, как и она, на уединенную жизнь, заставило ее рассказать дочери тюремного смотрителя большую часть событий, которые привели ее в тюрьму.

Джельсомина побледнела при этом рассказе, и под конец его она вся дрожала от волнения.

— Сенат имеет безграничную власть: сопротивляться ему невозможно, — прошептала она едва слышно. — Подумали ли вы о той опасности, которой вы подвергаетесь?

— Теперь уже поздно об этом думать. Я — жена дона Камилло, и я никогда не буду женой другого.

— Что я слышу!.. А все-таки я предпочла бы умереть заключенной в монастыре, чем ослушаться Сената.

— Ты еще не знаешь, моя милая, на что способны женщины, даже в моем возрасте. Ты пока еще привязана к отцу, подчиняешься привычкам детства, но позднее ты узнаешь, что все надежды на счастье могут сосредоточиться на другом.

— Сенат ужасен, — сказала Джельсомина, — но еще ужаснее отказаться от того, кому поклялась в любви и преданности!

— Можешь ли ты нас теперь спрятать, Джельсомина? — спросила ее донна Флоринда. — И можешь ли ты помочь нам скрыться еще дальше, когда стихнет весь шум?

— Нет, сударыня, я плохо знаю улицы и площади Венеции. Чего бы я не дала, чтоб знать город так же хорошо, как моя двоюродная сестра Аннина! Она ничего не боится и свободно идет, когда ей вздумается, из лавки своего отца на Лидо и с площади святого Марка в Риальто… Я шлю сейчас за ней: она выведет нас из затруднения.

— У тебя есть двоюродная сестра Аннина?

— Да, синьора, дочь сестры моей матери.

— А отец ее — виноторговец, которого зовут Томазо Торти?

— Да.

— Она к тебе часто приходит?

— Нет, синьора, очень редко. Мы с ней не дружим. Мне кажется, что Аннина считает меня недостойной ее дружбы, но она не откажется помочь нам. Я знаю, что она не долюбливает правительство, потому что мы часто говорили с ней о текущих событиях, и она говорила свободнее, чем этого можно было ожидать от женщины ее возраста.

— Знаешь ли, Джельсомина, что твоя кузина состоит агентом тайной полиции и не заслуживает твоего доверия. Верь мне; у меня есть основания так говорить.

— Синьоры, я ничего не скажу, что могло бы обидеть вас; но вы не должны заставлять меня думать дурно о племяннице моей матери. Я не хочу больше слышать дурное о моей кузине.

Виолетта и донна Флоринда умолкли. Они настояли только, чтоб их положение было скрыто от Аннины, и затем все вместе начали обдумывать способы дальнейшего бегства.

По совету донны Флоринды, Джельсомина приказала одному из тюремных привратников пойти посмотреть, что происходит на площади. Она ему поручила осторожно отыскать и привести в тюрьму босого монаха-кармелита, описав ему приметы отца Ансельма со слов донны Флоринды. Вернувшись, привратник сообщил ей, что толпа оставила двор замка и с телом Антонио перешла в собор.

— Вы можете спокойно лечь спать, Джельсомина, — прибавил привратник, — потому что рыбаки перестали кричать.

— Но ты мне ничего не сказал о монахе. Где он? Остался ли он среди рыбаков?

— Я видел одного кармелита у алтаря собора; но я, признаться, не смог рассмотреть его хорошенько.

— Таким образом, ты не исполнил моего поручения, и теперь уже поздно исправить ошибку. Ступай на свое место.

— Простите великодушно, Джельсомина. Если вам угодно, пошлите меня на Корфу или в Кандию, и я вам дам самое подробное описание каждого камня, находящегося в темницах этих островов. Но прошу вас не посылайте меня в эту кричащую толпу.

Вернувшись к своим гостям, Джельсомина немного успокоила их. Никто из привратников не видел их прихода: все служащие при тюрьме убежали ко Дворцу Дожей — посмотреть, что там происходило.

Это объяснение успокоило донну Виолетту и ее наставницу. Оно давало им возможность отыскать средства к побегу и поддерживало в донне Виолетте надежду скоро увидеться с доном Камилло. Но они не знали, каким образом известить его о своем положении. Они решили было, когда беспорядки совсем утихнут, переодеться и в лодке отправиться во дворец герцога; но, вспомнив, что неаполитанский синьор всегда был окружен агентами тайной полиции, решили, что этот план чересчур опасен.

Наконец, донне Флоринде пришла мысль воспользоваться тем интересом, с каким Джельсомина слушала рассказ донны Виолетты. Дочь тюремщика, едва переводя дух, слушала о том, как дон Камилло бросился в канал, чтобы спасти жизнь Виолетты; на ее лице, как в зеркале, отражались ее мысли, когда она слушала о всех опасностях, которым подвергался неаполитанец, чтобы заслужить любовь дочери Пьеполо.

— Все было бы хорошо, — сказала донна Флоринда, — если бы мы могли известить дона Камилло; иначе нам не может принести никакой пользы наш приют в тюрьме…

— Но будет ли у него достаточно смелости, чтобы пренебречь могуществом тех, кто правит нами? — сказала Джельсомина.

— Он созвал бы надежных людей, и до восхода солнца мы были бы уже далеко, вне всякой власти Сената.

— Я бы очень хотела услужить донне Виолетте.

— Но ты слишком молода, милая Джельсомина, и я боюсь, что ты плохо еще знакома с хитростями Венеции.

— Не сомневайтесь во мне, синьора, я могу быть полезной не хуже других.

— Ах, если бы можно было известить дона Камилло Монфорте о нашем положении… Нет, нет, ты недостаточно опытна, чтобы оказать нам эту услугу!

— Вы ошибаетесь, синьора! — вскричала Джельсомина. — Я могу быть в этом случае полезнее, чем вы думаете, судя по моей наружности.

— Я доверяюсь тебе, моя милая.

Джельсомина ушла, чтоб сделать некоторые приготовления. В это время донна Флоринда написала записку, умышленно в осторожных выражениях, чтобы не возбудить подозрения в случае неудачи, но так, чтобы все же известить герцога об их положении.

Джельсомина вернулась через несколько минут. Ее простой будничный костюм венецианки не требовал изменений; маска, без которой никто не выходил ночью в этом городе, скрывала ее лицо. Донна Флоринда передала ей записку, объяснив подробно, где находился дворец, и описав наружность дона Камилло.