В Венеции

Глава XXII

Легко представить себе ту тревогу, с которой патриции слушали крики рыбаков, направляясь к Большой площади. Некоторые из них, сознавая все, что было шаткого в их положении, давно уже предчувствовали близкую гибель государственного устройства Венеции и уже придумывали наиболее надежные меры к обеспечению своей личной безопасности. Другие слушали эти крики с удивлением и воображали, что они возвещали какую-нибудь победу святого Марка. Только немногие понимали опасность.

Рыбаки не были в состоянии ни определить свои собственные силы, ни обдумать свои случайные выгоды; они действовали только под влиянием порыва. Вчерашнее торжество их старого товарища, холодный отказ дожа и происшествия на Лидо, которые кончились смертью Антонио, — все это возмутило их.

Войдя в канал, они должны были замедлить ход, так как недостаток пространства не позволял даже пользоваться веслами. Каждый желал быть ближе к телу Антонио. Приблизившись: к мосту Риальто, часть их вышла на берег и ближайшими улицами направилась к площади. Остальные лодки, менее стесненные, могли продвигаться быстрее.

В это время какая-то гондола, экипаж которой был вдвое многочисленнее обыкновенного, быстро вышла из бокового канала и, повернув в Большой, очутилась, совершенно случайно, как-раз против сплошной линии рыбацких лодок. Гондольеры казались удивленными этим необыкновенным зрелищем и с минуту не знали, к какой стороне им примкнуть.

— Это гондола республики! — закричали рыбаки.

А один голос добавил: «Канал Орфано!»

Простого подозрения относительно поручения, которое приписывали гондоле эти два слова, в подобную минуту было достаточно, чтобы возбудить среди рыбаков новую вспышку ярости. С угрожающими криками часть лодок кинулась за гондолой. Республиканские гондольеры обратились в бегство. Они причалили к берегу и, выскочив на один из досчатых помостов, окружающих многие венецианские дворцы, исчезли в боковом переулке.

Ободренные этим успехом, рыбаки схватили пустую гондолу и повели ее среди своей флотилии, оглашая воздух торжествующими криками. Некоторые из них, из любопытства, проникли в каюту, обтянутую черным сукном и похожую благодаря этому на катафалк. В ту же минуту они вышли обратно и вывели с собой монаха.

— Кто ты такой? — спросил монаха хриплым голосом тот из рыбаков, который играл в этот день роль предводителя.

— Как видишь, я монах-кармелит.

— Служишь ли ты правительству? Ездил ли ты на канал Орфано затем, чтобы дать отпущение какому-нибудь несчастному?

— Я здесь не один, а при даме, которая нуждается в моих советах и молитвах. Свободный человек и заключенный одинаково могут рассчитывать на мои заботы.

— Оказывается, ты не гордец и, вероятно, согласен помолиться за одного бедняка?

— Я не вижу никакой разницы между дожем и рыбаком. Но я все-таки не хотел бы оставить моих спутниц, которые…

— С ними ничего не случится. Ну, войди в мою лодку!

Отец Ансельм вернулся в каюту казенной гондолы, объяснил все происшествие своим испуганным спутницам и затем вышел, чтобы исполнить требование рыбаков. Его повели в гондолу, которая была впереди всех, и указали тело старого рыбака.

— Перед тобой тело честного рыбака, — сказал его спутник, — между нами он был самый старый и ловкий рыбак, готовый всегда помочь своему товарищу.

— Я охотно верю тебе.

— Вчера он вышел победителем над лучшими гондольерами Венеции, и за то, что он попросил свободы для своего внука, республика убила его.

Лодки двинулись дальше.

Эта процессия представляла странное зрелище. Впереди всех плыла гондола с останками Антонио. Монах с обнаженной головой и с скрещенными на груди руками стоял у изголовья. Слышался только равномерный плеск весел и дрожащий голос монаха, прерываемый время от времени пением рыбаков.

Большая республиканская гондола шла в середине этой движущейся массы, потому что рыбаки не хотели отказаться от своего трофея. В таком порядке эта торжественная процессия въехала в порт и причалила к набережной в конце Пьяцетты.

Площадь святого Марка представляла в эту минуту интересную картину. Огни в кофейнях исчезли, любители веселья поспешили скрыться, боясь смешаться с рыбаками, а шуты и уличные певцы, сбросив маску веселости, приняли более подходящий общему настроению вид.

— Правосудия! — закричали тысячи голосов, когда тело Антонио было принесено во двор Дворца дожей. — Правосудия во дворцах, а хлеба на площади!

Обширный темный двор был наполнен загорелыми взволнованными рыбаками. Тело было положено внизу Лестницы Гигантов.

Совет Трех был извещен о прибытии волнующихся рыбаков. Собравшись во дворце, они устроили секретное совещание о возможной причине восстания.

— Известили ли далматинскую гвардию о возмущении? — спросил один из членов тайного судилища. — Нам придется прибегнуть к ее залпам, прежде чем утихнет восстание.

— Положитесь в этом случае на обыкновенные власти, синьор, — ответил сенатор Градениго. — Я боюсь единственно, как бы не было здесь какого-нибудь заговора, могущего поколебать верность войск.

— Чего они еще добиваются? Им мало того, что у них есть, и они хотели бы иметь лучшее обеспечение, чем наши речи и уверения.

— Человек завистлив: бедняк хочет быть богатым, слабый — сильным.

— Есть, однако, исключение в этом правиле: богатые редко желают сделаться бедными, как и сильные не желают стать слабыми.

— Можно подумать, что вы сегодня надо всем смеетесь, синьор Градениго, но я полагаю, что говорю так, как следует говорить сенатору Венеции.

— Вы правы, ваши слова не представляют ничего необыкновенного. Но я сомневаюсь, чтобы дух наших законов подходил к богатству, приходящему в упадок… Во всяком случае, надо обратить должное внимание на возмущение; идемте к дожу. Он выйдет к народу с некоторыми патрициями и с одним из нас, как свидетелем. Большее число могло бы повредить нашему достоинству.

Тайный Совет разошелся как-раз в тот момент, когда траурная процессия входила во двор Дворца Дожей.

Толпа, собравшаяся во дворец, начала угрожающе кричать при виде дожа, только по имени управлявшего этим искусственным государством, но многолетняя привычка рыбаков к повиновению заставила их мало-помалу стихнуть. Среди наступившей тишины слышалось только шуршанье одежды дожа, двигавшегося медленными шагами.

— Почему вы здесь собрались, друзья? — спросил дож, дойдя до вершины Лестницы Гигантов. — И главным образом, скажите, почему вы подошли к дворцу вашего правителя с непристойными криками.

Рыбаки переглянулись и, казалось, искали в своей среде человека, который мог бы ответить за всех. Наконец, один из них, находившийся в самой середине толпы, где его нельзя было заметить, закричал:

— Правосудия!

— Мы этого и сами желаем, — сказал дож, — и добавлю, что мы это и исполняем. Но почему вы собрались здесь в таком оскорбительном для нас виде?

Все молчали. Единственный человек из всей корпорации рыбаков умел избавиться от оков привычки и предрассудка, но сейчас он был мертв.

— Что же никто не отвечает? — вновь спросил дож. — Вы смело кричите, когда вас не спрашивают, и становитесь безгласными, когда, к вам обращаются!

— Не угодно ли вашему высочеству говорить с ними снисходительнее, — сказал тихо дожу член Тайного Совета. — Далматинцы еще не готовы.

Дож поклонился в знак согласия на это замечание и продолжал более кротким голосом:

— Если никто из вас не хочет мне сказать, чего вы желаете, то я должен буду приказать вам разойтись, мое отеческое сердце…

— Правосудия! — повторил тот же голос из толпы.

— Но необходимо, чтобы мы знали, чего вы требуете.

— Взгляните сюда, ваше высочество!

Более смелые из рыбаков повернули тело Антонио таким образом, что оно все оказалось освещенным лунным светом. Дож вздрогнул и медленно спустился по лестнице в сопровождении своей свиты и охраны. Он остановился возле тела.

— Неужели этот человек умер от руки убийцы? — спросил он, посмотрев на труп и перекрестившись. — Что мог выиграть убийца от смерти подобного человека? А может быть, этот несчастный пострадал во время ссоры с кем-нибудь из товарищей?

— Ничего подобного, великий дож; мы боимся, не стал ли Антонио жертвой гнева святого Марка.

— Его зовут Антонио? Не он ли хотел вчера после гонок учить нас управлять государством.

— Он самый, ваше высочество, — ответил наивно один из рыбаков, — это был лучший рыбак и лучший друг в нужде.

— Да, это был душа-человек, — заявил другой рыбак из толпы.

Дож начал подозревать правду; он украдкой посмотрел на инквизитора, но не нашел в его лице ничего, что бы могло рассеять возникшее подозрение.

— Может ли кто-нибудь из вас объяснить мне, каким образом умер этот несчастный?

Главный оратор рыбаков взял это на себя и рассказал дожу, как они нашли труп Антонио.

— Я в этом не вижу ничего, кроме тех опасностей, которым подвержена жизнь рыбака, — заметил один из членов Тайного Совета. — Он умер от какого-нибудь несчастного случая.

— Сенатор, — отвечал рыбак с сомнением, — но ведь правительство святого Марка было обижено…

— Мало ли что среди вас болтают о святом Марке. Но если уж верить всему, что рассказывают о делах этого рода, то преступников ведь топят не в лагунах, а в канале Орфано.

— Верно, синьор, и нам под страхом смерти запрещено забрасывать там сети.

— Вот и еще причина, заставляющая думать, что смерть его была случайной. Есть ли признаки насилия на его теле? Никто не осматривал его тела?.. Но я вижу здесь кармелита… Батюшка, можете ли вы что-нибудь сказать по этому делу?

Монах старался говорить, но ему не хватало голоса. Он скрестил руки на груди и молчал.

— Ты не хочешь отвечать? — сказал дож. — Где ты нашел это тело?

Отец Ансельм вкратце рассказал, каким образом он был принужден исполнить требование рыбаков.

Рядом с дожем находился молодой патриций. Обманутый, как и все, тоном монаха, который один знал причину смерти Антонио, он из человеколюбия желал верить, что рыбак не был жертвой насилия.

— Я слышал об этом Антонио, — сказал этот молодой сенатор, по имени Соранцо. — Мне говорили об его успехах на гонке. У него, кажется, был соперник браво Джакопо?

Глухой ропот прокатился по толпе.

— Говорят, этот Джакопо вспыльчив и жесток, и, может быть, он хотел расплатиться с ним за свою неудачу.

Более сильный ропот доказал успех этого внушения.

— Джакопо расправляется только кинжалом, — сказал предводитель рыбаков, наполовину убежденный, но все-таки сомневаясь еще…

— При случае подобный человек может всегда воспользоваться и другими средствами для удовлетворения своей злобы. Вы разделяете мое мнение, синьор?

Сенатор Соранцо обратился чистосердечно с этим вопросом к одному из членов Тайного Совета. Тот казался удивленным возможностью этого предположения, но ограничился лишь кивком головы.

— Джакопо — виновник его смерти! — закричали в толпе. — Старый рыбак победил браво, и ему понадобилась кровь, чтобы смыть этот стыд.

— Все будет расследовано с строгим беспристрастием, — сказал дож, повернувшись, чтобы подняться на лестницу, и затем добавил:- Пусть выдадут денег на панихиды… Уважаемый батюшка, я прошу вас позаботиться об этом теле, и лучше всего вы сделаете, если проведете ночь около него.

По тайному приказанию инквизиторов далматинская гвардия вернулась в казармы. Через несколько минут все было приготовлено. Из собора принесли гроб, положили в него тело и подняли над ним балдахин.

Отец Ансельм шел впереди процессии, которая, пройдя в главные ворота дворца, перешла через площадь.