В Зарницах

УТРО В КАРЕЛЬСКОМ ЛЕСУ

Утро ясное, прохладное. Мороз был ночью слабый и не мог покрыть инеем ни траву, ни капустные грядки. Только на лесных дорогах, да и то на высоких местах — на валежниках, — остаются слабые отпечатки наших следов.

В лесу тихо. И будто нет ничего живого. Но вот попал под ногу сучок да так треснул, что разом пропала тишина.

Тревожно прокричала сойка: «Чря… чря!..» — и пролетела над нами. Этой всезнайке до всего дело! Где-то на рябине затрещал дрозд. Просвистел беззаботный рябчик, ему отозвался другой. На краю болота с треском прохлопала крыльями осторожная тетёрка. Голубой лентой метнулась вверх по стволу ели с грибом-векшовиком в зубах недовольная белка. Что-то залепетала осина десятком неопавших красных листьев. Тёмно-зелёные остроконечные бородатые ели зашептались между собой.

Когда мы вышли на вырубку, там уже было солнце.

От сваленных деревьев, от пней шёл пар. Ощетинясь засохшими корнями, темными, неуклюжими щитами торчали громадные выскори и тоже парились. Брусника так разрослась около этих пней, валежин да выскорей — ногой ступить некуда.

Посреди вырубки в два обхвата толщиной, а высотой, что глянешь на вершину — и шапка летит с головы, стоит одинокая сосна. Знать, у лесорубов руки не поднялись на неё. Походили вокруг, потоптались, два затёска сделали на стволе да так и оставили — живи.

Из лесу, что тёмным кольцом окружил вырубку, выбежала на опушку молодая поросль ёлочек, сосенок, осин, берёзок, и вот-вот разбегутся они по всей поляне и взметнут к небу свои вершины.

Щуря от солнца глаза, с добродушной улыбкой смотрит на нас Пётр Тимофеевич, как бы спрашивая: «Ну, правду я говорил, что лучше, чем Карелия, и в свете нет края?» — «Правда, правда, правда», — так же безмолвно отвечаем мы.

— А вот там, — говорит Пётр Тимофеевич, показывая рукой в сторону, — живёт мой приятель, только, чур, не стрелять…

Но в это время из-за тёмного выскоря, хлопая могучими крыльями, подымается царь-птица северных лесов — глухарь. Красивый и огромный, он летит прямо на нас. Мы вскинули ружья. А глухарь всё ближе и ближе. Вот я отчётливо вижу его вздутую шею, красные брови и бурые круглые глаза. Птица проходит над нашими головами, с шумом рассекая воздух. Ещё мгновение — и три, а может быть, и шесть выстрелов грянут, и он тяжёлым комом грузно рухнет на землю, распластав крылья…

Мы опустили ружья и долго смотрели в ельник, где скрылась чудесная птица. Первым нарушил молчание Пётр:

— Десятый год тут его подымаю, а выстрелить не решусь.

— Пусть живёт. Надо ж так — идёт прямо на нас! Каков, а? — говорит взволнованный Владимир Фёдорович. — Какой тут выстрел!