В Зарницах

В ДОРОГЕ

— Теперь куда? — спросил мой спутник, Владимир Фёдорович, когда мы вышли из поезда на станции Лесная.

— Куда глаза глядят, — ответил я, всматриваясь в бесконечную синь лесов, где новые друзья, озёра, реки…

— На чём?

— Да хоть пешком, лишь бы в Карелию.

А к вокзалу и мимо вокзала машины одна за другой: с песком, цементом, лесом, бочками, тюками, людьми, но всё не по пути.

Но вот из-за угла выкатилась легковая машина. Остановилась. Молодой парень, шофёр машины, подбежал к нам.

— Куда? — спросил он, улыбаясь всем лицом.

— Куда дорога катится, туда и мы.

— А коли у дороги нет конца? — не растерявшись, отвечает парень.

— Еще лучше, — смеёмся ему в ответ.

— Тогда садитесь. Не впервой, знаю, куда везти. Сам ягода вашего поля.

Машина скатилась с пригорка и пошла поперёк города по неширокой улице с двухэтажными и одноэтажными домами с зелёными железными крышами и выбеленными кирпичными стенами. А на окраинах этого лесного городка то ли друг перед другом, то ли приветствуя нас, раскланивались длинными шеями подъёмные краны.

Машина пересекла город, и мы на берегу реки Свирь. Широкая и многоводная, с тёмной водой, чуть серебрится мелкой рябью и будто задумалась о чём эта лесная красавица.

На пристани машины, подводы, люди. Переправа через реку на пароме. Паром — на другом берегу, где идёт погрузка тоже машин, подвод, людей.

— Мост надо строить, — буркнул какой-то старик, — а то шутка ли столько времени терять!

— Мо-ост? — удивлённо переспросила немолодая женщина. — Да разве можно мост? Глянь-ка, ширь-то какая!

— Сама-то ты ширь, — бойко заговорил тот же старик. Теперь нет для нас ни шири, ни дали. Не чула, что ли, — вчера ракета Луну обогнула, а ты «ширь»!

Засмеялись, заулюлюкали пассажиры на разные голоса, и весёлый, звонкий смех полетел через реку в лес, а там от сосны к сосне, от ели к ели, и, где остановится, неизвестно.

В этой семилетке, мамаша, по мосту пройдёшь, будто пава какая, — шутливо замечает наш шофёр Коля.

— Ну, да разве что в семилетке, — смущённо соглашается женщина.

Над водой проносятся стаи бесшабашных чирков и морской чернети. Над нашими головами тянут осторожные кряквы, а высоко в небе треугольники журавлей спешат в тёплые страны. Их прощальная курлыкающая песня скатывается с неба к нам на пристань.

Через час ли, больше катер притащил к нам паром-баржу, мы погрузились — и через Свирь-реку…

Дорога хорошая, вымощена гравием.

— А в Карелии асфальт, — заявляет Коля. — Мигом домчим!

Лес вплотную подступил к самой дороге, густой сосновый лес, изредка разукрашенный кострами рябин да чуть тронутых желтизной берёз. Часто попадаются на пути лесные речки с коричневой водой.

Шофёр оказался весёлым и разговорчивым парнем — тараторит вею дорогу. К тому же охотник и, кажется, «видывал виды», всего не придумаешь.

— Карелия! — крикнул Коля, и машина выскочила на асфальт.

А из кювета серым комком выкатился заяц и улепётывает по дороге впереди машины.

— Тише! — кричу шофёру. — Задавишь!

— Задавить его и надо, этого зайчонка, — отвечает Коля, сбавляя скорость. — Вы понимаете, он издевается надо мной. Каждый раз, как еду, так и выскочит, и всё на этом месте. И свернёт с дороги только тогда, когда сигнал дам. Ох и зверюга!

Коля прибавил скорость и дал сигнал. Заяц кубарем скатился в кювет и скрылся в лесу.

— Видали? Вот он доиграется у меня, что на сковородку попадёт, разбойник! — и погрозил кулаком в сторону леса этому «разбойнику».

И захохотал лес эхом сигнального рожка машины на Колькину выходку. А дорога навстречу нам бежит и бежит, и будто нет ей ни конца ни начала.

— Чтобы поохотиться на глухарей, далеко забираться не надо, — отвечает нам шофёр, — на Олонке остановитесь, и хорошо, а там их в лесах пропасть… Глухарь что, — продолжает Коля, — вот на медведя сходить — это да! Как-то мы ходили, и получилась такая история, что рассказать — не поверите.

— Почему не поверим? Рассказывай!

— Так вот, повадилась к нам на овёс медведица с двумя медвежатами да пестун ещё. Весь овёс испортили. Что делать? Решили проучить эту компанию. Устроили засаду. Ночь просидели — не пришла. Ещё ночь просидели — тоже не пришла. Махнули рукой — не наша. Пошли в лес за рябчиками. Походили день за рябчиками, а к вечеру к реке вышли. А тут рыбаки. Ну, а рыбаки не охотники — всегда с добычей. Уху затеяли варить. И только сели у костра за уху — а уже ночь была, — как она со своей семьёй из темноты-то и вышла.

— Кто? — не понял Владимир Фёдорович.

— Да медведица с двумя медвежатами да пестун ещё. Ну, мы кто в чём был, только пятки сверкали. И что вы думаете? Всю уху полопали медведи-то, а ружья наши в реке утопили. Потом мы целую неделю ныряли, еле нашли… Что, не верите? — улыбаясь, переспросил рассказчик.

— Верим, верим! Дай срок, мы тебе не такое ещё расскажем.

— Однако ты смотри за машиной, — говорю я шофёру, когда мы чуть не наскочили на бревно, лежавшее на шоссе.

— А она у меня учёная.

— Кто?

— Да машина учёная, — смеётся шофёр. — Честное слово, учёная. Иногда еду-еду и усну за рулём, проснусь — машина стоит то перед ручьём, то перед канавой, а один раз остановилась на крутом берегу реки.

— Вот тут, сынок, и останови машину-то, — попросила женщина, ехавшая с нами от самой переправы через Свирь-реку, когда мы поравнялись с деревенькой, стоявшей недалеко от шоссе. — Уж такое тебе спасибо, такое спасибо! — говорила она, протягивая шофёру деньги.

— Не беру! — резко ответил Коля.

— Как так? — удивилась женщина.

— А вот так. Не беру, да и только, за спасибо благодарю, а денег не надо. Счастливого пути, мамаша…

Коля захлопнул дверку машины и включил скорость.

Мы с восхищением и благодарностью глянули на этого весёлого парня.

— Вы понимаете, как всё произошло? — начал Коля после некоторого молчания. — Я тоже с каждого пассажира брал деньги глазом не моргнув. А тут заболела моя дочка, маленькая, такая маленькая, ну ребёнок ещё, два месяца, как на свет появилась, будто кукла, а не человек. И тяжело заболела — воспалением лёгких. Я — к врачу, а врач у нас пожилая, может, ей лет пятьдесят, а то и более. Осмотрела она мою Аньку, назначила лечение, какое полагается, и сказала, чтобы я больше в поликлинику не приходил. Куда, говорит, с таким тяжело больным ребёнком по морозу ходить. И лечила дочку на дому. Две недели изо дня в день выходила к нам, доктор-то.

И вот, когда Анька поправилась, я на радостях, в знак благодарности, разумеется, и положил в карман врачу деньги. Она заметила, выложила деньги на стол и говорит мне:

«Как вам не стыдно, папаша! Вы в каком государстве живёте, в Америке, что ли?»

Верите ли, со стыда чуть не сгорел от этих слов. «Жизнь спасла и копейки не взяла, — думал я. — А я, молодой и здоровый парень, крохоборством занимаюсь!» Всю ночь не спал, только об этом и думал. А утром нашему комсоргу всё рассказал. Комсорг рассудил так: врач-то, говорит, по годам нам в матери годится, а своей душой ближе к коммунизму стоит, чем мы.

Тут собрал он комсомольцев нашей автобазы и целую речь закатил.

«Позор, — говорит, — нам, комсомольцам, за каждый километр с пассажиров рубли собирать ни за что ни про что».

Повесили носы ребята, глазами землю сверлят. Глянуть друг на друга стыдно. И тут же решили: покончить с этим пережитком-крохоборством. И второе: а пешеходов обязательно подвозить, если есть место в машине, но денег с них ни-ни…

— И выполняют шофёры это решение? — спросил Владимир Фёдорович.

— А как же? — удивился Коля. — Комсомольское слово дали.