В Зарницах

ВАСЬКА

Часов в одиннадцать утра, когда солнце стояло почти в зените и настойчиво лило потоки горячих лучей в самые затаённые уголки ущелий, а раскалённый воздух невидимыми волнами обжигал наши лица, мы спускались по крутым скатам одного из отрогов Тянь-Шаня к Ключу жизни.

На небе ни одного облачка. Оно, как огромный голубой парашют, своими краями уцепилось за хребет Тянь-Шаня и вот-вот переполнится горячим дыханием гор, оторвётся и полетит.

Жарко. Жара истомила всё живое.

Горы молчат. Только высоко в небе парит орёл в надежде отыскать добычу да мы с Жамангулом, обливаясь пóтом, спешим к заветному ключу.

Сколько раз мы находили у него желанный приют, сколько раз утоляли жажду его студёной, прозрачной, чистой и вкусной водой! Сколько часов просиживали мы около него в летние знойные дни!

Ни с каким напитком не сравнить его воду.

В конце ущелья, где оно прорывается в долину, из-под высокой нависшей скалы бьёт небольшой ключ. И кажется, что под этой скалой находится огромный резервуар, а скала охраняет его и бережно и экономно подаёт всё новые и новые порции.

Ключ жизни! Какой-то умный человек дал это высокое имя ему. И ключ с честью несёт его, возможно, уже не одно столетие.

— Смотри, какой пир здесь сегодня был! — смеясь, говорит Жамангул, показывая на множество различных следов около ключа.

Берег ключа испещрён следами. На песке видны ясные их отпечатки. Здесь были и архары, и тэки, и джейраны, и кеклики.

Какое счастье в жаркий, знойный день очутиться у такого источника!

Расположились мы в тени у самого источника, и, кажется, нет сейчас никого счастливее нас.

Жамангул дружески корит меня:

— Зачем прямо в гору идёшь? И силы напрасно тратишь и время. По горам надо ходить, как по винтовой лестнице, тогда и быстро и легко…

Но вот Жамангул поднялся и быстро побежал вперёд. Я спросил — что такое, но он ничего не ответил, а остановился, наклонился к земле и зовёт меня.

Среди увядших, высохших и пожелтевших степных маков лежал серо-коричневый, с чёрным ремешком по спине маленький, только что появившийся на свет козлёнок. Он лежал, плотно прижавшись к земле, положив свою мордочку на вытянутые передние ноги, как неживой, то открывая, то закрывая свои тёмные блестящие глаза.

Жамангул приподнял его. Козлёнок стоит, дрожит, неуверенно опираясь на свои неуклюжие, с толстыми коленками ноги. Постоял немного, упал и опять замер — ну как неживой!

— А где же мать? — спросил я Жамангула.

— Наверное, молодая и убежала вместе со стадом, зачуяв нас. Но она придёт.

Взяли мы козлёнка и принесли к ключу. Положили в тень на разостланную куртку и любуемся. Вот он приподнял голову и заблеял: «Бэ-э, бэ-э-э!» — да таким басом! А сам он величиной с небольшого зайца.

— Козлик, — говорит Жамангул. — У козочки голосок нежный. А вот смотри, два завиточка на лбу между ушами — в этом месте вырастут рожки.

Уже часа три прошло, а мать ещё не появлялась. Несколько раз Жамангул выходил из ущелья и смотрел, но матери не видел.

— Наверное, другим занялась и забыла про этого, — заключил Жамангул.

Везу я козлёнка домой и думаю: «Вот ребятам будет забава!»

Жена посмотрела и говорит:

— И не знаю, как тебе хочется мучить животных! Ну зачем привёз? Что мы с ним будем делать?

Я постарался объяснить, что оставить было нельзя, что мать куда-то исчезла, а вечером его всё равно шакалы бы съели.

— Ну, уж если так, то ладно.

А козлёнок ходит по комнате, как на костылях — ещё плохо слушаются его ноги, — и блеет: «Бэ-э, бэ-э…»

— Есть, наверное, хочет, — говорит жена. — Но как его кормить?

Налил в блюдце молока, поднёс к мордочке — не пьёт. Тогда я окунул палец в молоко, сунул козлёнку в рот, и он принялся сосать палец.

— Всё ясно, — говорит жена. — Сейчас накормим.

Взяли мы бутылочку, налили в неё тёплого молока, на горлышко надели резиновую соску и дали козлёнку. И вот он с жадностью начал сосать. Сосёт, мордочкой подбивает бутылку, крутит чёрным хвостиком и притопывает левой ногой. Ну точь-в-точь как ягнята сосут свою мать. Насосался, лёг и крепко-крепко уснул.

Слух о том, что я привёз дикого козлёнка, быстро облетел весь посёлок.

Вечером собрались ребята. Смотрят, смеются, и каждому хочется погладить.

Прозвали мы его Васькой. А когда Ваську стали кормить ужином, когда он стал поддавать мордочкой бутылку, крутить хвостиком и притопывать левой ногой, в моём дворе творилось что-то невероятное.

Ребята смеялись, каждому хотелось подержать бутылочку и сказать козлёнку самые ласковые слова. И стал мой Васька любимцем ребят.

С каждым днём он всё набирал и набирал силы. Дней через десять такой шустрый стал да такой игривый! Прыгает, резвится. А потом появились у него рожки. Вначале маленькие показались, как две пуговки, а затем всё больше и больше.

Ребята, играя с ним, приучили его бодаться. Подставят кулак, а он разбежится и как ударит лбом! Очень ему это нравилось.

А тут как-то жена делала уборку в квартире и — зачем это ей понадобилось, сам не знаю, — сняла зеркало со стены и поставила на пол. Васька тут же крутился. Вот увидел он себя в зеркале, испугался и попятился назад. А зеркальный Васька тоже попятился назад.

Тогда козлёнок недолго думая разбежался да так сильно ударил рогами по зеркальному Ваське, что только стёкла зазвенели.

— Ну, уж это не знаю, что такое! — рассердилась жена.

— Да при чём тут он? — отвечаю я. — Откуда ему знать, что это зеркало!

А один раз пошли мы как-то на озеро. Ну конечно, и Васька с нами.

Вокруг озера такая хорошая зелёная трава, ходит он, пощипывает травку, и вдруг видим: уставился Васька на озеро и смотрит в воду, а потом разбежался да, наклонив голову, как прыгнет с разбегу в воду!

«Ну, — думаем, — утонет!» Нет, вынырнул, подплыл к берегу — и бегом к нам. Мы сначала не поняли, в чём дело. А оказалось, что он в воде увидел своё отражение, как в зеркале, и тоже решил подраться.

Живёт и растёт Васька. Любим мы его, и он нас любит. Очень ему нравится, когда его чешешь за ухом. Чешешь и приговариваешь: «Вася, Вася! Хороший ты, Вася!» — а он стоит и от удовольствия хвостиком помахивает.

Приучили мы его есть капусту, морковь, картофель. Пойло он пил хорошо и очень любил чистую речную воду.

А ещё степь любил.

Бывало, смотришь — нет Васьки. Пойдёшь искать, а он или пасётся в степи, или лежит. И вот, только крикнешь: «Вася, Вася!» — эх, как услышит, и бежит, да бежит не как-нибудь, а всё играючи.

К осени так сложились обстоятельства, что мне нужно было в город переезжать. Как же быть с Васькой? Уж очень мы к нему привыкли. Но ведь в город его не перевезёшь. Предлагали мне сдать его в зоопарк, но этого я не сделал — очень Васька свободу любит. Взял да и подарил его пионерам в колхоз.

И пишут мне ребята, что живёт Васька в колхозном стаде. Крупный и красивый вырос джейран, и зовут его теперь не Васькой, а Василием Ивановичем.