Вадбольский – 3

Глава 11

На Сюзанну Дроссельмейер у меня далекие и серьёзные планы, всё время вспоминаю, как её отец назвал её гениальным финансистом, потому только сел за стол в уже своем кабинете, тут же написал:

«Ваше сиятельство, вы поклялись, что как только у меня появится имение, приедете немедленно, чтобы потыкать меня мордой в наглую брехню. Так вот имение у меня уже есть. Приглашаю!.. И ещё есть дом на Невском проспекте, дом девяносто шесть. Можете приехать сперва сюда, это ближе. Можете взять подруг-суфражисток, если трусливое буржуазное воспитание не позволяет приехать одной».

— Сюзанне Дроссельмейер, — сказал я посыльному. — Лично в руки!.. Если такое не позволят, то можно и её отцу. Но лучше ей. Вернись с ответом, получишь вдвое больше.

Он поклонился и бегом бросился к коляске. Я вернулся в кабинет, кое-как разобрался с камином, сейчас поворошил толстой кочергой с витой ручкой покрытые серым пеплом угли. Открылась зловеще красивая россыпь багровых углей, плотная берёза даёт хорошие угли, что долго сохраняют жар.

Недавно мечтал, что неплохо бы прикупить хоть маленький домик в городе, даже деньги начал собирать, уже перестал страшиться, что будет нечем платить за то или за это. Одними тварями из Щелей мог поддерживать бюджет на этом уровне, хотя на таком далеко не уедешь.

А тут сразу такое щасте. Можно всё бросить и успокоиться. Легко! Но кто тогда будет обустраивать Россию, поднимать промышленность?.. А вдруг удастся создать интернет на полста лет раньше, и базу на Луне построить не в конце двадцать первого века, а в самом начале?

Посыльный принес письмо, в нём Сюзанна благодарит за приглашение и сообщает, что завтра к обеду прибудут смотреть моё новое жилище: Глориана, Иоланта, Анна и она.

Клюнуло, подумалось довольно. Главное, Сюзанна, а вот что и Глориана — удивительно, хотя и объяснимо. Я всё думал, не переборщил ли с бакуллюмом и баубеллюмом, такие шутки хороши для моего времени, а в это чопорное время может показаться весьма так это в духе поручика Ржевского, а то и покруче.

К счастью, я говорил наедине, никто из курсантов или курсисток не слышал, а уж у кого Глориана расспрашивала у себя дома, это останется её тайной.

А сейчас, понятно, она не хочет выпускать вожжи, а то вдруг перехвачу, я же такой беспринципный гад.

Напряг слуг, чтобы подготовиться к завтрашнему дню, даже к Марчелле послал записку, дворецкому велел закупить лучшие продукты для обильного обеда.

С утра нервничал, ждал контролерш в длинных платьях и в шляпках с вуалью, ещё и с зонтиками. Ну, сейчас обычная гадкая петербургская погода, но они же и в чистый солнечный день ходят с зонтиками. Раскрытыми!

Но на другой день во двор втиснулись четыре роскошных автомобиля. Даже в Щель Дьявола иногда вдвоем, а ко мне так каждая в авто да ещё в каком! Хорошо, хоть не притащили по автомобилю с телохранителями, тех вообще пришлось бы оставлять на улице.

Первыми вышли Иоланта и Глориана, следом появились Дроссельмейер и Павлова. Сперва собрались группкой, пошушукались, затем пошли вверх по лестнице.

Дворецкий кланяется издали, я опередил, сбежал по ступенькам поцеловал руки, сказал как очаровательны, а все четверо в самом деле хороши, даже Глориана, настоящая императрица несуществующей Империи Севера, холодная и бесстрастная, но всё равно блистательная, вечно весёлая Иоланта, милая Анна и надменная Сюзанна, вечно подозревающая меня в непристойных шуточках и в самцовых потребностях.

— Я счастлив, — приговаривал я, — весьма и зело… Это же событие!.. Внукам расскажу… Ваша светлость, не оступитесь…

— Не надейтесь, — ответила Глориана с неясным намеком, — никто из нас не оступится!

— Ваша светлость…

При входе в холл невольно замедлили шаг, пораженные ровным сияющим светом, радостным и чарующим, какой не могут дать люстры с десятками свечей, в этом свете всё выглядит празднично и торжественно.

Сразу бросился в глаза расположенный на стене напротив огромный портрет в три на два аршина, то есть, чуть ли не от пола и до потолка. На входящих смотрит сидящий в деревянном кресле с вычурной спинкой широкоплечий военный в тёмно-синем мундире, на плечах пышные эполеты, хотя их уже заменяют золотыми погонами, но для парадных костюмов оставили, вся грудь и до самой пряжки пояса, тоже из золота, в золотых звездах и крестах, все ордена и медали усеяны множеством драгоценных камней.

Правая рука расслабленно упирается локтем о золоченный поручень, левая ладонью накрывает оголовье золотого эфеса стильной сабли, что уже почти перешла в шашку.

Нате выкусите, подумал я мстительно. Ни у кого нет такого великолепного и почти точного портрета. Почти цветная фотография, разве что нижняя челюсть чуть шире, а взгляд как у орла, в остальном же все детали в точности, звезды и кресты блестят, эполеты и аксельбанты сверкают, а сам Государь Император царственно величав, благостен и отечески строг, не подкопаешься, я точно не бомбист и не замышливаю.

Глориана окинула благосклонным взглядом портрет, шагнула дальше, я пожалел, что не поставил там портрет его родителя, великого князя Михаила, и вообще можно собрать весь паноптикум на стены в длинном коридоре, мне смешно, а им приятно, так что все будут довольны.

Иоланта и Сюзанна на ходу живо обсуждают портрет, восхищаются мастерством исполнения, Глориана оглянулась произнесла значительно:

— Титул даёт не только права, как кажется многим, но и обязанности. Вы что-нибудь знаете насчёт обязанностей, Вадбольский?

— Конечно, — ответил я убежденно. — Говорить вам любезности, кланяться и благодарить, что одарили взглядом!.. А что, есть какие-то исчо?

Она поморщилась, издевку улавливает, но отвечать ещё не научилась, это трудно развить когда со всех сторон только поклоны, заискивающие взгляды и громкий шёпот, как же она прекрасна, господи, как восхитительна, как великолепна, как умна… ну это же видно, вон как глядит!

Я указал на распахнутую дверь, где в центре зала широкий стол, накрытый белоснежной скатертью. Едва опустились в кресла, зазвучала божественно объемная музыка, хор грянул «Застольную» из «Травиаты» и во всю стену развернулась сцена, где прекрасные дамы и элегантные кавалеры, те и другие с бокалами шампанского в руках, красиво поют и танцуют под заставляющую двигаться быстрее по жилам кровь под искрящуюся, как молодое шампанское, музыку весёлого Верди.

К счастью, все уже успели сесть, я это учел, но сейчас, забыв о столовых приборах, заворожено смотрят на волшебное действо.

Анна нагнулась к столу и прошептала тихо:

— Что… это?

— «Травиата», — пояснил я. — Разве в России ещё не поставили эту чудную оперу? А в Венеции и Париже с ума сходят, у дам мокрые платочки…

И трусики, хотел добавить, но вспомнил, что трусики изобретут только в двадцатом веке. Дроссельмейер строго шикнула, и мы умолкли, как мыши. Хор звучит мощно, наш шёпот не заглушает ни слова, ни музыку, но кому-то кажется святотатственно ещё и шептаться, а не застыть в благоговении, когда звучит такое, такое!

Хор весело и мощно ревет «Застольную» на французском, но для моих суфражисток он такой же родной, как и русский, если не больше, слушают и смотрят, растопырив глаза и раскрыв рты, я подвигал задом, не зная как сказать, что на столе всё остывает, хотя там пока только приличная горка мороженого.

Вообще-то, подумал я примирительно, в мире нет оперного театра, где не исполняли бы «Травиату». У всех лучших певиц есть партия Виолетты. К тому же «Травиата» похожа на один непрерывный двухчасовой шлягер: арии из неё стали хитами практически сразу после премьеры, и даже в век цифровых технологий звучат, ещё как звучат!

Не забывая, что слуг у меня всё ещё нет, я поймал взглядом заглядывающую в приоткрытую дверь Марчеллу, сделал ей знак, что пора подавать на стол.

Она, одетая в скромный наряд горничной, внесла на большом подносе горку горячих, только из печи, сдобных пирожков, а вторым заходом ещё и ведерко мороженного, это к тому, что уже на столе.

Хор умолк, действо исчезло, стена стала снова стеной, я сказал с облегчением:

— Фух, наконец-то закончилось. Дорогие гости, извините, что без титулов, а то до вечера буду перечислять, отведайте пирожки и мороженое. У меня больше ничего нет, вы же знаете, я бедный, несчастный и безземельный… Ну, вообще-то земля уже появилась, хотя что за земля, даже меньше Франции…

На меня смотрели, как на врага, как можно радоваться, что такое волшебное представление кончилось, только Иоланта обратила внимание на скромную горничную, что переставила чашу с мороженым в центр стола, забрала поднос и хотела удалиться.

— Постой-ка, девочка, — произнесла она задумчиво, — Где я тебя видела?

Остальные суфражистки посмотрели с недоумением, а Марчелла присела, отыгрывая роль скромнейшей из прислуги, сказала тихим застенчивым голоском:

— На балу у князя Раевского. Вы тогда танцевали с виконтом Гастоном де Леторьером, а я с принцем Карлом Эдуардом Людовиком. Мы с вами задели друг друга локтями, прошу прощения.

Глаза Иоланты расширились, потом резко сузились:

— Карл Эдуард Людовик Иоанн Сильвестр Мария Казимир Стюарт? Красавчик принц Чарли?.. Вот уж наглая скотина!

Марчелла ответила, смиренно опустив глазки.

— Вы правы. Я дала ему пощёчину, когда он отпустил непристойную шутку насчёт моих слишком закрытых персей…

Иоланта не успела слова сказать, как Глориана наконец-то заметила тихую служанку и грозно потребовала:

— Вы графиня?..

— Да, ваша светлость.

Глориана прошипела, наливаясь яростью:

— Как вы можете прислуживать за столом, как какая-то… Вы же графиня, а он всего лишь барон!

Марчелла пискнула пристыженно:

— Так это же мой дядюшка! У него пока нет слуг. Но будут, у него всё будет, он же Вадбольский!

Глориана откинулась на спинку стула, взгляд её не оставлял покрасневшую, как вареный рак, Марчеллу, а Иоланта и Сюзанна начали быстро и тихо переговариваться, только Анна загадочно улыбалась и смотрела на всё происходящее ясными добрыми глазами.

— Марчелла, — сказал я, — разложи барышням мороженое и беги, готовься к урокам!

Марчелла улыбнулась благодарно и в то же время хитро, всё понимает, быстро разложила большой ложкой мороженое в креманки и выскользнула за дверь, не забыв захватить поднос прислуги.

Иоланта перевела на меня задумчивый взгляд.

— Вадбольский…

Я взмолился:

— Да попробуйте уже пирожки!.. Я что, зря старался?

Иоланта хмыкнула.

— Скажи ещё, что сам пек.

— Почти сам, — ответил я гордо, — а мороженое так и вовсе сам!

— Боюсь и пробовать, — сказала громко Дроссельмейер.

Анна улыбнулась, взяла чайную ложечку, зачерпнула из своей стеклянной вазочки мороженого на самый кончик, коснулась губами, лизнула, некоторое время смаковала, потом улыбнулась широко и зачерпнула полную ложечку.

Я перевёл дыхание, у всех в широких десертных вазочках на высоких ножках мороженого по полкилограмма, чистейший пломбир с крошками шоколада и дроблёными орешками, сам такое обожал в детстве… и не только в детстве, так что хоть в этом мордой в грязь точно не ударю.

Глориана изволила обратить на меня царственный взор.

— Вадбольский, — произнесла она нейтральным, но всё же холодноватым голосом, — ваша магия иллюзий… весьма. Что ещё у вас есть подобного?

Я подумал, развел руками.

— Разве что танцы, ваша светлость.

Она поморщилась.

— Танцы?.. Танцы нам знакомы.

Я сказал смиренно:

— Осмелюсь вспикнуть, не все. Некоторые ускользнули от вашего внимания…

Тут же стена исчезла, на её месте открылся огромный зал, под стенами можно рассмотреть людей в средневековых костюмах, а в центр вошла пара, мужчина и женщина, грянула музыка, и начался стремительный и прекраснейший танец, которого ещё не видела земля.

Правда, это всем знакомый менуэт, но когда танцуют чемпионы мира… это непередаваемо!

Я откинулся на спинку стула, сейчас могу уехать в имение, поработать там и вернуться, а эти всё ещё будут смотреть, потому что даже сам смотрю с огромным удовольствием.

А если им показать как именно профессионалы исполняют медленный вальс, венский вальс, медленный фокстрот, танго и квикстеп — это только европейская программа спортивного танца, а как хороши латиноамериканские самба, ча-ча-ча, пасодобль, румба и джайв?

Я не стал проверять их на выносливость, после менуэта заставил исчезнуть красочное зрелище, на их месте снова обшарпанная стена, которую не мешает подновить, если заведутся деньги.

Глориана, вот уж истинная Снежная Королева, пришла в себя первой, обратила на меня царственно надменный взгляд.

— Вадбольский, существует ли артефакт, создающий такое зрелище? Понимаю, это дорого, но моя семья могла бы приобрести.

Я поклонился.

— Увы, ваша светлость. Я такого не знаю, а сам пока не продаюсь.

Понятно, нужно было отказ замотать в обёртки цветных и красивых слов, да ещё и перевязать розовой ленточкой, но я нарочито сказал, что дважды два четыре, и не нужно строить сложных и вычурных формул светской речи с ужимками и пританцовыванием.

— Впрочем, — добавил я, — можете поискать. С могуществом вашего рода многое доступно. Могу сказать разве что, в основе всего лишь усовершенствованные шарманки для воспроизводства музыки, а для изображения — фотография и камера обскура. Без всякой магии.

Иоланта проговорила, обворожительно улыбаясь:

— Танцы — это волшебно! Но, мне кажется, у вас есть что-то ещё, кроме танцев?

Я поклонился.

— Для вас, ваше высочество, есть всё!

Глориана нахмурилась, от неё повеяло холодом.

— Иоланта, — произнесла она предостерегающим тоном. — Мы и так злоупотребляем не только гостеприимством барона, но и приличиями, задерживаясь в доме у холостого мужчины.

Я поёжился, слово «холостой» имеет и другое значение, страшноватое для мужчин, не только патроны бывают холостые, но и жеребцов холостят, превращая в меринов.

Иоланта горестно вздохнула, Анна тоже перестала улыбаться, только выражение лица Дроссельмейер не изменилось.

Я вздохнул, сказал вежливо:

— Спасибо, что посетили мой дом. Я счастлив! Вопрос вдогонку, вальс уже танцуют?

Глориана отрезала со всей надменностью:

— Этот непристойный танец недопустим в приличном обществе!

— Почему? — удивился я.

— Кавалер должен касаться только руки партнерши, — отрезала она строго, — а не обнимать за талию!

Я охнул.

— Ни фига себе суфражизм!.. Ну ладно, я вас провожу, а сам посмотрю ещё, как правильно танцевать вальс… А вдруг где-то придётся. Я суфражист, мне вальс танцевать можно.

И тут же врубил вальс в исполнении чемпионов мира по бальным танцам, вальс всё-таки бальный, хоть и весьма вольный.

Стена исчезла, вместо неё пара танцоров в центре хорошо освещённого зала начала танцевать безумно красивый и элегантный вальс, даже чуточку чопорный. Всё четверо моих гостий застыли на выходе, косясь на экран и с сильнейшей завистью поглощая отточенные и безумно красивые па танцоров, а я кашлянул и сказал громко:

— О, шофёры уже распахивают дверцы автомобилей!

Мне кажется, меня готовы были убить, но светскость и церемониальность победили, все четверо задрали носы и вышли, даже когда спускались по ступенькам во двор к своим автомобилям молчали, и только садясь в авто, Глориана царственно велела:

— Отоспитесь, Вадбольский! Завтра тяжёлый день.

Я ответил с почтительным поклоном:

— Как скажете, ваша светлость!.. Вам тоже… хорошо выспаться и ни о чем лишнем не думать!

Автомобили один за другим покинули двор, ворота снова захлопнулись. Я бегом взбежал по ступенькам, в оставленном суфражистками зале сидит Марчелла и, не дыша, смотрит вытаращенными глазами на стену, превращённую в экран.

— Что они делают… что делают!

Я хмыкнул.

— За это деньги получают, всю жизнь дрыгоножеству учатся. Нам так не отжарить… да и надо ли? А кто будет промышленность развивать, медицину поднимать, сельское хозяйство возрождать, железных дорог в стране мизер… да много чего нужно более важного, чем всякие там телодвижения!

Она прошептала, не обрывая зачарованного взора от экрана:

— Но как красиво…

— Красиво, — согласился я. — Сам любуюсь. Но инженер важнее танцора. И нужнее.

Она поморщилась.

— И ты такой же зануда, как родители.

— Тебя довезти? — спросил я. — Ещё раз спасибо, что выручила.

Она отмахнулась.

— Мой автомобильчик не заметил? А шофёр у меня свой, не выдаст.