Ван Ван из Чайны 3

Глава 13

Время до второго октября пролетело незаметно — вызванные мной «тряски» в Сети закончились, и соцсетки пришли в стандартно-живое состояние: лайки ставятся, комментарии пишутся, и только «Анта» пахала в три смены, чтобы запустить в продажу красные трусы и майки — инфоповод заметный, но нужно спешить, потому что даже такой долго не проживет.

Тренировки последние пару дней были плотными — не физически, там стандартная нагрузка, а так сказать интеллектуально: почти все время мы с тренером Ло и Шу Жу тратили на изучение игр соперника — Жуана Соуза, уроженца Португалии. Как обычно — соперник играл в теннис всю свою жизнь. Как обычно — трибуны аж трещат под задницами моих фанатов. Как обычно…

— 40−15! Гейм!

…Я почти всухую продул первый гейм, чему никто из зрителей огорчиться и не подумал — привыкли, что поначалу я как бы «приспосабливаюсь» к сопернику, забирая свое ближе к концу игры. Многие считают, что я специально, чтобы интригу соблюдать, а вообще способен выиграть кого угодно не напрягаясь. Эх, знали бы вы, ребята, насколько тяжело мне дается «не напрягаться»…

— 15−0! — засчитал судья на вышке очко в мою пользу.

Сказать, что португалец хорошо играет, значит ничего не сказать — на этом турнире слабаков нет, и на легкий «переворот» игры в мою пользу рассчитывать не приходится. Подав мяч, я с недовольством отметил идеальные движения соперника. Что ты забыл на этой половине мира, ляовай? Сидел бы на побережье в своей Португалии да смузи попивал. Форхенд. Еще один. И еще один. Твою мать!

Крученый Жуана очень обидно отскочил от корта не туда, куда я предполагал, и счет сравнялся:

— 15−15!

Начинаю проникаться китайским национализмом. Нельзя — сам не то чтобы каноничный китаец, и вообще от игры отвлекаться нельзя — за каждую «левую» мысль соперник такого уровня накажет меня.

Следующая моя подача вновь была великолепно отбита Жуаном, и я начал понимать его стратегию — «прикормить» меня силовыми атаками, а потом неожиданно переключиться на крученые или резаные атаки. Понимание — это очень важно, но за пониманием…

— 15–30!

…Должны приходить действия, и пропущенному мной мячику нет никаких оправданий — я снова ошибся, не достав до мячика добрую половину метра. Соберись, крестьянин долбаный, покажи этому городскому мальчику из богатенькой европейской семьи достойный класса-гегемона (второго по важности) уровень!

Увы, решительность — это даже не половина дела, и второй гейм я тоже продул со счетом 15–40. Подача перешла к сопернику, трибуны заскучали и принялись подбадривать меня с новой силой — тоже считают, что пора мне показать достойный уровень. Эх, ребята, я бы с радостью, но вы что, не видите, что этот ляовай ракетку в руку взял раньше, чем учебники? Как и многие из тех, кого я уже победил, кстати.

— 15−15! — на второй подаче соперника счет снова сравнялся.

А зачем я пытаюсь играть «вторым номером», с избыточной осторожностью принимая навязываемые мне Жуаном правила, в которых он делает что и как хочет, а я всего лишь пытаюсь не слишком сильно опростоволоситься? Вот сейчас, например, я мог бы впервые за матч пробежаться к сетке, заработав очко эффектом неожиданности. Стоп, а почему это «мог бы»? Можешь — делай, потому что если так пойдет и дальше, это станет моей последней игрой на первом в жизни турнире первого эшелона. Инициативу нужно перехватывать любой ценой!

Пара моих коронных прыжков, и вот я у сетки. Мячик прекрасно виден, и подставить под него ракетку не составит никакого труда. Даже этого было бы достаточно, чтобы получить очко, но я вложил в удар столько силы, что ракетка в руке загудела от отдачи. Нужно отдать должное сопернику — Жуан не расслаблялся, поэтому почти успел отреагировать на мою неожиданную атаку. Хорошо, что «почти» в спорте не считается!

— 15–30!

Трибуны отозвались на слова судьи на вышке ликованием, затрубили в трубы, вдавили кнопки издающих отвратный гул баллонов с рожками, повыше подняли признающиеся в любви ко мне плакаты. Наконец-то Ван перестал страдать фигней и раскошелился на один из своих фирменных «суперударов»!

Рассмотрев на роже соперника широкую улыбку, я невольно улыбнулся в ответ — Жуан правильно понял, что с этого момента начнется настоящий теннис, и явно ждал от меня многого. Кого не радуют сильные соперники? Только неуверенных в себе псевдоспортсменов, а спортсмен истинный сильной конкуренции только радуется, видя в ней возможность стать лучше.

Через полчаса, завершив первый сет в свою пользу после чудовищных по скорости и накалу «больше-меньше», я достиг спортивного «дзена»: окружающий мир померк и сжался до размеров корта и соперника, которого нужно победить. Обязательно нужно, хотя бы только потому, что это в моих силах — я это точно знаю!

Прыжки, пробежки, удары самым кончиком донесенной до мяча в последний момент ракеткой, обильно поливающий корт пот, гудящие от напряжения конечности, саднящая от попавшего под «заплатку» пота щека — таков был итог второго сета, и я без всякого преувеличения могу назвать его сложнейшим в моей короткой карьере. Счет на табло внушал в меня уверенность — 2−0 по сетам в мою пользу! Здесь, сейчас, благодаря демонстрирующему завидное упорство и мастерство португальцу, я наконец-то поверил в то, что здесь, на тир-1 турнире, моё заслуженное место! Здесь, в пекинском теннисном центре, родился истинный теннисист Ван — осталось лишь победить португальца и карабкаться по турнирной сетке дальше: вплоть до главного моего «пугала» в лице Джоковича!

— Самое главное — не останавливаться на достигнутом, — выцветшим, шелестящим как пресловутый пергамент голосом вещал Дан Джинхэй, параллельно втыкая в мою спину иглы.

Иглоукалывателя мне выдали весьма аутентичного — старенький сухонький дедушка обладал длинной седой бородой, любил носить этнические китайские одежды и удивлял почти полностью сохранившимися зубами во рту. Годков дедушке аж девяносто три, но при этом я вчера застал его в спортзале, где он бодро бегал по дорожке на скорости в пятнадцать километров в час. Долго бегал, и это заставило меня проникнуться к нему уважением и доверием к его квалификации — а ты попробуй в такие годы вот в такой форме сохраниться! Дед явно что-то знает о человеческом здоровье, поэтому я безропотно принимаю как иглы, так и малоинтересные если честно рассказы.

— Стоит расслабиться лишь на миг и допустить оплошность, долгая и кропотливая работа обернется крахом. В семьдесят восьмом году, в шестой большой лунный месяц я провел вдали от дома всего три дня, но этого хватило, чтобы потерять всё.

Несмотря на накал драмы в голосе, иголки дед втыкал словно идеальный механизм, на многолетнем опыте и умении концентрироваться на том, что реально важно — как раз о последнем он мне сегодня монолог и толкает. По крайней мере именно так я воспринимаю его рассказ.

— Я не сдался, и начал все заново, — заявил Дан Джинхэй. — На помощь я призвал шпалеры — если растить кабачки на них, они занимают меньше места, и урожай с той же площади получается больше.

Забавная штука человеческое восприятие — весь драматизм в рассказе старика направлен всего лишь на кабачки, и поэтому мне стоит некоторого труда вычленять из слов Дан Джинхэя что-то полезное: он ведь о своих кабачках рассказывает все время. К счастью, я умею находить в окружающем мире универсальные паттерны и думать абстракциями — вместо кабачков здесь может быть что угодно, а лейтмотив — не сдаваться и не опускать руки — применим в любой жизненной ситуации.

— Мы кабачками особо не занимались, — признался я. — Земли в деревне хватало всем, поэтому вертикальное выращивание никто не практиковал. Урожай тем не менее был стабильно хорош.

— Времена нынче совсем не те, — вздохнул старик. — Уже никто не считает нужным оставаться рачительным — Китай живет настолько хорошо, что даже позволяет себе разбрасываться землями и выбрасывать целые кучи еды. Впрочем, — он воткнул в меня еще одну иглу. — Это лучше, чем быть жирным, как этот твой друг.

— Ли выглядит гораздо лучше, чем когда мы только познакомились, — заступился я за младшего Хуэя.

— В мои времена он бы так не отожрался, — буркнул старик.

Было тяжело, но я удержался от вопроса «где же тогда так отожрался Мао». Ну его нафиг — настучит Дан Джинхэй по старой памяти, и я получу длинную и скучную воспитательную беседу об уважении к истории.

Пока дедушка доставал из меня иглы, почти сказочным образом оставляя после них расслабившиеся, довольно урчащие мышцы, я посмотрел на смарт-часы марки «Ксяоме». Четвертое октября, 19.30. За плечами остался выигранный мной полуфинал, а завтра… Завтра, в финале, я встречусь с британцем Энди Мюрреем — страшила-Джокович, к огромному моему удивлению, в «своем» полуфинале проиграл. Грустно — я надеялся поиграть с ним, но жизнь и карьера у меня будут длинными, еще успею.

Да, британец — не Джокович, но уровень у него плюс-минус соразмерный, как, впрочем, и у всех участников топ-турниров. Включая и меня — трижды уже доказано, причем полуфинал я выиграл увереннее, чем две предыдущие игры. Расту над собой как привязанный на шпалеру кабачок!

— Ступай, — велел старикан, и я поднялся с кушетки.

— Спасибо, многоуважаемый доктор Дан.

Надев футболку, я почесал под ней в районе спины — дырочки от иголок почти сразу затягиваются, но немного зудит — и вышел из массажно-иглоукалываательного кабинета в коридор. «Чужой» коридор: сразу после победы в четвертьфинале меня из Цинхуа зачем-то переправили сюда, на тренировочную базу неподалеку от Пекинского теннисного центра. На полуфинал меня отсюда возили на машине, а вот обратно пришлось лететь вертолетом. Потешно — он едва успел взлететь, как пришло время садиться. На финал меня повезут на нем же, а вот обратно… Если выиграю — отвезут, а если проиграю — могут и отобрать такую ценную технику, ибо недостоин. Такие вот у меня, многократно подтвердившего свой уровень, нынче риски — смешные и безобидные.

Хорошо, когда собственной мотивации достаточно — я горю желанием закрепиться на первой строчке мирового теннисного рейтинга на много лет, навсегда вписав свое имя в мировую историю спорта. Желательно — в качестве рекордсмена по самому долгому пребыванию на вершине этого самого рейтинга.

Зарубежные спортивные журналисты моему «феномену» нашли парочку объяснений. Первое — реалистичное, взятое на вооружение серьезными изданиями с репутацией: Ван это самородок, и основное его оружие — молодость. Мои конкуренты на турнире все-таки старше, а с возрастом, как ни пытайся, не поспоришь — я банально быстрее, выносливее, и период восстановления между играми у меня короче. Второе объяснение используют издания «желтого» характера — согласно их статейкам, меня секретно вырастили в особой китайской лаборатории специально для игры в теннис. Как это возможно — хоть убей не представляю, но здесь сказывается некоторая «закрытость» Поднебесной от остального мира: кто их разберет, этих китайцев, может и в самом деле генетически совершенных спортсменов научились производить.

Журналисты китайские такой фигней не страдают — моя биография и так вызывает у них восторг и острые припадки графомании. Родная деревня постепенно превращается в важный туристический объект Сычуани, который ловкачи-туроператоры при поддержке чинуш от спорта ловко «увязали» в один маршрут с достопримечательностью заслуженной — домом Дэна Сяопина, благо там недалеко.

Те же чинуши от спорта решили опосредованно поощрить меня за успехи, отправив прадеда Ван Ксу в круиз до самой Антарктиды. «Очнувшийся» от грустного полусна, вернувший себе почет и статус прадед конечно же взял с собой дочь, спрашивать мнения которой как-то не привык. Кинглинг — что очень неожиданно! — попросила меня поговорить с прадедом, когда они вернутся из круиза, где сеть нифига не ловит: бабушка хочет хотя бы на старости лет пожить в свое удовольствие, например — побывать на турнирах своего внука, а не работать отцовской сиделкой. Понимаю и не осуждаю — уважение к родителям и забота о них для нормального человека проходит по категории «само собой разумеющееся», но лучше мы подыщем для Ван Ксу нормальную сиделку, а самого его переселим в город — на нефритовом стержне он эту деревню «вертел», потому что для него она — символ его падения с вершин общества.

Сидящий у двери кабинета молодой, обладающий атлетическим телосложением, бритоголовый китаец двадцати лет при виде меня поднялся на ноги:

— Всё?

— Всё, — подтвердил я, и мы пошли к выходу из медпункта.

Канг Лао — так зовут моего «младшего телохранителя». Продукт воспитания китайской околовоенной системы — сын погибшего где-то в Африке в борьбе за китайские интересы армейского офицера был сдан маменькой (которая получает неплохую пенсию за погибшего мужа) в интернат типа русского кадетского корпуса, где его подвергали усердной муштре. Далее — спецучилище для будущих работников Центрального бюро безопасности КПК, где Канг Лао научили стрелять из всего, что стреляет, ездить на всем, что имеет колеса или хотя бы полозья и качественно ломать кости и выворачивать суставы плохишам. В отличие от более взрослого и оттого циничного Фэй Го, «младший телохранитель» почему-то считает, что чем меньше он будет говорить и улыбаться, тем круче он будет выглядеть в моих глазах. Ссылается на «должностные инструкции», но телохранитель старший не без смешков рассказал мне, что никаких заставляющих молчать инструкций у них нет и не будет.

Путь наш окончился у сауны — на базе она отличная, многопрофильная, но я предпочитаю обыкновенную «влажную» парилку, тем самым заставив полюбить такой формат и моих нахлебников. Раздевшись, я доверил не любящему банные процедуры Канг Лао ключ от шкафчика с моими плечами, надел на голову «шапку банную в русском стиле», купленную на днях в интернете, и вошел в парилку, увидев сидящих в ней на нижнем полке тренера Ло и Фэй Го.

— Вы что, прямо в парилке квасите? — ужаснулся виду пивных банок в их руках.

— Завидуй молча, — ухмыльнулся Ло Канг.

— Как там молодой? — спросил Фэй Го.

— Рожа кирпичом образцово-показательная, — не стал скрывать я. — Но ничего, перевоспитаем.