Варлорд. Политика войны

Глава 1 А меня, внучек, расстреляли

Люди, деньги и оружие есть. Теперь осталось извернуться, чтобы в кипящем котле разных интересов отстоять республику и вломить «Кондору» от всей широты русской души. Хватил ли подготовленных закладок? Не растащат ли на куски построенное за 15 лет? Куда полетит пуля киллера?

Перед Джоном Грандером встает множество вопросов, на которые он пытается отвечать в меру своего умения. Но главное — ¡No pasaran!, они не пройдут!

Створка с грохотом отскочила в сторону, но таранивший ее грузовик тут же сел на обода, и в него влетела вторая машина. От удара из кузова, набитого смуглыми горбоносыми мужиками, выбросило и перекинуло через капот троих, они грянулись о дорогу, взбив и без того вставшую столбом пыль.

А всего-то растянутый за въездом простенький «скорпион» — лента с шипами — и поставленный поперек трактор. Такое вот следствие здорового недоверия к уверениям генерала Франко, что он сможет удержать марокканских «регуларес» на коротком поводке.

Остальные вояки в фесках и тюрбанах попрыгали на землю и принялись орать, уставив винтовки в нашу сторону. Ну чисто басмачи — парочка даже в расшитых халатах!

Выпавшие поднялись — двое размазывали кровь по лицам, третий нечленораздельно орал, выплевывая зубы и хватаясь за винтовку.

Вот, сбились в кучу, оскалились, полезли вперед, заклацали затворами…

Да только тут не колонии, тут авиабаза Йанера.

— Кто командир? — гаркнул я в матюгальник.

Даже не в рупор, а в нормальный такой, с усилителем, практически стационарный, отчего марокканцы аж присели.

Но таращить винтовки не перестали, продолжая выкрикивать гортанные проклятия.

Наконец, из третьей машины, не пострадавшей в замесе, выбрался подтянутый лейтенант с тонкими усиками и, небрежно помахивая стеком, вышел вперед, попутно слегка успокоив своих бойцов.

— Представьтесь, лейтенант!

От звука громкоговорителя он нарочито скривился и отмахнулся, как от назойливой мухи:

— Освободите проезд.

— На каком основании?

— Мы ищем мятежников.

— Согласно приказу генерала Франко войскам запрещен вход на территорию Grander Inc.

При имени генерала лейтенант дернул губой:

— Здесь укрылись мятежники, мы войдем, хотите вы этого или нет. Освободите проезд, или я прикажу стрелять.

— Во-первых, я немедленно сообщу генералу о вашем самоуправстве. Во-вторых, власти предупреждены, что попытки проникновения будут пресечены силой оружия. А в-третьих…

Ларри махнул рукой, за ангарами взревело, чихнуло, и в сизом дыму, лязгая металлом, выкатились два танка.

Как марокканцы ищут, я себе представляю — перевернут все вверх дном, сопрут, что плохо лежит, остальное попортят, несколько месяцев работы коту под хвост. А уж если дорвутся до радара… Нафиг-нафиг, за ворота даже не суйтесь.

— Здесь ценное оборудование, лейтенант. И оно стоит больше, чем головы даже тысячи мятежников.

Офицер раздраженно поморщился, но отвлекся на легковушку, пылившую в нашу сторону вдоль ограждения. Не иначе, начальство пожаловало, ну так с майорами-полковниками должно быть полегче, чем с борзыми лейтенантами.

Блин, это «испано-сюиза» Барбары! Мать моя женщина, я же сказал ей сегодня никуда не ездить, в округе стреляют! И нашла куда — прямо в лапы регуларес!

Марокканцы из хвостового грузовика стопорнули машину и под крики потащили наружу водителя, Барбару и ее горничную.

— Я, пожалуй, зайду им сбоку, — пробормотал Ларри.

— Если начнется стрельба, вали всех.

— Угу, — буркнул мой телохранитель и слинял в компании десятка охранников.

В колготе у «испано-сюизы» бахнул выстрел, второй, завизжала горничная, а водитель ничком упал в дорожную пыль. Блин…

— Лейтенент, прекратите немедленно и освободите женщин!

Он поправил стеком усики и растянул губы в улыбочке:

— Водитель оказал сопротивление. А с женщинами мы разберемся.

— Вы не представляете, на пороге каких неприятностей оказались. Это сеньора Грандер.

— Как интересно… — распахнул глаза лейтенант. — Полагаю, нам с сеньорой Грандер лучше попасть внутрь, иначе я не уверен, что смогу удержать своих солдат.

Ну да. Вон, в Луго-де-Йанера, через которую шли мароканцы, была стрельба, и сейчас к небу поднимаются три столба дыма… Узлы и тюки в грузовиках тоже явно не с военным имуществом. А уж что эти твари могут сделать с женщинами…

Словно в подтверждение, снова завизжала горничная — регуларес с хохотом срывали с нее жакет, и парочка потянула свои грабки к Барбаре…

Планка упала, я выхватил пистолет из подмышечной кобуры:

— Мочи козлов!

С чердака учебного корпуса сухо треснула винтовка, лейтенант вздрогнул и закатил глаза под лоб, посреди которого образовалась аккуратная дырочка.

Из-за спины у меня хлестнули пулеметы танков, сбоку орал Ларри: «Ложись! Ложись!», его команда сквозь ограду поливала марокканцев из пистолет-пулеметов.

Все закончилось еще до того, как лейтенант с тонкой струйкой крови через лицо рухнул на дорогу.

Сжимая пистолет, я побежал к Барбаре.

Из пробитых радиаторов валил пар, среди трупов стонали раненые, один с ободранным лицом попытался поднять винтовку — я выстрелил, не останавливаясь.

На подножке «испано-сиюзы», прямо у лежащего в пыли убитого водителя, горничная трясущимися руками пытаясь застегнуть разорванную блузку. Барбара пряталась за капотом, я выхватил ее и обнял:

— Ну все, все, все кончилось. Я же говорил, не надо сегодня ездить никуда…

Она обвела сцену разгрома стеклянными глазами и забилась в истерике:

— Пусти! У меня полеты! Пусти!

Из-за спины появилась рука Ларри с мельхиоровой фляжечкой:

— Коньяк.

— Спасибо! — и я попытался влить содержимое Барбаре.

Удалось далеко не сразу, но вскоре она обмякла и без сил опустилась рядом с горничной.

— Контроль! — командовал Ларри. — Убрать трупы, машины закатить в ангары, вымести гильзы, засыпать пятна!

Все-таки дошло до крови… А ведь так хотелось разрулилить по-хорошему…

То, что в Астурии заваривают крутую кашу, стало ясно, как только я вернулся из Латинской Америки в Хихон.

Возможно, будь здешний пролетариат послабее, подспудное брожение не ощущалось бы так остро. Но тут, что называется, «передовой отряд рабочего класса» — шахтеры и металлисты, да еще гнездо анархистов и радикального крыла соцпартии.

После поражения на муниципальных выборах левые неустанно долбили, что правые вот-вот свершат переворот и установят фашистскую диктатуру, хотя даже самый большой нынешний «фашист», Хосе Хиль-Роблес, по совместительству военный министр, предпочитал действовать парламентскими средствами. А сторонники «прямых действий», сбившиеся в «Испанскую Фалангу» Антонио Примо де Риверы пока что не набрали большой численности.

Но левых это не останавливало, и они грозились привести в действие свою извечную угрозу «всеобщей забастовки и восстания», если правые придут к власти в Мадриде. А к этому неудержимо тащила логика процесса — левые пересобачились, правые, наоборот, худо-бедно объединились, и прогнозы октябрьских выборов в Кортесы становились все более однозначными.

Немедленное всеобщее восстание легко могло перерасти в гражданскую войну, а я-то рассчитывал, что до нее минимум два года, и потому все эти брожения мне в хрен не вперлись. Вообще эта нездоровая привычка чуть что играться в революцию здорово раздражала. Раньше я считал, что это французы при каждом удобном случае бузят и как перчатки меняют империи на республики и обратно, а оказалось, что испанцы им сто очков вперед дадут!

Причем это свойство имело вид надоедливой регулярности — в 1930 спихнули Примо де Риверу-старшего, в 1932 свалили короля, сейчас вот точно бахнет, в 1936 у нас по расписанию мятеж Франко, даже в 1938 у республиканцев случились внутренние «революции», если я правильно помню…

Надо эту нездоровую движуху спускать на тормозах, а для этого придется влезать в политические расклады. И приводить людей к общему знаменателю не только добрым словом, но и револьвером (в роли которого у меня все что угодно, вплоть до танков и самолетов). А если учесть, что еще и денег куры не клюют, то промашки быть попросту не должно. В конце концов, много ли надо долларов или песет, чтобы партия тысяч в шестьдесят или сколько там сейчас социалистов, нет, не бегала на цирлах, а внимательно прислушивалась? За время нашего отсутствия ребята Панчо насобирали массу информации, и по приезду он засел за ее обработку и систематизацию.

В Москве тем временем состоялся первый съезд советских писателей, и мне наконец стало ясно, зачем с такой скоростью выдернули из Парагвая Кольцова — он вошел в президиум Союза вместе с Горьким, Шолоховым, Фадеевым и Серафимовичем.

Наше мини-совещание по летнему времени назначили на крыше, где нет лишних ушей за дверью, где жару смягчают широкие зонтики и ветерок с недалекого океана, где можно жарить шашлык и есть его, не боясь заляпать жиром рабочий стол.

Сожрав первую порцию и посетовав, что в Парагвае асадо круче, Панчо перешел к делу:

— Если вкратце, то они готовят революцию.

— Анархисты?

— Нет, в первую очередь соцпартия.

— Социалисты???

— Ага, тут все заметно поменялось, пока нас не было. Ларго Кабальеро, лидер соцпартии и генсек Всеобщей конфедерации труда, сильно принял влево, требует социальной революции и не прочь объединиться с коммунистами. А наши горячие головы до сих пор не вернулись, вот активность у анархистов и поменьше.

— Так, а коммунисты что?

— Коммунистов почти не видно, партия маленькая. У них лет шесть-семь тому назад, когда Сталин с Троцким поссорился, пошли оппозиции, антипартийные блоки, расколы и все такое. Сейчас они разделены на левых, правых и промосковских, а все силы тратят на грызню между собой.

— А социалисты не дробились?

— Нет, потихоньку набирали численность.

— Так, и Кабальеро надеется коммунистов проглотить?

— Видимо, да. Во всяком случае, на словах он за «рабочее единство».

— И он же готовит восстание?

— А вот тут ты пальцем в небо, — довольно заржал Панчо. — Готовит его умеренный соратник, Прието.

— Выходы на него есть?

Панчо солидно кивнул.

— Хорошо, по всем персоналиям подготовь мне справку… а, уже готово? — я поймал переброшенную мне папку.

Так, что тут… Кабальеро, Прието, Андреу Нин, Хосе Диас, Хоакин Маурин, Фернандо де лос Риос, Хулиан Бестейро*… Знать бы еще, кто все эти люди.

* Перечислены основные фигуранты Социалистической рабочей партии и коммунистических групп на середину 1930-х годов.

Я быстренько пролистал страницы — шестьдесят тысяч социалистов, но впятеро больше в их профсоюзах. Всех коммунистов тысяч двадцать, но членов Генерального объединения труда — сто тринадцать. У анархистов в профсоюзной конфедерации CNT почти полмиллиона, а сколько в FAI не знает никто, но если пропорция такая же, то восемьдесят-сто тысяч. Однако…

— Тут еще вот какое дело, — Панчо отодвинул тарелку с остатками соуса и набулькал себе легкого вина, — на прошлой неделе в Париже состоялась встреча тамошних социалистов и коммунистов.

— И? — я поднял брови, вроде бы Коминтерн не приветствовал сотрудничество с «соглашательскими» и «социал-фашистскими» партиями, как величали тех, кто немного правее ВКП (б).

— Договорились о совместных действиях против фашизма. А сейчас окучивают радикальную партию для формирования широкого блока.

— То есть, политика Коминтерна изменилась? Надо бы связаться с конторой Кочека, уточнить.

— Сделаем. Но эту информацию можно подбросить испанцам, они частенько обезьянничают за французами.

— Еще хорошо бы выйти на прямой контакт с соцпартией.

— За чем дело встало? У них в субботу назначен митинг прямо здесь, в Овьедо, будут и Прието, и Кабальеро.

Казалось, что воздух дрожал не от августовского зноя, а от человеческих гнева и надежды. Все Кампо де Сан-Франциско, все прилегающие улочки, каждый балкон — все заполнило море людей, над которым вились красные знамена социалистов.

Запахи пота, табака и пыли смешивались с электрическим запахом надвигающейся грозы, Панчо, я и два десятка наших в рабочей одежде стояли недалеко от трибуны и слушали Кабальеро.

Невысокий пожилой человек, лет шестидесяти пяти, довольно резко поворачивался во все стороны и энергично рубил воздух рукой:

— Товарищи! Нам говорят, что мы призываем к диктатуре пролетариата! А разве мы живем в демократии? Что у нас сегодня, как не диктатура буржуазии, которая стремится одеть на Испанию ошейник фашизма?

Толпа угрожающе гудела, слышались крики «Правильно!», «Долой!»

— Да, мы идем против собственности. Мы не скрываем, что идем к социальной революции, как в России! Это нас не пугает. Я очень сомневаюсь, что победу можно достичь в рамках закона. И тогда, товарищи, ее придется добывать насилием…

Кто-то выкрикнул «Дайте нам оружие!», его поддержали другие, и вскоре вся площадь скандировала «О-ру-жи-е! О-ру-жи-е!»

— Посмотрим правде в глаза. Мы идем на выборы… Но не забывайте, что события приведут нас к действиям, которые потребуют больше энергии и решимости. Мы должны бороться, чего бы это ни стоило, пока на башнях и официальных зданиях трехцветный флаг буржуазной республики не сменит красный флаг социалистической революции!

Толпа буквально завыла. В неразличимом реве в небо взметнулись сжатые кулаки, финальный призыв «Ко всеобщей стачке» утонул в бешеной овации.

Резкого и острого Ларго сменил полный и неторопливый Прието, в неизменном костюме и галстуке. Его встретили уважительными аплодисментами, глубокий и печальный голос Индалесио остужал пыл:

— Товарищи! Да, фашизм стучится в наши двери! Его призрак вырос в Риме, восторжествовал в Берлине и навис тенью над Мадридом! Но вина лежит не только на Роблесе, не только на правых! Вина — на тех, кто впустил волка в овчарню! На правительстве, которое предало Республику, открыв двери реакции! Они несут ответственность за кровь, что прольется!

В небе прокатился первый гром, стоявшие в переулкам гражданские гвардейцы вздрогнули и крепче схватились за винтовки. Минута — и обрушился ливень, разогнавший весь митинг похлеще полицейских дубинок.

С Кабальеро удалось переговорить только на ходу — он торопился на поезд в Мадрид, но вместо делового общения пришлось выслушивать очередной пакет лозунгов. Не знаю, то ли к старости у Ларго крыша накренилась, то ли он опытный политический интриган и несет ровно то, что от него хотят услышать, но его речи куда больше подошли бы анархисту или коммунисту. Революция, диктатура пролетариата, насильственное взятие власти — самое то, что сейчас нужно для успокоения.

— У меня на заводах работают члены вашего профсоюза, а на складах находится до двадцати тысяч винтовок…

Но даже такой серьезный вопрос не заставил Кабальеро изменить свои планы — мы как раз добрались до перрона, он попрощался, помахал ручкой из вагона и адью. Хотя ничто не мешало поехать на следующем поезде, через два часа, как я и предлагал.

Оставалось уповать на Прието, которого я пригласил к дядюшке Раулю. На месте некогда маленькой таверны ныне работал целый комбинат общественного питания: выросшая втрое собственно таверна, где по вечерам гуляли рабочие и местная интеллигенция; нечто вроде бистро или фри-флоу, для которого я выписал Раулю оборудование из Америки; и последнее новшество — небольшой ресторан с крахмальными скатертями, хрусталем и фарфором для «чистой публики», которая появлялась тут все чаще.

Пока рассаживались и делали заказ, Прието выглядел снулой рыбой. Его круглое как блин лицо с губами-варениками и глазами, полуприкрытыми набрякшими веками, оживилось только когда на столе появился горшок с фабадой. Крупная белая фасоль, баранина на косточке, кровяная колбаса, сладкий перец, грудинка и бог его знает что еще издавали сумасшедший аромат, и я невольно разделил оживление гостя. Наверняка Рауль настаивал готовое блюдо в тепле не два-три часа, как все, а с вечера.

К еде Индалесио отнесся более чем серьезно и до того момента, когда в миске не осталось ни крошки, мы не проронили ни слова. Разговор начался после того, как Рауль лично исполнил аттракцион с разливанием сидра с плеча и удалился.

Прието вытер толстые губы, пошлепал ими и поднял глаза, а я чуть не заржал — у нас бы в Желтогорске его прозвали «Пельменем» без вариантов. А резкого, как понос Кабальеро — Бакланом. Ага, пельмень и баклан, Бивис и Баттхед от социализма.

— Я слышал, что готовится большая забастовка… — начал я издалека.

— Ваши рабочие к ней вряд ли присоединятся,

— Я не возражаю против их участия в рамках солидарности, но сразу скажу, что не допущу использования территории предприятий, аэроклуба и поселков для хранения оружия.

— Какого оружия? — напрягся Прието.

— Даже я знаю, что вы собираетесь перебросить его в Астурию на яхте, а уж Директорат безопасности знает и подавно.

Индалесио хмыкнул и уткнулся в бокал сидра.

— Вы хотите восстания? Оно закончится провалом, как и все предыдущие.

— Почему? — не удержался Прието.

— Опытных командиров у вас нет, — я начал загибать пальцы, — обученных бойцов тоже. Наверняка нет плана действий с перечнем целей, пунктами сбора, маршрутами выдвижения, сроками выполнения задач, ответственными…

Индалесио мрачнел с каждым словом и все больше глазел в бокал.

— Взаимодействие и разграничение отрядов не отработано, я даже не удивлюсь, если у вас нет единого руководства, не говоря уж о наличии заместителей на крайний случай. Вот и будет, как обычно — громко, шумно, вы возьмете десяток-другой пунктов гражданской гвардии и полиции, расстреляете полсотни жандармов и священников, спалите несколько церквей, а потом придет армия…

— Армия не будет воевать с народом! — наконец-то возразил Прието.

— Армия, может, и не будет, а легионеры и регуларес — будут. После чего вас подавят, начнутся повальные аресты, по ходу дела самых рьяных застрелят «при оказании сопротивления» или «при попытке к бегству», и все движение окажется отброшенным на несколько лет назад.

— Что вы предлагаете?

— Ограничится забастовкой. К восстанию вы очевидно не готовы, время для него не пришло. Сосредоточьтесь пока на парламентских методах, тут я готов поддержать вас всеми средствами.

Удивительно, но тюфяк-тюфяком по внешности, Прието оказался куда более толковым руководителем, чем Кабальеро. Во всяком случае, после встречи я окончательно уверился, что подготовкой занимался именно он.

Август и сентябрь прошли в уговорах и попытках сбить накал грядущего выступления. Хреново, что Дуррути и остальные активисты, к кому прислушивались рабочие, еще не вернулись из Парагвая. Хотя черт его знает, может и лучше, что их нет, неизвестно, что бы наворотили эти отморозки.

Прието вроде бы отказался от переброски оружия, но заваруха, несмотря на мои увещевания, началась еще до выборов. Сперва забастовала Ла-Фельгуэра, потом астурийский каменноугольный бассейн. Через два дня, когда объявили результаты выборов — парламентское большинство у Конфедерации автономных правых — начались стрельба, захваты предприятий и муниципалитетов. Но судя по частоте сообщений, вяло и не повсеместно — в некоторых городках ограничились митингами и разошлись.

Где-то возник ревком, где-то забастовочный комитет, я было порадовался, что все потихоньку затухает, но два события лишили меня благодушия начисто.

О первом рассказал каноник Мартинес, с которым мы когда-то проводили вакцинацию от туберкулеза. Вопреки обыкновению, он явился не в сутане, а «в штатском» и сильно волновался:

— Сын мой, нужна твоя помощь!

— Что случилось, падре?

— В Мьересе толпа ворвалась в школу Богоматери Ковадонги и арестовала братьев, семинаристов и священника.

— Школа-то им что сделала?

— Мятежники… прости, сын мой, но я не могу называть их иначе…

Я махнул рукой — хоть горшком назови, главное до сути добраться.

— Мятежники объявили, что в школе прячут оружие, но местные активисты давно говорили, что школа слишком влияет на молодежь.

— Хорошо, а дело-то в чем?

— Их должен судить революционный комитет, толпа требует смерти. А семинаристы почти дети, от четырнадцати до двадцати лет.

В Мьерес пришлось отправить Панчо с двумя десятками охранников, поскольку на меня свалилась другая задача — разговор с Франко. Он в последнее время занимал должность помощника военного министра, и его, согласно данным прослушки штаба в Овьедо, назначили руководить подавлением восстания. Из распечаток разговоров штабных офицеров следовало, что правительство решило применить силу в полном объеме и перебросить в Астурию легионеров и регуларес из Марокко.

Почти сразу пришла телеграмма на мое имя от Хиль-Роблеса, военного министра. Он требовал сообщить о состоянии на заводах и обеспечить сохранность военного имущества. Я представил себе, что произойдет, если «африканцы» с их привычкой сперва стрелять, а затем разбираться, высадятся в Хихоне и войдут в Овьедо, ужаснулся и начал действовать.

Первым делом я связался с королем Борисом Скосыревым — в конце концов, порт Хихона арендован Андоррой, вот пусть шлет в Мадрид ноту о недопустимости использования «нейтрального порта» для высадки войск. Глядишь, малость собьет темп войсковой операции.

Франко удалось застать далеко не сразу, мои секретари названивали в Мадрид часа три или четыре, прежде чем удалось поговорить.

— Генерал, до меня дошли сведения, что Африканская армия грузится на Астурию…

— Это преувеличение, сеньор Грандер, всего несколько бандер и таборов для восстановления порядка.

— Хочу напомнить, что у нас на складах скопилось множество продукции, в том числе технически сложной, которая будет непременно испорчены либо в ходе столкновений, либо саботажниками, если войска появятся на заводах.

— Ваши рабочие участвую в выступлении?

— Нет, они только провели однодневную забастовку солидарности и вернулись к работе.

— Вы сможете обеспечить сохранность?

— Безусловно. Мы даже можем поставить на въездах танки для морального давления.

— Кстати, а вы не хотите поставить танки Испанской армии?

— Давно хочу, но что-то заказов не видно, сеньор Франко.

— Цена, сеньор Грандер, — начал торговлю генерал.

— Я готов прилететь в Мадрид обсудить вопрос подробно.

— Жду вас завтра.

Панчо вернулся из Мьереса с перепуганными семинаристами и монахами — он буквально вырвал их из рук местного «революционного комитета» на условии содержания под стражей в Овьедо. Такие же группы с подачи каноника собрали по всей провинции еще человек шестьдесят «арестантов» и поместили всех в импровизированную тюрьму в спортивном зале. Охрана бдила вокруг, самые ретивые из анархистов приходили к залу переругиваться с монахами, в ответ им читали проповеди. Лучше так, чем со стрельбой, все целее будут.

Радиостанция Овьедо тоже внесла свою лепту: передавала инструкции о поведении в случае ввода войск и предлагала всем желающим укрыться на заводах Грандера

В Мадриде все прошло быстро — у Франко, щеголявшего нашивками дивизионного генерала, своих дел хватало, и он не затягивал. Уже после подписания бумаг на комплектацию учебного танкового батальона он погрозил мне пальцем:

— И все-таки у вас есть некий тайный интерес, сеньор Грандер!

— Конечно. У меня сложное производство, квалифицированные рабочие, мне совершенно не нужны эксцессы. А насчет себестоимости — я поставляю танки по всему миру и каждый раз меня спрашивают «А почему их нет в армии Испании?» Так что я рассматриваю это как своего рода вложения в рекламу.

И в будущую гражданскую войну. Пока батальон сформируют, пока обучат, как раз настанет 1936 год. Технический персонал в батальон попадет только через наши с Панчо руки, так что в мятеже танки не засветятся. А потом бронемашины плавно окажутся у республиканцев, даже в «экспортном» варианте они будут очень кстати в битве за Мадрид.

Высадка войск началась в нескольких портах, кроме Хихона и поначалу проходила вполне спокойно — предупрежденное население сидело по домам, активистов вывезли к нам в поселок. Но марокканцы показали себя во всей красе, уже на следующий день начались грабежи, насилия и расстрелы. Все наши объекты немедленно перешли на режим усиленной охраны, все ходовые машины подготовили к бою.

Вот тогда на Йанере и положили пол-табора регуларес во главе с борзым лейтенантом.

Барбара после коньяка расслабилась, я как мог успокоил ее, усадил в «испано-сюизу» и повез домой, в Овьедо.

На въезде в город уже стоял блок-пост легионеров, тормозивший все машины.

Там-то меня и расстреляли.