Варлорд. Политика войны

Глава 13 В далекий край товарищ прилетает

Вот сейчас все брошу и помчусь в Мадрид, лобызаться с Кольцовым! Тут дел выше крыши, завод стратегический, город тоже не из последних, а Франко, Варела и Ягуэ прут с юга, как подорванные.

Вот и мы их тоже, того, подорвем.

Но сперва надо похоронить погибших, и это дело я поручил Умберто — пусть проникнется, пусть увидит цену невыполнения приказа. Ведь займи он Алькасар сразу, не пришлось бы штурмовать.

Сам же засел на фабрике — с милиционной армией никогда не ясно, удержит она рубежи или побежит быстрее собственного визга, а патронное производство оставлять мятежникам нельзя.

Вот и обдумывали, что успеем сделать при самом худшем раскладе, как вывезти продукцию и запасы. А я рисовал схему минирования, хрен им, а не цеха со станками. Но это если город придется сдать.

Вечером на фабрику притащился опустошенный и подавленный Умберто. Полчаса у меня ушло, чтобы растормошить его, но удалось только после полстакана орухо и веселой детской игры с картой и флажками.

Висевшую на стене карту Испании мы утыкали булавками с красными и синими бумажками: Виго, Корунья, Ферроль, Леон, Бургос, Вальядолид и Памплона за северной «армией Саликета», Кадис, Севилья, Кордова, Бадахос за южной «армией Франко», Балеарские острова у мятежников. Республика удержала или отбила Мадрид, Барселону, Валенсию, Сарагосу, Теруэль, Малагу, Гранаду и Мурсию.

А за последние недели утратила Саламанку, Сеговию и Касерас, то есть мятежники контролировали границу с Португалией на всей протяженности. Но все крупные города, кроме Севильи — за правительством, и все промышленные зоны тоже. Плохо лишь, что Астурия и Страна Басков отрезаны от основной территории.

— Давай думать, что противник сделает.

На севере все относительно ясно — там наша оборона встала на перевалах, ломиться сквозь них можно, но уж очень затратно. Разве что пробиться из Наварры на Ирун и Сан-Себастьян, отрезать сухопутный коридор во Францию. А в центральной зоне?

— А чего тут думать, они к Мадриду рвутся, отсюда всего ближе! — Умберто сразу же показал Сеговию.

— Не всегда ближе там, где путь короче.

— Ну да, там тоже перевалы… — напряг знания географии анархист, — тем более, на Гвадарраме фронт уже укрепился. Тогда где?

— Ну вот скажи мне, что тебе в бою нужно?

— Патроны и снаряды, само собой!

— А откуда они берутся? — продолжил я игру в вопросы и ответы.

— Что-то с собой есть, что-то из тыла подвозят.

— А где у мятежников тыл, откуда им взять патроны, когда запасы кончатся? Завод-то пока у нас.

— Так ты же говорил про итальянцев, немцев и португалов! — отморозился Умберто, но тут же сообразил: — Точно, из Португалии удобнее всего! Значит, надо искать, где оттуда хорошие дороги.

— Угу, а если армия большая, то лучше бы железные.

— Тогда… тогда… если на Мадрид, тогда Талавера! — палец Умберто торжествующе уперся в город, запирающий долину Тахо.

— Бинго!

— Чего? — вытаращился он.

— Ну, в смысле «правильно»! Все один к одному: шоссе и железная дорога Лиссабон-Мадрид, плюс Тахо судоходна минимум до границы, то есть со снабжением у них все будет в порядке. И бомберам из Бадахоса и Саламанки лететь недалеко.

— Так если они пойдут через Талеверу на Мадрид, мы им в бок ударим! — обрадовался Умберто.

— Правильно мыслишь, но путчисты не дураки, их же специально учили стратегии. Они тоже над картами сидят и прекрасно видят, как Толедо может встать им костью в горле.

— Город не отдадим!

— В Бадахосе тоже так думали.

Умберто вскинулся:

— Так они же не готовили ничего!

— А мы?

— А мы построим фортины!

— И минные поля.

От большой карты мы перешли к топографической, прикидывать, где втыкать узлы обороны, как расставлять опорники-фортины, какие направления опасны больше всего, где можно подорвать мосты… Взрывчатки у нас хватает, а коли нет — рядом горы, в горах шахты, в шахтах динамит. Вот опытных подрывников мало, это ведь не породу в штольнях дробить, тут другие подходы. Ничего, нам бы еще сентябрь простоять, да октябрь продержаться, а там понаедут советники, научат.

Худо-бедно схему обороны спланировали — хотя какой из меня стратег? Но и так лучше, чем ничего, да еще «Орлы Свободы», не все, конечно, а кто поумнее, решили податься под крыло Умберто. Надеюсь, он с ними справится.

Напоследок я передал ему схему минирования завода и расписал, что нужно сделать уже сейчас, что по ходу дела, а что — в самый последний момент.

Панчо в Мадриде я не застал, он умчался в Париж на минуточку и обратно, Кольцов перемещался между кабинетами Асаньи и Негрина — и чего я, спрашивается, торопился? Пока соображал, что полезного могу сделать в столице, меня выцепил Прието и устроил натуральный разнос.

То ли ему плохое настроение не на ком сорвать, то ли восстановление управляемости, порушенное всеобщим ликованием, идет слишком туго. Ну да, тут журналисты довольно метко подметили, что «Испанское государство рухнуло, развалившись на куски. Народ мог все себе позволить — он стал хозяином!». Многих алькальдов и губернаторов вынесли на пинках, прочих просто в хрен не ставили, а вакуум власти немедленно заполнили комитеты разной степени революционности и самозванные командиры ополчения. И не стоит кивать на Овьедо, там совсем другое дело, понимать надо. У нас все готовилось заранее — люди, управленцы, командиры, ресурсы, техника, деньги, в конце концов! А то взяли моду устанавливать контроль над банками, но у Негрина, как министра финансов, под рукой имелся целый корпус карабинеров, пусть и на треть потрепанный мятежом, и он быстро навел порядок в финансовых учреждениях.

Но кроме отдельных светлых пятен, государственное управление в целом распалось, провинции устанавливали порядки сами. Да что там провинция, в Мадриде не только катались «на осаду Алькасара», организации разных партий устраивали подпольные тюрьмы и самозванные суды, которые немедленно прозвали «чека», по аналогии с русской революцией.

Причем засудить, засадить или застрелить могли не только реального врага республики, но и мнимого «контрреволюционера», и просто богатенького буратину, не успевшего удрать за кордон, к мятежникам или, на крайняк, укрыться в посольстве. Посольства, кстати, держали в осаде такие же неизвестно откуда взявшиеся «колонны».

Вот из этого бурлящего котла Прието и пытался выделить и выкристаллизовать хоть какое-то подобие государственной власти и, в особености, вооруженных сил. Но почему это надо начинать с меня, как «самого жесткого элемента конструкции» (а он, как учит нас подрывное дело, несет наибольшую нагрузку)?

— Кто вам приказывал атаковать Алькасар, сеньор Грандер?

Прието, вопреки своему облику меланхоличного пельменя, выглядел наэлектризованным. Как песик Друпи из мультфильмов, когда очень злился.

— Никто, это своего рода месть за нападение на фабрику.

— Я бы попросил вас в дальнейшем воздерживаться от такой самодеятельности! Мы направляли туда генералов Рикельме и полковника Торреса…

— … которые ни черта толком не сделали.

— Это не должно вас касаться!

— Да? А если бы мятежники взяли или уничтожили производство боеприпасов?

Собачились мы долго. К сожалению, я не мог прибегнуть к аргументу послезнания — ведь из «героической обороны Алькасара» мятежники сделали пропагандистский фетиш, которым очень ловко замазали впечатление от резни в Бадахосе. Ну как же, «горстка истинных испанцев выстояла под натиском красных орд»! Плюс мутная история с «расстрелом» сына Москардо*, из которой я помнил только сам факт, но вообще без подробностей.

* Москардо утверждал, что от него требовали сдать Алькасар, угрожая расстрелом сына (и расстреляли после отказа). Его сын действительно был расстрелян, но заметно позже и в совершенно других обстоятельствах.

Прието нацелил на меня тяжелый взгляд и начал перечислять:

— В мадридском ополчении винтовки семи видов, пулеметы пяти калибров, орудия — восьми, минометы — трех. В колоннах должно быть по тысяче бойцов, а на практике — неизвестно сколько. Почему мы должны еще разбираться и с вашими выходками?

— Вот уж не знаю. Вам бы создать комитет по вооружению и добиться, чтобы в каждой колонне винтовки были только одного типа.

Он вскинул руки вверх, словно в молитве.

— Да, я понимаю, Индалесио. Вся эта вольница со своими интересами, но что поделать? Рано или поздно, так или иначе вам придется создавать регулярную армию. И лучше раньше, чем позже.

Он буквально упал в кресло и обдал меня сарказмом:

— Вы всегда такой умный или только в кабинете премьер-министра?

— Стараюсь всегда. Во всяком случае, у нас на севере винтовки одинаковые.

— Еще бы, имея под рукой заводы… Сколько винтовок и пулеметов вы можете отправить нам?

Я демонстративно посмотрел на висевшую за спиной Прието карту Испании, на которой между северной и центральной зонами раскинулась территория мятежников.

— Не надо иронии, Грандер, — Прието с силой потер виски и глаза, — мы пошлем корабли из Картахены. Да, неблизко, но это позволит дисциплинировать команды. Через Францию ведь не доставить…

Когда мы закончили подсчеты и согласовали сроки, Прието выдал еще номер — потребовал обменять генерала Молу на сидевшего в военной тюрьме Бургоса генерала Батета, оставшегося верным республике. Вот тут я встал на дыбы — это же своими руками отдать мятежникам хорошего организатора и стратега! Причем в обмен на не пойми кого.

— Сеньор Грандер, вам жалко, что ли? Мы крутили его выступление во всех кинотеатрах и передали копии в другие страны, так что на той стороне точно знают, что он всех сдал.

— Угу, хоть бы кто спасибо сказал.

— Спасибо, самое большое, от всего моего испанского сердца.

— Пожалуйста, но Молу я не отдам. Это мой личный трофей, а что с бою взято, то свято.

С Кольцовым при встрече обнялись, на этом все радушие и закончилось — оба выдохлись, и Михаил нудным голосом принялся выспрашивать меня о состоянии дел, а Астурии, Кантабрии и Стране Басков.

Мы сидели в его номере в гостинице «Флорида», одноименной с барселонской, в которой мы с Габи провели столько счастливых дней и ночей. Теперь-то я вспомнил, как название связано с гражданской войной — здесь селили иностранных военных корреспондентов, и скоро в ней должен появиться Хемингуэй.

Где-то к середине беседы я почувствовал, что у нас не разговор старых товарищей и даже не интервью, а нечто вроде допроса или, в лучшем случае, инструктажа. Кольцов втирал мне о необходимости преобразования ополчения в армию (будто я не говорил то же самое Прието), о выстраивании командной структуры, о твердой власти и прочих вполне очевидных для меня вещах, которыми я по мере сил и занимался. Послать его я мог в любой момент, но из любопытства прикинулся паинькой и дождался.

— Вам надо обязательно вводить комиссаров в частях, — выдал Михаил, ерзая в атласном кресле.

— Не было печали, какие комиссары у анархистов и, тем более, у басков?

— Ты же согласен, что надо делать регулярную армию? — вопросом на вопрос ответил Кольцов.

— Согласен, но комиссары зачем? И кого ты намерен в них определить? Если коммунистов, то я сразу могу предсказать конфликт с большинством наших отрядов.

И не только идеологический. Тут уже прорезалась неприятная тенденция чуть что стрелять в командиров. «Ах, нас давят — значит, нас предали — надо отступать — но командир против — значит, он тоже предатель!» Ультрареволюционность, неприятие армии как структуры иерархической и подавляющей, непонимание сущности военной службы — все в одном флаконе. Даже у нас, где костяк ополчения составляли рабочие Grander Inc, за семь лет немножко приученные к дисциплине, плюс «астурийцы» и «парагвайцы» с некоторым военным опытом, я все еще не рисковал выстраивать нормальную командную и дисциплинарную структуру. Опытных людей мало, подставлять их под пулю истерика или паникера слишком расточительно.

Кольцов промолчал, поправил круглые очки на семитском носу, пригладил шевелюру и взглянул в упор:

— Я тут поговорил в Мадриде, все на тебя кивают. Северная зона сейчас пример для всех. Если вы введете комиссаров, остальных будет уговорить легче.

Хорошенькое дельце, а что у меня начнется бардак, это никого не волнует, и я возмутился:

— Да иди ты в задницу!

В общем, слово за слово, и Миша едва не выхватил по шнобелю.

Мы сидели красные, взъерошенные и катали желваки на скулах. Черт, он же здесь вроде как главный политический советник, как там у Хэма, Карков? Надо срочно чем-то перебить впечатление… А чем? Ну я и ляпнул:

— Миша, а ведь тебя расстреляют.

Кольцов дико и злобно вытаращил глаза, но справился и спросил, криво усмехнувшись:

— А кто именно? Мятежники? Интервенты?

— Нет, русский парень, комсомолец.

— Гм… — промычал раздраженный шуточкой Михаил. — Ну, это, извини, маловероятно.

— Но это так. Так что будь очень осторожен в словах и особенно в делах.

— Да иди ты сам в задницу! — вернул мне реплику Кольцов.

На площадь Кальяо прямо у нас под окнами въехал грузовик с громкоговорителем — то ли социалисты, то ли левые республиканцы вербовали бойцов. Призывы сменялись громкими песнями, песни — хлесткими лозунгами, лозунги — бравурными маршами.

Михаил раздраженно вскочил и захлопнул окно, после чего снял, протер и без того чистые очки, посмотрел сквозь них на свет и водрузил обратно на нос:

— Ладно, проехали. Ты вот что скажи, Ларго Кабальеро, он как? Ты же лучше местных знаешь?

— Трепло и демагог. Два года назад его судили за призывы к астурийскому восстанию, так он заявил, что это была всего лишь предвыборная риторика, и он ничего такого не имел в виду. Там, где нужно спокойствие и хладнокровие, он наоборот возбуждает толпу. Все эти бессудные убийства в сильной степени на его совести.

— И что с ним делать? У него много сторонников в партии, и он очевидно рвется к власти.

— Послом в Москву. У Испании ведь нет дипотношений? Вот, установить и направить авторитетного политика. А сторонников пусть коммунисты приберут, мне не жалко.

Коммунисты тем временем послали Долорес Ибаррури во Францию в составе делегации, договариваться о поставках оружия в рамках действующего торгового соглашения. А я не успел поучаствовать — как минимум, согласовать их действия с Осей и давлением на Блюма. Но на всякий случай придержал деньги в Банке Андорры, через который испанцы догадались осуществлять платежи. А то вдруг Блюм взбрыкнет — и ни оружия, ни денег. Совсем не лишняя предосторожность, тем более, несколько позже Панчо получил доказательства, что несколько сотрудников испанского посольства в Париже (от которых, кстати, зависело документальное оформление оплаты) сочувствуют мятежникам. Честно говоря, республику среди дипломатов недолюбливал как минимум каждый второй, а кое-где и каждый первый — что поделать, в профессию традиционно шли аристократы. Но в итоге покупка оружия состоялась, хоть и с большим скрипом.

Приглушенные звуки громкоговорителя с площади напомнили, что коммунисты еще формировали «Пятый полк», в главе которого поставили Энрике Листера. Уже в первых боях он ввел свое ноу-хау — не дожидаясь, когда дрогнувшие ополченцы пристрелят его как «изменника», он сам расстрелял несколько бежавших. И внезапно колонна прекратила отступать, кто бы мог подумать!

— Что, и Махно тоже прибрать? — усмехнулся Кольцов.

— Попробуйте, только он сильно ваших не любит.

— Кого это «наших»?

— Русских коммунистов. Плохие воспоминания с гражданской войны, знаешь ли.

— Можно подумать, у нас хорошие! Ладно, оставим политические взгляды, как руководитель он как?

— Грех жаловаться. Прекрасный организатор, опытный военачальник. Вовсю внедряет дисциплину, опираясь на «платформистов»…

— Это анархистов, согласных с необходимостью строгой организации?

— В целом — да. В принципе, Махно очень неплохо пришелся ко двору в Каталонии, они там себе на уме, а тут живая легенда.

— Легенда, ха! — скривился Михаил.

Конечно, легенда — я уверен, что если в Желтогорске моего времени спросить, кто такие Кольцов и Махно, то Нестора Ивановича вспомнит каждый, а вот Михаила хорошо если один из трех-четырех.

— Легенда, не сомневайся. Как он Теруэль взял! В лучшем своем стиле — город с трех сторон окружен был, так он не пошел напролом, как все хотели, а перерезал последнюю дорогу и по ней под видом подкреплений въехал на грузовиках. Пока мятежники чухались — все ключевые точки заняты, оборону держать нет смысла. Почти две тысячи пленных, гора оружия, полная деморализация противни…

За окном бахнуло так, что створка с треском распахнулась, ударилась об стену и осыпалась градом стеклянных осколков, а бухтевший громкоговоритель, наконец, заткнулся.

Я привычно вскочил, прижался к стене и осторожно выглянул на улицу: у дома напротив разворотило угол, вышибло стекла, а вместо тротуара зияла приличная яма, из которой торчали оторванные ноги…

— Теракт? — сразу же сунулся посмотреть Кольцов.

Тут же грохнуло чуть подальше, затем третий, четвертый раз, и только тут я сообразил, что за звук я слышу вместо матюгальника — по небу плыли трехмоторные бомберы.

— Налет, Миша, давай-ка в подвал, нехорошо, коли нас одной бомбой прибьет.

— Они далеко взрываются!

— Не осколком, так камнем или стеклом, тебе не все ли равно? Давай, давай, — я подтолкнул журналиста.

Мы подхватили бумаги и прочее барахло и резвым скоком кинулись вниз — вернее, кинулся я, поскольку хорошо представлял последствия, а Кольцова пришлось за собой тянуть.

Несколько раз здание вздрагивало от разрывов, затем гул постепенно затих и мы осторожно высунулись из подвала на улицу.

В воздухе плавала тонкая пелена дыма, у магазинов на Пресиадос вспыхивали и шипели, когда в них лили воду, языки пламени. Прямо посреди площади лежал на боку перевернутый взрывной волной грузовик, репродуктор при ударе оторвался и откатился метров на пять. Вокруг рассыпанных из кузова листовок и газет бродили оглушенные, злые и несчастные агитаторы, не зная, с какого края подступиться к машине.

Вот кто не растерялся после первой бомбежки Мадрида, так это штурмовые гвардейцы — они уже распоряжались на площади, пресекали панику, отправляли людей в обход, переносили нескольких раненых. Со стороны Гран-Виа доносились сирены скорой помощи.

— Вот сволочи, явно же город бомбили, запугивают! — я засунул документы, которые так и держал в руках, в сумку-портфель, а потом одернул и расправил рубаху.

— Фашисты, чего от них еще ждать, — настороженно глядел в небо Кольцов. — А где, кстати, твои самолеты?

— Эскадрильи в Овьедо, Барселоне и Гранаде.

— А чего же не здесь?

— Летчиков мало, учим, но процесс небыстрый. Ты бы не мог поспособствовать, чтобы прислали ваших пилотов? Из тех, кто на «кобрах» летал?

— Это не моя компетенция, я в военных делах ни бум-бум.

— Ты, главное, напиши, что летчики позарез нужны. И танкисты. И бомбардировщики, а то мы на пассажирских бомбить летаем. СБ ваши, или как их там…

— Тетенька, дайте напиться, а то так есть хочется, что переночевать негде! — глумиво пропищал Михаил.

— Именно так. Я делаю все, что могу, но я не могу все и сразу, впрягайтесь тоже. В принципе, самолеты можно даже без движков поставлять — на месте воткнем испано-сюизовские.

— А они подойдут?

— Спрашиваешь! У вас же лицензионная копия стоит, и на американские движки вся документация есть.

— Откуда?

— Оттуда. Уж поверь, я знаю.

Через два дня после разговора с Кольцовым я встречал в Хихоне первый пароход с добровольцами. Не так уж много, всего сто двадцать шесть человек, но все с опытом или, как минимум, военным образованием. Французы, поляки, русские, ирландцы, немцы — натуральный интернационал.

— Майор Фабер, — протянул руку старший.

Жилистый, некрупный, лет тридцати-тридцати пяти, он сразу понравился несуетливостью и внутренним спокойствием.

— Грандер, Джон Грандер. Вы по специальности кто?

— Кавалерист.

— Кавалерист… майор… а давайте я вас к нашему командующему, Дуррути, в советники определю?

— Это не мне решать, — немного печально улыбнулся Фабер. — Но я не против.

Среди военных нашлось несколько радистов, которые сразу насели на меня, выбивая место для радиоузла. Что удивило — станцию они привезли с собой и долго бродили по авиабазе в Йанере, выбирая место. Заодно не без зависти оценили антенное хозяйство и особенно заинтересовались стоявшими за ограждением из колючей проволоки загадочными грузовиками, над которыми крутились решетки из тонких металлических труб.

— А як у вас с ремонтной базой? — легко перешел на суржик «капитан Идальго», как только узнал, что тут понимают русский.

— Поехали, покажу.

С ним увязался еще один русскоговорящий «капитан», тоже лет двадцати пяти, и всю дорогу до Овьедо они разглядывали «Испано-Сюизу» изнутри, щупали обивку, крутили ручки, нажимали кнопочки и вышли из машины несколько придавленные «буржуазной роскошью».

Но завод Термена убил их вообще наповал.

Не только организацией производства, не только магнитофонами Термена, но и до боли знакомыми элементами — стержневыми лампами, октальным цоколем, платами, компаундом, пьезонаушниками, динамическими микрофонами, кварцевыми стабилизаторами…

— Дывысь, Петро, точно як у нас! — пихнул локтем товарища «капитан Идальго». — Чи не в нас це вкрали, буржуи кляты!

Капитан подозрительно на меня покосился, а я сдерживался, чтобы не ржать. Что ж, если все эти элементы знакомы и привычны не только инженерам и элите связистов, если их знают пусть очень хорошие (а других сюда не пришлют), но все равно линейные радисты, значит, мои труды не пропали даром. Значит, в СССР все это уже производится и широко используется.

За три следующих дня всех спецов растащили по колоннам и службам, порой чуть ли не с дракой — в отличие от «Большой земли», наше ополчение уже понимало необходимость специальных и военных знаний, и каждый командир норовил урвать советника повыше рангом.

Но большая часть, человек пятьдесят, отправилась на самый восточный фланг нашего фронта, под Ирун и Сан-Себастьян, где понемногу нарастало давление мятежников — как и предполагалось, генерал Саликет решил отрезать нас от французской границы. Туда же, баскской «армии» потоком шли винтовки, пулеметы, орудия и пайки из наших запасов, грузовики и даже несколько танков.

Euzko Gudarostea держалась крепко, и по каналам Панчо доходила информация, что потери мятежников на ирунском направлении достигают тридцати процентов. Во всяком случае, отобранные Санхурхо у Франко и переданные Саликету две тысячи марокканцев и звено Caproni Ca.101 ничем Северной армии не помогли. Разве что наши «кобры» за неделю украсились десятком звездочек на бортах.

Но это у нас дела шли если не хорошо, то как минимум терпимо, а в центральной зоне положение ухудшалось. Держать фронт плохо организованным, необученным и кое-как вооруженным ополчением против матерых вояк получалось все хуже. И никакой декрет о национализации покинутых земель (читай брошенных хозяевами, бежавшими от народной стихии) в пользу крестьян тут помочь не мог.

Даже идеальная позиция Талаверы-де-ла-Рейна не спасла. Город запирал долину Тахо — он стоял в узком дефиле, не более шести-семи километров, между грядами высот, на которых обороняться сам бог велел. Чуть севернее и южнее — хребты Гвадаррамы и Толедских гор, то есть противнику не оставалось ничего, как биться лбом в стену. И правительство собиралось оборонять Талаверу до последней крайности, сосредоточив там почти двенадцать тысяч ополченцев, артиллерию и даже бронепоезда.

Но Талаверу все равно сдали. Она продержалась неделю, пока марокканская кавалерия не нашла проходы в холмах и не вышла к аэродрому и железной дороге.

Угроза окружения вызвала панику, ополчение побежало.

Южной армии оставалось до Мадрида меньше ста километров, а до Толедо — всего пятьдесят.