Варлорд. Политика войны

Эпилог

Сзади стукнуло, и сразу вокруг меня схлопнулась такая кромешная темнота, что я вообще ничегошеньки не видел. Вытянув руку вперед, я осторожно пытался нащупать хоть какую опору и не долбануться, как внезапно по глазам ударил яркий свет, а по ушам — слитный вопль:

— Happy birthday!

Из-за диванов и шкафов, из-за плотных штор, из всех углов жахнули хлопушки, а следом за ними выскочили все родные и близкие с бокалами, Ося и Панчо одновременно с пшиком выбили пробки шампанского…

Блин, все же должны были приехать завтра! Я обернулся на Хэма, скалившего зубы у закрытой двери — теперь понятно за каким хреном он вытащил меня на рыбалку. «Синий марлин, синий марлин», ага, как же.

Меня тормошили, обнимали, целовали, налили бокал, поздравили, спели хором «Happy birthday», снова обнимали — все наши, кто успел приехать на день раньше. Само собой, Барбара и старшенький, кому недавно стукнуло двадцать, с младшими девчонками — восемнадцати и четырнадцати лет. Само собой, Хэмингуэй с Мэри, Панчо с Луизой, Ося в одиночку (но его секретарши сто пудов торчат на пляже), сильно располневший флаг-штурман Кортизо. Из неожиданных гостей — Ульв Соренсен, которого вместе с Lady Hutton ждали только на следующей неделе и загорелый аргентинский гаучо Мигель Крезен.

Для всех вокруг — мое пятидесятилетие, но для нас — двадцать лет победы. Да, «шестая колонна» и удравшие в Португалию недобитки продолжали гадить чуть ли не десять лет, но все-таки война закончилась именно осенью 1937-го, когда последние части мятежников сложили оружие. И по такому случаю телеграммы мне прислали Дуррути и Прието, Негрин и Диас,

Вечером, когда все напраздновались, а молодое поколение наплясалось вусмерть под крутившиеся на видеомагнитофоне VR-2000 записи телепередач, вроде шоу Эда Салливана с Элвисом Пресли, мы устроились в шезлонге на широченной верхней террасе.

Морской бриз слабо шевелил волосы, перед нами расстилались нескончаемое море и светлая полоса песчаного пляжа Варадеро. За спиной, в гавани, качались мачты бесчисленных яхт, а за ними посверкивала сигнальными огоньками полоса аэродрома.

— Давно хотел спросить, — Хэм передал мне стакан с «Куба Либре», — в той байке, как вы с Ларри выбирались из-под Севильи, ты сильно приврал?

— Ну как во всякой байке, ради красного словца… А что?

— Так я же использовал ее в «По ком звонит колокол», а меня закидали помидорами.

— А не надо было драматизма нагонять!

Приземлился я тогда, как мешок с говном, а не как парашютист, несмотря на все тренировки — мордой о землю. В голове звон, рожа залита кровью, полный рот песка — ничего не слышу, ничего не вижу, ничего не могу сказать.

Одно счастье, от удара мозг заработал в турбо-режиме — я отплевался, вытер рукавом глаза, оторвал полосу от нижней рубахи и кое-как перевязал голову, а затем свернул купол. Прикинул, где должны сесть Ларри и Фелипе — когда прыгал, видел их обоих, Ларри сносило чуть дальше по курсу, а Кортизо спускался левее. В голове сложились траектории, если я верно посчитал, до каждого не больше полукилометра.

Встал, огляделся — невысокие горы, негусто поросшие мелкими деревцами, много открытых полян, но дорог не видать. Попробовал свистнуть — распухшие губы мешали, получился невнятный скрип. С матюками, кряхтением и проклятиями вскарабкался на ближайшую горку и огляделся еще раз — ага, вон белое пятно, это парашют.

Склон понижался как раз к северу, нам туда и надо, там наши — судя по всему, Фелипе перетянул через Сьерра-Морену, идти под уклон будет легче.

Первым до раскиданного на кронах полотнища белого шелка добрался Фелипе, он-то раньше прыгал неоднократно, и в этот раз все сделал, как положено. Так что когда подошел я, штурман заканчивал отпаивать Ларри из фляжки с коньяком или орухо. Таким своего телохранителя я никогда раньше не видел — бесстрашный Ларри переживал сильнейшее в жизни потрясение и только через полчаса смог идти самостоятельно.

Остатками алкоголя Кортизо промыл мне лицо и заново перебинтовал его, неодобрительно цокая:

— Похоже, останется здоровенный шрам.

— Главное, что мы живы.

— Если не попадемся легионерам или регуларес.

При этих словах Ларри судорожно зашарил по телу, но успокоился, когда вытащил «кольт» и проверил все четыре запасных магазина. Мы последовали его примеру, только у Фелипе, кроме пистолета, был еще и А-2-Corto. И носимый аварийный запас в летном жилете — немного еды, аптечка, нож, зеркальце, спички и фонарик. Ни тебе радиостанции, ни радиомаяка, сплошное чучхе — опора на собственные силы.

— Где мы? — запихнул пистолет в кобуру Ларри.

— Километрах в двадцати южней Фуэнте-Обехуна, там наши.

— Что, той самой, про которую Лопе де Вега писал? — отвлекся я от разглядывания своей рожи в зеркальце.

— Не, та в Кастилии, — встал Кортизо. — Пошли, за нас никто не дойдет.

Километра через три мы вышли к небольшой речке, Бембезару, по уверениям Фелипе, а еще через три — на относительно наезженную проселочную дорогу. Идти по ней легче, но такой глупости патрули мятежников от нас не дождутся, мы, хоть и спотыкаясь, шли параллельно метрах в ста, чтобы успеть залечь при появлении людей. Еще до полудня прошли километр и уперлись в заброшенный рудник или шахту — труба обжиговой печи, обвалившееся штольни, полуразобранные на кирпичи строения.

— Ну что, пересидим сиесту и пойдем вечером или полчаса отдохнем и дальше?

— Дальше, — высказался Ларри.

— Дальше, — согласился Кортизо. — Нам немного осталось, до вечера дойдем, если фронт проскочим.

Вскоре мы увидели межевой столбик, чуть дальше невысокую стеночку из каменй, жердевую загородку, а потом услышали звуки близкого жилья — мычала скотина, лаяла собака, визгливый голос звал Хуана.

Пришлось взять еще сильнее в сторону от дороги и удвоить бдительность, отчего конный разъезд мы заметили издалека и успели укрыться. Буквально через десять минут за ним проехал второй патруль, а вдали на дороге замаячил даже не блок-пост, а натуральный опорник с траншеями, блокгаузом и пулеметными гнездами.

Над ним вяло трепыхалось красно-желто-красное знамя националистов, но солдат почему-то не было видно. Только в самом тылу, под навесом, ковырялся в моторе автомобиля один человек.

— Давай угоним? — возбудился Ларри.

— А если он неисправен?

— Подожжем и смоемся!

Бить ноги мне, честно говоря, надоело, а сколько еще тащиться до наших — бог весть, так что я подписался на эту авантюру. Ларри дополз до ремонтника, подкрался, дал по башке, влез под капот, что-то подергал, сел за руль, завел машину и поманил нас рукой.

Мы прихватили оставленный без надзора пулемет, Ларри вырулил на дорогу, а мы с Фелипе развалились на заднем сиденье с крайне надменным видом. Авось не рискнут остановить.

Нас и не остановили, но совсем по другой причине — весь гарнизон опорника обнаружился в полукилометре к северу. Большинство азартно болело за одиннадцать человек в майках. Еще одиннадцать человек, голых по пояс, билось с «маечниками» за потрепанный жизнью кожаный мяч, гоняя его по пыльной площадке. И за них переживала другая куча солдат, в пилотках и фуражках со звездочками Народной армии. Обе стороны были без оружия, но строго держались своих «секторов» — националисты по северному краю поля, республиканцы по южному.

Все были настолько увлечены матчем, что мы в полном обалдении просто проехали мимо, на всякий случай помахав руками. На нас обернулось три или четыре человека, но форвард проскочил вперед, болельщики взревели, и про нас мгновенно забыли.

— Мать моя женщина, они что, не воюют? — только и выдавил я.

— Это обычные солдаты, — объяснил Фелипе. — Не африканцы, не коммунисты, линейные полки, что им вся эта политика…

— С обоих сторон?

— Ну да. Кого офицеры увели к генералам — те за мятежников, кого удержали — те за правительство, а так война им до лампочки.

Ну хоть на окраине Фуэнте-Обехуна нас остановили на блок-посту, но даже не проверили документы, несмотря на мою опухшую и забинтованную рожу. Капрал просто показал рукой по улице в сторону маленькой площади и добавил:

— Штаб в доме с красивыми балконами.

Ларри довел машину, притер ее к стене, чтобы оставить проезд, на ступеньках нам сонно отсалютовал часовой, а в большой комнате, уронив голову на развернутую на столе газету, спал лейтенант.

Услышав наши шаги, он встрепенулся, зачем-то напялил фуражку и недружелюбно уставился на три наши крайне подозрительные рожи — драные, грязные, щетинистые.

— Что вам?

— Я капитан Кортизо, — представился Фелипе, — бомбардировочная эскадрилья «Астурия», нас сбили, где штаб бригады?

— А это что за оборванцы? — офицер брезгливо мотнул подбородком в нашу сторону.

— Из моего экипажа, мы прыгали с парашютами.

— Да? Что-то я ничего не видел, и мне никто не докладывал.

— Мы прыгали за линией фронта и вышли сюда, угнав машину.

— А документы у вас есть?

— Нет, мы летаем на задания без документов, — начал звереть Фелипе.

— Тогда идите-ка отсюда подобру-поздорову, — лейтенант сделал жест «Вон!» и отвернулся.

Ларри с утробным рычанием вытащил свой кольт:

— Где штаб, скотина?

— Спокойно, спокойно! — выставил вперед руки офицер. — Он в Пеньярроя, пятнадцать километров отсюда.

Уже у машины мы услышали через окно, как лейтенант куда-то названивает.

В Пеньярроя нас встречали — блок-пост с пулеметом и штабная «Испано-сюиза», возле которой стоял невысокий комиссар в синем берете и в кожанке, несмотря на теплую погоду. Кроме кобуры с непременным Star B, у него на груди болтался бинокль, а сбоку — командирский планшет.

— Руки вверх!

— Товарищи, мы летчики, — попытался объясниться Кортизо, — наш самолет сбили, мы вышли через линию фронта…

Комиссар неприязненно перебил его:

— То есть вы пришли от фашистов?

— Нас подбили, до фронта не дотянули…

— Арестовать всех троих, — распорядился комиссар. — Обыскать, посадить под замок и приставить караул.

Нас затолкали в подвал алькальдии, куда едва-едва проникал свет из щели под самым потолком. На полу — слежавшиеся охапки сена, вокруг — разбитые ящики, два сломанных стула, недоплетенные корзины и другое барахло.

— Этому идиоту еще придет в голову расстрелять нас, — пробурчал Кортизо, устраиваясь на сене.

— Не нагоняй тоску, выберемся, — Ларри пробовал обломки стульев на прочность.

Блин, неужели эпопея закончится в затхлом подвале, как и началась? Я привалился к стене, устроился поудобнее и взялся подводить итоги, глядя на пляску пылинок в сероватом луче света.

Много ли я успел?

Во всяком случае, «Кондору» мы вломили. А еще не случилось невмешательства — Англия с ним осталась в одиночестве против США, Франции, Италии, Германии и СССР. Кто преследовал свои политические цели, кто зарабатывал бабки, но в любом случае, у Народной армии были оружие, боеприпасы и техника.

Большую часть поставок везли морем, и это тоже наша заслуга — после разгрома Эль-Ферроля с флотом у мятежников швах, не помогали даже итальянские и немецкие корабли, особенно после утопления крейсера «Лейпциг» эскадрильей «неизвестных самолетов».

Я не очень интересовался республиканским террором и потому не мог сравнить нынешнюю ситуацию с вариантом из моей истории. Но из-за быстрого разгрома националистов на севере не случилось наступления Молы и «пятой колонны», а действия «шестой» были не слишком эффективны. По общему впечатлению, ответные репрессии не достигли большого размаха. И уж точно сложилось гораздо более спокойное отношение к церковникам, во всяком случае, на севере.

Техника моя показала себя во всей красе, но главное, что лицензии, документации и просто идеи о будущих путях развития уходили в СССР. Теперь там нет многотысячных армад «виккерсов» Т-26, зато есть «кобры», радары, «Овьедо-1» и разработки на его базе. И понимание, что когда появятся «Овьедо-2, 3, 4» и так далее, с противоснарядной броней и серьезными пушками, из старых танков можно понаделать САУ, ЗСУ, тягачей, бронетранспортеров. А уж тактику колонны Махно и Дуррути в Москве изучали подробно, это я знал от Триандафиллова, Калиновского и советников. Если уж это Советскому Союзу не поможет, то я и не знаю, что еще можно сделать — никакой «тайный советник вождя» тем более не справится.

Но самое главное — это люди. И с дисциплиной у анархистов получше, и понимания, как надо воевать, побольше, и Дуррути жив. Безумно жалко Нестора Ивановича, но он точно прожил года на два-три больше, и я готов поклясться, что это совсем не худшие его годы.

Так что даже если меня расстреляют, во что я никак не хотел верить, Республика все равно победит — у нее есть командиры, люди, высокий моральный дух и оружие. А мятежники, наоборот, лишились своих лучших руководителей, несколько раз с размаху сели в лужу, да еще итальянцы с немцами выхватили по морде. Нет, точно Республика победит!

На улице гуднула машина, вскоре на первом этаже протопали башмаки или сапоги, отчего из досок перекрытия на наши головы посыпалась пыль и труха. Голоса сверху доносились глухо, сперва спокойно, но с каждой минутой все более и более раздраженно. Наконец, дошло до неразборчивых криков — судя по всему, приехало большое начальство. Под этот шум Ларри доломал стулья и выдал каждому по куску ножки. Получились крепкие палки с острыми отщепами — хочешь по голове бей, а хочешь в пузо коли. Так себе оружие, но другого нету.

— Сюда их, быстро! — донеслось с лестницы в подвал.

Простучали подошвы, мы спрятали дубинки за спины, со скрипом распахнулась дверь, проем целиком заполнила здоровенная туша:

— Выходите!

Жмурясь от яркого света, мы осторожно выбрались наружу.

— Ну слава богу! — выдохнул Кортизо, едва проморгавшись и разглядев приехавших.

Все они носили «грандеровские» комбинезоны и куртки, а у половины на рукавах красовалась нашивка с буквой «А» в круге.

В комнате на первом этаже мы удостоились злобного взгляда встрепанного комиссара, красного, как задница гамадрила. Над ним, спиной к нам, возвышался человек в пилотке и куртке, затянутый в портупею и с A-2-Corto на плечевом ремне.

Он обернулся, вгляделся и захлопал глазами:

— Jefe?

Кое-как разлепив заплывший глаз, я узнал его:

— Привет, Хавьер! Что тут за чертовщина творится?

— Да вот, — смущенно улыбнулся парень, — новый полководец объявился.

А Ларри молча сгреб комиссара за шкирку, дотолкал до открытого окна и выпихнул сквозь него на улицу. Оттуда донеслись ругательства и обещания этого так не оставить. Третья дефенестрация* в моей жизни, хорошо хоть не моими руками.

* Дефенестрация — выбрасывание из окна, обычно с намерением угробить.

— Как ты тут оказался? — пожал я руку Хавьеру.

— Да так, готовимся…

Собственно, остроты в рассказ об этом приключении нагнал Ларри — он придумал вставить в него подозрительных крестьян, из сонного лейтенанта сделал агента националистов, а из надутого комиссара вообще исчадие ада. Вот в таком виде байка и дошла до Хэмингуэя, а уж он, как писатель экстра-класса (Нобелевку в этом времени почем зря не дают), превратил эпизодец чуть ли не в кульминацию книги.

— Мальчики, у вас все в порядке? — на террасу пролился свет из двери, открытой Барбарой.

— Спасибо, все отлично, — я чмокнул руку жены, и она ушла вниз.

Из по-детски пухлощекой девицы Барбара давно превратилась в изящную даму спортивного типа, а ее наивность и растерянность давно сменились твердой хваткой. Она многому научилась у Марджори Пост в бизнесе, а совместное с ней и Осей руководство Комитетом помощи СССР в годы Второй мировой дало ей бесценный опыт в пиаре. Так что сейчас конкуренты Global Airlines, которую в просторечии частенько именовали Grander Airlines, попросту выли. Еще бы, выросшая из «Астурия-Каталония» компания получила почти все наши авиационные активы и теперь летала по всему свету.

Кстати, послезавтра на GA должны прилететь Маяковский с Татьяной и Эренбург. Вообще-то предполагалось, что они прилетят вчера и с Диего Риверой, да он взял и помер, вот ребята и застряли на похоронах.

— А этот русский тоже прилетит с ними?

— Не знаю, Эрнест, у него своя жизнь и сейчас он точно не русский.

— Как его фамилия была в Испании? Кр. Кар… Кришов?

— Гришин, Гришин. А как сейчас — не знаю, может он Хэмингуэй или Грандер.

— Хорошо бы он прилетел с женой…

— Ох, Мэри тебя не слышит!

— Как там Джозеф говорит? «Я эстетически!» Исключительно приятная женщина!

— Да-да, от эстетов деваться некуда.

Именно благодаря Гришину Хавьер появился тогда в Андалусии и выдернул нас из подвала — советники планировали удар на Бадахос, южную часть выступа фронта у Мериды накачивали войсками, делая вид, что собираются отбить Кордову.

Удар получился вполне внезапный и сильный, наши танки размазали последние сухопутные остатки «Кондора». Танкетки Pz.Kpfw. I горели ничуть не хуже «Ансальдо», часть успели захватить и поставить в строй еще до штурма Бадахоса. Там же, на аэродроме, прорвавшаяся колонна Хавьера (точнее, 15-я смешанная бригада) захватила прототип Ju. 87.

После такого поражения и без того слабый моральный дух мятежников рухнул ниже плинтуса, оборона посыпалась. Португальцы сдуру попытались прикрыть отступление в Галисии своей авиацией, но после крайне разрушительного налета «самолетов без опознавательных знаков» на аэродромы Валенсы и Браги сидели тихо, как мыши под веником.

Относительно успешно прошел десант на Балеары, хоть и с потерями, зато итальянский крейсер «Барлетто» после бомбардировки вынужденно выбросился на мель. В общем, к осени все завершилось, а в Португалии, наоборот, начались массовые забастовки.

Интербригадовцы и советники потянулись по домам, только Гришин с Габи исчезли, будто и не было — слишком уж сильное впечатление произвели дело «Антисоветской троцкистской военной организации» и мгновенный расстрел Тухачевского с остальными подсудимыми, да еще в сочетании с моими «предсказаниями». Кстати, в состав суда вместе с Буденным входил Триандафиллов, но он тоже не дожил до Войны — в 38-м отказало сердце. Ну, так было официально объявлено, но, во всяком случае, его из учебников не вымарывали, из библиотек не выкидывали.

Сурин и Белл, встав у руля заводов в Испании, сожрали Испано-Сюизу и вывели концерн на передовые позиции в торговле техникой и оружием. Разработки Термена и Понятова, от электромузыкальных инструментов до вот этого видеомагнитофона, продавались по всему миру.

Полетевшая под откос программа испытаний у немцев затормозила блицкриг примерно на полгода — Чехословакию они прибрали только в июле 1939-го, а на Польшу напрыгнули вообще в мае 1940-го. Несмотря на поставки из Испании, Франция в 1941-м не удержалась, но без Дюнкерка и после полугодовых боев, сохранив половину территории. К этому моменту перевалы что в Андорре, что в испанских Пиренеях мы обставили такой мощной линией обороны, что за ее преодоление немцам пришлось бы заплатить слишком дорого, и нас оставили в покое.

Ну и дальше все пошло с задержками относительно известной мне истории, нападение на СССР случилось в мае 1942-го, когда РККА в целом закончила перевооружение и переформирование. Не состоялось ни танкового, ни авиационного погрома — первого благодаря относительно приличной структуре танковых дивизий, второго — из-за радаров.

Но все равно, война получилась тяжелой, хоть немцы и не смогли продвинуться дальше Днепра и взять Киев. Не было блокады Ленинграда и обороны Москвы, вместо Сталинграда была страшная рубка за Днепропетровск (там отличился наш Пабло Фриц, командарм Батов. Кстати, капитан Паблито тоже дослужился до больших генеральских чинов под фамилией Родимцев. А вот куда делся майор Фабер и как его настоящая фамилия, я так и не узнал). Потом последовал танковый охват, спланированный Костей Калиновским, и гигантский котел от Кременчуга до Николаева, удары в Прибалтике и Белоруссии, окончательный разгром Рейха в 1944 году.

С Японией разобрались в самом начале 1945 года, сделать и сбросить атомную бомбу американцы не успели, так, попугали испытаниями, но недолго — уже в 1947 наши бахнули свою бомбу под Семипалатинском. Уж не знаю, участвовал Гришин в «атомном шпионаже» или нет, но результат в этом времени вышел явно лучше. А потом Генри Уоллес, ставший вице-президентом не без моей помощи и сменивший Рузвельта после его смерти, вообще повел дело к сотрудничеству.

Америка вообще относилась к СССР лучше, сыграли и вернувшиеся из Испании интербригадовцы, и Комитет помощи СССР, и просоветская и антинацистская пропаганда, которую тайно финансировал Ося.

Под эти воспоминания мы с Хэмом выпили бог весть сколько мохито и наутро встали очень поздно, едва успев привести себя в порядок к торжественному ужину. Выпили первый тост за именинника, второй за победу, а с третьим поднялся Фелипе:

— Давайте за тех, кого нет с нами.

За Триандафиллова. За Кольцова, расстрелянного в Москве, куда он вернулся вопреки моим уговорам. За Севу Марченко, погибшего при обороне Парижа, так и не простившего мне, что я не взял его в рейд на Севилью. За Умберто Сантамарию, убитого диверсантом, за Рафаэля дель Рио и за многих других.

На следующий день праздник начался снова — приехали Эренбург, Маяковский и Гришин. К вечеру, утомленные трехдневным загулом, мы снова выбрались на крышу. Панчо снимал нас видеокамерой, стараясь не наводить ее на Гришина, а генерал полушутливо обратился ко мне:

— Джон, а вы не хотите сделать свою страну?

— У меня уже есть Андорра.

— Нет, что-нибудь посерьезнее?

— Посерьезнее? Хм… А знаете, у нас будет отличный шанс годика через полтора.

КОНЕЦ